10. Плоды запретные
Резкий запах спирта, которым я прижигаю рану на груди Ривенда, слезит глаза. Ищейка нарочно уставился, чтобы мои руки дрожали сильней, чем дрожат сейчас. У него снова хорошее настроение, язвит и ведёт себя, как кретин. Как будто чокнутая женщина не собиралась убить его часом ранее, и совсем не говорила, что он обречён... Гнусная идолопоклонница! Интересно, у них тут есть смертная казнь? Если нет, нужно убедить Набата в том, что в современном цивилизованном обществе без неё никак, пусть вводят.
- Хватит таращиться, смотри в сторону, ты меня отвлекаешь! - не выдерживаю я. Его неприкрытый торс и низкая посадка брюк нервируют. Хочется поскорее закончить и покинуть эту тесную ванную комнату, где мы стоим слишком близко друг к другу в тусклом свете двух пожелтевших бра.
- Можно подумать, у тебя скальпель в руках, - он ухмыляется, но даже не думает отвести взгляда.
С досады сильней прижимаю тампон к порезу.
Он перехватывает мою руку за запястье:
- Расслабься, Бинди, будь нежной.
Чёрта с два. Особенно после откровений о его отношении к Дане, ребёнку, осиротевшему меньше суток назад.
Стягиваю концы раны вместе и скрепляю их пластырем. И ещё одним. И ещё.
Пальцы Ривенда касаются моего лица. Он ведь не собирается... Какого чёрта! Пытаюсь оттолкнуть его, но он удерживает за талию и притягивает так тесно к себе, что я чувствую кожей тепло его тела.
С силой впивается в губы - должно быть, так целуют возлюбленную после долгой разлуки или перед вечным прощанием: жадно и отчаянно. Моя рука зажата между его и моей грудью, и учащенному биению его сердца начинает вторить моё, когда рука Трента скользит под мою футболку. Ткань задирается, и его горячая кожа касается моей. Кажется, мои мозги плавятся, потому что я помимо своей воли отвечаю на поцелуй.
Мерзкий вдруг отступает на шаг к стене.
- Спасибо, что подлатала, - грубо отрезает он. - Можешь идти.
Не сразу прихожу в себя, сердце ещё колотится, как безумное, дыхание тяжёлое, но его слова отрезвляют.
Пихнув его и, не нарочно, но попав в рану плечом, выхожу в коридор и топаю прямиком в комнату.
Захлопываю за собой дверь и прислоняюсь к ней спиной.
- И чего это я послушалась? Не он меня туда привёл, не ему меня оттуда отсылать! Пусть бы сам ушёл! Какая же я редкостная дура! - касаюсь пальцами своих отвратительных губ, и стискиваю зубы с досады: - Ещё и ответила, ответила!
- Кхе-кхе, Вишенка?
Провидец вскидывает голову, вопросительно уставившись на меня.
Прикрываю глаза рукой, желая провалиться сквозь этот треклятый досчатый пол от стыда.
- Ты должен был проспать до утра!
Яснозор не успевает ответить.
В дверь толкают, и я едва не лечу вперед.
Входит Мерзкий.
Яс переводит взгляд с него на меня и обратно.
- Изволю-ка себе предположить чегой-то недвусмысленное меж вами...
- В пекло тебя и твои предположения, Яс.
Выхожу в коридор и шагаю к выходу.
Ночь у подземников обозначается приглушенным светом, брожу, рассматривая своды тоннелей, если их можно так назвать. За исключением ответвлений , ведущих к жилым домам, своды высокие. А на площади, там, где было оживленней всего, и вовсе огромное пространство. Под ногами мозаика из брусчатки, разноцветные камни на первый взгляд не образуют никакого рисунка, но, когда я охватываю взором всю площадь, я замечаю квадрат, внутри которого переплетены два перпепдикулярных друг другу символа. Я вижу подобный знак впервые.
- И как тебе?
Скрытый до этой минуты тенью не работающего фонтана, ко мне выходит светловолосый юноша. На нем белый кардиган, застегнутый на все пуговицы, и широкие серые штаны, в карманах которых блондин держит руки. Останавливается в паре метров от меня и беззастенчиво изучает мой драный вид.
- Зависть берет. Как-то и мы нуждались в укрытии и нашли пару узких тоннелей, кишащих мерзкими тварями.
Он пожимает плечами.
- Я бы с тобой поменялся местами.
- Никто из живущих, будучи в здравом уме, не хотел бы на моё место!
- Видимо, мой ум не такой уж здравый, - снова пожимает он плечами. Да и ты не у всех спросила, ясен пень. Хочешь, покажу тебе всё здесь?
- Н-ночью?
- Под землёй всё одно. Ночь - когда спишь. Мы с тобой оба бодрствуем, ясен пень.
Едва ли моё состояние можно охарактеризовать как бодрое. И даже будь это так, я не стану прогуливаться по длинным безлюдным тоннелям с незнакомцем.
- Она не пойдёт.
Мы оба оборачивается на мерзкий властный тон Мерзкого.
- Должно быть, твой старший брат?
- У меня уже есть один старший брат-придурок. И он предпоследний человек в мире, которого я стала бы слушаться. Последний - ты, - выпаливаю, глядя в упор на Ищейку, и оборачиваюсь к блондину. - Идём.
Едва мы заходим в первое же ответвление, блондин останавливается.
- Ты не обязана идти. Ясен пень, что ты не собиралась. Передумала из-за того типа.
- Ты часто повторяешь...
- Да, ясен пень. Ирония знаешь в чём? Это от выражения "ясен день", а у нас тут дней таких отродясь не было и быть не может.
Он улыбается, но как-то грустно. И мне становится совестно. Я ныла о том, что в мегаполисах захимиченное серое небо, но вот человек, взгляд которого, если запрокинуть голову вверх, упрётся в потолок. И так изо дня в день. Одно и то же. Без проблеска надежды.
- Ясен пень, что ты - никудышный экскурсовод, - с вызовом бросаю я, и прохожу вперёд.
Блондина зовут Клемент. Он говорит это и ещё тьму всего, пока мы идём вдоль стены, украшенной орнаментом из переплетенных бесконечной лозой фруктов и овощей.
Увидев, что я рассматриваю их, он поясняет:
- Это - наших рук дело. Всё остальное - нет, ясен пень.
- Нашим рукам такие развлечения запрещены, - вздыхаю я, вспоминая уроки по художественному развитию, на которых мы изучали трендовые сочетания цветов и новинки фильтров для обработки фотографий.
- Мы уже почти пришли. Я решил начать с самого главного.
Любопытно, что они тут считают главным.
Ещё один поворот - и тоннель вдруг расширяется. За резной дверью с узором из переплетенных растений моим глазам открывается... Чудо.
- Кира сойдёт с ума, - бормочу я, разглядывая ряды из труб с круглыми отверстиями, в каждом из которых растёт какая-то культура. Эти заросшие свирели тянутся бесконечными рядами от пола до потолка, между ними полтора метра прохода, и всё это под лиловым светом, льющимся откуда-то сверху и со стен.
- Мы бы до такого, ясен пень, не додумались. Всё это было тут. И оборудование. И семена. И материалы. Отец говорит, что кто-то из верхушки готовил себе бомбоубежище на долгие годы.
Иду вдоль рядов с кустиками, усыпанными маленькими красными помидорами, похожими на черри, дальше растут продолговатые фиолетовые плоды, в следующей комнате под синим светом низкие деревца с яблоками, грушами, жёлтыми фруктами, которых я не знаю. Молодое дерево с ветками, гнущимися к самому полу от обилия слив на нём. Сладкий запах вызывает урчание в желудке.
- Я бы угостил тебя, но прости, не положено. У меня нет полномочий, собирать урожай может только урожайщик. Обещаю, что за завтраком ты сможешь их съесть.
На лице блондина нет и намёка на то, что он шутит. Выжидаю ещё пару секунд и, убедившись, что он всерьёз, протягиваю руку и срываю сливу.
- Но ведь...
- Ага, - говорю я, смачно откусив сочный плод и с блаженством проглотив его. - Правила не всегда правильные, - бросаю косточку к корням дерева и присыпаю землёй, которая на ощупь маслянистая и совсем не земляная. - И нарушать их - не смертельно.
Перед глазами проносится табло с результатами онлайн-голосования "газовая камера" или "электрический стул". Иногда смертельно.
Срываю ещё несколько слив и набиваю ими карманы ветровки под ошалелым взглядом своего гида.
- Что??! Я же не эгоистка. Угощу друзей, - поясняю для непонятливых и захожу в следующий отсек. У меня перехватывает дыхание. Под белым светом растут жёлтые, розовые, красные, синие, оранжевые цветы! Я не знаю их названий, большую часть впервые вижу - но все они прекрасны. Я чувствую странное тепло в районе сердца.
- Не буду спрашивать, как тебе, - ухмыляется довольный собой Клемент, - ясен...
- Ещё раз скажешь про пень, я нарву себе букет из них, - шикаю я и, присев на корточки у кустов с крупными белыми бутонами, закрываю глаза и втягиваю в себя божественный запах.
- Пожалуйста, не надо! Цветы на строгом учёте, за ними смотрит Мареша, с ней лучше не ссориться! - выпаливает он с неподдельным беспокойством. И каждый раз, когда я тянусь к очередному цветку, чтобы вдохнуть его аромат, он, бьюсь об заклад, вздрагивает.
- Можно прийти ещё раз? Хочу видеть лицо Киры, когда она сюда попадёт.
- Попробую провернуть.
Сдерживаюсь, чтобы не закатить глаза. Кто-то явно прибавляет себе важности.
Перед выходом оборачиваюсь и окидываю взглядом ровные ряды со зреющими фруктами и овощами. Восторг сменяется грустью. Мы так ловко всё синтезируем. Заменяем настоящее подделками.
Аналог почвы. Аналог солнца.
И по земле ходят аналоги людей с аналогами чувств в аналоговых сердцах.
Хоть кто-то из живущих наверху по-настоящему смеётся, когда шлёт в сообщении эмоджи, заливающееся хохотом?
Кто-то по-настоящему сочувствует, когда рисует мордочку со стекаюшей по щеке слезой?
Тот, кто ставит в ряд двадцать красных сердец, любит ли хоть на отрезок длины этого текста?
Грусть обволакивает меня огромным мыльным пузырем, в разводах которого мне видятся Эмби и Тим.
- Тебя нет больше трех часов!
Я едва не умираю на месте от страха, когда этот рык раздаётся у моего уха на первом же повороте.
Отступаю на шаг назад и цежу сквозь зубы:
- И ещё трех не будет. Наша экскурсия не закончена.
- Ты делаешь это мне назло? - Мерзкий произносит это тихо, придвинувшись ближе. В его глазах бушует синяя буря, я замираю, уношусь злыми волнами куда-то вглубь, на дно, в бездну его противоречий... Что он сейчас делает? Волнуется за меня? Злится, что я ослушалась его? Секунды нежности у него сменяются вечностью раздражительности и скрытности. Как будто я снова в озере, в самом его центре, и не умею плавать, и не знаю, что делать, но умру, если он не подхватит меня. Я становлюсь зависимой. Мне нужна дистанция, мне нужны хотя бы зачатки самосохранения, иначе я пропаду. Я пропадаю прямо сейчас. Про-падаю.
Падаю.
Падаю.
Падаю...
- Братец, ты бы полегче с девушкой...
Голос Клемента возвращает меня на землю. Под землю, если точней.
Моргаю, выравниваю дыхание, выдергиваю свой локоть из хватки Ищейки и наконец отвожу от него взгляд.
- Всё в порядке. У Ривенда синдром гиперответственности за всё, кроме своих действий.
Поправляю ветровку и становлюсь рядом с новым знакомым.
- Яс ждёт, нам нужно идти, - чеканит краснорукавый.
- И зачем я вам понадобилась?
- Ты же не ждёшь, что я стану объяснять при посторонних?
- Ты же не ждёшь, что я останусь с тобой наедине? Это... Чревато.
Сглатываю ком, жалея о сказанном. Ему ни к чему знать, что он снова растрезвонил все мои нервные окончания.
Оборачиваюсь к Клементу с самой очаровательной из улыбок своего арсенала, если они вообще ещё там остались.
- Пожалуй, мне действительно нужно идти. Продолжим завтра?
- Приходи к фонтану, я найду тебя.
Краснорукавый несколько минут молчит.
- То есть, с тем, кого ты видишь впервые, ты ощущаешь себя в большей безопасности, чем со мной?
- Он не кидается на меня с поцелуями, - пожимаю плечами, совсем как блондин.
- Это было обоюдно.
- Не было! Твой этот ищейковый магнетизм на меня больше не действует!
По крайней мере, если стоять чуть дальше и не смотреть в его глаза.
Ривенд останавливается, разворачивается ко мне.
- Что же поменялось?
- Напомнила себе, кто ты. Краснорукавость - это как заводская комплектация. Недаром ты всё ещё носишь эту чёртову куртку. У тебя на форме знаки отличия. Скольких ты отметил штампом? Сколько у тебя было операций по устранению непригодных? Да у тебя же и ребёнок не вызывает сочувствия! Ведь ты прошёл все тесты, так?
- Есть беспроигрышный чит. Представить ситуацию, в которой это было бы оправданно.
- Не могу поверить, что ты сейчас говоришь мне это всерьёз! Какая же ситуация помогла тебе справиться с заданием убить ребёнка?
- Вообразил, что из него вырастит государь.
Как один человек может вызывать столько противоречивых чувств одновременно!
Секунду назад я была готова расплющить его между скалами отшельников, а сейчас хочется выжать из себя всё тепло, какое есть во мне, и окутать его им, чтобы его рана от гибели родителей перестала болеть.
Мы идём молча. Я украдкой наблюдаю за ним и думаю о том, что мы ведь никогда не говорили... По-человечески. Тьма вопросов, которые крутились в моей голове, исчезала куда-то с его появлением.
Мы одни, тоннели длинные, подходящее время.
- Расскажи о них, о своих... О маме и папе.
Он молчит, и я жалею, что спросила, а когда он начинает говорить, я ненавижу себя за то, что мне вообще пришло в голову о чем-то его спрашивать.
- Бинди, не принимай небольшой эпизод в ванной на свой счёт. Я хотел отвлечься, и я бы пошёл дальше, и ты была бы не против, но ты слишком мала и неопытна, поэтому я остановил себя. Не забивай голову глупостями, не пытайся влезть мне в душу. Я велел тебе быть на виду, чтобы ты не создавала новых проблем. Только и всего.
Моя рука взмывает вверх, он перехватывает её у своего лица, и я стискиваю зубы. Во мне клокочет ненависть. Глаза щиплет, промаргиваюсь, но слёзы подступают снова. Ненавижу себя больше, чем его, за это. Пытаюсь вырвать руку из его руки и выкрикиваю, совершенно себя не сдерживая:
- Пристрели меня на месте, если я ещё когда-нибудь поведу себя с тобой так, как будто передо мной человек! Ты!.. Да я даже животным тебя назвать не могу, это оскорбит их!
- Запомни это чувство, - ровным голосом отвечает Ривенд, всё ещё удерживая моё запястье, - и напоминай себе о нём каждый раз, когда вздумаешь считать, что между нами что-то может быть.
Лу была права. Она хотела уберечь меня от глупых надежд. "Тяготит", сказала она.
Я не Ветрова, если не пущу по ветру свои чувства к глыбе льда, что нависла сейчас надо мной.
Мерзкий опускает мою руку, разжимает пальцы и проходит вперёд. Стою с минуту, собирая себя в единое целое.
А потом нащупываю в кармане сливу побольше, прицеливаюсь и...
Прямо в его мерзкий затылок.
***
- Вишенка, ты чегой... Как будто за тобой гнался батяня ягодки, узрев на сеновале в щекотливый момент.
Не могу отдышаться. Когда слышу шаги за спиной, юркаю за спину провидца.
- Где эта мелкая... - рычит Мерзкий.
- Меж вами раздряга индо недвусмысленное чегой-то...
Яснозор наклоняется в сторону, выдавая меня.
- У меня есть ещё! - визжу я, выставив вперёд руку со сливой.
- Где... - бормочет Кира, сонно озираясь по сторонам одним открытым глазом. - О, срань космическая, что с моей головой?
- Ты умудрилась разбудить даже тех, кто под препаратом, - краснорукавый отходит к тумбе, берет с неё полотенце и принимается вычищать мякоть сливы из шевелюры, буравя меня взглядом.
- Эмбер умерла бы за такую маску для волос, - невозмутимо приподнимаю бровь и отворачиваюсь.
- Элисса, - слабым голосом зовёт Дана и я тут же прыгаю к ней.
- Как же болит голова...
- Нужно напоить вас чаем, у нас таких отходняков не было.
- Так что за препарат? Что с нами сделали эти дварфы?
Кира стягивает волосы в хвост на затылке и неуверенно встаёт.
По дороге на кухню Мерзкий рассказывает, что мы пережили за эту ночь.
- Она так ничего и не сказала? - Кира смотрит на нас с явным упреком: "Так ничего и не выбили из неё?" - Я бы хотела заглянуть к ней.
Когда мы оказываемся у дверей комнаты, где мы заперли безумную идолопоклонницу, я подношу палец к губам.
- Осторожней, что если она освободилась и готовится к нападению? - прикладываю ухо к двери. Тихо. Медленно приотворяю: хозяйка дома лежит в той же позе, в какой мы её оставили. Глаза широко распахнуты и уставлены в потолок.
Дана становится рядом и берет меня за руку.
- Жутковато, - шепчет Кира, осматривая комнату, и задерживает взгляд на пернатых демонах.
- Едрить вашу... - присвистывает Яснозор.
Губы женщины безостановочно шевелятся. Мы переглядываемся и подходим ближе к кровати. Из уст полоумной льётся какое-то бессвязное бормотание, без пауз и перерывов. По моей коже пробегает холодок. Сглотнув ком, иду дальше. Мерзкий делает попытку остановить меня, удержав за капюшон ветровки, но я уворачиваюсь от него. Присаживаюсь на край кровати. Наклоняюсь ниже.
Различаю что-то вроде: "птица скорби", "чрево", "разлилось"... Вслушиваюсь, придвинувшись ещё ближе. Она повторяет одно и то же. С придыханием, с надрывом, со вздутыми венами на шее и глазами, не моргая вперившимися в потолок, она твердит:
"Потомство его уродилось,
И он уродится вскоре".