Тульмонт

 Звёзды не умеют кричать. И небо, усеянное этими серебряными, далёкими бусинами не поет. Оно молчит. Всегда молчит. Под взором мерцающих глаз ты чувствуешь себя одним. Нету никого, кто бы мог увидеть тебя, нету никого, кого бы ты мог увидеть. Он восседал в тишине. Вокруг не было ничего, только космическая пыль и звёзды. Нечему было прикоснутся к нему и только сам он мог сделать движение. Вокруг все было мертво, серая, почти чёрная поверхность аморфного планетоида была предсказуемо безжизненна. Только звёзды освещали его фигуру, светом, что был достаточно сильным, чтобы рассмотреть каждую деталь его одежды, каждую маленькую серую песчинку, но зарева не было достаточно, чтобы пробиться сквозь стиснутые веки. Он был сам, наедине с собой, со своей душой. Она - тлела, как остаток торфяного пожара.

Сердце размеренно разносило кровь по телу, а с вдохом, внутрь врывался космос, чёрный, густой, как масло, он оседал на горле и каплями, в которых горели звёзды, стекал ниже, в желудок. Пустота заполняла внутреннее пространство, но это вовсе не вредило, разве что сердце вздрагивало и томно давило в груди, но это случалось в такой энный раз, что чувство это тоже было пустым.

Он был стар. Трудно было определить какой-либо возраст здесь. Но его кожа была жёлтой и оттенки её стремились к оранжевому, даже коричневому, он был словно бы отлит из воска, или, быть может, вырезан из светлого дерева. Его большие, высокие скулы были потресканы, при свете звёзд чернели выбоины на коже. Возле рта двумя-тремя рядами расположились морщины, как и на лбу, отчего казалось, что он вечно недоволен, вечно хмур, хотя густые, седеющие брови его выглядели безоружно и указывали на полную отстранённость и отсутствие каких-либо мыслей о чем-либо или ком-либо конкретном, кому они бы могли пожелать добра или зла. Одежда его была большой, длинной, толстой и многослойной. Длинная накидка, за ней - рубашка, за ней - быть может еще что-то, так или иначе, это забирало его человечность, его фигура расползалась в стороны, ввысь намного и казалось, что это было существо, трудно объяснимое, трудно описуемое, но большое, широкое, отчасти - такое же размытое и бесформенное, как и земля под его ногами. Однако ткань его накидки была жёсткой, видавшей всякое, такой же, как его кожа, только тёмной. И волосы, что серели и редели тоже складывались грубыми пластами, слабыми, готовыми целиком оторваться от дуновения ветра. 
Он был бездвижен, нейтрален ко всему и возникал вопрос, не покинула ли его жизнь.

Жизнь - это величайший дар, это то, что отличало его от космоса вокруг, от космоса внутри, сознание его было способно осознавать и он существовал, ведь думал, в то время, как остальные вещи вокруг были лишь наполнением, служащим только тому, кто был наделён жизнью, кто был способен распознать, осознать. Но он сидел здесь так долго, так много он проглотил неживого и так сознание его задубело, утихомирилось и мыслило так блекло, что казалось, сама душа, само разум его мерцает, смешиваясь с неживым, превращаясь в пыль и только грудь, которая изредка поднималась от вдохов возвращала жизнь, доказывала её существование, а воздух, которого не должно было быть, но который расходился по легким, снова напоминал сознанию о том, что оно есть. И тогда мысли, словно хищники, начинали носится за ответами, мелькая хвостатыми кометами на небосводе. Так проходили века, эти бесконечные погони, безнадёжные и бессмысленные, иногда раскрашивали космос вокруг в цвета радуги. 

Так и сейчас, мерцающая звезда искрой пробежала по небу, внезапно исчезла, а потом взорвалась и на небесном полотне расцвела пурпурная роза из плазмы с светящимся белым огнем диском по центру. Его свет прорвался через веки, заставил сознание сосредоточится на этом чувстве, замедлить ход космоса, который растекался по артериям, которые от этого набухали и становились чёрными. Глаза открылись, медленно или быстро - это было не важно, ведь все это было относительно. Но вот то, что он увидел - было настоящим. Перед ним стояло зеркало. Посреди пурпурной плазмы, он видел ровную стеклянную плиту, а на ней - сидящего парня. Позы были одинаковы, только вот он был скован маленькой, закрытой комнатушкой, стены давили на него со всех сторон и тело его освещалось куда больше, куда сильнее и куда менее натуральными цветами, мужчину же ограничивал только границы его взгляда, только полёт его мысли. Силуэтом парня действительно завладел пурпурный цвет и трудно было даже сказать, какие оттенки имела его одежда и внешность без примесей. С другой же стороны, это было не важно. 

Глаза парня тоже были открыты, они смотрели на него, своим взглядом мужчина смотрел в ответ. Там, в зеркале, силуэт юноши почти горел от света, который излучали стены. Толстый, жидкий слой прозрачной, как эфирное масло краски стекал со стен вниз. Даже здесь чувствовался резкий запах. Фиолетовые цвета этой жидкости буквально излучали звёздный свет, растекаясь в лужицу внизу. Его губы медленно поднялись, так, как будто были налиты свинцом. 

- Чувствуешь? 

Парень смотрел на него. Прямо, ровно, но без единой эмоции. Просто направил свой взгляд в мужчину, а может быть и сквозь него. 

- Чувствую. 

На долю секунды, его сердце забилось сильнее, почувствовал и он. Почувствовал что-то интересное. 

- Что? 

Они так и смотрели друг на друга, глазами, полными пурпурного блеска. 

- Разочарование. 

Сердце приняло в себя долю космоса. На что еще можно было рассчитывать? Их взгляды блестели звёздами, не моргая, они всматривались в черноту маленьких зрачков друг-друга, которые поглощали свет и даже не блестели. Краска на стенах парня стекала прямо ему под ноги и от единого касания блекло воспламенялась и испарялась розовым туманом. В какой-то миг стало трудно рассмотреть среди цветастого пара его глаза, тогда мужчина моргнул. 

Разразились небеса, сам космос дал трещину и просто пропал, в глаза врезался солнечный свет, который пробивался сквозь девственно чистые, белые облака, свет красил океан над головой сплошным, ровным голубым цветом. Застучали каблуки, захлопали подошвы, ввысь по тёплым воздушным потокам поднялись слова, предложения, а следом и крики. Замелькали люди, их было великое множество, сотни, тысячи, миллионы пар взглядов, неискренних улыбок, хмурых бровей, мириады оттенков в голосах, что говорили "я тебя, конечно, уважаю, но плевать хотел" и "я окажу тебе услугу и буду тебя терпеть". Эти примеси к эмоциям, которые подделать было проще, чем позволить себе откровение, изрыгаясь из глоток со словами и фразами, падали под ноги, создавая такую отравную, такую отвратительную и яркую розовую жидкость, какой были окрашены стены в комнате парня. Он же все так же и сидел, и смотрел на мужчину, а краски все воспламенялись, а люди все ходили, все кричали и кричали. 

Их взгляды были острыми, полными мелочных чувств, многие из них поворачивались на мужчину, кто-то спрашивал "Чего тебе нужно?" они подбирали умопомрачительно сложные словесные конструкции, каждая из которых имела в себе единую цель - подчеркнуть значимость владельца и упрекнуть того, кому она была адресована, но сделать это так, чтобы казаться безобидной. Эти сладкие, приторные голоса заполнили весь слух, они кричали, выли и каждое слово было направлено на себя, на свое удобство, на свою жизнь. 

- Я же вижу, ты же хочешь высказать что-то, выскажи свое субьективное, не подкреплённое аргументами мнение, покажи насколько твои взгляды на некоторые аспекты могут быть невеждыми, у нас хватает высокопарных мыслей, которые бы могли опровергнуть твои предположения касательно того, о чем ты сейчас думаешь, - произнёс кто-то из толпы, но мужчина молчал. 

- Что ты молчишь? Ты не уважаешь наши взгляды? Ты не хочешь проявлять толерантность к мнению, которое появилось исходя из авторитетных мнений и оценочных суждений? - из чьего-то рта выплеснулся с литр розовой жидкости.

- Нам так интересно твое личное мнение, оно повлияет на что-то, давай же, поменяй наши взгляды, если ты позволяешь себе вот так вот просто сидеть, - среди хора голосов вычленилась третья фраза. 

Толпа, из которой доносились эти слова, словно огромный червь вечно двигалась, люди, что произносили это тут же исчезали среди нового и нового карнавала лиц. Они шагали по колени в цветных нечистотах, разбрызгивая их в стороны. Литрами розовая жижа просачивалась в комнату парня, теперь уже не как краска, но как вода, которая заполняет аквариум. Она начала быстро затоплять маленькое помещение, фигура парня пыхтела, горела, но медленно терялась в пурпурной массе. Не было тех, кто бы заливал комнатушку парня намеренно, специально, никто не задумывался, не замечал его, толпа двигалась, а мужчина смотрел в глаза своему визави. 

- Как же я тебя понимаю. Я такой же, - произнёс четвертый безымянный и водонепроницаемый его ботинок со всей силы вломился в вонючую жидкость и целым ручейком полилась она в комнату парня. 

Люди все шли и шли, количество их росло, поток увеличивался, вот уже пурпурного масла в маленькой комнатушке парня было по горло, по его бровям читалось негодование, настоящий протест. Глаза мужчины заблестели, но не от слёз, только лишь от усталости, от обычной, спокойной досады. 

Парень захлебывался, жидкости было выше его роста, вся комната разбухла, как гнилая бочка, жижа переливалась за край. Чувствуя удушье, парень силился не двигаться и смотреть на мужчину. Глаза его округлялись и наливались кровью. Жуткая боль в горле, по всему телу, ощущение, как будто душа его ему больше не принадлежит разрывала каждую клетку его внутренностей. Под давлением боли, он отвел взгляд.

Глаза мужчины нахмурились, в них замер ужас, холодный, не тот, что касался самой души, но тяжёлый, вязкий, досадный. 

- Вернись. 

Парень смотрел на одни глаза посреди этой толпы. Среди всех тех, что шли, шагали вдаль, нашелся только один взгляд, который замер и без помех смотрел ровно на него. Он был где-то там, среди толпы, нетрудно было его потерять, но все же, парень смотрел и внезапно, розовая жидкость потоком начала испарятся и снова легкие очистились, и снова можно было дышать. 

- Не смотри. 

Толпа закончилась, червь, который казался бесконечным - закончился, его хвост прополз прямо перед глазами, умолкли голоса, закончились беглые взгляды. Улица оказалась пустой и только розовая жидкость, вперемешку с грязью блестела на солнце. Только тот, один-единственный человек, да облака остались посреди с ними. Человек все еще смотрел, так же, как смотрел и в толпе. 

- Отведи взгляд. 

А следом, человек этот медленно, с усилием отвернул глаза и глаза парня заблестели, теперь уже от слез. Следом и голова и все тело этого незнакомца развернулось. И спешно, совсем так, как другие, он зашагал. Догонять своих. 

А где был своим он? Глаза его, в сосудах которых бурлила боль были готовы принять кого угодно. Почувствовав страдание другим страдания не пожелаешь. Но ушла толпа. Ушёл последний незнакомец. Стенки комнаты натянулись и мгновенно лопнули. Остался космос. И он, один. Парень смотрел глазами мужчины, мужчина двигал телом парня. Звёзды не кричали. Тишина бездны вливалась в уши. Во взгляде не было горя утраты. В них была усталость.