Психо

Мой друг, ты точно доволен?
Будет проще с лекарством от боли.
Идём со мной, если сможешь,
Остальное расскажешь попозже.

Дела поважнее, Лекарство от боли©

Отправив Терри гулять с Грегори и Космосом, Оскар вызвал девушку, эскортницу, которых предпочитал обычным проституткам, хотя и использовал исключительно по одному назначению. Приехала миловидная на лицо девушка со струящимися по плечам ниже рёбер русыми, блестящими шёлком волосами с лёгким золотым отливом, уложенными волнами. Фигура, разумеется, высший класс, хоть сейчас выпускай на подиум Vicktoria Secret. Настоящая куколка в человеческий рост. У Шулеймана она не вызывала никаких эмоций.

Давненько Оскар Шулейман не пользовался их услугами, очень давненько, с ним успели попрощаться во второй раз и оплакивали эту утрату всем миром продажной любви Ниццы и окрестностей. Потому прибывшая на вызов девушка волновалась, ещё бы, именно ей выпала честь и удача поехать к нему. Когда-то Шулейман был главным и любимым потребителем услуг элитных агентств, и память о нём жила, передавалась из уст в уста, обращаясь подобием легенды. Неприлично богатый, щедрый, молодой, красивый, говорят, с ним и удовольствие испытывали по-настоящему. В это охотно верилось, на него достаточно посмотреть. Дополнительным плюсом Оскара выступало то, что он не питал страсти ни к каким извращениям. Девушка обаятельно, скромно не под стать профессии улыбалась.

- Отсоси мне, - не удостоив даму приветствием, распорядился Шулейман. – И помалкивай.

Ритуалы приличий здесь ни к чему, она на работе, а ему нужно тупо стравить напряжение в безопасное русло, чтобы оно не спалило Тома и заодно его самого.

Улыбка на губах девушки померкла лишь на миг, и она решила, что это такая игра – а клиент, как известно, всегда прав и всегда герой. Шулейман сел на край кровати, широко разведя бёдра, и ожидающе смотрел на девицу. Облачённая в украшенное прозрачными кристаллами телесного цвета платье, эффектно имитирующее наготу, с открытым декольте и оголёнными ногами, но лишь на два сантиметра выше колена, чтобы образ не выглядел дёшево, девушка, улыбаясь, подошла и медленно, по-кошачьи опустилась на колени. Положила ладони на бёдра Оскара, провела к паху.

Физиология работала, член набухал в предвкушении чужой плоти, но голова оставалась холодной. Шулейман приподнял бёдра, помогая приспустить с себя одежду. Девушка взяла его член в тонкую, ухоженную ладонь, наклонилась ниже и провела языком по головке. Облизала по кругу, искусно, надо отметить, и плавно пропустила в рот до упора в горячее горло. Шулейман уже хотел её одёрнуть, что нахрен ему не сдались эти томительные ласки, но она сама исправилась, это была затравка перед интенсивными действиями. Втягивая щёки, девушка ритмично, с невольным причмокиванием, которое обычно так нравится мужчинам, двигала головой. Оскар закрыл глаза и запрокинул голову, отдаваясь ощущениям, несущим к разрядке. Положил ладонь девице на затылок, сжимая в кулаке гладкие волосы. Слишком длинные. Пальцы запутались, когда отводил руку.

Кончив девице в глотку, Шулейман оттолкнул её от себя и встал:

- Раздевайся, - сказал он, также снимая одежду.

Под платьем оказалось чуть более светлое тончайшее бельё, позволяющее увидеть пикантные контуры ареол и сосков. Оскар обвёл её взглядом с головы до ступней. Под его взглядом девушка завела руки за спину и расстегнула бюстгальтер. Грудь хороша, так же, как и всё в этой девице. Шулейман принадлежал к тем, кто силикон не признавал, когда дело касалось тех, кто оказывался в его постели, и безошибочно определял искусственную грудь не только наощупь, но и на взгляд в закрытой одежде. Они ведь не в порно, чтобы грудь всегда оставалась в одной шаровидной форме и бодро смотрела сосками в потолок. И ощущения, опять же, не те, пробовал, не понравилось; кто бы что ни говорил, но он чувствовал любые импланты.

Опустив руки, девушка подошла к нему изящной походкой. На ней оставались трусики.

- Чего вы желаете?

Девушка посчитала, что правильнее обращаться на «вы», поскольку Шулейман не разрешил обратного и из-за чувства своей подчинённости, которое рождал его властный тон.

- Для начала сними трусы, - сказал Оскар, снова смерив девушку взглядом, - не надо со мной играть, я знаю, чего хочу.

Повинуясь, девушка спустила трусики, перешагнула, оставшись нагой под взором Шулеймана. В свою очередь Оскар оставался в трусах.

- Теперь мои, - сказал он.

Девушка послушно раздела его, опустившись на корточки и обратно поднявшись. Он был возбуждён. Всё ещё? Снова? Она могла лишь гадать.

Шулейман хотел сказать девушке всё делать самой, хотел просто полежать, полениться, получая удовольствие. Но передумал, в нём накопилось слишком много энергии, чтобы не быть активным. Лицом к лицу тоже не то, сейчас мысль о самой традиционной позе и её разновидностях совсем не прельщала. Оскар развернул девицу за плечо и подтолкнул на кровать. Она понятливо встала на четвереньки, прогнулась в пояснице, соблазнительно показывая всё, что между округлых бёдер.

Надорвав блистер, Шулейман раскатал на себе презерватив и встал на коленях позади ждущей его девицы, положил ладони на её бёдра. Вдруг остро не хватило ощущения торчащих тазовых косточек под пальцами, общей жёсткости, угловатости. Не к месту мысли. Без промедлений и нежностей Оскар ворвался в раскрытое ему нутро. Да, эта девица безусловно хотела его искренне, проникновение как по маслу, по скользкому, естественному.

Механические движения. Удовольствие не дотягивало до средней отметки. Не хватало узости, и дело не в том, что у партнёрши низкий тонус вагинальных мышц. Привык к плотному сжатию анального секса. Перейти к аналу? Притормозив, Оскар остановил взгляд на анусе девушки. Нет, не в плотном контакте дело, и Шулейман принципиально не понимал анального секса с женщинами, у которых под член предусмотрено другое отверстие. Пробовал, конечно, когда-то он всё пробовал, но не обнаружил для себя никакого вау и продолжил отдавать предпочтение классике и минету. Так догонится до оргазма. Стоны девицы он пропускал мимо ушей.

Подумав, Шулейман решил, что двух заходов может быть маловато, чтобы наверняка, лучше три раза. Упал на подушки и велел девице садиться верхом.

- Спиной, - почти сразу скомандовал Оскар жарко двигающейся на нём девице.

Не хотел видеть её лицо, её вид спереди раздражал. Девушка прикусила губу и, приподнявшись, грациозно повернулась, изогнула спину, вновь сев на член.

Потом Оскар лежал. Девушка сидела рядом, сложив ноги и опираясь на одну руку. Совершенная в своей наготе, современная Венера. Тонкая талия – не результат диет и изнурительных тренировок, а подарок природы, это видно, фигура песочные часы – самая привлекательная. Мягкие линии. И ноль эмоций и первобытных желаний. Шулейман посмотрел на грудь девицы – и не испытал ровным счётом никакого интереса ни от неё, ни от вида целом. Не её хотел видеть на этом месте, рядом с собой без одежды. Глаз не просто не горел – был затянут трясиной равнодушия. Похоже, пора признать, что безнадёжно погряз в страсти к мужским телам. К одному конкретному телу. Остальное не мило и не трогает.

Постепенно девушка понимала, что пыл Шулеймана едва ли был связан с ней, она его не зажигает, не интересует, от чего обидно и грустно. Нет, она ни на что не надеялась, но ей казалось, что она хотя бы не хуже всех, с кем Оскар Шулейман прежде проводил время. Показалось. Он даже не смотрел в её сторону. Он как будто не здесь. Девушка прикусила губу и опустила взгляд.

- Свободна, - Оскар потянулся за трусами и затем за сигаретами.

Одевшись, девушка вышла из его спальни, получив инструкцию захлопнуть за собой дверь. Шулейман щёлкнул зажигалкой и затянулся дымом.

- Ой, - удивлённо обронил Терри, столкнувшись с незнакомкой, и приветливо улыбнулся. – Здравствуйте, вы подруга Оскара?

- Эм... - девушка не знала, как ответить на вопрос, Шулейман её не предупреждал. – Нет, я не подруга.

- А кто? – Терри хлопнул ресницами.

Из-за поворота вышел уже одетый Шулейман и мысленно выматерился. Именно во избежание подобного столкновения Оскар отправил их гулять, какого чёрта Грегори привёл Терри на пятнадцать минут раньше?! Девицу он выпроводил и, пока Терри убежал мыть руки после улицы, бросил домработнику:

- Убери в моей спальне.

Кивнув, Грегори поспешил забросить покупки на кухню и приступить к выполнению поручения. Шулейман также зашёл на кухню, выпил стакан воды, оглядел комнату и пакеты с покупками – не мог Грегори вернуться с прогулки без продуктов, сразу видно, потомственный повар. Поставив пустой стакан, он направился в сторону спальни. Встав на пороге, Оскар привалился плечом к дверному косяку и скрестил руки на груди, наблюдая за тем, как домработник с озадаченным видом убирает с пола использованные презервативы. Грегори обернулся, долго посмотрел на Оскара. В его взгляде немой вопрос, слишком читаемый, неприкрытый. Совсем ещё мальчишка непуганый, не научился держать покер фейс и не лезть в чужие дела, которые его очевидно не касаются.

- Хочешь меня осудить? – Шулейман приподнял брови, сверля домработника взглядом.

- Нет, - парень отвёл взгляд.

Грегори не осуждал Оскара, но ощущал полнейшее непонимание, оттого такая реакция. Тома нет, и едва ли он был здесь и уехал перед их с Терри возвращением, но есть использованные презервативы и та девушка, с которой столкнулись в коридоре. Оскар ведь любит Тома, Грегори был в том уверен – с подспудной обидой, поскольку с появлением Тома Оскар изменился, чётко разграничивал субординацию, чего прежде не делал. Как так? В понимании Грегори любовь и секс с проститутками не могли пересекаться, не складывалось это в его голове в единую картину. Да, он ещё юный идеалист-романтик, не видевший некрасивых сторон жизни, потому что жизнь не поворачивалась к нему некрасивыми сторонами.

Врал он тоже плохо. Слишком усердно изображал сосредоточенность на работе, слишком заметно избегал смотреть в его, Оскара, сторону. Шулейман подошёл к домработнику, встал вплотную, чтобы не смог сделать вид, что не видит.

- Хочешь, - констатировал он. – По глазам вижу.

- Я не могу тебя понять, - озвучил Грегори, всё равно избегая смотреть Оскару в лицо.

- А тебе нужно меня понимать? – осведомился в ответ Шулейман.

- Да, я понимаю, что я всего лишь прислуга, но...

- Давай остановимся на том, что ты всего лишь прислуга, - перебив парня, кивнул Оскар.

Грегори посмотрел на него:

- Оскар, как можно любить одного, а спать с другими?

- Ты маленький ещё, вырастешь, поймёшь.

Это было даже обидно, и Грегори не промолчал:

- Мне двадцать лет, а не пять, я не маленький и всё понимаю.

- Ничего ты не понимаешь, - сказал Шулейман с видом и чувством человека, который старше его на целую жизнь. Так и есть. – Ты в розовых очках и не знаешь, что в жизни есть множество некрасивых вещей.

Уйдя в гостиную, Шулейман закурил и откинулся на спинку дивана. К нему пришёл Терри. Оскар потушил сигарету, отодвинул пепельницу.

- А кто та мадам? – сев на диван рядом с ним, спросил Терри. – Она сказала, что не твоя подруга.

Терри смотрел на него большими любопытными глазами, и Шулейман чертовски не знал, как удовлетворить его интерес, чтобы не лгать, чего не хотелось, но и не объяснять правду, которая мальчику не по возрасту и просто не нужна.

- Да, она мне не подруга, а случайная знакомая, - ответил он.

- Случайных знакомых тоже приглашают домой? – нахмурился Терри.

В его понимании дом – это для семьи, друзей, потому он удивился и хотел понять.

- Есть ситуации, когда случайных знакомых необходимо приглашать в гости, - сказал Оскар.

Хвала небесам, такой ответ удовлетворил детское любопытство. Терри опустил голову, думая о чём-то. И снова вскинул глаза к Оскару:

- Пап... Ой.

Терри осёкся, даже испугался. Смущённо и виновато потупился. А у Шулеймана сердце пропустило удар. Он обнял мальчика за тоненькие плечи и сказал:

- Терри, я буду счастлив, если ты будешь называть меня папой. Но я не настаиваю. Если хочешь, называй, если нет, зови по имени, как тебе комфортно.

- Можно? – Терри украдкой взглянул на него, в карих глазах снова любопытство, неуверенное и сильное.

- Да, - Шулейман слегка кивнул, подтверждая разрешение.

Терри опять подумал немного и спросил:

- Ты точно не мой папа? – в голосе звучащая чистой нотой надежда.

Они никогда не говорили об этом, Оскар не называл себя его отцом и не утверждал обратного. Но Терри понял, что Оскар не его папа, потому что иначе бы он об этом сказал.

- Увы, - сказал Оскар. – Но папа – это не обязательно родной папа. Папой может быть не родной по крови человек, а тот, кто вырастил.

- Па-па, - глядя на него, произнёс Терри, пробуя на языке это слово.

Слово, которое всю свою недолгую жизнь мечтал сказать обращением. Терри мечтал иметь папу. У других детей есть мама и папа, две мамы – семей с двумя папами при жизни с мамой он не видел, - а они с мамой только вдвоём, одни. Терри грустил, чувствовал незаконченность круга их семьи, отсутствие важного кусочка маленького сердца. И в каждом мужчине, которого видел рядом с мамой, искал папу, смотрел с надеждой, но они все исчезали, и он оставался один, без отцовской фигуры, без ответа на вопрос: «Кто мой папа?».

Такое простое слово, которое сам за жизнь произносил тысячи раз, не вкладывая в него особого смысла. Казалось бы, ерунда. Но Оскар слышит одно слово «папа», и сердце комком сжимается в горле, в груди буря чувств, выносящая на уровень выше. Одно слово, и мир не будет прежним. Никогда Шулейман не мечтал иметь детей, думал, что не будет испытывать к своим детям каких-то особенных чувств. Но сейчас понял необъяснимую посторонним любовь матерей, которые могут убить голыми руками того, кто несёт угрозу их чаду. Это действительно не объяснить. Это другая любовь, беспрецедентная ответственность за целого маленького человека. Желание, готовность, призвание положить жизнь на то, чтобы он был счастливым. Шулейман почувствовал себя совершенно счастливым, что у него теперь есть всё. Почти всё. Одного не хватало. Но в настоящий момент ощущение счастья полное, абсолютное.

Терри обвил ручками его руку, прильнул, запрокинул голову, прижавшись щекой к плечу Оскара. Такой ласковый мальчик, удивительный, чудесный. Смотрит большими глазами, в которых потребность в привязанности и любви, безусловное доверие и любовь и огромная отдача любви, слишком огромная для такого маленького создания. Оскару всё никак не протолкнуть щемящий нежностью ком в горле.

- А Том знает, что к тебе приходила эта случайная знакомая? – неожиданно спросил Терри.

Шулейман не сдержал удивлённой усмешки. Терри добрый, щедрый, понимающий до неприличия, но понимание собственнических чувств ему не чуждо. Поразительный он ребёнок.

- Знает, - улыбнувшись, ответил Оскар. – Том не знает, кто именно ко мне приходил, но знает, что я мог кого-то пригласить.

Терри пригрелся у него под боком. Чуть погодя спросил:

- А Том вернётся?

- Я точно не знаю, - честно ответил Шулейман. – Но надеюсь, что вернётся.

А что там Том, закрадывались мысли, что сейчас делает, думает ли, воспользуется ли он, Оскар, разрешением на измену? Сегодня Шулейман к нему не поедет, о чём предупредил. Соврал бы, если бы сказал, что не хочет. Хочет прыгнуть в машину, увидеть, узнать, как он. Но он нужен и Терри, и сегодняшний день Оскар посвятит ему.

***

- У меня есть к вам вопрос по поводу Тома, - сказал Оскар на следующей личной сессии.

- Вы можете его задать. Возможно, я отвечу.

- Думаю, вы ответите. Это не конфиденциальная информация, которую вы получаете от Тома, - хмыкнул Шулейман.

- Я вас слушаю, - доктор Фрей соединила пальцы домиком.

- Мы не занимаемся сексом, но практикуем некоторые сексуальные действия, поскольку, как вы наверняка знаете, Том хочет воздержаться от секса до конца лечения, но мы оба не можем удержаться. В последний раз он заплакал, раньше такого не было. Такого не было с тех пор, как он объединился.

- Можете рассказать подробнее? Что именно вы делали и в какой момент Том заплакал?

- Могу, - отозвался Шулейман, уж его-то запросом подробностей не смутить, тем более он как-никак с тоже доктором разговаривает. – Том залез на меня верхом – сначала, чтобы я серьёзно ответил на его вопрос, я его предупредил, что если не хочет продолжения, то пусть слазит. Том не слез, видно, что сам хотел поиграть, и поделился, что думает о жёстком сексе. Я его за бёдра взял и подвигал, увы, нам пока доступны только ласки в одежде за редкими исключениями, но хоть что-то. Том невовремя, как это у него бывает, вспомнил, что он же ничего не хочет, спрыгнул с меня, напомнил, что не надо. А я ему предложил альтернативный вариант – раз он не хочет кончать, то я один удовольствие получу. Поставил я его на четвереньки, раздел снизу – Том согласился. Я пристроил член ему между ягодиц и имитировал секс, мы уже практиковали подобное, но в один момент я немного вошёл, случайно. Том испугался, крикнул. Я, как ни хотелось продолжить, отпустил его. Всё было хорошо, Том оделся, посмотрел на меня – и заплакал. Как выяснилось потом, он хотел предложить мне минет и разрыдался из-за того, что со своими насильниками тоже откупался от анального изнасилования отсосами.

- Оскар, я не совсем понимаю, что вас беспокоит, если вам известна причина слёз Тома, - произнесла мадам Фрей.

- Меня беспокоит то, что слёзы были. Не вредит ли Тому терапия?

В целом терапия Тому определённо шла на пользу, но по части сексуальной близости у него снова вылезли загоны, которых не наблюдалось много лет. В куда более тяжёлой версии, но всё это уже было – блок, не позволяющий получать удовольствие, страх проникновения, слёзы от удара в воспоминания в момент контакта, и всё это есть сейчас. Оскар был недоволен, что Тома откатывает назад, и не скрывал того. Серьёзно, строго смотрел на психотерапевтку.

- Оскар, как вы считаете, Том пережил свою травму? – спросила в ответ доктор.

- Я так понимаю, вы придерживаетесь убеждения, что нет? – Шулейман выгнул бровь.

- Я спрашиваю о вашем мнении, - доктор Фрей снова ушла от ответа. – Как вы считаете?

Кто-то должен ответить первым, прервать этот обмен вопросами. Шулейман твёрдо кивнул:

- Да, я считаю, что Том пережил свою травму, на протяжении шести лет он был нормальным, не пугался никаких действий. Том даже повторное изнасилование нормально пережил – ему потребовалась помощь специалиста, но он сам принял решение работать с психотерапевтом, оправился и продолжил полноценно жить. Это ли не подтверждение, что та далёкая травма неактуальна? Жертва изнасилования не может легко пережить повторное насилие, если только у неё не заблокированы все чувства, чего у Тома не было, он страдал, тяжело переживал то событие, но его жизнь на этом не закончилась.

- Оскар, а как Том переживал то, что вы его изнасиловали?

Шулейман дёрнул уголками поджатых губ. Неприятный вопрос, неудобный, даже для него. Поскольку лучше не вспоминать об этом некрасивом моменте, когда повёл себя под стать своему покойному дружку. Но он ответил:

- Никак. Том не переживал из-за того, что я взял его силой, для него это не стало травмой.

- То есть Том спокойно пережил изнасилование вами?

- Я так и сказал.

- Том, дважды жертва сексуального насилия, спокойно пережил изнасилование?

- К чему вы клоните? – в голос Оскара просочились раздражённые нотки от бессмысленных, на его взгляд, повторений.

- Оскар, вы не замечаете противоречия? – мадам Фрей пролила свет на скрытую суть их текущего разговора.

Немножко. Недостаточно.

- Какого противоречия? – Шулейман нахмурился.

- Обыкновенного, - ответила доктор Фрей и раскрыла наконец все карты. – Вы сами сказали, что жертва изнасилования может спокойно пережить повторное изнасилование лишь в том случае, если её чувства заблокированы, и именно так Том пережил насилие от вас. Это ли не доказательство, что травма Тома заблокирована, но она есть?

Оскар не нашёл слов. Тупо, блять, не нашёл слов для ответной реплики, слишком много мыслей завертелось в голове. Его ударили его же оружием – цепкой логикой, чистыми фактами. Молчание заполнила мадам Фрей:

- Том травмирован, был по-прежнему травмирован в ваших отношениях, но он для себя решил, что смерть насильников принесёт ему объединение и излечит, и его травма ослабла, ушла в блок, так как «он же выздоровел». Терапия сняла этот блок, подняла травму и позволяет ему чувствовать то, в чём Том себе отказал, оттого изменения в его поведении, острая реакция на некоторые сексуальные действия, даже в форме собственных мыслей, которые напоминают ему о том, что он пережил. Как вы считаете, что лучше, оставить Тома с непролеченной травмой, заблокированными чувствами или попытаться ему помочь, пусть даже с временным ущербом вашей сексуальной жизни?

От возмущения у Шулеймана воздух встал поперёк горла. Эта мадам сказала так, словно ему от Тома нужен только секс, и он готов оставить его больным, только бы трахать в своё удовольствие.

- Не надо мне разжёвывать, как дебилу, - зло сказал Оскар. – Я сам всё это знаю.

- Но вы сказали, что считаете Тома выздоровевшим от его травмы.

Шах и мат. Поймала его за логический разрыв, как мальчишку.

Шулейман порывисто поднялся на ноги в твёрдом намерении покинуть кабинет, но тут же понял для себя, что это будет глупое бегство, которое опрокинет его подбитое достоинство на самое дно. Вместо побега он быстрым шагом отошёл к окну и вытянул из кармана сигареты с зажигалкой. Мадам Фрей не сделала ему замечание, подождала, пока он вернётся в кресло напротив, сев широко, доминантно и впившись сощуренным взглядом.

- Не беспокойтесь, Оскар, - сказала она, - Том вернётся к здоровой сексуальной жизни, если не решит, что ему это неприятно или же не подходит.

- Не нужно меня успокаивать, - осадил её Шулейман. – Прекратите говорить так, словно меня только секс и интересует, я не за секс Тома люблю и готов ждать, сколько потребуется.

- Но вам важен секс.

- Важен, - согласился Оскар. – Но не важнее всего.

- Но вам важен секс, - повторила доктор Фрей.

- Да, важен, - с кивком признал Шулейман, - и мы будем им заниматься, поскольку Том сам этого хочет.

- Вы уверены?

- В чём? Что Том хочет? Да, уверен, это так-то не подделаешь, - Оскар развёл кистями рук, не сомневаясь в том, что говорит.

- Нет, Оскар, вы уверены, что будете заниматься сексом? Почему?

- Что значит почему? Потому что так всегда происходит.

Том никогда не понимал, что психотерапевтка не просто задаёт вопросы, а ведёт его в определённом направлении, каждый её вопрос, каждая фраза – звено цепочки. Но и Шулейман этого не понимал, не видел, куда и к чему ведёт его непробиваемая мадам. Доктор Фрей склонила голову чуть набок, глядя на Оскара взглядом учёного, готовящегося препарировать интересный образец.

- Оскар, как вы считаете, Том может вам отказать?

- Конечно, - ни секунды не раздумывая, ответил Шулейман. – Том не единожды мне отказывал, он у меня не за бесправную постельную игрушку.

- И вы прислушиваетесь к его отказу?

Шулейман машинально отвёл глаза, задумываясь, и вернул взгляд к женщине:

- Да, прислушиваюсь. Не всегда, но когда Том действительно серьёзно отказывает, то я его не трогаю.

- Почему вы прислушиваетесь к отказам Тома лишь в отдельных случаях?

- Да потому что, если я буду слушать отказы Тома всегда, мы вообще не будем заниматься сексом. Том часто сам не знает, чего хочет, говорит «нет», а по факту «да, но я сомневаюсь».

- А вам важен секс, - утвердительно кивнула мадам Фрей.

Оскар помрачнел, жёг её взглядом. Ему всё меньше нравился этот разговор. Лучше уж разбор его личности, его прошлого, чем это. То тоже пренеприятно, но это хуже.

- Да, мне важен секс, - повторно подтвердил Шулейман, не скрывая раздражения от того, что мадам лезет в их постель, причём в такой беспардонно-исследовательской форме.

Кто бы мог подумать, что ему будет неприятно обсуждать секс, но мадам Фрей этого добилось.

- Оскар, если вы прислушиваетесь к Тому, когда он серьёзен, почему сейчас вы не прислушались к его обоснованному желанию воздержаться от любой близости?

- Я прислушиваюсь, - возразил Шулейман, зная, что правда на его стороне, - мы не занимаемся сексом.

- Но вы практикуете альтернативные сексуальные практики. По-моему, Том чётко дал понять, что – он не хочет ничего.

- Практикуем, потому что Том тоже хочет. Или что, по-вашему мнению, Том должен решить, что не хочет, и перестать хотеть, пока не решит обратного? Это не так работает, - Оскар покачал головой. – Так работало это в прошлом, когда у Тома сексуальность была парализована, у него даже утренняя эрекция не случалась.

- Том здоровый молодой мужчина, и он, бесспорно, испытывает сексуальное желание и может хотеть секса вопреки своему решению им не заниматься, - доктор Фрей склонила голову в согласном кивке.

- В таком случае, в чём проблема? – Шулейман приподнял брови, испытующе глядя на психотерапевтку. – Я хочу, Том хочет, черту мы не переходим.

Мадам Фрей взяла ручку и беззвучно стукнула её кончиком по странице раскрытого блокнота:

- Оскар, что, по-вашему, означает понятие активного согласия?

- Что любые сексуальные действия до/без словесно выраженного «да» являются насилием, - озвучил Шулейман то, что в современном мире знает каждый цивилизованный человек вне зависимости от того, придерживается ли этого знания на практике.

Оскар не придерживался, он знал, что его хотят все и если кто-то оказался в его объятиях, то этот человек точно согласен на всё.

- Оскар, скажите, выражает ли Том желание до или после того, как вы совершаете с ним какие-либо действия?

- После. Было бы странно, если бы Том хотел автономно, хотя у него и такой период был.

- Том возбуждается от ваших действий и показывает желание?

- Мне не нравятся эти ваши уточняющие вопросы, - Шулейман махнул рукой в сторону. – Давайте прямо.

- Как скажете. Оскар, человеческое тело запрограммированно отвечать возбуждением на стимулы сексуального характера. Вам ли как доктору этого не знать?

- Я знаю, и?

Оскара раздражала эта мадам, её манера вести диалог, он не мог её понять, разгадать все замыслы в её голове. Не постоянно, но урывками в этом кабинете не чувствовал себя самым умным, а он к тому не привык. Подводило то, что Шулейман прекрасно подкован по части психиатрии, но почти ничего не знал о том, как работает психотерапия, не знал тонкостей, что намного важнее общей картины. По жизни он отрицал психотерапию как науку и на психотерапевтов смотрел с презрительной снисходительностью как на недодокторов. Ныне мало что изменилось, но личностно важная цель, о которой не догадался, что она дана извне, подвигала договориться с собой и пройти через этот опыт.

- Оскар, - произнесла мадам Фрей, соединив пальцы рук, - почему вы считаете согласием Тома его сексуальное возбуждение?

- Я не считаю, - возразил тот. – Я понимаю разницу между тем и тем.

- Поправьте меня, в чём я не права?

- В том, что считаете меня тираничным животным.

- Прошу прощения, - доктор Фрей извинилась совершенно не искренне, это часть игры, но то совсем не заметно. – Чтобы я правильно вас поняла, объясните, пожалуйста, в какой момент вы решаете, что желание Тома означает его готовность?

Вопрос с подвохом в самой формулировке. Оскар не заметил. Повёлся. Задумался. И с удивлением понял, что ответа как такового у него нет. Как он понимает, что Том готов перейти к активно-приятным действиям? Очень просто – Том возбуждён, значит, готов, а возбудить его крайне легко. Если же Том в этот момент говорит «нет», то так ещё интересней – уломать, заласкать, чтобы поплыл, разомлел, забыл обо всём и сам просил.

Блять – глухо в мыслях.

По лицу Оскара мадам Фрей понимала, что у него идёт процесс осознания, и не вмешивалась раньше времени.

Блять. Другое слово что-то не приходило. Получается, что он... Да нет же. Нет. Он с Томом наоборот хороший, добрый, ласковый, понимающий, подчас даже больше, чем он заслуживает, всё для него делает, в том числе в постели.

- Какой момент, - произнёс Шулейман и широко развёл кистями рук. – Не знаю я, как объяснить, я чувствую, когда Тома действительно не надо трогать, а когда можно, и, к слову, всегда безошибочно.

- Это похвально, Оскар, что вы чувствуете Тома, но почему же вы не слышите его сейчас? Том попросил вас войти в его положение и обосновал своё желание воздержаться от близости.

- Слышу я его, мы не занимаемся сексом.

- Альтернативные сексуальные действия тоже считаются, - мадам Фрей говорила спокойно, не настаивала, не обвиняла, но была несгибаема. – Оскар, почему вы провоцируете Тома на возбуждение, которое считаете готовностью?

Шулейман открыл рот и закрыл, снова ощущая нехватку слов. По его мнению, всё уже сказано, прояснено, но мадам продолжала крутить эту тему.

- Потому что... Да потому что Том сам не против, - сказал он, - я не довожу до того, о чём Том может пожалеть, хотя мог бы поднажать, и Тому бы понравилось.

Мадам Фрей подпёрла указательным пальцем висок, внимательно глядя на Оскара.

- Оскар, почему вы решаете, когда Том хочет и готов?

- Что?! – Шулейман усмехнулся от удивления. – Не я это решаю.

- Вы сказали, что чувствуете, когда Тома надо не трогать, а когда можно продолжать. Ваши чувства – это о вас, о Томе – его слова, но вы их не слушаете.

У Оскара всё смешалось в голове от праведного несогласного негодования, изумления, шока.

- Я же сказал, что если всегда буду слушать Тома, то мы вообще не будем заниматься сексом, и Том первый будет этим недоволен.

Мадам Фрей Оскара и с первого раза услышала и поняла, но для неё это вовсе не аргумент. Она повторила, методично добивая до нужной черты:

- Оскар, почему вы решаете, когда Том хочет и готов, а не он?

- Я не решаю, я понимаю, когда действительно нельзя, а когда можно, - ощущение диалога глухого со слепым усиливалось.

- Оскар, как вы считаете, Том имеет право вам отказать?

Конечно имеет! Том делал это и делает в настоящем времени. Вот только... по факту Оскар решает, когда возражения Тома серьёзны и заслуживают быть услышанными, а когда нет. Мадам Фрей права. Гадство. Перекосило от понимания, что ему нечего возразить, вернее, возразить-то он может, но смысла нет, поскольку оба всё понимают.

- Может быть, хватит завуалированно называть меня насильником? – Оскар не отрицал, но и продолжать эту тему, развивать её более не хотел.

- Хорошо, что вы это поняли, - легко кивнув, бесстрашно сказала в ответ доктор Фрей.

Этого Шулейман не стерпел:

- Мадам, вы переходите черту, причём сильно.

- Я всего лишь помогаю вам разобраться в вопросе, который вы мне задали.

- Классно вы мне помогаете, - сардонически отозвался Оскар, откинувшись на спинку кресла. – Я спросил, почему Том заплакал, а в итоге вышло, что я его едва не насилую.

- Оскар, вы готовы меня выслушать? – вместо ответа спросила доктор Фрей.

Она более не видела смысла ходить кругами, Оскар понял то, что должен был понять, и более восприимчивым дальнейшая беседа его не сделает, наоборот, можно пережать, Оскар не тот, с кем работают шок-моменты, с ним продуктивнее вести диалог. Но право выбора остаётся за ним.

- Не уверен, что хочу этого, - сказал Шулейман.

Вопрос был иным. Мадам Фрей повторила:

- Оскар, вы готовы меня выслушать? Если нет, мы закроем эту тему, и вы останетесь при своих взглядах.

Тончайший манок. Раз – намёк на то, что он недостаточно силён и смел, чтобы узнать какую-то информацию. Два – интрига, неизвестность, которая таких как Оскар не пугает, а пробуждает исследовательский интерес. Выбор выбором, Лиза не могла заставить его измениться согласно полученной информации, но выслушать её он обязан.

- Ладно, говорите, - через паузу произнёс Шулейман, поджимая губы, поскольку понимал, что ничего хорошего не услышит.

Но отступать в самом конце поздно и как-то не комильфо, интересно же, что скажет мадам. Мадам Фрей склонила голову в кивке и, подняв взгляд к Оскару, начала говорить:

- Оскар, вы отчасти насилуете Тома, насилуете его волю...

Шулейман хотел возразить, но Лиза подняла ладонь в останавливающем жесте, и он, как ни удивительно, послушался, промолчал, слушая. Потому что, в конце концов, ему тоже это надо, ему это надо в первую очередь – а уж принимать или нет, что скажет мадам, решит потом, сначала нужно ознакомиться с информацией.

- Том глубоко травмированный человек, - продолжила доктор Фрей, - его травма куда глубже того, что он пережил в четырнадцать лет, так как насиловать его личность начали с самого раннего детства. Я не утверждаю, что Том воспринимает вашу близость как насилие, что ему неприятно, Том говорит, что ему очень хорошо с вами, и я склонна ему верить. Но дело в том, что у Тома совершенно размытые границы, его жизненный опыт – это поэтапное не-позволение ему быть отдельной, полноценной, здоровой личностью, разрушение целостности его «Я». У Тома нет глубинного понимания, что никто не имеет на него прав, кроме него самого. То, что вы не слушаете его, вернее, слушаете, когда считаете нужным, ещё больше размывает границы Тома, не позволяет им выстроиться. Личность и тело каждого человека неприкосновенны, но Том этого не понимает, так как в его жизни так никогда не было, он всегда находился в чьей-то власти. Я стараюсь помочь ему встать на путь здоровья, осознать свои границы, но если в жизни Тома ничего не изменится, то мои усилия по большей части будут напрасны.

- И что мне делать? – серьёзно спросил Шулейман.

Думая, что есть всего два варианта. Или он будет ломать себя – или ломать Тома. Первый вариант не мил и пресен до оскомины, заранее видится, что эти отношения завершатся стуханием и разрывом.

- Слушайте его, Оскар, - сказала доктор Фрей. – Том далеко не глупый, он интуитивно отчаянно борется за себя. Слушайте его, и Том сам подскажет, как с ним правильно поступать.

- Не хочется снова нарваться на клеймо сексуально озабоченного и вообще насильника, но мы в основном говорим о сексе, так что и я о нём скажу, напомню, что если я буду всякий раз слушать Тома, то не будет ничего. Я как-то не горю желанием своими же усилиями доводить до того, чтобы Том заскучал, снова начал мне изменять или вовсе свалил в закат. Или загнался, что я его не хочу. Том непредсказуемый, у него множество негативных вариантов развития событий.

- Оскар, в следующий раз, когда Том вам откажет, спросите его: «Ты на самом деле не хочешь?», - предложила мадам Фрей. - Желательно начните с обращения по имени. Вопрос побудит Тома задуматься, понять, чего он хочет, и дать личностный ответ.

Разумная рекомендация, объективно правильная. Но в любой объективности есть исключения индивидуальных случаев, которым общие меры не подходят. Оскар покачал головой:

- Если Том задумается после вопроса, он засомневается, и станет только хуже. При всём моём уважении к вашему профессионализму, а оно у меня, как ни удивительно, есть, несмотря на то что вы в грубой форме совокупляете моё эго, я знаю Тома намного дольше, чем вы. С ним это не сработает. Тома нельзя заставлять думать.

- А вы попробуйте, - мягко настояла доктор, слегка кивнув. – Раз спросите, два спросите... Даже если не сработает, со временем Том будет вам благодарен за внимание к его желаниям, его выбору. Но я уверена, что, привыкнув к тому, что вы спрашиваете, он сможет давать осознанные ответы. С Томом никто так себя не вёл, извините, Оскар, но вы тоже из списка этих людей. Потому Тома пугает человеческое к нему отношение, и ему нужно время, чтобы начать ориентироваться в нём и функционировать.

«Да ладно?!», - мысленно воскликнул Шулейман.

Никогда не рассматривал неприятное поведение Тома с такой точки зрения, но это очень похоже на правду, логично. Это, чёрт возьми, элементарно. Том кое-как привык успешно существовать в одной модели отношений и теряется и пугается, когда что-то меняется, ершась защитой и требуя вернуть привычную картину. Не вредный и бесчувственный Том, что причиняет боль в ответ на откровенность и человеческое отношение (вредный, конечно, но не в этом), он банально боится, а страх, как известно, побуждает бороться с его источником. Тома захотелось обнять и пожалеть, глупый он и всё ещё глубоко забитый, хоть во многом научился нормальности. Но обнять, может, и не получится, как пойдёт. Неважно, сейчас не об этом.

- Знаете, - сказал Оскар, - я пожалел, что задал вам вопрос, поскольку дальнейший диалог наш пришёлся мне весьма не по нраву, но я уже рад, что спросил. Вы дали мне ответ на то, что меня расстраивало, что Том не хочет, чтобы я просил у него прощения, не позволяет мне слабость.

Что мадам Фрей нравилось в Оскаре как в пациенте, это то, что он не боялся быть откровенным, понимал, что ему это – их работа – надо, сам делился сверх запроса, анализировал в диалоге.

- Я рада, что смогла вам помочь, - она склонила голову в лёгком кивке и затем посмотрела на Оскара. – Вы попробуете то, о чём я сказала?

- Попробую, - Шулейман также кивнул. – Вы открыли мне глаза на данный момент. Почему-то мне в голову не приходило, что Том растерян и боится, поскольку другой жизни не знает, а не нехороший такой.

И ошибки свои признаёт – почти идеальный пациент. Но и ему не чуждо отрицание, сопротивление, особенно ярко они проявляются на теме детства.

- Человек привыкает ко всему, в том числе негативному, но в ваших силах приучить Тома к другой модели отношений. Помните, что Том – отдельная личность с абсолютным правом на телесную автономию. Это будет первый шаг к его здоровым границам вне терапии. Помогите Тому, и это благотворно скажется на вашем союзе.

Шулейман постучал пальцами по колену, обдумывая их разговор. И сказал:

- У к вам ещё один вопрос. В ключе нашего обсуждения. Меня иногда тянет на агрессию, причём только с Томом, ни с кем другим мне никогда не хотелось схватить за волосы, грубо нагнуть, уткнув лицом в постель, и всё в этом духе. Как мне с этим быть, если я не должен проявлять к Тому никакого насилия? Я пробовал себя сдерживать, закончилось плохо, я не хочу себя ужимать.

- Договаривайтесь, - ответила доктор Фрей. – Проявление силы, проявление вашей над ним власти травмирует Тома, задевая его ранние травмы, но вы можете реализовать свою потребность в доминантности и агрессии в допустимых формах: частичное обездвиживание, шлепки, если Том считает это для себя приемлемым.

- Слушать Тома, договариваться. Меня никогда не привлекал БДСМ, но, похоже, мне придётся в него пойти, - хмыкнул Оскар. – То, что вы мне предлагаете, весьма напоминает данную практику.

- В основе БДДССМ лежат принципы добровольности, безопасности и разумности, а также уважения, что характерно для любых здоровых отношений. Так что да, я могу рекомендовать данную практику в качества способа упорядочивания и гармонизации ваших отношений.

- Обсуждать, договариваться – это, конечно, здорово, но не всем подходит. С Томом сложно разговаривать, он этого и не хочет.

- Умение разговаривать тоже навык, он развивается, - легко отбила мадам Фрей. – И, Оскар, не пытайтесь обсудить всё за один раз, Тому это будет тяжело, и скорее всего осознанной договорённости между вами не получится. Обсуждайте планы, например, не дальше одной недели.

Хорошо, что мадам это оговорила, поскольку Шулейман грешил желанием обсудить всё и сразу. Из чужих уст истина воспринимается иначе. И хоть чужие наставления Оскар всегда слал куда подальше, к мадам Фрей он был склонен прислушиваться, поскольку придерживался логики, что раз он здесь, добровольно здесь, то глупо включать бунтующего подростка.

Хорошо всё, что она говорила. Что наталкивало на мысли, умозаключения, правильные, простые, лежащие, казалось бы, на поверхности, которые и раньше понимать-то вроде бы понимал, но они ускользали из области разума и не использовались на практике. Что Том – другой человек, и нельзя его мерить по себе. Никого нельзя, ибо все люди разные, разные вселенные, каждая в своей черепной коробке, откуда транслируется вовнутрь и на весь внешний мир, но Тома нельзя особенно. Поскольку опыт Тома нестандартный, он не прошёл почти ничего из того, что составляет стандартный набор пути становления человека. «Я» Тома мягкое, не зацикленное в полноценность. Его границы напрочь размыты, сломаны – и границ других людей оттого, от отсутствия нормального социального развития тоже не понимает. Тут много чего вспоминалось, когда раздражался, злился на Тома, а его надо было просто понять. Не быть твердолобым, упёртым в то, что «я думаю так, значит, так у всех», и попытаться понять. Том не понимает своей ценности, его самооценка может быть высокой, но не имеет устойчивой основы и легко обрывается вниз под воздействием внешних стимулов. Любой человек ценен по факту своего существования – тут Шулейман не был согласен с мадам Фрей, но спорить не стал, оставив при себе своё куда менее человеколюбивое мнение; помимо общечеловеческой ценности Том обладает личными, неординарными заслугами, ценности которых тоже не понимает. Том ничем в себе не гордиться, не хвалит себя. Том не глупый – об этом сказала мадам Фрей, он способный, целеустремлённый, работящий, единственное – необразованный, но это не показатель ума, он вовсе не дурак. А Оскар как-то привык считать его глупым, снисходительно воспринимал его более низким по уму, развитию, опыту, и это подпитывало в Томе непонимание, какой он, своей ценности. Надо бы чаще хвалить Тома, говорить, что он красивый, талантливый, особенный, его неповторимый мальчик. Какой мальчик? Мужчина. Шулейман воспринимал Тома как мужчину, но порой забывалось, что Том и есть мужчина, такой же, как он, и всплывало это «мальчик». Мой мальчик. Поскольку о Томе ни по лицу, ни по телу, ни по поведению, образу мышления не скажешь, что он взрослый, не дашь его двадцать восемь лет. От Тома, как бы он ни загонялся по поводу возраста, по-прежнему во всех направлениях сквозило незапятнанной юностью. Довольно удивительно с учётом того, что кто только ни пытался его запятнать.

Вспомнилось, как был с ним груб. Как в Париже, после, да и недавно, в начале лечения, толкал Тома, бил по лицу. Бил нещадно, как равного себя, а Том не отвечал, Том никогда с ним не дрался, хотя мог бы, пусть он намного мельче и слабее, но у него есть навыки Джерри, а Джерри мог его, Оскара, уложить не силой, но техникой. Том мог ударить первым, темперамент у него во всем крутой, несмотря на внешнюю нежность, но никогда не дрался, смотрел большими глазами, испуганно и растерянно, словно не веря, что Оскар может причинить ему боль, снова и снова не веря вопреки опыту. Как можно такого бить, как можно бить того, кто намного слабее и не защищается? Гаденько как-то на душе. Оскар испытал отголосок того, что думал и чувствовал в прошлых их отношениях, браке – с Томом так нельзя. Нельзя, но себя не переделать, уже слишком взрослый, чтобы чудесные метаморфозы личности представлялись возможными. Нужно найти выход, компромисс, чтобы и не зажимать себя, что чревато перегревом и взрывом, и не доводить Тома до неверующе испуганных глаз.

Том, милый Том, какой же ты... Сложно с тобой, но без тебя не хочется. И даже если Том снова пойдёт в отказ, Оскар его не отпустит и будет за них бороться до победного конца. Они созданы друг для друга, как бы приторно это ни звучало, Оскар никогда бы не сказал этого вслух, и хоть порознь им может быть отчасти лучше, ни с кем и никогда им не будет так хорошо, как вместе.

- Оскар, у вас есть ещё вопросы о Томе? – спросила доктор Фрей.

- Нет.

- Хорошо. Перейдём к разговору о вас, - мадам Фрей облокотилась на край стола и взяла ручку.

Оскар цокнул языком:

- Хотел бы я отбрыкаться, но зачем-то же я сюда хожу, так что давайте, препарируйте и мучайте меня дальше.

- Похвально, что вы понимаете, что психотерапия нужна вам.

- Я не понял, как к этому пришёл, но как есть, - честно, саркастично высказался Шулейман.

Мадам Фрей ничего не сказала в ответ. Выдержала паузу и спросила:

- Оскар, вы можете лечь?

Шулейман удивлённо приподнял брови:

- Лечь?

- Да. Вы можете лечь? – повторила доктор Фрей, ладонью указав на кушетку.

Оскар взглянул в ту сторону и посмотрел на психотерапевтку:

- Мне здесь комфортно.

- Оскар, лягте, пожалуйста.

- Зачем? – Шулейман не понимал смысла этой просьбы. – Насколько я знаю, пациент на психотерапии выбирает удобное для себя место. Я выбрал кресло.

- Лягте, пожалуйста, - мадам Фрей ничего не объяснила, и это раздражало. – Вы сможете вернуться в кресло, если захотите.

Шулейман закатил глаза, не горел он желанием перемещаться на кушетку, но мадам достала. Не разуваясь, Оскар лёг на спину. Лежать ему было неудобно. Некомфортно.

- Оскар, вам удобно? – поинтересовалась доктор Фрей.

- Нет.

- Почему вам неудобно?

- Должна быть причина? – Шулейман выгнул бровь и взглянул на женщину. – Неудобно – это достаточно исчерпывающий ответ, свидетельствующий об ощущениях.

- Всегда есть причина. Назовите свою или, может быть, свои. Оскар, почему вам неудобно? – мадам Фрей могло долго повторять вопрос, намерившись услышать на него ответ.

Оскар понимал это и язвительно ответил:

- Кушетка жёсткая.

Неправда. Качества кушетки тут ни при чём.

- Никто не жаловался, - с наглой невозмутимостью сказала доктор.

- Вам ли не знать, что все люди разные, - вернул ей Оскар её слова.

- Вы не производите впечатление нежного человека.

- Внешность бывает обманчива.

- Значит, вам неудобно из-за жёсткости кушетки? – мадам Фрей притворилась, что поверила.

И Шулейман прекратил раскручивать эту ложь:

- Нет.

- Оскар, почему вам некомфортно? – доктор Фрей намеренно подменила слово.

Так как удобно – это о теле. Комфорт – это нечто большее.

Оскар не ответил, поскольку не мог ответить. Лежал с хмурым лицом, обращённым к окну. Почему ему некомфортно? Потому что тупо некомфортно. Всё. За самоанализ он сейчас не брался. Его уже проанализировала мадам Фрей.

- Оскар, дома вы ложитесь на протяжении дня?

- Да, бывает.

- Вы хорошо себя чувствуете, когда ложитесь дома?

- Да.

- Оскар, почему вам некомфортно сейчас?

- Вы должны знать, что каждому человеку комфортно проходить сессию по-своему: кому-то лёжа, кому-то сидя напротив доктора.

- Я знаю, и я спрашиваю о ваших причинах: почему вам комфортно сидеть напротив меня, но не лежать?

Доктор Фрей снова не услышала ответа, она его уже и не ждала.

- Оскар, вам некомфортно лежать на чужой территории в присутствии другого человека?

- Возможно, - ответил Шулейман через мощное внутреннее сопротивление.

Не «возможно». Да, твёрдое да, именно поэтому ему некомфортно. Оскару неприятно то, что чувствует, дискомфорт, как от одежды не по размеру, отторжение. Снова гадство. Сопротивление, отрицание – разве это о нём? Нет же, он всё о себе признаёт. Но мадам Фрей трогала то, что трогать нельзя, запускала пальцы в раны, надёжно похороненные в пластах прожитых лет, и он реагировал, как обычный человек. Будь ты хоть счастливчиком из списка Форбс, хоть парнем из трущоб, закономерности работы психики действуют одинаково.

Шулейман спокойно лежал в присутствии проституток, в присутствии Тома, когда ещё плохо его знал и тот был бесправной прислугой. В присутствии всех, кто заведомо слабее и ниже его, кто в его власти. Но здесь ситуация иная, территория чужая, чужое царство, и мадам не склонила перед ним голову, как ни пытался её продавить. Чёрт побери, она наверняка знала, что последует такая реакция, потому упросила его лечь.

- Оскар, почему вам некомфортно лежать на чужой территории в присутствии другого человека?

Никогда прежде Шулейман не испытывал таких сложностей с дачей ответов. Или, может быть, тому виной нежелание отвечать. Мадам Фрей вышла из-за стола, медленно подошла и встала вплотную к кушетке, над Оскаром. Взгляд его не изменился, не изменилось выражение лица, но тело напряглось. Намётанным взглядом легко можно отследить выраженное в мышечных сокращениях напряжение. Мадам Фрей смотрела на него и ничего не говорила.

Дискомфорт нарастал, поднималось раздражение. Мадам молчит и смотрит нечитаемым взглядом. Не став себя насиловать, Оскар сел, облокотившись на расставленные колени, смотрел на психотерапевтку тяжёлым, сильным взглядом, которым ничего не доказывал, но не позволял себя опустить. Впрочем, он уже опущен. Смотрит снизу. Это тоже неприятно, дискомфортно, Шулейман привык смотреть на людей сверху во всех смыслах.

- Оскар, не вставайте, пожалуйста, - наконец произнесла доктор Фрей.

- Опережая ваш вопрос о моих ощущениях, сидеть мне тоже некомфортно, - сказал в ответ Шулейман, не опуская взгляда.

- Ранее вам было удобно сидеть. Что изменилось?

- Кушетка мне ваша не нравится, - вновь съязвил Оскар. – Напомните мне купить вам новую.

- Вам некомфортно быть ниже женщины?

Под дых. Под рёбра. В правду. Шутковать расхотелось.

- Оскар, будь перед вами мужчина, вам было бы комфортнее? – тем временем доктор Фрей задала следующий вопрос.

Шулейман задумался и пришёл к мысли, что да, как ни странно, будь перед ним мужчина, он бы чувствовал себя спокойнее.

- Да, - признал он.

Мадам Фрей слегка кивнула и спросила:

- Оскар, почему вам некомфортно быть ниже женщины?

- Полагаю, никакому мужчине это не будет приятно, но вас наверняка не удовлетворит такой ответ.

- Почему же. Любой ваш ответ ценен и достоин внимания, - профессионально умаслила доктор Фрей. – Оскар, почему вы думаете, что любому мужчине некомфортно быть ниже женщины?

Шулейман пожал плечами и развёл кистями рук:

- Потому что я так думаю. Конечно, могут быть исключения, куда без них. Но мой взгляд на данный вопрос таков. На самом деле, я никогда об этом не думал, мне всегда было без разницы, кто женщина, которая рядом со мной, все они в любом случае были ниже меня.

- Вы считаете женщин по определению ниже мужчин?

- Уверены, что я отвечу искренне? – вопросил Шулейман и усмехнулся. – Отвечу. Нет, я не считаю женщин ниже мужчин, так-то разница в нас невелика, но быть ровней и тем более выше меня сложно, очень уж высок мой уровень по всем статьям.

- И тем не менее вам некомфортно просто от того, что вы сидите, а я над вами стою, - метко ударила словами мадам Фрей.

Усмешка на губах Шулеймана погасла, глаза сузились в прищуре, он не успевал контролировать свои реакции. Сложно это делать, когда тебя колют в нервы, как грёбанную бабочку насаживают на иглу, чтобы лучше рассмотреть.

- Оскар, почему вам некомфортно? – повторила доктор Фрей, глядя ему в глаза. И добавила: - Это из-за вашей матери?

Сука. Всё из-за неё. Мог бы уже привыкнуть, что на психотерапии всё из-за неё, всё из детства. Оттуда, где всегда был ниже, поскольку был ребёнком. Мама – та самая женщина, перед которой не смог стать сильнее, не успел, поскольку она рано ушла, а когда встретился с ней взрослым, она ни о чём не жалела, Оскар по-прежнему оставался для неё человеком, факт существования которого ей мешал. Человек, не сын. За всю память Оскара мама ни разу не назвала его сыном, только по имени. Он не получил отклика на свои чувства и удовлетворения не получил, когда отыгрывался за свою обиду и боль. И желание удовлетворения перекинулось на всех остальных. Та женщина, после которой все должны быть ниже его, действительно, Оскар не считал женщин за людей, он ими исключительно пользовался. Даже к подругам, которых любил, так относился: он выше и круче, они в его власти. Разве что Изабелла выступала исключением, с ней мог разговаривать по-другому, открывать душу без насмешки, поскольку она сама другая, она сумела успокоить его потребность в утверждении власти. И с ней единственной спал лишь тогда, когда они в юности пробовали встречаться, со всеми остальными подругами спал постоянно вплоть до появления в его жизни любви к Тому, а они и рады были, что тоже утверждение своей власти. Даже жаль, что у них с Из не вышло. Странная мысль, никогда прежде она не посещала. Интересно, связана ли обида на маму с тем, что смог построить отношения лишь с представителем своего пола, не будучи геем? Другой, ещё более интересный вопрос: хочет ли он это исправить? Шулейман мысленно усмехнулся. Вот смеху будет, если Том пройдёт лечение, определится, повысит осознанность и скажет, что готов пойти с ним и хочет прожить вместе всю жизнь, а Оскар ему в ответ: «Извини, дорогой, но я тоже вылечился и скоро женюсь на подруге».

- Оскар, вам не нужно всё время защищаться, - проговорила мадам Фрей. – Не все люди хотят причинить вам боль.

Никто не может быть выше его, он так решил. Никто не сможет его задеть, он заранее разносит любого потенциального противника. Ему не нужно подниматься – он не падает. Последний раз падал в начальной школе – на пол туалета, когда его били скопом. Раньше – в шесть лет, когда был маленьким перед папой и получил по лицу, не упал, конечно, но по ощущениям схоже. Больше никогда. Ему не больно, никто и ничто не в силах его покоробить, он непробиваемая скала. Если мир будет гореть в пламене армагеддона, Оскар будет смеяться.

- Оскар, вам не нужно утверждать своё главенство в отношениях с Томом, он не борется с вами за власть.

Как же, не нужно. Стоит расслабиться, как Том наносит какой-нибудь удар. Чёрт, что? Не связана ли вся эта тема с его отношением к Тому, с агрессией, которую никогда ни к кому не испытывал, а с Томом иногда подмывает быть грубым, показать, кто тут главный? Потому что Том другой, отличный от всех, кого Оскар когда-либо знал, на него не распространяется власть статуса и денег, в нём нет привычного преклонения. Том непокорный, по-особенному вольный, хоть его легко сломить и заставить слушаться. Парадокс. Том подчиняется животным инстинктам, только силой его можно поставить на колени, и Шулейман применяет к нему тупую грубую силу, ощущая своё бессилие как-то иначе получить над ним власть. Они совершенно разные, но отчасти Том похож с его, Оскара, опальной мамой. Похож непокорностью. Их обоих ничего не остановит, если сердце позовёт вдаль, даже то, что было мечтой.

Надо сворачивать и рефлексию, и эту беседу, а то неровен час дойдёт до того, что уже не Тому, а ему понадобится перерыв, чтобы подумать об их отношениях и себе в них.

- Оскар, вам могут причинить боль, но это не означает, что никому нельзя доверять.

- Окей, я понял, - кивнул Шулейман, выйдя из состояния, в котором помимо воли внимал каждому слову мадам. – Не один Том у нас больной, во мне тоже травма на травме и перекос на перекосе. Своим раздутым эго и доминантностью я компенсирую боль и обиду мальчика, которым был. И? Я всегда был таким и меняться не хочу.

- Бесспорно, личность, сформировавшаяся под действием нездоровых факторов, тоже личность, - мадам Фрей также склонила голову в кивке. – Я не смогу открыть в вас другое «Я».

- Отлично, значит, сворачиваем эту тему, вы и так у меня в голове бардак навели. Знаете, до чего вы меня довели? До мысли, что, может, я не могу строить отношения с женщинами из-за мамы, а не люблю Тома, меня же ни до него, ни после не привлекали мужчины.

- На этот вопрос можете ответить только вы.

Шулейман снова кивнул, удовлетворённый тем, что мадам Фрей ограничилась тактичным ответом. Но не преминул высказаться:

- Если из-за вас я расстанусь с Томом, я вам этого не прощу.

- Если в результате нашей с вами работы вы бросите Тома, мне придётся с ним объясниться, а Том человек вспыльчивый, так что я буду наказана.

Оскар улыбнулся, усмехнулся себе под нос, прикрыв веки. И сказал:

- Мне нравится ваше чувство юмора.

- Доктору без чувства юмора никуда.

Шулейман хлопнул себя по коленям и поднялся на ноги:

- Раз мы договорились, сессию можно считать оконченной.

- Нет, она не окончена, - твёрдо сказала доктор Фрей.

- Вы уверены, мадам? – Оскар приподнял брови, прямо глядя на неё. – Я ухожу.

- Оскар, сядьте.

Шулейман обернулся. Ему показалось, или эта мадам только что попыталась ему приказать? Доктор Фрей непреклонно и спокойно смотрела на него.

- Оскар, сядьте, - повторила она.

- Не хочу, - Оскар решил ограничиться таким ответом, даже интересно, как она будет его убеждать продолжить сессию.

- Если вы сейчас уйдёте, я вас больше не приму.

- И? – как-то не впечатлила угроза. – Так-то это вы меня убедили с вами работать, не я к вам рвался.

Мадам Фрей сложила руки под грудью, обняв себя ладонями за локти:

- Вы меня не дослушали. Если наша с вами работа закончится, я откажусь от Тома.

Шулейман удивлённо выгнул брови и затем сощурился:

- Это типа шантаж?

- Это здравый смысл, - спокойно отвечала доктор. – Без вашей работы результаты Тома не закрепятся, так что продолжать тратить на него время и силы нецелесообразно. Возможно, другой, менее принципиальный специалист тоже сможет найти с Томом общий язык.

- Не очень-то этично бросать пациента в середине лечения, - хмыкнул Оскар.

- Терминальных больных не спасают.

- Это Том терминальный больной? – Шулейман маленько охреневал от наглости и циничности высказываний этой мадам.

- Нет, ему можно помочь, но в сравнении с другими пациентами, на кого я могла бы потратить время работы с ним, состояние Тома терминально.

Оскар вновь сощурился:

- Вы блефуете.

Мадам Фрей пожала плечами, вернулась за свой стол и начала записывать что-то в блокноте, более не обращая на Оскара внимания.

Разум говорил, что это развод, манипуляция, причём очевидная, довольно топорная, не ведись, не поддавайся, но чёрт побери. Выругавшись, Шулейман вернулся и сел на кушетку, вперился в психотерапевтку ртутно-тяжёлым, испепеляющим взглядом, давая понять, что думает о её методах. План удался. Их диалог и послание Оскару – уже работа над тем, о чём они говорили ранее, о чём мадам Фрей не скажет. Цель – чтобы Оскар подчинился, пробить его нездоровую линию «я всегда главный и только я решаю, что мне делать». Доктор Фрей положила ручку и сложила руки на столе, подняв взгляд к пациенту.

Шулейман в упор не понимал, почему он всё ещё здесь, почему он снова сидит на этой кушетке, почему не послал мадам с её условиями куда подальше. Понимал же – мадам Фрей блефует, да даже если и нет, то что? Можно подумать, она единственная толковая специалистка в мире и Тому гарантированно больше никто не поможет. Ладно, ради Тома мог бы остаться, ему действительно никто так не помогал, и Том был бы очень расстроен отказом от него любимой психотерапевтки. Но она же лгала. Всё понимал и как минимум из принципа должен был уйти, поскольку никто не может ему указывать, никому не по зубам его шантажировать. Но что-то побудило послушаться, что-то необъяснимое.

Мадам Фрей действительно блефовала. Не бросила бы она Тома и от дальнейшей работы с самим Оскаром не отказалась. Если бы Оскар ушёл, пришлось бы придумывать, как выкрутиться из этой ситуации, чтобы и работу продолжить, и не уронить свой авторитет в его глазах, что губительно для психотерапевтической работы. Но не придётся. Оскар сыграл в точности по задуманному ею сценарию. Молодец, Оскар, ты в терапии.

- Я в полушаге от того, чтобы начать вас ненавидеть, - поделился Шулейман, на пальцах показав, насколько малое расстояние отделяет его от упомянутого жгучего чувства, десять сантиметров.

- Психотерапевты нередко сталкиваются с негативными чувствами в свой адрес, такова наша работа.

- Тяжёлая у вас работа, - сказал Оскар и без перехода спросил: - Что дальше? Зачем мне снова сидеть здесь? Снова будете надо мной стоять?

Вместо ответа на вопросы мадам Фрей произнесла:

- Лягте, Оскар.

- Ещё лучше, - Шулейман цокнул языком, закатив глаза.

- Оскар, вы уже попробовали и поняли, что не умрёте. Что вам мешает лечь сейчас?

- Можно подумать, до этого я думал, что умру, - фыркнул Оскар.

- Я намеренно утрировала. Видите, сколь безосновательно ваше нежелание?

- Будете мне рассказывать, что я должен чувствовать? – Шулейман выгнул бровь, неотрывно глядя на психотерапевтку.

- Рассказываю, что некоторые ваши чувства не имеют настоящей основы, - спокойно сказала доктор Фрей.

- Всё в человеке основывается на опыте, так что мои чувства имеют основу, - парировал Оскар.

- Да, человек основывается на своём опыте, но его взгляды, поведение и тем более чувства меняются со временем и в зависимости от обстоятельств. Если же что-то остаётся в неизменной, закостенелой форме, значит, там имеет место травма, с которой нужно работать.

Удар в гонг. Этот маленький раунд Шулейман проиграл. По части знаний в области психотерапии мадам Фрей его превосходила. Ещё один неприятный момент – он ей умный ответ, а она ему ещё более умный ответ, показывающий, что сам дал ей информацию для постановки диагноза.

- Оскар, лягте, пожалуйста, - добавила доктор Фрей, - не нужно тянуть время. Я не причиню вам вреда.

- Не нужно разговаривать со мной как с ребёнком, который боится укола, - отозвался Шулейман и всё-таки лёг.

Мадам Фрей вновь покинула своё место, подошла к нему.

- Оскар, что вы сейчас чувствуете?

- Я чувствую себя лучше, - ответил тот. – Вы меня уже так разнесли, что напрягаться мне глупо.

Не оттого, отнюдь не оттого Оскар почувствовал себя лучше в ситуации, которая полчаса назад вызывала в нём мощный дискомфорт. Но об этом Лиза тоже не скажет. Пациентам не нужно знать тонкостей терапевтического процесса, что умещаются в голове специалиста. По крайней мере, без запроса.

- Оскар, почему вам некомфортно лежать на чужой территории в присутствии другого человека? – повтор, подведение итогов пройденного блока, чтобы пойти дальше.

- Если верить вам, мне некомфортно, поскольку я всегда нахожусь в состоянии защиты и должен быть главным и самым сильным, чтобы никто не смог причинить мне боль, а положение лёжа по определению делает уязвимым.

- Оскар, в чём причина вашего недоверия к миру?

- В маме. Потом и папа подсуетился. Школа... Много чего. У меня не было выбора не быть сильным. Вернее, выбор у меня, конечно, был, но результат бы получился куда более плачевный, - Оскар усмехнулся, представляя себя человеком типа Тома.

Убогая картина. Тому глазки в пол и прочее к лицу, но не ему. Чего бы он добился, будь размазнёй, лелеющей свои раны? Ничего, кроме комплекса неполноценности. В том числе поэтому Шулейман не жаловал психотерапию – она слишком всё усложняет. У всех есть то, что можно назвать травмой, зачем их разбирать по косточкам, забираясь в глубокое детство? Исключением служат тяжёлые травмы, как у Тома, там нужна помощь специалиста. И то не факт, жил же Том как-то без психотерапии, нормально жил. Но сейчас Тому лучше на психотерапии, и Оскар тоже регулярно сюда приходит, так что – продолжаем.

- Оскар, вы не простили маму? – мягким, грудным голосом, который успокаивал и дарил ощущение уюта на подсознательном уровне.

- Наверное, нет, - признал Оскар тоном, лишённым каких-либо ярких чувств.

- Оскар, что вы чувствуете к маме?

- Ничего, и в этом вся проблема, - хоть ему не нравился этот разговор, не нравилась психотерапия как явление и не нравилось копаться в себе с чужой помощью, утрачивая амплуа непробиваемого, которому на всё плевать, Шулейман отвечал осознанно, с присущей ему честной прямотой. – Чувствуй я обиду, с этим можно было бы что-то сделать, с чувствами можно работать, но не с их отсутствием. Я встречался с мамой, пробовал прояснить отношения и закрыть прошлое, но и тогда, по сути, ничего не чувствовал. Эти встречи-разговоры были для галочки, «чтобы освободиться». Мы чужие друг другу люди, на том мы и разошлись; если я был не против впустить маму в свою жизнь, то она не выразила никакого желания поддерживать со мной связь, даже от денег отказалась, я ей по-прежнему не нужен. Я могу представить, что в моём детстве мама не ушла, и мне не видится ничего хорошего, её уход был логичным завершением той ситуации, я ей даже благодарен, поскольку после её ухода стало лучше. Не считая того, что папа слетел с катушек, - Оскар усмехнулся. – Потом, когда я подрос и уже меньше зависел от папы, стало вообще здорово. Представить маму другой я не могу, другой я её не видел, другой она никогда и не была. Она такая, какая есть. Я не могу представить, что я рос в другой семье, с тем же статусом, но нормальной.

«Не могу представить, что я рос в нормальной семье» - самое главное признание, отражающее то, насколько глубока в нём дыра. Глубока настолько, что воображение бессильно, он даже представить не может, как это, поскольку никогда этого не видел, не ощущал. Нормальная семья – произнесено обычным голосом – крик на весь мир. Нормальная семья – корень взрослой мечты о простом счастье под названием «семья». Человек, у которого есть всё, мечтает о том, чего у него никогда не было, чего ему бесконечно не хватило – о нормальной семье, в которой люди любят друг друга.

- Поэтому я не понимаю, зачем вы упорно разбираете тему моих отношений с родителями, - Шулейман взглянул на мадам Фрей. – Зачем лечить то, что не болит?

- Печень не болит до тяжёлой стадии поражения. Не нужно проходить диагностику и лечить орган на более лёгких стадиях заболевания?

Доступно и точно. И хоть Оскар не согласился с мадам Фрей, но и спорить не стал.

- Оскар, я до вас дотронусь, - не вопрос, уведомление.

С чего бы? Шулейман посмотрел на мадам:

- Нет.

- Оскар, я до вас дотронусь.

- Мадам, вы меня слышали? Нет.

- Я дотронусь.

Доктор Фрей опустила ладонь Оскару на грудь, глядя при этом в лицо. Рискуя, поскольку у пациентов в психотерапии снижен самоконтроль, обнажены, обострены чувства, и реакция может быть аффективной – агрессивной, а если Оскар ударит со всей силы, придётся плохо. Шулейман не ударил, не оттолкнул. Его глаза вспыхнули удивлённым негодованием, но не более. И на смену негодованию пришло странное, непривычное ему смирение. Оскар понимал, почему мадам Фрей вздумала прикоснуться к нему и в итоге сделала это без разрешения.

Продолжение продавливания и демонстрация того, что вторжение в зону его уязвимости не обязательно несёт угрозу и вред. Действие в стерильно-безопасных условиях психотерапевтического кабинета не очень показательно для жизни, но в качестве первой пробы подходит идеально. Место прикосновения выбрано не случайно. Прикосновения к груди могут быть более интимными и потому нежелательными от посторонних, нежели касания к гениталиям. Так как в грудной клетке располагаются жизненно важные органы, угроза которым – прямая угроза жизни.

Шулейман сел, когда мадам Фрей убрала руку. Хватит с него лежать, пусть хоть что говорит мадам, этого более не нужно. Точно почувствовал, что эту страницу можно перелистнуть в пользу следующей. Ничего более не говоря, доктор Фрей погладила его по голове, по волосам, ласковым, материнским жестом. Хоть был уверен, что понимает, что она делает, наконец-то может предугадать её шаги, этого Шулейман не ожидал, что отразилось на лице, во взгляде, брошенном к женщине. Потому что какого чёрта? Что за жест, ещё и без спроса и без оглядки на последствия? Его никогда никто так не гладил. Он ей что, мальчик, котик?

Подчинение его воли, выбивание трещины на его непробиваемой защите, которой окружил себя с юных лет – достаточно одного раза, чтобы он увидел другой вариант самоощущения и поведения, увидел разницу; чтобы запустить процесс. Оскар не изменится за один сеанс, даже если продолжать работу в данном направлении, не факт, что изменится, но он сможет вернуться к этим минутам и вспомнить, что мог по-другому, что пригодится ему в жизни. Не обязательно доверять всем, но нужно понимать, что нет причин не доверять никому. Нужно иметь точку опоры, точку изменений, опираясь на которую сможет повести себя по-другому. Это мадам Фрей ему и давала. Плюс текущим прикосновением обращалась к детской части его личности, подготавливая Оскара к завершающей части сессии.

- Оскар, закройте глаза, - попросила доктор Фрей.

Шулейман скептически приподнял брови:

- У меня нет желания участвовать в играх с воображением и подсознанием.

- Я не собираюсь задействовать ваше воображение и трогать подсознание.

Не собирается, так как со стороны Оскара не потребуется сознательных усилий. Его психика уже готова к воздействию. Должна быть готова, всегда есть место для осечки, потому уверенной на сто процентов быть нельзя, особенно с таким скептически настроенным, обороняющимся пациентом, который также прекрасно осведомлён о закономерностях психических процессов, что позволяет ему сопротивляться на профессиональном уровне.

- Пожалуйста, закройте глаза. Оскар, верьте мне.

Оскару не нравились все эти мягкие, баюкающие формулировки «верьте мне», «доверяйте мне», «не бойтесь», не нужно его расслаблять, он и сам сработает, если действие будет иметь аргументацию. Но глаза он закрыл, думая, что ничего из этого не выйдет, но, если мадам Фрей так хочет, пусть попробует, заодно узнает, что же она теперь задумала.

- Оскар, скажите это, - произнесла доктор Фрей, бесшумно сев рядом с ним.

- Что сказать? – Шулейман повернулся на её голос.

- Что вы обижены на маму.

- Я не обижен на неё.

- Если чувство не ощущается, это не значит, что его нет. Скажите, это ведь несложно.

Оскар вздохнул и сказал:

- Я обижен на маму.

Нет чувств в словах.

- Ещё раз, - сказала доктор Фрей.

- Я обижен на маму, - повторил Шулейман.

Хм. В темноте закрытых глаз это... начало как-то ощущаться.

- Я обижен на маму.

Мадам Фрей подалась вперёд и обняла его, склонив голову Оскара к своей груди. Важная деталь – она должна восприниматься выше, больше. Как взрослый человек для ребёнка. От удивления Оскар перестал дышать, напрягся. Лиза чувствовала напряжение его тела, жёсткость мышц и, предупреждая сопротивление, успокаивающе погладила по спине. По широкой, мускулистой, жёсткой спине давно взрослого мужчины, в руках которого сконцентрирована огромная власть, но и он когда-то был маленьким мальчиком и нуждался в поддержке, заботе, тепле. Нуждался и не получил. Либо Оскар сейчас оборвёт контакт, либо примет её, и получится терапия.

Отторгающее напряжение, достигнув максимума под мягкой ладонью психотерапевтки, пошло на спад. Шулейман сам не понял, как напряжение начало утекать, словно открыли шлюз, как опустились плечи, вошло в умиротворённый ритм дыхание и сердцебиение, и почему даже не попытался, не возникло мысли сменить расстановку сил – поднять голову, распрямить спину, быть выше и позиционно главным. Что уж теперь сопротивляться. Оскар тоже обнял мадам Фрей.

Странное чувство – быть в объятиях, принимать, а не вести. Так сразу и не определиться, приятно ли это. Нет, всё-таки приятно. Странно, как женщина, которая на порядок меньше, может полностью обхватить, окутать теплом.

- Оскар, прости меня.

Это не мадам Фрей говорит. Это говорит его мама, и не сработал разум, что мама никогда бы так не сказала. Она не считает себя в чём-либо виноватой. Она обнимает его и просит прощения. Ничего не исправить в прошлом, но слова могут быть очень важными.

По щелчку спущенного тумблера, открытых клапанов, разом в груди буря чувств, подпирает к горлу. Не сглотнуть, горло в спазме. Пальцы в судороге на женской спине.

Телесно-ориентированная терапия вкупе с элементом терапии через перенос. Оскар не смог и не сможет обрести успокоение в разговорах с мамой, так как ей это не нужно. Но мадам Фрей может заместить собой для него материнскую фигуру. Чувствам для работы желателен, но вовсе не обязателен оригинальный объект.

- Оскар, прости меня за всё.

Ладонью ласково по спине, по затылку – это такой материнский жест. Биение сердца, которое слышит. Как слышал, когда мама носила его под сердцем – единственное время, когда она всегда была с ним. Удивительно, что мама не изловчилась родить его на пару месяцев раньше, чтобы скорее освободиться. Обнимала ли его так мама когда-нибудь? Никогда. Обнимал ли его папа? Никогда. Обнимал ли его кто-нибудь? Никто. Никогда. Только Эдвин пытался, когда он в двенадцать вернулся домой, но Оскар уже не дался. Ему уже этого было не нужно. Про папу и говорить нечего, на все его попытки сблизиться Оскар кривил рот в усмешке и хотел от папы только денег и чтобы он не лез в его жизнь. Как папа и делал, когда восьми, девяти, десяти, одиннадцатилетний Оскар как-то где-то там выживал.

Бесконечность минут, не смог бы сосчитать время. Но момент закончился. Шулейман поднял голову и отстранился. Таким его ещё никто не видел, даже Том. Ни фирменного прищура, ни усмешки, ни выражения сильного и расслабленно уверенного в себе победителя по жизни. Лицо мягкое и по-детски растерянное. Гордый, своенравный лев, которого победила обычная кошка. Оскар смотрел на мадам Фрей, словно без слов задавая множество вопросов.

Не заплакал, нет. Но ощущал что-то очень похожее на влагу. Забыв, что никогда так не делает, Оскар утёр нос тыльной стороной ладони и наконец отвёл взгляд. Ему есть очень много, о чём подумать. Что это, чёрт побери, было?

- Это останется между нами. Я чту принцип конфиденциальности, - напомнила доктор Фрей, поскольку Оскару наверняка непросто ужиться с тем, что только что произошло.

- Я заметил, - усмехнулся Шулейман, возвращаясь к своему нормальному состоянию. – Вы мне всю информацию о Томе не соглашаетесь рассказывать ни путём подкупа, ни угроз.

Чтобы полностью восстановиться, требовалось больше времени. Сорока минут до конца сессии как раз хватило.