ФОБИЯ

Мои последующие дни, недели длились, казалось, бесконечно. Миссис Нацýмэ — «мама» — окутывала меня постоянной заботой, любовью, и какой-то тревожной нежностью, будто боялась, что если отвернётся хоть на миг, я исчезну — как дым, как сон. Иногда она называла меня «Риса-тян»* — слишком мягко, будто имя хрупкое. Иногда просто молча смотрела, держа мои пальцы в своих, будто сверяясь с чем-то внутри себя.

Каждое утро начиналось одинаково: лёгкое постукивание в дверь, запах супа мисо или свежесваренного риса, её осторожный голос:

— Доброе утро, Риса. Как ты сегодня?

Я всё ещё не могла вспомнить, как звучал мой собственный голос раньше. Вопросы были как иглы: острые, точные, но бессмысленные, если ответов нет. Она, кажется, привыкла к моим молчаливым взглядам. Не сердилась. Не торопила. Просто ждала, день за днём, приносила мне прошлое по кусочку, как если бы из разбитой чаши собирала узор.

Однажды она принесла альбом. Толстый, потёртый, на уголке — залом. Я взяла его неуверенно, пальцы соскользнули по обложке.

— Вот, — сказала она. — Я думала, он может тебе помочь.

Внутри были фотографии: я, маленькая, в цветастом кимоно с криво завязанным оби, с мандарином в руках и открытым ртом — наверное, смеялась. Женщина рядом — она, моложе, с длинными волосами, собранными в небрежный хвост. И мужчина. Высокий, с тёплой улыбкой, с рукой на моей спине — как будто защищал даже через объектив.

— А это... — она замерла, не договорив. Фото было черно-белым. — Твой отец — Каито, — он стоял у порога какого-то здания. В костюме. Слишком строго, слишком... собранно. Лицо в полутени. Его улыбка была неуловимой — не тёплой, как раньше, а будто нарисованной. — Он... часто бывал в разъездах, — сказала «мама» после паузы. — Работа у него была... сложная. Не совсем обычная.

Я подняла взгляд. — Что он делал?

Она улыбнулась, но взгляд у неё на секунду стал стеклянным.

— Он выполнял поручения. Разные. Иногда для людей, которые не любят, чтобы о них знали. Он был... очень хорош в этом. Ему доверяли.

— Это была тайна? — я не знала, откуда во мне вдруг взялась эта догадка.

— Можно и так сказать, — мягко ответила мама, избегая моего взгляда. — Он был... осторожным. В его работе нужна была холодная голова. Он всегда говорил: «Иногда, чтобы защитить, нужно исчезнуть».

«Тайна, — я на миг задумалась. Мне казалось, будто я уже слышала это слово в свой адрес. — Быть может, я тоже имела какую-то тайну?»

Я нахмурилась.

— Кого он защищал?

Она медленно закрыла альбом.

— Нас. Себя. Может быть, даже тех, кто этого не понимал. Каито всегда делал то, что считал правильным... Даже если это выглядело иначе.

Я разглядывала его лицо. Ничего не отзывалось внутри. Ни боли, ни тепла, ни узнавания — только пустота. Как в сне, где ты знаешь, что находишься дома, но комната не твоя.

После разговора о Каито «мама» надолго замолчала. Она взяла мою чашку с недопитым чаем и поднесла к губам, как будто хотела ощутить тепло, которое когда-то было моим.

— Я не рассказывала тебе про свою работу, да? — спросила она тихо.

Я покачала головой. Она улыбнулась чуть грустно.

— Я была нейрохирургом. В университетской клинике Токио.

На мгновение её голос стал другим — точным, спокойным, почти врачебным. Она произнесла это без тени хвастовства. Скорее — как факт из старой жизни, которая теперь казалась далёкой и чужой.

— Это... тяжело? — спросила я.

— Когда-то было, — она смотрела на меня, но будто не видела. — Я проводила по двенадцать, четырнадцать часов в операционной. Пациенты, срочные вызовы, обсуждения, планёрки... — она чуть улыбнулась. — А потом ты появилась. И всё стало по-другому.

Я почувствовала, как что-то дрогнуло в груди.

— Ты ушла с работы?

— Нет. До поры — нет. Но со временем я начала брать меньше смен. Я хотела быть рядом. Особенно когда Каито... когда его не стало.

Тишина между нами стала плотной, почти осязаемой. Я не знала, что сказать. В голове крутились обрывки слов: «нейрохирург», «университетская клиника», «ты появилась». Всё это звучало почти как чужая жизнь, и в то же время — как будто я всегда это знала.

— Ты... когда-то оперировала меня? — вырвалось у меня.

Она удивлённо посмотрела, а потом рассмеялась — впервые по-настоящему.

— Нет, конечно. Этого я бы себе не простила. Но я была рядом. Всегда. Я читала твои снимки, спорила с врачами, ругалась с заведующим отделением. За тебя я могла стать кем угодно. Даже немного безумной.

Она провела рукой по моей щеке.

— Я потеряла Каито. Но я не могла потерять тебя. Не снова.

И в её голосе что-то треснуло. Чуть-чуть. Почти незаметно. Но я услышала. И впервые — захотела вспомнить не только своё прошлое, но и её.

— Что значит «не снова»? — моё внимание было направлено на «маму».

— Однажды ты сбежала из дома, тебе было шесть лет. Мы тебя нашли спустя полчаса. Нам позвонила знакомая из магазина и сказала, что ты у неё. Ты увидела рекламу по телевизору каких-то снеков и захотела тоже. И убежала, никому ничего не сказав.

Меня рассмешила эта ситуация, и впервые за долгое пребывания здесь я смеялась. Мой смех прозвучал неожиданно даже для самой себя — немного хрипло, немного надрывно, как будто я забыла, как это делается. Мама — или «мама», как я всё ещё мысленно её называла — облегчённо улыбнулась, глаза у неё стали мягче, светлее.

— Ты была такая упрямая, — сказала она, чуть склонив голову. — Ни за что не признавалась, что ушла из-за снеков. Потом говорила, что просто «хотела гулять одна, как взрослые».

Я представила маленькую девочку в яркой куртке, серьёзно топающую по улицам с видом великой миссии. Это должна была быть я... и всё же я не могла связать в голове этот образ с собой. Как будто это — кино. Про кого-то другого.

Но от смеха в груди всё ещё было тепло. Немного легче.

— А как вы познакомились? Это была случайность или Каито сам подошёл и признался, что ты ему нравишься?

— Это довольно таки случайная была встреча. Тогда всё было иначе.

__________

*«Тян» — это японский уважительно - уменьшительный суффикс, который добавляется к имени человека, чтобы выразить нежность, привязанность или умиление.