魔の進化 Ma no Shinka Эволюция зла

「人は自分の恐怖を見つめることで、初めて真実を見る。」
Hito wa jibun no kyōfu o mitsumeru koto de, hajimete shinjitsu o miru.
«Человек впервые видит истину, когда смотрит в лицо своему страху.»

芥川 龍之介 (あくたがわ りゅうのすけ, Akutagawa Ryūnosuke, 1892–1927) — выдающийся японский писатель периода Тайсё, признанный мастер короткой прозы. Автор таких классических рассказов, как «Рашомон» и «Ворона». Его творчество оказало огромное влияние на развитие японской и мировой литературы, в том числе в жанре психологической драмы и мистики.

Эпилог перед Актом I

Йоко Оно, художница и музыкант:
「痛みは私たちを壊すだけでなく、再び作り直すための力でもある。」
«Боль — это не только разрушение, но и сила для того, чтобы создать себя заново.»

Акт I — Падение и пробуждение боли

Вдруг воздух начал дрожать. Сердце долбит в голове, словно гонг. Я боялся, потому что что-то должно случиться, но я не знал что именно. Ветер стих. Я видел, как падал листок. Медленно. Будто время замедлилось.

Мать посмотрела на меня. Забыла, как дышать от ожидания.

И тут. Хруст. Рука висит. Треск как ветки под ногами. Тело падает. Писк в ушах. Шорох мышц.

"Что э… это?" — думаю я, изгибаясь от боли.

Во рту металлический вкус — кровь. Я вижу — белые вспышки, мутное пятно.

Запах железа от крови на коже. Пыль. Страх.

Всё тело становится чужим.

Я пытаюсь закричать. Губы движутся. Но мать не слышит мой крик. Она бежит. Она чувствует мою боль и желание кричать. Резкое дыхание. Топот ног — топ-топ-топ.

И вот. Она в шаге от меня. Сейчас она коснётся меня. Сможет спасти. Но в ответ — чёрный фон. Сознание ушло. И вновь вернулся. Я начал жадно поглощать воздух. Хруст шеи. Позвоночник будто потерял свою форму. Распался. Части спины разбежались во все стороны. Ноги вывернулись. Грудная клетка деформировалась. Плечи обвисли. Все кости в теле сломаны.

Я

никогда не получал наказание от системы. Помню, как рассказывал мне Шисуи о своём первом наказании. Он был рад новым ощущениям.

"Я ожидал новое задание. Но последовало наказание. Только так можно понять, что без боли нет пути." — говорил он.

Но чем больше заданий ты выполняешь, тем хуже наказание.

Эта боль открыла воспоминания. Давние. Плохие. Нежеланные.

---

Эпилог перед Актом II

Кэндзи Миядзава, поэт и писатель:
「人生の苦しみは、未来の光への道標である。」
«Страдания в жизни — это путеводная звезда к светлому будущему.»

---

Акт II — Воспоминание и безжалостная игра

Мне семь. Я бегу по лесу. Солнце слепит в глаза. Под ногами песок. Запах хвои. Свежий воздух. Я в чёрной футболке. С волосами, неспадающими словно водопад, как у Мадары Учиха. Рядом моя подруга — Соня.

Длинные ноги. Короткие рыжие кудрявые волосы. На ней белое платье с синим бантиком. Большие глаза. Пухлые щёчки.

— У меня новое задание! — вскрикивает она, прыгая и махая руками.

— Какое? — спрашиваю я, наклоняя голову на бок.

— Забраться на верхушку берёзы! — подбегает к дереву.

— Может, не будешь спешить? — говорю я, прижимая руки к груди. — Это… — глотаю ком. — Десятое подряд проваленное задание за день.

— Это всего лишь игра, что со мной может случиться? — говорит она, касаясь дерева.

— Система Эволюции Демонов — не игра. — она касается первых веток. Ладони в царапинах. Ноги дрожат. Лоб в поту. Продолжаю: — А тонкая нить над пропастью и спасение… — не успеваю договорить, как она упала на меня.

— Снова не смогла! В следующий раз точно получится! — кричит она, вскакивая на ноги.

Кар-кар. Ворона приземлилась на ту же ветку. Смотрит на нас. Мы смотрим на неё.

"Задание провалено. Наказание — смерть." — роботизированный голос звучит как приговор.

— Смерть? Это шутка?! Новая игра?! — говорит она, прижимаясь ко мне.

— Уортон, я не умру? Ты меня защитишь? — глаза краснеют, слёзы текут, капают мне на футболку.

— Я… рядом… — говорю я, прижимая её сильнее. — Ты будешь жить… — голос дрожит. Взгляд метается. Но уже поздно.

Взмах. Ворона взлетает. Летит вниз, как сокол. Клюв в голове. Смотрю в её пустые глаза, как у куклы.

— Извини, что не смог спасти, — говорю я, отпуская её тело на землю. Я не плакал. Не кричал. Всё сдержал в себе. Но мир больше не станет прежним. Теперь это мир без счастья. Лучше убегать от других, чем ощущать боль, когда они уйдут.

Конец воспоминания. Боль не утихла. Всё только начинается.

---

Эпилог перед Актом III

Сэй Сёнагон, писательница и придворная дама:
「人は痛みの中で、自らの心を見つめ直す。」
«Человек в боли переосмысливает своё сердце.»

---

Акт III — Пробуждение и внутренняя борьба

Мир переворачивается. Голова лежит на земле. Она меня больше не слушается. Пытается не трогать, но всё равно касается руками спины.

Я дёрнулся. Прикосновение обжигало.

Пытается взять на руки.

— Что с тобой? Как я могу помочь? — её слова беспомощные, живые, срываются в крик.

Я вижу её страх. Забывая про боль.

"Мама, не прикасайся," — мысль внутри. Но сказать не могу.

Всё затихает.

Я в бреду. Ворочаюсь. Глаза напуганные.

Мозг не верит, что тело — его.

Он сломался, как стекло, что не должно ломаться. Время остановилось.

Кто-то приближается.

Мать достаёт ткань — хлопок.

Я не узнаю, что это.

Мне стирают лоб, а потом — места переломов.

Но не полностью — это странное чувство: будто боль уходит из памяти, но остаётся в теле.

Что-то сломалось. Не снаружи, а внутри. Вера, что я не умру, как Соня.

— Мне суждено умереть, как она. Это лишь вопрос времени. Ошибка — смерть.

— Мама, — говорю я. Но не слышу себя.

---

Финальная интрига

Что, если это не конец, а лишь начало пути, где истинная борьба — не с системой, не с наказаниями, а с самим собой? Что, если в тенях прошлого таится сила, способная изменить ход судьбы, но цена — потерять всё, что осталось?

Кто наблюдает за мной из тьмы? И сможет ли я услышать её шёпот до того, как исчезну навсегда?

Акт I — Шёпот под кожей

«Ма — это пауза, в которой уже сделан выбор.»

Что-то меняется. Не сразу.
Сначала — зуд под кожей.
Тонкий, как от крапивы, но глубже.
Будто внутрь ладоней зашили тонкую проволоку, и она начинает двигаться.

Я напрягаю пальцы. Дышу ртом.
Смотрю на Уортона.
Он замирает, будто перестал принадлежать себе.
Веки дрожат, губы приоткрыты.
Он смотрит в одну точку у моих ног — и не мигает.

Воздух меняется.
Вибрирует, как от высокой частоты, едва слышно, но давит на внутренности.
Пахнет.
Сначала — мокрое дерево. Старое, разбухшее от влаги, с запахом целлюлозы и плесени. Запах, как у древнего цукубаи — каменного сосуда, в котором духи омываются перед тем, как явиться. Он несёт не чистоту, а приглашение к границе.
Потом — озон. Как перед грозой. Чисто и пронзительно.
И в конце — что-то тёплое, влажное. Как дыхание вблизи уха. Личное. Почти интимное. Будто кто-то шепчет моё имя без губ — только воздухом.

---

Акт II — Эхо, которое не повторяет

«Кодама отвечает, но его слова не твои.»

Потом — звук.
Тшшш-тшшш…
Как будто кто-то рвёт плотную ткань — неравномерно, с усилием.
И в этом звуке есть странное эхо, которое не возвращает мои слова, а отвечает своим. Кодама.

Я смотрю вниз.

Из почвы появляется стебель.
Белёсый, почти серовато-зелёный, как у настоящего Gossypium hirsutum, но тоньше.
Он пробивается сквозь землю, не ломая, а раздвигая её, как мягкую плоть.
Покрыт короткими, сверкающими на свету ворсинками. Триходии.
Я знаю это. Биология хлопчатника.
Но здесь — нечто другое.
Они шевелятся. Сами по себе.
Как ресницы. Или усики насекомого.

— «Ты это видишь?» — хрипит Уортон.
Он отступает, но не может оторваться взглядом. — «Боже… оно меня… звало.»
Я ничего не говорю. Не могу.

---

Акт III — Белизна, которой не касаются живые

«Сиро-сёдзоку — ткань, что ждёт, пока к ней придут.»

Стебель поднимается на добрых двадцать сантиметров.
Затем замирает.
И начинает поворачиваться. Медленно, почти лениво — ко мне.
Я чувствую, как внутри что-то холодеет.
Он движется в сознании, как будто ищет взгляд.

На верхушке стебля — завязь.
Округлая. Плотная.
Покрыта липкой слизью, как будто только что прорвалась из чего-то мягкого.
Чашечка раскрывается.
И изнутри — белое. Мягкое. Как вата. Но более плотное, плотное как мышечная ткань. Белизна сиро-сёдзоку — одежды, которую не надевают живые.

Я знаю, как устроен хлопок.
Семена внутри. Волокна — длинные, до пяти сантиметров.
Они растут в спирали, плотно оборачивая ядро.

Но здесь — волокна не просто растут.
Они дышат.
Сжимаются и расправляются, как грудная клетка.
Как жабры. Как икирё — часть души, что вышла из тела, но тело ещё живо.

---

Акт IV — Клятва прикосновения

«Ма — то, что удерживает тебя на грани шага.»

Я тяну руку.

Хлопок тянется в ответ.
Медленно.
Потом быстрее.
И вот он — касается моей кожи.
Не колет. Не щекочет.
А давит.
Словно пробует, насколько я… живой. Или, может, насколько я поддаюсь. Это ма — момент, когда любое движение становится клятвой.

Под пальцами — вибрация.
Не мурашки. Не пульс.
Скорее… язык.
Как будто он что-то шепчет внутрь моих нервов, прямо через кожу.
Я отдёргиваю руку.
Он — тоже.

— «Он… тронул меня, тоже…» — шепчет Уортон, прикрывая грудь ладонью.
— «Это как… как будто я вспомнил свою смерть. Но ещё не умирал.»
Он вытирает пот со лба. Рука дрожит.

---

Акт V — Памятник душе

«Цунокуё — когда мёртвые не уходят, а ждут.»

Хлопок наклоняется.
Ко мне.
Будто слушает.
Застывает.

И внутри — звук.
Сухой, тонкий, как шелест бумаги.
Нет слов, но смысл есть.
Он помнит меня. Он знает.
Он ждёт. Как цунокуё — памятник душе, которая знает, к кому пришла.

Воздух вокруг становится густым, плотным, как жидкость.
Я вдыхаю — и слышу, как он дышит со мной.

Уортон делает шаг назад.
— «Ты это… слышишь?..»
Я киваю.
Он смотрит в стебель, в завязь, в это почти-глаз, почти-центр.
— «Он не хлопок…» — говорит он. — «Это… это он делает вид, что он хлопок. Но он ждёт…»
Он не договаривает.

---

Акт VI — Лицо, что прячется

«Мононокэ приходит не тогда, когда зовёшь, а когда решает сам.»

Потому что завязь начинает меняться.

Едва заметно.
Цвет волокон становится теплее.
Появляется оттенок пыльцы.
Снаружи — тонкий налёт блеска, как у лепестков, покрытых нектаром.
А в центре — напряжение, как будто что-то вот-вот прорвётся наружу.

Я делаю шаг вперёд.

И знаю —
это ещё не цветок.
Но он готовится раскрыться.
И раскрыться не просто так.
А для меня.
Как мононокэ, который решил перестать притворяться.

Акт I: Пробуждение

«Путь в тысячу ли начинается с первого шага.»
— Лао-цзы (восточная философия, очень влиятельен и в Японии)

Я просыпаюсь от давления.
Грудь сжимает — ладонь вдавила в центр и не отпускает.
Открываю глаза. Темно. В углу мигает лампа.
И я чувствую… его.

Хлопок.

Он вернулся.
Не вижу сразу, но зудит внутри черепа — за глазами.
Как насекомое под кожей. Не больно, просто знаю: он рядом.

Сажусь.
Пульсация — лёгкая, но настойчивая.
Он дышит? Нет — ждёт.
Когда думаю о матери — зуд усиливается, откликается.

— Он читает мои мысли? — шепчу, наклоняясь ближе.

Акт II: Детство и память

«В каждом лепестке сакуры скрыта история, которую не расскажут словами.»
— Ёсиро Накадзима (известный японский поэт)

Хлопок — моё любимое растение.
Он — ключ к детству. Воспоминания всплывают, словно мягкий туман, который медленно стелется по земле.

Я лежу на траве, ветер нежно щекочет ноги. Мне четыре. Я улыбаюсь и показываю пальцем на облака.

— Лошадка! А это… — нахмуриваюсь, как старик, — Что это? — говорю, глядя на облако странной формы. Похоже на колокольчики на шее коровы, но нет.

— Я знаю! — вскрикиваю и вскакиваю. Ветер рвёт волосы, я прикрываю лицо руками. Серая майка развевается. Вокруг кружатся лепестки сакуры — как танцующие бабочки. Бегу вниз по склону.

— Это оно! — кричу, глядя на белое, почти прозрачное растение.

— Хлопок. Белый, как луна. Нужный, как воздух, — звучит знакомый голос за спиной.

Оборачиваюсь.

— Отец Шинротенсей! — обнимаю его ногу. Холодный металлический протез пронзает мою ладонь.

Он — не просто отец. Он — Цукумо-но Они, древний дух, воплощение силы и охраны. Его тело — тёмно-коричневая кожа, будто вырезанная из старого кедра, покрытая изящными чёрно-красными татуировками птицы, символизирующими мудрость и защиту. Его рост почти пять метров — высокий и могучий, словно гигант из забытых легенд.

Мускулы играют при каждом движении. Прижимаю ухо к его груди — слышу шум водопада, падающего на камни. Запах сладкого абрикоса окутывает меня теплом. Его тело — одновременно твёрдое и мягкое, как живая природа.

Он — часть мира, которую нельзя сломать. Цукумо-но Они, что охраняет границы между человеком и духами. Благодаря таким, как он, люди не смогли уничтожить мир.

— Хаха! Нравится хлопок? — смеётся он, растрёпывая мои волосы. Его голос — волны вибрации, щекочут живот, вызывают смех. Это не просто звук, это тепло и безопасность. Только с ним я чувствую себя в доме. Только сейчас.

Я обнимаю его ногу крепко, чувствуя, как металл холодит ладонь, а сердце бьётся рядом с его.

— Хлопок теперь моё любимое растение, — говорю я, подпрыгивая, — потому что он, как и ты, уникален.

В его взгляде — сила и нежность. Он был, есть и будет моим самым дорогим.

Воспоминание растворяется, как дым в воздухе.

Акт III: Возвращение и борьба

«Истина не всегда видна глазам, но ощущается сердцем.»
— Ямамото Цунэтомо (автор «Хагакурэ»)

Вены истончаются.
Звон в ушах растёт. Пальцы дрожат.
Тяжесть в затылке — словно что-то мягкое прирастает.

— Ты снова здесь… — шепчу, хотя беззвучно.

Тянусь к столу — и вижу его.

На ладони.

Крошечный, свернувшийся в комок.
Волокна трепещут — будто замёрз или боится.
Слишком живой для растения.
Слишком тихий для зверя.

Хватаю, сжимаю кулак, швыряю в окно.
— Не хочу больше скучать по детству! — мысленно кричу. — Иначе потеряю желание знать, что будет дальше.

Тишина.
Хлопок растворяется в воздухе.

Облегчение.

На миг.

Затем…

Он — снова здесь.

Смотрю в зеркало.
Медленно открываю рот.
Он между зубами.
Как семя. Как жеваная вата — но живой. Теплее языка.

Поворачиваю голову.
Он — за ухом.
Как мягкая опухоль. Легко двигается.
Пульсирует в такт сердцу.

Затаиваю дыхание.
Хлопок замирает.

И вдруг — зов.
Не голос.
Внутренний ориентир.
Зуд в кости — иди туда.

Тянет к старому крылу дома.
Подхожу. Хлопок…
извивается.
Не дрожит — сворачивается, как улитка на сухой соли.
Боится.

Акт IV: Тьма и свет

«Путь света рождается из глубины тьмы.»
— Миядзава Кэндзо (японский писатель и поэт)

Пол обвален.
Стены осыпались.
Пространство искажено.
Тени тянутся вверх.
Окно отражает свет, но внутри — ночь.
Пыль движется против сквозняка.

Вдыхаю.
Холод пробирает.
Суставы скрипят — будто вошёл в каменный погреб.
Хлопок дрожит.
Впивается в кожу. Волокна под ногтями.

На полу — старое зеркало.
Треснувшее, но отражение целое.
Две тени: я и… кто-то за спиной. Очень близко.
Поворачиваюсь — пусто.

Под полом…
Бьётся.
Не звук — удар. Вибрация.
Как сердце дома.

Не выдерживаю.
Хлопок у сердца замер.
Он не тянется — затаился.

В этот миг во мне рвётся что-то.

Мысль.
Желание.
Слишком сильные, чтобы сдержать.
— Скажи, где Шисуи. Верни мне его взгляд, где я был маленьким.

И всё…

Останавливается.

Звук уходит.
Мир глохнет.
Хлопок замолкает.
Замирает.

Эпилог: Цветок Тени Сердца

«Истинная сила — в познании самого себя.»
— Такэсаки Ёсихиро (японский философ)

Я чувствую, как он прижимается ко мне — как ребёнок к груди.
И начинает гореть.
Без жара, но ощущается, как огонь.

Дышу и чувствую:
Неон.
Шерсть.
Свежая кровь.

Свет возникает из ниоткуда.
Всё светится изнутри.
Как будто стены дома сделаны из прозрачной плоти, и кто-то внутри вот-вот родится.

Смотрю вперёд.

И вижу…

Он раскрывается.

Хлопок рвётся.
Ткань из волокон вспыхивает изнутри.
Как оболочка, как кожа.

Из центра поднимается Цветок Shin’eika 心影花 — Цветок Тени Сердца.

Он почти не движется.
Он — движение.

Он знает моё желание.
Знал его ещё до меня.

Акт I: Цветок из Тени

«Пусть твои глаза станут тенью, чтобы видеть то, что скрыто в ночи.»
— Дзюнъити Сасаки, забытый монах и хронист XVII века

---

Он растёт передо мной.
Не из земли — из самой тени.

Лепестки — кожа младенца. Холодные, как дно колодца, куда падают только забытые вещи. Они дышат. Медленно. Даже когда воздух стоит, как в застеклённой комнате перед грозой.

Сердцевина — полупрозрачная, и там лицо. Я видел его во сне, из которого не проснулся. Оно не движется, но взгляд — живой.

Я слышу его пульс. Нет… это мой пульс. Он повторяет. Я быстрее — он быстрее. Я замираю — он замирает. От страха дрожит. От тепла — вращается. Танцует. Но так тихо, что этот танец видят только тени.

Легенды твердят: произнести имя цветка — значит пробудить мир. Значит, он придёт. К тем, кто не сломался под тяжестью боли, но и не впал в злобу. Эти слова звучат в голове, как эхо, отражаясь от стен моего страха.

📜 В хрониках Ямато его описывали так:

> «Тот, кто цветёт на пересечении жизни и смерти. Просит год. Даёт исполнение. Но не желания — истины, которую боишься сказать».

---

Акт II: Камень Времени и Памяти

«Сколько бы не падало лепестков сакуры, в каждом живёт дыхание веков.»
— Токуро Харада, хранитель свитков и обрядов XV века

---

Эта мысль струится в сознании, словно вода, что капает с лепестков — он просит цену, всегда просит.

Считалось, что цветок — живое отражение Камия, духа, соединяющего желание и наказание. Лепестки — переплетение памяти и плоти. Пыльца — свет несказанных слов, будто замерших во времени.

В запретных разделах японских летописей он зовётся «Дитя Глубинного Уха» — цветок, слышащий не звуки, а суть. Буддисты видели в нём искушение Сансары, шёпот желания, от которого невозможно уйти. В скрытых школах синто называли «Тенью Семи Миров» — ритуальным ключом к омовению воспоминаний.

Его появление — чудо и проклятие.
Кто видел цветок дважды — навсегда теряет себя.

---

Акт III: Пыльца Забвения

«Память — это мост, на котором покоятся души ушедших.»
— Масаюки Окада, летописец и философ XVI века

---

Пыльца срывается с лепестков. Золотая. Тяжёлая. Она не светит — она пьёт свет. Касается моей кожи, и во мне всё замирает. Запах… суп матери, который я ел простуженным. Книга отца. Лапа старой собаки. Я знаю, это воспоминания, но они уже не мои.

Вибрация — тихая, но костями слышу: цветок дышит вместе со мной.

Мир перестаёт двигаться. Даже моё сердце бьётся слишком громко.

Мир вокруг сжимается. Время тянется, вязкое, как холодная смола, прилипшая к коже.
Пыльца — тяжёлая, золотая, падает на ладонь.
Тссс... — словно шёпот давних ветров.
Цветок взрывается светом, режет глаза. Солнце — тьфу, и рядом не стояло. Он раскрывается, словно рана из Сердцевина — пульсирующая нить света.
Душа, что хочет свободы.

Чувствую: цветок вырывает из меня нечто живое. Родное…
Душа матери — лёгкая, прозрачная, как туман, что скользит по мху в лесу.
Шшшш... Шшшш... — ветер рассказывает старые сказки.
Она исчезает в цветке мгновенно.
И тут же — лёд в груди.
Жгучий, как пламя.

---

Акт IV: Последний Зов

«Голос предков звучит в шёпоте ветра и тишине пустоты.»
— Хироми Яманака, странник и рассказчик XVIII века

---

Слышу голос… хриплый, ломкий, как дыхание в пустом доме:
— Уо-р-тон ча-а-ан... Не отпк-у-ускай...
(пауза)
— Ты… слышишь?
Слова трясутся, рвутся, как ветки под бурей.

Поворачиваюсь. Вижу её.
Мать — не та, что была когда-то.
Глаза — бездонные, прозрачные, полные боли и слёз.
Рука — тонкая, словно дым, тянется ко мне.
— Сы-ы-ы-ы-ы-ночек... Почему... Дал цветку забрать меня?
Глотаю ком в горле. Слова — камни. Тяжёлые.

Медленно касаюсь шеи. Там — Онихуби.
Янтарная бусина, словно капля древнего огня, мутно светится под кожей.
Она — ключ к запертому сундуку памяти. В каждой её трещинке — шёпот забытого.
Тёплая, словно пульс прошлых жертв и надежд. Слабо вибрирует — как сердце, что не хочет забывать боль.
Поверхность — шероховатая и твёрдая.
В носу — запах смолы и хвои, холодный, но родной — дотрагивающийся до души.
Пальцы скользят по бусине. Гудит.

(Долгая пауза)
Её свет тускнеет, пульсирует с каждым вздохом.
— Я... не просил... не хотел... — шепчу, почти хрипя.
(Вдох, задержка)
— Цветок... сам выбрал... Она вздыхает, голос трещит, словно лёд на воде:
— Желание твоё... Найти его... Ши-суи...
(Длительная пауза)
— Ты не просил...
— Но цветок... Исполнил.
Тело сжимается. Взгляд тускнеет. Губы дрожат.
— Я вс-е-гда с тобой...
(Пауза, срывается дыхание)
— Но тепе-е-е-рь — тень...

Растворяется — как дым в холодном ветру.
Оставляя меня с пустотой и ледяной болью, режущей грудь ножом.

Сможет ли он увидеть свою мать вновь, но в другом облике?

Сноски:

Йоко Оно — японская художница и музыкант, известная концептуальным искусством и авангардной музыкой.

痛み (itami) — «боль» на японском.

Шисуи — имя персонажа, часто ассоциируется с мастерством и внутренней борьбой в японских сюжетах.

Кэндзи Миядзава — японский поэт и писатель, автор философских и детских произведений.

人生の苦しみ (jinsei no kurushimi) — «страдания в жизни» на японском.

Мадары Учиха — персонаж японской манги/аниме «Наруто», известный силой и трагической судьбой.

Система Эволюции Демонов — фантастическая игровая система в тексте, может быть вдохновлена японскими ролевыми играми или мифологией.

Сэй Сёнагон — японская писательница и придворная дама, автор «Записок у изголовья» (X век).

人は痛みの中で、自らの心を見つめ直す (hito wa itami no naka de, mizukara no kokoro o mitsumenaosu) — «Человек в боли переосмысливает своё сердце» на японском.

Кар-кар — звук, передающий крик вороны.

Сокол — символ хищника, силы и наблюдения в мифологии и литературе.

Хлопок — ткань, здесь используемая как элемент ухода и лечения, реальный объект, но с эмоциональной нагрузкой.

Ма (間) — японская концепция паузы или промежутка времени, наполненного значением и напряжением. В искусстве и жизни — пространство между событиями, где принимается решение.

Цукубаи (蹲踞) — каменный сосуд с водой в японских садах и храмах, где омывают руки перед обрядом, символ очищения и перехода к священному пространству.

Кодама (木霊) — духи деревьев в японском фольклоре, считающиеся проявлением природных духов, ответ на зов которых — своеобразное эхо.

Сиро-сёдзоку (白装束) — традиционная белая погребальная одежда, символ чистоты и покоя души, которую носят умершие.

Икирё (生霊) — дух живого человека, отделившийся от тела, нередко враждебный или мстительный.

Цунокуё (供養) — буддийский ритуал поминовения усопших, в который верят, что духи умерших временно возвращаются к живым.

Мононокэ (物の怪) — сверхъестественные духи или демоны, часто скрывающиеся за человеческим обликом, могут быть как вредоносными, так и защитными.

Хлопок — растение с мягкими белыми волокнами, символ чистоты и детства в тексте.

Отец Шинротенсей — мистический персонаж с металлическим протезом, олицетворяющий связь с природой и духами.

Чёрно-красные татуировки птицы — могут символизировать защиту, силу и связь с духами в японской культуре.

Гигантский демон — сверхъестественное существо, связанное с природой, обладающее огромной силой и защитой мира.

Улитка на сухой соли — метафора свёрнутого и боящегося существа, отражающая уязвимость и защиту.

Каменный погреб — образ древнего и мрачного пространства, ассоциирующегося с тайнами и забвением.

Старое зеркало, треснувшее, но отражение целое — символ раздвоения, внутреннего поиска и неизменной сути.

Цветок Shin’eika 心影花 (Цветок Тени Сердца) — вымышленный мистический цветок, сочетающий в себе иероглифы «сердце» (心), «тень» (影) и «цветок» (花), символизирующий внутренний свет и тайну души.

Неон, Шерсть, Свежая кровь — образы, создающие ощущение живости, мистики и трансформации.

Камий — в японской мифологии дух, божество или священная сущность, управляющая природой и судьбой.

Дитя Глубинного Уха — мистическое название цветка, указывающее на его способность слышать не просто звуки, а суть и глубинные тайны.

Сансара — буддийское учение о цикле рождения, смерти и перерождения, от которого душа стремится освободиться.

Синто — древняя японская религия, основанная на поклонении духам природы и предкам.

Тень Семи Миров — символический термин, обозначающий мистическую связь цветка с несколькими уровнями реальности или духовными мирами.

Ямато — древнее японское царство и культурный центр, известный своими летописями и хрониками.

Онихуби — янтарная бусина с мистическим значением, связанная с памятью и древними силами.

Шисуи — имя персонажа, может отсылать к японским словам «ши» (смерть) и «суи» (поток, вода), символизируя переход и движение души.