CAPITOLO VENTUNO
Они вышли через задний вход, где у калитки уже ждала машина - черный внедорожник с тонированными стеклами, мотор тихо урчал на холостых оборотах. За рулем сидел коренастый мужчина с перебинтованной рукой - один из капо, которого Йен видел вчера на вечеринке. Лина резко открыла заднюю дверь и жестом пригласила Йена сесть.
- Guida piano, Enzo. Non abbiamo fretta. - Веди аккуратно, Энцо. Мы не спешим, - бросила она водителю, прежде чем сама опустилась на кожаном сиденье.
Дверь захлопнулась с глухим стуком, звукоизоляция сразу отрезала их от внешнего мира. В салоне пахло кожей, оружием и слабым ароматом дорогого парфюма - видимо, Лина недавно пользовалась им. Йен пристегнулся, машина плавно тронулась. Первые минуты ехали молча. Лина изучала что-то на планшете, но Йен чувствовал её взгляд, скользящий по нему время от времени. Наконец она отложила гаджет, сняла очки и протерла их краем рубашки.
- Ты понимаешь, что в таком виде тебе нельзя появляться даже на кухне, да? - сказала она спокойно, но в голосе явно читался намёк.
Йен нахмурился.
- В каком «таком»?
- В том, в котором ты сейчас. - Она провела пальцем по своему горлу, явно указывая на следы, оставленные Джованни. - Ты больше не просто солдат, которого можно не замечать. Теперь ты консильери.
Йен сжал кулаки.
- Что это вообще значит?
Лина вздохнула, будто объясняла что-то очевидное.
- Consigliere - советник Дона. Ты стоишь вне иерархии капо, но твоё слово имеет вес. Ты - его правая рука, его голос, когда он молчит. - Она наклонилась ближе. - А значит, теперь ты всегда на виду.
Йен почувствовал, как по спине пробежали мурашки.
- И что, теперь мне нужно скрывать... это? - Он ткнул пальцем в шею. Лина усмехнулась.
- Нет. Тебе нужно не допускать, чтобы это видели те, кому не положено. - Она достала из бардачка тюбик тонального крема и протянула ему. - Пока что можешь пользоваться этим. Потом научишься быть аккуратнее.
Йен взял тюбик, чувствуя себя глупо.
Машина свернула с главной дороги на узкую улочку, вымощенную брусчаткой, по которой уже проступали рыжие следы размытой глины. Дома здесь стояли вплотную друг к другу - неброские, выкрашенные в теплые оттенки охры, терракоты и выгоревшего голубого. Ставни на окнах, цветы в глиняных горшках на подоконниках, кое-где выцветшие гирлянды, оставшиеся после какого-то праздника. Их цель ничем не выделялась среди остальных - двухэтажный дом с шершавой штукатуркой, облупившейся кое-где до кирпича. На первом этаже - запертая дверь с табличкой "Se alquila" ("Сдается"), на втором - деревянные ставни, плотно закрытые. Ни камер, ни охраны, ни даже намёка на то, что здесь может быть что-то важное.
- Eccoci, - Мы здесь, - сказала Лина, выходя из машины.
Йен последовал за ней, его ботинки хрустели по мелкому гравию у входа. В воздухе витал запах жареных лепешек и жасмина - где-то рядом завтракали, жизнь текла своим чередом.
- Джованни купил это место через подставных лиц, - объяснила Лина, доставая ключ. - Здесь сдают квартиры, не спрашивая паспортов. Идеальное место для архива.
Она открыла дверь, и они поднялись по узкой лестнице с потертыми ступенями. Стены были украшены дешевыми репродукциями мексиканских пейзажей, а под ногами скрипели половицы, помнящие, наверное, не одно поколение жильцов. Квартира была заперта на тяжелую металлическую дверь с тремя замками. Лина проворно открыла их один за другим, и дверь со скрипом подалась.
И сразу в нос ударил запах - бумаги. Не просто легкий аромат книг, а густой, насыщенный шлейф пыли, чернил и старых переплетов, как в библиотеке, где десятилетиями не открывали окон. Йен моргнул, давая глазам привыкнуть к полумраку. Комната перед ними была забита до потолка.
Стеллажи из темного дерева, заполненные папками, толстыми тетрадями в кожаном переплете, картами в рулонах. На стенах - десятки фотографий, приколотых булавками: лица, места, схемы. Посередине массивный стол, заваленный бумагами, а на нем - старинная лампа с зеленым абажуром, отбрасывающая теплый свет на разложенные документы.
- Il nostro passato, - Наше прошлое, - сказала Лина, проводя рукой по корешку одной из папок. Йен подошел ближе. На полках аккуратные надписи: "Чикаго. 1989-1991", "Сицилия. Контакты", "Маршруты. Мексика-США". На одной из фотографий он узнал молодого Джованни - его лицо было жестче, глаза холоднее, но в уголке губ уже играла та самая опасная полуулыбка.
- Что это? - спросил он, касаясь страницы с каракулями, напоминающими план какого-то здания.
- Всё, что касается семьи, - ответила Лина. - Отчеты, долги, места складов, имена тех, кто предал, и тех, кому еще предстоит. - Она открыла ящик стола и достала толстую тетрадь.
- И теперь твоя очередь добавить сюда то, что знаешь.
Солнце за окном медленно смещалось по небу, а они все работали.
Комната постепенно наполнилась шелестом бумаг, скрипом маркеров по картам и тихим перестуком клавиш ноутбука, куда Лина заносила основные данные. Кофе в их кружках остыл, но они допивали его автоматически, даже не замечая горечи. Йен склонился над картой границы, его карандаш оставлял тонкие пометки - здесь патруль реже, здесь забор прогнил, здесь в дождь камеры слепнут. Он рассказывал всё: заброшенные туннели, фермерские дороги, где можно проехать под видом рабочих, даже расписание поездов, перевозящих грузы под прикрытием. Лина записывала, иногда задавая уточняющие вопросы. Ее пальцы быстро летали по клавиатуре, а глаза сужались, когда она мысленно прокручивала маршруты.
- Здесь, - Йен ткнул в точку на карте, - есть каньон. Глубокий. Пограничники его не любят - слишком рискованно спускаться. Но если знать тропу...
- Сколько времени на переход?
- Два часа пешком. Груз придется нести на себе.
Лина кивнула и сделала пометку красным маркером - "только для малых партий".
Часы на стене тикали. Пыль кружилась в луче света, пробивавшегося через щель в ставнях. Внезапно Лина отодвинула стул, его ножки противно скрипнули по полу.
- Ладно, хватит. Я схожу в магазин, - она потянулась, и ее майка приподнялась, обнажая рукоять пистолета за поясом. - Тебе сэндвич взять?
Йен, не отрываясь от карты, кивнул:
- Да, спасибо.
Она нахлобучила кепку, прикрывающую пряди волос, и вышла, захлопнув дверь. Замок щелкнул. Йен продолжал изучать карту еще минуту, затем... Осторожно. Он прислушался - шаги Лины затихли на лестнице.
Тогда он медленно поднялся и подошел к стеллажу. Папка "Гарау". Потертый темно-коричневый картон, потрескавшийся по краям, будто ее часто открывали. На корешке золотым тиснением, почти полностью стершимся от времени, виднелась надпись: "GARAU. SOLO PER OCCHI AUTORIZZATI" (Только для уполномоченных глаз).
Йен провел пальцами по поверхности, ощущая шершавую фактуру и едва заметные вмятины - следы от чьих-то слишком сильных хваток. Лента, перевязывающая папку, была не просто черной - при ближайшем рассмотрении она оказалась темно-бордовой, цвета запекшейся крови. Внутри - фотографии. Молодой Джованни, с холодными глазами и окровавленными костяшками. Под ней - Джованни лет двадцати пяти - уже Дон, но еще без шрама на шее. Он сидит за столом, перед ним - человек с мешком на голове. В руке Гарау - нож, но он смотрит не на жертву, а в камеру, будто знал, что кто-то будет изучать этот снимок.
Вырезки из газет. "Кровавая резня в Палермо: погибло 12 человек". Письма. Конверты с черной печатью - фамильный гером с волком. Бумага хрустит, как пергамент. "Сынок, если читаешь это, значит, пуля нашла меня раньше, чем я нашел ее. Помни - предательство пахнет миндалем. И никогда не доверяй тем, кто целует твою печатку". - Йен понял - намек на цианид. Ещё в школе говорили. Неожиданно выпал тонки листок - обрывок карты Чикаго с пометкой "Дом Олсен" и датой - за день до смерти отца. Глаза округлились, Йен ничего не понимал, но думать было некогда - на лестнице послышались шаги. Йен судорожно захлопнул папку, положив её так же как было до его вторжения - прикрыв левый угол листком чертежа.
Оставшийся день Йен провел в оцепенении, будто его сознание застряло в том моменте, когда он увидел пометку на карте. Солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь щели в ставнях, медленно ползли по столу, освещая разложенные документы, но он их почти не видел. Перед глазами стоял только тот листок - обтрепанный по краям, с аккуратными, почти каллиграфическими пометками. "Дом Олсен". Даже воздух в комнате казался гуще, каждый вдох давался с усилием, словно легкие наполнялись не пылью архивов, а тяжелым дымом от давно погасшего пожара. Лина несколько раз бросала на него взгляд, ее брови слегка сдвигались, когда она замечала, как его пальцы замирают над бумагами, а взгляд теряется где-то за пределами комнаты.
- Ты выглядишь так, будто только что увидел призрака, - наконец сказала она, откладывая ручку.
Йен резко поднял голову, словно её голос выдернул его из глубины собственных мыслей.
- Просто устал, - пробормотал он, намеренно сжимая кулаки, чтобы скрыть дрожь в пальцах.
Лина не выглядела убежденной. Ее глаза - острые, как лезвие - изучали его лицо, будто пытались прочитать то, что он так тщательно скрывал. Но она лишь вздохнула и вернулась к работе, оставив его в тишине, которая звенела в ушах громче любого шума. Когда солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая комнату в золотисто-багровые тона, Лина закрыла последнюю папку и потянулась.
- Пора возвращаться, - сказала она, поднимаясь со стула.
Йен кивнул, машинально складывая карты, но его движения были медленными, словно каждое действие требовало невероятных усилий. На улице их уже ждала машина - черный внедорожник с затемненными стеклами, сливающийся с наступающими сумерками. Лина открыла дверь, но Йен остался стоять на месте, глядя куда-то в сторону побережья.
- Я пойду пешком, - сказал он, даже не поворачиваясь.
Лина замерла.
- Джованни спросит, где ты.
- Скажи как есть, - бросил он через плечо и захлопнул дверь, прежде чем она успела что-то ответить.
Йен вышел на берег, оставив за спиной шум города. Песок под ногами был теплым, пропитанным последними лучами заката, и с каждым шагом немного проседал, оставляя четкие следы, которые тут же размывались набегающими волнами. Воздух пах солью, водорослями и чем-то сладковатым - возможно, цветущими кактусами где-то вдали. Солнце, огромное и багровое, медленно опускалось за горизонт, окрашивая небо в оттенки пурпура, золота и темно-синего. Облака, словно разорванные в клочья, горели алым, отражаясь в воде, которая казалась теперь не океаном, а расплавленным металлом. Волны накатывали на берег с ленивым рокотом, оставляя пену, которая тут же исчезала, словно никогда и не существовала. Чайки кружили над водой, их крики одинокими нотками врезались в тишину. Где-то вдали маячили огни рыбацких лодок - крошечные, как светлячки, мерцающие в наступающих сумерках. Йен шел медленно, его тень растягивалась по песку, то сливаясь с темнотой, то снова появляясь в последних лучах солнца. Он не замечал времени, не замечал усталости. Мысли путались, как морские водоросли, выброшенные на берег: отец, Джованни, папка с документами, печать с волком... Казалось, каждый шаг только усиливал тяжесть в груди. Он поднял глаза к небу, где уже зажигались первые звезды, и вдруг осознал, как он мал перед этим бескрайним миром. Океан, небо, песок - всё было таким огромным, вечным, а его проблемы - такими ничтожными. И всё же они сжимали сердце, как тиски.
Ветер усилился, принося с собой свежесть и запах далеких штормов. Йен засунул руки в карманы, ощущая под пальцами холод металла - кольца, которое теперь было частью его. Оно жгло, как раскаленный уголь, напоминая о выборе, который он сделал. Теперь он часть этого. Теперь он должен либо принять правду, либо сгореть в ней.
Когда он наконец увидел огни дома - теплые, желтые, такие далекие и такие близкие - солнце уже почти скрылось. Последний луч упал на воду, вспыхнул и погас, оставив после себя только темноту и шум прибоя. Йен остановился, вдохнул полной грудью соленый воздух и понял: назад дороги нет.
Йен толкнул тяжелую дубовую дверь, и теплый свет гостиной хлынул ему навстречу, смешавшись с запахом жареной курицы, чеснока и дорогого виски. В воздухе висели клубы сигаретного дыма, подсвеченные желтым абажуром люстры в стиле ар-деко. Марко, развалившись в кожаном кресле, жестикулировал так яростно, что крошки от чиабатты разлетались во все стороны. Его смуглое лицо раскраснелось от смеха, а голос гремел на всю комнату:
- E poi quel bastardo ha detto...! - И потом этот ублюдок сказал...!
Но, заметив Йена, он резко замолк, будто кто-то вырвал шнур из магнитофона. Его карие глаза - обычно бесшабашные - на миг стали осторожными. Даже рука с бокалом замерла на полпути ко рту. Риккардо, сидевший напротив, не проронил ни слова. Он методично пережевывал кусок курицы, его единственный глаз скользнул по Йену, оценивающе и холодно. Но пальцы его тем временем двигались автоматически - от своей тарелки к тарелке Лины, подкладывая ей лучшие куски, как будто она все еще та худая девчонка, которую он когда-то подкармливал.
Лина, уткнувшись в блокнот с расчетами, лишь подняла взгляд - ее зеленые глаза, увеличенные толстыми линзами очков, на секунду встретились с Йеном. Она ничего не сказала, но ее брови чуть дрогнули: "Я предупреждала."
Из телевизора с выпуклым экраном доносился голос диктора: "...президент Клинтон подписал закон о борьбе с наркокартелями..."
- О, да заткнитесь уже! - Док швырнул пульт в диван. Его седая щетина топорщилась, как у рассерженного кота.
- Эти политики сами с удовольствием нюхают кокс на своих вечеринках, а теперь разыгрывают праведников!
Йен прошел мимо них, едва кивнув. Его тело горело от усталости - не столько от прогулки, сколько от тяжести мыслей. Песок набился в кроссовки, а ветер спутал рыжие волосы так, что они торчали в разные стороны, как у провинциального панка из дешевого клипа MTV. Наверху было тихо. Он толкнул дверь спальни - и замер.
Комната преобразилась до неузнаваемости. Здесь успели постелить белоснежный ковер с высоким ворсом, в котором тонули ступни, как в свежем снегу. У окна теперь стояла массивная кровать с темным деревянным изголовьем - простой, но явно дорогой, с бельем цвета слоновой кости. Над ней - тяжелые шторы из плотного льна, уже задернутые, но пропускающие последние отсветы заката. Они колыхались от сквозняка, словно живые. В углу - рабочий стол. Начищенный, с аккуратно разложенными бумагами и чернильным набором. Йен стоял посреди комнаты, его пальцы судорожно сжимали край футболки. Ткань, пропитанная потом и морской солью, прилипла к спине, словно вторая кожа. Он чувствовал, как песок хрустит между зубами, а соль высохла тонкой коркой на запястьях. Даже веки были тяжелыми, будто кто-то привесил к ним свинцовые гирьки.
С трудом оторвав себя от ковра, он побрел в ванную. Дверь скрипнула, как старый корабль, открывая пространство, отделанное бежевой плиткой с золотистыми прожилками. На полке аккуратно стояли флаконы с гелем и шампунем - дорогие, с французскими этикетками, явно привезенные Джованни. Йен с насмешкой представил, как Дон выбирает их в каком-нибудь бутике, с серьезным лицом принюхиваясь к пробникам.
Он резко дернул ручку душа. Вода хлынула не сразу - трубы глухо застонали, прежде чем из лейки хлынули первые капли, а затем - горячий поток. Пар быстро заполнил помещение, превратив его в подобие турецкой бани. Йен залез под воду, не раздеваясь. Ткань футболки и джинсов мгновенно потемнела, прилипнув к телу, словно пытаясь удержать его. Вода была почти обжигающей, но он не убавлял температуру. Пусть горит. Пусть смывает с него этот день, эту правду, этот выбор. Капли стекали по лицу, смешиваясь с чем-то соленым на губах. То ли морская вода, то ли... Нет, он не плакал. Солдаты не плачут. Особенно те, кто только что узнал, что их отец, возможно, был убит человеком, в чьей постели они спали прошлой ночью. Его пальцы наткнулись на кольцо. Даже под водой металл казался теплым, живым. Он провел по гравировке - волк, оскалившийся на кинжал. "Fide sed cui vide". Верь, но смотри кому. Ирония была настолько горькой, что Йен фыркнул, пуская пузыри в поток воды.
Когда кожа покраснела и начала пощипывать, он наконец выключил воду. Влажная одежда с глухим шлепком упала на пол. Вытираясь полотенцем он поймал свое отражение в зеркале. Бледное лицо, веснушки, выделяющиеся еще ярче от горячей воды. И глаза... Глаза были чужими. Темными. Как у Джованни, когда тот говорит о мести. Он не помнил, как добрался до кровати. Одно мгновение - он стоял посреди комнаты, капли воды стекали по спине. Следующее - уже лежал на прохладных простынях, лицом в подушку. Тело казалось свинцовым, неподъемным. Даже пальцы отказывались шевелиться. Последнее, что он почувствовал перед тем, как провалиться в сон - легкое дуновение из окна. Шторы колыхнулись, и лунный свет нарисовал на стене причудливую тень - то ли ветки пальмы за окном, то ли чьи-то пальцы, тянущиеся к нему во тьме. Царство Морфея встретило его без сновидений. Только чернота. Тишина.
Йен проснулся резко, как будто кто-то ударил его в грудь. Глаза распахнулись, но в темноте комнаты ничего не было видно - только смутные очертания мебели, подсвеченные лунным светом, пробивающимся сквозь щели в шторах. Он лежал неподвижно, прислушиваясь к тишине, когда - тук - звук повторился. Что-то упало за стеной. Металлическое? Стекло? Он медленно повернулся на бок, простыни шуршали под ним, как сухие листья. Голова ещё была тяжёлой от сна, но адреналин уже разлился по венам, заставляя сердце биться чаще. За стеной - в соседней комнате, которая, как он знал, служила Джованни - разговаривали. Голоса были приглушёнными, но в ночной тишине слова пробивались сквозь стены, как нож сквозь бумагу.
- Non è giusto - Это несправедливо - голос Лины, резкий, почти срывающийся на шёпот.
- Lo so, ma non abbiamo scelta! - Я знаю, но у нас нет выбора! - Марко сейчас звучал так, будто сжимал зубы, чтобы не закричать. Потом шаги. Быстрые, нервные. Лина ходила по комнате, её каблуки стучали по деревянному полу.
- Ma non puoi.. Io non capisco.. Perché tutto questo?! - Но ты не можешь.. Я не понимаю.. Зачем всё это?!
Тишина. Затем - голос Джованни. Тихий. Опасный.
- Fate silenzio. - Ведите себя тише.
Йен замер. Даже дыхание замедлил, словно боялся, что его услышат.
- Marco ha sentito tutto. Te l'abbiamo ripetuto parola per parola. - Марко сам слышал. Мы рассказали тебе слово в слово.
Пауза.
- Se non lo facciamo, i messicani ci divoreranno vivi. - Если не пойдём на это - мексиканцы сожрут нас.
Йен почувствовал, как по спине пробежали мурашки. Он не знал, о чём они говорили. Но тон, этот ледяной, безжалостный тон Джованни... За стеной снова заговорили, но теперь шёпот стал ещё тише, и разобрать слова было невозможно. Йен медленно поднялся с кровати. Пол был холодным под босыми ногами. Он сделал шаг - стараясь не скрипнуть половицами - и прижался ухом к стене. Тишина за стеной стала густой, как смола. Лина резко вдохнула - этот звук прозвучал так отчетливо, будто она стояла прямо рядом. Потом - шаги. Быстрые, нервные. Ее каблуки стукнули по полу в последний раз, дверь скрипнула, и ее присутствие растворилось в коридоре. Марко не торопился. Его тяжелые ботинки глухо шаркнули по дереву, затем раздался вздох - усталый, почти обреченный. Дверь закрылась с мягким щелчком, и наступила тишина. Йен стоял в темноте, прислушиваясь к каждому шороху. Тук. Что-то мягко коснулось двери. Пальцы? Лоб? Потом - едва уловимый звук ткани, скользящей по стене. Джованни медленно опускался на пол. Йен представил, как его спина касается дерева, как ноги сгибаются в коленях, как голова откидывается назад, упираясь в дверь. Он не мог больше терпеть. Сделал несколько громких шагов - нарочно, чтобы было слышно. Потом резко распахнул дверь. Джованни сидел на полу, его ноги были раскинуты в непринужденной позе, но тело - напряжено. Их взгляды встретились. Глаза Дона - черные, бездонные, с едва заметными золотыми искорками - впились в Йена. В них мелькнуло что-то, чего рыжий никогда раньше не видел: удивление. Джованни не ожидал, что он не спит. Секунда. Две. Вечность. Потом - движение. Джованни вскочил с пола с кошачьей грацией, одним рывком втолкнул Йена обратно в комнату. Его тело - тяжелое, горячее, пахнущее дымом и дорогим виски - прижало рыжего к кровати. Ладонь сицилийца с силой уперлась в его грудь, пригвоздив к матрасу. Его губы впились в Йена с такой силой, что зубы стукнулись, оставив на языке привкус меди. Это не был поцелуй - это был захват. Утверждение власти. Его пальцы вцепились в подбородок рыжего, жестко фиксируя его лицо, не позволяя отвернуться. Второй рукой он скользил по телу Йена - грубо, без прелюдий. Йен попытался отстраниться, но Дон прижал его еще сильнее, корпусом вдавливая в матрас. Его ладонь скользнула вниз, к поясу, и одним резким движением сорвала с него последнюю преграду - нижнее белье соскользнуло, оставив кожу обнаженной и уязвимой.
Йен ахнул - не от возбуждения, а от шока. Его разум метнулся между яростью и недоумением. Как он смеет? После всего, что скрывал? Кровь пульсировала в висках, кожа горела под прикосновениями Джованни, а внизу уже нарастало напряжение, против которого он был бессилен. Довольно. Йен собрал всю свою силу - не только физическую, но и ту, что годами ковалась в армии: выдержку, хладнокровие, умение бить наверняка. Воспользовавшись моментом, когда Джованни наклонился, чтобы снова прижать его к постели, он резко подался вперед и перевернул Дона на спину. Теперь он был сверху. Джованни громко вдохнул от неожиданности. Его глаза, всегда такие уверенные, на миг расширились. Но уже через секунду в них вспыхнуло что-то новое - интерес. Йен не дал ему опомниться. Он вцепился в запястья Джованни, прижав их к матрасу, и наклонился так близко, что их дыхание смешалось.
- Больше ничего не произойдет, - прошипел он, - пока ты мне всё не расскажешь.
Голос дрожал, но не от страха. От ярости. От необходимости знать правду, какой бы страшной она ни была. Джованни замер. Его грудь тяжело вздымалась, губы слегка приоткрылись, но он не пытался вырваться. Вместо этого он медленно провел языком по нижней губе, словно пробуя на вкус эту новую динамику между ними. Йен сжал зубы, чувствуя, как слова рвутся наружу, будто раскаленные угли, которые он слишком долго держал в кулаке.
- Я видел бумагу. - Его голос звучал хрипло, почти чужим. - В архиве. На карте Чикаго была пометка - мой дом. И дата за день до смерти отца.
Джованни перестал бороться. Его дыхание было горячим, прерывистым, но теперь в нем читалось не только желаниеЮ а что-то еще, кажется ожидание.
- Хочешь правду? - он усмехнулся, но в глазах не было насмешки. Гарау сделал резкий рывок, пытаясь освободить руки, но Йен не ослабил хватку.
- Нет. Говори так.
Джованни замер, затем рассмеялся - низко, почти восхищенно.
- В таком ключе меня еще не допрашивали.
Его пальцы слегка пошевелились в захвате Йена, но не для того, чтобы вырваться - скорее, как бы проверяя силу, с которой его держат.
- Твой отец украл у меня партию. Я выслеживал его. - Джованни говорил спокойно, но в голосе сквозила старая ярость, приглушенная годами. - А потом нашел эту бумагу у Орсино. Он планировал убить твоего отца первым.
Йен почувствовал, как что-то сжимается у него внутри. Человек, который никогда не обнял его. Который смотрел на него с холодным разочарованием, будто сын был лишь неудачным экспериментом. Он не любил его. Боялся. Ненавидел за эти ледяные глаза, за тяжелые руки, за то, что даже в смерти тот умудрился оставить после себя только вопросы.
- Теперь отпустишь меня? - голос Джованни вернул его к реальности. Йен разжал пальцы. Дон не отстранился. Вместо этого его руки скользнули вверх, ладони легли на бедра Йена, пальцы впились в кожу - нежно, но с обещанием.
- А что было за стеной? - Йен не собирался отступать. - О чем вы спорили?
Джованни не ответил. Вместо этого он наклонился, губы коснулись шеи Йена - сначала легкое прикосновение, затем влажный, горячий поцелуй. Потом выше - вдоль челюсти, к уголку рта.
- Бизнес, - прошептал он между поцелуями. - Скучные вещи. Мексиканцы. Границы.
Йен хотел спросить еще, но Джованни поймал его губы своими, заглушив любые слова. Его язык скользнул внутрь, влажный, настойчивый, заставляя забыть обо всем.
- Ты действительно хочешь говорить сейчас? - сицилиец прикусил его нижнюю губу, заставив Йена вздрогнуть.
Утро встретило Йена размытым светом, пробивающимся сквозь плотные шторы. На подушке рядом - лишь смятые простыни и едва уловимый шлейф дорогого одеколона. Джованни снова исчез, оставив после себя только холодное пространство в кровати.
Спустившись вниз, Йен застал привычную картину: кухня была наполнена ароматом свежесваренного кофе и жареного бекона. Но сегодня атмосфера казалась особенно напряженной. Лина, склонившись над блокнотом, что-то горячо обсуждала с Сальваторе - их пальцы чертили по бумаге какие-то химические формулы, временами прерываясь, чтобы схватить кусок тоста или глоток сока.
- Если мы увеличим концентрацию до 12%, это даст нам... - бормотал Сальваторе, его желтые от никотина пальцы нервно постукивали по столу.
В другом конце стола Марко что-то оживленно рассказывал Риккардо на итальянском, размахивая вилкой, на которой болтался кусок колбасы. Йен машинально налил себе кофе, стараясь не привлекать внимания. Его мысли крутились вокруг одного: где бы раздобыть телефон, чтобы позвонить матери. Она наверняка уже...
- Все равно странно - свадьба в таких условиях, - вдруг небрежно бросил Марко, переходя на английский. Ложка в руке Йена замерла на полпути ко рту. Он медленно поднял взгляд. В комнате внезапно стало тихо. Слишком тихо. Лина резко подняла голову, ее глаза - обычно такие спокойные за толстыми линзами очков - расширились. Ее взгляд молниеносно метнулся к Марко, в нем читался немой укор. Даже Сальваторе перестал чертить свои формулы, его рука замерла в воздухе. Йен почувствовал, как что-то холодное пробежало по спине.
- Так кто женится? - его собственный голос прозвучал чужим, слишком громким в этой внезапной тишине. Лина быстро положила свою ладонь поверх его руки. Ее пальцы были холодными и слегка дрожали.
- Йен, не волнуйся, это просто... разговоры. Ничего еще не решено окончательно. Ты знаешь, как бывает - планы меняются...
Но ее голос становился все тише, словно удалялся, превращался в белый шум. Потому что в этот момент Марко, неловко почесав затылок, пробормотал:
- Дон Гарау берет в жёны Гаспару Саласар. Через пару недель, вроде бы.
Ложка выскользнула из пальцев Йена. Она упала на тарелку с громким звоном, разбрызгивая капли кофе по белоснежной скатерти. Звук казался невероятно громким, как выстрел в тихом помещении. Йен не почувствовал, как встал со стула. Его тело двигалось само по себе, будто управляемое каким-то посторонним механизмом. В ушах стоял гул, перед глазами плыли темные пятна. Он видел, как Лина вскочила, ее рот что-то говорил, но звуки доносились как сквозь толщу воды - глухие, бессмысленные.
- Йен, подожди... - чей-то голос (Сальваторе?) пытался его остановить. Но он уже шел к выходу. Ноги сами несли его вперед, по коридору, к двери. Последнее, что он осознал перед тем, как выйти на слепящее мексиканское солнце - вкус крови на губах. Он так сильно сжал зубы, что случайно прокусил кожу.