Психо

А я роняю небо на Землю,
Да, я роняю небо на Землю.
Я роняю эту боль, мне не нужен алкоголь —
Мне нужна твоя любовь.

Анна Плетнёва, Воскресный ангел©

- Доктор Фрей, я не хотел разводиться, - говорил Том, заламывая руки на кушетке. – Я не хотел быть в браке, но и разводиться не хотел, ни в коем случае не хотел уходить от Оскара, а Джерри нас развёл.

Из раза в раз, не осознавая, почему и за что борется, а рассматривая свои вопросы как внимательность и любопытство с желанием разобраться, Том через разные темы заводил разговор «а может, мы с Джерри всё-таки больше, чем разные стороны моей личности?».

- Я не хотел, - повторил Том, покачав головой. – Но Джерри всё равно это сделал и причинил мне боль и страдания.

- Том, как выйти из брака? – спросила в ответ мадам Фрей.

- Развестись. Но я не хотел разводиться, - Том опять покачал головой. – Я только хотел не быть в браке.

- Том, каким способом можно перестать быть в браке, находясь в нём?

Глубоко внутри дёрнуло – предчувствие правды, которая ему не понравится. Которую на самом деле знает. Каждый знает правду о себе, вопрос лишь в осознании, есть оно или нет.

- Через развод, - повторил Том единственный возможный вариант ответа.

Вообще единственный, поскольку выход из брака один – развод. Ещё аннулирование брака, что по сути своей то же самое – официальное прекращение существования брачного союза.

- Выйти из брака можно только путём развода? – произнесла мадам Фрей в форме вопроса, чтобы Том ответил.

- Да. Но я не хотел разводиться.

- Почему?

- Потому что я не хотел обидеть Оскара. Я понимал, что дело во мне, Оскар всё для меня делает, для него важно, чтобы мы были женаты, и я не хотел задеть его чувства.

- Но ты не хотел быть в браке?

- Не хотел, - подтвердил Том то, что психотерапевтке давно известно. – Мне было тяжело от непонимания, как существовать в браке, и меня гнели все эти узы, обязательства, которые подразумевает брак. Сейчас я понимаю, что нет никаких писаных правил, ограничивающих свободу, только сами люди определяют, что в их семейной жизни уместно, а что нет; что брак никак не меняет отношения двух людей. Но тогда я сложно воспринимал все эти изменения, я не тянул брак, я просто не был готов к этому этапу.

- Том, ты не хотел быть в браке, но и разводиться не хотел? – уточнила доктор Фрей, плавно ведя его к моменту истины.

- Да.

- Потому что не хотел задеть чувства Оскара?

- Да.

- Поэтому ты считаешь свершившийся развод проявлением независимости Джерри от тебя?

- Да, - снова подтвердил Том. – По-моему, выглядит именно так. Джерри пошёл против моего желания и спровоцировал сложный период в моей жизни, вследствие которого я сейчас здесь.

- Том, твоим желанием был развод, Джерри его исполнил, - сказала доктор Фрей.

Том открыл рот и закрыл, расширив глаза. Мадам Фрей продолжила, подробнее раскрывая тему:

- Том, ты не хотел быть в браке, но и разводиться не хотел, в чём очевидное противоречие. Давай разберём его причину. Ты сказал, что для Оскара брак между вами был важен, потому ты молчал о своём нежелании быть в нём, чтобы не задеть чувства Оскара. Том, ты хотел развестись, но по указанной причине это желание было неприемлемым для тебя, поэтому ты хотел «не быть в браке», поэтому ты и сейчас так говоришь. Ты не можешь признаться в желании, которое счёл неприемлемым, так как ты хороший, мы уже касались данной темы. Но у тебя есть «антагонист», Джерри – «плохой», он может совершать то, что ты можешь себе позволить. Поэтому Джерри претворил в жизнь твоё отрицаемое желание и вывел тебя из брака, в котором ты не хотел быть.

Том смотрел на неё растерянно, разбито, хлопая большими глазами. Казалось, может расплакаться. Потому что самый стабильный мир – мир прошлого, мир памяти – в очередной раз повернулся новой стороной, изломился, вскрывая то, что скрыто. Очередной сдвиг внутренних плит, из которых строится личность. Нужна большая смелость, чтобы признать себя «нехорошим».

- То есть я хотел развестись?

- Да, Том, хотел, - сказала доктор Фрей. – Твоё «не хочу быть в браке» и есть желание развестись, выраженное в более мягкой, бездейственной форме.

- Да, я хотел не быть в браке, что то же самое, что развестись, - сжимало, корёжило внутри от этого признания, которое ещё не укоренилось, не прошло полный путь осознания, принятия, встраивания в личность. – Но я не хотел уходить от Оскара, а Джерри это сделал! – Том уцепился за эту, как ему казалось, неопровержимую разницу.

Он ведь вправду не хотел, совсем не хотел. Поэтому, как только проснулся разведённым вдали от Оскара, начал кампанию по возвращению. Почти сразу, сначала погоревал, посокрушался, но это естественная реакция на расставание и все те тяготы одиночества, чувства вины, бедности, что к нему прилагались.

- И не только из-за разлуки с Оскаром, из-за некрасивого, неправильного расставания мне было плохо и тяжело, но и из-за всего остального, - продолжил Том, эмоционально распаляясь. – Джерри бросил меня одного в чужой стране – и не какую-нибудь тёплую, приятную выбрал, где мне было бы немного легче, а Англию, Лондон! Оставив мне всего несколько тысяч на карте, а информацию о счетах, куда перевёл деньги, скрыл от меня, чтобы я не мог ими воспользоваться. А я не понимал, что денег мало и они закончатся, больше не будет, я не умел распределять деньги, да и сейчас не очень-то умею. В итоге я оказался на улице, потому что у меня не было денег продлить аренду квартиры или снять другую. Мне пришлось начать с самого начала, с низов, чтобы заработать на жизнь и заработать себе имя, потому что это был мой единственный шанс встретиться с Оскаром и всё ему объяснить – встретить его на модном показе, куда ещё надо попасть! Потому что Джерри номер телефона и адрес Оскара тоже скрыл от меня, а когда я его номер добыл, оказалось, что Оскар меня и всех моих родных заблокировал.

- Том, скажи, как ты думаешь, Джерри мог развестись с Оскаром мирно, не уходя от него? – спросила доктор Фрей, соединив пальцы домиком.

Том задумался – а думать и не нужно, ответ очевиден и однозначен. Нет, Оскар не дал бы Джерри развода, потому что не хотел разводиться с ним, Томом, и из вредности перед Джерри.

- Нет, - сказал Том. – Оскар не согласился бы на развод.

- Том, как ты думаешь, Джерри мог выиграть суд по бракоразводному процессу, чтобы развестись и остаться жить с Оскаром?

- Нет.

Без шансов. В мире есть крайне мало людей, кто способен выиграть суд против Оскара, если он того не хочет, Том и вместе с ним Джерри в этот список не входят. Не подключи Джерри Пальтиэля, никакого развода Джерри не смог бы добиться.

- Но Джерри мог бы объяснить Оскару, что развод нужен мне, мне так будет лучше, Оскар бы согласился развестись, - добавил Том. - Тогда он готов был сделать для меня всё, даже если нужно переступить через себя.

- Полагаю, такой вариант мог быть возможен, - мадам Фрей склонила голову в лёгком кивке. – Том, представь, что Джерри с Оскаром договорились о разводе, развод случился, Джерри «ушёл», исполнив свою миссию, и ты остался жить с Оскаром. Что бы ты чувствовал?

Том отвёл взгляд, вдумываясь в обрисованную ситуацию, пытаясь прочувствовать себя в той, не случившейся, увы, более гладкой реальности.

Увы?..

- Неловкость, - озвучил Том первое пришедшее чувство. – Я бы ощущал неловкость в этой ситуации, со временем начал бы испытывать чувство вины и сожалеть. Не о том сожалеть, что мы развелись, а о том, что нам пришлось это сделать, что Оскар пошёл на это ради меня, ущемив свои чувства.

- Сейчас ты испытываешь чувство вины?

Том покачал головой:

- Нет. Раньше испытывал, оно и толкало меня вперёд, но сейчас уже нет.

- Что изменилось?

Том пожал плечами:

- Много времени прошло, много всего случилось. Я искупил свою вину, я прошёл сложный путь во имя возвращения к Оскару, во имя его прощения. И в Париже Оскар очень некрасиво со мной поступал, да и потом тоже – обман с Терри, тот розыгрыш. Я не виню Оскара за Париж, за остальное... не знаю, виню я его или нет, но зла я на него не держу. В общем, мы квиты и можем жить дальше.

Сам того не зная, он ответил на своё последнее несогласное недоумение. Доктор Фрей помогла ему прозреть:

- Том, важен не сам факт наличия/отсутствия отметки о браке, а твои эмоции. Как ты считаешь, останься ты с Оскаром и с чувством вины, можно было бы считать миссию Джерри выполненной?

- Нет, - безрадостно ответил Том.

- Верно, Том, миссия Джерри не была бы выполнена, так как его миссия – исправить то, что делает тебя несчастным, что мешает тебе жить. Потому Джерри пошёл таким путём. Это было необходимо тебе.

- Хотите сказать, что я хотел всего того, что Джерри мне устроил? – Том нахмурился, не желая верить.

- Да, Том. Ты хотел развестись, но не мог себе в том признаться – Джерри вас развёл. Ты бы всё равно не смог жить с Оскаром спокойно после развода – Джерри вас разлучил. Это в принципе правильный ход, поскольку зачастую людям в сложных обстоятельствах лучше разойтись и побыть порознь до стабилизации ситуации, чтобы не испортить отношения окончательно и вернуться к ним с более ясной головой. Да, близкие люди помогают нам пережить тяжёлые времена, но если причина внутри, то она продолжит разъедать и самого человека, и тех, кто с ним рядом. Например, сейчас происходит похожая ситуация – вы с Оскаром разъединились, ты проходишь лечение и разбираешься в себе независимо от него, и это наиболее благотворный подход. Будь вы изначально в совместной терапии, она бы не дала значительного эффекта. Так как без здоровой основы никакое сооружение не выстоит – нужно проработать личные проблемы, прежде чем переходить к работе над отношениями. И насчёт всего, что следовало за разводом – Том, разве ты не хотел свободы? Не хотел узнать, на что способен сам, без Оскара, без Джерри? Не хотел попробовать независимую жизнь без чьего-либо контроля, без поддержки?

Как психотерапевтка это делала? Читала в нём то, что сам проглядывал, забывал за «неважностью». Чувствуя себя неясно-неприятно, Том отвёл глаза:

- Да, я хотел. Но не всерьёз, не настолько, чтобы хотеть уйти от Оскара в свободное плавание, - Том вернул взгляд к психотерапевтке. – Я просто иногда думал, что не знаю, каково это быть свободным, ни от кого не зависящим.

- Это побочное условие, дополнительный плюс, - пояснила доктор Фрей. – Главное условие выбора Джерри – избавление тебя от чувства вины. Том, ты очень совестливый человек, ты не можешь самостоятельно преодолеть чувство вины – тебе необходимо искупить свою вину. Джерри дал тебе такую возможность, так как иначе ваш с Оскаром развод не имел бы смысла, и заодно дал тебе возможность пожить другой жизнью, чтобы ты мог сравнить и выбрать то, что тебе действительно больше подходит, больше нравится, а не то единственное, что ты знаешь. В психологии есть такое утверждение – человеку необходимо пожить одному, прежде чем вступать в серьёзные отношения с совместным проживанием, создавать семью. То есть если человек из родительской семьи сразу попадает в свою собственную, супружескую семью, то у него, грубо говоря, нет выбора, он не знает, как жить иначе. По сути, ты всегда жил в «родительской семье» - сначала с Феликсом, потом с Оскаром, который во многом исполнял с тобой функции родителя, опекуна. Человеку нужно попробовать одиночество, чтобы понять, чего он хочет, чтобы захотеть быть с кем-то – или не быть, наличие любого рода отношений в жизни человека необязательное условие для счастья, всё индивидуально. Так ты, пожив один, не на всём готовом, смог понять более полно, чего ты хочешь, чем когда знал альтернативы лишь на уровне представлений. Сомневаешься ли ты сейчас, чего хочешь?

- Нет, - тихо ответил Том, нехотя подтверждая, что психотерапевтка во всём права.

Больше не сомневался, что хочет быть с Оскаром – не факт, что согласится на жизнь с ним в нынешних обстоятельствах, но если их не учитывать, то хотел.

Так и приходи на психотерапию – тебя разберут по косточкам, переберут внутренности, всматриваясь в нутро глазом-микроскопом, и вскроют все скрытые нарывы. Заставят посмотреть себе в глаза. Паршиво от мысли, что он никакая не жертва своей коварной альтер-личности, а обыкновенный трус, которому необходим посредник между собой и своими желаниями, на исполнение которых не хватает духа. Конечно, быть бедной овечкой намного легче, эта незавидная позиция на самом деле весьма удобна. Том обнял себя за плечи и отвернулся к окну, кривя уголки поджатых губ.

Мадам Фрей некоторое время внимательно наблюдала за ним и произнесла:

- Том, позволь себе быть «плохим». Я намеренно беру слово «плохой» в кавычки, так как в действительности это не плохо, это жизнь. Никто не идеален, нам свойственно совершать ошибки, не соответствовать собственным ожиданиям о том, как надо и правильно, и обижать близких людей. Позволь мальчику-Тому свободу быть полноценной, а не одобряемой, удобной личностью.

Внезапно Том всхлипнул, зажмурился, опустил голову, сильнее сжимая пальцы на плечах.

- Вы думаете это из-за Феликса?

- Думаю, да. Том, я недостаточно знаю о твоём детстве, но известно, что тебе приходилось играть определённую роль, которую Феликс на тебя возложил, ты должен был быть хорошим и не разочаровывать.

Новый всхлип, слёзы по щекам. Том расплакался неожиданно для себя, закрыл ладонями лицо, горбясь, качнувшись вперёд-назад. Ещё не осмысленные, но режущие изнутри эмоции. Значит – слова попали в цель, задели глубинную правду. Доктор Фрей подождала, пока он справится с чувствами и немного придёт в себя, чтобы мочь продолжать разговор. И сказала:

- Том, если ты дашь себе право быть разным, в том числе «плохим», тебе больше не будет нужен Джерри как вместилище и реализатор того, чего ты себе не позволяешь. Ты имеешь право не соответствовать ничьим ожиданиям, даже собственным.

Том обтёр ладонью лицо, вытер слёзы платком из любезно протянутой коробки. Помолчал, подумал, теребя влажный платок.

- Я всё равно не могу до конца поверить, что всё это, о разводе и далее, правда, не могу принять. Сейчас я думаю, что вы, наверное, правы, как бы мне это ни претило, но потом я могу запросто об этом забыть и продолжить считать себя жертвой обстоятельств.

- Я буду напоминать тебе до тех пор, пока не запомнишь и не примешь.

Том улыбнулся:

- Вы недооцениваете степень моей неосознанности.

Мадам Фрей ответила в том же духе:

- Ты недооцениваешь моё умение добиваться своих целей.

- Странно, что вы сказали не о профессионализме, - Том снова улыбался. – Это немного пугает, потому что напоминает стиль Оскара, типа у меня нет выбора, придётся подчиниться.

- Да, мои методы работы в некотором схожи с методами Оскара, - согласилась доктор, - но я больше думаю о том, чтобы не навредить пациенту, и разбираюсь в психических закономерностях и внутренней жизни человека за пределами психиатрии.

***

Обсуждение главной темы на психотерапии проходило по спирали. Первый виток – освещение проблемного момента и оказание первой помощи при необходимости – и далее, далее по нарастающему кругу, пока не будет проработан и успокоен очередной кусочек измученной души Тома. Говорят, доктора не верят в душу. Мадам Фрей верила в существование души как порождения психики, то, что нельзя измерить, но без того человек не будет человеком. Когда человек говорит: «У меня болит душа», она знала, где искать проблему – в голове. Душа живёт в голове и оттуда распространяет влияние на всё тело до кончиков пальцев.

Сегодня опять говорили об оральном сексе в подвале и чувстве вины Тома за своё согласие ублажать насильников. За воспоминания о своих неумелых, но старательных движениях, которыми пытался купить избавление от новой боли. Его вина ослабла, но не ушла совсем, потому что где-то глубоко внутри он всё равно грязный, испорченный. Хорош невинный мальчик – которому в горло кончали четверо. Том понимал, что не виноват, что был вынужден подчиняться, и что изнасилование может испачкать только насильника. Но память оставалась.

В конце сессии доктор Фрей сказала ему:

- Том, расскажи Оскару о том, что ты делал.

- Зачем? – не понял Том, округлив глаза.

- Это твоё домашнее задание.

- С каких пор в психотерапии есть домашнее задание? – Том скептически сощурился, очевидно не радуясь предложению психотерапевтки, оно его напрягало.

- Ты с ним пока не сталкивался, но домашнее задание в психотерапии обычная практика. Том, ты жалеешь, что не ходил в школу, у тебя есть возможность немного почувствовать себя уником, - тонко надавила доктор Фрей.

- А в финских школах домашнего задания нет! – Том отчаянно – и смешно – сопротивлялся, пытаясь выглядеть умным, а не слабым трусом. – Мне сёстры рассказывали.

- Но мы не в Финляндии, - невозмутимо ответила доктор, сложив руки на столе. – В школах Франции домашнее задание есть, немалого объёма, и оно является неотъемлемой и важной частью учебного процесса.

На это Тому было нечего возразить, но соглашаться очень, очень не хотелось.

- Том, ты можешь отказаться, - через паузу добавила доктор Фрей. – Но это важный шаг в твоей терапии, и я рассчитывала, что ты сможешь его сделать, чтобы помочь себе.

Том глянул на неё исподлобья:

- Вы пытаетесь мной манипулировать. Не надо брать меня на слабо.

- Я ничего такого не пытаюсь сделать, - ложь, продолжение манипуляции. – Я лишь сказала, что у тебя есть выбор, и озвучила свои ожидания и их причину.

Том насупился, отвернулся к окну, скрестив руки на груди и поджав губы. Всем видом выражая, что ему это – всё это – не нравится. И резко повернул голову обратно к психотерапевтке:

- Я не понимаю, зачем мне говорить об этом с Оскаром.

- Чтобы не быть наедине с тем, что тебя гнетёт. Проговаривание освобождает, особенно хорошо оно освобождает от чувства стыда, которое ты и испытываешь. Так как наибольший стыд, наисильнейшие негативные чувства вызывает то, что является тайной.

Когда-то давным-давно Том уже слышал что-то подобное от Оскара, тот говорил, что замалчивание травмы ведёт к вторичной травматизации. Но возразил:

- Я проговариваю это с вами, мне достаточно.

- Том, я твой доктор, а не твой близкий человек.

Том снова отвернулся – противился, противился, потому что категорически не хотел выкладывать Оскару неприглядную правду, что не только подвергался насильственному оральному сексу в подвале, но и сам сосал. Вынужденно, но сам. Что впервые сделал минет не в двадцать три года, а в четырнадцать и не единожды. Это неприятно. Это сжимает изнутри. Это покрывает тонким налётом липкой грязи.

- Может, мне ещё и о своём туалете в подвале поговорить с Оскаром? – огрызнулся Том, глянув на психотерапевтку.

Не говорил о том, но уже принял, смирился с первым заданием, потому что все его возражения в конечном итоге разбивались о разумные доводы доктора Фрей. Потому что понимал, что в его интересах послушаться, поскольку это задание – часть терапии. Но продолжал испытывать злостное отторжение и оттого ершился.

- Поговори, - согласилась мадам Фрей.

До последней минуты сеанса Том дёргался, отпирался, выражал недовольство, всё больше слабея в своём пустом сопротивлении. Принял, что – да, он это сделает.

- Как вы узнаете, что я выполнил задание? – с намёком на вызов спросил Том перед уходом. – Я могу солгать, что поговорил с Оскаром.

- Я узнаю, Том.

Мадам Фрей излучала такую спокойную, монументальную уверенность, что не приходилось сомневаться, что да, она узнает. Лучше не пытаться схитрить, тем более это был бы не только низкий, но и крайне глупый ход, потому что это ему, Тому, нужно поправить ментальное здоровье. Не кому-то – ему. Только эта мысль и позволяла не уйти в отказ – и безграничное доверие к психотерапевтке в придачу.

Первое, что бросилось Оскару в глаза после двух дней отсутствия в клинике – новая причёска Тома. Том постригся, поскольку отросшие кудри уже сильно мешали, не сам, а обратился к профессионалу, которого в клинике тоже предоставляли по первому запросу, потому стрижка выглядела стильно вне времени, привлекательно и мило. Отрезал чёлку – лёгкую, но плотную, набок, потому что уже понял, что ему больше нравится, когда лицо частично прикрывают волосы. Второе, что бросилось в глаза – майка Тома – цвета смешения белого с розовым, какого-то пыльно-пудрового оттенка, с вырезом-лодочкой, укороченными рукавами, да с узнаваемым логотипом Гуччи на груди и теснённым сплетением этих же двух букв GG по всей ткани, чуть более светлых, чем основной свет. Что вызывало в Шулеймане эстетический шок и желание презрительно фыркать и плеваться, в чём он себе никогда не отказывал.

Том решил воспользоваться услугой покупки одежды для пациентов и, просмотрев ассортимент в интересующей категории по видеосвязи с посланным по бутикам работником, выбрал только эту майку. И ещё спортивного фасона свободные бесшовные штаны цвета лимонного мороженого. Впрочем, о второй покупке пожалел сразу, как получил её на руки, поскольку, задумавшись о практическом применении штанов, понял, что скорее всего ни разу их не наденет. И цвет не в его стиле, и выполнены штаны из скользкой ткани – дома не поносишь, будут соскальзывать. Разве что спать в них можно, но спал Том или в трусах, или голый, если с Оскаром, или, в плохие времена, в той же одежде, в которой ходил дома.

- Где ты взял этот ужас?

- О чём ты? – не понял Том.

- О твоей майке, - Шулейман и взглядом указал на возмущающую его вещь. – У тебя такой не было. Тут при клинике вьетнамский рынок открылся? Какой слепой дегенерат притащил тебе эту больную фантазию бездарного автора?

В выражениях Оскар никогда не стеснялся, и это оскорбило, обидело, потому что Тому майка нравилась, он считал её красивой.

- Мне нравится, - глядя в глаза, сказал Том достаточно твёрдо и резко, чтобы обозначит свои границы и то, что ему неприятно мнение Оскара.

- Это безвкусица.

- Мне нравится, - повторил Том, напрягаясь, ощетиниваясь защитой. – Мне её носить, не тебе, и мне она всем нравится, я её выбрал.

- Ладно, дело твоё, - согласился Оскар, подняв ладони, и сел к Тому на кровать. – Но на будущее запомни – никогда не покупай одежду с логотипом на видных местах, это жуткий моветон. Я удивлён, что уважающий себя модный дом выпустил такую шмотку.

- Прекрати оскорблять мой вкус, - отчеканил Том. – Оскар, почему ты всё время это делаешь? – взглянул на него. – Что бы я ни выбрал, я, по-твоему мнению, всегда плох, всегда недостаточно хорош, всегда в дураках. Перестань, у меня и так неустойчивая самооценка, мне стоило и по-прежнему стоит усилий считать себя достойным человеком и не сомневаться в себе, мне неприятно, когда ты мне выговариваешь.

- Ты знал, что я далёк от тактичности и вообще такой, какой есть, задолго до того, как ответил мне взаимностью, - многозначительно напомнил Шулейман.

Ситуацию он воспринимал легко и удивлялся, чего Том разобиделся. Том повернул к нему голову:

- Да, я знаю. А ты с самого начала знал, что я такой – не стильный, ухоженный на базовом уровне. Меня можно причесать, одеть с иголочки от кутюр, но когда спустя время я расслаблюсь, то всё равно вернусь к себе – к отсутствию укладки и невзрачной домашней одежде. Прости, что не соответствую твоему высокому уровню, но я такой и кардинально я уже не изменюсь.

- И не надо меняться, кто ж тебя просит, - усмехнулся Оскар. – Чего ты так завёлся, а? Мне майка не нравится, а ты для меня привлекательный всегда.

Том принял нежданный, приятно тронувший комплимент. Помолчал.

- А причёска, тебе нравится? – Том скосил глаза к Оскару.

Да, Тому важно быть привлекательным в глазах Оскара, чего не скрывал, показывал по-детски неумело, бесхитростно, ожидая увидеть одобрение и блеск в глазах, которые вызывали прилив счастья и воодушевления. В первую очередь он постригся для себя, потому что стабильно примерно раз в полтора года надоедало носить бесформенно отросшие непослушные кудри, с которыми ничего не делал и делать не хотел, но и положительной оценки от Оскара хотел. Ему важно быть красивым в его глазах, ради того иногда изменял себе и прихорашивался, примерял новые образы, ведомый светлым, чистым желанием удивить и понравиться.

- Мне без разницы, какая у тебя причёска. Но больше мне нравится, когда не слишком коротко, чтобы можно было делать так, - с ухмылкой ответил Оскар и, протянув руку, перебрал прядки у Тома на макушке. – И так, - опустил руку ниже, к затылку, и сжал волосы в кулаке, потянул, запрокидывая Тому голову.

От этого движения у Тома прошли сладко-колкие импульсы через позвоночник и до... Нет, не думать об этом. Не сдержав вздох в моменте, тем не менее Том взял себя в руки, открыл предательски томно закрывшиеся глаза и отбился от руки Оскара.

- Оскар, не делай так, - сказал Том, неубедительно-грозно хмуря брови.

- Как не делать? – с тонкой улыбкой-ухмылкой тот изобразил непонимание. – Так?

Снова провёл по волосам Тома, зарылся в них пальцами и сжал в кулаке, не упустив момента перед тем мазнуть кончиками пальцев по чувствительному месту сзади на шее под аккуратно постриженной линией роста волос.

Блять. Одни маты в голове, цветастый всплеск. Чего его это так заводит? Непрошено, неправильно, беспощадно, влёт до дрожи и помутнения сознания. Потом Том определённо попросит Оскара так держать его за волосы и драть, пока ноги не отнимутся. Что за слово «драть», откуда оно? Что за...?!

- Почему? – приглушённо спросил Оскар Тому на ухо, задев губами изгиб раковины.

Когда он успел настолько приблизиться? О чём он спрашивает? Том потерял нить разговора, забыл, о чём они говорили до того, как мир поплыл, словно в жарком мареве. Открыл глаза, непонимающе посмотрел на Оскара замутнённым взглядом.

- Что?

- Почему не делать? – более развёрнуто повторил Шулейман, прекрасно всё понимая, но искусно делая вид, что это не так, и продолжая держать Тома за волосы.

Том разомкнул губы, ничего не произнеся, обвёл взглядом лицо Оскара, такое близкое, такое... Зацепился за его губы. Удар сердца – пинок в мозг, заставивший его работать. Сбросив плавящий, затягивающий в тёмные глубины морок, Том извернулся, высвобождаясь.

- Оскар! – возмутился, хлопнув его по руке.

Шулейман отпустил, посмеялся и поинтересовался:

- Что не так?

- Всё не так. Оскар, у меня есть к тебе серьёзный разговор, а ты меня отвлекаешь.

- Если ты вознамерился со мной расстаться, мой ответ – нет, - обозначил Шулейман.

- Оскар, я серьёзно.

- Я тоже. По-моему, расставание – это тема для весьма серьёзного разговор, - парировал тот.

- Оскар, я не собираюсь с тобой расставаться, послушай меня! – Том повысил голос от подступающего беспомощного отчаяния, что не сможет выполнить задание.

- Говори, я весь внимание, - Шулейман подсел бедро к бедру, обнял Тома.

Том протестующе завертелся, выворачиваясь из его рук.

- Оскар, когда ты меня трогаешь, я не могу сосредоточиться, - Том отсел от него. – А мне нужно сосредоточиться. Это важно.

- Ладно, постараюсь держать себя в руках и не накладывать их на тебя, - Оскар откинулся на руки, выжидающе взирая на Тома. – Говори уже, что за серьёзный разговор у тебя.

- Подожди, - не глядя на него, Том поднял ладонь, - мне нужно сосредоточиться.

Бесполезно. Внутри раздрай, не тот настрой. Серьёзный разговор не получится таковым, не будет глубоким. Посидев с полминуты, Том встал с кровати и одёрнул на себе одежду:

- Мне нужно в туалет, - и пошёл к двери в ванную комнату.

- Надеюсь, ты там не дрочить собрался? – насмешливо вопросил Шулейман ему в спину. – Я тебе без моего наблюдения не разрешаю, вдруг что-то неправильно сделаешь?

Когда у Оскара приподнятое настроение – тушите свет, он как ураган заденет, затянет всех в зоне досягаемости. Переедет катком. Том остановился, обернулся, посмотрел на него с усталой укоризной. Что ему сказать, как его утихомирить? Том не сказал ничего, только в прозрачном намёке постучал пальцем по виску и скрылся в ванной комнате.

Нажав на кнопку слива, Том подошёл к раковине, опёрся руками на её край, вглядываясь в зеркало.

- Нужно успокоиться, - сказал своему отражению. – Это всего лишь разговор. Важный разговор, который я должен провести.

Да, успокоиться... Как же сделать это, когда изначально тон встречи не тот и мысли, мысли лезут, что откровение вытянет грязь наружу и размажет по коже; что тема до чёртиков неприятная и нежеланная. Том вздохнул, прикрыв глаза. Глубоко вдохнул, стараясь войти в тему, уловить то – серьёзное, а не поверхностное, чтобы разговор имел смысл.

Вернувшись, Том сел на краю кровати вполоборота к Оскару, смотрел на свои колени, опустив голову.

- Оскар, ты ведь знаешь, что я на психотерапии прорабатываю подвал, - заговорил, теребя пальцы и низ майки. – Я кое-что вспомнил. Я подавлял эту память, потому что она очень сильно меня мучит. Сейчас уже легче, беседы с доктором Фрей помогли мне намного меньше стыдиться. Но всё равно мне очень неприятно об этом вспоминать, я хочу, чтобы этого не было, но это не так. Это было, я это делал.

- Что ты делал? – спросил Шулейман, внимательно глядя на него.

Том повернул к нему голову:

- Сосал, - грустный взгляд, невыносимо честный ответ, надо продолжать. – У меня с ними был оральный секс.

- Я знаю.

- Нет, Оскар, ты меня не понял, - Том качнул головой, как ни хотелось на том закончить. – Меня не только насиловали в рот. Я сам. Я делал минет им всем, - смотрел на Оскара, а в глазах переливались горькие слёзы. – Впервые я сделал это задолго до тебя, в четырнадцать лет, с тобой у меня уже был опыт. Я надеялся, что это спасёт меня от изнасилования сзади, я уже не мог выносить эту боль, поэтому сосал.

- Я знаю, - спокойно повторил Шулейман. – Ты мне рассказывал.

- Что? – Том неподдельно изумился. – Я такого не помню. Я только недавно вспомнил об этом, раньше я вспоминал, когда видел Джерри, когда он вернул мне всю память о подвале.

- Ты забыл, а я помню, - Оскар пожал плечами, не теряя расслабленной невозмутимости. – Ты поведал мне о том, что сосал, в тот вечер, когда увидел у меня твои фото из клиники. Так что ты меня не удивил. Что-нибудь ещё?

Том отвернулся, растерянно моргая, подумал, как ему относиться к тому, что его новость для Оскара вовсе не новость и как продолжать разговор. Осторожно посмотрел на Оскара:

- Как ты к этому относишься?

- Никак, - Шулейман вновь пожал плечами. – Было и было. Конечно, я бы предпочёл, чтобы тебя не насиловали, но это случилось и на моё к тебе отношение никак не влияет.

- Оскар, как ты относишься к тому, что я делал это сам? – конкретизировал Том, внутренне зажимаясь в алогичном ожидании плевка в лицо за своё «распутство».

В ожидании осуждения, разочарования в глазах Оскара, которое хуже прямого презрения. Хоть и понимал, что этого не будет, не мог не бояться.

- Положительно, - удивил его Шулейман. – Повторю то, что уже говорил тебе – ты поступил правильно. На твоём месте я бы тоже предпочёл сотрудничать с насильниками, гордость гордостью, а здоровье и жизнь дороже.

- И тебе не неприятно? Не неприятно понимать, что я сосал у четырёх мужчин? – голос у Тома едва заметно подрагивал от всё той же подспудной, неискоренимой опаски.

Шулейман подобрался к нему:

- Приоткрой рот.

Том приоткрыл. Взяв его двумя пальцами за подбородок, Шулейман поцеловал Тома, сразу скользнул языком в рот, по языку, слизистой щёк, нёбу, зубам.

- Доходчиво? – Оскар заглянул ему в глаза. – Отсоси ты только что у четырёх насильников, если бы ты меня к себе подпустил, я бы всё равно тебя поцеловал. Потом прополоскал бы рот мирамистином, поскольку кто знает, что у них там по здоровью, и вообще это негигиенично, но тебя поцеловал.

Том растерянно смотрел ему в глаза своими распахнутыми, удивлёнными. Восторгаясь непробиваемым равновесием и уверенностью, которые Оскар сохранял в любой ситуации, каким-то особым духом, особым взглядом, сочетанием мудрости и лёгкости. До щемящего чувства в груди. Как можно быть таким крутым? Классным, нереальным, неповторимым. Липкая грязь стыда и сомнений сходила с кожи, отпускала нутро, даря свободу и свет – наверняка не навсегда, чудесных исцелений не бывает даже любовью, но хотя бы сейчас. Ему не стыдно, не грязно, потому что Оскар принимает его, готов целовать его в испачканный рот и быть рядом после любого дерьма.

- Если же ты добровольно возьмёшь в рот у кого-то – не меня, - то я тебя выпорю до синей задницы и ещё как-нибудь накажу, - добавил Шулейман, удерживая зрительный контакт. – Пока не знаю как, потом придумаю. Понял?

Том хотел улыбнуться. Хотел ответить, что он совсем не против – нет, не сделать кому-то минет, а получить наказание, которое может быть весьма приятным. Но не надо, не сейчас. И так уже балансировал на тонкой грани и с трудом перевалился в сторону рассудка.

- Понял, - ответил Том.

Оскар отодвинулся – зачем? Тому иррационально, противоречиво себе хотелось его близости. Испытал разочарование, холодок тактильного голода при его отдалении, прикусил губу, чтобы сдержать и вразумить себя. Почему его так искрит? Так отчаянно хочется от одного прикосновения, шёпота на ухо, дыхания на коже. Внизу живота опять тянет. Стоп, это уже никуда не годится, и так в туалет сбегал с полуэрекцией. Сейчас примерно в таком же состоянии. Том опустил взгляд, поёрзал, ища более удобное, скрывающее его состояние положение.

- Приласкать тебя? – просто, прямо, с ухмылкой и лукавым блеском зелёных глаз.

Том дёрнулся, вскинул к Оскару испуганный взгляд. А в глазах его «хочу».

- Нет!

- Ладно. Повторю вопрос – всё, ты закончил свой серьёзный разговор? Или хочешь открыть мне ещё одну «страшную тайну»? – поинтересовался Шулейман.

- Хочу, - как прыжок с обрыва в ледяную воду, собрав всю волю в кулак.

- Я тебя внимательно слушаю.

Том отвернулся от Оскара, ему снова необходимо сосредоточиться, настроиться, подобрать слова, чтобы не мямлить, не имея сил называть вещи своими именами, но и не скатываться в сухую, обезличенную терминологию в надежде, что она спасёт от чувств. Даже хорошо, что есть вторая часть задания, она точно собьёт возбуждение в минус, невозможно хотеть, говоря о таком.

Том закусил губы. Собрался.

- В подвале я ходил в туалет, - сказал и взглянул на Оскара в ожидании реакции.

- Да? А я думал, что ты три недели терпел, - саркастично отозвался тот.

- Оскар, я серьёзно.

- Я тоже серьёзно, - Шулейман перестал шутовать. – Не держи меня за дебила, я прекрасно понимаю, что ты не мог силой мысли выключить потребности организма, чтобы остаться чистеньким. В туалет тебя не выводили, логично, что тебе приходилось справлять нужду на месте, тем более что задницу тебе капитально порвали, у тебя и выбора-то не было, испражняться или нет.

От его слов Тому щёки опалило жаром смущения и стыда, спёрло дыхание. Оскар недоговорил:

- Я сегодня уже напоминал тебе – я видел твои фотографии из клиники сразу после поступления, до того, как тебя отмыли. Так что даже если бы я никогда не задумывался о том, как ты в подвале ходил в туалет, я своими глазами видел результат. Конечно, там уже было не понять, где какая грязь, но несложно догадаться, что ты был испачкан во всём, что есть в теле, и не только в твоём, это я о сперме, её корки по цвету отличались от запёкшейся крови, дерьма и просто грязи.

Ссутулившись, Том закрыл ладонью глаза:

- Ты видел... - выдохнул севшим, тихим голосом.

- Видел, - подтвердил Шулейман.

Том обтёр ладонью лицо, шумно вдохнул и поднял голову:

- Оскар, я мочился в угол.

- После того, как обмочился?

- Откуда ты знаешь? – Том удивлённо посмотрел на Оскара.

- Я хорошо знаю тебя. Мочился, и?

- У меня не было выбора, - Том покачал головой, - или так, или под себя.

- Я бы тоже выбрал угол, - согласно кивнул Шулейман. – В нечеловеческих условиях приходится подстраиваться и опускаться до уровня животного. К слову, некоторых и на свободе, в городе ничего не останавливает от того, чтобы пометить угол, дерево и так далее.

Почему он так спокоен?

- Я ни разу не... - Том запнулся, облизнул губы, - не справлял большую нужду по своей воле. Но со временем я уже не смог это контролировать.

- Логично, что с повреждёнными анальными мышцами сдержаться не получится.

- Что ты об этом думаешь? – Том взглянул на Оскара.

- Я в курсе, что ты живой человек. Ты пережил очень тяжёлые обстоятельства, в которых невозможно оставаться привлекательным. Что я могу думать о том, что ты в них оставался живым со всеми вытекающими? – Шулейман развёл кистями рук. – Хорошо, что ты выжил и при этом даже не критично выжил из ума.

- Тебе неприятно от того, что я рассказал?

- Нет, - спокойно.

Том в упор не понимал Оскара. Не понимал, почему он никак не реагирует на его объективно уродливую, отвратительную правду, рисующую брезгливо отворачивающие образы. Оскар ведь не может не представлять? Это есть во всех людях – неприязнь перед туалетными выделениями.

- Оскар, неужели тебе не неприятно? – истово непонимающе, неверующе произнёс Том. – Такие вещи всем неприятны, они отвращают, какой бы ни был хороший человек.

- Скажи, если однажды меня разобьёт диарея и я во сне обделаюсь, ты отвратишься, убежишь от меня и больше никогда близко не подойдёшь?

- Нет, - ни секунды не раздумывая, ответил Том, удивлённый таким предположением.

Конечно он не уйдёт и иначе к Оскару не начнёт относиться. Разве это трагедия? Противоречия в себе Том не видел. В его голове никак не пересекалось то, что думал об Оскаре, и отношение к своей ситуации.

- Вот и я нет, - сказал Шулейман. – Я знаю, для чего у тебя природой задумана задница – для того же, для чего и у меня. Я знаю, что ты ходишь в туалет и что когда мы занимаемся сексом, то теоретически я имею шанс испачкаться, для меня это вообще не проблема, поскольку это естественно, мы оба живые люди. Сколько ещё раз мне нужно тебе это повторить, чтобы ты наконец-то понял? Я не принадлежу к тем двинутым неженкам, у которых открытие, что партнёр, о ужас, ходит в туалет, убивает чувства и потенцию. В конце концов, я убирал за тобой рвоту и сажал на унитаз, и, как видишь, моё к тебе отношение ровным счётом никак не изменилось, почему мне должно быть дело до того, что много лет назад ты не мог справлять нужду цивилизованно? Даже если когда-нибудь у тебя от нашей сексуальной активности начнётся недержание кала, для меня это ничего не изменит, я помогу тебе, а не отвернусь.

Том учащённо моргал в замешательстве чувств – растерянности, ощущения собственной глупости и чего-то ещё, многомерного, что крутил, крутил, а оно не принимало одно обозначение.

- Приём? – Шулейман постучал пальцем по его лбу. – Я ответил на твой вопрос?

- Ответил, - кивнул Том.

- Не будешь больше загоняться глупостями?

Том вздохнул:

- Я бы хотел дать обещание, но сомневаюсь, что смогу его исполнить.

- Ладно, поставлю вопрос иначе – сейчас ты успокоился?

- Успокоился, - Том снова кивнул.

Помолчал чуть и натолкнулся на мысль:

- Оскар, скажи честно, ты сказал всё это, чтобы я успокоился?

- Запомни – я никогда не выдумываю, чтобы успокоить. Я говорю правду, а если она успокаивает, то отлично, совпало.

- Правда?

Шулейман повернулся к Тому корпусом, упёршись кулаком в постель:

- Я считаю твою майку ужасной – я сказал об этом, когда ты вернёшься ко мне домой, я от неё избавлюсь. Я абсолютно спокойно отношусь ко всем вопросам физиологии, к тому, что ты справлял нужду вокруг себя, на себя, под себя – я тоже об этом сказал.

Том две секунды молчал, глядя на него, и с нажимом, чуть повышенным тоном сказал:

- Не трогай мою майку.

Его возмущение именно по поводу майки раздора выглядело потешно, несерьёзно, хотя Том был более чем серьёзен и воинственно настроен защищать свою вещь. Почти. На самом деле, если бы однажды не досчитался майки в шкафу, не стал бы устраивать скандал. Возможно, и сам согласился бы её выбросить, если бы видел, что Оскару она действительно как кость поперёк горла. Потому что это всего лишь майка, это не принципиально. Но здесь и сейчас – принципиально. Отстоять майку – значит отстоять весь свой вкус, символизирующий его выбор, его право на собственный выбор, и свои границы.

- Ладно, я не трогаю твою майку, смирился же я с табуреткой Терри, а ты в обмен навсегда успокаиваешься по поводу дефекации. Договорились? – Оскар приподнял брови и протянул Тому ладонь.

Том потянул руку в ответ, но передумал, опустил её, крутанул головой:

- Нет. Это не равноценный обмен.

- Ну, хочешь, тоже купи табуретку, которая будет раздражать меня до конца жизни, - пожал плечами Шулейман.

- Табуретка мне не нужна.

Том прищурил глаза, наклонил голову набок – как же они с Терри похожи не одной внешностью, но и мимикой, жестами. Только Терри не щурился, когда так наклонял голову, у него это жест внимания и любопытства с широко раскрытыми глазами. Но всё равно поразительно. Как будто у Тома по отцовской линии ДНК работает по типу ксерокса. Кристиан, Том, Оили, Терри – одно лицо, одни черты в разных вариантах оформления. Кристиан – атлетично сложенный кареглазый брюнет. Том – тоже кареглазый брюнет, но бледнокожий и по телосложению астенично-адрогинный. Оили – кареглазая блондинка, ближе к русому цвету, с телосложением типажа Тома – рост выше среднего для женщины, фигура стройная, тонкая. И, наконец, Терри – кареглазый скандинавский блондин с бледной кожей. Самое удивительное сочетание. Каким он будет по телосложению и типажу, покажет время, поскольку все маленькие дети плюс-минус одинаковы.

Поразмыслив, Том заявил:

- Я куплю что-то, что тебе не понравится, а ты будешь держать своё мнение при себе, - и протянул Оскару руку.

- По рукам, - Шулейман хлопнул по его ладони, пожал. Усмехнулся. – Что ты за наглый человек? Без ножа меня режешь. Это очень тяжёлое испытание – молчать.

Немного дежа-вю – с тем моментом, когда давным-давно скрепили рукопожатием договор в палате психиатрического учреждения. Без рукопожатия, пойти на которое – это ведь прикосновение – Тому было сложно, боязно, Оскар не соглашался. Том улыбнулся воспоминаниям, чувству схожести, которое ничего не значит, потому что тот давний уговор изменил его жизнь, а нынешний шутка, проходная мелочь, о которой потом не вспомнит.

- Какие далее пункты в твоём психотерапевтическом задании? – поинтересовался Шулейман.

- Что? – удивился Том. – Откуда ты знаешь?

Сразу напрягся – вдруг доктор Фрей Оскару всё докладывает? Ничего страшного в том нет, Том ничего не скрывал, но неприятно, это подрывает ощущение защищённости. Он слишком доверял психотерапевтке, чтобы не почувствовать себя преданным и потерянным от предположения, что в его терапии их не двое.

- Простая логика, - ответил Шулейман. – Во-первых, ты вначале упомянул, что прорабатываешь травму подвала, следовательно, всё, что ты сказал далее, с тем связано. Во-вторых, ты бы не стал по своей воле поднимать неприятную тебе тему и так подробно её обсуждать, подчёркивая, что это серьёзно и важно. Очевидно, что это твоё задание, выданное тебе психотерапевткой, а твоё уважение и доверие к ней вкупе с желанием разобраться в себе, которое она тебе дала, объясняет, почему ты столь серьёзно подошёл к вопросу, не поддавшись желанию замолчать стыдные, по-твоему мнению, моменты. Не знаю как ты, но я в курсе, что в психотерапии домашнее задание – обычная практика.

Не солгал и ничего не утаил. Оскар не знал о домашнем задании Тома, пока не стал его участником, доктор Фрей его не предупреждала во избежание раскрытия их связи и подрыва доверия со стороны Тома. Она собиралась на следующем сеансе спросить Оскара, выполнил ли Том задание, чтобы точно знать, что он не лжёт. Немного хитрости и никакой магии.

- Доктор Фрей не говорила тебе о моём задании? – уточнил Том, ещё мучаясь недоверчивыми сомнениями.

- Нет.

Том поверил, успокоился, кивнул, принимая ответ. Затем качнул головой, вспомнив, что не ответил на заданный вопрос:

- Больше ничего. Доктор Фрей задала мне обсудить с тобой только две эти темы.

- И как результаты? – пытливо осведомился Шулейман.

Том задумался, заглядывая в себя. Ответил честно:

- По первому вопросу всё в порядке, я лучше осознал, что то, что я делал, не клеймо на мне. По второй теме, если честно, особо ничего. Мне стало спокойнее по поводу того, что было в подвале, я не должен винить себя и стыдиться, потому что по-другому быть просто не могло. Как ты правильно сказал, я живой человек и оставался живым несмотря ни на что. Но я не думаю, что когда-нибудь смогу спокойно, как ты, относиться к теме туалета, особенно большого, к маленькому я отношусь куда спокойнее, ты знаешь. Для меня это просто то, что я не могу обсуждать, не могу показывать. Не могу, Оскар.

Том прикрыл глаза и с сожалением покачал головой, показывая, что это его предел. Он старался и старается, но больше, лучше пока просто не может.

- И то результат, - одобрительно кивнул Шулейман. – Не всё сразу. А от стыда и смущения я тебя вылечу.

Том хотел сказать, что звучит угрожающе, но успел только мельком улыбнулся. Лукаво ухмыльнувшись, Оскар выпадом вперёд повалил его на спину, накрыв собой.

- Ты что, сейчас меня лечить собрался? – Том испуганно дёрнулся под ним. – Предупреждаю, если ты сейчас снимешь с меня штаны и... не знаю, что ты можешь сделать. Вернее знаю. Ты нанесёшь мне психологическую травму! Оскар, слышишь?!

- Успокойся, - усмехнулся тот, пальцами погладив его по щеке. – Лечить я тебя буду потом, когда ты вернёшься на моё попечение, а сейчас перейдём от полезного к приятному и полезному, - снова ухмыльнулся. – Думаешь, я не заметил, что у тебя дважды вставал?

Том вспыхнул смущением, надувшись, отвёл взгляд. Воспользовавшись его смятением, Шулейман времени даром не терял, поцеловал правее челюстной косточки и завладел его губами. Мысленно крича: «Не надо! Я не хочу!», Том незамедлительно ответил. Потому что хотел. С места, с разбега бросился в поцелуй, обняв Оскара обеими руками за шею. В сладкий поцелуй. Нежеланный. Желанный. Томительный, потому что больше ничего. Необходимый, потому что хоть что-то. Сколько раз Том говорил себе, что не надо, давал себе правильное слово не искушаться и не вдаваться даже в глубокие поцелуи. Но не мог удержаться. Потому что дышать необходимо, а порой дышать можно лишь чужими – самыми родными – губами. Теплом близости. Тяжестью его тела на собственном. Особенно когда тяжесть его тела на собственном, никак иначе дышать невозможно. Жизненно необходимо то, что убивает медленно и мучительно и наполняет жизнью приятней всего на свете. Ломит в висках. Темнота в закрытых глазах. Мокро от поцелуя.

Опомнился. Отвернул лицо, разрывая поцелуй. Упёрся ладонями в плечи Оскара, не отталкивая, но обозначая, что ближе не надо, на этом всё.

- Оскар, я говорил, что не хочу, - они снова обсуждали это, серьёзно, после той беседы с доктором Фрей, что Том выбирает подождать. – Я могу, но не хочу. Это мой выбор.

- Я не собираюсь делать ничего, что ты обозначил как «не хочу», не буду тебя раздевать и трогать руками. Так, поваляемся, - с ухмылкой ответил Шулейман и прижал его собой.

- Оскар, так нечестно, - поджав руки к груди, Том отвернул лицо в другую сторону, понимая, что безнадёжно проигрывает.

- Умение находить лазейки в договоре очень полезное качество, - усмехнулся тот, наклонившись к его лицу, и, не ожидая дальнейших бессмысленных возражений, впился в рот поцелуем.

Том пытался, Том честно пытался. Но остановить Оскара то же самое, что остановить надвигающийся смерч – невозможно. Особенно если потаённо очень хочешь попасть под его сокрушительную силу, что закружит голову и сорвёт крышу в небеса. Слыша в голове пульсирующее набатом «не хочу», повторяя его сорванным голосом между поцелуями, Том целовал с не меньшей страстью, прикусывал. Впивался пальцами в плечи Оскара в попытке оттолкнуть и тут же притянуть ближе, ещё ближе. Оскар прижимался к нему, восхитительно, головокружительно давя своей тяжестью, под которой сразу, подчиняясь условному рефлексу раздвинулись ноги. Том лежал под ним размётанный, остро возбуждённый, нежелающий, что противоречило его желанию. Оскар совершал движения, поступательно вжимался пахом в его пах и всем телом в тело, недостаточно тяжело, чтобы затруднить Тому дыхание, достаточно, чтобы Тому не хватало воздуха от другого. Чтобы сердце, набирая безумные обороты, выламывало рёбра и барабанные перепонки.

Приподнявшись, Шулейман расстегнул ремень.

- Оскар! – Том снова испугался, распахнул глаза.

- Расслабься, - Шулейман приглушённо, бархатно усмехнулся. – Если я оставлю ремень, то ты познаешь весь спектр болевых ощущений от металлической пряжки по гениталиям.

Ремни он любил не только качественные, дорогие, но и основательные, широкие, из плотной кожи, с крупными пряжками. Том не стал возражать, он сам не подумал, не успел почувствовать дискомфорта от пряжки, но такая перспектива его не прельщала.

- Больше ничего? – Том на всякий случай выразил недоверие и потребность убедиться.

- Больше ничего. Только ширинку расстегну, жмёт.

Оскар улыбнулся и, вытянув ремень из шлёвок, расстегнул пуговицу и молнию. Этот звук – как кнутом по нервам. Том глубоко вдохнул, сглотнув, балансируя между тревожно-напряжённым испугом и желанием отбросить его. Неправильное желание. Пожалеет. Не надо. В ответ на слова Оскара Том только смотрел на него с укоризненным – за то, что происходит то, что происходит – смирением, надеясь, что он сдержит слово. Потому что если Оскар не остановится, то он сам уже не сможет остановить ни его, ни себя. Вспыхнет, сгорит и рассыплется на миллионы ослепительных искр.

Шулейман вновь опустился на него, вжался. Ладонями нежно и жарко по лицу. Пальцами в волосы. Движение вперёд. В голове вышибло пробки. Темнота. Глаза зажмурились, запрокинулась голова. На втором толчке Том схватил ртом воздух. Поцелуи по коже. Поцелуй в губы. Голова кругом.

- Я не буду тебя сейчас трахать, даже если ты меня попросишь, - насмешливо, хрипловато сказал Шулейман, не прекращая мерно вжиматься бёдрами в Тома. – Только после выписки.

Это уникальный извращённый кайф – ждать. Ждать приятно, поскольку там, впереди, Оскар знал, будет ещё ярче. Там Том будет сумасшедший от накопившегося нереализованного желания. Каждый перерыв поднимал их на новый уровень, выше звёзд, откровеннее голых тел и душ, разнузданнее самых смелых фантазий. Глубже, полнее, на разрыв, когда оргазм – как выстрел в упор.

- Оскар!

Том взвился, выгнулся, пытаясь спихнуть его с себя в праведном возмущении от несправедливости. Шулейман посмеялся над ним, зажал, не позволяя убежать от удовольствия, больше которого не получит.

Движения без остановок, чаще. Жарко, внизу плавится и парит влажным жаром. Том шире раздвигал ноги, забывая, что так-то он не хочет, он против. Так невыносимо хорошо и так не хватает. До спазмов в глубине тела. Чёрт... Не отвернуться от признания перед собой, оно навылет. Да, да, да, он хочет член Оскара в себе! Нестерпимо, жадно, голод плоти рвёт и сжирает. Выкручивает, натягивает жилы. Том вскрикнул, вскинул бёдра навстречу, вжимаясь в Оскара.

Жарко. Невыносимо. Мало.

Они не услышали, что незапертая дверь открылась. Второй раз за полгода в пылу страсти не заметили, что за ними наблюдают.

Том схватился за воротничок рубашки Оскара, дёрнул ткань в стороны:

- Сними это! Я хочу чувствовать тебя, а не ткань!

- Тихо, не рви, - Шулейман придержал его за запястье, но Тома уже не остановить.

Посыпались верхние пуговицы, он не такой уж и слабый. Лихорадочно ничего не соображая, Том срывал с Оскара рубашку, потянул через голову.

- Ай, - рубашка зацепилась, погрузив Шулеймана в мешок. – Дай я сам.

Поднявшись, он скинул рубашку. Медлил, пытал, не возвращался. Ладонями по животу Тома, по бокам и обратно вниз, цепляя пальцами край пыльно-розово-белой майки.

- Я тоже хочу чувствовать и видеть тебя, - глубоким, низким гипнотизирующим голосом.

Взглядом в глаза, в настроенные друг на друга тёмные глубины. Без шансов на сопротивление. Сжав ткань в кулаках, Оскар дёрнул. Качественная вещь несмотря на свой вид, не поддавалась. Пришлось приложить всю силу. Разорвав майку по шву, Шулейман отбросил уже бесполезную тряпку, держащуюся на Томе одним рукавом, на одну сторону. И Тому плевать, что принципиальную для него майку раздора Оскар всё-таки уничтожил, не дожидаясь возвращения домой. Протянул руки, принимая Оскара в объятия. Тяжестью тела на собственном теле. Кожей к коже. Срывом в имитацию фрикций. Том схватился за голую спину Оскара, впился пальцами в горячую кожу и мышцы под ней, давя рвущий горло крик, который – слишком и мало.

Какой же он охрененный. Единственный такой. Его вкус, гладкость кожи, запах. Шулейман втягивал воздух с шеи Тома, вылизывал, впивался губами. Ощущая себя зверем, взявшим след самой желанной добычи. Том не пах ничем, никакими отдушками. И это «ничем» - самый вкусный запах, прошибающий круче всех наркотиков мозг и всё тело по нервам, венам, до костей. Оскару было с чем сравнивать. Один вдох – и полёт в космос, замыкание, оголение инстинктов. Желание сделать своим, брать, брать – и отдавать больше – неисчерпаемая, как бы крепко Том ему ни принадлежал, эта жадная любовь неутолима.

Взрыв. Выплеск. Мокрым под тесной тканью белья. Том в истоме сжимал губы. Шулейман за ним не успел, ему не хватало такой «подростковой» стимуляции.

- Поможешь мне? – поднялся над Томом на руках и взглядом указал себе вниз.

Том соображал плохо, но достаточно, чтобы уловить смысл просьбы. Только на это разума и хватило. Потянул руку, приспустил с Оскара джинсы и высвободил из трусов член. Обхватил ладонью ствол, двинул кистью, слабенько, от корня до середины, на пробу, не совсем понимая, как надо. В голове оглушительная тишина и шум неуспокоенной крови. Смелее. Том двигал рукой чаще, сжимал увереннее, ощущая пульсацию крови в набухших венах и бархатистость обжигающей кожи. Что вело ко второму, тактильному оргазму.

Пульсация сильнее, плоть крепче камня. Уже вот-вот. Том с удовольствием взял бы в рот. Обхватил губами влажно-гладкую головку, слизнул терпкие капли. Прокатил по языку, пропустил глубоко, приняв сперму в горло. Не успел задуматься и тем более красиво спуститься. Оскар кончил. Тёплыми жемчужными каплями на живот Тома. Так тоже очень хорошо. Можно дышать.

Шулейман растёр сперму по животу Тома, слизнул потёк, поцеловал в губы и упал рядом, удовлетворённо улыбаясь. От двери раздалось покашливание и затем вопрос:

- Вы закончили?

Оба разом обратили взоры в сторону двери, где, скрестив руки на груди, стояла доктор Фрей и спокойно, ожидающе смотрела на них.

- Вы что, смотрели?! – Том подхватился, сел, прикрываясь коленями, хотя, в отличие от Оскара, был голый только сверху.

Шулейман заправил член в трусы и тоже сел.

- Я зашла, увидела, что вы заняты, не стала вас отвлекать и вышла, но была вынуждена подслушивать, чтобы знать, когда вы закончите, - невозмутимо ответила доктор. – Том, я зашла, чтобы предупредить тебя, что завтра сессии не будет, я беру отгул.

- Почему? – изумился Том, отвлёкшись от жуткого смущения и даже злости на психотерапевтку за вторжение в их личную жизнь в самом интимном её проявлении.

Как будто это его личная женщина, совсем-совсем личная, и она никак не может его бросить.

- По семейным обстоятельствам, - без подробностей ответила мадам Фрей. – Том, если тебе требуется обсудить то, что между вами только что произошло, я могу помочь тебе сейчас.

Том хлопал ресницами, обтекая от её слов. Даже Шулейману потребовалось некоторое время, чтобы осознать весь масштаб сложившейся комичной ситуации и незауряднейшего профессионального подхода доктора Фрей. И он со смеху едва не упал с кровати.

- Мадам, вы прелесть!

Доктор Фрей перевела взгляд к Оскару:

- Здравствуйте, Оскар.

Том ни черта не понимал, кроме того, что помощь ему сейчас не требуется. Что вообще происходит? Доктор Фрей как всегда невозмутима, Оскар на позитиве.

- Том, сегодня с семи до восьми у меня будет свободный час, - сказала мадам Фрей, открыв дверь на выход. – Зайди ко мне.

Она ушла, и воцарилась тишина. Том по-прежнему не мог понять, объять, что только что произошло. Уже и не стыдно, и не злостно. Сложно ударяться в эмоции, когда они наталкиваются на стену абсолютной разумной невозмутимости. Том посмотрел на Оскара:

- Почему ты ничего ей не сказал?

- А что я должен был ей сказать? – Шулейман развёл кистями рук и вытянул из пачки сигарету. – Я не меньше твоего охренел.

- Я думал, ты разозлишься и отругаешь доктора Фрей.

- За что? Она поступила, конечно, нестандартно, но более чем правильно. Уведомила тебя лично и заранее о том, что вы не встретитесь по плану, чтобы ты не чувствовал себя брошенным, и предложила тебе помощь сейчас, помня, что после прошлого нашего с тобой раза ты загнался. Молодец мадам, она нравится мне всё больше, - Оскар усмехнулся.

Что тут возразишь? Как тут злиться? Они на равных в этой ситуации.

Том оглядел себя, безнадёжно разорванную майку, болтающуюся на одной руке, и стукнул Оскара кулаком в плечо:

- Ты всё-таки от неё избавился.

- А то, я всегда добиваюсь своего, - хитрющим, предовольным Чеширским котом улыбнулся Шулейман. – Ради того и был весь план.

- Ах ты! – воскликнул Том, задохнувшись от наигранного негодования. – Малыш, фас!

Малыш поднял голову.

- Эй, полегче, - сказал Оскар, косясь на огромную псину. – Он даже для меня очень сильный.

- Малыш, фас! Взять! – улыбаясь и указывая рукой, продолжал Том.

Был совершенно спокоен, что даже если Малыш исполнит команду на агрессию, сможет остановить его в последний момент. Малыш же добрый. Шулейман в том был совсем не уверен, подскочил на ноги, когда меховая громада двинулась в его сторону.

- Том.

- Малыш...

Пёс подошёл к Оскару, которому было уже совсем не смешно, в отличие от Тома он понимал, что собака – это животное, а насчёт животного никогда ни в чём нельзя быть уверенным. А собака огромной породы весом в центнер – это пиздец.

Малыш завалился на пол перед Шулейманом и перевернулся животом вверх – погладь и почеши.