CAPITOLO TREDICI
Йен проснулся от того, что в комнате было слишком тихо.
Солнце, пробивавшееся сквозь щель между шторами, золотистой нитью ложилось на кровать, но тепла в нем не было - только холодный, безжалостный свет. Он лежал неподвижно, прислушиваясь к собственному дыханию, к стуку сердца, которое, казалось, билось где-то в горле - гулко, неровно.
На стуле у кровати висела рубашка Джованни. Черная. Слегка помятая. Йен протянул руку, коснулся ткани кончиками пальцев. Она была холодной, но в складках еще угадывался запах - дорогой одеколон, порох, что-то тяжелое и пряное, что оставалось на коже даже после душа. Он сжал ткань в кулаке, вдыхая глубже, словно пытаясь втянуть в себя хоть частицу того, что чувствовал вчера.
Но вчера было как сон. Размытые воспоминания: пальцы Джо на его коже, горячее дыхание на шее, низкий голос, шепчущий что-то по-итальянски. Ti proteggerò.
Защитит? Или просто привяжет к себе еще крепче?
Йен резко отпустил рубашку, как будто она обожгла его.
Он сел на кровати, и боль тут же пронзила ребра - острая, живая, напоминающая о каждом ударе, о каждом моменте, когда Бьянка и его люди ломали его. Но физическая боль была ничто по сравнению с тем, что творилось внутри.
Ты позволил ему дотронуться до себя. Голос в голове звучал отчетливо, ясно - Джо, но искаженный, будто кто-то провел лезвием по записи, сделав ее грубой, насмешливой. Думаешь, это что-то изменило? Ты для него всего лишь инструмент. Как только он получит доступ к базам, к маршрутам - тебя выбросят. Как использованную вещь. Йен сжал кулаки, ногти впились в ладони. Но голос не умолкал. Он даже не пришел проверить тебя. Оставил одного. Как собаку.
- Заткнись...
Йен рванулся с кровати, но ноги подкосились, и он рухнул на пол. Колени ударились о дерево, боль пронзила тело, но он даже не застонал - только сжал голову руками, словно пытаясь физически раздавить тот мерзкий шепот внутри.
Ты уже предал свою часть. Своих друзей. Что дальше? Мать?
- Нет - прошептал он, прижимая ладони к ушам.
Но голос смеялся.
Ты слаб. Ты сломался. И теперь он знает это.
Йен закрыл глаза. Перед ним всплыли образы: Джованни, смотрящий на него сверху вниз, его пальцы, скользящие по коже, губы, произносящие слова, которые Йен так отчаянно хотел считать правдой. А потом - пустота. Он остался один. Словно все это было игрой. Словно он снова стал тем мальчишкой, который верит в сказки.
- Ты... предатель.
Голос был уже не в голове. Йен резко поднял взгляд. В дверном проеме стоял Марко. Его лицо было искажено яростью, глаза горели холодным огнем. Он шагнул вперед, и Йен почувствовал, как по спине пробежал холодок - не страх, нет, а что-то другое. Ожидание. Почти облегчение.
- Откуда Бьянка знал? - Марко говорил сквозь зубы, слюна брызгала из уголков губ. - От куда он знал, что ты блять спишь с боссом? Кто-то слил информацию. И это был ты.
Йен даже не пытался встать. Он сидел на полу, спиной к кровати, и смотрел на Марко без страха, почти с любопытством.
- Я ничего не говорил.
- Врешь
Марко рванулся вперед, схватил его за горло и прижал к стене. Боль пронзила спину, но Йен не закричал. Только сжал зубы.
- Я лично вырву твой язык и отправлю его Джованни в коробке
Рыжий смотрел ему в глаза.
- Попробуй.
Марко замер. Его пальцы дрогнули на горле Йена. И в этот момент в дверь вошел Риккардо. Брат-близнец. Тот же самый, но другой. Точная копия Марко, но с мертвым глазом и лицом, словно высеченным из камня.
- Оставь его, - голос был тихим, но в нем звучала сталь
Марко обернулся, не отпуская Йена.
- Ты защищаешь эту мразь?
- Джо сказал. - Риккардо скрестил руки. - Йен - один из нас
Тишина. Марко медленно разжал пальцы. Йен рухнул на пол, кашляя. Риккардо протянул руку, помогая ему подняться.
- Вставай. Джо ждет.
Йен посмотрел на него.
- Где?
- На складе.
Риккардо бросил ему чистую футболку.
- И надень это. Ты выглядишь как смерть.
Йен поймал ткань, ощущая ее грубую фактуру под пальцами.
Третий голос зашептал снова, но теперь тише, словно отступая:
Он использует тебя.
Йен закрыл глаза. И надел футболку.
Он шел за Риккардо, еле переставляя ноги. Каждый шаг отдавался болью в ребрах, но это было ничто по сравнению с тем, что творилось внутри. Поворот. Коридор. Склад.
И вдруг - Лина. Она стояла перед ними, бледная, в очках, которые сегодня казались слишком большими для ее лица. А за ней коляска. Коин. Брат. Йен замер. В глазах потемнело, а в ушах зазвенело.
Кресло скрипнуло, когда Коин повернул голову. Лицо было бледным, осунувшимся, но глаза... О, эти глаза! Все та же старая ненависть, только теперь приправленная новой, изысканной порцией презрения.
- Ну здравствуй, братик, - Коин растянул губы в улыбке, обнажив желтые зубы. - Ты выглядишь... точь-в-точь как он.
Солдат почувствовал, как по спине побежали мурашки. Он сидел в этой коляске, и это было неправильно. Коин не должен быть слабым. Коин не должен быть сломленным. Коин - это камень, это лезвие, это холодный смех в темноте, когда ты понимаешь, что тебе не спастись. Он не может сидеть так, с одеялом на коленях, с тенью боли в глазах. Это подделка. Это ловушка.
- Как... кто?
- Как отец, - Коин закашлялся, но ухмылка не сошла с его лица. - Та же пустота в глазах. Та же грязь под ногами.
Лина сжала ручки кресла, ее пальцы побелели. Она смотрела на Йена с чем-то, что могло быть жалостью.
- Мать не захочет тебя видеть, - продолжал Коин, наслаждаясь каждым словом. - Когда я рассказал ей, куда ты вляпался... Она перекрестилась и сказала: "Лучше бы он сдох там, в том переулке".
Олсен почувствовал, как что-то рвется внутри.
- Ты... лжешь...
- О, нет, - Коин засмеялся, и этот звук был похож на скрип ржавых петель. - Она плакала. Но не о тебе. О себе. О том, что родила такое...
ЩЕЛЧОК.
Что-то в нем сломалось. Детский ужас, который он так старался забыть. Йен услышал, как кто-то кричит - и только через секунду понял, что это он сам.
- ТЫ! - голос сорвался в хриплый вопль. - ВСЮ, БЛЯТЬ, ЖИЗНЬ!
Йен рванулся вперед, но Риккардо схватил его за плечо.
- Отец бил меня, потому что ты нашептывал ему. - рыжий вырывался, слюна летела изо рта. - Ты подкладывал мне наркотики в рюкзак. Ты устроил так, чтобы меня выгнали из школы.
Коин только усмехался, наслаждаясь зрелищем.
- О, бедный Йен, - прошептал он. - Всегда жертва. Никогда не виноват.
- Я БЫЛ РЕБЕНКОМ! - Йен рванулся так сильно, что Риккардо еле удержал. - А ТЫ И ТОГДА БЫЛ МОНСТРОМ
УБЕЙ ЕГО. РАЗОРВИ ГОРЛО. ОН ЗАСЛУЖИЛ, - голос в голове визжал от восторга. Он не осознавал, что плачет. Голос сорвался в хрип, горло сжалось, будто кто-то засунул туда раскаленный уголь. Йен не мог дышать. Не мог думать. Слезы текли по лицу, смешиваясь с потом, капали на пол.
- Помнишь, как ты привязал меня к батарее? - он задыхался. - На два дня? А сам сказал маме, что я убежал?
Коин наклонился вперед, его дыхание пахло гнилью.
- И что? Ты выжил.
Лина попыталась откатить кресло, но Йен вырвался и навалился на брата всей тяжестью.
- Я НЕНАВИЖУ ТЕБЯ - он вцепился в больничную рубашку Коина, тряся его. - ТЫ ИСПОГАНИЛ МОЮ ЖИЗНЬ
Кто-то схватил Йена сзади. Марко.
- Бьешь калеку?
Рыжий развернулся и врезался лбом ему в лицо. Раздался глухой, мокрый хруст - хрящ носа поддался, как перезрелый фрукт. Кровь. Горячая, густая, с железным привкусом во рту - Марко или Йена, он не понял. Близнец отшатнулся, рука инстинктивно потянулась к лицу, глаза на секунду округлились от шока.
- ПОШЕЛ ТЫ!
А потом — ярость.
Но Йену было все равно, потому что впервые за долгое время он почувствовал что-то настоящее. И тут - тишина.
Тень упала на всех.
Джованни.
Он стоял, скрестив руки, и смотрел на эту сцену с холодным интересом. Джованни не повышал тон. Но в его глазах читалось... что? Раздражение? Нет. Понимание.
- Лина, - Джо не отводил взгляда, - отведи его в одиночку.
Лина кивнула и быстро покатила кресло с братом, который все еще смотрел на солдата той же мерзкой усмешкой. Джованни взял Йена за руку и резко отдернул.
- Не устраивай спектакль, - прошептал он, но пальцы сжали запястье чуть дольше, чем нужно. В этот момент Риккардо шагнул вперед.
- Дон. У нас проблема. Похуже.
Сицилиец медленно повернул голову. Марко стоял в дверях, держась одной рукой за сломанный нос, лицо - маска из ярости и... страха? Риккардо протянул телефон. На экране - фото. Труп. Но не просто труп. Распятие. На стене, как насмешка, кровью было выведено «Guinzaglio» - Поводок.
Джованни медленно поднял глаза.
- Кто это сделал? - Риккардо молчал. Потом сказал - Бьянка. Но...
Он посмотрел на Олсена. Тишина. Йен понял - он играет с ними. Бьянка знает.
И тогда Джованни улыбнулся. Не добро.
- Хорошо. - Он отпустил чужую руку. - Тогда начнем охоту.
Мафия не присылает "объявление войны" на бумаге - она начинает убивать.
Дождь стучал по крыше черного Cadillac Eldorado 1967 года, стекая по полированному кузову, как слезы по лицу святого. Джованни Гарау затянулся "Тосканой", выпуская дым кольцами в салон. В зеркале заднего вида мелькнуло его отражение - острые скулы, черные как смоль волны волос, и глаза... Глаза, в которых читалась вся история его рода.
"Ricordati chi sei" - шептали ему стены родового поместья в Палермо. "Помни, кто ты"
Он приехал один.
Без охраны. Без даже верного Риккардо. Только кольцо с печаткой Гарау на мизинце, да "Beretta 92" в кобуре под Brioni за $5000. Это был вызов. Оскорбление.
Особняк на Оук-стрит дышал историей.
Мраморные ступени, по которым ступали Аль Капоне, оставляя следы сигарного пепла, и Сэм Джанкана, чьи кожаные ботинки скрипели предупреждением перед каждым визитом. В воздухе висел терпкий дым кубинских сигар - "Cohiba", выдержанных в кедровых шкатулках, - их курили капо, ожидающие на улице по старому правилу: Никто не входит, пока Доны говорят. Каждая трещинка на камне помнила кровь, пролитую за этими стенами. Дубовая дверь, черная от времени и воска, несла на себе бронзовую табличку с выгравированными словами: "Honor. Family. Silence". Последняя буква "е" была слегка стерта - кто-то слишком часто проводил по ней пальцами, задумываясь о смысле этого "молчания". Перед ней стояла Кармела - женщина с лицом, как у выцветшей иконы, и правой рукой, лишенной мизинца. Ее хриплый голос прозвучал, как скрип несмазанных петлей:
- Виски, дон Гарау? Ваш обычный - "Lagavulin", два кубика льда.
Она знала вкусы всех, кто имел право здесь сидеть.
- Не сегодня, - Джованни провел пальцем по краю бокала, оставленного на серебряном подносе.
Внутри воздух был густым, как бульон из старых обид. Дорогой виски Macallan 25-летней выдержки смешивался с запахом полированной кожи кресел и чем-то еще — едва уловимым, но узнаваемым сразу... страхом. Тем самым, что оседает на языке медью и заставляет ладони слегка потеть даже у тех, кто давно забыл, что такое нервы.
Пять кресел. Пять пар холодных глаз, отражающих свет хрустальной люстры.
- Salve, Don Garaу - старый Ломбардо поднял бокал с "Amarone", пепел от его сигары упал на скатерть, оставив серый след, а рука его дрожала так, что рубиновые капли вина оставили на белоснежной манжете следы, похожие на кровь. Голос его предательски вибрировал, будто листья на ветру поздней осени, когда они уже готовы сорваться и пасть.
Джованни не ответил на приветствие, не удостоил его ответом.
Он медленно прошелся вдоль стола, пальцы скользнули по полированному красному дереву, оставляя невидимый след, вынул свою сигару - "Partagas", подарок с Кубы, - медленно обрезал гильотинкой и закурил, прежде чем заговорить. Дым кольцами поплыл к потолку, как призраки прошлых решений.
- Sapete perché sono qui - Вы знаете, почему я здесь - он не спрашивал. Он констатировал.
Томази, самый молодой из Донов, нервно сглотнул:
- Bianca è un cane rabbioso, ma ora non è il momento.. - Бьянка-бешенный пёс, но сейчас не время...
- IL MOMENTO?! - Не время?! - Джованни ударил кулаком по столу. Фужеры вздрогнули. - Mio nonno costruì questo consiglio col sangue! E ora voi mi parlate di 'momento'?! - Мой дед построил этот город кровью! А теперь вы говорите мне о "моменте"?!
Тишина повисла густая, как сицилийская рикотта, такой густой, что, кажется, ее можно было резать ножом. За дверью Кармела замерла, сжимая поднос своей неполной рукой. Она знала - когда Дон Гарау повышает голос, кто-то погибает.
Ломбардо вытер платком лоб:
- Le autorità hanno già.. - Власти уже там...
- LE AUTORITÀ?! - Власти?! - Сицилиец рассмеялся, и этот смех звучал, как скрип ножа по кости. - Mio padre uccise tre giudici a Palermo prima di pranzo. E voi tremate davanti a dei poliziotti? - Мой отец убил трех судей в Палермо перед обедом. А вы дрожите перед полицейскими?
Джованни швырнул сигару в камин, где та вспыхнула, как грешник в аду. Он расстегнул манжеты. Шрам на запястье - подарок от карабинеров в 92-м - белел на смуглой коже.
- Ascoltate bene.. - Слушайте сюда.. - его голос стал шепотом, от которого похолодела спина даже у Томази. - La famiglia Garau non chiede permesso. La famiglia Garau DÀ ordini. - Семья Гарау не просит разрешения. Семья Гарау отдает приказы.
Телефон в его руке щелкнул, как курок, он набрал один номер. Одно слово:
- Bruciami - Сжечь
Завод Бьянки в Индианаполисе
Полночь.
- Che bellо spettacolo.. - Какое прекрасное шоу.. - прошептал Марко, наблюдая, как первые языки пламени лижут стены. Бензин, смешанный с оливковым маслом (старый сицилийский рецепт), горел особенным образом - густо, яростно, с черным дымом, который будет виден за мили. Джованни стоял в тени, поправляя перчатку. Его пальцы вспомнили, как дед Винченцо водил ими по карте Чикаго:
- Vedi, ragazzo? La nostra storia è scritta nel fuoco. - Видишь, парень? Наша история написана в огне
Риккардо подошел, пахнущий порохом и лимончелло
- Don Garaу... Bianca ha mandato un messaggio. - Дон Гарау... Бьянка послал сообщение.
Джованни даже не взглянул на телефон. Он знал, что там - угрозы, проклятия. L'hai voluto tu - Ты хотел этого
- Digli che la prossima volta, brucerò sua figlia. - Скажи ему, что в следующий раз я сожгу его дочь.
Он бросил окурок в лужу бензина. Взрыв осветил его лицо - прекрасное и страшное, как лик Мадонны в пламени инквизиции. La guerra era cominciata. - Война началась.
И где-то в Палермо, в родовой крипте Гарау, старые кости зашевелились, почуяв запах крови.
P.S.
Когда утром "Chicago Tribune" выйдет с заголовком "Пожар на заводе: несчастный случай", пять семей получат по корзине с конноли и одной белой розе.
Настоящее сообщение будет в количестве роз:
Una. Потому что настоящие uomini d'onore (люди чести) понимают язык символов.
А символ сегодня был один - La famiglia Garau è tornata. - Семья Гарау вернулась.