CAPITOLO DICIANNOVE
Дон медленно, удивленно посмотрел на него, потом на три трупа возле ног. Во взгляде уже читался расчет - тот самый, что бывал в его глазах, когда он переставлял фигуры на шахматной доске, играя с Риккардо.
- Буди Сальваторе - его голос прозвучал тише обычного, но каждый слог был отчеканен с ледяной четкостью - И постарайся не поднять весь дом.
Йен замер, как испуганный олень, - его пальцы сжали края футболки, оставляя на ткани следы страха. Потом руки затряслись, когда до него дошло: если бы он появился мгновением позже...
Но Джо не дал ему договорить. Быстрым шагом достигнув Йена, он влепил ему пощечину - резко, точно, словно отмеряя дозу боли. Ладонь оставила на бледной щеке четкий красный отпечаток, и Йен почувствовал, как жгучая боль разливается под кожей, а во рту появляется металлический привкус - он непроизвольно прикусил язык. Солдат даже не успел понять - только резко вдохнул, почувствовав, как по скуле разливается жар, а в глазах темнеет.
- Быстро.
Повторный приказ прозвучал, как выстрел. Йен сорвался с места. Он забежал внутрь дома, пытаясь сделать дыхание ровным, но оно срывалось, как у загнанного зверя. Старые половицы под ногами протестовали, стонали, будто предупреждая: тише, тише, не разбуди мертвых. Ветер шевелил занавески, отбрасывая на стены дрожащие тени. Где-то на кухне капала вода - размеренные капли падали в раковину с монотонным "плюх", отсчитывая секунды до рассвета. Тени плясали, принимая угрожающие очертания, и на мгновение ему показалось, что за ним следят. На площадке он замер, прислушиваясь - из-за двери Сальваторе доносилось шуршание бумаги и легкое постукивание карандаша. Старик сидел за столом, окруженный листами с формулами и флаконами с реактивами. В свете настольной лампы его лицо казалось высеченным из желтого воска.
- Дон зовет. - и его голос неожиданно сорвался на хрип.
Сальваторе поднял голову. Его глаза - мутные, с желтоватыми белками - медленно сфокусировались на Йене. Не задавая вопросов, он аккуратно закрыл тетрадь, пряча записи, и потянулся за потрепанным кожаным чемоданчиком, который всегда держал под кроватью. Только перед выходом аккуратно прикрыл тетрадь - Йен мельком увидел чертежи какого-то устройства и надпись: "Термическое разложение, 800°C".
Когда они вернулись, Джованни уже сложил трупы в кучу - аккуратно, как дрова для костра. Его рукав был закатан, обнажая мощное предплечье, покрытое тонкой пленкой пота и крови. Сальваторе осмотрел их с на удивление спокойным видом.
- Если бы у меня была лаборатория,- Сальваторе осмотрел "материал" с профессиональным безразличием, - мы бы решили вопрос за пару часов.
- У нас есть до рассвета, - ответил Гарау, и в его голосе впервые за вечер прозвучала усталость.
Сальваторе кивнул и достал старый кирпичный телефон.
- Sí, prepara el ácido. El especial, ¿entiendes? El que dejamos después del trabajo en Guadalajara... - Да, приготовь кислоту. Обычную, понимаешь? Ту, который мы оставили после работы в Гвадалахаре... - Его голос стал деловитым, почти ожившим.
Джованни все это время смотрел на труп Бьянки. У сицилийцев был обычай: когда умирал Дон, ему оставляли "il ultimo regalo" - последний подарок - то, что он любил при жизни. Не для кого не было секретом, что Бьянка обожал дорогие часы. Сицилиец расстегнул ремешок своих часов, он никогда не упоминал сколько они стоили, но йен понял - неприлично дорого.
- Para el infierno, bastardо. - Для ада, ублюдок.
Он сунул их в окровавленный рот Бьянки, зажав между зубов. Потом вытащил нож. Лезвие вошло под подбородок легко, как в мягкое масло. Джованни вел его вверх, к вискам, затем по дуге - вокруг всего лица. Кожа отделялась с мокрым звуком, обнажая красное мясо и белые прожилки нервов.
- Мексиканцы могут задать вопросы. Но не мертвецу без лица.
Он бросил окровавленный лоскут в пыль. Йен отвернулся, его горло сжал спазм. В носу стоял сладковато-металлический запах свежей крови, смешанный с резким аммиачным душком из открывшихся внутренностей. Сальваторе тем временем уже открыл чемоданчик, доставая бутыли с бесцветными жидкостями и упаковку толстых черных мешков для мусора.
Сальваторе заметил смятение Йена. Его глаза, метались, словно искали выход там, где его не было. Химик бросил взгляд на Джованни, его пальцы сжимали банку с густой, темной жидкостью, которая пахла резко - смесью кислоты и чего-то органического, как гниющие листья.
- Может, это слишком? - спросил Сальваторе, его голос был тихим, но в нем читалось понимание. Он знал, что не каждый готов смотреть, как плоть растворяется, как кости становятся мягкими, как человек превращается в ничто. Джованни не ответил сразу. Он стоял рядом с Йеном, его присутствие ощущалось как тяжесть в воздухе, как давление перед грозой. Потом он медленно повернулся, его глаза впились в рыжего.
- Ты сам делаешь выбор, - сказал Джованни. Голос его был низким, почти мягким, но в нем не было ни капли снисхождения. - Остаешься - значит, принимаешь правила. Уходишь - значит, ты не готов. Никто не осудит.
Йен замер. В его голове звучали голоса: один кричал "Беги!", другой шептал "Останься". Он посмотрел на трупы - Бьянка или то, что от него осталось, и его люди лежали в неестественных позах, их глаза еще были открыты, будто в последний миг они не поверили в свою смерть. Кровь медленно растекалась по земле, смешиваясь с пылью, превращаясь в липкую, черную лужу.
- Я остаюсь, - наконец сказал Йен. Его голос дрогнул, но в нем не было сомнений. Сальваторе кивнул, словно ожидал этого ответа. Он протянул Йену кисть - старую, с облезлой щетиной, пропитанную запахом химикатов.
- Обмазывай, - коротко бросил он. - Тщательно. Особенно лицо и руки. Если останется хоть кусочек кожи начнет вонять.
Йен взял кисть. Жидкость в банке была густой, как патока, и холодной, несмотря на теплую ночь. Он опустил кисть внутрь, почувствовал, как щетина пропитывается составом, потом медленно провел по месту, где раньше было лицо Бьянки. Кожа под кистью потемнела, словно обуглилась, запах стал еще резче - сладковатым и тошнотворным.
- Мексиканцы заберут мешки, - продолжал Сальваторе, работая быстро, без лишних движений. - Они знают, куда девать. Ты можешь не думать об этом.
Дон не ответил. Его пальцы сжимали кисть так, что суставы побелели. Он чувствовал, как жидкость проникает в ткани, как плоть начинает пузыриться, как глаза Бьянки мутнеют, словно покрываются пленкой.
Джованни стоял рядом, наблюдал. Его лицо было непроницаемым, но в глазах читалось что-то - может, одобрение.
- Хорошо, - наконец сказал он, когда последний труп был обработан. - Теперь мешки.
Они работали молча. Тела завернули в плотный черный пластик, затянули веревками. Мексиканцы подъехали точно в срок - двое мужчин в потрепанных рубашках, с лицами, на которых не было ни удивления, ни страха. Они просто кивнули, бросили мешки в кузов пикапа и уехали, оставив после себя только следы шин на пыльной дороге. Йен стоял, глядя им вслед. Его руки пахли химикатами, под ногтями застыли капли темной жидкости. Он чувствовал, как что-то внутри него изменилось - не сломалось, нет, но перестроилось, как кость, которая срастается после перелома.
Лина спустилась по скрипучей деревянной лестнице, растягивая каждый шаг, как кошка, нехотя покидающая теплую подушку. Утренний свет, пробивавшийся сквозь занавески с вышитыми кактусами, рисовал золотистые блики на ее растрепанных волосах, собранных в небрежный хвост резинкой. Очки в толстой металлической оправе съехали на кончик носа, оставляя красноватый след на переносице. Она зевнула, прикрыв рот тыльной стороной ладони, растирая сонные глаза, Лина оглядела кухню - стол, заваленный пустыми бутылками и тарелками с остатками ужина, пепельницу, переполненную окурками, и кофейник, из носика которого еще поднимался слабый пар.
- Ну что, все выспались? - Пальцы с облупившимся лаком обхватили ручку кофейника, и Лина с гримасой обнаружила, что он почти пуст. - Или кто-то опять всю ночь считал трупы вместо овец?
Риккардо, развалившийся на стуле с откровенным пренебрежением к правилам этикета, выпустил струйку дыма через ноздри. Его единственный живой глаз - другой скрывался под черной повязкой - блеснул искоркой. Сигарета в углу рта покачивалась в такт его тихому смешку. Марко, уже облаченный в свой неизменный черный бомбер с потертыми локтями, проверял обойму пистолета. При словах Лины он лишь покачал головой, и солнечный луч высветил шрам на его щеке.
- Если бы я считал всех, кого пришлось убрать, я бы уже сошел с ума от недосыпа. Или, может, наоборот - научился бы спать с открытыми глазами.
Лина с презрением посмотрела на мутную жидкость в своей чашке, добавила две ложки коричневого сахара, крупинки рассыпались по столу, и сделала осторожный глоток. Ее лицо тут же скривилось.
- Боже, кто это варил? На вкус как бензин, разбавленный крысиной мочой.
Сальваторе, уткнувшийся в местную газету с кричащими заголовками о "загадочных взрывах на окраине", не поднимая глаз, пробурчал:
- Твой парень. Он делает кофе так, будто пытается вытравить из нас грехи прошлой жизни.
Бумага затрепетала в его дрожащих от абстиненции пальцах. Риккардо, не меняя позы, протянул руку, чтобы ущипнуть Лину за талию, но она ловко увернулась, прихватив с собой полузасохший круассан с чьей-то нетронутой тарелки. Хруст выпечки странно контрастировал с тяжелым запахом кофе, табака и оружейной смазки, витавшим в воздухе.
- Ладно, шутки в сторону, - Лина облизала крошки с губ, оставив след помады на тыльной стороне ладони. - Мы с Рикко и Марко едем в мебельный - Док сказал, что дом пустой - она бросила взгляд на Джованни, стоявшего у окна с чашкой эспрессо в изящной фарфоровой чашке, выглядевшей чужеродно среди грубых глиняных кружек.
- Ты не против, если возьмем что-то приличное? А то в последний раз ты купил диван, на котором спать можно было только пьяным.
Джованни, освещенный утренним солнцем, выглядел неестественно собранным для человека, который всего несколько часов назад растворял трупы в кислоте. Его черные волосы были идеально уложены, а он лишь поднял бровь, и тень от оконной рамы легла на его лицо резкой линией.
- Бери что хочешь. Но без этих твоих дурацких декоративных подушек. В последний раз я чуть не задохнулся в них, когда Анрико пытался меня пристрелить. Не самое достойное окончание для Дона.
Лина закатила глаза, но уголки ее губ дрогнули - почти улыбка. Сальваторе шумно отложил газету, и все взгляды обратились к нему. Бумага упала на липкую от пролитого вина поверхность стола.
- Я могу съездить за продуктами и хозяйственными вещами. Дом-то пустой, а есть все равно хочется. Если, конечно, вы не планируете питаться пылью и надеждами.
- А Док? - голос Йена прозвучал неожиданно громко. Он сидел в углу, почти слившись с тенью, его пальцы нервно теребили край вчерашней повязки, все еще обернутой вокруг запястья. Джованни повернулся к нему, и солнечный луч скользнул по его профилю, подчеркнув высокие скулы и шрам на шее.
- Останется с Чаё, поможет упаковать вещи. Их немного, но все равно нужна мужская сила.
Он сделал паузу, изучая Йена взглядом, который казался почти физическим прикосновением.
- А ты со мной. Хочешь посмотреть дом и принять оборудование, которое должны привезти?
Йен почувствовал, как воздух в комнате стал гуще. Лина приподняла бровь, и ее очки блеснули в свете. Марко усмехнулся, чистя ноготь лезвием складного ножа. Риккардо просто потягивал кофе, но в его единственном глазу читалось немое: "Ну что, солдат, готов к экскурсии в новый ад?"
- Да, - ответил Йен, избегая их глаз. Его голос звучал чужим даже в его собственных ушах. - Поеду.
Джованни кивнул, довольный, и последние капли эспрессо исчезли за его тонкими губами.
- Тогда собирайтесь. Через полчаса выезжаем.
Он поставил чашку на стол с тихим звоном, и этот звук почему-то показался Йену похожим на приговор.
Черное авто с затемненными стеклами пожирало километры грунтовой дороги, поднимая за собой шлейф рыжей пыли. Йен сидел на пассажирском сиденье, за окном мелькали кактусы, похожие на застывших в крике людей, и редкие агавы с острыми, как бритва, листьями. Но пейзаж не регистрировался в его сознании - перед глазами стояли образы прошлой ночи: пузырящаяся кожа, запах горелой плоти, часы в окровавленном рту... Джованни вел машину одной рукой, его длинные пальцы лениво барабанили по рулю в такт "Nessun Dorma", тихо звучавшей по радио. Изредка он бросал взгляды на Йена - изучающие, оценивающие, как будто пытался прочитать его мысли через полупрозрачную кожу на висках.
- Дом хороший, - наконец сказал он, ломая тишину. Его голос звучал почти нежно, если бы не ледяная твердость под этим тоном. - Вид на океан, высокие стены, тихо. Никто не будет мешать.
Он слегка повернул голову, и солнечный луч высветил золотистые прожилки в его карих глазах. - Там даже есть бассейн. Если, конечно, тебя не смущает, что в нем, возможно, топили нежелательных гостей предыдущие владельцы.
- А оборудование? - спросил Йен, чувствуя, как его голос дрожит. Он сглотнул, пытаясь избавиться от комка в горле.
- Все, что нужно Сальваторе, - Джованни убрал руку с руля, чтобы поправить зеркало заднего вида, и Йен заметил свежий порез на его костяшках. Сицилиец ухмыльнулся, и в этот момент он выглядел почти дьявольски красивым - губы, приподнятые в полуулыбке, тени от ресниц, падающие на скулы.
Через несколько минут они свернули на частную дорогу, отмеченную лишь ржавым знаком "Privado". Колеса заскрежетали по гравию, когда перед ними открылись кованые ворота с замысловатым узором из переплетающихся змей. Джованни ввел код на панели, и ворота с тихим скрипом распахнулись, открывая вид на белоснежный двухэтажный особняк в колониальном стиле, окруженный высокими стенами, увенчанными битым стеклом. Дом выглядел почти сюрреалистично - как картинка из глянцевого журнала о роскошной жизни, а не убежище для людей, чьи руки пахли порохом и кровью. Йен вышел из машины, и его кеды утонули в идеально подстриженной траве. Воздух пах морем, нагретым камнем и... чем-то еще, металлическим и резким, что он не мог определить. Где-то вдалеке кричали чайки, а ветер шевелил пальмовые листья, создавая шелестящий звук, похожий на шепот.
- Ну? - Джованни стоял рядом, наблюдая за его реакцией. В его руках блестели ключи, а на запястье виднелись следы от веревок - возможно, вчерашних, возможно, более старых. - Нравится?
- Красиво, - пробормотал Йен, чувствуя, как его голос теряется в пространстве между ними. Красиво и страшно, как хорошо замаскированная ловушка. Он понял: это только начало. И впереди еще много ночей, когда ему придется выбирать - остаться или стать частью проблемы. А может, он уже сделал выбор, когда не отвернулся.
Джованни провел тяжелым ключом по скважине, и замок щелкнул с глухим металлическим звуком, будто пробуждая дом от долгого сна. Дверь со скрипом отворилась, пропуская внутрь поток золотистого утреннего света, в котором танцевали пылинки.
- Проходи, - сказал он, пропуская Йена первым, и его голос странно резонировал в пустом пространстве. Йен замер на пороге, ослепленный контрастом между ярким мексиканским солнцем и прохладной полутьмой интерьера. Просторный холл с высокими потолками, украшенными лепными розетками для люстр, которые теперь висели как слепые глаза. Паркет под ногами - темный, благородный, с едва заметными царапинами от чьей-то прежней мебели - тихо поскрипывал под его шагами. Стены, выкрашенные в теплый оттенок, отражали свет, падающий из огромных арочных окон, обрамленных тяжелыми, но пока не задернутыми портьерами. Слева зиял дверной проем в гостиную - пустое пространство, где эхо разносило каждый звук. Камин из черного мрамора с резной окантовкой казался мертвым ртом, готовым поглотить любое неосторожное слово. Напротив - дверь в столовую с призрачными прямоугольниками на стенах, где когда-то висели зеркала или картины.
Лестница из темного дерева с изящными балясинами вела на второй этаж, ее ступени слегка поскрипывали от малейшего движения воздуха. Винтовая люстра, оставшаяся почему-то на месте, покачивалась на почти невидимой цепи, отбрасывая причудливые тени.
Воздух пах пылью, древесиной и чем-то еще - может быть, воспоминаниями прежних хозяев, может быть, их страхами. Где-то капала вода - вероятно, в невидимой с первого взгляда кухне, - и этот звук эхом разносился по пустым комнатам. Джованни закрыл дверь, и щелчок замка прозвучал как точка в конце предложения. Он прислонился к косяку, скрестив руки, и наблюдал, как Йен медленно осматривается. Его глаза - темные, нечитаемые - скользили по фигуре рыжего, отмечая каждую микрореакцию: как сжимаются его плечи, как дрогнул уголок губ, как пальцы непроизвольно сжались в кулаки.
- Можно спросить тебя? - голос Йена раздался неожиданно громко в этой тишине. Джованни едва заметно кивнул, лишь тень движения подбородка, но его взгляд стал острее. Йен повернулся к нему, не опуская глаз.
- Что ты чувствуешь, когда вот так... просто убиваешь людей?
Тишина повисла между ними, густая, как смола. Где-то наверху скрипнула половица - может быть, от сквозняка, может быть, от тяжести невысказанного. Дон Гарау странно посмотрел на него - не зло, не с раздражением, а с каким-то почти научным интересом.
- А что чувствуешь ты? - его голос был мягким, почти ласковым. - Это же не первый раз, да?
Йен не отводил взгляда. Его зеленые глаза, обычно такие яркие, сейчас казались темными в полумраке холла. "Я не люблю убивать," - сказал он четко, разделяя слова, будто выкладывая их между ними как карты на стол.
- Действую так только в крайних случаях. А это... - он сделал паузу, - ...был именно он.
Джованни медленно выпрямился, оттолкнувшись от косяка. Первый шаг - бесшумный, как всегда.
- Тогда почему помог? - спросил он, и в его голосе появилась новая нота - что-то между любопытством и вызовом. Второй шаг. Теперь они стояли так близко, что Йен чувствовал тепло его тела, смешанное с ароматом дорогого одеколона и едва уловимой железной ноткой - возможно, вчерашней крови, въевшейся в кожу. Пальцы Джованни коснулись его руки - легко, почти невесомо, но прикосновение жгло, как раскаленный металл.
Йен не отстранился.
- Если не ты... то кто-нибудь другой придет мстить за долги отца, - сказал он, и его голос звучал удивительно спокойно для такого признания.
Пальцы Джо слегка сжали его запястье, ощущая пульс под кожей.
- К тому же... - начал Йен и резко замолчал, будто силой заставив себя прервать мысль. Сицилиец наклонился чуть ближе, и его дыхание коснулось щеки Йена, теплое и опасное.
- К тому же? - прошептал он, и в этом вопросе звучало что-то большее, чем просто любопытство. Но Йен не ответил. Он лишь слегка прикусил губу, оставив там белый след от зубов, а его глаза говорили то, что он не решался произнести вслух. В пустом доме их дыхание казалось невероятно громким, а тени на стенах удлинялись, будто пытаясь слить их фигуры в одну. Йен резко отстранился, его плечи напряглись под тонкой тканью футболки. Джованни замер на мгновение - его пальцы остались в воздухе, сжатые в пустоту, будто не понимая, как кто-то посмел прервать этот контакт первым. В его глазах мелькнуло что-то незнакомое: недоумение, смешанное с искрой раздражения. Так с ним еще никто не поступал.
Рыжий отвернулся и направился к окнам, которые прошлые хозяева оставили распахнутыми - Док говорил, что так выгоняют духов. Йен хлопнул первое створкой, и стекло задрожало в раме. Второе закрыл с таким же усилием, будто пытался запечатать что-то внутри. Когда он подошел к третьему, широкому панорамному окну, за спиной раздались тяжелые, стремительные шаги. Йен даже не успел обернуться. Сильные руки впились в его плечи, резко прижали к подоконнику. Живот ударился о деревянную раму, но боль тут же перекрыло тепло тела Джованни, вплотную прижавшегося к нему.
- Ты же знаешь, что если бы был умнее, то выложил бы мне все армейские маршруты на листке и свалил давно? - голос Дона прозвучал низко, почти шипяще. В нем кипело что-то незнакомое - не холодная ярость, а горячее, живое раздражение. Йен сглотнул, но ответить не успел.
- Какой тебе прок крутиться с нами? - Джованни сжал его горло, не перекрывая дыхание, но достаточно сильно, чтобы заставить Йена издать сдавленный звук, похожий на стон. Рыжий попытался сглотнуть слюну, но пальцы на его шее не давали. Он дотронулся кончиками пальцев до руки Дона - не пытаясь оторвать, а просто намекая. Ослабь хватку.
Но Джованни не ослабил. Вместо этого он резко развернул Йена лицом к себе, заставив смотреть прямо в свои глаза - темные, почти черные, с золотистыми искорками гнева где-то в глубине.
- Я пытаюсь разобраться, - прохрипел Йен, чувствуя, как его голос дрожит от давления на горло. Он снова попытался сглотнуть, но не смог.
- Пытаюсь понять, что со мной не так.
Джованни слегка ослабил хватку, но не отпустил. Его дыхание, горячее и резкое, обжигало кожу Йена.
- Не могу вернуться, как ни в чем не бывало. Не выходит избавиться от голосов... - Йен замолчал, его голос сорвался. - ...Одному.
Последнее слово повисло между ними, тихое и обнаженное. Дверь с грохотом распахнулась, ворвавшись в напряженную тишину, как взрыв после долгого замедления.
- Вы даже не представляете, что творилось в этом магазине! - Лина влетела в дом, размахивая декоративной подушкой с вышитыми кактусами, словно это был трофей, а не предмет интерьера. Ее волосы растрепались, щеки горели от возбуждения, а глаза блестели так, будто она только что ограбила банк, а не мебельный салон. За ней, тяжело дыша и проклиная все на свете, ввалились Марко и Риккардо, таща между собой тот самый диван. И это был не просто диван. Это было произведение искусства - глубокий бархатисто-синий, почти черный в тени, с массивными деревянными ножками, вырезанными в виде лап хищного зверя. Подлокотники, обитые кожей, слегка поблескивали в свете, падающем из окна, а спинка была украшена тонкой золотой строчкой, которая переливалась при каждом движении. Он выглядел так, будто принадлежал в особняке какого-нибудь наркобарона 80-х - роскошный, немного вычурный, но безумно удобный.
- Черт возьми, Лина, ты что, решила, что мы переезжаем в дворец? - Марко пыхтел, переставляя диван ближе к стене. Его лицо покраснело от напряжения, а на лбу выступили капли пота.
- Он идеально впишется! - парировала Лина, с хлопком бросая подушку на новое приобретение. - И, кстати, я его вырвала буквально из-под носа одной напыщенной мексиканки в шляпе с перьями. Она так на меня смотрела, будто хотела зарезать вилкой для оливок.
Риккардо, потирая поясницу, только хрипло рассмеялся:
- Если бы ты видел, как она орала на кассира после того, как мы ушли. Надеюсь, у этого дивана пуленепробиваемая обивка.
Лина махнула рукой, как будто это была сущая ерунда, и вдруг заметила Йена, все еще стоявшего у окна с слегка опухшими губами.
- О, Йен! - Она улыбнулась, указывая пальцем в сторону двери. - В машине еще стулья. Такие же красивые, как и этот диван. Принесешь?
Йен моргнул, пытаясь переключиться с мыслей о Джованни, его пальцах на своей шее и том поцелуе, который, кажется, выжег все логические цепочки в его мозгу, на... стулья.
- Да, конечно, - пробормотал он, чувствуя, как Джованни смотрит ему в спину.
Лина тем временем уже болтала что-то про скидки, про то, как они успели купить кровать с балдахином («Представляешь, Джо? Теперь ты будешь спать, как тебе положено!»), а Марко и Риккардо спорили, куда поставить диван - лицом к окну или к камину.
И это было так... нормально. Как будто они не убивали людей прошлой ночью. Как будто они не растворяли трупы в кислоте. Как будто они не планировали построить наркоимперию прямо здесь, в этом роскошном доме с видом на океан. Они вели себя как обычные люди, переезжающие на новое место.
Вскоре привезли остальную мебель. Джованни сделал ровно один звонок, и в их доме появилось еще с десяток капо, которые вместо привычных незаконных дел занимались... расстановкой мебели. Это было почти сюрреалистичное зрелище: мужчины с татуировками, шрамами и холодными глазами, аккуратно передвигающие диваны, вешающие картины и поправляющие скатерти. Один из них, коренастый сицилиец с лицом, изрезанным крупными морщинами, даже попросил солдата оценить, ровно ли висит зеркало в прихожей.
К вечеру Док ввалился с огромной компанией - его обещанная фиеста началась. Дом мгновенно наполнился шумом: смех, крики, звон бокалов и ритмы латиноамериканской музыки, которые сотрясали стены. Воздух стал густым от запаха жареного мяса, дорогого табака и сладковатого дыма сигар. Женщины в ярких платьях кружились в танце, их босые ноги скользили по полированному полу, а мужчины, развалившись на диванах, обсуждали дела под аккомпанемент гитары. В углу кто-то уже разливал текилу, а на столе, покрытом белой скатертью, дымились огромные блюда с мясом, запеченным в специях. Йен пригубил немного виски, стоя у окна и наблюдая за этим безумием. Напиток обжигал горло, но тепло, разливающееся по телу, помогало немного расслабиться. Он заметил, как Джованни, после короткого приветствия со всеми, исчез в темноте сада. Его силуэт растворился среди пальм, будто он и не был центром этого праздника, а лишь тенью, наблюдающей со стороны. Док, уже изрядно навеселе, подошел к Йену, обнял его за плечи и громко представил гостям.
- Это Йен! Похоже, наш новый консильери! - Он подмигнул Лине, которая стояла рядом с Риккардо, держа в руках бокал с красным вином. Лина не проявила ни капли зависти. Напротив, она одобрительно кивнула, подняла бокал в его сторону и улыбнулась:
- Добро пожаловать, солдат.
Праздник бушевал, как лесной пожар. Гости, разгоряченные алкоголем и музыкой, перебивали друг друга, рассказывая истории - одни хвастливые, другие мрачные, но все с оттенком опасности.
- Однажды в Тихуане... - начал один из капо, широко жестикулируя, но его тут же перебил другой:
- А вот в Соноре было дело!
Смех, крики, звон стекла. Женщины танцевали, их тела изгибались в такт музыке, а мужчины подбадривали их, хлопая в ладоши. В воздухе витал сладкий дым кальяна, смешанный с резким ароматом текилы и жареного мяса. Йен сидел за столом, медленно пережевывая кусок карнитас - нежное мясо таяло во рту, пропитанное соком лайма и острым чили. Он запивал его мескалем, и каждый глоток оставлял на языке жгучее послевкусие дыма. К нему подсела девушка - дочь одного из местных друзей Дока. Смуглая, с темными волосами до плеч и губами, подкрашенными в розовый. Ее пальцы скользнули по его предплечью, ноготь слегка царапнул кожу.
- Ты теперь важный человек, да? - прошептала она, наклоняясь так близко, что он почувствовал тепло ее дыхания. - Может, покажешь мне дом?
Йен мягко, но твердо отстранил ее руку.
- Не сегодня.
Она надула губы, но в ее глазах промелькнуло понимание - она знала, что играет с огнем. Йен позволил себе расслабиться. Алкоголь притупил острые углы в его сознании, голоса в голове стихли. Он смеялся вместе со всеми, даже подпевал, когда кто-то затянул старую мексиканскую балладу. Но чем больше он пил, тем сильнее его начинало беспокоить отсутствие Джованни. Он толкнул локтем Сальваторе, который сидел рядом, увлеченно рассказывая что-то о химических формулах.
- Ты не видел Дона?
Сальваторе хрипло рассмеялся, вытирая губы тыльной стороной ладони.
- In un gazebo sulla spiaggia. Parla con qualcuno - В беседке на пляже. Говорит с кем-то.
Йен встал, слегка пошатываясь. Голова кружилась, но свежий ночной воздух должен был протрезвить. Он вышел из дома, и сразу же его обдало соленым ветром.
Ночь была темной, лишь луна серебрила гребни волн, накатывающих на берег. Песок под ногами был прохладным, влажным от прибоя. Вдали, у самой кромки воды, стояла белая беседка, увитая виноградными лозами. Внутри мерцал слабый свет — вероятно, свечи или фонарь. Рыжий подошел ближе, стараясь идти тихо, но песок хрустел под его ботинками. В беседке сидели двое: Джованни и незнакомец - мужчина лет пятидесяти, с седыми висками и резкими чертами лица. Их разговор был тихим, но отдельные слова долетали до Йена:
- ...груз через границу...
- ...русские ждут подтверждения...
- ...если Бьянка не вернется...
Незнакомец внезапно замолчал, его взгляд скользнул в сторону Йена. Даже в темноте было видно, как его глаза сузились. Он что-то быстро сказал Джованни, встал и вышел из беседки. Проходя мимо Йена, он лишь кивнул, но не остановился, быстрым шагом направившись к дому.
Солдат остался стоять, чувствуя, как трезвость возвращается к нему. Он подошел к беседке. Гарау сидел, откинувшись на спинку кресла, лицо прикрыл руками, тер веки, будто пытаясь стереть усталость. Когда шаги Йена стали слышны, он опустил ладони и поднял взгляд. Глаза Дона были темными, почти черными в этом свете, но в них не было ни гнева, ни раздражения - только усталость и что-то еще.
- Ты должен быть на вечеринке, - сказал Джованни, его голос был тихим, но твердым. Йен покачал головой.
- Я искал тебя.
Молчание повисло между ними, нарушаемое только шумом прибоя. Где-то вдали кричала чайка, одинокий звук в ночи. Джованни налил в бокал виски из стоявшей на столе бутылки, отпил, затем протянул стекло Йену.
- Тогда выпей со мной.
Йен опустился на грубо сколоченную деревянную скамью рядом с Джованни, чувствуя, как ее неровная поверхность давит сквозь тонкую ткань брюк. Алкогольное тепло разливалось по его телу волнами — сначала в животе, потом в груди, наконец, покалывающим жаром в кончиках пальцев. Молчание между ними висело плотное, почти осязаемое, нарушаемое только мерным шумом прибоя и редкими криками ночных птиц. Он поднял бокал, наблюдая, как лунный свет играет в янтарной глубине виски, создавая на поверхности напитка дрожащие блики.
- Этот виски... необычный, - пробормотал Йен, намеренно растягивая слова. - Гладкий, но с послевкусием дыма. Как будто... как будто его разливали через старую кожаную перчатку.
Тень улыбки скользнула по скулам Джованни, подчеркнув сеть едва заметных морщин у глаз.
- Ты удивительно точен для пьяницы, - заметил он, поворачивая в пальцах свой бокал. Мой отец делал его в каменном подвале нашего дома в Палермо. Бочки стояли там еще с времен его деда - черные от времени, пропитанные столетиями табачного дыма и морского воздуха.
Йен прикрыл глаза, представляя: прохладный полумрак подземелья, толстые стены, хранящие прохладу даже в самый жаркий день, ряды бочек с выжженными на древесине фамильными метками.
- Он добавлял в сусло сушеный инжир и карамелизированный дубовый уголь, - продолжал Джованни, его голос приобрел редкую мягкость.
- Говорил, что хороший виски должен быть как хорошая месть - выдержанной, сложной и с долгим послевкусием.
Разговор плавно перетек к диалогу ни о чем. Джованни рассказывал о Токио - о том, как сакура осыпала лепестками в его бокал с саке, о парижских утрах, когда туман над Сеной был таким густым, что скрывал даже очертания Нотр-Дама, о марроканских ночах, где звезды висели так низко, что казалось, их можно сорвать протянутой рукой. Йен слушал, завороженный, чувствуя, как его тело понемногу оседает в сторону Джованни.
- Я почти нигде не был, - признался он, наблюдая, как его собственное колено теперь почти касается ноги Дона. - Только Чикаго... и однажды отец возил меня в Рим. Мне было лет десять.
Он не заметил точного момента, когда его плечо окончательно прижалось к плечу Джованни, но и не сделал попытки отодвинуться. Тепло от этого соприкосновения было приятным, как глоток хорошего виски в холодный вечер.
- Там я впервые попробовал алкоголь, - продолжил Йен, его слова слегка заплетались. - Отец заказал себе красное вино в какой-то душной траттории возле Пантеона. Оно было таким темным, что отражало свечи на столе...
Его голова непроизвольно склонилась ближе, волосы легонько коснулись щеки Джованни.
- Я стащил глоток, когда он отвернулся. Ожидал сладости, как в соке... а получил удар по горлу. Но выплюнуть не посмел - боялся, что отец заметит.
Джованни засмеялся - низко, глухо, его грудная клетка слегка содрогнулась под тяжестью Йена.
- И что сказал твой отец?
- Посмотрел на меня своим ледяным взглядом, - Йен причмокнул, пытаясь скопировать суровое выражение лица отца. - И произнес - Тебе еще рано, мальчик. Как будто я совершил святотатство.
Над океаном поднялся ветер, донеся до них обрывки музыки с вечеринки - пронзительный голос певца, ритмичный стук кастаньет, взрывы смеха. Но здесь, в беседке, царил свой мир - замкнутый пространством между их телами, наполненный теплом и запахом кожи, смешанным с ароматом выдержанного виски.
- Значит, ты с детства упрямый, - заметил Джованни. Его дыхание шевелило прядь рыжих волос Йена. Рыжий хмыкнул, чувствуя, как алкогольная мгла затягивает сознание.
- А ты только сейчас это понял?
Джованни не ответил. Но его плечо - твердое, надежное - оставалось на месте, как якорь в бурном море. И когда рука Дона неожиданно легла на его затылок, осторожно прижимая к себе, Йен не сопротивлялся. Где-то вдали кричали чайки, где-то разбивались волны, а здесь, в этом маленьком убежище, было тепло и тихо.