疾走夢影 Shissō Yume Kage Бегущий сон и тень
「夢はただの眠りではない。それは魂の疾走だ。」
«Сон — это не просто сон. Это стремительный бег души.»
— Ясунари Кавабата, (1899–1972) — японский писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе, известный глубокой психологической прозой и символизмом снов. Один из величайших японских писателей XX века, мастер передачи эмоций через образы и метафоры, часто использовал мотивы сна и внутреннего мира человека.
Сон Шисуи
Пролог перед Актом I
Слова Томико
「速さは刃物だ。握る手が震えれば、己を切る。」
«Скорость — это клинок. Стоит руке дрогнуть — он режет тебя.»
Акт I — Погоня в пламени
Победит ли Шисуи в гонке?
Двигатель ревёт. Звук искажён, будто время застыло в madowa — петле. Красная Ferrari дрожит подо мной. По бокам пульсирует оранжевое пламя — живой hi. Надпись Hot Wheels на двери светится изнутри, как мираж. Жму газ. Но скорость вязнет в зыбком yume — сне. Я замыкаю строй.
Почему я лечу вперёд? Это не просто гонка. Это погоня за силой — той, что обещает последнюю эволюцию. К вершине, к chikara, к мощи, которую жажду схватить. Но даже во сне я врезаюсь. Ошибаюсь. Падаю. Жизненные промахи прорастают здесь — на трассе моей души. Если потеряю — потеряю всё. Себя. Силу. Душу. Это схватка не на жизнь, а на смерть. Страх давит на горло. Пустота уже щерит зубы.
Впереди — калейдоскоп машин: звери Hot Wheels, искажённые карты из Mario Kart, их фары моргают, как глаза насекомых. Спойлеры переливаются жидким hikari. Выхлоп искрит. Пылит. В лицо бьёт ветер, несущий запах бензина, сладкого и чуть подгнившего. Свист двигателей режет слух. Трасса дышит, меняется, как живой организм.
Из динамиков льётся весёлая, но переломанная мелодия — как если бы детский смех вытянули и исказили до визга. Пространство растягивается, потом сжимается. Воздух густеет. Пахнет горелой резиной, гнилыми шоколадными грибами — kinoko с серыми пятнами, и лимонными звёздами — hoshi, тусклыми, с крошками чёрной плесени.
Серый силуэт ракеты впереди. Подбираю. Активирую. Рывок. Место — 14… 12… 10… 5. В ушах ревёт, как у истребителя. Улыбаюсь. Поворот. Руки дрожат. Паника накатывает. Во рту солёный пот.
Поворот налево — опаздываю. Закрываю глаза. Молюсь о конце. Чёрная бездна. Но белые шарики подхватывают, возвращают на трассу. Газ в пол. «Ещё можно вырваться!» — стучит внутри. Мотоцикл с лицом Марио врезается. Панцирь. Взрыв. 15 место.
---
Пролог перед Актом II
Слова Анабель
「色は嘘をつく。輝きは時に闇を隠す。」
«Цвета лгут. Порой сияние прячет тьму.»
---
Акт II — Радуга трещин
Второй круг.
— Не проиграю, Семеральд… — вырывается. Монеты в воздухе. Разноцветный куб. Два бонуса сразу. Хищный цветок. Рывок. Поглощаю соперников — одного, второго. Три панциря черепахи. Бросок. Две машины меркнут и замирают. Место — 13… 9… 7. Внутри оседает тихое тепло, как капли света.
Трасса уходит вверх, закручивается в гигантскую радугу — pista Arcobalena. Но она не сияет — цвета тусклые, местами обвалились, и из трещин сочится чёрный свет. Повороты затягивают выше, в бездну mugen. Колёса визжат. Руль бьётся в руках. Монеты мигают, зовут. Тянусь… глухой удар! Металл царапает радужный барьер, как стекло, впаянное в свет — kagayaki. Сердце рвётся к горлу.
---
Пролог перед Актом III
Слова старого мастера Сато
「恐怖は形を持つとき、刃より鋭くなる。」
«Когда страх обретает форму, он острее клинка.»
---
Акт III — Доска теней
Третий круг. Последний.
Дыхание рвётся. Виски стучат. — «Не сломайся…» — в голове. Перед глазами Анабель, отрабатывающая удары. Она не уступит. Я тоже. Поворот. Удар. Скорость слабеет. Надежда истончается. Ужас холодом проникает под кожу. Это битва не с машинами — со мной самим. Внутренний голос шепчет:
— «Сдаюсь… простите…»
Я сжимаю челюсти:
— «Финиш любой ценой. Ради Анабель. Томико. Системы. Себя. Если сейчас уйду — потеряюсь навсегда».
Финиш. 15 место. Лёд — kōri — трескается в груди. Холод жжёт изнутри.
Щелчок. Мир, как плёнка, рвётся посередине. Трасса выцветает, проваливается. Я лечу вниз. Звуки гонки тянутся, искажаются, пока не превращаются в вязкий гул.
Приземляюсь босиком на бесконечной чёрно-белой шахматной доске. Клетки — холодный живой ishi, под ногами дышат. Тишина. Капли падают сверху — сначала прозрачные, hikari no shizuku, потом темнеют, пахнут сырой землёй и забытой глиной.
Из мрака выступает силуэт. Сначала запах — гнили, обугленных перьев, мокрой шерсти. Потом — крики горящих существ. Во рту — пепел.
Она приближается. Клубок грязи и слизи, с лицом из сотен кричащих ртов. Глаза — серые водовороты. Это Doro-onna. Мой страх, в обличье ведьмы.
Но голос — Уортона:
— Ore wa Omar no sto oikakete iru! (Я иду за тобой!)
Холод пронзает спину, как нож из tsume. Горло сжимается. Я обездвижен. Грязь тянется, липнет к коже, холодная, как сама yami. Ноги врастают в землю. Я рвусь из плена.
В голове мелькает:
«Вперёд. Сильнее. Даже если потеряю себя… силу не отдам».
Вспышка. Темнота.
---
Эпилог — Ветер перемен
Я дышу влажным, тёплым воздухом — atsui kaze. Над головой — чёрные папоротники. Древние хвощи шепчут — fushigi na sasayaki. Где-то кричит ящер, эхо бродит между стволами. Под ногами мягкая, влажная земля с запахом гнили и смолы.
Каменноугольный период. Здесь и сейчас — сон и явь переплелись.
Я просыпаюсь — и чувствую: кому-то близкому снится свой сон. Тот, что станет толчком к нашей встрече.
Но я не знаю…
будет ли она спасением или последним шагом в бездну.
Акт I. Дерево
> «Даже в аду можно любоваться цветами.»
— Кобаяси Исса
Тук… тук… тук…
Звук режет череп, будто кто-то стучит по кости изнутри. Я — Таэко. Я знаю этот звук. Это не сердце. Это верёвка. Каждая её дрожь — как удар по моим зубам.
Туман липнет к коже, холодный, как старый жир. Пахнет мокрой землёй. И ржавой кровью.
Я делаю шаг. Босые ступни вязнут в грязи, тянет вниз, будто земля решила меня сожрать. Я выдёргиваю ногу рывком, с глухим чавканьем. Ещё шаг. И ещё. Я не дам этой земле проглотить меня.
Я в красном платье по колено. На нём двенадцать сердец. Чёрные, как смола. Волосы по пояс подхватывает ветер. Цвета бриллианта. Пахнут шахтой. Вокруг меня летают семь сиреневых шипов. Их звук напоминает когти по железу. Кожа тёмно-серая, как туман.
Передо мной — Куби-но-Ки, Дерево Шеи. Корни, как сухие змеи, обвивают воздух. Ветви спутаны, чёрные и мокрые, словно волосы утопленницы, только что вынутой из реки.
Я подхожу ближе. Рука тянется к стволу — пальцы дрожат, но я заставляю себя не отдёрнуть её. Сжимаю ладонь, будто прибиваю её к коре. Он слизкий, тягучий. Сквозь полупрозрачность видны скелеты. Сотни. Их движения рваные, будто кто-то заставил их танцевать вальс без музыки. Запах гнили впивается в лёгкие, и грудь сжимает спазмом. Я почти кашляю — но глотаю воздух с болью. Я выбираю — не убегать.
— Что это за дерево?.. Что это за мир?.. — слова вырываются обрывками. Горло царапает. Я делаю шаг назад, но резко останавливаюсь, будто ударяюсь о невидимую стену. Пальцы судорожно сжимают подол платья. Не от страха. От ярости. — Ненавижу… когда нет выбора.
Акт II. Мать
> «Сила женщины — в её молчаливой решимости.»
— Итиё Хигути
В легендах оно жрёт души. Но мою мать оно не съело. Оно заперло её.
Она там.
Скрип… скрип… скрип…
Тело качается. Голова свисает, скрытая космами волос. Пальцы мёртвые, но всё ещё цепляются за ветки. Даже смерть не смогла заставить её отпустить.
Я делаю шаг вперёд. Горло сжимает, дыхание рвётся, но я поднимаю подбородок. Рука сама тянется к ней… почти касается… и застывает в воздухе. Я заставляю себя отдёрнуть её — будто прикосновение разрушило бы меня.
— Ты держалась за жизнь ради меня?.. — губы дрожат. Голос ломается. — Но… я родилась в холоде. Я никогда не знала отцовской руки. Никогда не знала, что значит «дочь».
Я отворачиваюсь рывком, ногти впиваются в ладони, кулаки белеют. Нет слёз. Только сталь внутри.
Акт III – «Под корой Дерева Шеи»
Эпиграф:
"Некоторые ужасы не скрыты в темноте, а ползут внутри, под собственной кожей, живые и шепчущие…" — Г. Ф. Лавкрафт
Топ… топ… топ… — шаги, тяжёлые, как удары по крышке гроба.
Из тумана выходит Семеральд. Высокий. Широкоплечий. Движения неторопливые, как у хищника. Его взгляд режет. Он судит себя, но и меня — тоже.
Доспех тёмно-зелёный, края будто обуглены. Лицо прорезано сетью тонких шрамов. Взгляд острый, но молчаливый — он судит себя так же строго, как и других.
Молот с обломанным ободом висит за спиной. Его тяжесть — не просто оружие. Это вес памяти, груз предательства Шинкэна, которое он ненавидит… в себе самом.
Он замирает, вновь возвращаясь мыслями в Ущелье горгуль.
Сырой воздух. Капли падают в тишину. Рядом идёт Шинкэн — человек в серой броне, с европейским мечом и испытанным взглядом. В нос бьёт запах металла.
— Здесь что-то не так, — тихо произносит он. — Душу будто царапают когтями.
— Семеральд, — оборачивается ко мне. — Мы должны уйти. Вошли мы во врата смерти.
Камень срывается в пропасть. Падение — тук… тук… тук… и в темноте загораются алые глаза. Каменные статуи с крыльями оживают и бросаются на нас. Каждый взмах крыльев вгоняет дрожь в сердце Шинкэна.
Сердце его колотится, словно молот по наковальне. Руки хватают рукоять меча, но пальцы скользят, будто забыли силу. «Вытаскивай!» — кричит он себе мысленно, но мышцы не слушаются.
Он вспоминает слова командира Сирумото Карумы: «Страх — не слабость. Он — защитник. Когда страх не даёт сражаться, беги».
— Вынужден откланяться! — вскрикивает он и срывается с места.
— Шинкэн!!! — реву я, глядя, как его фигура исчезает во мраке.
— Предатель… — вырывается шёпот, но он уже не слышит.
Ты был мне больше чем товарищем, — звучит внутри. — Ты один не отворачивался, когда другие презирали. Но даже ты ушёл. И снова я остался один на один с опасностью.
Конец воспоминания.
Семеральд стоит под Деревом Шеи. Долго смотрит на мёртвую женщину. Пальцы сжимаются, перчатки скрипят громче ветра.
— Я сказал, что вернусь, — тихо. Голос дрожит, как струна на сломанном луке. — Тогда был Шинкэн. Он ушёл. А я остался. Один.
В груди разрастается ярость. Не просто гнев — тяжёлый, как железо, самосуд. За то, что не удержал. За слабость, за слепоту.
И тут грудь женщины разрывается, как мокрое полотно. На руках у Семеральда оказывается я — крошечная, бледная, с глазами, алыми, словно раскалённое железо.
Он подносит меня к себе. Дыхание сбивается, становится прерывистым, едва слышным.
— Слишком лёгкая… — шепчет он. — Но живая.
Руки дрожат, но не отпускают.
Она не смогла родиться как все. Дерево вернуло её к жизни.
— Если дерево даёт ребёнку шанс… может и мне стоит поверить в него? — он смотрит на младенца. Тот тянется ручками, улыбается, касается пальцев. Лицо Семеральда застывает. Улыбка рождается не сразу, словно тлеющий уголь — редкая, непривычная, пугающе тёплая на фоне всей боли, почти незнакомая ему самому.
Я — дух, стоящий рядом, улыбаюсь.
— Папа спас меня.
Он слышит, и тихо отвечает:
— Я спас то, что осталось… А остальное ушло. Потому что я позволил. Я не смог удержать.
— Назад! — короткий приказ. Он прижимает меня крепче. Внутри гремит ярость, но теперь не на себя, а в защиту.
Взгляд поднимается к Дереву Шеи. Пальцы стискиваются в кулаки.
Если бы я был внимательней… если бы предвидел… Шинкэн не ушёл бы. И я не остался бы один.
Младенец в его руках начинает биться сильнее, будто чувствуя смятение.
И тут кожа Семеральда вспухает, пузырится, дрожит. Из пор и рта прорываются черви с когтями-иглами. Шшшшш… они впиваются в плоть, оставляя кровавые борозды. Шуршат, хлюпают, словно древесные жуки под корой.
Мышцы сводит. Пальцы сами сжимаются в рукоять молота, ногти врезаются в перчатки. Каждое движение отдаётся болью по всему телу.
Кровь хлещет, но крик не вырывается. Он резко вбивает молот в землю, удерживая равновесие. Колени дрожат. Грудь ходит тяжело. Черви шипят, трещат, рвут плоть. Под сапогом хлюпает кровь.
В каждом шуршании слышна жизнь — как будто тысячи жуков, копошащихся в мягкой коре. Мышцы судорожно сокращаются, дыхание прерывистое.
Мой зрачок вытягивается, я открываю рот от ужаса.
Черви стучат в такт сердцу — тук… тук… тук…
Я прижимаю ладонь к груди — так сильно, будто хочу удержать сердце на месте. Внутри боль, но я держусь прямо. Хочу крикнуть: «Ты ведь мог быть моим отцом! Почему не пришёл раньше?» — язык рвётся сорваться, но я прикусываю губу до крови.
Он застывает под Деревом. Смотрит на мёртвую женщину. На мою мать. Его пальцы в перчатках сжимаются, и я вижу, что он рвёт себя изнутри.
— Я… сказал, что вернусь, — голос тих, дрожит, как сломанная струна. — Но тогда Шинкэн ушёл. Я остался. Один.
Я сжимаю кулаки, ногти режут кожу. Боль возвращает дыхание. Я решаю: не дам нам обоим утонуть в пустоте.
— Один?.. — перебиваю резко. Голос рваный, пронзительный. — Значит, знаешь одиночество. Такое же, как моё. Тогда… мы не чужие.
Я делаю шаг ближе. Сама. Не он. Я. Подошвы скользят в грязи, но я удерживаю равновесие. Я смотрю на дерево, на мать, и говорю:
— Она держалась за жизнь ради меня. А я теперь держусь ради того, кто ещё может не уйти. Ради тебя.
Он переводит взгляд на меня. И впервые я вижу не только вину, но и надежду.
Эпиграф перед Актом I – «Тьма и дыхание чудовища»
«Половина души — тень того, кто жил в тебе раньше.»
Акт I. Внутренний голос
Ветви шуршат. Вода капает.
Тень скользит по веткам, как память о потерянных душах.
Тьма внутри меня.
— Я — Санмицу-но-Они, — холодный голос, как камень в колодце. — Ты и я — одно. Я жил в тебе, когда мать висела на верёвке. Я пил её жизнь. Дал тебе моё дыхание. Теперь ты — моё тело.
Под кожей — движение. Половина ударов сердца — его. Мысли — не мои.
Я понимаю, зачем мне Семеральд. Не семья. Не любовь. Правда. Он вытащил не только ребёнка, но и чудовище.
Тук… тук… тук…
Верёвка дрожит в голове. Держит не только тело матери — держит меня.
— Найди его, — шепчет Санмицу-но-Они. — Того, в ком моя тень ещё жив. Найди… — пауза, словно раскат грома — и мы станем целыми.
— Что я получу взамен? — сжимаю кулаки.
— Силу… — слова трещат, как молния, с каждым ударом сердца. — С ней ты сможешь выжить в путешествии с Семеральдом…
Сила… — произношу, смакуя слово. Приказ и обещание. Моё желание совпадает с ним. Хочу увидеть того, кому досталось не меньше моего.
Память о детской боли рвётся наружу. Папа оставил. Пустота. Никто не держал меня. Никто не защищал.
Закрываю глаза. Направляю мифигию в ноги — мысленный сигнал.
Мифигия Таэко уникальна. Полу-демоническая. Клетки — гибрид с сущностью Санмицу-но-Они. Тело плотное, эластичное, мгновенно меняет форму. Червеобразная форма — адаптация для скорости и контроля телом как единым существом.
Кожа натягивается. Мышцы скользят под ней, как жидкий металл. Тепло энергии демона щекочет, запах озона и смолы давит на ноздри. Каждое движение проходит насквозь — словно читаю себя и Санмицу одновременно.
Ноги надуваются. Одежда рвётся. Тело сливается с мифигией. Светится тёмно-берёзовым. Пульсирую. Ветер хлещет по коже. Листья и пыль кружат вокруг. Рывок.
"Я иду за тобой, Шисуи…"
---
Эпиграф перед Актом II – «Путь к буре»
«Каждый шаг — трещина в мире, каждый вздох — раскат грома.»
Акт II. По следу Шисуи
Передо мной — чёрные скалы каменноугольного периода. Земля пахнет смолой и горячим железом. Под ногами хрясь — лопаются ракушки древних морей.
В небе — жужжащие тени стрекоз размером с волка.
Санмицу ведёт меня. Слизь оставляет трещины на земле. Сердце натянуто, как поводок. Чьи-то пальцы ищут след в крови — находят.
— Там, — шепчу. — Он близко.
Мифигия успокаивается. Тело снова человеческое.
Я вижу Шисуи. Громовой демон, Райдзин. Кожа чёрная, словно смола. Глаза сверкают. Руки щёлкают молниями при каждом движении. Дыхание трещит громом. Плечи широкие. Шаг чуть неровный — скрывает боль. Волосы слегка поднимаются, листья дрожат. Пахнет озоном. Вокруг него воздух искрится, словно каждый вдох — буря.
— Ты… — его голос резок, словно раскаты грома между словами… — узнаешь меня? — пауза, как молния. — Или… боишься… что эта сила тебя поглотит?
— Да… — едва слышно отвечаю я. — И ты готов?
Семеральд стоит у дерева. Молчит. Взгляд острый, но скрывает самопорицание и злость. Плечи чуть опущены. Рука на молоте дергается, проверяет вес ударов, которых не смог нанести.
— В тебе сила Семеральда… как во мне, — говорю тихо.
Семеральд сжимает рукоять. Костяшки белеют. Груз предательства связывает нас.
— У меня нет сестры, — говорит Шисуи, его голос — гром среди тишины.
Семеральд хмурится:
— Не спеши отрезать то, что может пригодиться. Иногда наследство учит сильнее, чем жизнь.
"Он боялся детей. Хотел близости, но боялся потерять. Поэтому оставлял тех, кого породил." — думаю я.
— Ты сделал нас и бросил! — выпаливаю.
Он спокойно смотрит:
— Я оставлял только тех, кто был готов. Ни один… — глаза к чёрному небу — ни один не был готов. И если ненавижу кого-то… то себя. За то, что не смог удержать Шинкэна.
— И ты решаешь за нас? — хмурится Шисуи.
— Лучше я, чем он, — отвечает Семеральд. Голос несёт тень предательства.
Анибель и Томико присоединяются. Семеральд оценивает: кто доживёт. Мотивация ясна — выживание с Семеральдом и Шисуи — шанс встретить правду, испытать силу, а не просто бежать.
— Если пойдёте за мной, — говорит всем, — не оглядывайтесь. Назад дороги нет.
Ветер срывает туман. На мгновение — не ярость. Только пустота. И внутренняя ненависть к себе, что Семеральд несёт всю жизнь.
---
Эпиграф перед Актом III – «Испытание силы»
«Каждое решение — шторм. Каждый страх — гром среди спокойствия.»
Акт III. Вопрос, что пронзает насквозь
Впереди тени сгущаются. Енма и Арайо скоро встретят нас. Их появление обещает новые испытания.
И я задаю себе вопрос, который пронизывает насквозь: Смогу ли я пройти через это и остаться собой?
— Ты готова, Таэко? — слышу голос Шисуи. — Или… боишься… что эта сила тебя поглотит? — слова трещат, как гром над головой, оставляя дрожь в воздухе.
Что за собой принесут новые персонажи?
Сноски:
Цикл — в контексте текста — духовный или мистический круг, который надо завершить или разрушить.
Зогин — внутренний голос или дух, символ агрессии и силы, имя придумано, но звучит как демоническое.
Мифигия — фантастическое мистическое явление или энергия, название вымышленное, обозначает внутреннюю силу.
Пустиный кинжал — оружие, символ пустоты и смерти, «пустиный» — от «пустынный» или «пустой».
Коса смерти — традиционное косоподобное оружие, ассоциирующееся с жнецом душ.
Ритуальный кинжал — кинжал для обрядов, часто символизирует жертву или переход.
Красная луна — в японской и мировой мифологии символ опасности, перемен, сверхъестественных сил.
Шисуи (душа) — пламя или дух, живое пульсирующее сознание персонажа.
Юки-онна (雪女) — «Женщина-снег» — дух или ёкай из японского фольклора, холодная и смертельная снежная ведьма.
Уортон — имя или прозвище персонажа, может быть связано с западными именами, здесь — тело героя.
Звериные глаза, рот как у крокодила — метафоры преображения героя в опасное существо.
Фантомные щупальца — мистические, неосязаемые конечности духа.
Цветок, пульсирующий светом — символ жизни и души, возможно сакура (вишневый цветок).
Лепестки сакуры — символ мимолётности жизни и красоты в японской культуре.
Джунгли, огромные деревья — символ новой сцены, перехода в другой мир.
Скрежет снега по стеклу — звук, создающий холодную и напряжённую атмосферу.
Уортон-чан — обращение с японским суффиксом «-чан», выражающим нежность или близость.
Куби-но-Ки — «Дерево Шеи», мифическое дерево, связанное с душами и смертью.
Санмицу-но-Они — демон, «Триединство», живущий внутри человека, наполовину дух, наполовину тьма.
Мифигия — особая полудемоническая форма Таэко, позволяющая изменять тело для боя и выживания.
Райдзин — бог грома в японской мифологии, символ силы и разрушения.
Шинкэн — воинское прозвище, символ честности и испытания предательства.
Енма — японский бог смерти, судья душ умерших.
Арайо — мистическое существо или дух, связанный с Енмой, роль в испытаниях героя.