ФОБИЯ

Чтобы полностью прийти в себя, мне пришлось задействовать много энергии, почувствовать своё тело, услышать, как сердце отдаёт привычный ритм. Глаза увидели не мой мир, не мою комнату, не отражения привычной жизни. Я ощутила страх, тревогу. Мне казалось, будто стены хотят сдавить меня, хотят, чтобы я вновь закрыла глаза и пропала из этого мира. В воздухе висел какой-то чужой запах — неуловимо резкий, будто смесь лекарств и сырости. Свет падал неестественно — слишком яркий, слишком ровный, как будто кто-то специально пытался стереть тени, чтобы спрятать то, что в них пряталось. Все вокруг казалось фальшивым, искусственным. Я пыталась глубоко вдохнуть, но лёгкие наполнялись не воздухом, а какой-то липкой паникой.

Пальцы дрожали, как будто всё тело снова вспоминало, каково это — терять контроль. Сердце грохотало в груди, будто отбивая сигнал тревоги. Я чувствовала, как что-то холодное подбирается к позвоночнику — ощущение такое, словно время откатилось назад, и я снова там, где нет опоры, где боль — единственное, что остаётся реальным.

Меня клонило в прошлое — неужели я провалила свою миссию? Всё внутри сопротивлялось, но и сил на борьбу почти не осталось. Было чувство, что я стою на краю — один шаг, один выдох, и я снова исчезну.

Как я здесь оказалась? Кто меня сюда привёз? Как давно я здесь нахожусь? Кто оказался таким смелым и бессмертным, чтобы помочь такому человеку, как я?

Вопросы врезались в сознание один за другим, будто ледяные капли падали на раскалённую кожу. Я не помнила дороги сюда, не знала, каким образом моё тело, истерзанное, напуганное, оказалось в этом месте. И сама мысль, что кто-то подошёл ко мне близко, что кто-то осмелился прикоснуться, — вызывала не благодарность, а тревогу. Неужели кто-то всё-таки решился войти в моё пространство? Зачем? С какой целью?

Я огляделась, стараясь найти хоть что-то знакомое — предмет, тень, звук, — но всё здесь было чужим. Бесцветные стены, приглушённый гул за дверью, стерильный воздух. Всё выглядело так, словно меня вырезали из моей прежней жизни и вставили в другой контекст, в котором я не имела ни имени, ни прошлого, ни права на себя.

Мысль о том, что кто-то посчитал меня достойной спасения, казалась издевкой. Или ошибкой. Я же знаю, кем была. Знаю, кем стала. Таких, как я, обычно оставляют. Стирают. Сдают на хранение тишине и забвению.

И всё же кто-то... Кто-то рискнул. Протянул руку. Но зачем? Почему?

Я хотела подняться, но ощутила жгучую боль в районе живота и правой ноги. Она накатила резко, как удар током, пробежала по телу, парализуя мысли. Я зажмурилась, надеясь, что если не смотреть — станет легче, что всё это лишь фантом боли из воспоминаний. Но нет. Это было настоящее. Реальное. Больная, вязкая реальность.

С каждой секундой казалось, что тело предаёт меня, отказывается слушаться. Нога ныла, словно внутри неё разливалась расплавленная сталь. А в животе пульсировала боль — глухая, давящая, почти живая. Я хотела закричать, но горло сжалось. Ни звука. Только внутренний вой и дикий страх.

Паника снова начала подкрадываться. Неумолимая, холодная, она обволакивала меня, как старая, забытая простыня из кошмаров. Я боялась пошевелиться. Боялась, что любое движение вызовет новый всплеск боли или... вернёт меня туда, где я уже когда-то была — в том темном, тесном месте, откуда, казалось, не было выхода.

Я зацепилась за дыхание. Раз. Вдох. Два. Выдох. Хотела остаться здесь. Не провалиться. Но чем дольше я лежала, тем сильнее казалось, что реальность ускользает. Всё вокруг мутнело, и с каждой тенью, с каждым звуком я чувствовала — прошлое рядом. Оно ждет. Ждет, пока я вернусь и заслужу своё наказание - вновь увидеть стены, сжимающиеся вокруг и пахнущие страхом моего детства, моих лет, прожитых будто в чужом теле. Чёртова ФОБИЯ. Чёртова КЛАУСТРОФОБИЯ.

Но... это что... больница?

Кто-то врывается в палату, я еле как сумела повернуть голову в сторону шума. Голова ныла, как будто каждый миллиметр движения отзывался эхом где-то в затылке. Свет больничного коридора разрезал приглушённую тень палаты, и в дверном проёме возник силуэт. Фигура на пороге была размыта, словно моя реальность всё ещё цеплялась за остатки забытья.

Я моргнула, пытаясь сфокусироваться. Фигура в белом. Или в почти белом? Пальто ? Может, бежевый тогда? Куртка? Не разобрать.

Силуэт быстрым движением оказался около моей кровати. Воздух дрогнул, и в следующий миг сквозь тонкую больничную ткань, едва прикрывавшую моё тело, я почувствовала сильное, уверенное прикосновение к руке. Оно было почти грубым — не жестоким, но лишённым нежности, как будто человек торопился убедиться: я жива. Или всё ещё здесь.

Я вздрогнула. Не потому что было больно, а потому что прикосновение было слишком настоящим. Слишком резким для моего тела, которое давно привыкло не чувствовать.

— Ты очнулась... — тихо, почти неуверенно произнёс человек. Женщина? Голос был незнакомый. Спокойный, но с каким-то надломом внутри.

С другой стороны появился другой человек. Наверное, это врач, потому что я видела только белый цвет на нём. Глаза медленно поднялись вверх, к лицу. Его черты наконец начали вырисовываться сквозь мутную плёнку восприятия. Молодой. Или уставший. А может, и то, и другое. Взгляд внимательный, сосредоточенный, сдержанный. Он что-то проверял — пульс? Реакцию? Или просто нуждался в контакте, чтобы вернуть меня в реальность?

— Вы в порядке? — спросил он, трогая мое запястье,глядя на меня внимательно, будто искал подтверждение не в словах, а в реакции тела.

Я попыталась кивнуть, но движения получились неуверенными, будто между мной и реальностью всё ещё оставалась плотная стена.

— Где я?.. — прошептала я, голос дрогнул, будто давно не звучал.

— Вы в больнице, — спокойно ответил врач. — Вас доставили два месяца назад. Были без сознания. Потеря крови, переохлаждение... и ещё кое-что. Мы займёмся этим, но главное — вы очнулись.

Слева раздался сдавленный всхлип. Я медленно повернула голову и увидела женщину, ту, которая ворвалась ко мне в палату и крепко сжала мою руку.

— Кто... вы? — мои глаза сузились, пытаясь разобраться в её лице, но оно было странным, чужим.

Женщина замерла на мгновение, как будто её застали врасплох. Её руки слегка дрожали, а в глазах мелькала смесь тревоги и облегчения. Она сжала губы, а потом, словно сдерживая эмоции, прошептала:

— Я... я твоя мама, доченька.

Я вытаращила глаза, не веря своим ушам. Мама? Моя мама? Я не чувствовала связи, не помнила этого лица, этих глаз, этой руки, которая так настойчиво держала мою. Все воспоминания словно выветрились, оставив только пустоту и этот страх, что я вдруг попала в мир, где ничего не имеет смысла.

— Но... как?.. Почему я не помню? — мой голос был тихим, потрескавшимся от слабости.

Она прижала руку к лицу, как будто пытаясь скрыть слёзы. Ответ был тихим, почти неразборчивым:

— Ты... ты ничего не помнишь. Но я была рядом. Всегда рядом. Ты была в опасности, и я... я сделала всё, чтобы ты вернулась.

Врач осторожно вмешался:

— Потери памяти могут быть связаны с травмами, сильным стрессом и состоянием, в котором вы находились. Это вполне естественно. Но с течением времени память может вернуться. Главное — вы здесь. И мы сделаем всё, чтобы помочь вам восстановиться.

Я пыталась понять, что это за мир вокруг меня, что за люди. И почему я не помнила ни одной детали из жизни, до того как оказалась здесь.

— Но... кто?.. — мне стало трудно дышать. — Кто меня нашёл?

Они переглянулись. Врач отвёл взгляд, а «мама» тихо сказала:

— Это неважно сейчас. Главное — ты здесь. С нами.

Но мне было важно. Потому что тот, кто нашёл меня, вытащил не только тело — он вырвал меня из мрака. И я должна была узнать — почему?

— Как я сюда попала? Я хочу знать! — мой голос прозвучал громко, из-за этого я почувствовала всю боль по телу.

— По камерам наблюдения мы увидели, как вас выбросили из машины возле этой больницы. Это произошло между часом и тремя ночи. Машину не удалось найти — она остановилась в тёмном переулке и была без номеров. Вас занёс в приёмное отделение какой-то парень. Сказал, что часто гуляет по ночам. У вас на теле были многочисленные синяки, порезы, а также глубокие раны в области живота и правой ноги. Мы провели все необходимые обследования... В общем, слава богу, вы не стали жертвой насилия.

Я молчала, вглядываясь в потолок, словно там могла найти ответы. Слова врача звучали отстранённо, как будто говорили не со мной, а о ком-то другом — о теле, которое нашли, осмотрели, залатали. Но это тело было моим. И в нём до сих пор было слишком много пустоты.

— Парень... — выдохнула я почти шёпотом. — Как он выглядел?

Врач замялся, бросив взгляд на «маму», та нервно отвела глаза.

— К сожалению, камеры не зафиксировали его лицо, — сказал он. — Он был в кепке и в маске, разговаривал мало. Оставил вас на руках медсестре и сразу ушёл. Мы думали, он ваш знакомый... хотели поговорить с ним, но он просто исчез.

— Как... просто так? — голос дрогнул. — Никто не остановил его?

— Он не выглядел подозрительно, — вмешалась «мама». — И... он спас тебе жизнь. Это главное.

Я снова посмотрела на неё. В её глазах было что-то знакомое и одновременно чужое. Я не помнила её. Не помнила ничего. Ни улицы, ни этой машины. Ни боли, ни того, кто меня оставил здесь.

— Вы помните, как вас зовут? — врач вновь обратился ко мне, его голос стал мягче, чуть настороженнее.

Я отрицательно покачала головой. Внутри всё сжалось, как будто он только что вырвал у меня последний якорь, за который я могла держаться.

— Ничего. — Он кивнул, делая пометки в планшете. — Это тоже может быть временно. В вашем случае — амнезия. А амнезия при такой травме — не редкость, как я сказал ранее.

Я хотела что-то сказать, но язык словно не слушался. Имя. Всего лишь имя. Почему его не было? Почему оно не приходило, как бы я ни пыталась вытащить его из темноты внутри? В голове было пусто. Только ощущения. Картинки. Обрывки звуков. И лица... чужие. Или свои?

Мама — эта женщина, называющая себя моей матерью — приблизилась, села рядом и взяла меня за руку.

— Тебя зовут Риса, — тихо произнесла она. — Риса НацУмэ. Твой отец был японцем, это он потребовал назвать тебя японским именем. Тебе двадцать восемь лет... И ты моя. Моя девочка.

Риса. Имя прозвучало чуждо, как будто она назвала кого-то другого. Оно не отзывалось ни в теле, ни в сознании. Я смотрела на неё, не узнавая, не чувствуя той теплоты, которая должна была бы быть между дочерью и матерью.

— Простите... — прошептала я. — Я не чувствую... ничего.

На лице женщины появилась боль, но она лишь крепче сжала мою руку.

— Это ничего, милая. Мы всё вернём. Время всё расставит по местам. Главное — ты жива.

А внутри меня звучало другое: а если я — совсем не та, кого они хотят вернуть? Мне чуждо это имя, незнакома эта фамилия... Эта женщина — как тень из чужой жизни. Я не помню ничего. Совершенно ничего.

— Желаете воды, Риса?

Я подняла глаза на врача. Его голос был мягким, почти заботливым, но что-то в нём... казалось до боли знакомым. Будто он говорил со мной не в первый раз. Будто я слышала этот тембр раньше — в другом времени, в другой жизни.

— Риса... — тихо повторила я, словно пробуя имя на вкус. — Это... правда моё имя?

Он чуть кивнул, взгляд стал внимательнее.

— Так вас назвала женщина, которая утверждает, что она ваша мать. Мы не стали ничего менять до вашего пробуждения.

Он замолчал, будто хотел что-то добавить, но передумал.

Я перевела взгляд на стакан с водой. Губы пересохли, но пить перехотелось. Меня затопило другое чувство — странное, тревожное.

— Мы... встречались раньше? — спросила я, вглядываясь в его черты. Лоб со складкой, как будто он часто хмурится. Глаза... спокойные, но слишком читающие. Опасно знакомые.

Врач на миг задержал дыхание, а потом улыбнулся. Тепло, по-настоящему, но почему-то от этой улыбки внутри стало холодно.

— Не думаю. Вы в нашей больнице впервые, а я своих пациентов очень хорошо запоминаю, — ответил он спокойно, но с лёгкой заминкой, как будто тщательно подбирал слова. — Вас я бы точно запомнил.

Его глаза задержались на моём лице чуть дольше, чем нужно. Улыбка осталась, но в ней появилась тонкая тень — как будто за ней скрывалось что-то недосказанное.

Я опустила взгляд. Сердце забилось чуть быстрее. Ощущение знакомости не исчезло. Наоборот, стало сильнее. Как будто он знал меня больше, чем должен. Или, может, знал тогда, когда я ещё помнила, кто я.

— Так что на счёт воды, Риса? Желаете?

— Риса, — проговорила я в полголоса, будто пробуя это имя на себе. Оно не отзывалось болью. Но и тепла в нём не было. Пустота. Как будто я слышала имя чужой девочки, которую мне придётся сыграть. — Да, я хочу воды.

Врач потянулся за стаканом, но женщина — «мама» — опередила его. Почти вырвала его из рук, словно боялась, что он сделает что-то не так. Или что я откажусь, если это будет не она.

— Я сама... — её голос дрожал, но пальцы держали стакан крепко, как будто это было единственное, что она могла сейчас для меня сделать.

Она осторожно поднесла воду к моим губам. Я чуть отстранилась — на долю секунды — и поймала её взгляд. В нём стояло столько боли, что мне захотелось отвернуться.

— Маленькими глотками, — сказал он тихо.

Холодная вода коснулась губ — слишком настоящая, слишком реальная. Она стекала по горлу, будто отмывая изнутри страх, сомнения, остатки сна.

И всё же — в этом прикосновении, в её лице, в каждом движении — не было узнавания. Только чужая забота, которую я пока не могла принять. И смогу ди принять снова?

Только если всё вспомню.

— Я хочу пока побыть одной, — тихо сказала я, отводя взгляд к окну, за которым уже сгущались сумерки.

Врач понимающе кивнул. Он не стал спорить, не стал давить, просто встал и жестом пригласил женщину выйти. Та замялась, словно не хотела отпускать меня даже на секунду, но, встретившись с моим взглядом, всё же медленно отступила к двери.

— Я рядом, — сказала она едва слышно. — Если что-то понадобится... я буду ждать.

Щелчок замка показался громче, чем должен был. Тишина, что осталась после, обрушилась на меня тяжёлым покрывалом. Я осталась наедине с собой. С этим телом, которое ощущалось чужим, с этим именем, что звучало, как маска. Я лежала, глядя в потолок, вновь вспоминая слова врача: «Слава богу, вы не стали жертвой насилия».

Может, я жертва чего-то другого? Чего-то, что не видно на теле, что не оставляет синяков, но заседает глубоко под кожей — в мыслях, в снах, в тишине.

Может, я жертва воспоминаний, которые исчезли? Или — наоборот — жертва их отсутствия? Когда не знаешь, от чего убегаешь, но всё внутри уже давно в бегах.

Эта тишина не давала покоя. В ней слышался шум крови, гул в ушах, невысказанные слова. Воздух был слишком плотным. Хотелось спрятаться, но некуда — я даже от себя не могла убежать.

Я закрыла глаза. Не чтобы уснуть. А чтобы на секунду исчезнуть. Хоть немного. Хоть из этой палаты. Хоть из этой чужой жизни, в которую меня кто-то вернул без моего согласия.

«Зачем, — подумала я. — Зачем меня снова вернули в этот... жестокий мир?»