9. Снова и снова
Глэйд. Утро. День 4.
Ветер над поляной был сырой, тёплый и тяжёлый. Он полз между кустами, раскачивал кроны деревьев, шевелил траву, но не приносил прохлады — только напряжение. С утра никто не смеялся. Никто не спорил за еду. Никто даже не дышал громко. Лица были притихшими. Глаза — напряжёнными. Все знали, о чём пойдёт речь.
Почти весь лагерь собрался ближе к хижинам — не у костра, а чуть в стороне, там, где обычно обсуждали важное: когда кто-то ломал правило, когда кто-то исчезал, когда кто-то... ранен.
Теперь же — на повестке было другое.
Два парня — с перевязанными ранами — сидели отдельно. Один с туго стянутой повязкой на бедре, другой — с бинтами на плече, лицо его было бледным, но не от крови. От страха. Не перед болью — перед вниманием. Перед тем, что их сейчас услышат вслух.
Алби стоял в центре. Минхо — рядом, с перекрещёнными на груди руками.Ньют — чуть позади, но не отстранённо. Он ждал. Ждал её.
Когда Келли вышла из хижины, никто не свистел. Никто не шептался. Никто даже не дернулся. Потому что ей хватило одного взгляда, чтобы весь лагерь понял: она готова говорить.
Она подошла ровно, без спешки. Не сутулилась, не опускала глаз. Шла медленно, но твёрдо.
На ней была та же одежда, что вчера: тёмная футболка, испачканные штаны, растрёпанные волосы, тень под глазами.
Но она не пряталась. И не ломалась.
Алби кивнул ей.
— Ты можешь говорить.
Келли не смотрела на толпу.
Она смотрела на двух парней перед собой. На того, что сидел, сжав зубы, на того, что пытался изобразить безразличие.
И сказала.
— Они вошли в мою хижину ночью. Не спросив. Не постучав. Не разбудив словами.
Голос её не дрожал.
— Они думали, что я не смогу защититься. Что я испугаюсь. Что буду тихо. Что проглочу. Как, наверное, делали другие до меня, о ком никто не говорит.
Она делает шаг вперёд.
— Один пытался удержать мои руки. Второй уже начал стягивать штаны.
Голоса по лагерю — нет. Ни звука.
— Я защищалась. Нож лежал рядом. Я ударила. Раз. Потом второй раз. Только чтобы уйти. Не убить.
Пауза.
Она говорит медленно, чётко, будто проверяя каждое слово.
— Если кто-то здесь считает, что я была не права — скажите это вслух. Прямо сейчас.
Тишина.
Никто не шевелится. Только Чак сглатывает.
Фрайпан отводит глаза. Минхо — смотрит прямо. Ньют — сжимает пальцы за спиной.
Алби подходит на шаг ближе.
— Ты утверждаешь, — говорит он спокойно, — что это было домогательство?
— Нет, — поправляет Келли, и голос её звучит яснее, чем утренний воздух. — Это была попытка изнасилования.
В этот момент, будто по команде, десятки взглядов снова падают на тех двоих.
Один из них поднимается с земли. Лицо его перекошено — то ли от боли, то ли от ярости.
— Она врёт! — выкрикивает он, почти хрипло. — Она просто с ума сошла! Мы... мы только хотели...
— Что? — перебивает её голос.
Келли уже не кричит.
Она говорит спокойно, но так, что замирает всё.
— Хотели что? Посидеть со мной? В темноте? Без слов? Удерживая меня? Когда один из вас сказал: «Давай поиграем, ты же одна в хижине»?
Парень открывает рот. Закрывает. И отходит назад.
Алби делает шаг вперёд.
— Это нарушение правил. Тяжёлое.
Он смотрит на Минхо.
— Ты — бегун. Ты хочешь, чтобы рядом с тобой бежал тот, кто нападает на спящих?
Минхо отвечает коротко:
— Нет.
Пауза.
И Алби оборачивается к Ньюту.
— И ты?
Ньют медленно кивает.
— Нет.
И всё.
Решение принято. Они будут наказаны. Их будут изгнать.
Она разворачивается. Проходит мимо всех.
Люди расступаются.
Ньют хочет было подойти — но останавливается. Потому что знает — ей нужно немного быть одной. Потому что она уже всё сказала.
От лица Келли
Иногда тишина страшнее шума.
Не та тишина, в которой спят, — а та, в которой ты слышишь всё. Шорох ткани. Щелчок собственных ресниц. Дрожание собственного дыхания. Стук крови в ушах, будто кто-то медленно, с расстановкой, бьёт в дверную раму с внутренней стороны черепа.
Сейчас такая тишина.
Я сижу одна. На краю леса. Спиной к дереву. Колени прижаты к груди, подбородок — на них. Солнце лупит в макушку, но я не чувствую тепла. Земля подо мной живая, дышит, но я оторвана от неё, как листок, упавший, но не нашедший покоя.
Я думаю, что всё позади.
Что я говорила. Что выстояла. Что сказала в лицо. Что никто не посмеет теперь молчать.
Но внутри — как будто всё ещё та ночь.
И я в ней застряла.
⸻
Я не слышала, как они вошли.
Я просто проснулась, когда кто-то закрыл мне рот рукой.
Плотно. Сразу. Жёстко.
Ладонь пахла потом и пеплом.
Грубая. Шершаво-мокрая.
Сразу — инстинктивный ужас: не могу дышать.
Я дёрнулась, хотела оттолкнуть, вскрикнуть, закричать — но второй кто-то удержал мои руки. За запястья. Сильнее, чем я думала возможно. Я не понимала, где кто. Только ощущение тел, нависающих, окружающих, захватывающих.
— Тихо-тихо-тихо, детка. Мы просто пришли поиграть. Ты ж одна здесь, да? Без надзора.
Их голоса были такие... будничные.
Как будто они говорили об ужине. О погоде.
О том, что можно, если хочется.
О том, что если ты не орёшь, значит, ты согласна.
Если ты спишь в хижине — ты хочешь внимания.
Если ты девушка — ты принадлежишь.
Один из них засмеялся. Другой сказал, что я "на вкус, наверное, горячая, как и характер".
И я снова дёрнулась, ударила, вывернулась — не знаю, как, просто паника, инстинкт, животный ужас.
Рука соскользнула с моего рта. Я вдохнула. Резко. Шипяще. Больно.
И в этот момент почувствовала, как их пальцы уже там, где не надо.
На животе. Ниже. Сквозь ткань. На шее. В волосах. Цепкие. Грязные. Наглые.
— Тебе понравится.
И всё стало... размытым.
Пульсирующим.
Как в воде, куда бросили камень.
Я услышала собственный крик. Как будто не из себя — издалека.
Крик не как голос. Крик — как удар души по стеклу.
⸻
Теперь я вспоминаю всё это снова.
И снова.
И снова.
Это возвращается в деталях, как кадры из фильма, который ты не хочешь смотреть, но не можешь выключить.
Запах.
Жар их тел.
Сквозняк от двери.
Боль в запястьях.
Моё дыхание — как пила.
И их дыхание, слишком близко, слишком тяжёлое.
Я помню, как нож оказался в руке. Я не думала. Я резала, не глядя. Чтобы вырваться. Не чтобы убить. Не чтобы доказать. Чтобы выбраться. Чтобы выжить.
⸻
Сегодня я смотрела им в глаза. И ни один не сказал извини. Ни один не понимал. Они боялись не того, что сделали. Они боялись последствий. Не вины — а наказания. Это разница, которую чувствует каждая девушка.
⸻
Я дышу тяжело.Солнце режет глаза.
Я стискиваю колени и снова слышу:
— Тихо, детка, мы же по-доброму...
Нет.
Нет.
Нет.
Ничего доброго не было. И если бы у меня не было ножа — я бы не сидела здесь. Я бы не была здесь.
Я больше не стыжусь. Я помню. И пусть эта память делает больно. Пусть она дёргает по ночам, в шепоте, в снах, в прикосновениях.
Всё позади. Со мной ничего не случилось. Это самое главное.
Я — Келли. И даже если внутри всё дрожит, я не дам им забрать у меня больше ни секунды.