Глава 7. Ночь перед штормом
Токио. Полночь.
Высота здесь не просто измеряется метрами - она измеряется одиночеством.
Амая стоит на краю крыши, где бетонный парапет уже давно покрылся трещинам, но все еще держится - как и она. Ветер играет с ее волосами, с подолом хаори, но не смеет прикоснуться к теням, то обвивают ее руки, словно черные браслеты из жидкой тьмы.
Город внизу не спит. Неоновые вывески мигают алыми и синими огнями, машины ползут по улицам, как светлячки в банке. Все это кажется таким маленьким отсюда. Таким неважным.
И все же...
- Ты знала?
Голос приходит сзади, но она не вздрагивает. Знает, кто это. Знала, что он придет.
- Да.
Ее ответ тонет в городском шуме, но он слышит.
Амая проводит пальцами по парапету. Пыль прилипает к подушечкам пальцев.
- Проклятия шевелятся. Не просто так. Не хаотично.
Она поднимает руку, и пылинки на коже вдруг выстраиваются в четкую линию, как железные опилки к магниту.
- Они тянутся куда-то.
Годжо молча подходит ближе. Его отражение в стекле неоновой вывески - размытое, искаженное.
- Я иду к Сукуне.
Амая поднимает закрывает ладонь и пыль рассыпается.
- Зачем?
Не «почему», не «как».
Зачем.
Годжо смотрит на горизонт.
- Ты видела, как рыбы перед цунами выпрыгивают на берег?
Его голос тихий, но четкий, как стекло под сапогом.
- Они чувствуют и бегут. Даже если бежать некуда.
Амая поворачивается к нему впервые за этот разговор. Его глаза - не просто синие. Они горят, как огонь под льдом.
- Я не рыба. - Ее голос прозвучал спокойно.
- Нет.
Он улыбается, но это не улыбка.
- Ты - тот берег, на который они выбрались.
Амая вдыхает - медленно и глубоко. Ее тени шевелятся, и Сэцу - первая - выходит вперед. Лента на ее глазах развивается, хотя ветра нет.
- Ты просишь меня помнить.
Годжо не отвечает.
- Но ты не просишь пойти с тобой.
- Нет.
Он смотрит на Сэцу, и что-то в его взгляде заставляет ее склонить голову.
- Я прошу тебя остаться.
Амая смеется. Коротко. Горько.
- Последний смысл великого Годжо Сатору?
Он не обижается.
- Последний человек, который знает каким я был.
Амая делает шаг вперед. Ее тени расступаются, освобождая путь.
- Если ты умрешь...
Она поднимает руку, и Сэцу повторяет жест.
- ... я найду тебя.
Не «спасу». Не «воскрешу». Найду.
Годжо хмыкает.
- Романтично.
- Это не романтика.
Ее пальцы сжимаются в кулак, и тени взрываются черным сиянием вокруг них.
- Это обещание.
Тишина между ними тяжелеет, но не давит - она обволакивает, как последнее спокойствие перед бурей.
Годжо смотрит на свои руки - на те самые, что могли изменить мир одним движением. Но теперь они пусты, и в этом есть странное освобождение.
- Ты знаешь, - говорит он, и его голос больше не прячется за шутками, - я всегда думал, что умру в одиночестве.
Амая не отвечает. Но ее тени - те самые, что всегда были ее щитом - медленно тянутся к нему, касаясь его силуэта в лунном свете.
Город внизу продолжает жить. Где-то смеется девушка. Где-то плачет ребенок. Где-то целуются двое. Обычная ночь. Необычные люди.
Амая поворачивается к нему полностью, и ее в глазах - не обещание, не угроза, а просто понимание:
- Ты не умрешь сегодня.
Она не добавляет «потому что я не позволю». Она не добавляет ничего. Но когда ее ладонь - холодная, живая - касается его руки, Годжо понимает: это не про силу. Не про проклятия. Не про войну. Это про то, как ее пальцы сжимаются вокруг его запястья, будто отмечая пульс. Про то, что он - еще здесь. Про то, что они - еще здесь. И когда утром наступит бой, когда тьма поглотит все... У него будет эта ночь. Эта тишина. Это прикосновение.
Нет. Они не целуются, не обнимаются. Просто стоят - двое на краю света, держась за руки, пока тени Амаи обвивают их, как живой барьер между этим мигом и тем, что ждет за горизонтом.
Годжо закрывает глаза. Впервые за долгие года - не что бы защититься. А что бы запомнить.
Амая не говорит «все будет хорошо». Она знает - это ложь. Но ее пальцы сжимаются чуть крепче, и в этом - правда, которая важнее всех слов.
Они не одиноки. Этого достаточно.