Психо

Твоя последняя глава кому-то предисловие,
На те же грабли в сотый раз обычная история.

Но ведь любовь не терпит коротких пересказов,
Хоть иногда в моменте хочется всего и сразу.

А в жизни как в романе, сюжету дай развиться,
Я жду тебя на следующей странице.

Nansy, Sidorov, На следующей странице©

Том перестал совершать прогулки на улице, перестал чувствовать себя уютно в одиночестве в своём любимом лесе. Придя туда в последний раз, стоял, обняв себя за плечи, и оглядывался по сторонам, где больше не видно ни одного человека. Как будто с ним могло произойти что-то плохое в этой маленькой чаще, Том понимал, что нет, на территории клиники, в любом её уголке, он в полной безопасности, но чувство некомфорта от отсутствия людей тревожило, навевало необоснованное напряжение. Но и гулять поближе к людям Том тоже не хотел, вообще не хотел гулять и выходил на улицу лишь вынужденно, чтобы выгулять Малыша, которому персонал клиники оперативно обустроил туалетное место, чтобы он не справлял нужду где придётся на не-радость других пациентов.

Арт-терапию и прочие вспомогательные терапии Том также перестал посещать, ещё раньше, когда у них с доктором Фрей установился контакт. Одной психотерапии ему более чем достаточно. Из прежнего списка занятий Том оставил лишь походы в бассейн, куда заставлял себя ходить не реже раза в два-три дня. Особо заставлять и не приходилось, уже выработалась привычка идти туда по вечерам и проводить время за плаванием. Ему нужно чем-то заниматься, чтобы мозги не скисли, варясь в собственном соку. Чтобы не сойти с ума, он не должен всё время сидеть в неизменных четырёх стенах и думать. Не особо то осознавая, Том пользовался рекомендацией доктора Фрей – направлял себя в деятельность, пусть даже час в день. Помогало. Верно, без этого часа в движении чувствовал бы себя хуже. А так... Что-то делает, кроме лечения и погружения глубже и глубже в себя, даже новое что-то делает, а значит, жизнь идёт, жизнь продолжается. Жизнь продолжается, а не стоит на паузе, что станет потерянным временем. Это не очень приятное, но нужно приобретение – чувство, что жизнь не останавливается на время лечения, он не исчезает. Планета продолжает крутиться, весна всё больше расцветает, а он... тоже не стоит на месте, он тоже меняется и куда-то движется.

На психотерапевтических сеансах Том продвигался в своём повествовании дальше и возвращался назад, повторял отдельные моменты – некоторые особенно часто. К тому его и мадам Фрей побуждала, поскольку боль нужно не единожды проговорить, чтобы она начала слабеть, терять накал, и при каждом повторении всплывали новые и новые подробности, каждый момент обретал многомерность.

С каждым погружением Тома корёжило сильнее. Рассказывал, как его напоили мочой, и ощущал вкус в сжавшемся горле, которое тогда жадно сокращалось, проталкивая в тело хотя бы такую влагу, без которой нет жизни, а смерть мучительна. Рассказывал, как после очередного круга насилия истекал кровью, так истекал, что на холодном бетонном полу оставались крупные бурые пятна из-под него, и чувствовал пылающую, режущую боль в разорванных кишках. Корчился на кушетке, держась за низ живота и рыдая в голос.

Больно. Насколько же ему было больно. Насколько ему было страшно быть жертвой четырёх извергов, не знающих ни жалости, ни брезгливости. Насколько страшно никак не мочь защититься от новых увечий, ждать их, как казни, и в пику реальности надеяться отчаянно трепещущим сердцем, что нового раза не будет. Что-то его наконец-то пощадят. Надеяться и всякий раз распадаться на куски от боли. Боль и страх – его перманентные чувства в подвале, пока рассудок юного, ничего в жизни не видевшего мальчика окончательно не рассыпался.

Рассказывал о своём маниакальном страхе, что внутренности вывалятся и рассыплются по полу, и едва не словил истерику с переходом в психоз. Хныча, толкаясь ногами, затряс кистями, пытаясь скинуть проступающие в реальности кровавые петли кишок. Доктор Фрей подняла книгу и с силой ударила ею по столу. Том вздрогнул от громкого хлопка, переключившись на реальность, и удивлённо и непонимающе посмотрел на психотерапевтку.

- Том, смотри на меня и говори со мной, - чётко сказала та, цепляя его взглядом.

- Ч-что говорить? – Том чуть заикнулся.

- О своём страхе. Ты боялся, что твои внутренности выпадут?

Том скривился, снова захныкал, поскуливая. Мадам Фрей его одёрнула, притянула словом:

- Том, говори со мной и смотри на меня.

- Я... - Том дышал часто, грудь высоко и резко вздымалась. – Я... Можно мне маску?

Надышавшись, Том снял маску и проговорил свой страх. Доктор Фрей заставила его повторять до тех пор, пока слова не утратили остро-эмоциональную нагрузку и Том не смог сказать спокойно. После она провела для него что-то типа сверхускоренной поведенческой терапии по преодолению страха – нашла на рабочем планшете видео выпотрошенных кишок крупным планом и показала Тому. В ролике демонстрировались не человеческие внутренности, но мадам Фрей о том не сказала, а Тому хватило, чтобы проблеваться в мусорную корзину для бумаг. Зато после, выплеснув чувства ещё и таким буквальным образом, Том справился с просмотром короткого видеоролика, и ещё раз, и ещё. На третий раз пришло понимание, что картинка неприятная, это зрелище в принципе неприятно, но больше не вызывает оторопи и ужаса.

- Это не человеческие внутренности? – Том перевёл взгляд к психотерапевтке.

- Телячьи, если верить подписи к ролику, - доктор Фрей не стала лгать.

Том нажал на кнопку блокировки и положил планшет на стол.

- Это... - находился под впечатлением и пока был им несколько оглушён. – Как вы смогли выдернуть меня из изменённого состояния сознания, заставили посмотреть то, что меня туда и толкнуло, и привели к спокойной реакции?

- Знания, навыки, опыт, ничего более, - ответила мадам Фрей и остановила на Томе внимательный взгляд. – Том, ты понимаешь, что твои внутренности у тебя внутри?

- Да, - Том машинально потянулся рукой к животу.

- Правильно, Том, - подбодрила его доктор, - положи ладонь на живот, чувствуешь, что он в норме?

Том положил, кивнул, прислушиваясь к себе: да, в норме.

- Том, ты понимаешь, что находишься в безопасности и твои внутренности не могут выпасть?

Том вновь кивнул:

- Да, понимаю.

И действительно понимал, отделялся от своего страха и мог посмотреть со стороны на него и свои ощущения.

- Том, тогда твои внутренности не выпали, и твой страх нереалистичен, от того, что с тобой делали, внутренности не могут сами по себе вывалиться.

- Не могут?

- Нет. Единственное обстоятельство, при котором органы брюшной полости могут выпасть наружу – если вспороть человеку живот.

- Правда? – Том глядел на психотерапевтку удивлённо и заинтересованно новой информацией. – А при разрывах там, внизу, могут? Я думал, что да.

- Вероятно, если человека разорвать от копчика до гениталий, несколько петель кишок выпадут, но точно не все, этому мешает строение человеческого тела.

Чуть склонив голову набок, Том хлопал ресницами, не отводя взгляда от психотерапевтки, и осмысливал новую информацию, что внесла коррективы в его представления. Получается, его страх пустой? А значит, нет смысла бояться, поскольку бояться того, чего не может быть, то же самое, что бояться несуществующих призраков, вампиров и прочей нежити.

Том задумчиво почесал голову. Не точно, но, похоже, доктор Фрей излечила его от этого страха. Том склонил голову на другой бок, глядя на психотерапевтку с изучающим и отчасти восхищённым любопытством, как на невиданное чудо, сверхчеловека, который определённо обладает недоступными другим способностями.

- Вы говорите, что не фея, но, по-моему, вы именно она. Вы меня успокоили, но даже не прикоснулись ко мне.

- Если ударить человека, который нестабилен на основе пережитого насилия, будет только хуже, - сказала в ответ доктор.

Том выгнул брови:

- А пощёчины?

- Том, ты привык, что тебя бьют, чтобы успокоить? – уйдя от прямого ответа, спросила мадам Фрей, покачивая зажатой между пальцами ручкой.

Том задумался, метнув взгляд в сторону, и вернул взор к психотерапевтке:

- Нет, мне не нравится, когда меня бьют, меня никто не бил и не бьёт на постоянно основе. Но я считаю пощёчину приемлемым способом успокоить, если, например, человек в истерике.

- Том, я спросила не «нравится ли тебе», а – привык ли ты?

Том не заметил крючок, ответил:

- Я же сказал, что считаю пощёчину допустимой мерой в определённых условиях, да даже без них, потому что пощёчина – это не удар. Так что да, можно сказать, что я привык, потому что я считаю это нормой.

- Том, - произнесла доктор, - вернись на двадцать минут назад. Представь, что ты в ужасе от своего страха выпадения внутренностей, а я подошла к тебе и ударила по лицу. Твои чувства?

Том открыл рот, чтобы сказать, что переключился бы с истерики или другого острого состояния, но запнулся воздухом, из которого должен был получиться звук, потому что вдруг понял, что... да, истерику бы сбил удар по лицу, но это стало бы подкреплением травмы насилия, укреплением связи между страхом и насилием. Он боится – его бьют – он заслужил. Сомкнув губы, Том сидел с огромными округлёнными глазами. Доктор Фрей прочла всё по его лицу и озвучила:

- Вероятно, пощечина успокоила бы тебя в моменте, но в менее заметной, долгосрочной перспективе она бы сыграла роль укрепителя связи между страхом и насилием в твоей голове. Ты ведь и в подвале проявлял послушание после побоев, верно?

Том издал совершенно невнятный звук шока – чпок губами. Мадам Фрей добила его:

- Том, страх насилия и боли – нормальная человеческая реакция. Но у того, кто никогда не был жертвой, не будет щёлкать в голове, и он не будет реагировать на насилие послушанием, так как не-жертва не имеет болезненного опыта, научившего слушаться, чтобы не стало хуже.

- То есть Оскар сделал меня больше жертвой тем, что запугиванием и физическим воздействием добивался от меня послушания? – Том нахмурился, продолжая учащённо моргать.

- Не думаю, что он делал это специально.

Том чуть мотнул головой и сильнее свёл брови в кучу:

- Вы всё-таки ведёте меня к осознанию, что Оскар плохой и часть моих травм, или защищаете его?

- Я веду тебя к осознанию, но не того, что Оскар плохой. Я – за твой выбор. Тебе жить с Оскаром. Или не жить, как решишь.

Том, уже присевший на край кресла и облокотившийся одной рукой на стол, подумал, покачивая свободно свисающей кистью в воздухе, и попросил:

- Можете ещё что-нибудь сказать насчёт того, что Оскар делал это не специально? Я не совсем вас понял.

- Могу, - сказала мадам Фрей и сложила руки на столе. – Я сказала, что Оскар едва ли специально вёл тебя к послушанию и тем самым укреплял в тебе жертву, так как, во-первых, насколько я могу судить по информации о вас, которой располагаю, он проявлял подавляющее поведение в твой адрес слишком слабо и непостоянно, чтобы привести тебя к смирению перед собой. Человек, который хочет кого-то «задавить», давит планомерно, усиливая нажим, а не эпизодически. И Оскар обладает достаточными рычагами воздействия, чтобы и не-жертву поставить перед собой на колени, то, что он ими не пользовался или пользовался в малой степени, говорит о том, что таковой цели он не имел. Во-вторых, Оскар не добился от тебя смирения.

- Не добился? – Том удивлённо выгнул брови, он думал иначе. – Оскар добился. Некоторое, чему он меня учил, по сей день срабатывает у меня в качестве рефлексов.

- Том, отдельные рефлексы – это не поведение. Ты послужил инициатором развода, ты изменял, в ваших отношениях ты определённо не тот, кто смирён и послушен. Скорее в ваших отношениях в большей степени смирён Оскар, так как он всё это принимает.

Том изумлённо хлопал глазами на психотерапевтку. Что же получается, он... не раб? Не в физическом смысле – в моральном? Он свободный человек? Шок, открытие, откровение – и внутреннее освобождение. Когда доктор Фрей сказала, их с Оскаром отношения предстали в новом свете. А ведь правда, именно он, Том, тот, кто вносит смуту, кому идут на уступки, кого принимают невзирая на недостатки и промахи. Да, действительно, Оскар совершал некоторые давящие действия, укрепляющие в нём жертву, но он его определённо не подавил полностью. А он Оскара – задавил, тогда, ещё на подступах к браку, когда Оскар был готов на всё, только бы он был рядом, но и для достижения этой цели и в последующем цели – заполучить его обратно Оскар не пользовался своими возможностями. Оскар наседал, досаждал, выводил из себя, но он никогда – не ломал его, хотя мог. Об этом Том думал прошлым летом – Оскар может приказать привезти его к себе домой, посадить под замок, и Том будет ему принадлежать и со временем смирится. Но Оскар ни разу за всю историю не применил с ним силу своих безграничных возможностей, а всегда поступал по-человечески – своеобразно, под час спорно, но по-человечески. Самое страшное, что сделал Оскар за годы их знакомства – сказал, что отдаст своим друзьям на поругание, но то были только слова, не действия, которые реально могут сломать.

- Том, - через паузу, данную ему на осмысление написанного на лице инсайта, продолжила доктор Фрей, - как я уже говорила, вы подходите друг другу взаимодополнением агрессор-жертва. Этим объясняются и ваши взаимоотношения, в том числе то, что некоторыми своими поступками Оскар укреплял в тебе жертву. У меня есть к Оскару вопросы, но я не могу сказать, что его поведение причиняло тебе исключительно вред. Том, дело в том, что ты умеешь существовать лишь в подчинённой роли. Тому виной твоё воспитание в детстве и до того момента, когда ты покинул отцовский дом. Будь на месте Оскара кто-то мягкий, велики шансы, что он не смог бы от тебя добиться ничего, так как на момент пробуждения на пороге восемнадцатилетия ты находился в ужасе, апатии и растерянности. Ты не хотел ничего, и тебя бы не уговорили что-то делать. Оскар же стимулировал тебя грубо, не учитывая твои особенности и пределы, но в итоге это дало тебе хоть какой-то рост. Да, помощь специалистов для тебя была бы куда более эффективна, но, как я поняла с твоих слов, специалисты тобой не занимались, поэтому рассматривать эту идеальную ситуацию я не буду. Если же рассматривать ситуацию, в которой ты существовал без должной профессиональной помощи, то Оскар причинил тебе больше пользы, чем вреда. Единственное, что определённо плохо, это то, что Оскар, будучи твоим лечащим психиатром, не настоял на более широкой и углубленной психотерапии для тебя и выписал раньше времени.

- Откуда вы знаете, что Оскар выписал меня раньше времени? – Том удивлённо округлил глаза.

- Я угадала? – мадам Фрей тонко, с лёгким оттенком хитринки улыбнулась.

Поразительная женщина, в сравнении с ней меркли все экстрасенсы, потому что она – реально его читала, без карт, хрустального шара и прочей вспомогательной мишуры.

- Да, - Том опустил голову, смущённо улыбаясь уголками губ. – На самом деле Оскар не ошибся, что я здоров. Мы заключили договор, Оскар рассказал мне, как я должен себя вести, какие ответы давать, чтобы меня скорее утвердили на выписку.

- Что ж, я бы осудила Оскара, но так как необходимая помощь тебе в центре всё равно не оказывалась, твоё дальнейшее нахождение там не имело большого смысла и кардинально ничего бы не изменило.

- Меня лечили, - Том внёс поправку. – Мной занимались психиатры, я принимал лекарства, и уколы мне всякие кололи.

- Том, ты нуждался в психотерапии и, собственно, поэтому до сих пор нуждаешься. Видимо, формат работы центра предполагает предотвращение совершения пациентами новых преступлений, а не улучшения качества их жизни, потому они занимались только твоим ДРИ. Но, честно сказать, мне непонятно, как они могли игнорировать то, что ДРИ всегда основывается на травме, а травма нуждается в проработке. Следовательно – чтобы убрать или сделать безопасным ДРИ, нужно проработать то, на чём оно основывается. ДРИ одно из психиатрических заболеваний, при котором работать следует не с диагнозом, а с личностью, так как оно строго личностно обусловлено. Том, психиатр тебе не столь уж нужен. Тебе нужен психотерапевт и тогда психиатр тебе не понадобится.

Шах и мат. Нокаут. Всё вместе. Доктор Фрей разнесла в пух и прах не только его, но центр и всех его работников. Вот оно как, ему не нужен доктор-психиатр, если не доводить до того и работать немного в другом направлении.

- А можно мне оставить своего психиатра? – изломив брови, спросил Том, будто психотерапевтка могла запретить и от её слова зависела его личная жизнь.

- Твоего личного, конечно, можно, - перейдя в качестве исключения на чуточку шутливый тон, улыбнулась мадам Фрей.

Том широко, благодарно и по-детски светло улыбнулся ей. Как приятно и дорого открытие, что ему не нужен доктор, если подобрать толкового психотерапевта. Конечно, психотерапевт тоже доктор, но другой, более лёгкий и без обязательно сопутствующего клейма для пациента. У психиатра лечатся психически больные, а с психотерапевтом могут работать просто люди с тяжёлыми проблемами, которые им не преодолеть в одиночку.

Доктор Фрей удивительным образом управляла его состоянием и настроением, Том погружался в пучину своих страданий, и тёмные воды смыкались над ним, но выплывал на поверхность реальности без осадка, ведомый её профессиональной рукой. Мог говорить о чём-то куда более лёгком и улыбаться. Потом, когда оставался один, мысли о поднятом и пережитом на сеансе приходили, но не зацикливали в мучительном узком чёрно-сером круге, вытягивающем силы и радость, как было в повседневной жизни вне стен клиники, мысли шли с пометкой «я могу с этим жить и справиться». Мог. Поводов для радости на лечении Том имел немного, но и не мог сказать, что невыносимо страдает, повторно проживая свой ад и разбирая себя по косточкам. Это что-то принципиально новое – не погружение до дна в любую проблему, а понимание, что она лишь одна часть жизни, на ней жизнь не заканчивается.

***

Соприкасаясь с собой-ребёнком, застывшим в том страшном времени почти пятнадцатилетней давности, Том знакомился с ним ближе, давал ему жить, проживая всё непрожитое, но и отделялся от него. Том осознавал – как процесс, а не законченное действие – разницу между собой нынешним и собой четырнадцатилетним и жалел того ребёнка, которым был, с позиции взрослого. Понемногу, не каждый день, но Том задумывался о Терри. Терри ведь тоже ребёнок, такой же, каким он, Том, был когда-то, но на восемь лет младше; такой же невинный ребёнок, который ни в чём не виноват и ничем не заслужил жестокости. Тома сломали, но разве этот белокурый мальчик, так похожий на него, заслуживает того же самого за то, что неудобен? Он просто есть, он даже не выбирал быть. Одинокий маленький мальчик, у которого нет родного папы, мама не здесь и может никогда не вернуться, и родным бабушке с дедушкой он не особо-то нужен, но ему тоже повезло встретить Оскара. Кровожадные мысли Тома больше не посещали.

Мадам Фрей знала - для того тоже Тому необходимо разобраться с собой-ребёнком. Поскольку, пока Том зафиксирован в юном возрасте, его реакция на реального ребёнка будет негативной, а то и агрессивной – это простая детская конкуренция, ревность, что другого ребёнка любят больше, страх, что он тебя заменит. Всё в людях взаимосвязано: если углубится от поверхности, обязательно найдётся основа всех проблем, проблема-ядро, разбор которой распутает клубок, казалось бы, невзаимосвязанного, и все проблемы на концах многочисленных ниточек перестанут быть таковыми. Том не знал об этой связи, доктор Фрей о ней не говорила, чтобы не сбивать его тем, что она и по запросу работает. Но, не сознавая того, Том ощущал в себе изменения.

На массаж тоже Том перестал ходить. Стал чувствовать некомфортными чужие прикосновения к голому телу. Не боялся, и его обслуживали исключительно женщины, но они всё равно – чужие люди с чужими руками. Прервав едва начавшийся сеанс, Том сел на массажном столе, сжимая на себе простыню, хмурясь и не глядя на терпеливо ожидающую массажистку с блестящими от масла руками. Сказал, что не будет продолжать, и больше туда не возвращался. Пытался себя прочувствовать, думал, почему так, он же давно спокойно реагирует на прикосновения, ему нравился массаж. Ответ – потому что он как никогда приблизился к своим демонам. Немного страшно от того, что ему придётся заново преодолевать этот страх и приручать себя к физическим контактам. Том помнил, как сложно бояться и не мочь себя пересилить, потому что оторопь, паника, и как это ухудшает качество жизни, тем более сейчас, когда он взрослый и состоит в отношениях, предполагающих и прикосновения, и большее.

Неужели в нём всегда был этот страх, даже после объединения? Верно, да, поскольку он не мог прийти ниоткуда – его раскрыли. Вернее, это не страх, а скорее напряжение, отторгающая реакция – нежелание позволять людям к себе прикасаться. Потому что все его защиты сломаны, счищены, а новая твёрдая оболочка ещё не выработана. Он совершенно уязвимый, мягкий и беззащитный, как извлечённый из раковины моллюск. Потому любое прикосновение опасно, оно по голым нервам.

Тома беспокоило своё состояние. Поскольку – а вдруг это надолго, вдруг навсегда? Если позволить себе жить с последствиями того, что пережил, а не верить, что излечился. А Оскар?.. Том думал: а будет ли он реагировать на прикосновения Оскара – первого и главного, кого к себе подпустил, спокойно или тоже нет? Что, если нет?.. Может, от мужских прикосновений испытает как раз страх, а не просто отторжение?

Устав гадать, Том присел на кровать и взял телефон. Прослушал несколько гудков.

- Оскар, можешь приехать на пять минут? – не поздоровавшись, негромко спросил Том. – Если ты не в городе, то не надо, - добавил, чтобы Оскар не срывался ради несчастных считанных минут, если он далеко.

- Я приеду, - ответил Шулейман.

Ещё не закончился восьмидневный срок, на который они договорились не видеться, но Оскар был в Ницце – вернулся из деловой поездки в Африку и решил не сразу к папе с Терри, а заехать домой перекантоваться немного, а там дальше поехать к ним. Или не поехать, папа с Терри и без него отлично проводили время, а дома в одиночестве оказалось не настолько уж невыносимо, уже попривык.

Оскар доехал до клиники за двадцать минут, зашёл в палату. Том поднялся ему навстречу и сходу высказал своё желание – просьбу, из-за которой попросил Оскара приехать:

- Оскар, потрогай меня.

И повернулся к нему спиной.

- Как тебя потрогать? Ты уточни, а то я ж могу понять тебя однозначно, - ухмыльнулся Шулейман, подходя ближе к Тому.

- Сделай мне массаж, - ответил Том и стянул футболку через голову.

На массаже же почувствовал, что с чужими прикосновениями у него не всё в порядке – пусть будет массаж. Бросив майку на край кровати, Том опустил руки вдоль тела и ждал действий Оскара. Слышал, как он подходит, останавливается за спиной. Том похудел за время лечения, Шулейман отмечал это и прежде, но сейчас, когда Том перед ним наполовину раздетый, картина стала ярче. Острые плечи, выпирающие лопатки, тонкие руки; Том стоял с опущенной головой, отчего трогательные шейные позвонки выделились сильнее, натягивая белоснежную фарфоровую кожу. Сбалансированного больничного питания без постоянного доступа к вредным перекусам Тому не хватало для покрытия привычного калоража. Плюс после психотерапевтических сеансов периодически оставался голодным из-за рвоты и не бежал сразу восполнять утраченную пищу.

Размяв руки, Оскар положил ладони Тому на плечи, приступая к массажу. Том ждал, что почувствует напряжение, но оно не пришло. Не чувствовал ничего – ничего плохого. Как и прежде, прикосновения Оскара ощущались тёплыми, приятными, близкими. К спине, которая у него очень чувствительная.

Шулейман наклонился к уху Тома и приглушённо спросил:

- Что проверяешь?

- Свою реакцию, - ответил Том. – Мне стали неприятны чужие прикосновения, я даже на массаж из-за этого перестал ходить. Решил проверить, как на тебя отреагирую. Я думал, что тоже негативно, и это меня беспокоило.

- И каковы результаты эксперимента? – Оскар продолжал слегка мять его, в основном плечевой пояс.

- Всё в порядке, - со вздохом сказал Том. – Мне комфортно и приятно, когда ты ко мне прикасаешься, я не чувствую никакого отторжения, как с массажисткой. Получается, теперь только ты можешь меня касаться.

Шулейман усмехнулся:

- Я уже в восторге от твоего лечения. Круто, что никто больше не сможет к тебе прикоснуться, и я могу быть спокоен. Этакая сигнализация неприкосновенности в твоей голове.

- Я и так не собираюсь давать другим к себе прикасаться, - Том дёрнул плечом и оглянулся, хмуря брови. – Почему ты думаешь, что я буду изменять?

Тома задевало, когда Оскар тыкал его изменами, потому что был дурной, головой не думал и расплачивается за то, о чём сам жалеет. Обидно, что веры ему нет. Оттого и в голосе обида.

- Я не думаю, - без шуток сказал Шулейман, успокаивая словами, голосом и прикосновением к волосам, которые сдвинул набок. – Я не беспокоюсь постоянно, что ты мне изменишь и что с этим делать, это пройденный этап, ныне я спокоен. Но всё-таки приятно иметь гарантии, что тебя никто не тронет, тут уж лгать не буду.

Том ему верил и мог его понять. На месте Оскара он бы тоже точно не отказался от гарантий более весомых, чем честное слово. Держа руки на плечах Тома, Шулейман наклонил голову и прикоснулся губами к его шее сзади, прикрыв глаза и вдыхая запах кожи. Провёл ладонями по бокам Тома, заводя их вперёд, на живот. Тома прохватило мурашащей дрожью.

- Не надо, - попросил Том.

- Я ничего не сделаю, - сказал Шулейман, честно остановив ладони на его животе, над поясом штанов.

И потянул Тома за плечо, разворачивая к себе лицом. Шагнул ещё ближе, вплотную. Пальцами провёл по рукам, вниз – до его расслабленно подогнутых пальцев, вверх – до косточек плеч. Том слушал его прикосновения, отзывающиеся под кожей, и – не хотел останавливать, хоть и поглядывал чуть настороженно. Шулейман коснулся указательным пальцем губ Тома, заправил прядь волос ему за левое ухо и поцеловал. Не сразу – сначала заглянул в глаза с предельно близкого расстояния, едва ощутимо прикоснулся губами к его губам, оставляя за Томом возможность воспротивиться, что тем не мнее собирался пресечь, но с объяснением, что бояться ему нечего, это всего лишь поцелуй. Поцелуй, в котором Оскар не мог себе отказать.

Закрыв глаза, Том ответил и позволил углубить поцелуй. Чувствовал играючи-скользящие соприкосновения языков и прикосновения пальцев и ладоней к своему лицу, шее. Чувствовал ярко, мощно растекающиеся по телу ощущения. Том с шоком понял, что испытывает желание, чёткое, конкретное желание, набухающее приятно тянущей тяжестью внизу живота, обостряющее осязательную восприимчивость и жажду кожу, алчущей контакта с другими руками. И никакие лекарственные препараты и получивший вторую жизнь кошмар его возбуждению не помеха. Непонятно, неожиданно, немного пугает. Оскар снова тот единственный, на кого не распространяются законы его, Тома, больной головы. Как тогда, когда секс с ним вызвал всего лишь страх, а не побудил выброситься в окно от невыносимости пережить это снова. Тогда, когда мог с ним целоваться. Когда спал с ним в одной кровати и под одним одеялом и даже сам прижимался, и в поздний период перед объединением это уже стало абсолютной традицией, без соблюдения которой ощущал себя ночами куда менее комфортно и спокойно. Тогда, когда попросил Оскара быть первым по-настоящему.

Оскар снова тот, с кем можно то, чего с другими нельзя и не надо. Том забыл о сексуальных желаниях и потребности с того момента, как пришёл в себя в клинике, а сейчас остро хотел, и желание тягучее, сладкое, пьянящее легко и хитро, как дорогое вино.

Ладони Оскара легли на его поясницу, и Том напрягся. Потому что боялся, что испугается, если Оскар опустит руки ниже, туда, где уже точно интимно; боялся своих тёмно-страшных ассоциаций, что могут возникнуть. И хотел, чтобы Оскар это сделал, чтобы положил ухватистые ладони на ягодицы, сжал, прижал. Напрягался, боялся и хотел... И голова немного кругом от собственных противоречий. «Хочу» побеждало, но сознанием, не павшим под натиском плоти, Том понимал, что не готов, ещё не время сбросить одежду и соединиться физически.

Одну ладонь оставив на пояснице Тома, прижигая обнажённую кожу и нервы, вторую руку Шулейман положил Тому сзади под волосы, немного запутавшись пальцами в любимых завитках, и поцеловал его под ухом.

- Оскар... - выдохнул Том.

В его возбуждённо упавшем голосе Шулейман расслышал просьбу не переходить к большему и прислушался, целовал Тома и гладил, но строго выше пояса. Линия пояса спортивных штанов служила ограничительной чертой, за которую он честно не заходил. Тома начало потряхивать от желания. В голове зудящей искрой вспыхивало подспудное желание, чтобы Оскар развернул его лицом к стене, властно придержал за затылок и спустил тормоза, своим напором позволяя и ему сдаться. Оно со звоном сталкивалось с убеждённым пониманием, что этого делать не нужно, это навредит и ему самому, и их отношениям. Оскар сдержал их обоих в рамках приличий, как ни мучительна была сладкая пытка только касаться и целовать Тома и ничего больше.

Сомкнув руки на пояснице Тома, Шулейман с блуждающей ухмылкой на губах заглянул ему в лицо. Том облизнул губы, вибрацией грудины ощущая, как мощно бьётся сердце. Казалось, Оскар не может его не слышать.

Шулейман слегка покачивал Тома на месте, плавно потянул на себя, чтобы они соприкоснулись бёдрами. Том от этого контакта задохнулся, непроизвольно приоткрыв рот, смотрел на Оскара плывущим блестящим взглядом.

- Оскар, ты с кем-то... да? – решился спросить Том.

Логично, что да, Оскару же надо, и это даже не ввергало в невыносимый ужас. Это просто... физиология.

- Что я «с кем-то да»? – добродушно поинтересовался Шулейман, заглядывая ему в глаза.

Том ушёл от зрительного контакта.

- Ты с кем-то... - он вздохнул и облизал губы, прежде чем поднять взгляд к Оскару. – Ты с кем-то занимаешься сексом?

- Опять началось? – с укором спросил Шулейман, склонив голову чуть набок.

- Нет, просто... - Том глубоко вдохнул, пытаясь объяснить свои мысли. – Просто я ведь вышел из строя, а тебе надо, это физиологическая потребность. Я всё понимаю.

Оскар взял лицо Тома в ладони, заставляя смотреть в глаза, и сказал:

- Я ни с кем не трахаюсь, мне этого не нужно. Конечно, у меня есть потребность, но на то я и человек, чтобы мочь себя контролировать и думать той головой, что на плечах. Пока меня и не прижимало так, чтобы было необходимо выпустить пар, но, если что, я знаю, что делать, и я тебе уже объяснял, что у меня целых две руки, и я знаю, как ими пользоваться. Чувствуя, натру я себе сегодня мозоли, - Шулейман усмехнулся. – После такого-то.

Том понимал, что дурной в своих извечных домыслах, что Оскару надо где-то там с кем-то там. Но в этот момент действительно был готов отпустить его ненадолго туда, в связи с другими, главное, чтобы без чувств и не знать подробностей. И чтобы предохранялся, потому что, когда без прямого контакта, это же и не так считается. Наконец-то Тому в голову пришла светлая мысль о необходимости использования контрацепции, пусть и основанная не на тех соображениях. Но Том беспрекословно поверил Оскару, что ему не надо с другими. Поскольку как не верить, когда Оскар всегда доказывал это и ни разу не оступился, и глаза – и такой взгляд, направленный лишь на него – не могут лгать.

Том улыбнулся уголками губ и потупил взгляд, смущаясь от последних слов Оскара, что сегодня он будет активно заниматься тем, о чём Том не мог говорить. Или это шутка? Том никак не мог представить Оскара за этим незрелым занятием; Оскара, перед которым любая и любой упадёт, а он ждёт и в одиночестве проводит время с рукой.

Шулейман снова привлёк Тома к себе, подтолкнул, сталкивая их бёдрами, чтобы у Тома не осталось шансов не почувствовать его настроение, да и сам прекрасно чувствовал, что Том взведён не меньше, что и взгляд выдавал с потрохами, но эрекция красноречивее. Повторял эти простые движения, пытая себя до искр в глазах и Тома доводя до исступления. Том уже был почти готов наплевать на всё, что думал и чувствовал, и начать умолять Оскара сделать с ним что-нибудь. Тут же есть кровать, и подоконник, и стол, и четыре стены... В голове обрывисто рисовались картинки того, что можно сделать в каждой из этих локаций.

Прерывисто вдохнув, вздрогнув, Том уронил голову Оскару на плечо. Подрагивал, держась за него.

- Ты что, кончил? – удивлённо усмехнулся Шулейман, ведя пальцем Тому вверх по позвонкам.

- Нет! – вскинув голову, возмутился Том стыдливо подскочившим голосом.

- А хочешь? – заманчиво предложил Оскар, поглаживая его по спине.

Том спрятался за опущенными ресницами:

- Не надо. Мне будет лучше этого не делать. Я не уверен, что это не внесёт путаницу в мою психику, я же сейчас на психотерапии вспоминаю подвал.

- Ладно, значит, оба обойдёмся. Я уже давным-давно понял, что ожидание того стоит, - Шулейман ухмыльнулся и ласково погладил Тома между лопаток.

От этого касания дрожь по телу. Том повёл плечами, сведя лопатки, и прикусил губу. Помялся, помялся и озвучил то, что блуждало в голове:

- Оскар, а может... Мы можем сейчас, - Том кивнул на кровать.

Оскар вопросительно приподнял брови:

- Ты же сказал, что тебе лучше пока воздержаться?

- Да, но тебе надо. А с меня не убудет, - Том пожал плечами. – Мне не обязательно получать удовольствие.

Шулейман поднял его голову за подбородок, серьёзно заглядывая в глаза:

- Мне силком и без удовольствия не надо, - говорил доходчиво, держа зрительный контакт. – Для меня главный и особенный кайф в сексе с тобой в том, что ты тоже остро кайфуешь. Без того мне не нужно, если без взаимного удовольствия, с тем же успехом я могу трахнуть кого или что угодно, что мне неинтересно. Уловил? – Оскар постучал пальцем Тому по лбу.

- Уловил, - Том тихо вздохнул и снова спрятал глаза за ресницами. – Просто я подумал...

- Ага, подумал, но как обычно не в ту сторону, - закончил за него Шулейман. – Перетерпеть удумал. Со мной никто никогда не терпел и не будет. Пожалуй, я откажусь от твоего «щедрого предложения», ты меня же им и унижаешь.

- Прости, - со вздохом повторил Том, отпуская эту глупую затею. – Просто тебе же надо, я вижу, понимаю... чувствую, - ненамеренно сделал акцент на этом слове, - а я не хочу, чтобы тебе было плохо, я помню, как тяжело может быть воздерживаться, когда хочется.

- Мне уже не шестнадцать лет, чтобы сходить с ума от гормонов, - Оскар насмешливо хмыкнул. – Потерплю, ничего у меня не отвалится. Но сегодня придётся хорошенько отдрочить, а то с такой тяжестью в трусах сидеть нормально не смогу, - он усмехнулся.

Том мило улыбнулся, тронутый его пониманием, которого сам себе не оказал. Получается, у них обмен – Том с пониманием отнёсся к Оскару и хотел пойти ему навстречу, а Оскар к нему тоже с пониманием и заботой.

- Подождём, пока ты выпишешься отсюда, - Шулейман привлёк Тома к себе, устроив горячие ладони на его пояснице, и с ухмылкой чаровал полной искр кошачьей зеленью глаз в фирменном прищуре. – А пока мне приятно, что ты тоже хочешь и не меньше.

Мягкая тонкая ткань спортивных штанов ничего не могла скрыть. Том закусил губы, смутившись того очевидного, на что Оскар указал, но тоже сверкал глазами. Потому что хорошо, и совсем не волнительно, не считая волнения тела, и ничего в голове не сбивается от присутствия Оскара.

Надо заканчивать обжиматься, а то это, конечно, очень сладко, но если продолжать, то итог будет один из двух – либо постыдно мокрые трусы, либо капитальный перегрев нервной системы с невозможностью думать ни о чём другом и маниакальной необходимостью разрядки. Оба размышляли примерно одинаково. Только Оскар перспективы кончить в трусы не стеснялся, но думал, что едва ли ему хватит для того простых обжиманий. Но он бы с удовольствием довёл таким образом до оргазма Тома, посмотрел бы, как он, окончательно теряя контроль, жмурит глаза, запрокидывая голову, стонет, а после, на самом пике, вздрагивает всем телом, хнычет, цепляется за него пальцами. О да, картина крайне заманчивая... Но нет так нет.

- Оскар, извини, что я просил тебя не приезжать, - произнёс Том, - а сегодня позвонил, сорвал тебя.

Его извечное непостоянство и неспособность что-либо довести до конца. Том стыдился, что не выдержал до конца срок, что Оскара гоняет то от себя, то к себе. Потому и раньше, после первого глубокого погружения в подвал на психотерапии, когда захотел, чтобы Оскар был рядом, не позвонил. Потому что так нельзя, нельзя думать только о своих сиюминутных порывах и никогда не держать слово. Но сегодня имел для себя оправдание – он никак не мог обойтись без Оскара, поэтому попросил его приехать и помочь. Не притянутое оправдание, чтобы успокоить воспалённую совесть, выкормленную фундаментальным чувством вины, а то, почему и позволил себе эту просьбу. Том учился отличать истинное чувство от ложного. В данном случае воспринимать отзывчивость Оскара как должное и ничего не чувствовать было бы бессовестно, поскольку Оскар ему не собачка, он не обязан бежать к нему по первому зову, тем более если ранее потребовал перерыва.

- Без проблем, - ответил Шулейман. – Рабочие дела я уже закрыл, к папе ещё не уехал, так что ты меня особо ни от чего не оторвал, и я рад тебя видеть.

- Я постараюсь так больше не делать, - Том покачал головой.

- Делай, - Оскар положил ладони ему на плечи и прислонился лбом ко лбу, глядя в глаза. – Звони, и я приеду. Конечно, могу поворчать, что ты не можешь определиться, - он усмехнулся. – Но всегда приеду.

Том улыбнулся, чувствуя, что тает и осыпается то ли осколками былой неуверенности, то ли нежными лепестками цветов. До лёгкого налёта слёз в глазах, столь сильное, ширящееся Солнцем чувство в груди. Том взял руку Оскара и прижал к своей щеке, благодарно приластился, глядя ему в глаза своими влажно поблёскивающими, сшибающими иступлённой нежностью. И поцеловал его ладонь.

- Спасибо, - негромко сказал Том.

Оскар взял его лицо в ладони и накрыл его губы своими. Огромным усилием воли заставив себя не затянуть и не углубить поцелуй, он отстранился от Тома.

- Пять минут давно прошли. Я на выход? – Шулейман большим пальцем указал себе за спину, на дверь.

- Подожди, - попросил Том, заглядывая ему в глаза. – Ты можешь задержаться?

- Могу.

Даже будь у него через полчаса запланирована сделка на пару миллиардов, Оскар бы её подвинул. Поскольку к делам он относился легко, а быть с Томом хотел всегда, особенно когда быть получалось редко.

Том кивнул, на секунду прикусил губу и сказал:

- Тогда, прежде чем ты уйдёшь, расскажи мне о Терри.

Удивить Шулеймана было непросто, и чаще всего он обыгрывал удивление в своём стиле. Но сейчас причина изумления оказалась столь неожиданное, что и эмоции на лице отразились чистейшие, выдавая его полную неготовность к такой просьбе. Оскар смотрел на Тома, не понимая, то ли неправильно его услышал, то ли неправильно понял смысл слов, то ли и услышал, и понял правильно, во что верилось меньше всего и что порождало только больше вопросов.

- Я тебя ошарашил? – Том немного неловко улыбнулся.

- Есть такое, - признался Шулейман и следом смягчил свою невольную подозрительность. – Что тебе рассказать?

- Не знаю. Что хочешь, - Том пожал плечами и сел на кровать, подогнув под себя ногу.

Оскар присел рядом, ближе к изножью. Том заговорил первым, добавил то, что чувствовал важным объяснить.

- Я сейчас через разбор подвала на психотерапии разбираюсь с собой-ребёнком, и мне очень жаль себя, того себя, особенно остро жаль из-за того, что я был ребёнком. Да, в четырнадцать человек уже не совсем маленький ребёнок, а подросток, но я был физически очень далёк от взрослого мужчины и по сути своей был ребёнком. И я подумал – Терри ведь тоже ребёнок, тоже невинный маленький мальчик, каким я был когда-то. Понимаешь? – Том взглянул на Оскара. – Я посмотрел на него по-другому. То, что я желал ему зла, делает меня немногим лучше моих насильников, только я ничего не сделал, но я думал об этом. Да, Оскар, я желал ему смерти, - сердце притихло на этом уродливом, страшном признании. – Не знаю, мог бы я физически причинить ему вред, у меня в любом случае не хватило времени из-за срыва и переезда в клинику, но я втайне мечтал, чтобы Терри заболел и умер или чтобы с ним случился несчастный случай с летальным исходом.

Вот так откровения. Оскар предупредил Тома, что, если он убьёт Терри, то отправится следом, но не предполагал, что Том действительно об этом много думал. Не представлял, как оказалось, насколько невыносимо Тома корёжило. Его исповедь оставляла тяжёлый осадок, но Шулейман больше не ужасался, а жалел Тома. Поскольку он знал – Том не псих, который может легко и с наслаждением убить, его подвигает на преступление либо защита своей жизни, либо беспросветное отчаяние на грани.

- Но правда в том, что Терри не зло для меня, он не существует для того, чтобы испортить мою жизнь, - продолжал Том. – Он просто есть, и так получилось, что он есть в твоей жизни, как и я. Несправедливо его за это ненавидеть, он, как и я когда-то, ничем не заслужил жестокости. Меня не пожалели. Но это не значит, что я должен быть таким же и причинять боль тому, кто слабее и не может себя защитить.

Теперь Шулейман расчувствовался – прочувствовал боль Тома, заключающуюся в трёх простых словах «меня не пожалели». Он обнял Тома, укрывая от той боли и темноты из прошлого, и поцеловал в висок. А Том зажмурился, обжигаясь собственными слезами, наполнившими глаза за считанные мгновения в ощущении крепкой поддержки, которой ему всю жизнь не хватало, и сжал пальцы на руке Оскара.

- Очень жаль, что нельзя оживить мертвеца, - сказал Шулейман над его ухом. – Я бы каждый день тех уродов оживлял и снова убивал, пока не испробовал все виды мучительной казни, а там по кругу.

- Чего уж теперь, - Том тихо и горько усмехнулся, отлепившись от Оскара. – Они давно уже гниют в земле. Давай не будем об этом, - он покачал головой, останавливая Оскара от возможного проявления жалости и продолжения темы. – На психотерапии я понял, что я могу говорить об этом без конца и очень, очень много плакать, а я о другом хотел поговорить.

- Окей, - согласился Шулейман, не став нагнетать, переключался по своему желанию он всегда легко. – Я под глубочайшим впечатлением. Не знаю, кто твоя психотерапевтка, я с ней не знаком, но у меня уже есть желание пожать ей руку и поблагодарить за потрясающую работу.

- Оскар, не торопись, - Том на секунду накрыл его ладонь своей, привлекая к себе всё внимание, просительно и серьёзно заглянул в глаз. – Пожалуйста, не думай, что моё отношение к Терри окончательно изменилось, выправилось и дальше будет только хорошим. Я не знаю, как будет дальше, - он не без сожаления покачал головой. – Может быть, меня повернёт обратно, может, ещё куда, меня впереди ждёт немалая работа, а каждый сеанс во мне что-то меняет. Просто сейчас я не чувствую к нему злости и отторжения и подумал, что могу узнать о нём что-то, я же о нём ничего толком не знаю. Может, не стоило говорить об этом с тобой сейчас, давать надежду, поэтому я и прошу – не надейся, ещё рано что-либо утверждать, но я подумал, что, если сейчас мне намного спокойнее, и я хочу спросить, то почему нет, - пожал плечами, немножко неуверенно, отведя от Оскара взгляд. – В конце концов, не обязательно всегда оглядываться в будущее и думать о последствиях.

- Оглядываться в будущее – интересный оборот, - подметил Шулейман. – В одном индейском племени считают, что прошлое впереди, поскольку оно уже известно, а будущее позади.

- Я не знал, - Том качнул головой.

- Теперь знаешь.

- Расскажешь? – Том посмотрел на Оскара, подняв брови.

- Конечно, - тот утвердительно кивнул, - сейчас только надумаю, с чего начать, раз более конкретный вопрос ты не хочешь задать.

Перебрал пальцами по колену, шерстя и подбирая факты, которые наиболее полно раскроют личность Терри. И решил не заморачиваться и говорить, как пойдёт.

- Терри, он чудесный, - произнёс Шулейман и взглянул на Тома, скользнув тёплым взглядом по его лицу. – Он умный, понимающий, сообразительный и самостоятельный не по годам и любознательный в самом прекрасном смысле этого слова.

Том изнутри куснул губу и потупил взгляд, самую чуточку кольнуло ревностью, что сам таких слов никогда не удостоится, потому что он и их и недостоин, не такой он – не суперумный, не суперпонимающий и сообразительный, самостоятельность и любознательность тоже под большим вопросом. Но этот укол успокоило понимание, что глупо соревноваться с ребёнком, они разные люди и находятся в совершенно разных возрастных категориях.

- Знаешь, когда я забрал Терри к себе, я думал, что разберусь, ничего сложного, но на самом деле не представлял, что делать с ребёнком, и быстро это понял, затуп получился, - Оскар усмехнулся с себя. – У меня даже детской комнаты не было, как-то не подумал я об этом заранее, поэтому первые дни Терри спал в одной из гостевых спален, а другую спешно переделывали под детскую. Терри ничего не сказал, что ему неудобно, не нравится, хотя на ту кровать он залазил-то с трудом. Терри ж тогда мелкий совсем был, четырёх лет не исполнилось, я думал, ему нужно помогать с гигиеной – напоминать и объяснять, как чистить зубы, помогать помыться. Но он меня в первый же вечер удивил, Терри без напоминаний и, надо сказать, весьма правильно чистил зубы, мылся тоже сам, всё, что ему было надо – это табуретка, чтобы до всего дотягиваться. Потом ему к спальне сделали собственную ванную, где вся сантехника под детский рост, но с табуреткой Терри всё равно не расстаётся, поскольку он и во «взрослые» ванные захаживает, и в целом любит быть самостоятельным. Терри обожает птиц, пожалуй, с этого стоило начать, поскольку его любовь к пернатым не знает границ, иногда мне кажется, что он знает всех птиц на свете, причём не только ныне живущих, но и вымерших. Терри вообще много чего знает, он постоянно просвещается, изучает что-то, по-моему, я в его возрасте знал меньше, хотя у него нет частных учителей, и его никто не заставляет учиться. Нет, вру, один преподаватель у него был – преподаватель игры на фортепиано.

- Терри играет на фортепиано? – удивился Том.

Не бывает же таких совпадений, чтобы сын настолько был похож на отца. На отца, которого в отдельности не бывает. Который Джерри. Том тоже умел благодаря Джерри, но ключевое слово – благодаря Джерри, не сам нашёл в себе талант или наработал умение.

- Представляешь, он год ходил и смотрел на рояль, а попросить поиграть стеснялся, думал, что такой красивый инструмент нельзя трогать, так Терри сказал, когда я заметил его интерес и спросил, - поделился Шулейман. – У Терри с этим беда – он никогда ничего не попросит, пока его прямо не спросишь, мне из-за этого сложновато, приходится бдительно следить за его настроением и постоянно напоминать, что он должен говорить о своих желаниях и нежеланиях. Пока больших успехов я на данном поприще не достиг, не знаю, как Кристина сумела воспитать настолько тихого и непритязательного ребёнка, но из Терри всё надо клещами вытягивать, он никогда не имеет никаких претензий и капризов.

- Тебя преследуют люди, которых нужно учить говорить, - Том улыбнулся, намекая на себя.

- Да, - Оскар обнял его одной рукой и машинально поцеловал выше виска, сложно удержаться от нежных жестов, когда всем естеством тянешься. – Даже не знаю, с кем из вас сложнее. С вами сложно по-разному.

Том подумал, что нужно отстраниться, не быть в контакте, но, прощупав эту мысль, понял, что не хочет отодвигаться, и устроил подбородок на плече Оскара:

- Продолжай. Что там с роялем?

- Оказалось, Терри ещё при маме мечтал играть на фортепиано, но в их квартире и места лишнего не было даже под простое пианино, и дороговат инструмент, потому он не просил. Тебя с твоим умением играть рядом на тот момент не было, а я на фортепиано могу воспроизвести ровно ничего, так что я нанял Терри репетитора. Правда, долго у Терри интерес к игре не продержался, он исполнил свою мечту, освоил начальный уровень и переключился обратно на чтение, рисование, изучение языков. Не знаю, то ли у Терри страсть к языкам, то ли большие способности, но что они ему даются, этого не отнять. Терри уже самостоятельно научился свободно говорить по-английски, может читать, писать и поддержать беседу на немецком, а сейчас изучает русский язык.

- Русский? – переспросил Том. Не очень стандартный выбор.

- У Терри подружка русская, Мирославой зовут, с ней он и изучает язык, а Терри в свою очередь подтягивает её по французскому языку. В семье девочки бзик на французский язык, во Франции только на нём говорят, а Мирослава ровесница Терри, понятное дело, ей сложновато. Кстати, на родном языке Терри тоже сам научился читать и писать, как и считать. Иногда я чувствую себя бесполезным, - Оскар посмеялся.

С его слов Терри выглядел если не вундеркиндом, то близким к тому юным дарованием. Надо же – в неполные шесть лет и такие успехи по собственной инициативе и собственными усилиями. Былая зависть Тома к тому, кто во всём лучше него и кому больше повезло, никуда не делась, но повернулась другим боком, преобразовалась в удивлённо-любопытное восхищение. Том и не знал, что так бывает, потому что одно дело знать, что где-то там в мире есть гении, и другое – знать, что вот он, реальный, знакомый тебе поразительно способный маленький человек, который внешне ничем не отличается от других детей, у него во лбу не горит метка гениальности, и он тоже играет в игрушки.

- А эта девочка из обычной семьи или...? – спросил Том.

- Или, - ответил Шулейман. – Она дочка русского олигарха Егора Шепеня, тебе это имя едва ли что-то говорит, но у себя на родине он известная личность. Они всей семьёй полгода живут в России, полгода в Ницце. Скоро как раз должны прилететь, пойдёт встречать втроём, если ты к тому моменту выпишешься.

Втроём. Звучит как семья, и ощущение от этого слова очень нужно прочувствовать, но мысли-чувства бежали вслед за повествованием Оскара. Том поднял голову и немного отодвинуться, чтобы удобнее смотреть на его живое в сплетающемся и сплетающемся рассказе лицо. Слушал, как Оскар рассказывал. Как у него складываются отношения с Терри сейчас и как складывались вначале. Как первым летом Оскар чувствовал себя бьющимся в стену и почти дошёл до паники, почти опустил руки, потому что Терри молчал и не раскрывался. Как он открыл, что общаться с ребёнком намного сложнее, чем можно подумать, и понял, что понятия не имеет, как это делать, пришлось учиться на практике, что Оскар и делает до сих пор. Что Терри питает интерес к кулинарии и по мере возможностей с удовольствием помогает Грегори на кухне. Что он единственный ребёнок, которого не надо заставлять есть овощи – Терри сам их обожает, а всякие сладости наоборот не любит. Как Оскар устанавливал правила, в частности правила ночные – не заходить в его комнату, а звонить, если страшно или неуютно, и Оскар сам придёт, чтобы не травмировать детскую психику тем, что Терри мог увидеть в его спальне, на сексе-то Шулейман для себя не поставил крест с появлением ребёнка. Как он читает Терри на ночь сказки и даже придумывает собственные.

- Серьёзно? – прервал его Том с изумлённой светлой улыбкой.

- Да, - отозвался Шулейман. – Я и о нас с тобой сказку сочинил – о прекрасном принце, которого отец-самодур отправил в ссылку, и мальчике-холопе, которого совсем маленьким похитил и растил в заколдованном доме злой колдун. Терри её очень любит.

Том ещё ярче и ещё более удивлённо улыбнулся, выгнув брови. Образ того, кто читает и тем более складывает сказки на ночь, никак не вязался с Оскаром, но это так... потрясающе.

- Я бы послушал, - Том улыбнулся мягче.

- Заходи как-нибудь к Терри перед сном, я вам обоим расскажу, как раз у этой сказки напрашивается продолжение, - сказал Оскар с лёгким прищуром и ухмылкой на губах.

- А Терри знает, что она о нас?

- Я не говорил.

- А... Терри знает, что мы с тобой?..

- Я не говорил, в каких мы с тобой отношениях, но, думаю, Терри догадывается, он сообразительный. По крайней мере, он точно знает, что я тебя люблю, он сам об этом сказал. Говорит – ты любишь Тома? Я ответил, что да, а Терри сказал, что так и думал. До того, как окунулся в воспитание, я думал, что дети – это шум, грязь, но Терри меня приятно удивил. Ничего подобного – Терри никогда не шумит, не разводит срач и за своей гигиеной и опрятностью одежды следит так, что в сравнении с ним некоторые взрослые неряхи.

- Ты и о птицах так говорил – шум, грязь, - хохотнул Том, не удержавшись от комментария.

- Я и о тебе могу так сказать, - пожав плечами, Шулейман развёл кистями рук.

- Неправда, - возразил Том. – Я не шумный и грязь не развожу, а если развожу, то убираю за собой, ты меня к этому и приучил.

- Бывало всякое, - парировал Оскар, припоминая Тому его вражду с гигиеной и аккуратностью в начале их знакомства. – И напомнить тебе, как ты выглядишь и пахнешь, когда болеешь?

- Когда болею – не считается, - Том скрестил руки на груди, упрямо дуя губы.

- Конечно не считается, - сарказм.

Несерьёзный спор свернулся, уступив возвращению к более важной теме. Шулейман много чего рассказывал, а Том с интересом слушал, подперев кулаком челюсть.

- До Терри я не представлял, как на самом деле непросто воспитывать ребёнка, это не только ответственность за все аспекты его благополучия, но и ответственность за его человеческие качества, - говорил Оскар, делясь тем, что он тоже не скала, не знающая неуверенности. – Я очень не хочу испортить Терри, пока что у меня получается, несмотря на папины активные старания вставлять мне палки в колёса своей вседозволенностью. В жёстких рамках я Терри не держу, но мне бы очень хотелось, чтобы он вырос с правильными моральными качествами и ценностями, какие в нём уже есть, и пониманием, что можно, что нельзя. Я хочу, чтобы Терри понимал ценность денег, что сложно при моём состоянии. Как не привить ему чувство обделённости и не избаловать? – он взглянул на Тома. – Я не хочу, чтобы Терри вырос таким, как я – баловнем судьбы, у которого нет никаких ориентиров, кроме прожигания жизни, и который расшвыривается деньгами и считает, что всех и всё может купить, потому что он из такой семьи. Для того нужны ещё какие-то ориентиры, помимо материальных, финансовая грамотность и с детства приучение к обращению с деньгами. Хорошую основу закладывают карманные деньги, когда ребёнок чувствует их в руках, считает, может потратить сразу или накопить на что-то более значительное. И тут я столкнулся с большими сложностями определения – сколько давать, если у меня на счетах семьдесят миллиардов?

Взяв паузу, Оскар открыл окно, вернулся к Тому, закурил и повторно развёл руками, подчёркивая неопределённость, с которой столкнулся.

- В итоге я спросил Терри – давала ли ему мама карманные деньги и сколько – и изначально поднял сумму до десяти евро в неделю. Терри ещё удивился, мол, это же много, забавный такой, - Шулейман усмехнулся трогательным воспоминаниям. – Я объяснил, что он подрос, и ему нужно больше денег. Терри сразу начал копить и в том же месяце купил вещицу, которую хотел, я считаю это своим успехом. Сейчас уже сумма его карманных денег составляет тридцать евро в неделю, буду продолжать повышать по мере его взросления. Думаю, лет в восемь сделать ему собственную карточку, буду туда переводить определённую сумму на месяц, к тому моменту он уже научится обращаться с осязаемыми деньгами, и можно будет перейти на безналичный расчёт. Чувствую, буду опять я ломать голову над суммой, но это будет потом. Разумеется, Терри будет всем обеспечен, и если он чего-то захочет, то я ему это куплю, карманные деньги у него не для покрытия личных нужд, а для каких-то мелких хотелок и развития понимания, что такое деньги и траты, было бы несправедливо воспитывать его в скромности, имея мои возможности. Полный доступ к семейному капиталу я планирую предоставить Терри после совершеннолетия. Может, немного раньше, тут как пойдёт, будет зависеть от его понимания и готовности. Я объясняю Терри, сколько у меня денег, поскольку в его речи проскакивает о некоторых вещах «это же дорого», мне такое смешно слышать, или умилительно, как когда. Но похоже, что Терри не особо понимает, что такое миллиарды, пока он умеет мыслить только в миллионах. Кстати, на прошедшую Хануку мой папа подарил Терри миллион, это такая традиция – дарить детям подарки, только детям, в основном деньги, цель традиции – научить ребёнка помогать тем, кто больше нуждается, о чём папа Терри не сказал. И знаешь, какова была реакция Терри? Терри спросил, может ли он отдать эти деньги, он слышал, что есть дети, у которых нет семьи, которые болеют. Я думал, папа тогда растечётся слезами и лужицей от счастья, никогда я ещё не видел на его лице такой гаммы растроганных эмоций, - Оскар коротко посмеялся, покачал головой. – Не знаю, как после двух лет жизни со мной Терри не избаловался и продолжает думать об экономии, особенно с учётом того, как его мой папа балует. Папа просто с ума сошёл на его почве! О чём Терри ни заикнётся, папа тут же это выполняет. Не удивлюсь, если однажды Терри обмолвится о птеродактиле, и папа соберёт команду сумасшедших учёных, вольёт туда огромные вложения, и птеродактиля-таки выведут. Надеюсь хоть, что мини-версию, а не полноразмерную, а то ждёт нас всех птеродактиль-апокалипсис.

- Я бы тоже не отказался увидеть живого птеродактиля, - вставил слово Том. – Это же летающий динозавр, да?

- Птеродактиля ты не получишь, - сразу отрезал Шулейман и, угадав по открывшемуся рту, что Том хочет выразить обиду от несправедливости, добавил: - Терри я бы тоже не разрешил, я ему не всё разрешаю и категорически не одобряю то, что папа не поддерживает мою линию воспитания и жёстко его балует, но папа меня не слушает. Мы поменялись местами, раньше я делал, что хотел, а папа безуспешно пытался меня воспитывать, теперь я. Вседозволенность – неотъемлемая часть попустительства, она не ведёт ни к чему хорошему, я тому яркий пример. Я не хочу, чтобы Терри вырос таким, как я – с мыслью, что он король мира, и пустотой внутри. Конечно, Терри будет королём, он уже принц, в моей семье другим быть не получится, не тот статус, и нет никакой нужды быть простым, имея возможности, недоступные большинству, это скорее глупо. Но королём можно быть более достойно.

Том был сбит с толку совершенно новым, незнакомым лицом Оскара в роли родителя, но оно ему нравилось и вызывало подкрашенное изумлением уважение. Вправду ли это Оскар Шулейман? Оскар, рассказывающий сказки на ночь. Оскар, пекущийся о чьём-то психическом и психологическом равновесии. Оскар, голосующий за моральные ценности. Оскар, рассуждающий о ценности денег. Оскар, который говорит, что статусом его семьи можно пользоваться более достойно, чем это делает он. Уму непостижимо, но это всё Оскар. И эта новая его сторона удивительна и прекрасна, и Терри с ним очень повезло. Повезло по-настоящему, полностью, а не только из-за золотой ложки во рту и места на вершине горы жизни. По всему видно, что воспитание этого ребёнка для Оскара не блажь, не очередное развлечение ради интереса, а серьёзное дело, к которому он подходит ответственно, как к ничему и никогда.

- Я хочу дать Терри то, чего нет у меня, - Оскар окончательно углубился в свою искренность, в свои хранящиеся на дне сердца мотивы. – Абсурдно звучит – как можно дать то, чего у тебя нет? – он коротко посмеялся, мельком взглянув на Тома. – Но я стараюсь и похоже, что у меня получается. Я не собираюсь уподобляться тем взрослым, которые дают своим детям то, чего не имели, не спрашивая, надо ли им это, и растят из них то, чем сами не стали, это тоже вредящий путь. Но я считаю, что есть объективно правильные качества, их я и стараюсь привить Терри, вернее – не искоренить и поддерживать, поскольку они в нём уже есть.

Том не узнавал Оскара, но в каком-то хорошем, понимающем смысле, и с большей, огромной, полногранной силой чувствовал не единожды посещавший, впервые ещё во времена их первых отношений, укол озарения, насколько же Оскар повзрослел. Какой он совсем взрослый в том смысле, который Том всё никак не мог понять применительно к себе. Потрясающий взрослый мужчина, оставивший позади сумасбродные сумасшествия юности.

- Есть ещё что-то, о чём я должен знать? – спросил Том. – Например, у Терри есть няня?

Не хотелось бы однажды обнаружить в квартире незнакомую женщину или мужчину, что, оказывается, давно там работает, просто не пересекались. Этот очередной сюрприз не пойдёт Тому на пользу.

- Была, - сказал Оскар. – Сразу, когда взял Терри к себе, я нанял для него няню, но быстро понял, что в ней нет смысла. Терри абсолютно автономный и не нуждается в постоянном присмотре и том, чтобы его развлекали. Иногда меня даже пугает, - усмехнулся, - насколько он идеальный, не похожий на то, что говорят о детях.

- Действительно, это немного настораживает и страшновато, - согласился Том. – Терри невероятно похож на Джерри, во всём – и способностями, и любовью к правильному питанию, и беспроблемностью для взрослых. А как такое возможно, если Джерри, ну, не существует отдельно?

- Джерри больше притворялся, чем на самом деле был идеальным, - внёс правку Шулейман.

- А ты не думаешь... - Том не хотел наговаривать, но мало ли, - что Терри тоже притворяется? Джерри тоже был для Паскаля идеальным ребёнком, а потом убил его.

- Я уверен, что Терри не притворяется, - спокойно сказал Оскар, - он ещё не достиг возраста, к которому дети учатся складно лгать, так как возраст этот – семь лет. И между ним и Джерри есть одно важное отличие – Джерри – альтер-личность, преследовавшая свои цели согласно своей программе. У Терри элементарно нет причин притворяться.

- Да, наверное, ты прав, - Том кивнул. – Я и не думаю, что Терри что-то замышляет, он действительно маленький ребёнок, просто на всякий случай сказал.

Шулейман также кивнул:

- Вернёмся к тому, что ты должен знать. Как я уже сказал, няни у Терри нет, но есть «приходящая женщина».

- Как это понимать? – Том непонимающе нахмурился.

- Это женщина, которая по расписанию приходит к нам, чтобы Терри с ней пообщался и посмотрел, как общаюсь я. Я же мужчина, папа мой тоже мужчина, женщин в нашей семье нет, а мальчику не на пользу расти полностью без женщин, ты служишь доказательством данной истины.

- Почему для этой цели ты не приглашаешь своих подруг? – Тому это казалось логичным выходом.

- Потому что я не хочу, чтобы Терри складывал свои представления о женщинах по моим подругам, - усмехнулся Шулейман.

- А... - Том большим пальцем потирал тыльную сторону левой ладони. – У тебя с этой женщиной что-то было?

- Нет, - Шулейман фыркнул и усмехнулся. – Я её подбирал как замещение материнской фигуры для Терри, она и выглядит соответствующе – как эталонная мамочка из кино, у меня с ней исключительно деловые отношения. Но в ближайшее время я планирую её уволить.

- Почему?

Оскар пожал плечами:

- Надоела она мне. Особо близких отношений у неё с Терри не возникло, так что меня ничего не держит.

Что ж, наверное, даже хорошо, что Том познакомится с новым человеком, который на самом деле новый, а не приступил к работе тогда, когда его в жизни Оскара не было.

- Кто-нибудь ещё? – спросил Том без какого-либо давления.

Он просто хотел знать, раз уж идёт такой разговор.

- Нет, - сказал Шулейман. – Разве что домработницы, которых я периодически вызываю, чтобы разгрузить Грегори, поскольку он у меня выполняет скорее роль повара и друга Терри.

Удивительно, но это не задело Тома, что вот ему в бытность прислугой Оскар никак тяжёлую жизнь не облегчал, а юнцу-Грегори помощь организовывает. Почему-то Грегори совсем перестал его волновать. Побочный эффект психотерапии? Или эффект того, что Том его давно не видел? Том этот момент не анализировал.

- Растить ребёнка непросто, это самое ответственное, что я когда-либо делал, и процесс этот будет длиться ещё много лет, - вздохнув, Оскар направил разговор к итогу. – Я постоянно боюсь ошибиться, поскольку мне-то что, всего лишь ошибка, а последствием для Терри может стать сломанная жизнь. Я очень хочу, чтобы Терри был счастливым. Но, несмотря на все сложности, я рад, что он есть в моей жизни. И я благодарен тебе за него, - Шулейман повернул голову, обласкивая Тома взглядом из-под полуопущенных ресниц. – Признаёшь ты себя отцом или нет, но без тебя Терри бы не было. И его бы точно не было в моей жизни без тебя.

- Ну, пожалуйста... - Том и смутился, и растерялся. – Я типа не планировал этот подарок.

Шулейман прикрыл глаза и усмехнулся, оценив его игру слов. И, снова посмотрев на Тома, мягко, но пристально, в самую душу, сказал:

- Меня побудила взять над Терри опеку не ваша схожесть, а то, что он твой, не чужой мне, получается. Но, когда ты вернулся в мою жизнь, я увидел, насколько феноменально вы похожи, и уже не могу перестать видеть в Терри тебя. И из-за этого люблю его ещё сильнее. Я люблю тебя, и я не могу не любить всем сердцем того, кто точь-в-точь ты, твоё маленькое продолжение, без шансов.

У Тома дыхание затаилось и в носу защипало от таких сокровенных слов, не ожидал от себя, но отвернуться от чувств не мог. Вот оно как, Оскар любит Терри в том числе потому, что он так сильно похож, и известно, что в их венах течёт одна кровь. Разве не об этом же мечты Тома, когда он думал, что бессомненно будет любить всем сердцем мальчика с глазами Оскара?

- Я никогда не задумывался, что ты... Как ты сказал, - тихо проговорил Том.

- Наверное, я должен был сказать тебе раньше, - Шулейман взял его руку и, чуть сжав, повернул ладонью вверх.

Том смущался, и не знал, что сказать, и ощущал себя и счастливым, и растроганным, и озарённым, и растрёпанным на развевающиеся на ветру лоскуты в своих чувствах и мыслях.

- Спасибо, - почти шёпотом, лучших слов не нашлось.

- За любовь не благодарят, - также приглушённо ответил Оскар, носом коснувшись его волос.

- Чёрт, Оскар!

Том подскочил как ужаленный и закрыл ладонями глаза. Потому что ещё чуть-чуть, и он банально разревётся, как главная героиня девчачьего фильма.

- Эй! – шутливо окликнул его Шулейман, откинувшись на руки за спиной. – Не будет возмущения: «Ты то упрекаешь меня, что я неблагодарный, то говоришь, что за это не благодарят, ты меня запутал!».

- Не будет, - буркнул Том, сопя от влившегося в калейдоскопный коктейль эмоций позитива.

Подошёл обратно к кровати, сел рядом, зажав руки между бёдер. Закусил в задумчивости губы. И, подняв к Оскару взгляд, сказал то важное, что формировалось внутри на протяжении всего его рассказа:

- Плохо, что у Терри так получилось с мамой. В этом есть некий трагичный символизм, что и я рос без мамы, и он... Мы же... - как это назвать, в какую словоформу облечь? – Не чужие люди, у нас есть связь. И Терри тоже растёт с мужчиной, который ему не родной отец. Но я думаю, что Терри повезло, я, даже если бы захотел и очень старался, не смог дать ему доли того, что даёшь ты, и дело не только в материальном статусе. Ты крутой отец, правда. Я думаю, что Терри очень повезло с тобой. Я бы хотел, чтобы мне тоже так повезло. Если честно, я ему завидую, - Том потупил и отвёл взгляд.

Оскар обнял его и произнёс:

- Нечему завидовать. Я у тебя тоже есть.

Том закрыл глаза, питаясь его теплом, признался на вдохе:

- Я завидую тому, что у меня в детстве не было тебя. У меня очень много чего не было.

- Чтобы я мог быть твоим опекуном, кому-то из нас надо быть моложе или наоборот старше, и, будь я твоим опекуном, наши отношения не стали бы романтическими, - усмехнулся Шулейман, поглаживая Тома по волосам и плечу. – Что бы обо мне ни говорили, принципы у меня есть.

- Знаю, но я всё равно завидую.

Том вслепую уткнулся Оскару под челюсть и замер, позволяя себе вдоволь искупаться в этом грустно-щемящем чувстве тоски по тому, чего у него не было никогда. Прожить и отпустить, как рвущийся в небо красный воздушный шарик, мысль-фантазию, как могла сложиться его жизнь, будь Оскар у него вместо отца.

Спустя неопределённое количество минут, не смог бы их сосчитать и не считал, Том чуточку отстранился, лишь поднял голову, но взгляд не фокусировал, его перекрывал заборчиком трепет то опускающихся, то поднимающихся ресниц, и вниз, и вверх не до конца.

- Мне сложно осознавать мысль, что у меня есть ребёнок, - заговорил, не зная зачем. Чтобы сказать, потому что они сейчас обо всём говорили, и это ощущалось правильным, ненавязчивым, не давящим серьёзностью, как иные серьёзные разговоры, не выдавливаемым через силу, потому что так надо. – Не будет ребёнок, который ещё не родился, не новорожденный, а почти шестилетний ребёнок, у которого уже есть свой жизненный опыт, умения, увлечения; который в этом году уже пойдёт в школу. Или в следующем? – Том взглянул на Оскара в поисках ответа.

- В этом, - прояснил тот.

- В этом году, - повторил за ним Том и мягко, с грустью усмехнулся. – Я в школу так и не пошёл, а Терри в этом году пойдёт... Мой сын...

От этого впервые произнесённого вслух словосочетания по плечам прокатилась дрожь. Том сцепил пальцы:

- Как бы... Ты правильно сказал – признаю я его или нет, но без меня его бы не было. Но я не знаю, как относиться к тому, что он есть, я просто чертовски растерян и напуган. Я же не безымянный донор, который заранее знал, что от его материала могут родиться дети, и отказался от всех прав на них. В смысле – с донора не спрашивают, никто его не считает родителем, а я не он. Я всё равно был бы в ужасе, но мне было бы проще принять факт наличия у себя ребёнка, если бы я знал – я спал с этой женщиной, которая беременна им или родила его, и вот результат. А я где-то между. Я не участвовал в зачатии Терри, но тело моё участвовало, я не безымянный донор, который к нему никакого отношения не имеет. Даже с моральной точки зрения непонятно, как относиться к этой ситуации...

Том пожал плечами, закусил губы.

- Спасибо за то, что ты не давишь на меня в этом вопросе. И за то, что ты полностью взял на себя его воспитание. Да, ты взял Терри, когда не думал, что я когда-либо снова появлюсь в твоей жизни, но всё же, ты не заставил меня как-то участвовать, когда мы воссоединились. А ты мог бы, в качестве моего воспитания. И это в принципе правильно, что я должен участвовать. А я не могу, - Том снова мельком взглянул на Оскара, и в глазах его грусть и потерянность. – Может быть, если бы сложилось иначе, если бы я узнал о Терри, когда он жил с Кристиной или с бабушкой и дедушкой, я бы захотел как-то помогать, потому что они не особо богатые, обычная семья, Кристине наверняка было тяжело и с ребёнком, и работать, она только университет окончила, когда Терри родился. Мне было бы невыносимо тяжело, я бы не хотел, но я ведь совестливый. Ты избавил меня от ответственности, которая мне не по силам. О Терри нет причин беспокоиться, потому что он устроен со всех сторон. Я могу не думать, что я отец, потому что у него уже есть самый лучший отец.

- Спасибо, конечно, - Шулейман приглушённо усмехнулся. – Но я Терри не отец, а всего лишь опекун.

- Нет, ты отец, - беззвучно вздохнув, Том прикрыл глаза и снова прильнул к нему, тычась носом в шею.

Оскар повторно усмехнулся, перебирая кончики волос Тома, и поцеловал его между бровей. Том хихикнул – щекотно от щетины, и ощущение щекотки над переносицей очень необычно.

- Ещё, - улыбнувшись и не открывая глаз, попросил Том.

Шулейман поцеловал его в то же место, потом – тонкую кожу опущенного века, примяв губами ресницы, в щёку и, наконец, в губы. Как баловство переросло в совсем не ребяческий поцелуй, оба толком не поняли, но Том влился в него с энтузиазмом. С глубоким, протяжным вдохом и выдохом носом обняв Оскара за шею, Том перебрался ему на колени, седлая. Становится горячо, отметил Шулейман, и это была последняя связная мысль и в принципе последняя. Том в такой позе влёт выключал ему мозги. Эх, знали бы конкуренты, как легко его можно сделать безвольным и бездумным. Том мог бы стать бесценным и самым действенным оружием поражения. Взглядом, взмахом ресниц, смущением на очаровательной мордашке, мутной темнотой желания в шоколадных глазах, почти чёрных от возбуждения...

- Чёрт, Оскар, я так хочу, - сказал Том, оторвавшись от него усилием угасающей воли.

Смущение от своего зудящего, неуместного желания кольнуло сразу и навалилось в полную силу. Том потупил взгляд, продолжая:

- Не понимаю почему, я не должен. Я сейчас такое вспоминаю, что вообще не должен думать о сексе без содрогания, и я по-прежнему принимаю лекарства, хоть и не тяжёлые, а я хочу, и мне совсем не страшно.

Не страшно. Мысль о проникновение вызывала не ожидаемое отторжение, а тянущий спазм в глубине живота.

Глядя таким же, как у Тома, одуревшим, плывуще-блестящим взглядом, Шулейман потянулся ладонью к его паху. Том придержал его руку и мягко сказал:

- Оскар, не надо. Пусть я не чувствую ничего такого, я думаю, что нам не надо этого делать. Рано. Извини, - он прерывисто вздохнул, опустив голову. – Я не должен был отвечать и позволять тебе завестись. Я не должен был на тебя залазить... Извини, - повторил Том и хотел слезть с Оскара.

Шулейман удержал его за запястье, отчего Том поднял к его лицу удивлённый взгляд.

- Конечно, хотелось бы полноценно, но можно и в одежде поваляться, - сказал Оскар с хитрющей лукавой ухмылкой и плавным движением завалил Тома на кровать, устроившись рядом.

И незамедлительно поцеловал, чувственно прижимая Тома к себе за поясницу и сминая ладонями ткань его футболки.

- Оскар... - тихо произнёс Том, не успев озвучить всю просьбу.

- Понял, - кивнул Шулейман. – Руки ниже пояса не опускать. Но и выше пояса можно сделать много чего интересного.

Подтверждая свои слова, он кончиками пальцев провёл по голой коже над резинкой штанов Тома, отчего у Тома дыхание рассыпалось на дробь и дрожь разбегающимися бусинками по телу. И опять на губах Оскара невероятная искусительная ухмылка, от которой у Тома мутилось сознание. И он возобновил поцелуй, который Том больше не прерывал, успокоившись тем, что это не секс, не разнузданные ласки около того, а... Как это назвать и зачем делать, Том затруднялся ответить, но приятно же. Очень приятно.

Зачем, зачем раззадоривать себя и мучить, зная, что ничего больше не будет? У Оскара был ответ – слишком сложно себе отказать.

Они целовались, казалось, до синевы немеющих губ, обжимались. На краю сознания – само сознание уже отлетело, завязло – Тому вспышками казалось, что горячие ладони Оскара на его пояснице не только сминают ткань и кожу под ней, но и плавят, оставляют вмятины, как на сырой глиняной скульптуре пальцы творца. Шулейман перекатил Тома на спину, и Том оказался под ним с раздвинутыми ногами и горячащим давлением между ними такого же кричащего, абсолютно неприкрытого, несмотря на четыре слоя ткани на двоих, возбуждения.

Футболка скомкалась и задралась от трения тел. Договорились не снимать одежду и без рук, но и так можно добиться кипения ощущений. Ещё раньше пришедшая идея довести Тома до оргазма засела в голове Оскара идеей-фикс. Пусть расслабится, судя по всем признакам, Том уже не соображает и не попросит остановиться: он жмурит глаза, постанывает и извивается в накатывающем исступлении. Жаль, самому не хватит этого петтинга. Хотя, если постараться...

Том и вправду был в полушаге от оргазма, и вправду забыл, что не хотел этого. Но Малыш, лежавший пушистой кучей у двери, решил, что двуногим, непонятно чем занимающимся, не хватает третьего, запрыгнул на кровать и навалился всеми килограммами Шулейману на спину, намереваясь дальше так лежать. Удобно.

- У меня сейчас рёбра раскрошатся... - прохрипел Том, придавленный их весом.

- Ах ты, туша бессовестная! – стряхнув пса с себя, восклицал Шулейман. – Я тебя приютил, кормил, от одиночества спасал, а ты мне личную жизнь обламываешь!

Том же вовсе рассмеялся, положив ладони на грудь, затем сел. К нему подсел Оскар, по-хозяйски обнял за плечи:

- Сигнализация в твоей голове быстро отказала, так твой пёс встал на защиту твоей неприкосновенности.

- Хорошо, что Малыш вмешался, - Том потупился, скромно и смущённо сложив руки. – Потому что я всё, не думаю.

Том вытянулся вперёд, чтобы погладить Малыша, встал на четвереньки, опираясь на расставленные колени и одну руку. Взгляд Шулеймана мгновенно, как авто-прицел, прикипел к его выпяченной заднице, которую из-за позы обтянула ткань свободных штанов. Вот бы под ними не было белья... Никогда его это не взводило, все разы, когда какие-нибудь девушки, до которых снизошёл вниманием, жеманно, подчёркнуто сексуально сообщали шёпотом на ухо, что у них под короткими платьями ничего нет, Оскар реагировал равнодушно или насмешливо. Чем его там пытались удивить? А с Томом – ошпаривало, и в глазах вспыхивала красная пелена, резко уходящая в чёрный цвет.

Ведомый непреодолимым влечением, Шулейман протянул руку и прижал ладонь к пояснице Тома, ведя вверх, под майку.

- Оскар, не надо.

Том несколько резко ушёл из-под его прикосновения и сел, пряча попу. Потому что чувствовал – это последний рубеж, если сейчас сдастся Оскару, то уже не остановится, не сможет, сам взмолится о чём-то, что даст освобождение, и так уже томило вязко-горячей тяжестью, крутило в паху и в глубине живота, там, где физиологически невозможно хотеть, а он хотел. Том прикусил губу.

- Если не надо, то, пожалуй, я лучше поеду, - сказал Шулейман, и в его голосе не было ни упрёка, ни обиды, что не позволило Тому зажаться от не-ложной вины перед ним. – Иначе я гарантированно буду продолжать попытки тебя уложить.

- Да, тебе лучше уехать, - слегка кивнул Том. – Безумие какое-то получается сегодня, - он неловко улыбнулся, потому что совсем не один Оскар тому виной.

Когда Оскар встал, Том провёл взглядом по его телу и задержался ниже ремня.

- Тебе неприятно? – Том кивнул на его вздыбленную ширинку.

Собственные мягкие, растягивающиеся штаны ничего не сдавливали в противовес жёстким джинсам с металлом молнии и пуговицы, которые, должно быть, причиняли боль при таком долгом возбуждении.

- В тебе намного приятнее, - с ухмылкой ответил Шулейман.

- Оскар, - Том покачал головой, сам не зная, выражает ли он укор или смущение.

Оскар очень, потрясающе изменился за прошедшие годы, но кое-что в нём оставалось неизменным – его бесстыжая, хлёстко-откровенная похабность. Когда-то она пугала, вгоняла в ступор и в жгучий стыд, а теперь – давно уже – надо быть честным, будоражила. Если подумать, ему должно льстить, что Оскар его хочет. Тому и льстило, что Оскар на него смотрит с обожанием и желанием, что только его хочет так. На него, ничем не примечательного в сравнении с теми, кого Оскар мог бы выбрать и менять как перчатки пачками в день. Но нет, он верный.

- Что «Оскар»? – он развёл руками, намеренно «не понимая», что смущает Тома. – Хочу я тебя.

Взгляд в глаза. Шулейман подошёл и опёрся коленом на кровать между ног Тома, склонился к его уху и, понизив голос, добавил:

- Очень хочу.

Словил обратку от Тома – прохватившую его дрожь – и удовлетворённо разогнулся:

- Но я подожду и дождусь. Тебя. Не в первый раз же.

- Скажи, что надеешься, что в последний раз, - произнёс Том.

- Не скажу. Я склонен не к надеждам, а к планам.

- И что в твоих планах? - наклонив голову набок, спросил Том с тонкой улыбкой.

Чувствуя, что ступил на опасный лёд.

Шулейман приглушённо усмехнулся, опустив голову, и открыто ответил:

- В моих планах ты, я, Терри, две собаки, и так до глубокой старости. Собаки столько не проживут, но мы новых заведём.

- Оскар, - Том тоже подхватился с кровати, когда тот направился к двери, и получил вопросительный и внимательный взгляд Шулеймана. – Приезжай ко мне. Например, раз в три дня. Если я буду недостаточно в порядке, чтобы быть с тобой, то попрошу тебя уехать, чтобы не причинить вред себе, а потом и тебе. Если у тебя нет других планов, - он неловко, неуверенно повёл плечом.

- Окей, - принял Шулейман. – Я буду приезжать.

- Ты не должен, - Том покачал головой, просто считая нужным это уточнить, донести.

Потому что Оскар ему не собачка. И Оскар не заслуживает бегать туда-сюда, забывая обо всём остальном в своей жизни.

- Я знаю. Я никогда ничего не делаю, потому что должен, меня никто не заставит, - Оскар говорил спокойно и серьёзно. – Я всегда делаю то, что хочу. Даже если ты этого не хочешь. Поскольку на самом деле ты хочешь.

- То есть у меня нет права выбора?

Том не хотел задавать этот вопрос, не хотел разрушать момент, в котором почувствовал себя маленьким, неустойчивым и одновременно надёжно удерживаемым сильными руками и волей. Как будто Оскар всё знает лучше всех, лучше самого Тома. Он и знает. Сколько раз он силой удерживал Тома от прыжка за край и затягивал обратно на твёрдую почву.

- У тебя есть право выбора. У меня есть право не согласиться с твоим выбором, - сказал Шулейман.

- Оскар? – Том снова окликнул его, взявшегося за дверную ручку, словно неосознанно боялся, что он уйдёт, хотя сам согласился, что так будет лучше.

Кольнуло тонкой иголкой. Не страх, а философски размазанная мысль, что однажды Оскар может уйти и не вернуться, навсегда уйти из этого мира туда, откуда не возвращаются, и докричаться туда невозможно. Пока он здесь, важно ценить каждое мгновение, поскольку никто не знает, какое прощание станет последним, а если прощания не было, не было сказано ни одного важного слова, будет ещё больнее.

- Позвони, когда доедешь, - Том коснулся руки Оскара и заглянул в глаза.

Потому что важно знать, что всё хорошо. Важно давать человеку понять, что он важен. Важно – не долженствованием, не правильным, прописанным кем-то поведением, а по душе и по сердцу. Захотелось узнать, что Оскар благополучно добрался домой, без анализа.

Второй раз за день Том смог удивить Шулеймана настолько, что он не только не удержал лицо – лицо обтекло, сделав взгляд разбито-растерянным, по-детски беззащитным. У него в жизни было всё, чего только у него в жизни не было, но за всю его грёбанную жизнь никто не говорил ему этих простых слов – позвони, когда доедешь. При маме Оскар был слишком маленьким, чтобы куда-то выходить в одиночестве, да и не беспокоилась бы она и не просила сообщить, что благополучно добрался. С папой были другие отношения. Друзья, с которыми вырос, тоже никогда не волновались, зная, что, когда Оскар Шулейман идёт в загул, волноваться надо скорее об окружающих. Он не пропадёт, он с детства это доказал. А Том просто взял его за руку, посмотрел в глаза и сказал эти слова. И в груди что-то свернулось тёпло-мягкой, словно живой, спиралью, и пол под ногами оборвался в бездну, чтобы затем взметнуться ввысь ощущением парения.

Никто, никогда. Только Том. Том опять взломал его мир, дав ему что-то принципиально новое, простое, совсем не элитное и потому незнакомое. Том делал это с самого начала – давал ему то, что никто другой не дал, то, во что Оскар не верил.

- Или напиши. Лучше напиши, потому что, если позвонишь, мы на час застрянем на телефоне, - добавил Том, немного неловко и извинительно, больше на одну сторону улыбнувшись.

Шулейман не слышал. В оглушении смотрел на Тома, проживая новый для себя момент. То, что о нём переживают. Что о нём заботятся. Всегда Оскар заботился, и это простое «позвони, когда доедешь» вышибло его из реальности.

- Я позвоню.

И Оскар позвонил, как только приехал домой и сел в гостиной. Следом ему позвонил Терри, тоже спрашивал, как дела, всё ли хорошо, и рассказывал, как сам. И хотелось плакать и кричать от простого, настоящего счастья, которое невозможно купить ни за какие деньги, но можно обрести нечаянно, стечением совершенно случайных обстоятельств, растянутых более чем на десятилетие.

Потому что его самая сильная и сокровенная мечта, сокровенная даже от самого себя, поскольку до конца себе не признался, не осознал, хоть и сказал вслух, - это семья. Настоящая семья с двумя самыми любимыми людьми с одинаковыми карими глазами. Шоколадный – его персональный цвет счастья, самый любимый, самый обожаемый цвет.

Тем временем Том сидел на кровати в своей палате и обдумывал слова Оскара, подходит ли это ему.

«Ты, я, Терри, две собаки. И так до глубокой старости».