СТМД

Сны твоих мертвых друзей - Vyechnya

Сны твоих мертвых друзей - The following operation(s) could not be completed

Достаешь из вёдра, сжимаешь в левой руке, кончик ножа прижимаешь правой, ведешь сверху вниз. Быстро, тонко, красиво. Недорого. По личной секретной технике. «Ты прям ручная картохочистка» - ляпнул недавно Канари, за что получил по лбу.

Шкряб-шкряб. Очистки летят в другое ведро. Шкряб-шкряб-шкряб. Заканчивается одна - берётся другая.

- Ты куда полетел? - тоскливо вздыхает Надор. Пальцы в пластырях, очков поблизости нет. Нож неправильно держит. Тоже самое можно сказать и о картошке. Очистков под ним - кот наплакал.

Янар неопределённо пожимает плечами.

Бесится. Пытается давить злость, направить в нужное русло, но картоху слишком жалко портить - еда, как-никак. Вот и вспыхивает по десятому кругу, с негодованием фыркает, плечом чешет нос, зубы сжимает. Чисто по-человечески бесится. Что-нибудь сломает - станет легче. Ломать нечего.

- Какой наш Уголёк нервный в последнее время, - насмешливо тянет Кохаку, что-то оставляет на столе. Вечно она появляется не вовремя.

Челюсть сводит. Кто угодно, но только не она. От одного вида этой девчонки тошнит.

- Зато ты больно расслабленная, - словами кусает Янар, - высыпаешься наверное?

Кохаку возмущённо выдыхает и театрально задирает нос.

- Высыпаюсь, - отвечает едко, - тебе спасибо, бдишь по ночам, лишь бы я хорошо спала, - подхватывает кастрюлю с очищенной картошкой и вылетает на улицу. Щеки краснющие.

- Вам нормально? - без особого энтузиазма интересуется Надор, - это что было?

- Личные счёты.

Личные-личные, неприличные. Ну её, эту дуру.

Ножик чиркает по коже аккурат между большим пальцем и указательным. Янар тупо наблюдает, как набухает царапина и выступают капельки крови. Пульсирует.

Бесит.

- Я на перекур, - старается не швырнуть нож, а осторожно положить на стол, накидывает куртку.

Свою любимую, старую. Сейчас такие никто на задания не носит, благородные Рыцари, как они себя назвали, выдали всем чистенькие, чёрные, с тёплым подкладом и кучей карманов. Янару тоже предлагали, но он возмутился и отказался. Он-то на задания не ходит. Ему обновки ни к чему.

Как же бесит!

- Ты не куришь. - Надор тоже бесит. Потому что знает слишком хорошо.

- Хорошо. Тогда дышать свежим воздухом, - он посылает Надору убийственный взгляд и вываливается наружу.

Снежинки танцуют в воздухе. Нос щиплет мороз. Небо далёкое и тёмное.

И всё это тоже бесит. Сейчас бы весну.

Янар делает шаг вперёд и проваливается по щиколотки. Снега набирает в ботинки.

Вдох. Выдох. Не психовать. Случайный комок льда летит вперёд, отправленный пинком.

Две группы захвата не дома, но в лагере чересчур оживлённо: шум, гам, люди в броне бегают туда-сюда, от палатки к палатке. К Новому году готовятся. Праздник давно не отмечали нормально, ни совы, ни грифоны, и соскучились по безмятежной атмосфере. Оно понятно: теперь не нужно бояться, что утром ты не проснёшься, потому что вокруг кольцом сжали демоны, пропитания и медикаментов достаточно, обученных людей куча, есть патроны. Если подумать логически - всё в норме.

А у Янара кошки скребут по душе, и подозрительность подглядывает стратегические карты. Потому что не может всё быть хорошо, что-то точно случится. Что-то всегда случается.

Он вскакивает каждую ночь, когда грудь сжимает в ледяных тисках, и подолгу сидит у радиатора. Знает: физически невозможно замёрзнуть с отоплением под боком. Греет холодные руки. Ковыряет лак со стола, прижимается к «батарее» до красных пятен и не понимает - спит он, бодрствует, все-таки умер? Закатывает штанины и сравнивает две ноги: изувеченную, худую, с широким шрамом вдоль икры, и нормальную. У мертвых не ноют суставы. Не дышит, вслушиваясь в спокойное сопение Нурая. Считает вдохи. Проверяет, что нет кашля. Никогда не может лечь обратно, бдит до самого рассвета, словно друг - одно большое видение, может вернуться в снега в любой момент.

Они по-прежнему живут вдвоём, как раньше, ссорятся, не поделив носки, желают спокойной ночи перед сном, но что-то всё равно не так. Что-то поломалось. Почти не общаются днём - Нурай прыгает по сугробам с вояками, патрулирует территории, обсуждает планы миссий, а Янар... А Янар натирает автоматы и чистит картоху. Из лагеря не выходит. Настроение всем поднимает своей недовольной физиономией.

Всё хорошо, но всё ломается. Янар эту фишку никак не может понять. Один большой оксюморон.

Ноги сами выводят к палатке с ярко-голубым гербом на двери. Внутри Крик сидит над картами и привычно ругается себе под нос. Сигарета в одной руке, ручка в другой, на щеке чернильные пятна. По соседству - Керел, уставшая, волосы в пучке, кружка крепкого кофе, по лучшим рекомендациям Каррин, в ладонях, собранная и серьёзная.

Керел красивая, идеальная. Олицетворение всего самого лучшего и чистого. У нее вид всегда свежий и радостный, ни единой морщинки на лице, только несколько очаровательных родинок, волосы светлые, почти как у Нил, только холоднее. Наверное, Янар бы в неё влюбился бесповоротно, как добрая половина базы, если бы мог. Если бы не...

Он цепляется плечом за брезент. Пристально смотрит на то, как тянется ткань. Заклепка куртки не выдерживает - выстреливает в воздух, отлетает куда-то в бесконечность.

Прорывает. Так отлетает самообладание.

На одном дыхании выдает гневную тираду: и за Кохаку, и за порез, и за снег в ботинках. И за, дери его, Нурая, слинявшего втихую с группой захвата два дня назад. И за долбанную картошку, от запаха которой уже тошнит, и за ногу, и за автомат, что лежит без дела больше месяца, и за...

- Тихо, тихо! - паникует Крик, пытается закрыть уши, - что за психологическая атака по своим?!

Вдох - прохладный воздух раздражает горло. Выдох.

Заходит внутрь. Вода хлюпает в носках.

- Я пополнила свой словарный запас, - улыбается Керел, - ты чего?

- Да ничего, - Янар плюхается на свободный стул, - отправьте меня на задание. Я так больше не могу.

Керел и Крик переглядываются.

- Дакар просил тебя не беспокоить, - осторожно говорит Керел, - понимаешь, твоя нога...

- Нормально все с ногой, - огрызается Янар, - и со мной нормально. Будет. Если дадите нормальную работу. Мастер, я на стену щас полезу!

- Я тут не командир, - Крик разводит руками, - сам знаешь.

Знает. От этого не легче.

Все меняется. Ломается.

- Пойдемте хоть по банкам постреляем, - тихо просит Янар, хотя предполагает возможный ответ.

- Чуть-чуть позже, ладно? - Крик рассеян. Ручку роняет. Странно, - надо кое-что доделать.

Даже Крик, родной человек, откладывающий дела на последний день, не тот, каким был раньше.

Как же от всего тошнит.

Янар кивает, тяжело поднимается со стула - мышцы ноют. Гордой походкой удаляется, почти не хромает! - на него все равно смотрят с жалостью.

Подавились бы они этими взглядами.

Уже выйдя, понимает: забыл спросить, когда вернется вторая группа. Возвращаться ради одного вопроса не хочется. На «кухню» - тем более. Так и стоит, ловит снежинки носом. Выдыхает пар. На секунду прошибают сотни иголочек - задыхается, скручивается - и выпрямляется, как будто ничего не было.

Тихо шифером шурша, крыша едет не спеша.

Холодно. Все проблемы всегда от холода. Мозги замерзают.

Янар шатается на задворках лагеря. Пинает пустые банки, случайно забытые на улице. Не думает. Подглядывает за людьми. Вот Надор украдкой выползает из рабочей палатки, разговаривает с кем-то за углом. Обнимает. Может, целует.

Рыцари привили гостям эту мерзкую привычку целоваться. Брать за руки, говорить глупости. Проявлять то, что совам чуждо - нежность. С грифонами все ясно: они до этого не избегали чувств, взять хотя бы Канари с его девчонкой - еще до переезда держались вместе - и Надора, расплывающегося лужицей при каждом взгляде на свою пас-си-ю. Даже слово противное.

«Мы таким не заболеем» - думал Янар, пока не заметил эту странную перезависть-недогрусть на лице Каррин. Они наблюдали, как воркуют Керел и Дакар, кривились, дружно обещали друг другу, что никогда не опустятся до подобного. А потом Каррин стала чахнуть. Мягко смотреть на кого-то из рыцарей, кажется, Аниса? Янар до сих пор не всех знает. И знать не хочет.

Узнавать людей, привязываться к ним - глупость.

Снег хрустит.

Кохаку тоже чахнет, любить хочет. Вот и бесится.

А он?

А он не может. Или не умеет, или не хочет. Смысл открываться кому-то, если все равно все кончится?

Жжет солнечное сплетение. Может, выше, может, ниже. Непонятно. Постоянные несуществующие боли не мучают, просто надоедают.

Поднимает руки к лицу. Пальцы не синие, но все равно холодно. Как тогда. И страшно. Тогда страшно не было. Знать, что умрешь, не так пугает, чем жить и идти к полной неизвестности.

Шуршит снег вдали. Светят несколько фонарей - фары. Какая-то из групп вернулась.

Тормозят рядом с Янаром, глушат двигатели. Первым из салона выпрыгивает Дакар. Значит вторая.

Дакар как обычно навеселе: автомат за спиной, без куртки, в одной черной броне. Кепки нет, длинные волосы в хвосте. На губе кровоточит болячка. Удивительно.

Керел выбегает из-за палаток и прыгает к нему на руки, а он ловит, и стоят они, такие влюбленные и противные, вместе. Опять воркуют, обжимаются. Целуются.

Янар отворачивается. Ему все равно. Просто чуть-чуть гаденько.

Выходят другие люди. Канари здоровается кивком и уходит с толпой в сторону палаток. Незнакомые лица.

Наконец, из машины выпрыгивает Нурай. Тоже хвостик на затылке, снежинки как звездочки на волосах. Автомат в руках, ножны на бедре. И форма черная, без совиных нашивок.

Янар чувствует себя идиотом - хочет ругаться и радоваться одновременно. Живой. А вернулся потому, что сбежал.

«Какого хрена ты уехал и ничего не сказал?» - першит в горле.

«Так трудно было хотя бы попрощаться?» - пульсируют виски.

«А если бы не вернулся?» - стучит под сердцем.

Тогда бы Янар решил, что весь декабрь ему приснился. И он один не замерз насмерть.

Или замерз. Все еще замерзает и видит последние галлюцинации.

Нурай молчит. Голову опустил. Как будто стыд не потерял давным-давно.

Янар выдыхает.

Холодно. Пар расползается паутинкой по воздуху.

- Пошли домой, - выдавливает.

Нурай шлёпает с ним по свежему снегу, след в след. Напряжен. Острый взгляд щекочет затылок.

- Злишься? - спрашивает тихо.

Огненная спираль скручивается.

- Нет.

В бешенстве. И опять не понимает почему. Нураю тоже семнадцать. Они давно не дети, они выросли в разрушенном мире. Такие в семнадцать уже самостоятельные старики. Смысл быть курицей-наседкой? А по-другому не получается.

- Злишься. Вокруг тебя снежинки тают.

Волчара давно не говорит с раздражением. Поломался сильнее всех после произошедшего. Переродился. Смотреть на мир стал иначе, без злобы. А Янар наоборот - горит ярче, вспыхивает из-за ерунды. Поменялись.

Янар останавливается, смотрит наверх. Да нет, оседают на щеки, только потом тают. И на волосы. И на куртку.

Нурай рядом. Прохладные - не мертвячие - пальцы кладёт на подбородок, заставляет голову поднять выше к небу. И опять, как много месяцев назад, прижимается губы к губам. Только по-другому. Бережно. Без нетерпения, с тормозами.

Янар не дышит. Его прошибает от пяток до макушки. Стоит и не знает, куда деть руки, как реагировать, что чувствовать.

Падает мягкий снег.

Внутри - пустота. В пустоте стягивается что-то густое и непонятное. Болючее.

- Ты на этих насмотрелся? - стоит, когда Нурай дрейфует и отстраняется.

Совы не любят. Совы выживают, потому что не любят. Пользуются друг другом, падают в одну кровать - так удобно. Не строят друг другу глазки, не держатся за руки, не... Не занимаются всем тем, что Керел и Дакар демонстрируют каждую долбанную минуту.

Совы не любят - дрожит внутри сердца.

И он не умеет. Нурай тоже не должен уметь.

Волчара стоит совсем близко. Вдох-выдох. Плечи вверх - плечи вниз. Тоска во взгляде.

Не должен. Всё опять не так, как было, как обязано быть.

Это бесит. Это злит. Это щемит аорту и вены в груди.

Все ломается из-за этого: люди хотят ломаться, всё менять. Изменения - это страшно. Любить - это страшно.

И жить, не понимая, живёшь ли ты, тоже страшно.

Янар хватает его за воротник. Злится. Злится-злится-злится. Мех скрипит между пальцев. Пламя буйствует в ладонях. Тянет на себя, лицо к лицу.

Сейчас накричит во всё горло, зарычит, ударит...

- Не надо, - выходит вместо этого жалкое.

Голос пропадает - падает глубоко-глубоко вниз. Пульс тоже падает. И все земное.

- Не люби, - шепчет совсем жалобное, - пожалуйста.

Нурай моргает часто-часто, наклоняет голову вбок.

Не сможет. Волки не умеют отпускать. Они только привязываются.

Жжет, убивает, режет, болит, жжет, ноет, скребет, раздирает, тянет, жжет.

Невыносимо. До смерти.

Янар сдается. Пульсирующая волна страха и тепла накрывает с головой.

Касаются губами еще раз, импульсивнее. Неправильнее. Стукаются зубами - кто-то из них прищемил кожу. Отступают одновременно. Нурай слизывает кровь с новоявленной царапины, Янар утыкается ему в плечо.

Голова болит, уши пылают.

Все не так.

Все сломано.