Психо

Чья-то потная страсть,

Чья-то боль, детский крик.

Вырастают лишь те,

Кто с годами привык.

Элизиум, Дети-мишени, дети-убийцы©

- Мне стали неприятны чужие прикосновения, они начали напрягать, - рассказывал Том с кушетки напротив окна, - например, руки массажисток на моём теле, поэтому я перестал ходить на массаж, хотя раньше мне нравилось, и они ведь женщины, женщин я никогда не боялся так, как мужчин. Я понимаю, почему у меня такая реакция, из-за того, что я вспоминаю. Наверное, это всегда было во мне – опаска перед другими людьми, перед физическим контактом с ними, которую я себе запретил, думая, что излечился. Меня это не то чтобы напрягает, но меня беспокоила мысль, что я и Оскару не смогу позволить прикоснуться ко мне, не смогу спокойно воспринимать его руки на себе и всё остальное, а мы же вместе. Я не хотел бы расстаться из-за этого, но я также понимаю, что отношения без секса не работают, это что-то ненормальное, особенно когда только один не может, а второму нужно, и он ущемляет себя и страдает, но любит и терпит. Я позвонил Оскару, попросил приехать и потрогать меня, чтобы проверить свою реакцию. Я думал, меня и его руки будут напрягать, тем более что Оскар мужчина, но нет. Мне было спокойно и приятно, когда он массировал мне спину, и... я возбудился. Я всегда возбуждаюсь, когда Оскар рядом, и этот раз не стал исключением. Я очень сильно хотел, - признался более тихим голосом и смутился. – Это хорошо, но это же как-то... неправильно? – он растерянно взглянул на психотерапевтку. – В смысле я испытываю отторжение от чужих прикосновений и вспоминаю то, что должно выключить мою сексуальность, так и было в прошлом, до объединения, я вообще не хотел, у меня даже, в общем, - потупил взгляд, - физиологического возбуждения не бывало. Но при этом я испытывал желание, хотел и мог заняться сексом с Оскаром.

- Том, тебя беспокоит несоответствие между твоей травмой и твоим состоянием? – спросила доктор Фрей.

- Да, - Том кивнул. – Почему так? Почему с другими у меня намного слабее, но так, как было когда-то, мне некомфортны их прикосновения, а с Оскаром ничего не изменилось? Изнасилование же перечёркивает нормальную сексуальность, разве я не прав? Разве то, что я сейчас вспоминаю и прорабатываю, не должно вернуть мне последствия этого, от которых я ушёл? Оно и вернуло, но как-то так, по-другому.

- Том, ты считаешь, что жертва изнасилования не может заниматься сексом без отторжения и с удовольствием? – поинтересовалась доктор, крутя в руках ручку, которую держала за концы.

- Да... - ответил Том и уже на этом слове растерял уверенность, что дал правильный ответ. – Нет? – тоже неуверенно, глядя на психотерапевтку.

- Нет, Том, - доктор Фрей мягко дала правильный ответ. – Человек, переживший изнасилование, может иметь нормальную, здоровую сексуальную жизнь.

Том приподнялся на локтях и повернул к ней голову:

- Но вы же говорили, что в основном есть только два типа реакции на изнасилование: или отторжение и страх перед близостью, или секс со всеми подряд.

- Никто и не говорит о сексе со всеми подряд, я говорю о сексе в отношениях, о чём ты и спрашивал. Здоровая сексуальная жизнь у жертвы изнасилования возможна при соблюдении двух или хотя бы одного из двух условий. Первое условие – это время, как ни банально, но оно действительно лечит. В скором времени после изнасилования пострадавшая сторона не может вступать в отношения и сексуальную близость как здоровый человек, если она будет это делать, то секс может быть возможным, тут, прости за простоту формулировки, как сильно кого переклинит и в какую сторону, но в таком случае секс не будет здоровой близостью между двумя согласными, желающими людьми. Второе условие – психотерапия. Пройдя психотерапию, жертва изнасилования может пойти дальше своего травмирующего опыта и вступить в романтические и сексуальные отношения. Также есть третье условие, сопутствующее первому – это доверие. И без психотерапии жертва может частично преодолеть свою травму по прошествии продолжительного времени и желать и испытывать удовольствие от сексуальной близости, но только с тем, кому она стопроцентно доверяет. Поскольку это и есть основные проблемы – страх и невозможность доверить своё уязвимое тело, которому однажды уже причинили вред.

Это так похоже на его чувства и мысли по их поводу – уязвимость, отторгающая, защитная неприязнь перед чужими прикосновениями к своему мягкому, беззащитному телу.

- Полагаю, поэтому твоё отношение к Оскару никак не изменилось – ты ему доверяешь, - продолжала мадам Фрей. – Потому с новыми, чужими людьми тебе некомфортно, твоя психика выставляет зажимы, защищая тело и саму себя, но Оскара ты знаешь давно, ты ему доверяешь и уверен, что он не причинит тебе вреда, и можешь вступать с ним в близкие контакты.

- Быстро он заслужил моё доверие, - опустив взгляд, проговорил Том с непонятным выражением.

- Не сказала бы, что быстро, - не согласилась с ним доктор. - Десять лет – значительный срок. Насколько я могу судить по известным мне фактам, вы постепенно шли к доверию.

А ведь правда, подумал Том, их путь к доверию был долгим. Сначала он подпустил Оскара к себе ближе, чем кого-либо другого мог подпустить, поскольку Оскар и не спрашивал разрешения, и Тому пришлось смириться, усвоив, что этот человек не причинит ему вреда, пусть и пугает резкостью. Потом позволил незначительные прикосновения – тоже пришлось смириться с тем, что Оскар не спрашивал разрешения и не оглядывался на его перепуганную дрожь. Потом поцелуи, те, в рамках спектакля для его отца – через «не хочу, не буду», страх и оторопь, но смог же и даже не расплакался, поскольку это оказалось не столь уж плохо. Потом совместный сон – и сам прижимался к Оскару, потому что уже совсем не боялся его, он был горячий, надёжный, свой. И, наконец, готовность отдаться Оскару, единственному, в ком уверен больше, чем в себе, чтобы с ним в качестве проводника войти в пугающий и непознанный мир плотского наслаждения. Потому что не сомневался – Оскар его не обидит, проявит терпение и понимание, поскольку только он о нём всё знает. Как можно забыть о том, какой долгий путь они прошли к тому, что есть сейчас?

Том прикусил губу и исподлобья неуверенно взглянул на психотерапевтку:

- То есть это нормально? Что я хочу. И я могу это сделать?

- Том, ты спрашиваешь у меня разрешения?

- Нет, но... - Том отвёл взгляд, почесал шею под волосами, - мне кажется, что это неправильно, заниматься сексом сейчас. Я хочу, могу – наверное, может быть, что-то пойдёт не так, когда дойдёт до дела или уже потом, - но я думаю, что делать этого не нужно, пока я прохожу лечение.

- Том, - доктор Фрей сцепила пальцы, - ты считаешь, что секс обесценит твои переживания?

- Я не знаю, - Том пожал одним плечом. – Я понимаю, что моё настоящее никак не повлияет на моё прошлое, оно останется неизменным. Но это как-то... Что я говорю с вами, снова проживаю это и рыдаю от боли, а потом иду и занимаюсь сексом, помня, что со мной сделали. Как будто моя травма неполноценная, потому что она не накладывает на меня отпечаток. В чём тогда смысл? Или... Нет, - нахмурился, качнул головой. – Я не знаю, как объяснить.

- Том, то, что ты можешь заняться сексом, а не боишься его, не делает тебя «неправильной жертвой» и не умаляет твоей травмы, - объяснила мадам Фрей. – Ты можешь вести привычную жизнь, если это для тебя возможно, и проходить терапию, одно не исключает другого.

Том украдкой поднял к ней потерянный и заинтересованный взгляд из-под трогательно изломанных бровей:

- То есть я зря беспокоюсь и накручиваю себя?

- Том, у меня складывается впечатление, что ты хочешь, чтобы я сказала, спать тебе с твоим партнёром или не спать.

- Да. Вы же в этом лучше разбираетесь, - Том покрутил пальцем у виска. – Я сам часто не могу понять, что у меня в голове, а у вас получается.

- Том, я не могу давать тебе прямых рекомендаций, - доктор Фрей покачала головой.

- Но вы говорите мне, что я нормальный, когда я думаю иначе, и порекомендовали, что мне делать, чтобы моя психическая энергия не выходила из-под контроля, - возразил Том искренне, непонимающе и даже с обидой, что психотерапевтка прежде указывала ему путь, а сейчас не хочет.

- Том, это разные вещи, - мадам Фрей сложила ладони на столе. – Я могу отвечать тебе на вопросы, касающиеся того, в чём я разбираюсь – психики, психологии. Но, хоть я дипломированный специалист с опытом и мы с тобой работает не первый день, я не могу заглянуть тебе в голову и давать советы по личной жизни. Это – твои отношения, и только ты можешь решить, что тебе нужно или не нужно в них.

Том задумчиво сник, потупил взгляд. И посмотрел на психотерапевтку:

- А если я не знаю? Совсем не знаю. Вы сказали, что мне ничего не мешает заняться с Оскаром сексом, если я этого хочу, но почему-то я думаю, что этого лучше не делать.

- Том, если считаешь, что лучше этого не делать, не делай. Как я уже сказала, прямых рекомендаций я тебе давать не могу, но, вероятно, тебе действительно лучше воздержаться от сексуальной близости на время лечения, так как человеческая психика работает таким образом, что мысль вызывает реакцию – если ты думаешь, что будет плохо, скорее всего так и будет. Но, Том, помни, что моё слово – не закон, ты можешь передумать в любой момент, если захочешь.

- Правда? – удивился Том.

- Да. Решение, принятое тобой в один момент, не обязывает быть верным ему до конца, если оно не затрагивает интересы других людей.

Ого. То есть он не обязан быть верным каждому данному себе слову? Звучит здорово. Понять бы ещё, что это означает. Наверное, то, что может бросить любое дело, если обстоятельства, потребности, желания изменились, и не чувствовать себя плохим, виноватым, не упрекать в неспособности хоть что-то довести до конца. Если сам с собой уговорился. А если задействован второй человек, то это уже ответственность, и нельзя бросать слова на ветер, а если же получилось, что никак не можешь сдержать слово, только если себе во вред, потрудись объясниться и попросить прощения и не жди, что тебя обязаны понять и простить, потому что у тебя «такой характер», психическое расстройство и вообще ты по жизни человек не благонадёжный.

То есть он может сознательно отказываться от секса, а потом передумать, и это будет нормально, а не «Том как всегда, ты хоть в чём-то можешь определиться?».

- Как вы думаете, Оскару нормально ждать меня? – спросил Том.

- Том, я не Оскар и я не могу ответить на твой вопрос.

- А вы представьте, - попросил Том, сев и придвигаясь ближе к краю кушетки.

- Том, даже если я представлю себя на месте Оскара, мой ответ не будет его ответом. Тебе стоит спросить его.

Том опустил плечи и голову:

- Оскар скажет, что ему, конечно, хочется, но всё в порядке, он подождёт, а я себе придумываю проблемы, что переживаю. Да, я понимаю, что можно подождать, это же не такая жизненно необходимая потребность, как дыхание. Просто постоянно происходит какая-то ерунда, - он поднял голову и посмотрел на мадам Фрей. – То я боялся, и ко мне нельзя было прикасаться, а Оскар уже тогда любил меня и хотел, я не знаю, как он выдержал, он не один месяц был рядом, ничего не требовал и даже с другими не спал. Потом я сводил шрамы, и мне были запрещены физические нагрузки, в том числе секс. Потом меня изнасиловал его бывший друг, и я снова несколько месяцев не мог. Потом меня ранили, и мне опять было нельзя, пока лежал в клинике. Постоянно что-то, - повторил Том и покачал головой. – Оскар все разы терпел, ждал меня, сейчас тоже. А я не могу терпеть и ждать, мне всё внутри выкручивает, и я ни о чём другом не могу думать, когда хочу. Разве это честно, что Оскар мучается, а я не могу?

- Том, если Оскару потребуется операция по мужской части, после которой ему будет необходимо воздерживаться от сексуальной жизни, ты его бросишь или будешь открыто изменять, так как не можешь терпеть?

- Конечно нет! - Том в шоке округлил глаза от такого низкого, возмутительного предположения.

- Тогда почему ты думаешь, что Оскар не может подождать без твоих угрызений совести, если ты в сложной ситуации?

- Может, но... А... - Том открыл рот и широко раскрыл глаза.

Его осенило. Простые и понятные слова доктора Фрей как обычно достигли цели – дали разумение, истинное, собственное. Есть большая разница между воздержанием без веской причины, как в том споре-соревновании или в начале нынешних отношений, когда тебя ломает от жажды быть с любимым человеком полностью и ты не понимаешь, почему нельзя. И тем, когда есть причина терпеть и ждать, когда это показатель глубины чувств, уважения и поддержка любимому человеку. Том не мог себя контролировать с Оскаром, превращался в живущее инстинктами примитивно-пылающее существо, которому всегда мало, даже когда сам кричит: «Хватит!». Но, окажись они в ситуации, когда должен воздерживаться и ждать, потому что у Оскара какие-то проблемы, с которыми нельзя или просто не надо, ситуация была бы совсем другой. А, если бы всё равно крутило и корёжило, у него же самоконтроль слабый, засыпал бы в трусы льда, пил какие-нибудь убивающие желание таблетки, но дождался бы Оскара и не изменял.

Том лёг обратно, немного на бок, чтобы видеть психотерапевтку, сейчас он нуждался в зрительном контакте.

- Как вы думаете, применительно к тому, что я пережил, нормально, что я люблю пожёстче? – даже без заминок смог выговорить, но по ощущениям уже пылал от смущения. – Люблю глубоко. Должно быть больно, там же не приспособлено к сексу, а мне... в кайф. Очень.

Тома это беспокоило – неправильность несоответствия между его прошлым и его желаниями. Что он, жертва ужасного, изуверского насилия, изнемогает, когда его грубо имеют. И будоражили мысли о том, что уже было, и том, что существовало лишь в его фантазиях. Потому к смущению примешивалась острая нота возбуждения, наполняя блеском стыдливо мечущийся взгляд.

- Мне там как будто... - Том облизнул губы, не договорив. – Я знаю о простате, и что её стимуляция очень приятна, но она значительно ближе. А у меня там, в глубине, как будто есть какая-то точка, которая доводит меня до умопомрачения.

- Том, если тебе интересно, что у тебя внутри в телесном плане, это не ко мне, а к другому врачу. Полагаю, что в данном случае к проктологу.

- Но вы же тоже доктор? – Том просительно выгнул брови. – Вы знаете, как устроено тело.

- Да, знаю, - доктор Фрей слегка кивнула. – Но специалист в конкретной области лучше ответит на твои вопросы.

- Лучше вы, я к другому доктору не пойду, тем более к проктологу, - в голос Тома закрались капризные нотки, которые мадам Фрей сразу идентифицировала. – И зачем? Тело у всех одинаковое, у меня там не может быть ничего такого, чего нет у других.

Мадам Фрей всё же решила ответить, чтобы не оставлять этот вопрос подвешенным и отвлекающим. Вероятно, его обсуждение также поможет терапии.

- Анатомически тело у всех одинаковое с оглядкой на половые различия, - подтвердила она, - но есть и индивидуальные физиологические особенности. Могу предположить, что в твоей прямой кишке, обычно не чувствительной к воздействию, есть зона чувствительности, которая и реагирует удовольствием на раздражение половым членом.

Как же смущает об этом говорить – и слушать, но Том, кусая губы, слушал и внимал.

- Или причина в голове, - сказала доктор Фрей, коснувшись указательным пальцем виска. – Почему тебе нравится глубокий секс?

- Эм... - произнёс Том и закусил губы. – Я не знаю, правда. Я думаю, что это всё не должно мне нравиться, но оно мне нравится. Так было не сразу, сначала я был очень зажатым, настороженным, и Оскар обходился со мной очень бережно. Но однажды, я тогда стоял на коленях, а Оскар у меня за спиной, держа руками, он случайно толкнулся глубже обычного, и я почувствовал, что мне это очень приятно, и попросил его продолжать так. Оскар, наверное, боялся навредить мне, потому что осторожничал даже после моей просьбы, но я испытывал только удовольствие, никакой боли или дискомфорта от того, что ощущал его очень глубоко в себе. Тогда я не особо понимал себя и свои желания, но, разгорячившись, сам насаживался или просил Оскара двигаться глубже во мне.

Господи, он об этом говорит? Насколько же неловко. Но и не говорить не получается.

- Теперь я понимаю, но не понимаю почему. Просто это... очень приятно мне. По-особенному приятно, понимаете? – Том украдкой взглянул на психотерапевтку и тут же покачал головой. – Нет, вы не понимаете. Я сам себе кажусь извращенцем в этом всём, что говорю. Мне всегда хорошо с Оскаром, настолько хорошо, что иногда даже плохо, он умеет доводить меня до какого-то погранично-больного состояния, и даже возбуждение на него у меня настолько сильное, что оно само доставляет мне удовольствие. Но когда Оскар делает что-то такое – грубое, жёсткое – это другое, я даже не могу объяснить, что чувствую, потому что это что-то за гранью – нежеланное, запретное и такое... Мне нравится подчиняться Оскару в постели, - признался он шёпотом.

- Я вижу.

Не совсем поняв, что имела в виду психотерапевтка, Том опустил взгляд и увидел, что штаны в паху бесстыдно натянуты парусом непрошенной эрекцией.

- Можно мне подушку? – Том суетливо двигался, испытывая изжигающую неловкостью потребность скорее прикрыться.

- Надеюсь, ты не станешь вступать с ней в сношение? – невозмутимо спросила доктор Фрей, передав ему запрошенную вещь.

- Вы что?! – воскликнул Том и запустил в неё подушкой.

Потому что привык так поступать с Оскаром, физически выражал эмоции – мог ударить, толкнуть, бросить чем-то. И забылся. Мадам Фрей увернулась, не изменившись в лице, но это неважно. Опомнившись, сообразив, что, где и с кем сделал, Том подскочил на ноги:

- Извините, я не хотел!

Сделав пару торопливых столов к психотерапевтке, он остановился, подумав, что не нужно кидаться к ней, только хуже сделает, и поднял руки:

- Я лучше сяду с этим своим.

Том сел на кушетку, опёршись локтями на колени, и, с силой прочесав пальцами волосы, закрыл ладонями лицо. Стыд за себя раскалился до такой степени, что перекрыл дыхание.

- Простите, - проговорил Том из-за рук. – Я забыл, что вы не Оскар. Я случайно в вас бросил. Я прошу прощения...

Обтерев лицо, Том прерывисто вздохнул и заставил себя посмотреть на женщину:

- Вы, наверное, думаете, что я совсем неадекватный. Сижу тут, двадцативосьмилетний мужчина, а веду себя как умственно-отсталый клоун, то рыдаю, то предметами швыряюсь, то ещё что...

Том поковырял ногтем обивку кушетки и, закусив губы, не глядя на психотерапевтку, постучал по ней кулаком.

- Том, я не осуждаю тебя и не оцениваю как человека, - сказала доктор Фрей, положив ручку, которой успела сделать пометку. – Я достаточно давно практикую, чтобы быть готовой ко всему и не удивляться. И твоя эрекция меня тоже не удивила. Человеческое тело запрограммированно отвечать возбуждением на сексуальные стимулы, в том числе мысли, тебе нечего не стесняться. Но, Том, хоть я не осуждаю тебя и не считаю неадекватным, знай, что, если однажды ты захочешь причинить мне вред, у меня в сумочке есть электрошокер, и я умею им пользоваться.

- Мне нельзя электрошок, - Том качнул головой, - у меня переключение может случиться.

- Придётся ли мне им воспользоваться, зависит от тебя.

- Подождите, - Том нахмурился. – Вы не шутите? Разве доктор может причинить вред пациенту?

- Любой человек имеет право на неприкосновенность и самозащиту и медработники не исключение, - невозмутимо ответила доктор Фрей. – Более приветствуется в критической ситуации вызов охраны, а не прямая самооборона, но охране потребуется как минимум пара минут, чтобы появиться в моём кабинете, за это время ты или любой другой пациент успеет причинить мне физический вред. Сам подумай, что разумнее выбрать?

- Вы считаете, что я опасен? – безграничное доверие к психотерапевтке пошатнулось и пошло трещиной.

Горькое чувство разочарования от разрушения розового замка ещё не раскрылось в полной мере, но Тому уже было неприятно. Потому что он думал, что доктор Фрей принимает его, что у них хорошие отношения, а у неё наготове средство самозащиты, что говорит о настороженности. А настороженность говорит о том, что для неё он такой же, как и для многих прочих – больной, опасный.

- Нет, Том, я не считаю тебя опасным и не боюсь. Но, Том, ты уже несколько раз проявил импульсивно-агрессивное поведение, и, хоть я на тебя не в обиде, это не означает, что я позволю и стерплю любой твой выпад в мою сторону. Я предупредила тебя о шокере во избежание заблуждения с твоей стороны, что я приму любое твоё поведение только потому, что ты мой пациент. Только официально установленная недееспособность по психиатрической части освобождает от ответственности. Ты – не недееспособный, ты отдаёшь себе отчёт в своих действиях, а значит, отвечаешь за них. Понимаешь, о чём я?

И Том, как ни удивительно, понял значительно больший озвученного смысл, который психотерапевтка вложила в свои слова. Это о границах дозволенного и тормозах, с которыми у Тома большие проблемы. Это о том, что перепугал Грегори до полуобморочного состояния, пытался ударить раскалённой сковородой и ударил со спины стулом, что в качестве наказания несоизмеримо с его «преступлением». О том, что задирался с Оскаром, потому что он это позволял, и упорно не понимал, что если перейдёт все границы, то получит в ответ, сколько раз ни получал. О том, что, если ему, Тому, дать волю, он уходит во вседозволенность. Кажется, ему нужно разобраться и в этом тоже – не только проработать свои границы, но научиться понимать и чувствовать границы других людей и общие допустимости, которые пересекать нельзя. Сложно, но, наверное, возможно. Не бить людей мебелью. Не прыгать на Оскара с уверенностью, что тебе можно, а ему – нельзя.

Для того мадам Фрей и завела этот разговор – чтобы затронуть тему границ окружающих людей, с которыми у Тома, как и с собственными границами, очевидные проблемы. Чтобы дать ему зерно для обдумывания и начального разумения.

- Извините, - стушевавшись, повторил Том виноватым голосом, нервно крутя пальцы. – Я не хотел, правда, - взглянул на психотерапевтку блестящими грустными глазами. – Я так веду себя с Оскаром, и я забылся, что передо мной не он, потому что у меня с вами тоже очень расслабленные, доверительные отношения. Я никогда вас не ударю, - покачал головой. – Только если у меня случатся галлюцинации, и вместо вас я буду видеть кого-то страшного и опасного.

Говорить это неприятно и горько, но несколько раз бывало, что он видел то, чего в реальности нет, потому справедливо упомянуть о такой вероятности. Том ссутулил плечи и встал, направившись к двери.

- Том, сядь, - голос мадам Фрей совсем не грубый, но прозвучал приказом.

Она знала, что с Томом это работает – успела сложить впечатление по его рассказам – и знала, что сработает сейчас. Манипуляции и чуть-чуть давления на восприимчивые точки допустимы ради блага пациента.

Том послушался, вернулся на кушетку и растерянно посмотрел на психотерапевтку, потому что не совсем понимал, почему в его голове щёлкнуло, не дав задуматься. Это рефлекторное, словно запрограммированное повиновение без шансов на сопротивление. Как с тем особым тоном голоса у Оскара, который не мог описать, но на который реагировал без осечек, как выдрессированное животное.

- Том, почему ты захотел убежать? – спросила доктор Фрей, намеренно употребив слово «убежать» вместо «уйти».

Том опустил голову, закусив губы, и затем взглянул на неё:

- Я думал, что нравлюсь вам.

- Том, почему тебе важна моя симпатия?

Том неровно пожал плечами, отвернул голову:

- Всю мою жизнь большинство людей относились ко мне как к чудику или пугающему психу, - поделился, заламывая руки. – Я думал, что вы другая, вы меня не осуждаете, не считаете особенным, не удивляетесь...

- Том, почему ты поменял своё мнение о моём к тебе отношении? – мадам Фрей терпеливо шла к истине – и вела к ней Тома.

Том снова пожал плечами, отвернул голову в другую сторону, к окну, но смотрел ниже него:

- Вы сказали, что готовы защищаться, если я поведу себя агрессивно. Значит, вы считаете меня не очень нормальным, - без претензии, просто констатация печального факта.

- Том, полтора года назад мужчина, которого ты впустил в свой дом, пытался тебя изнасиловать...

- Вы и об этом знаете? – перебив, удивился Том.

- Да, Оскар упомянул о данном происшествии, рассказывая о твоём анамнезе и биографии. Том, защищаясь от того мужчины, ты ударил его каким-то предметом по голове, из-за чего он потерял сознание и долго не приходил в себя. Скажи, ты считаешь его неадекватным?

- Нет, - ответил Том с удивлением, поскольку не видел связи между попыткой сексуального насилия, своей защитой и неадекватностью.

Не понимал связи, которую сам же ранее нашёл и озвучил. Доктор Фрей кивнула:

- Ты просто защищался от насильственных действий в свой адрес. Я тоже не считаю тебя ни неадекватным, ни опасным в целом, ни угрожающим лично мне, но я буду защищаться, если ты попытаешься причинить мне вред.

Том наконец-то её понял, перестав углубляться ко дну в своей надуманной горькой грусти. И почувствовал себя дураком. Том улыбнулся неловко, мило заломив руки:

- Извините. Я себе напридумывал... Теперь я понял, в чём моя ошибка.

- Всё в порядке. Я здесь для того, чтобы помогать тебе лучше понять себя и окружающий мир.

Выдержав паузу, мадам Фрей произнесла, как будто ничего не произошло, поскольку так и есть, работа должна продолжаться, кочки её только стимулируют, пусть и временно тормозят.

- Том, вернёмся к вопросу о твоих сексуальных предпочтениях?

- Да, давайте.

Том сел ровно, положив ладони на колени, затем передумал, поменял позу, лёг на бок, подложив согнутую руку под голову.

- Том, ты беспокоишься, нормально ли твоё желание грубого секса. То, что происходит между двумя взрослыми людьми по обоюдному желанию и к обоюдному удовольствию, априори нормально.

- А если Оскару это не нравится? – Том приподнялся на локте.

- Тебе стоит поговорить об этом с ним. Если Оскару неприятна грубость в постели, либо тебе придётся отказаться от этого желания, либо вам нужно будет договориться, что, допустим, один раз в неделю вы занимаетесь более жёстким сексом, а остальное время обычным, и обсудить границы: то, чего хочешь ты, и то, чего точно не хочет делать Оскар, что ему неприятно.

- Типа расписание? – Том нахмурился.

Ему не нравилась эта идея, как и идея обсуждения желаний и нежеланий. Что он может обсуждать, если часто сам не знает, чего захочет через минуту, а иногда и чего хочет сейчас? Его – это экспромт и хаос.

- Да, расписание и договорённость, чтобы никто из вас не был ущемлён, - ответила доктор Фрей. – Том, я сказала, что происходящее между двумя взрослыми людьми по обоюдному желанию нормально, но я полагаю, что грубый секс может укреплять последствия твоей травмы. Для профилактики я бы порекомендовала вам очертить чёткие границы.

- Какие границы? – Том снова, сильно нахмурил брови.

- Дозволенного. Том, ты говорил, что не единожды секс между вами происходил вопреки твоему «нет». Это нехорошо, так как способствует ещё большему размытию границ твоего тела, нарушенных пережитым сексуальным насилием. То же самое с любыми сексуальными действиями – ты можешь получать удовольствие от чего-то, что делает Оскар, но если ты этого не хочешь, то оно будет тебе вредить. Том, согласие – в голове. Если ты хочешь, согласен и получаешь удовольствие – это секс. Если ты получаешь удовольствие, но не согласен с тем, что с тобой делают – тебя насилуют.

Проще некуда объяснила.

- Но как мне расставить эти границы? – Том выглядел совершенно растерянным в безуспешных попытках применить к себе хотя бы мысленно полученную информацию-руководство к действию и ощущал себя так же. – Я часто не понимаю, чего я хочу, я говорю «нет», но получаю удовольствие, и моё «нет» меняется на искреннее «да». Однажды я так и говорил и затем кричал: «Нет, нет, нет, да, да, да!», - воскликнул и прикрыл ладонями рот, подавившись смущением от своей вырвавшейся откровенности. – Если Оскар всегда будет прислушиваться к моему «нет», то наша интимная жизнь станет намного беднее, и я сам же из-за этого буду недоволен. И с грубостью тоже непонятно, если мне сказать – я буду с тобой грубым, сделаю тебе больно, у меня пойдёт отторжение, я не люблю грубость, я её боюсь, но она противоестественным, непонятным мне образом нравится мне. Я не понимаю, как поместить это в какие-то рамки, - покачал головой. – Я не могу сказать: «Давай сделаем так через час», потому что скорее всего передумаю, мне нравится именно импровизация, своя неготовность. И передача контроля, я хочу этого, даже за пределами постели, но как мне сделать это, не загнав себя в ловушку? Я не хочу полностью лишаться свободы воли, а как хочу, объяснить не могу, потому что сам не знаю, я пытался, не получилось.

- Я противница БДДССМ, так как склонности к практикам в рамках данного направления всегда основываются на психологических/психических проблемах разной степени тяжести, из которых люди создают культ вместо обращения к специалистам. Но иногда БДДССМ может выступать меньшим злом и работать на благо. Ваш случай один из таких. Вы можете позаимствовать некоторые элементы БДДССМ-культуры и применять их в своей сексуальной и повседневной жизни для упорядочивания и гармонизации оных.

- БДДССМ? – переспросил Том. – Я только БДСМ знаю. В смысле я о нём слышал и немножко понимаю, что это.

- БДДССМ – это и есть БДСМ, повторяющиеся буквы опускают для удобства, - пояснила мадам Фрей.

- Психотерапевты должны и в этом разбираться? – удивился Том её глубоким, по его мнению, познаниям в столь неожиданной специфической области.

- Нет. Но я одно время практиковала как сексолог.

- Психотерапевты могут работать сексологами? – Том как всегда легко переключился в своём любопытстве, забыв о главной теме.

- Без дополнительного образования по специальности не могут. Я имею квалификацию сексолога-сексопатолога.

- Сексолог и сексопатолог – это одно и то же? – Тому казалось, что нет, но он себя не считал достаточно сведущим, чтобы утверждать.

- Нет. Но данные две квалификации можно было получить параллельно, что я и сделала.

- То есть вы психотерапевт, сексолог и сексопатолог? – для Тома это вау, целых три образования у одного человека, у женщины, которой не восемьдесят, а всего тридцать семь лет.

- Ещё психиатр и кризисный психолог, специализирующийся на проблемах насилия, - без тени хвастовства добавила к его списку доктор Фрей. – Я люблю учиться и углублять и расширять свои знания и умения в рамках оказания психотерапевтической помощи.

- Ого, - Том под впечатлением округлил глаза, - вы такая образованная, что я чувствую себя ещё более тупым.

- Том, образование не обязательно показатель большого ума, как и необразованность не признак его отсутствия, - сказала мадам Фрей, качнув удерживаемую между пальцев ручку. – Если для тебя показатель, ты можешь получить образование, возрастных рамок для учёбы нет.

- Я даже в школе не учился, - Том бесхитростно, с налётом грусти улыбнулся, качнув головой. Опустил взгляд. – В основном из-за этого я и чувствую себя неучем, отличающимся от других, ущербным. Высшее образование есть не у всех, оно не обязательно, но все ходили в школу, у каждого человека есть миллион историй со школьных лет, есть школьные друзья, с которыми и во взрослости сохранилась дружба или которые остались теплыми и яркими воспоминаниями, а у меня нет, потому что я никуда не ходил. У Оскара большинство друзей и подруг ещё со школьных лет, он рассказывает всякие истории с той поры, а мне остаётся только слушать и пытаться представить, каково это.

- Том, ты можешь получить школьное образование сейчас.

- Да, - скептически отозвался Том, глянув на психотерапевтку, и скрестил руки на груди, - сидеть в одном классе с детьми. Это будет ещё унизительнее, чем вообще никогда не посещать школу.

- Взрослые не учатся вместе с детьми, - поправила его доктор Фрей. – Взрослые учатся с другими взрослым, которые в своё время тоже не получили или не окончили школьное образование, обучение может проходить как в реальных учреждениях, так и дистанционно, онлайн, по итогам программы, при успешной сдаче экзаменов учащиеся получают школьный аттестат.

- Это всё равно не то, - Том покачал головой. – Да и зачем мне официально подтверждённое образование? Читать, писать, считать я умею, историю и географию сам могут подтянуть, если захочу. Чему ещё там учат? Аттестат за двадцать восемь лет мне ни разу не понадобился и едва ли когда-нибудь понадобится.

- В школе учат не только писать, читать и считать.

- Да, - кивнул Том. – Главное, что даёт школа – это социализация, и этого я от неё, как мог в детстве, уже никогда не получу.

- Том, ты не хочешь учиться, - с безжалостной прямотой констатировала доктор Фрей.

Людям не нравится, когда их заставляют признать, что дело в них, они не хотят ничего менять, а хотят прикрываться бесконечными причинами, «непреодолимыми обстоятельствами» и ныть.

- Не хочу, - со вздохом признал Том. – Я хотел тогда, в детстве, очень хотел, сейчас я уже не смогу восполнить то, чего мне не хватает, просто потому, что то время прошло. У меня уже никогда не будет первого дня в школе, куда меня маленького отведёт папа; не будет получения знаний вместе с другими детьми; не будет школьных друзей, с которыми мы будем вместе расти.

- Да, Том, не будет, - согласилась доктор. – Но для своего успокоения и укрепления уверенности в себе ты всегда можешь получить образование, помни об этом.

Том кивнул: он знает. Только в голове, глубоко, маскируясь, всегда сидело убеждение, что он не такой и глупый, слишком много всего пропустил, куда ему сейчас в образование. Да и зачем? Том хотел бы, для себя, но не находил мотивации. Просто чтобы было – не цель.

- Том, - произнесла мадам Фрей, - по-моему, ты немного несправедлив к себе, что у тебя совсем нет никакой квалификации, нет специальных знаний и умений. Ты фотограф – поправь меня, если эта информация уже не актуальна – сомневаюсь, что ты научился только нажимать на правильные кнопки и ничего больше. Ты учился своей профессии?

- Да. Я сам учился, изучал теорию, осваивал программы для работы с изображениями, в последнем я достиг больших успехов, по крайней мере, если судить по тому, что говорят о моих работах, я умею редактировать и дополнять фотографии так, что их невозможно отличить от реального снимка, могу даже с нуля нарисовать электронное изображение, которое нельзя будет отличить от настоящей фотографии. Ещё, вначале, я учился практике у Карлоса Монти, может, вы слышали о нём, а если не слышали, то точно хотя бы раз видели его работу, он один из ведущих фотографов и мой друг. Опыт ведь и какие-то профессиональные приёмы не заменит теория, а Карлос больше двадцати лет фотографирует.

Том рассказывал и не испытывал ни капли гордости ни за свои умения, ни за то, что его работы уходили с аукциона за сногсшибательные суммы, ни за то, что его фотографии служили украшением рекламных кампаний. Для него это обыденность, которая не заслуживает внимания – да, он просиживал часы за ноутбуком, наполняя голову знаниями и оттачивая навыки редактуры; да, он очень старался, чтобы быть хорошим в том, что ему интересно; да, он мог заработать своими умениями; да, он за полгода поднялся от уличного фотографа до того, с кем пожелал сотрудничать модный дом Гуччи.

- Ты учился ещё чему-нибудь? – спросила мадам Фрей.

- Я самостоятельно изучил испанский язык, свободно на нём говорю. Не совсем самостоятельно, - для честности уточнил Том, - с папой, папа у меня испанец, мы разговаривали по видеосвязи, и я так учил язык, остальное, правила всякие, по интернету или по тому, что мне объяснял папа. С носителем языка легко учить, или испанский лёгкий язык, или у меня к нему способности, я его быстро освоил.

- Видишь, Том, у тебя есть специальные знания и умения, которые ты освоил практически без посторонней помощи. Ты без обращения к преподавателям и учебным программам выучил иностранный язык. Тебя нельзя назвать глупым, необучаемым и бездарным. Не нужно мерить себя по тому, «как у всех».

Том несколько секунд недоверчиво посмотрел на психотерапевтку и мягко, признательно улыбнулся:

- Спасибо. – Подобрался, поёрзав, и сказал: - Давайте вернёмся к сексу. То ли я так сильно стесняюсь, что ухожу от этой темы, то ли просто отвлекаюсь... Вы говорили что-то о БДСМ. Или как вы сказали, БДДССМ?

- Можешь говорить БДСМ, если тебе так привычнее и удобнее. Основные принципы БДДССМ – это безопасность, разумность и добровольность, которые характерны для любых норматипичных, здоровых отношения. Соблюдение этих принципов и отличает БДДССМ от насилия, несмотря на жёсткость и кажущуюся агрессивность и опасность некоторых практик. В БДДССМ нет и быть не может насилия, почему я и обращаю твоё внимание в его сторону, его принципы дают безопасные границы. Принцип безопасности подразумевает ответственность доминантного партнёра за физическое, психологическое и эмоциональное состояние подчиняющегося партнёра.

В этом что-то есть. В этом принципе. Он в голове Тома перекликался с собственными мыслями о передаче контроля над собой, читай – ответственности.

- Принцип разумности означает, что все действия должны происходить в здравом уме обоих партнёров, не в состоянии наркотического, алкогольного опьянения и не при психических нарушениях. Принцип добровольности главный, думаю, подробно его объяснять не нужно – между партнёрами может происходить только то, на что оба дали заблаговременное согласие. Партнёры заранее оговаривают свои действия и не выходят за установленные ими рамки.

- Как же я буду договариваться заранее? – Том выгнул брови домиком. – Я же сказал, что не знаю, чего хочу, не могу определиться и могу передумать в любой момент, разговоры-обсуждения не моё.

- Вам нужно будет поговорить всего один раз, остальное – по мере возникновение желания что-то добавить или же исключить. Или же вы можете не обсуждать границы дозволенного, ты можешь положиться на волю и выбор Оскара.

- Чем тогда это БДДССМ отличается от того, что между нами есть? – Том непонимающе нахмурился.

- Тем, что ты сможешь в любой момент остановить любые действия Оскара. Несмотря на свою «более низкую роль», именно подчиняющийся партнёр главный, о нём заботятся, его удовольствие и ощущения стоят на первом месте. БДДССМ закрепляет за нижним партнёром право остановить происходящее и быть уверенным, что его услышат.

Том вздохнул:

- Я и так могу остановить Оскара. Но моё «не хочу» и «нет» не всегда означают, что мне действительно будет лучше, если Оскар остановится. Я сам часто не знаю, когда моё «нет» настоящее, а не... не знаю что, что-то другое.

- Тебе может помочь стоп-слово.

- Стоп-слово?

- Это слово, никак не относящееся к сексуальному процессу, не употребляемое часто в повседневной речи, которое нижний партнёр произносит, когда чувствует, что ему неприятно, не нравится, он хочет прекратить совершаемые с ним действия. Дело в том, что слово «нет» может дезориентировать тем, что человек в пылу возбуждения может выкрикивать его от переизбытка ощущений или же какой-то своей скованности, а в действительности хотеть продолжения. Некоторым людям, как тебе, сложно разобраться, когда их «нет» искреннее. То же самое со словом «стоп» и прочими расхожими останавливающими, запретительными словами. Полагаю, это путает и Оскара – разница между тем, что ты говоришь, и реакциями твоего тела. Он может подумать, что для тебя просьбы остановиться игра, раз ты остаёшься возбуждён и испытываешь удовольствие. В этом плане стоп-слово имеет значительное преимущество и несёт пользу. Как я уже сказала, можно говорить «нет», не желая того, но никто беспричинно не выкрикнет во время секса, к примеру, «дирижабль». Также стоп-слово будет способствовать твоему пониманию себя: легко сказать «нет», «стоп» и прочее подобное, но, чтобы сказать условный «дирижабль», ты должен будешь задуматься, прислушаться к себе и понять, чего ты действительно хочешь, слишком ли для тебя то, что происходит, или ты готов продолжать. Стоп-слово поможет вам обоим: тебе понимать себя и очерчивать свои границы, а Оскару понимать твои пределы и желания. И, Том, если Оскар никогда ничего не будет делать против твоей воли, это пойдёт тебе на пользу, так как даже самое мелкое, неощутимое насилие расшатывает твои границы.

Том задумчиво почесал висок. Сейчас он не находил ни возражений, ни комментариев.

- Используется и слово-предупреждение – на тот случай, если ты не хочешь полностью прекращать текущие действия, но хочешь сообщить, что близок к пределу. Им тоже может быть любое не связанное с сексом слово, - продолжала излагать доктор Фрей. - Также БДДССМ может вам помочь путем реализации своих общественно неодобряемых, потаенных желаний в безопасных условиях. БДДССМ - это идеология, образ мышления и жизни, но люди часто прибегают к нему в качестве игры. К примеру, ты, Том, хочешь грубости со стороны Оскара, но стесняешься, я тебя понимаю, многие стесняются говорить о своих желаниях или вовсе их не понимают, не признают. Но реализовать свои желания в форме игры легче, не так ли?

- Так, - кивнул Том и следом спросил: - Как расшифровывается БДДССМ, это ведь аббревиатура?

- Да, аббревиатура, - доктор Фрей тоже кивнула. - БД - это бондаж (неволя) и дисциплина, означает ограничение воли и/или физическое ограничение подвижности нижнего партнёра, но по правилам, которые не противоречат его желаниям и возможностям. ДС - доминирование и подчинение, что означает передачу контроля над собой нижним партнёром верхнему. СМ - садизм и мазохизм, удовольствие от боли и удовольствие от её причинения...

Волнующе, особенно первая пара слов. Том прикусил губу, слушая дальше.

- ... Эти вещи могут практиковаться как вместе, так и каждая пара по отдельности. Хорошо, что ты спросил, так как я ещё хочу остановиться на бондаже с дисциплиной и подчинении. Том, ограничение подвижности может помочь тебе проработать своё желание передачи ответственности за себя. Реализуя это желание в спальне путем связывания или других ограничительных практик, ты можешь стать свободнее от него по жизни. Также вы можете договориться о контролируемой, заранее оговоренной частичной передаче контроля в повседневной жизни, что Оскар что-то решает за тебя, ты в чем-то ему подчиняешься в быту, на улице, где угодно. Это частая практика в рамках БДДССМ-отношений.

- А если мы обсудим все это, договоримся, будем практиковать, а потом я почувствую, что мне это больше не нужно? - шёпотом спросил Том.

- Ты скажешь Оскару, что больше не нуждаешься в подобных практиках, и вы прекратите и вернётесь к стандартным отношениям. Повторю, добровольность - основной, непреклонный принцип.

- Я подумаю об этом, - сказал Том через две минуты общего молчания, в которые осмысливал, ощупывал вывалившуюся на него информацию о незнакомом, непонятном, пугающем и влекущем тёмном мире. - Обо всем, что вы сказали.

Подумает, но едва ли когда-нибудь сможет заговорить, от одной мысли язык немел от стыда. И хочется и колется, и его наверняка не хватит на такой откровенно-обстоятельный разговор. Как это будет выглядеть?

"Оскар, ты можешь меня пороть по вторникам и четвергам? Мне это нужно".

"И держать за волосы, выгибая мне шею".

"И трахать так грубо, чтобы я плакал".

"И обзывать сучкой и прочими унижающе-похабными словами"...

***

- Я сам открывал рот, - дрожащим, надламывающимся голосом говорил Том. – Мне говорили, и я открывал, чтобы они не делали мне больнее, - слёзы по щекам, крупные, горячие, сами собой, а взгляд метался по стене, которую глаза видели, но не различали, она отъезжала, проваливалась. – Я... я старался...

Впервые произнёс вслух, признался, осознал, что не такой уж неопытный был, впервые опустившись перед Оскаром на колени, там, в подвале, в юные четырнадцать, он не просто пассивно открывал рот, а старался, как представлял, как мог, доставить удовольствие своим мучителям, чтобы им этого хватило. Дрожа от слёз и страха, сосал. К горлу подступила тошнота от воспоминаний о чужих членах. Том задержал дыхание и прижал пальцы к губам. Эта правда – что делал это сам – разрушала изнутри, разъедала кислотой, прожигая внутренности. Хотелось замотать головой, закричать, отрицая собственные слова и память, и забыть, уверовать, что не было такого. Том не знал, как с этим жить, не мог с этим жить. Однажды усилиями Джерри Том уже вспоминал об этом – и потом на годы забыл, потому что этот факт убивал его, не вязался с его жертвенностью, с его представлениями о себе, с тем, что его изнасиловали. Том не мог ужиться с этим фактом и рассыпался на куски от правды, которая, скаля слюнявые клыки, говорила: «Ты сам». Тебя не насиловали, ты заслужил – и не заслуживаешь жалеть себя. Жертва безвинна, а ты вёл себя как малолетняя грязная шлюха, давясь чужими членами и не обращая уже внимания, у кого именно ты берёшь в рот. Кто ты после этого?

Том задрожал всем телом, обнял себя за плечи, зажмурившись и сжимаясь в клубок.

- Я старался доставить им удовольствие, чтобы они меня не били и не насиловали по-другому. Господи!.. – воскликнул, отчаянно ища себе оправдания. – Я уже не мог, у меня там уже всё превратилось в открытую рану. Я не мог больше, я не хотел... Я сам делал это, когда они говорили... Я открывал рот по команде и сосал.

Ломало, корёжило, словно позвоночник раскалился и осыпался, обжигая изнутри угольками и искрами. Том выгнулся на кушетке, перекатившись на спину. Взвился, пнул ногой стену, забарабанил по кушетке кулаками, ломано извиваясь и дёргаясь. Невыносимо, разрывает. Подскочив, Том перевернулся на живот, судорожно схватил жёсткую и упругую, тоже обтянутую кожей подушку и, вжавшись в неё лицом, закричал. Его заметно, неровно трясло. Мадам Фрей безмолвно наблюдала за этой сценой, что многих могла бы напугать, и делала важные заметки.

Недолго прооравшись, Том около минуты молчал, хрипло дыша, и сказал севшим голосом:

- Они всё равно меня насиловали.

Улыбнулся как-то болезненно, изломанно той же подушке, в которую успел несколько раз впиться зубами.

- Им было мало того, что я делал. Я каждый раз старался, чтобы они не мучили меня больше, но впустую. Я не могу с этим жить, - Том перевернулся на бок, лицом к психотерапевтке, на которую не смотрел, снова свернувшись в клубок оголённых нервов, воспалённых, агонизирующих чувств.

- Том, что тебя мучает? – спросила доктор Фрей.

- То, что я делал это сам. Они меня не насиловали. Мне было четырнадцать, и во мне побывали четыре члена, я сосал их все и глотал их сперму и их выделения вперемешку со своей слюной. Скоро я перестал обращать внимание на то, что глотаю, просто привычно сглатывал эту склизкую субстанцию...

Новый приход тошноты. Том закрыл глаза, переживая приступ мутноты.

- Только этим я и питался. Может, поэтому и выжил.

Тома сотряс нервный смешок, от которого слабеющим последом по телу разбредались судорожные подёргивания.

- Я сосал, потому что хотел уберечься от боли. Я не должен был, - Том прикрыл глаза и покачал головой, чувствуя новую горячую влагу на щеках. – Я должен был держаться и оставаться верным себе, чтобы сохранить хоть каплю самоуважения, а не прогибаться... Я был как маленькая грязная шлюха, готовая на всё. Какая же я жертва? Я не могу считать себя полностью жертвой, когда думаю об этом. Я не могу об этом думать... Я должен был сжать зубы и откусить одному из них, и пусть бы они меня убили, но я не должен был слабовольно, сдаваясь страху, ублажать этих ублюдков.

Том разрыдался почти беззвучно, жмуря глаза и некрасиво кривя открытый рот. Стиснул зубы, ударил кулаком по краю кушетки, но ничего не могло освободить его от собственного ада внутри. От ада, к которому сам себя приговорил за непростительный грех юного мальчика, что гордости предпочёл надежду на меньшую боль. Мальчика, который не боролся до последнего.

- Том, ты знаешь, какое главное правило взаимодействия заложников с террористами? – произнесла доктор Фрей.

- Нет.

- Главное правило – не злить захватчиков, не пытаться бороться с ними. То же правило распространяется на любую ситуацию, в которой силы агрессоров значительно превышают силы человека, оказавшегося в их власти. Том, ты правильно поступал, что шёл навстречу своим насильникам. Морально это тяжело принять, так как у всех людей сидит в голове: «Борись до конца, а если не борешься, значит, ты согласен», но такова правда. Своим повиновением ты уберёг себя от дополнительной агрессии и увеличил свои шансы выжить.

Том поднял к психотерапевтке мокрые, красные глаза:

- Мне было бы проще, если бы я этого не делал. Они всё равно надо мной издевались, мои усилия ничего не дали, лишь изуродовали в собственных глазах.

- Том, - мадам Фрей сложила ладони на столе, - ты говорил, что твои насильники пригрозили, что порежут тебя, если ты не откроешь рот. Думаю, они бы сделали это, если бы ты продолжал упираться. Они могли порезать тебе лицо, разрезать щёки...

У Тома мускулы в щеках задрожали, так страшно это, о чём она говорила, и взгляд под напряжёнными бровями стал жалобный-жалобный.

- Наверняка они бы выбили тебе зубы, это стандартный ход тех, кто хочет добиться орального секса без возможности принимающей стороны сопротивляться и причинить им вред, - продолжала доктор. – Могли случайно или специально сломать тебе челюсть. И эти удары по лицу скорее всего отразились бы на твоём мозге. Том, тебе было бы проще, если бы тебе выбили зубы?

- Нет, - выдох полушёпотом.

- Том, тебе было бы проще, если бы тебе сломали челюсть?

- Нет... - ещё тише.

- Том, тебе было бы проще, если бы вследствие побоев ты остался беспамятным инвалидом?

- Нет, - сказал Том и безысходно закрыл глаза.

Мадам Фрей слегка склонила голову в кивке:

- Том, ты стремился облегчить свою участь, что характерно для всех живых существ – избегание боли, повреждений, и делал это правильно. Тебе не за что себя винить, не за что считать неправильным и грязным.

- Правда? – спросил Том уж очень наивно, по-детски, будто слово психотерапевтки единственное, на что мог опереться.

- Да, благодаря своему поведению ты выжил и не понёс непоправимых физических повреждений. Твои шансы на выживание снизились бы, если бы тебя сильнее избивали для усмирения. То, что ты пережил, ужасно, бесчеловечно, преступно, но в этом нет ни капли твоей вины. Ты не перестал быть жертвой от того, что в какие-то моменты к тебе не применяли грубую физическую силу. Даже если бы ты начал получать удовольствие, ублажая своих насильников, ты бы всё равно остался жертвой – психика которой таким образом защищается. Том, отпусти себе этот грех, так как это – не твой грех. Ты не шлюха, не какое-нибудь другое клеймящее слово из-за того, что делал. Ты был просто ребёнком, чьей беззащитностью воспользовались жестокие взрослые, и который хотел избежать боли. Если кто-то скажет иначе, что тебя не насиловали, раз ты сам открывал рот, этот человек чёрствый, глупый и ничего не понимает.

Том сел, шмыгнув носом, и растёр слезу под глазом. Отвернулся к окну, хлопая слипшимися стрелками ресницами.

- Всё, что я пережил, кошмарно, но хуже всего то, что я был ребёнком, это был мой первый опыт. Изнасилование в любом возрасте ужасно, невыносимо болезненно, но в юности, когда ты ещё ничего не видел, не пробовал, хуже. Я могу сравнить, меня изнасиловали и во взрослом возрасте, когда я имел нормальный сексуальный опыт. Мне было очень тяжело и плохо, но... - Том прерывисто вздохнул и, подняв ноги на кушетку, обнял колени. – Но это не оставило на мне такого неизгладимого отпечатка, я всё помню, помню боль, унижение, жуткое, раскалывающее ощущение беспомощности, но также я помню то хорошее, что было до и после. А тогда я был ребёнком, у меня не было ничего хорошего до, чтобы я понимал, что может быть иначе. Знаете, раны затягиваются, боль уходит, унижение и ужас забываются, истираются с течением времени, замещаются тем хорошим, что есть в настоящем, а первый опыт не забыть, он навсегда остался со мной, во мне. Да, изнасилование – не секс, но это всё равно сексуальные действия. Это первое, что я узнал о сексе опытным путём и несу в себе. Для меня хуже всего то, что у меня отняли невинность. Я был неопытным, когда мы с Оскаром начали, ничего не умел, ничего не знал даже о собственном теле и вздрагивал от каждого прикосновения, но я не был чистым и не имеющим абсолютно никакого опыта. С детством и чистотой я давно расстался, они их украли, - Том снова растёр слёзы, теперь тихие, незаметно тянущиеся из глаз блестящими дрожащими дорожками. – Я часто думаю об этом: у меня не было нормального первого раза, по-настоящему, без оговорок первого. Это моя несбыточная мечта – узнать, каково это, когда по-настоящему в первый раз? – шёпотом. – Глупо, знаю, - Том тонко, щемяще-грустно улыбнулся, прикрыв глаза, и покачал головой. – Нужно наслаждаться тем, что есть сейчас и что было, а первый секс – это всего лишь первый секс. Но у меня очень многого не было, что есть у всех, и это одно из. Я просто очень сильно хочу... хотел бы быть чистым для того, кого люблю, кому доверю свой первый раз. Могло быть и по-другому, - пожал плечами. – Я мог расстаться с невинностью по любви, мог по желанию без особых чувств, мог по глупости. Мог бы... Как у всех, по-разному. Но у меня отняли возможность выбрать. Они меня испачкали...

Том лёг на бок, подогнув ноги и подложил ладони под щёку – аллюзия на ребёнка до рождения, и он был такой же маленький, и неважно, какого роста, беззащитный, с бесконечно грустными, не находящими покоя глазами. А психотерапевтический кабинет – материнская утроба, безопасное место, в котором существование проходит не по законам внешнего мира; в котором можно чувствовать себя принятым, защищённым и не беспокоиться. Можно просто быть и говорить. А иначе не получается.

- Я старался, чтобы они не били меня и не рвали сильнее, - как и во все предшествующие разы, Том продолжил прерванный рассказ. – Но они меня всё равно насиловали и... анально тоже, - следом за прямым, что ему всегда сложно говорить, обозначением места с губ слетел тяжёлый, сорванный вздох. – Все. Бывало, что только трое. Иногда несколько сразу, в меня тогда уже спокойно помещались два члена.

Слёзы, слёзы, горькие, обжигающие. Том растёр их по лицу, на пару секунд закусив губы и чаще моргая.

- Максимально меня насиловали втроём: двое сзади, один в рот. То есть по факту они находились не сзади... Я лежал то ли на спине, то ли на боку, меня уложили и держали в какой-то изломанной позе. Помню, у меня очень болел левый бедренный сустав, - Том положил ладонь на указанное место. – Мне сильно отводили в сторону и выворачивали ногу, чтобы оба могли пристроиться.

Том снова закусил губы, пережидая секунды, в которые не мог протолкнуть по дыхательным путям вдох. Больно, страшно, жутко, невозможно, невыносимо поверить, что с четырнадцатилетним мальчиком так поступали. Он же действительно был не рослый, не крепкий - хрупкий, тонкий, маленький, как в нём умещались двое? А так, что у разорванных мышц и тканей значительно повышаются пределы вместимости. Как же это было больно – когда в открытую рану снова и снова. Когда снова и снова кровь, сперма, ощущение дыры в себе. Том помнил, как сворачивался калачиком на холодном, грязном бетонном полу, когда они насыщались и пока не приковывали обратно к батарее за истёртую, изрезанную сталью, тоже кровоточащую, опухшую, багрово-сине-чёрную на запястье левую руку. Ни одной попытки бегства он не предпринял, он и встать бы не смог, не мог двигаться и дышать от боли и измученной слабости.

Том закрыл ладонями уши, закрыл голову, переживая новую волну мелкой дрожи. В своём неровном повествовании он уже преодолел первую неделю в подвале, когда не осталось надежды на то, что это закончится и он сможет жить дальше, и скоро её заменит надежда на смерть как на избавление. Когда уже не испытывал ужаса. Когда сознание уже мутилось и деградировало до существования на рефлексах: реакция на боль и избегание боли. Жажда, голод, боль и чувство разрушения не успевающего восстановиться, загнивающего на местах ран и разрывов тела. Следующий шаг - сепсис. Потом. Их уже не будет рядом, когда его иммунная система сдастся. Ещё позже добавится отдельная инфекция, заражение крови от укусов крыс. Том этого не помнил, не мог помнить, но таков один из множества диагнозов врачей, которые приняли его в больнице коммуны Сен-Кантен-Фаллавье. Его собственное тело ело само себя за неимением иных источников питания, он гнил заживо, колотясь в приходящей приступами лихорадке, его заживо глодали крысы. Он не должен был выжить. Потом, позже, в кромешной темноте...

- Я не понимаю, почему... За что они со мной так... Мне было четырнадцать...

Том повторял это без конца, каждый раз, когда погружался в подвал: ему было четырнадцать лет, он был ребёнком.

- У меня даже волосы ещё нигде толком не росли, - рассказывал Том, нетвёрдой рукой размазывая влагу под носом. – У меня их и сейчас нет, - ушёл в сторону, он всегда распылялся на множество ответвлений от основной темы. – Я и не помню себя с волосами на теле, не помню, какие они у меня были, много ли. До подвала у меня особо ничего не росло, я медленно созревал, я так понимаю, а потом, в восемнадцать-девятнадцать, когда уже всё было по-взрослому, я не мог смотреть на себя и дотрагиваться, боялся. Потом Джерри стал моделью, решил, что его кукольно-ангельскому образу подходит полное отсутствие волос на теле, и удалил все. До сих пор не растут, - приподнял руку, демонстрируя совершенно гладкую кожу.

- Том, тебя заботит отсутствие волос на теле?

- Немного, - со вздохом отозвался Том, тем не менее не зная, насколько честен, поскольку у него в разные моменты по-разному. – Может, мне бы не понравилось иметь на теле волосы, там, - взглядом указал себе вниз, - думаю, они бы мешали. Но мне и в этом не дали выбора, у меня есть лишь это полностью лысое тело с волосами только на голове. Мне нравится, но... мне интересно – как, когда по-другому? И ведь волосы на теле – это признак взрослости, волос только у детей нет. Что меня действительно беспокоит – это то, что я никогда не брился. Ни разу, потому что у меня борода до двадцати лет не росла, а там был Джерри. Все мужчины бреются, а я никогда, получается, по этому параметру я так и не вырос. Но тогда до всего этого было легко, я на самом деле был ребёнком...

Том помолчал и приподнялся на кушетке:

- У вас есть дети? – резко переключившись, он обернулся к психотерапевтке.

- Есть, - ответила та, - две дочки, восьми и шести лет.

Том опустил взгляд, отворачиваясь обратно – маленькие очень, не подростки даже, особенно младшая, практически ровесница Терри, и это тоже, фоном, потревожило – что доктору Фрей тридцать семь, и у неё есть шестилетняя дочь, а ему двадцать восемь, и у него тоже есть сын, которому через пару месяцев шесть. Том спросил о детях, чтобы доктор Фрей немного приблизилась к нему, чтобы поняла, прочувствовала применительно к себе, каково это – когда такое происходит с ребёнком, ведь родители любят своих детей и боятся, что с ними могут случиться ужасы, о которых тут и там слышно.

Лёг обратно, лицом к стене, подтянув колени к животу. Том чувствовал себя бесконечно одиноким в своей трагедии. Да, его жалели, его могли понять с профессиональной позиции и даже могли ему помочь, но что они могут знать о том, каково это. Что они могут знать о боли, унижении, ужасе мальчика, который впервые ушёл далеко от дома без сопровождения папы, выпорхнул тайком под покровом ночи навстречу мечте и попал в ад. Мальчика, который не верил, что в мире есть зло. Этот поруганный, измученный мальчик и сейчас в слезах корчился внутри.

- Я был в ужасном состоянии, - заговорил Том после паузы, обнимая себя и вжимая пальцы в плечи. – На меня уже не надевали парик, я был грязный, окровавленный, у меня уже мышцы там ничего не держали, - голос скрипуче, слёзно расслоился. – Я не понимаю, почему они продолжали, как они возбуждались на меня, не понимаю...

- Том, для насильника привлекательность объекта сексуального насилия не играет роли.

- Я понимаю, да. Но не настолько же... Это... отвратительно... Там не было зеркала, и я не осматривал себя, но меня даже ни разу не умыли. Всё это, кровь, сперма, засыхало на мне корками, тухло...

Этот запах словно реален – запах сырой, пыльной затхлости, крови, спермы и их стухших, запах гниения и нечистого тела. Проникали в дыхательные пути, текли по горлу, вызывая дурноту. Тошнотворное сплетение ароматов – запах медленно, подступающей мученической смерти.

- Том, ты сказал, что мышцы твоего заднего прохода были очень повреждены и утратили свои функции? – произнесла доктор Фрей.

- Да, - хрипло подтвердил Том.

- Том, я так поняла, тебя не выводили в туалет и не предоставляли ничего, чтобы ты мог справить естественные потребности?

- Нет, ничего такого они не делали. Я всегда был прикован, и рядом со мной находилась только труба, а когда не прикован, меня насиловали.

Доктор Фрей слегка кивнула, приняв его ответ, и задала следующий вопрос:

- Том, ты справлял нужду там, где сидел, и был испачкан в том числе в собственных экскрементах?

Настолько прямо, что как удар под дых.

- Не говорите об этом! Я не хочу об этом говорить! – Том зажмурился и зажал руками уши, сжимаясь в тугой клубок.

- Том, логично, что ты не мог ни разу за три недели не ходить в туалет, - неумолимо продолжала мадам Фрей, пробиваясь через его протест, - и логично, что твои повреждённые мышцы не могли удерживать каловые массы, и, поскольку ты не мог помыться сам и тебя не мыли, ты был испачкан.

Она намеренно подняла этот вопрос, так как по многим моментам, проскальзывающим в речи Тома, сделала верный вывод, что у Тома большие сложности с туалетной темой, он даже с Оскаром не мог об этом говорить. И хоть многие люди стесняются обсуждать и показывать подобного рода вопросы, в случае Тома причина зажатости тоже может таиться в возрасте четырнадцати лет и может быть проработана.

- Я не хочу... - напряжённо прошептал Том, дрожа всем телом. – Замолчите...

- Том, ответь на мой вопрос, - спокойно попросила в ответ доктор.

- Не буду... Вы сами всё понимаете, - сказал Том и вжал голову в плечи, пряча лицо.

- Том, я ничего не знаю, меня там не было.

Том молчал, стискивал зубы, сжал кулаки, впившись ногтями в ладони, но отделаться от картинок перед глазами уже не мог. Слова психотерапевтки всколыхнули самую неприглядную правду, которую всегда обходил стороной, замалчивал и перед собой, будто у него организм как-то альтернативно работает, что «грязные» туалетные дела не испачкали его ещё больше. Не было естественных потребностей, не было, их же всегда опускают даже в самых реалистичных, жёстких историях, в которых показывают или описывают всё. Но правда такова, что были и потребности, и невозможность их справлять по-человечески. Том терпел, так честно и долго терпел, что в итоге описался, помнил то стыдное, переплетённое с чудовищной, отнимающей человеческий облик беспомощностью чувство горячего по ногам. Потом, пока не обезводился настолько, что выделительная система отказала в целях экономии жизненно необходимой влаги, дрожащей рукой, давясь слезами, справлял малую нужду в ближайший угол, что добавляло его положению безбожной, беспросветной унизительности. Так было чуточку лучше, чем ходить под себя.

Его не кормили, но до попадания в подвал Том не голодал, кишечник не был пустым. Ни разу Том не справил большую нужду добровольно – всё внутри сжалось, запёрло от переживаемого кошмара. Но повреждённые мышцы ничего не могли удержать. Его избили за то, что обделался, это ж непривлекательно. Били ногами в основном по нижней части тела, в низ живота, по бёдрам и ягодицам. От ударов Том перекатывался по полу, пачкаясь больше, а они ругались и смеялись. Конечно, его непрезентабельный вид никого не отвернул и не остановил, за «преступление» он должен был понести наказание, чем стали побои и следом ещё более жестокое изнасилование.

Том хотел отстраниться от этих воспоминаний, хотел забыть, но голос психотерапевтки пробирался в мозг, тревожа стыдную, отвратительную память.

- Том, это неизбежный физиологический вопрос. Тебе станет легче, если ты скажешь.

Том подскочил на кушетке, впился в психотерапевтку яростным, почти ненавидящим взглядом:

- Да, я мочился по углам, потому что у меня был выбор – или так, или тупо писаться и плакать от этого! – криком под набат бухающего перевозбуждённого сердца. – Да, как вы там корректно выразились, я не мог сдерживать дефекацию, когда мне там уже всё растянули и порвали, за что меня избили и изваляли в этом! Да, я был испачкан в том, что осталось в моём кишечнике с нормальной жизни и покидало его! Да, вокруг меня пахло мочой, а от меня пахло дерьмом! Довольны, вы это хотели услышать?! Я сказал, легче мне не стало! – Том гневно, бескомпромиссно крутанул головой.

Такова полная палитра запахов его страшной, не случившейся смерти – сигаретный дым и дым от травки, алкоголь в их дыхании, пыль, сырость, затхлость, сперма, кровь, пот, моча, дерьмо.

- Почему? – доктор Фрей покачивала ручку между пальцев.

Этот вопрос показался наитупейшим.

- Почему? – Том снова вперился в неё взглядом. – Да потому, что я не хочу об этом говорить, не хочу думать! Мне мерзко и плохо от этого!

- Почему?

Тома аж перетряхнуло от повторения глупого вопроса.

- Потому что это туалет.

Как ещё объяснить? Туалетные дела – это крайне интимно и некрасиво, особенно, когда помнишь, каково это, когда вот так – как животное, бесконтрольно. Когда помнишь ощущения и неприятные – кому это может быть приятно?! – запахи, от которых не мог отмыться, да и не думал о чистоте, честно говоря. Том прижал предплечье к губам, почти перекрыв себе возможность дышать. Часто заморгал, разгоняя неумолимые, ожесточённые, беспомощные слёзы от того, с чем ничего невозможно сделать. От памяти.

- Том, все живые существа справляют естественные нужды, - сказала мадам Фрей, - все люди ходят в туалет. Если человек в туалет не ходит, он либо уже умер, либо скоро умрёт без медицинской помощи. Том, ты ведь ходишь в туалет?

- Хожу, но не под себя же, не так же. Я знаю, что все ходят в туалет, в этом нет ничего такого, - Том говорил нервно и резко жестикулировал, - но никто, выйдя из младенческого возраста, в своём уме не писается и тем более не... - запнулся, облизнул губы с тихим прерывистым вздохом, - тем более контролирует дефекацию.

- Том, есть немало ситуаций, в которых люди могут не сдержаться, и они не обязательно так ужасны, как у тебя. Рассказать тебе о себе?

Это нарушение, психотерапевт не должен рассказывать пациенту ничего личного, но бывают случаи, в которых внесение личной информации может помочь терапевтическому процессу. Мадам Фрей изначально умышленно нарушила данное правило, отвечая Тому на вопросы касательно своей личной жизни, что и помогло им наладить контакт, и разглядывала это как уместный ход сейчас.

Том не хотел, но заинтересованно взглянул на психотерапевтку. Сработало любопытство – что она расскажет о себе? Расценив его интерес как согласие, доктор Фрей поведала:

- Однажды во время учёбы в университете я так зачиталась в библиотеке, что не добежала до туалета и обмочилась на выходе из читального зала. На мне были надеты белые джинсы, пришлось прикрываться кардиганом и скорее ехать домой.

- Вы... описались? – Том глядел на неё удивлённо, неверующе. – Вы были взрослой и описались?

- Да, Том, мне было двадцать лет, и я описалась, притом, что меня никто не удерживал силой от возможности нормально сходить в туалет.

Том удивлённо хлопал ресницами, отвлёкшись от своих страданий и чувства беспомощного, крутящего, требующего забыть отвращения. Но... Его «но» стёрло следующее откровение мадам Фрей:

- После первых родов у меня было недержание каловых масс, приходилось носить специальное бельё. Продлилось это около месяца, потом организм с медицинской помощью восстановился, - и рассказывала она спокойно, без лёгкости и насмешливости, мол, ерунда, но и без намёка на стыд.

Выдумывала она. Вернее – первый случай придумала, в тот раз она дошла до туалета, а второй позаимствовала у знакомой, с которой неприятность произошла в действительности. Поскольку то, что с кем-то там, какими-то абстрактными другими людьми происходят похожие ситуации, имеет слабое влияние на человека, а когда ты узнаёшь, что это произошло с тем, кого ты знаешь, кто сидит перед тобой, влияние на сознание максимальное. Изоляция усиливает любую травму, противодействие ей – общность, знание, что ты не один такой. Потому мадам Фрей и лгала – чтобы дать Тому чувство, что он не уникален в своей беде, а значит, с ней можно жить и не нужно себя клеймить. О ней можно говорить.

Настолько близко Том знал лишь Оскара, а он идеален, он даже вусмерть пьяный себя контролировал и не то что обмочиться не мог - его не рвало ни разу. Сравнивать себя с ним – делать километровый шаг в сторону чувства неполноценности. А тут доктор Фрей – умная, красивая, выдающаяся женщина, и с ней тоже случались некрасивые туалетные проблемы. Получается, это не клеймо ему, если даже с такой женщиной может произойти то же самое?

- Я и более взрослым, после подвала, писался, - тихим голосом признался Том, отвечая откровенностью на откровенность. – Один раз в центре, меня заперли на ночь и не выпустили в туалет, и я... не сдержался. Потом тоже было, один раз вроде.

- Том, абсолютное большинство людей в ситуации невозможности справить нужду цивилизованно или обмочатся, или справят нужду на пол, на землю в зависимости от обстоятельств. Дефекацию контролировать проще, анальные мышцы более сильные, но ты сказал, что мышцы у тебя были очень повреждены, верно?

- Да, были, - с кивком подтвердил Том.

И фоном, без яркого, прошибающего изумления понял, что его отпустило, больше не жутко, не отвратительно, не стыдно до невозможности уживаться с этим чувством и этими воспоминаниями, не хочется биться, кричать и бить кулаками вокруг себя. Неприятно, но не более. Подобно волшебному заклинанию, речи психотерапевтки излечили его, осветили некрасивые, стыдные эпизоды как не трагедию, о которой никому нельзя сказать, потому что ты один такой, а все вокруг чистенькие и правильные, и как что-то житейское, что может с любым произойти.

- Том, в обстоятельствах, которые пережил ты, каждый человек не остался бы чистым, - продолжила доктор Фрей, - каждый мочился бы на пол, не мог сдерживать дефекацию и был испачкан в продуктах своей жизнедеятельности, это случается и при добровольном анальном сексе без должной подготовки. Том, это физиология, в ней нет и быть не может ничего постыдного и вины твоей тоже нет в том, что твоё тело работает так, как тело любого живого существа. Какие-то преступные, сложные обстоятельства не обязательны. Человек может неконтролируемо обмочиться или испражниться в состоянии наркотического, алкогольного опьянения и просто во сне.

- И это не указывает на то, что с человеком что-то не в порядке? – неуверенно уточнил Том.

- Ослабление контроля за мочеиспусканием/дефекацией может служить симптомом ряда заболеваний, в том числе психических, но вовсе не обязательно, наличие или отсутствие диагноза зависит от общей картины. Регулярное недержание – болезнь или её симптом. Эпизод или несколько разбросанных во времени эпизодов с наибольшей вероятностью являются признаком того, что конкретный организм достиг своих пределов, и человек не смог сдержаться.

Вот как. Единственное, в чём он виноват – это в том, что живой, что организм продолжал работать, несмотря ни на что. Там, в центре, тоже. Том несколько секунд растерянно смотрел на психотерапевтку и искренне, открыто, насквозь признательно улыбнулся:

- Спасибо.

За то, что распутала ещё один чёртов клубок в его голове. За то, что успокоила кусочек ада внутри.

- Пожалуйста, - мадам Фрей склонила голову в лёгком кивке и затем остановила на Томе внимательный взгляд. – Том, повторишь то, что ты рассказал?

В ответ Том отрицательно покачал головой:

- Не сейчас. Мне нужно подумать.

Том лёг на спину, вытянул из-под головы подушку и, положив её на живот, обнял. Много о чём есть подумать, много думалось, переосмыслялось, чувствовалось иначе. Конечно, он не раскрепостится настолько, чтобы свободно говорить с Оскаром о туалете, не скажет: «Пойду прочищу прямую кишку, и займёмся сексом». Но он стал спокойнее. Намного, намного спокойнее. Память больше не острые занозы. Приятно не стало, эти вещи по-прежнему некрасивы, но стало в разы легче. Потому что он не одинок в своём «не сдержался», это нормально и может случиться с каждым, а не клеймо.

Вон, Маркис помогает Марселю забраться в ванну, а вначале, пока Марсель не привык снова к жизни в кресле, наверное, и на унитаз помогал ему сесть. И ничего, они влюблены и счастливы, и всякие некрасивые моменты ничуть не отталкивают их друг от друга. О господи... и его Оскар на унитаз сажал, когда Том отравился немытым огурцом. Какое забыто-неуместное воспоминание! От него сложносочинённые эмоции, смесь дикого смущения и смеха.

Том сам, без напоминаний, повторил то, о чём спрашивала психотерапевтка. В этот раз складно и без запинок:

- В подвале я один раз описался, справлял малую нужду в ближайший угол или совсем рядом с собой, на что хватало сил, не мог сдерживать дефекацию и был в этом испачкан. Ягодицы, бёдра... - он невнятно повёл ладонью в воздухе над бедром. – В связи с этим я ещё больше не понимаю, почему не отвращал их, почему они продолжали... Да, все эти потребности естественны, нет человека, который не справлял бы их, но всё-таки это неприятно, отталкивающе... Почему?.. Как можно насиловать того, кто отвратительно выглядит, пахнет и всё меньше похож на живого человека, кто испачкан в экскрементах?

- Том, во время войн, революций и прочих бедствий, порождающих беззаконие, женщины активно подвергаются сексуальному насилию, - сказал доктор Фрей. – На этот случай есть рекомендация – если вы столкнулись с тем, кто несёт угрозу изнасилования, постарайтесь выглядеть максимально неприятно и, если получится, обмочиться, а лучше произвести акт дефекации. Предполагается, что это может отпугнуть. Возможно, с некоторыми данный способ может сработать, отчего-то же он существует, но я сомневаюсь в его эффективности. Так как во время изнасилования происходит много чего по умолчанию рассматриваемого как неприятное, но не являющимся таковым для насильника. Например, немало мужчин отпугивают месячные, но насильника не коробит кровотечение у женщины от разрывов вследствие насильственного полового акта. Экскременты считаются аксиоматично отталкивающими, но во время анального изнасилования неподготовленного человека половой член насильника неизбежно будет испачкан в содержимом прямой кишки и неизбежно произойдёт дефекация. Отсюда следует вывод – насильника может ничто не отпугнуть. Твои насильники определённо из таких.

Как всё разумно, понятно, по полочкам в её устах. Даже грустно немного от того, что его случай не какой-то особенный, таких, способных на зверства, людей немало, и ему просто не повезло нарваться на четырёх из них. Том протяжно вздохнул носом и наполовину прикрыл глаза.

- Получается, на моём месте мог оказаться кто-угодно? Любой другой подросток, более маленький ребёнок, девушка или слабый парень? – без явных эмоций произнёс Том в потолок, выгнув брови.

- Да, Том, кто угодно. Стать жертвой насильников – не негативная избранность, а стечение обстоятельств, при которых человек оказался в то время и в том месте, где ему встретился агрессор, решивший совершить над ним насильственные действия. Никто от этого не застрахован, ни «правильное поведение», ни непривлекательная внешность не гарантируют безопасность.

Отдаёт безысходностью, как то утверждение, что никакой судьбы нет, всё в этом мире случайно. А если всё случайно, то и гарантий никаких нет. Ты можешь строить грандиозные планы, твёрдым шагом идти к их исполнению, а в один день по дороге на любимую работу умереть от упавшего на голову кирпича, который ненароком столкнул ногой рабочий со строительных лесов. Ты можешь не заглядывать в будущее и мечтать лишь пойти на вечеринку, чтобы обрести друзей, а попасть в ад. И ни тот условный счастливый человек с планами, ни ты, ни даже кирпич ни в чём не виноваты, просто так случилось, и ничего в мире кардинально не изменится от того, что с вами произошло, вообще ничего не изменится. Получается, если ничто не гарантирует безопасность, Том может в любой момент снова подвергнуться насилию – будет идти по улице по каким-то своим делам и не дойдёт. Нет, стоп. Том нахмурился, поймав за хвост мысль, которая могла породить новый страх – страх выходить из дома – и осложнить жизнь. Разложил её, рассмотрел с разных сторон, не позволяя забраться вглубь и укорениться. С Оскаром ему не грозит опасность, потому что его знает каждая собака, работает служба безопасности и – «если ты их не видишь, это не значит, что тебя не охраняют». Это – безопасность – не повод быть с Оскаром, но это некоторый гарант спокойствия, если есть другие поводы.

С такой философией, что всё случайно и в любой момент может приключиться беда или вовсе твоя жизнь может оборваться, впору опустить руки, запереться в четырёх стенах и, потеряв смысл и огонь жизни, существовать до конца своих дней. А можно жить сейчас, наслаждаться каждым днём, строить счастливые планы и не думать о том, что они могут не сбыться. Предопределённости не существует. Нет никакого «неудачник – это судьба», просто очень легко из цепочки плохих событий сплести «проклятие». А мышление, как известно, определяет сознание и бытие. Том проговорил с доктором Фрей эту мысль – и подумал, что не такой уж безнадёжно глупый, потому что психотерапевтка сказала, что так писали философы, а он дошёл до этой мысли сам. Или не совсем сам, Джерри когда-то читал какие-то философские труды, немного, книги две. Иногда бывает сложно разграничить, где совсем-совсем своё умозаключение, а где на основе знаний Джерри.

- Том, Джерри – часть тебя. Всё, что он читал – читал ты, - сказала мадам Фрей.

Том с улыбкой повернул к ней голову:

- Только если я попробую обсудить с кем-то учение какого-нибудь Шмуэля, выйдет похоже на попытки осла выблеять музыкальную симфонию.

Тут Том не сокрушался, а говорил с позитивной самоиронией. Да, он не самый умный, но ему и не нужно быть самым умным, чтобы быть счастливым. Что в школу не ходил – да, это большой пробел, страдания, комплексы, но, допустим, ценности высшего образования он вообще не понимал.

Том рассказывал дальше свою боль. Как его всё чаще били, потому что «уже не испортишь», он и так уже был плох, только лицо не трогали, чтобы сохранить хоть сколько-нибудь привлекательную картинку. Как не приковывали сразу, оставляли лежать на полу после очередного круга насилия и разговаривали о чём-то своём, потому что у него из признаков жизни оставалось лишь дыхание. Как перестал чувствовать голод и жажду – только боль и какое-то отупение. Как азиат периодически не вставал в общую очередь к нему, оставаясь в стороне, а потом, когда они поднимались в дом, возвращался и насиловал его, уже совсем неподвижного, способного лишь на редкие, тихие стоны и хриплые всхлипы от боли. Ему как будто нравилось это – почти отсутствие жизни в хрупком, избитом, изломанном теле, в которое он вгонял член. Как кудрявый изнасиловал его в рот бутылкой, что оказалось неожиданно очень, до слёз больно. Потом ещё долго горло болело, побуждая часто сглатывать, а сглатывать было нечего – нет в организме воды, нет и слюны. Как кудрявый хотел поджечь ему волосы – держал за голову, смеялся, сверкая бесовским оскалом на красивом лице, и размахивал зажигалкой. Его остальные остановили, решили, видимо, что с ожогом на полголовы вместо волос он будет совсем непривлекателен. Зачем кудрявый этого хотел? А просто так, ему нравилось причинять боль, он упивался мучениями беспомощной жертвы, которую ещё и трахать можно, как и сколько угодно. Том помнил, как сжимался в комок и скулил. Голый, грязный, кровоточащий, избитый, измученный четырнадцатилетний мальчик. Не совладав с прорывающейся из глубины памятью, Том и в реальности заскулил, жмуря глаза, как там, в царстве затхлости и безнадёжности много-много лет назад. Словно не было этих лет, он далеко уходил от своей травмы, но остался на том же месте. Только оглянись – за спиной кровь и мрак подвала. Похороненные, как-то своими силами проработанные, но по-прежнему существующие в параллельном измерении внутреннего мира, где в самом страшном времени застрял мальчик, который не мог это пережить.

За что?.. Том мог понять изнасилование, но зачем эта невыносимая жестокость? За что? Ни с кем так нельзя, а он даже не был взрослым...

Рассказывал, как кудрявый его душил – по приколу, себе на потеху, но всерьёз, до боли в пережатой шее, мутности в голове, закатывающихся глаз и непроизвольных судорожных подёргиваний тела перед потерей сознания. Не единожды он Тома душил, но всегда отпускал, или его останавливали, прежде чем могла бы успеть наступить смерть. Том чувствовал фантомные пальцы, сдавливающие горло, коснулся шеи, где не синели отметины, но он помнил. Пришлось взять паузу, сразу не мог продолжать. Больно это – быть тем мальчиком, который столько пережил, которого не щадили...

- Тогда они уже не собирались меня отпустить... - сквозь слёзы сказал Том.

Они обсуждали, куда его вывезти и где закопать, когда испустит дух – они не сомневались, что он уже не жилец. Или обсуждали, как убить, если сам не издохнет, перед тем как закопать, склонялись к удушению. Также в их разговорах проскальзывал вариант – закопать живьём, всё равно ведь умрёт. Последний предлагал кудрявый. Они говорили об этих страшных вещах, говорили о его смерти, а Том всё слышал, лёжа ничком на холодном полу после очередного круга ада. Слышал, цепенея от ужаса, но и пошевелиться не мог, так сильно всё болело внутри и снаружи, так слаб уже был. В последние дни Том уже даже не мог встать на колени – его пытались поставить, а он заваливался набок. Тогда его укладывали на грязный, в пятнах его крови матрас и насиловали несопротивляющееся, измождённое тело, в котором едва теплилась жизнь. Том попросил плед и кутался в него, как в защиту, барьер между собой и внешним миром, опасным, болезненным для оголённой мякоти. Утащил к себе на кушетку упаковку бумажных платков, которых не хватало, чтобы впитать его боль, унижение, ужас, непонимание.

- Я не понимаю... - Том ладонью размазывал слёзы по щекам.

Это не понять, не измерить. Эту человеческую бесчеловечность, что толкала четырёх подонков снова и снова терзать тело ребёнка. Пока на нём не осталось живого места, пока не начали выпадать внутренности. Том с истерическим смехом поведал, как у него выпала часть прямой кишки – и ему просто запихнули её обратно и тут же снова изнасиловали, разрывая несчастные, вставшие не на место ткани ещё больше. В лоскуты, в кровавые лохмотья.

Том зацепился за мысль не совсем в тему, сел, направив взгляд на психотерапевтку:

- Джерри хотел их убить, это было сверхцелью его существования. А я не хотел им смерти, - Том покачал головой, - я хотел только никогда больше с ними не встречаться, не больше. Как это возможно, что мы одно, всё его – моё, но мы не сходились в таком важном вопросе?

- Том, как ты думаешь, чего больше всего хочет жертва? – спросила мадам Фрей, плавно крутя за кончики ручки.

- Эм... Я не знаю.

- Скажи, как ты думаешь. Не бойся, Том, я не буду осуждать тебя за ошибку, а только скажу, какой ответ правильный, если ты назовёшь не его.

Том подумал, чуть хмуря брови, и не очень уверенно ответил:

- Жертва больше всего хочет, чтобы с ней больше никогда не произошло того, что сделало её жертвой.

- Верно, Том, - мадам Фрей одобрительно кивнула, и Том на секунду, несмотря на сложность темы, про себя удивлённо порадовался: он не ошибся. – Больше всего жертва хочет безопасности, больше всего нуждается в ней, поскольку именно потребность в безопасности наиболее сильно нарушает насилие. Символ опасности для жертвы – те, кто причинили ей вред. Скажи, Том, каким образом жертва может восстановить свою потребность в безопасности?

Том задумчиво почесал висок:

- Знать, что насильники больше никогда не причинят ей вред?

- Да, Том, - доктор Фрей вновь кивнула, - каждая жертва хочет знать, что те, кто совершили над ней насилие, больше никогда не причинят ей вред. Заслуженное наказание для насильников – тюремное заключение. Но во многих ситуациях преступники остаются на свободе, так как жертва не идёт в полицию или их не находят, или они освобождаются из-под стражи по истечении срока заключения, и жертва снова не чувствует себя в безопасности. Том, какой способ защиты жертвы от насильников самый эффективный, в каком случае насильники больше никогда не смогут причинить жертве вред?

- В случае смерти? – предположил Том неуверенно, глядя на психотерапевтку. – Если они умрут? Мёртвые никому не могут причинить вред.

- Да, мёртвые никому не могут причинить вреда, - утвердительно повторила за ним доктор. – Смерть насильников – для жертвы гарант безопасности перед ними, тут и элемент отмщения присутствует. Том, твоих насильников не нашли, не наказали, и ты хотел, чтобы их не было, чтобы они больше никогда не встретились тебе и не причинили вреда. А как человека может не быть? Он должен умереть. Но в рамках твоей личности, - мадам Фрей обвела его ручкой, - подобное желание неприемлемо, потому оно оставалось подавленным, бессознательным, а в активной форме перешло к Джерри, который принял в себя всё то, что не мог реализовать ты. Потому целью существования Джерри было убить твоих насильников – он реализовывал твою потребность в безопасности.

Том изумлённо, растерянно хлопал широко раскрытыми глазами.

- То есть... я хотел им смерти?

- Ты хотел, чтобы их не было. А единственный гарант отсутствия в твоём случае, как и в случае многих других жертв – смерть тех, кто нанёс тебе травму. Едва ли ты хотел этого осознанно и хоть раз задумывался над этим, но так работает человеческая психика: если человека что-то травмирует, он хочет, чтобы источника травмы не было, а на деле это – пожелание смерти, так как никак иначе человек или группа людей не могут навсегда исчезнуть.

Разрыв шаблона. Это... это... так похоже на правду. Том не мог себе позволить желать им смерти, он слишком слабый и мягкий для таких желаний – и Джерри взял эту цель на себя. По сути, то же самое происходило с его неприятием Терри, только без привлечения Джерри, поскольку из-за него Терри и появился и Том понимал, что за действия Джерри ему придётся отвечать перед Оскаром и собственной совестью. Том ненавидел Терри, желал, чтобы его не было – желал ему смерти, но не думал об убийстве, а перекладывал роль убийцы на болезнь, несчастный случай и так далее.

Том потёр лицо и закрыл нос и рот ладонями-домиком. Поднял потерянный взгляд к психотерапевтке:

- То есть это я убивал? Вы ведь знаете, что Джерри убивал, из-за чего и попал в центр?

- Знаю. Не совсем так. Том, Джерри – это ты, но ты – не Джерри. Вы не равноценные части, как торт и кусочек торта, который от него отрезан. Том, Джерри – это сосредоточение качеств, которые по разным причинам не нашли себе места в твоей основной личности.

- Основной личности? – переспросил Том, непонятливо нахмурив брови.

Ему не понравилось данное определение, как будто эта его личность основная, а не единственная и настоящая, как у нормальных людей. Как будто он, какой есть, неполноценный.

- Том, каждый человек не однобок, у каждого человека есть не одна личность, а множество для разных обстоятельств и людей, - терпеливо объясняла доктор Фрей. – Так, человек на работе один, с друзьями другой, с романтическим партнёром третий, это абсолютная норма. Разница между нормой и патологией в том, что в норме человек добровольно меняет личины, или же не добровольно, а реактивно, но может отследить себя и взять под контроль, а при ДРИ переключения происходят непроизвольно и полностью, вытесняя основное сознание, за исключением случаев, когда больной отказывается от выздоровления путём слияния и через проработку своего расстройства выходит на высокий контакт со своими эго-состояниями и получает возможность произвольно вызывать то или иное на помощь.

Мадам Фрей выдержала паузу и спросила:

- Том, я не до конца ответила на твой вопрос о Джерри. Я продолжу?

Том чуть скомкано – осмысливал информацию – кивнул. Его заинтересовали слова психотерапевтки, что можно вывести своё расстройство на такой уровень, что оно станет преимуществом. С одной стороны, это выглядело ещё большим сумасшествием, чем просто иметь альтер-личность, которая вдруг может бахнуть, с другой стороны... в этом что-то есть, что-то любопытно-привлекательное, возможно, полезное. Выпускать Джерри по своему желанию, когда он может сыграть добрую службу, а потом: «Друг мой, ты выполнил свою роль, уходи обратно в темноту небытия». Эта мысль получила отметку «важное» и легла на полку «подумать потом», а Том слушал, что ещё скажет доктор Фрей, ведь едва не каждое её слово – для него откровение.

- Том, то, что Джерри убивал, означает лишь то, что ты тоже можешь убить, а не то, что те убийства совершал ты. Потому за преступления альтер-личности людей не судят по закону, а лечат.

Том её понял, и ему стало спокойнее, по крайней мере, по данному, ненароком поднятому вопросу. Да, он может убить, он и убивал, но те мужчины, включая Паскаля, павшие от руки Джерри – не его преступления. Он не может нести за обособившуюся часть себя такую ответственность, как несёт за свои действия.

Но это ещё не всё, о чём ему хотелось поговорить. Том украдкой взглянул на психотерапевтку:

- Доктор Фрей, вы никому не расскажете, если я открою вам тайну?

Спрашивал взволнованно, видно – хотел сказать, но опасался быть непонятным, осуждённым и последствий.

- Том, всё, что ты говоришь, остаётся в моей голове, - заверила его доктор.

- Вы соблюдаете принцип конфиденциальности? – Том всё равно беспокоился. – Вы соблюдёте его, если я... расскажу вам кое-что страшное? – последнее произнёс шёпотом, немного пригнувшись вперёд.

- Да, Том, любую информацию, которую ты сообщишь, я сохраню в секрете.

Том кивнул, покусал губы и сказал по-прежнему тихо:

- Я их убил. Своих насильников. Всех четырёх. Каждому пустил полю в лоб, - он зачем-то коснулся середины лба. – Мне помог Оскар, нашёл их, собрал... Мне оставалось только спустить курок.

Перед глазами их лица. Их, стоящих перед ним на коленях со связанными руками. Лица непонимающие, узнающие, теряющиеся. И особняком на фоне остальных – лицо кудрявого, который то ли не понимал, чем им грозит то, что «ведьмочка» выжила и нашла их, то ли ему было плевать. Он оскалился своей бесовской улыбкой и прямо, без тени страха смотрел блестящими глазами. Из-за него, из-за этой улыбки, из-за этого взгляда, говорящего: «Ты по-прежнему моя жертва, куколка, я снова с удовольствием тебя выдеру и сверну тебе шею, если будет возможность», Том и не выдержал. Возможно, иначе не смог бы исполнить возложенную на него миссию и отпустил их, отдал правосудию. Но эта улыбка, эти горящие глаза... И сейчас от них перетряхивало с морозом по коже. Настоящий демон, красивый, как с обложки журнала, и нечеловечески уродливый внутри. В отличие от дружков, кудрявый даже перед смертью не испугался и не раскаялся хотя бы из страха за свою шкуру. Он смотрел в глаза и насмехался. И этим он победил.

Удивилась ли мадам Фрей? Нет. Она знала, что насильники Тома мертвы, и то, каким способом они покинули этот свет, её ничуть не покоробило. Можно сказать, что это было ожидаемо.

- Сейчас я жалею об этом, - признался Том.

Замолчал от кома в горле, отвернулся, закусив губы, часто хлопал ресницами, разбивая слезинки на мелкие капли.

- Я очень хочу знать, за что они со мной так, - Том снова посмотрел на психотерапевтку. – Я просто хотел бы в безопасности, с уверенностью, что они ничего мне не сделают, с охраной посмотреть им в глаза и спросить: за что? А они уже никогда не смогут ответить. А меня мучает этот вопрос, это непонимание – за что? Я думал, что с их смертью всё закончится, в этом меня уверял Джерри, но ничего не закончилось, я-то живу. Когда я говорю с вами, то снова и снова задаюсь этим вопросом – за что они со мной, случайным ребёнком, обошлись так жестоко? Почему они измывались надо мной, я же был ребёнком, почему они бросили меня умирать жуткой смертью в подвале без шансов на спасение?

Том уже заливался слезами, под конец сорвался голос, и он зажмурился, заревел, завыл, коротко закричал, вцепляясь себе в волосы. Начал раскачиваться вперёд-назад, закрыл руками лицо, давясь рыданиями, болью, которая выходила, выходила, но никак не заканчивалась.

- За что? За что вы со мной так?..

- Том, я могу ответить на твой вопрос, - дав ему время прореветься, сказала доктор Фрей и получила от сгорбившегося парня вопросительный взгляд. – Твои насильники сделали то, что сделали, потому что – могли себе это позволить. Не ищи причины в себе, их нет. Причина одна – это вседозволенность ситуации, помноженная на индивидуальные беспринципность и жестокость.

Беспощадная правда – случайному ребёнку, которым был, просто не повезло нарваться на моральных уродов, которые не помогут в трудную минуту, а воспользуются ситуацией. Том перестал навзрыд плакать, вытирал слёзы скомканным платком, уйдя глубоко в себя. С этой правдой нужно смириться, ужиться, и, возможно, жить станет проще. Если нет ответов – и не нужно мучиться, что никогда их не узнаешь, потому что покойники не говорят. Если причина твоего ада одна – они могли себе это позволить. Потому что они взрослые, а ты был ребёнком; потому что их четверо, а ты один; потому что ты слабый, а они намного сильнее. Потому что они были пьяные и обкуренные, а запах крови и страх в глазах жертвы возбуждает зверей. Потому что для них это не невозможно и бесчеловечно, а развлечение – десять дней подряд насиловать и избивать четырнадцатилетнего мальчика, потом оставить его прикованным к трубе и забыть вернуться. Внутренним взором Том упёрся в темноту, которая для четырнадцатилетнего мальчика-Тома осталась навсегда.

Наверное, они заслужили смерти и не нужно сожалеть о том, что не дал им последнего слова. У них была возможность высказаться – Том начал стрелять далеко не сразу, они могли попросить прощения у поруганного ими выросшего мальчика. Но они не попросили даже ради спасения. И они не сами встали перед ним колени – их поставили, как когда-то они поставили Тома. Всегда найдётся кто-то более сильный, пусть даже этот человек для своих обидчиков не ты сам, а тот, кто стоит у тебя за спиной.

Том ещё больше уверился в необходимости для себя психотерапии. Уверился, что она необходима лично ему. Чтобы залатать в себе эту червоточину и жить. Помнить, отводить этому место в себе и всё равно жить. Он ведь сильный – хотелось узнать, как выглядит его сила, если нужно не выживать, а просто жить. В конце сеанса, когда доктор Фрей выводила его из терапевтического процесса, Том выдохнул с благодарностью. Чувствовал себя уставшим из-за эмоциональной работы, но был доволен и на удивление спокоен. И хотелось прилечь вздремнуть, что Том и сделал, вернувшись в палату. Проснулся как раз к ужину.