Психо

Подвал – его склеп. Место, которое звал склепом, пока ещё мог помнить; которое должно было стать местом его последнего пристанища и из которого, нарушая само понятие склепа, то ли немыслимым чудом, то ли по ошибке выбрался живым. Гиблое, чёрное место, в котором оставил часть себя, ту часть, что наживо выдрали из тела.

Том помнил, помнил веру – или скорее неверие, что одна из граней незамутнённого невежества, - надежду, страх, боль. Всё отчётливее помнил, погружаясь в те дни. Монстры, которых давно уже нет, оживали.

- Я задремал в дороге, а проснулся на руках одного из них, он нёс меня к дому, но не моему, - рассказывал Том, лёжа на кушетке напротив окна и не глядя на психотерапевтку. – Я понял, что что-то не так, что это не мой дом, мне было неприятно, что тот мужчина несёт меня на руках, я не понимал, почему он это делает, и начал вырываться, просил меня поставить. А он... - Том облизнул губы. – Он насмешливо говорил мне не дёргаться и потом... потом придушил.

Больно. Внутри. Как лезвием в груди. Том совсем забыл о том моменте ещё на улице, что мерк в сравнении с идущим далее адом, и вспомнил случайно. Больно – за себя, того мальчика, больно и очень, очень горько и обидно. Как и все подростки, в четырнадцать лет Том считал себя взрослым – посмотрите, он же уже не совсем ребёнок. И только сейчас, будучи по-настоящему взрослым, оглядываясь назад через расстояние прошедших лет, он в полной мере осознавал все причинённые ему ужас и мерзость. Он же был ребёнком, наивным и невинным мальчиком, не выдающимся ни ростом, ни фигурой, в котором от силы сорок с чем-то килограммов. Кем надо быть, чтобы душить такого, чтобы не рыпался?

Душить... Это было их любимым после изнасилования – отбирать у него, израненного, избитого, перепуганного, возможность дышать. Том стёр одиноко пролившуюся слезу, глядя перед собой.

- Почему-то я не помню, кто именно из них меня нёс. Кажется, я не разглядел, на улице было темно, далёкий загород, никакого обилия фонарей. Зато я помню номер дома, пытаясь оглядеться, я зацепился взглядом за табличку. Номер... - Том вгляделся в тёмные глубины памяти, где такая незначительная деталь как табличка с номером дома стала чертой, за которой ничего не изменить. – Номер тридцать шесть. Интересно, почему тридцать шесть? Там в округе не было больше ни одного дома.

Ни одного. Одинокий дом на пустыре в километры. Том мог бы усомниться в своей памяти, он же не видел ту местность при свете дня, но туда ездил Джерри. Всё верно понял в ту проклятую безлунную ночь, в пределах видимости вокруг дома зверей не было ни одной жилой или другой постройки. Незаселённая местность. Никто бы не услышал его криков. Никто и не услышал.

- Они думали, что я девушка... - Тома это всё никак не отпускало, сидело клеймом в голове. – Они ко мне обращались в женском роде, говорили: «Ты просила», «Ведьмочка»... Я не сразу понял, не обращал внимания, а когда понял, было поздно... Они мне не верили, пока не раздели.

Стыдно, больно, страшно. Как насильно терял одежду, чтобы совсем скоро потерять часть себя.

- Как вы думаете, - Том повернул голову и посмотрел на психотерапевтку, - выгляди я более мужественно, они бы меня не тронули?

- Я так не думаю, - ответила доктор Фрей. – Мужчин насилуют вне зависимости от степени их мускулинности, как и женщин насилуют независимо от того, насколько они вписываются в каноны женской красоты.

- Оскар тоже это говорил, - Том слегка кивнул. – Я знаю, что вы правы, но... - он отвернулся обратно к окну, вздохнул. – Но мне почему-то кажется, что моя внешность сыграла свою роль. Я никак не могу перестать думать, что, будь я нормальным, этого бы не произошло.

- Нормальным? – переспросила доктор, подталкивая его к уточнению.

- Да, нормальным парнем, а не таким, - Том обвёл себя ладонями, без горечи и сожалений, поскольку уже научился с этим жить. – Я и сейчас далёк от образца мужественности, а в четырнадцать я был не особо высоким, где-то метр шестьдесят пять, худощавый и весил сорок пять килограммов, и черты лица у меня всю жизнь феминные... или как сказать, андрогинные? В общем, не мужские.

- Том, мужчину мужчиной делают прежде всего XY хромосомы, во вторую очередь мужские половые признаки, а не черты лица и масса мускулатуры.

- Я знаю, - Том снова кивнул.

Конечно же он знал, что наличия всех мужских половых признаков и отсутствия таковых женских более чем достаточно, чтобы зваться мужчиной. Но ему этого не хватало, потому что все мужчины как мужчины, а он с приставкой «недо». И не все половые признаки по мужскому типу он имел, например, не имел волос в правильных местах и даже ни разу в жизни не брился и не видел себя в зеркале с волосами на лице, щетина досталась Джерри.

- У меня уже нет комплексов, как когда-то были, в моей внешности есть весомые плюсы, я знаю, что красивый, я очень многим нравлюсь, но... Но я всё равно чувствую себя каким-то неполноценным в сравнении с более стандартными мужчинами. – Том помолчал, кусая губы. – Меня называли сучкой, - колючее, крутящее откровение. – Те четверо, другой человек, который меня изнасиловал, Оскар тоже, когда злился на меня. Я и есть как сучка, потому что я так выгляжу. Или без «как». Я не то, ни сё, что-то среднее, годящееся на роль женщины. Поэтому меня и насилуют. Сучка, да... Не мужчина и не женщина, кто-то такой, кого хочется... кому хочется вставить, пусть ему, то есть мне, это не подходит по полу.

Говоришь, нет у тебя комплексов? Мадам Фрей внимательно смотрела на Тома. Это не просто комплексы, а полное отсутствие устойчивых самооценки и Я-образа как таковых. В последний раз Лизу смог удивить один певец, который на подходе кризиса тридцати лет разжился заклинившей разум идеей, что он – двенадцатилетняя девочка, и хотел сменить пол, и сокрушался, что двенадцать лет он себе никак не сделает, а он же не какая-нибудь взрослая женщина, а – двенадцатилетняя девочка. Но и он проигрывал Тому, поскольку в последние годы небинарность, трансгендерность, бигендерность и прочие производные от слова «гендер» - это такой мейнстрим. У Тома же беда более оригинальная – он мужчина, сознаёт себя как мужчина, пол сменить не хочет – не считает себя мужчиной, какими представляет себе «нормальных мужчин» - и хочет быть мужчиной. У него разлад в одной, собственной, идентичности. И это определённо тоже из-за пережитого насилия. И, вероятно, из-за чего-то в более раннем возрасте. Мадам Фрей что-то не верилось, что Тома сделала таким, какой он есть, одна травма и последующие, наложившиеся на неё. Том больше, чем просто жертва, сложнее. Но трогать его детство доктор Фрей пока не собиралась, пласты надо срезать поочерёдно – начинать с того, который известен как проблемный, иначе велик риск запутать пациента, распылить и потерять драгоценное время, избытка которого у них в запасе нет.

- Том, что ты чувствуешь, когда тебя называют сучкой? – спросила доктор Фрей.

- По-разному. Когда меня так называли мои первые насильники, я толком не знал, что это значит и особо не обращал внимания. Когда звал тот, кто изнасиловал меня во взрослом возрасте, я понимал, что это значит, и мне было очень неприятно, потому что он делал меня таким, беспомощным, доступным для использования в любой момент. Он приковал меня к кровати, насиловал, издевался морально, потом вернул Оскару, поруганного и...

Том не договорил, что «и», вспоминая, как гадко снова быть тем, чьим телом пользовались без спроса, получая удовольствие от твоего унижения и страданий. Гадко, что ты давно не беспомощный ребёнок, а взрослый человек, который может убить превосходящих по силе вооружённых противников, а защитить себя всё равно не смог. Опять.

- Оскар его убил, - Том сказал и, спохватившись, испуганно посмотрел на психотерапевтку, потому что выдал не свою тайну.

Мадам Фрей сделала вид, что не слышала – ни на толику не изменилась в лице. Она настолько убедительно не показывала ни удивления, ни каких-либо других эмоций, что Том поверил, что психотерапевтка вправду не слышала, или не поняла, или ещё что-то, и успокоился от этой секундной паники, не выпав из канала терапевтического процесса.

- Том, ты сказал, что Оскар тоже называл тебя так, - произнесла доктор Фрей.

- Да, когда злился на меня, - повторил Том. – В Париже. Кажется, было пару раз и раньше, я не уверен, но это было совсем в другом смысле.

- Том, тебе было неприятно, что Оскар называл тебя сучкой?

В чужих, женских устах, что ново, это слово резануло, заставив уголки губ дёрнуться.

- Да, сначала мне было очень неприятно, что Оскар меня так называл, он и обращался со мной так же, - сказал Том, глядя в угол правее светлого окна.

Никогда и ни с кем он не говорил об этом непродолжительном смутном, некрасивом периоде в их отношениях. Он с собой об этом не говорил. Как будто это ерунда, которую легко простить и забыть. А это боль, которую – да, простил и забыл, на месте прощал и забывал, потому что не умел держать обиду.

- Потом... мне начало нравится. То есть во мне всё протестовало против таких слов, я чувствовал себя грязным, униженным, но мне неправильно, вопреки всему нравилось, - Том густо смутился того, что говорит, бегло взглянул на психотерапевтку заблестевшим от эмоций взглядом. – Иногда мне хочется пожёстче, чтобы Оскар был со мной грубым. То есть... по-разному хочется: чтобы Оскар меня так, как точно не назвать нежным занятием любовью и вообще сексом с тем, кого не хочешь покалечить; чтобы он держал и дёргал меня за волосы, раньше я этого боялся и не позволял, а потом... потом стало по-другому. Чтобы Оскар обзывал меня, называл сучкой и говорил всякие другие пошлости; чтобы придушил меня.

Последнего в реальности ещё не было. И Тома в жар бросило от одной мысли, он взволнованно потирал запястья.

- У меня это тоже из-за подвала, да?

Том посмотрел на прихотерапевтку, прося внести ясность в то, что его мучило, внося диссонанс между тем, что думал о себе и чего хотел. Он же боится насилия и ненавидит его во всех проявлениях – и он его потаённо жаждет, что перестаёт быть полностью потаённым, когда теряет голову в пылу возбуждения.

Логично же, что из-за подвала. Жертва хочет... Чего? На этот вопрос Тому самому не ответить, ему должна ответить доктор Фрей – точно знающая, что к чему в нездоровой человеческой психике.

Жертва должна бояться насилия в любой форме, она им уже пугана. Но жертва хочет... наказания за что-то?

- Сейчас я не могу ответить на твой вопрос, - ответила доктор Фрей.

- Почему?

- Не хочу ошибиться и дать тебе ложную информацию.

Том отвернул лицо к стене. Мадам Фрей хотела напомнить ему о месте, на котором Том остановился в главной теме. Но Том сам вернулся к ней и продолжил:

- Я говорил, что меня один из них нёс на руках и придушил... - во второй раз произносить это так же сложно и горько за того мальчика, которым был. – Я слышал голос кудрявого в стороне, значит, это точно был не он. Кудрявый... - самый жестокий, демон в человеческом обличие. – Они мне не представились, имена их я узнал только много лет спустя...

И уже никогда не сможет забыть. Не вспоминал с того дня, когда был на их могилах, но вспомнил без труда, они всплыли в памяти.

Эрик.

Даймон.

Ремус.

Бахир.

- Про себя я называл их по особенностям внешности: голубоглазый, кудрявый, азиат и Шейх, потому что он в моём понимании походил на шейха – такой восточный и статный, важный, - говорил Том. – А я был маленький, сорок пять килограммов и никакой мужской фигуры, хрупкий... Я ненавижу слово «хрупкий». Что это за слово для описания мужчины? – он посмотрел на психотерапевтку, нахмурив брови.

Опустил взгляд к своей левой руке, обхватил запястье – пальцы не только легко сомкнулись, но и осталось немало свободного пространства. Том спрятал ладони подмышками. Паршиво быть двадцативосьмилетним мужчиной, у которого ни массы, ни мускулатуры, ни ширины плеч, костяк и тот – тонкий-тонкий. Хорошо быть таким для фотосессий и подиумов, хорошо быть таким для Оскара, а по жизни – дерьмово. Мужчина... Нет, не он. Том снова не мог назвать себя мужчиной, а для парня он староват.

Идеальная сучка – сразу понятно, как использовать, и мысли не возникнет о чём-то другом. Но он же не сучка, он так ни с кем не может, кроме Оскара. Вернее, мог. Том прикусил пальцы, запутываясь в мыслях, может ли он или нет доверить кому-то своё тело как пассивный партнёр. Сейчас казалось, что нет.

Мысли пенились, скакали, но Том неизменно возвращался к теме подвала. В подвал, оживающий не перед глазами, но в голове, мрачными тонами, запахом сырости... Нет, запах сырости будет позже, от старого матраса, а сейчас, там, в прошлом, он мальчик, который ничего не понимает и ещё не боится.

- Я пришёл в себя уже в подвале, когда меня посадили на пол. Я ничего не понимал, спрашивал, где мы, почему здесь, а один из них, голубоглазый, сказал, что я должен заплатить за их помощь. Тогда мне и не пришло в голову, что помощи-то никакой и не было, они отвезли меня не домой, а неизвестно куда. Я подумал, что он говорит о деньгах, сказал, что у меня ничего с собой нет и вывернул карманы, показывая, что это правда. Должно быть, я со стороны таким глупым выглядел в этой своей наивности, только позабавиться можно. – Том до боли прикусил губу, прежде чем продолжить. – Они пили алкоголь, курили и смеялись, они веселились в этой ситуации, а я – не боялся, - пожал плечами с невыразимым взглядом в стекленеющих в погружении в себя глазах. – Я был настолько глупым и наивным, что не видел опасности в том, что меня привезли непонятно куда и не отпускают, ничего не подозревал. Я в жизни не слышал ни о какой жестокости, кроме как со слов Феликса, которым я не верил. Очень зря не верил. Сколько раз впоследствии я и Джерри сталкивались с жестокостью, а тогда я не представлял, что со мной может произойти что-то плохое. Что-то плохое всегда же где-то там, далеко. Я ничего не знал об изнасиловании, на тот момент я ничего об этом не слышал, не слышал ни об одном случае, которые могут научить быть более осторожным.

В голос закралась слезливая дрожь, Том начал чаще моргать.

- Они сказали, что я должен взять в рот, говорили, что мне это не впервой, явно до них кому-то сделал, видно же. Я объяснял, что ничего такого не делал, что я парень. Почему-то мне казалось, что парень этого делать не может, - Том болезненно улыбнулся своей светлой глупости и тому, как в итоге всё повернулось. – Куколка, - сказал и сжал дрогнувшие губы. – В подвале они называли меня куколкой. Я и забыл об этом слове и как меня корёжило, когда меня так называли. А меня называли. Потому что, наверное, похож, - Том неслышно хмыкнул себе под нос. – Особенно в образе с Джерри или как там, в подвале, в длинноволосом чёрном парике и с макияжем «под вампира» на детском лице.

Помолчал, наблюдая воспоминания в голове, медленно перекрывающие прямоугольник неба в окне.

- Первым хотел быть голубоглазый, он провёл пальцем по моим губам и велел открывать рот пошире, остальные поддакивали, смотрели. А ещё хотели, чтобы я покурил, я отказывался, меня после вечеринки отвращали сигареты. Голубоглазый меня ударил, дал пощёчину. Меня это очень шокировало, на меня же никогда прежде никто руку не поднимал. Тогда, когда он пригрозил вышибить мне мозги, я согласился и затянулся. Я... - Том в истовом изумлении округлил глаза, вдруг поняв кое-что. – Это были не обычные сигареты, они дали мне покурить дурь. Точно, дурь.

Том прикрыл ладонью рот, не веря, что в ту далёкую ночь и наркотики впервые попробовал. Тот самый наркотик, к которому во взрослом возрасте проникся симпатией. Больше никогда. Или... Полный раздрай внутри. Сейчас будто бы хуже, чем до психотерапии, сложнее и страшнее. Снова коробит – не от обычных сигарет, а от травки – и кажется невозможным отдаться кому-то, доверить кому-то своё уязвимое, ничем не защищённое внутри тело. А Оскару?..

- Куколка... - заклинило на этом забыто-ненавистном слове. – Как вы считаете, я похож на куколку? – Том посмотрел на психотерапевтку в требующем ожидании ответа.

Заведомо негативного ответа – подтверждающего, что похож. Тома брали нервы как защитная реакция от задетых похороненных ран, и он неосознанно направлял агрессию на единственную, кто рядом.

- По-моему мнению, ты не похож на куклу Кена и тем более на Барби или любую другую куклу-женщину, - ответила доктор Фрей.

- Понятное дело, что на Кена я не похож, - Том скрестил руки на груди, весь дёрганный, ершащийся, хмурящийся. – Он такой... не как я.

- Том, ты хочешь поговорить о куклах? – спросила мадам Фрей, покачивая зажатой между пальцами ручкой.

- Нет, не хочу.

А чего хотел, сам не знал. Том раздражался, дышал чаще, и разум уже не мог остановить эмоции, указав на то, что доктор Фрей ни в чём перед ним не виновата. В принципе, она и виновата – это она заставляла его вспоминать то, что давно «пережил» и от чего «перестал зависеть».

- Том, я понимаю, что тебе тяжело, - произнесла доктор. – Это нормально, что ты хочешь меня «укусить», так как я побуждаю тебя обсуждать очень болезненную для тебя тему.

- Знаете что, - Том впился в неё взглядом. Крутанул головой. – Не говорите так. Вы ничего не понимаете, сами сказали, что с вами никогда ничего подобного не происходило.

- Том, прощу прощения, но задевать твои чувства, чтобы они работали, моя работа.

Том бросил на психотерапевтку ещё один недобрый, ожесточённо-защитный взгляд. Нервно встал и начал ходить туда-сюда. Слишком часто, недостаточно глубоко дышал, нервы пульсировали в висках. Мадам Фрей молча выложила на стол кислородную маску. Том подцепил и надел маску, остановился, силясь насытиться кислородом и мечущиеся мысли-чувства тоже остановить, от них уже начинало мутить. Потом, спустя несколько минут, подошёл к столу и прислонился бёдрами к его ребру, спиной к психотерапевтке. Стоял немного сгорбившись, держа маску на лице рукой и глядя в пол перед собой.

- Том, я понимаю, что тебе тяжело, понимаю твою боль и страх, - мягким, закрадывающимся в душу голосом проговорила доктор. – И я смогу тебе помочь, если ты будешь сильным и сможешь через это пройти, без твоей помощи я ничего не смогу сделать.

Том ссутулился сильнее, съёжился, подняв плечи. Ему запало, потянуло за собой то, что психотерапевтка сказала о его силе, допускала, что он может справиться, а не как обычно от него никто ничего не ждал. Что она сказала, что без его помощи не справится. Том не ожидал от себя внезапно заполнивших и вырвавшихся эмоций. Обняв себя, он зажмурил глаза и тонко протянул:

- Я не хочу вспоминать...

Согнулся, сжимая собственные плечи холодеющими пальцами, и скулил.

- Я не хочу...

Чем больше вспоминал, чем глубже погружался, тем хуже становилось. Вдруг он не сможет выплыть из этой темноты? Вдруг доктор Фрей бросит его на полпути, как все доктора бросали, и ему опять придётся справляться с этим самому? Во второй раз.

- Том, ты сильный, ты сможешь с этим справиться, - сказала доктор Фрей, продолжая особым тоном голоса забираться ему в голову.

Том всхлипнул и обернулся к ней:

- Вы вправду так думаете? – глаза покрасневшие, мокрые, взгляд потерянный и разбитый на осколки.

- Да, Том, думаю. Слабый человек не смог бы пережить то, что пережил ты. Только от тебя зависит, сможешь ли ты пережить это полностью, для того тебе придётся прожить свою боль ещё раз.

Мадам Фрей была не в праве принуждать пациента к терапии, и упрашивать она бы не стала, но она, как и любой толковый специалист в сфере психотерапии/психологии, профессионально умела манипулировать и не стеснялась прибегать к этому не очень честному методу. Тому важно быть сильным – именно потому, что сам он в своей силе глубоко сомневается – и сознавать, что он сам, исходя из своих потребностей и возможностей, принимает то или иное решение, пусть даже это лишь видимость. Лиза всё это ему дала, сыграла на нужных струнах и ждала результата.

Том утёр нос тыльной стороной ладони и вернулся на кушетку – почти бросился. Отвернулся к стене, подогнув ноги, и заговорил:

- Это точно была дурь, - продолжил в точности с того места, на котором сорвался, словно следуя сценарию, неотвратимо вырезанному на подкорке. – Я вспомнил своё состояние после вдоха: я сидел как оглушённый и отстранённо наблюдал за происходящим, за тем, как голубоглазый расстёгивает штаны перед моим лицом. Они хотели, чтобы я покурил травку, наверное, чтобы я не сопротивлялся, - горько, опять горечью раздирает горло.

Что им было всё равно, насколько он в сознании, наоборот, он в силах и в уме им только мешал. Придушили, заставили вдохнуть наркотик для одной цели – чтобы больно много не дёргался.

- Он сказал мне: «Давай сама, знаешь же, что нужно делать», и я даже поднял руку, чтобы расстегнуть его штаны, но уронил её обратно. Одного вдоха слишком мало, меня оглушило, но ненадолго, окончательно поняв, чего они от меня хотят, я испугался, я не верил, что это происходит на самом деле, что это может произойти со мной, отползал и убеждал их, что я парень, я не буду. Тогда кудрявый меня ударил, тоже дал пощёчину, но очень сильную, было больно, у меня голова закружилась. Кудрявый был самым жестоким из них. Я ничего не делал, ничего плохого, а он ударил меня несколько раз подряд, в третий раз кулаком в лицо, - на этих словах голос Тома стал мёртвым, взгляд остекленел и потух. – Он сказал, что меня проще сначала придушить, а потом уже всё остальное.

В глазах слёзы. Почему они и не поступили так? Придушили бы и насиловали его бездыханное тело, им-то всё равно. Задушили бы и... для него уже ничего никогда бы не было, но и не было больно. Несколько минут агонии умирания вместо долгих, долгих, долгих страданий... Страшно и холодно от того, что предпочёл бы, чтобы они так и поступили.

- Вмешался Шейх, сказал, что они не умеют договариваться. Он был такой... знаете, обманчиво хороший на фоне друзей. Никогда не повышал голос и даже говорил со мной будто бы мягко, не бил меня. Он присел на корточки, достал нож и вставил кончик лезвия мне в рот. Я перепугался, запищал, мотнул головой и вспорол губу, потекла кровь. Шейх взял меня за подбородок и спросил, буду ли я слушаться. Я отказался, но он поднёс нож к моему лицу, и я... - Том уже плакал, но рассказывал, - я закрыл глаза и кивнул. Я согласился. Я не хотел, но я боялся, что он меня порежет...

Том полноводно разрыдался, вздрагивая, подвывая.

- Они сделали это со мной...

Том говорил, говорил и говорил. Подробно, растягивая события, как жвачку, уходи в стороны, в прошлое, по кругу, вперёд. Впиваясь в себя пальцами, вдавливая их в кожу, под которой словно что-то жило, циркулировало, раздражая нервные окончания до зуда, исступления, невозможности лежать спокойно. Потому что больно, и хотелось физической болью перекрыть то, что внутри, разорвать на себе кожу, проделать в ней отверстия, чтобы вытекли хоть капли той чёрной, травяще-разлагающей жижи.

- Вы знаете, какой вкус у спермы? – Том подхватился, обернулся, посмотрел на психотерапевтку больным взглядом.

- Да, Том, знаю.

- Я тоже знаю, я практикую оральный секс, и вкус не кажется мне неприятным, мне нравится это делать. А тогда... - направленный в сторону взгляд снова стекленел, - тогда я не знал, и вкус казался мне отвратительным, меня тошнило. Я задыхался, плакал, - слёзы по щекам, горячие даже на разгорячённой чувствами коже, - у меня болело горло и челюсти. Все четверо сделали это со мной, кто-то по два раза. По моим ощущениям, это продолжалось вечность... Потом, когда меня оставили в покое, я сидел, уткнувшись в колени, и думал, что мне от этого никогда не отмыться. Ещё одна глупость с моей стороны, когда худшее было совсем близко... Я думал, что не смогу это пережить, не смогу жить как прежде, а я бы смог, я там многое мог пережить. Но каждый раз, когда я думал, что это конец, начинался новый круг ада.

Том взял паузу, чтобы растереть по лицу слёзы, о том, что можно воспользоваться платками, он забыл. Не до того сейчас, не до того, кроме как вариться в своей боли и ею истекать через глаза и словами с губ. Порезанных в прошлом, разбитых, воспалённых насилием в рот губ. Том облизнул губы.

- Я думал, что на этом всё, что я пойду домой, и не знал, как буду смотреть Феликсу в глаза. Думал, что теперь точно больше не буду рваться на улицу, буду сидеть дома, потому что убедился, что люди плохие. Не сбылось. Это была только разминка, а основное действо впереди. Прелюдия, - Том сказал и рассмеялся. – Для них это и была прелюдия. Оральный же секс идёт за прелюдию. Наверное. Я точно не знаю, как там принято, в моей жизни это чаще как полноценный альтернативный секс, а не ласка.

Том прикусил губу. Больно, острый край зуба оставил маленькую ранку, что Том чувствовал настолько отстранённо, будто издали, что не обращал внимания. Он и этого не знал, до сих пор не знал, как надо. То ли смешно, то ли впору выпить убойную дозу таблеток и не проснуться, потому что всё в его жизни складывается в неутешительный диагноз. Глупый-глупый мальчик вне зависимости от возраста. Карабкается, карабкается, барахтается, а пресловутая, замшелая норма для него недостижимая планка. Может быть, он просто отсталый? Клинически отсталый.

Мадам Фрей подала ему упаковку платков, сказав, что с ними будет удобнее, поскольку у Тома слёзы уже в уши затекали и оставили мокрые пятна на футболке.

- Спасибо.

Поблагодарив, Том вытянул охапку платков, кое-как обтёр лицо и прижал этот комок к носу, но не высморкался.

- Больше они со мной не церемонились. Раздели, не обращая внимания на мои крики и отчаянное сопротивление, и поставили... - Том снова облизнул губы, тяжело говорить, - в коленно-локтевую позу. Они до этого сказали мне раздеваться и встать в эту позу, но я, понятное дело, не послушался.

Стёр крупную слезу с левой щеки.

- Тогда они поняли, что я парень, а Шейх сказал: «Так даже лучше», до сих пор не понимаю, что это значило. Мало же вероятности, что все четверо были геями, да? – Том мельком оглянулся к психотерапевтке. - А если так, они не должны были мной заинтересоваться, пока думали, что я девушка.

- Том, это подтверждение того, что не твоя внешность послужила причиной их выбора тебя изнасиловать. Сексуального партнёра выбирают, исходя из своей ориентации и прочих предпочтений. Но выбор жертвы для совершения насилия происходит иначе – гетеросексуальный мужчина может изнасиловать другого мужчину, гей может изнасиловать женщину или маленькую девочку. Выбор жертвы происходит на основе – возможности совершить над этим человеком насилие. То есть жертва должна быть слабее физически, морально или стоять ниже в иерархии, что позволит совершить над ней акт насилия без ущерба в процессе и последствий после. Том, тебя подвело не то, что ты не выглядел мужественно по принятым в наше время канонам, а то, что ты был слабее и не мог себя защитить.

- Это хуже всего, - Том горько, очень жалобно всхлипнул и обтёр ладонью правую щёку. – То, что я слабый.

- Том, - доктор Фрей смотрела на него, - дело не в тебе. Никакой подросток не смог бы справиться с четырьмя взрослыми мужчинами.

Том снова всхлипнул, сказал тише:

- Хуже всего то, что я и потом не смог... Я слабый физически, но я обучен бою, я умею обращаться с оружием и вправду могу за себя постоять. Я справлялся с превосходящими меня по силе и количеству противниками. А тогда... тогда не смог. Когда меня изнасиловали во взрослом возрасте, я ничего не смог сделать, вся моя борьба ничего не дала. Понимаете? Я могу себя защитить. А не смог.

Это очень сильная боль – что смог отбить свою жизнь и жизнь Оскара у вооружённых наёмников, но не сумел защитить своё тело от поругания.

- Том, это не утешение, но правда – на каждого сильного человека найдётся более сильный.

- Получается, никто не виноват, это просто дерьмовая судьба?

- Да, Том, это дерьмовая случайность. Но виноватые есть – это те, кто позволили себе совершить над тобой насилие.

Казалось бы, должно стать легче от осознания того, что ты не виноват, совсем, ничем и ни в чём, что это сказала умная, знающая специалистка. Но как дерьмово от того, что ни на что не спихнуть ответственность за свой ад. Получается, если это случайность, стечение обстоятельств, то оно может повториться в любой момент, потому что не ты стал провокатором и ты не можешь не делать того, что делал, чтобы себя обезопасить, поскольку ты не сделал ничего. Это они решили тебя сломать.

- Том, скажи, пожалуйста, в четырнадцать лет ты знал что-нибудь о сексе? – спросила мадам Фрей.

По некоторым высказанным Томом моментам складывалось впечатление, что его наивность и невинность были куда шире, чем можно подумать, отталкиваясь от его возраста. А это важная деталь.

Том обернулся и посмотрел на психотерапевтку немного удивлённо:

- Да, знал, Феликс рассказывал мне, но мало. То есть я знал, чем мальчики отличаются от девочек, откуда берутся дети и что сексом можно заниматься не только для деторождения, но... Но я не знал никаких деталей, - Том покачал головой, комкая в левой руке использованные платки. – Я знал, что для секса можно использовать рот, но думал, что это делают только женщины и не очень представлял, как это происходит. А что можно наоборот, ну, чтобы мужчина делал женщине, я узнал только во взрослом возрасте и, если бы Джерри этого не делал, так бы и не знал, как это происходит.

Том потирал левую ладонь, разговоры о куннилингусе по-прежнему вызывали в нём большую неловкость. Наверное, в том числе поэтому в прошлом году решил, что будет геем, поскольку не представлял, как будет это делать. И вместо желания возникало скорее отторжение. Потому что это как-то... уж слишком.

- Я знал, что мужчина может быть с мужчиной, а женщина с девушкой, - продолжал Том, отодвинув смущающие мысли об оральном сексе для женского пола. – Но, как вы понимаете, как это делают две женщины, я понятия не имел. А мужчины... В теории я знал, что мужчины могут быть с мужчинами, но и это не представлял, как происходит на деле. Феликс следил за тем, какие фильмы я смотрю, поэтому эротические сцены я видел только очень невинные, по которым никаких практических выводов сделать невозможно. Порно я тоже не смотрел, у меня не было возможности, я и не знал, что такое кино существует. Я до сих пор ни разу не смотрел, - Том улыбнулся, опустив взгляд, и теперь потирал плечо.

- Ты не много потерял, - доктор Фрей внесла комментарий, - уже доказано вредное воздействие порнографии на психику, в большей степени на мужскую психику.

- Правда? – Том снова удивлённо посмотрел на неё.

- Да. Происходящее в порнографии – секс лишь с технической точки зрения, имеющий мало общего с реальностью и порождающий нереалистические ожидания. Брать на веру то, что показывают в порно-роликах, то же самое, что считать реальностью любое другое художественное кино.

Том задумался. А ведь правда, порно – тоже фильмы по сценариям, написанным кем-то. Получается, даже хорошо, что он не смотрел и совсем не был искушён всякими нереальными ожиданиями? Он вступил в сексуальную жизнь чистым листом. Почти чистым. Грязь и боль поднимаются к горлу, как могильная земля...

- Том, извини, что я тебя отвлекла, - вскоре произнесла доктор Фрей, - я хотела уточнить этот момент. Продолжай, пожалуйста, если можешь.

- Можно мне перерыв? – Том поднял к ней взгляд. – Я не буду уходить, только подумаю, соберусь.

- Как тебе будет удобно.

Том встал и подошёл к окну, опёрся руками на подоконник и смотрел за стекло. Если присмотреться, можно заметить, что у него подрагивают пальцы, руки тоже, чуть согнутые в локтях. Потом Том опустил голову и простоял так ещё минуты четыре. После чего, придя к внутренней готовности продолжать погружение в ад, вернулся на кушетку, заняв прежнюю позу лицом к стене. Подогнул ноги и спрятал ладони подмышками.

- Они случайно сорвали с меня парик, когда раздевали. Сказали надеть. Я отказался, мотал головой и получил удар ногой, от которого упал... потом ещё один, в живот, тоже ногой. Это всё был кудрявый. Ему нравилось причинять боль. Наверное... У меня нет другого объяснения, почему он проявлял ко мне особую жестокость там, где этого не требовалось. Вернее, конечно, всё, что они делали, было жестоко, но он выделялся, он специально дополнительно причинял мне боль. После побоев я послушался...

Опять слёзы из глаз. За того перепуганного мальчика. От того, что помнил, как дрожащими руками натягивал на голову парик, боясь новой боли.

- Меня поставили в коленно-локтевую позу, вдавив лицом в матрас. Старый, изношенный, пахнущий пылью и сыростью матрас...

Том ощутил тот запах, он навеки въелся в память – запах безнадёжности, унижения и боли. Потом ещё крови. Реальность в не моргающих глазах мутилась, будто уходя под воду.

- У них была смазка. Наверное, без неё не получилось бы, я не знаю... Первым снова был голубоглазый, он вставил в меня палец, даже это было больно. Но, конечно, ерунда в сравнении с тем, что было потом, скорее сильный дискомфорт. Потом... потом он в меня вошёл, говорил мне расслабиться, что я себе же хуже делаю, а я орал от боли. У меня от боли перед глазами искрило, перехватывало дыхание, я судорожно цеплялся пальцами за матрас, разрывая эту ветошь ещё больше. Я смотрел в стену напротив, а она покачивалась в такт толчкам, у меня всё тело ходило туда-сюда. Мне было так больно... Хуже всего стало, когда пришла очередь кудрявого, он словно хотел порвать меня сильнее, кусал меня... - Том коснулся того места на шее сзади. – Заламывал мне руки, выкручивая суставы...

Том корчился на кушетке, чувствуя внизу, в глубине живота фантомную боль. Плакал, всхлипывал, задыхался от чувств и слёз.

- Почему я так реагирую? – Том растёр лицо и приподнялся, опёршись на руку, мазнув по кожаной обивке кушетки слизью из носа. – Я могу об этом спокойно говорить, я рассказывал свою историю с подиума, раздеваясь перед толпой зрителей, и мне не было больно. А сейчас мне как будто больно, - не как будто, и он не мог этого не признать. – Мне больно...

Новые слёзы градом, которые Том яростно растирал, пытаясь сконцентрировать на психотерапевтке расплывающийся водой взгляд. С вопросом: «Почему?». Почему его так кроет, он же справился с этим. Может быть, непрофессионально, неправильно, но справился ведь и уже давно не болел, не боялся, не лил слёз из-за того, как больно и страшно пришлось когда-то.

- Том, ты справился со своей травмой, как умел, поскольку у тебя не было выбора. Чтобы жить, ты должен был справиться, - отвечала доктор Фрей на его вопрос. - Но сейчас мы поднимаем тему твоей боли, ты получил возможность выплеснуть чувства в безопасной обстановке, где тебе не закроют рот, не осудят и поддержат. Твои чувства из-за травмы никуда не исчезли после того, как ты «излечился своими силами», они залегли на дно и были изолированы, так как не вписывались в твою картину «жизни после выздоровления». Поэтому тебя прорывает – ты проживаешь эмоции, которые не смог прожить ранее.

Том лёг обратно, подтянув колени едва не к груди.

- Никто не услышал, как я кричал... Никто не услышал за всё время. Конечно, там на всю округу больше ни одного жилого дома и ни одного заведения... Мне было четырнадцать... Я был таким маленьким... - это новое осознание просверливало в груди кровоточащую дыру, открытую рану и заставляло сжиматься в комочек от своей уязвимости и всплывшей на поверхность боли. - Когда они меня оставили, я не мог пошевелиться, даже дышал с трудом, но чувствовал, что между... ног мокро. Больше не было ни минуты, когда бы я совсем не ощущал боли. Но тогда я ещё не знал, что и это не конец ни этого ада, ни для меня... Наверное, я был немного не в сознании, потому что я смазано помню. Они не были уверены, что я живой...

Сволочи, звери, их не остановило ни то, что так в принципе нельзя, ни с кем, ни то, что для его хрупкого, неразвитого тела смертельно то, что они с ним сделали. Уже тогда, после первого группового захода, он истекал кровью.

- ...Один из них потыкал меня мыском ботинка, даже не рукой потряс. Убедившись, что я дышу и в сознании, они подняли меня, посадили к стене и приковали за руку к батарее, - Том, показывая, приподнял левую руку. – Может быть, они не собирались меня оставлять, я думаю, что нет...

И от этого ещё одного пришедшего осознания больнее, горше, до спазмов в горле. Всё в ту ночь сложилось чертовски случайно.

- Голубоглазому позвонили, им надо было уехать, и тогда они меня приковали.

Если бы не этот звонок, сорвавший их среди ночи, его ад ограничился бы одним эпизодом, они бы вывезли его куда-то и выкинули, Том был уверен. Теперь вдруг понял, что уверен, его сгубила череда случайностей. Или не только случайности, но и он сам приложил руку к своему крушению, нет, не внешностью, которую не выбирал...

- Джерри однажды сказал, что я сам виноват, - захлёбываясь затекающими в рот слезами, говорил Том. – Что, если бы я не сопротивлялся, им бы стало неинтересно и они отпустили бы меня после первого раза.

- А сам ты как думаешь? – выдержанно спросила мадам Фрей.

- Я думаю, что он прав, - Том задрожал от признания.

- Джерри так сказал, потому что ты сам считаешь себя виноватым, - объяснила доктор Фрей. – Это обычная ситуация для жертвы чего-либо, поскольку сложно жить с тем, что твоя трагедия не обусловлена чем-то, что ты можешь контролировать, так как это не даёт ощущения безопасности от иллюзии контроля, что ты можешь избежать повторения трагедии посредством изменения поведения.

Том ведь ранее именно об этом думал и удивлённо обернулся к психотерапевтке, которая будто читала его мысли и всякий раз объясняла, освобождая от тяжести вопросов, размышлений, сомнений. Получается, он не какой-то особенный, а обычный, и его ситуация норма? Как дороги Тому слова, что он не уникум в плохом смысле, они успокаивают и дают веру, что и у него всё может быть хорошо, что она, доктор Фрей, знает, как ему помочь. Потому что он не особенный, к кому никто не знает, как подступиться. Впервые в жизни с того момента, когда пришёл в себя в центре, где на него все смотрели, как на страшное чудо. Его боялись, с ним не знали, что делать, и Том быстро сам научился себя бояться, воспринимая свои особенности как инфернальное чудовище. А потом на него просто махнули рукой, приняв за данность, что по науке помочь ему невозможно.

А доктор Фрей говорит – возможно. И её ровная уверенность заражает и заряжает силами пройти этот путь, хотя бы попытаться.

Ему было всего четырнадцать... Он истекал кровью, сходя с ума от боли, и никто не услышал его криков, никто не пощадил. Эти мысли раз за разом, круг за кругом входили в мозг толстенной иглой, выпуская потоки слёз. Тому было невыносимо жалко себя – того невинного мальчика, чьё детство закончилось в том подвале, почти ставшим ему могилой.

- Перед уходом они сказали мне хорошо себя вести и отдохнуть. А я... Я сидел на пятках и... Мне даже не было стыдно, я не думал, как буду с этим жить... Мои мысли занимали лишь боль и страх. Невыносимая, пульсирующая внутри боль... И я чувствовал, как по ногам стекает их... - Том сглотнул, - их сперма и моя кровь. Они меня порвали.

Сильно, видимо, порвали, поскольку отчётливо ощущал, как долго по голой, испачканной коже сочилась горячая кровь вперемешку со спермой. Неудивительно – они были слишком большими и агрессивными для его мелкого, узкого тела, к тому же отчаянно зажимался до тех пор, пока повреждённые мышцы не утратили способность сокращаться, что случилось позже, день на третий. Но и это выносимая боль в сравнении с теми кровотечениями и повреждениями, какие переживал потом, когда тело уже было изломано, а они решили, что он не жилец – или сам дух испустит, или помогут.

К окончанию сессии доктор Фрей провела вывод из терапевтического канала, поскольку сегодня Том глубоко погрузился и резко обрывать процесс, оставив его в этом состоянии, нежелательно и рискованно. Ему нужно заземлиться в реальности, для чего есть простая, но рабочая техника.

- Том, назови пять предметов, которые ты видишь, - попросила мадам Фрей у перевернувшегося на спину и приподнявшегося на локтях парня.

Сев на кушетке, Том огляделся и начал неуверенно перечислять:

- Телефон, окно, стол, кресло... - с пятым предметом немного затруднился, с этой методикой Том столкнулся впервые, оттого не понимал смысла просьбы и своего ответа и терялся. – Ваш блокнот.

- Том, назови, пожалуйста, пять вещей, которые можно потрогать.

Том снова задумался, но на меньшее время. Процесс пошёл бодрее, что и есть – выход в реальность.

- Обивка кушетки, - Том провёл по ней ладонью, ощущая гладкую фактуру кожи, - моя футболка, мои волосы, - заправил прядь за ухо, волосы уже так отросли, что мешали, - ваш халат и стол. Можно снова стол? Я же могу его потрогать.

- Можно, - мадам Фрей слегка кивнула. – Хорошо. Теперь, Том, назови три звука, которые ты можешь слышать.

И привела зажатую между пальцев ручку в движение, тихо постукивала кончиком по столу, давая Тому ориентир – якорь в реальности. Том машинально нашёл взглядом источник звука в тишине кабинета и сказал:

- Стук ручки по столу. – Посмотрел в окно и обратно на психотерапевтку. – Будь окно открыто, я мог бы слышать пение птиц, шелест листвы, может быть, голоса других пациентов, гуляющих на улице. А так... Я слышу биение своего сердца, у вас хорошая звукоизоляция.

- Спасибо. Том, ты знаешь, где находишься? – доктор внимательно смотрела на него.

- Да, я в клинике, в вашем кабинете.

- Ты понимаешь, что находишься в безопасности?

- Да.

- Том, ты можешь сейчас остаться один?

- Да.

Страшные воспоминания отступили, они стояли за спиной, но не поглощали напитанной болью темнотой. Том не чувствовал себя настолько не в порядке, чтобы бояться сорваться в психическую агонию и нуждаться в контроле. Он ясно сознавал, где находится и что бояться ему нечего. Прошлое в прошлом – жуткое, бесчеловечное, кровавое, - но в настоящем оно не может причинить ему вреда.

- Хорошо, Том. Мы закончили. До завтра.

Том кивнул, также попрощался и пошёл к себе в палату, где его ждал Малыш. Нетерпеливо ждал, поскольку испытывал потребность справить малую нужду, а в палате никаких условий. Не заранее, но миски и питание Том псу организовал, а о туалете не подумал. Ничего не поделать, надо вести питомца на улицу, хотя так не хотелось.

Вздохнув, пересилив отсутствие сил на такое свершение как прогулка, Том надел на пса поводок-шлейку и, открыв дверь, наказал:

- Иди спокойно. Если ты потянешь, я упаду, и мне будет больно.

Поджав хвост, Малыш едва слышно, коротко проскулил и посмотрел на любимого хозяина бесконечно жалобным взглядом – он уже еле сдерживался. Собак нужно дрессировать, особенно – больших и гигантских собак. Малыш рванул вперёд, как только они вышли в коридор, но, надо отдать должное его пониманию, тянул не с такой мощью, чтобы свалить Тома с ног и потащить за собой по полу. Том в свою очередь держал поводок двумя руками и упирался ногами в пол, силясь уравновесь силы, что проигрышное дело – его пятьдесят восемь кило против без малого центнера животной мощи – пшик.

На улице Малыш задрал лапу на ближайший к крыльцу куст, а Том деликатно не подглядывал и думал, как будет убирать, если пёс сходит и по большой нужде. Не оставлять же кучу всем на обозрение, конечно, понимал, что персонал клиники справится с неприятностью и слова ему не скажет, но не считал правильным нагружать работников тем, что в их обязанности не входит. Его собака, которой здесь и быть-то не должно, ему и убирать.

Убирать не пришлось. Облегчившись, повеселевший Малыш принялся обнюхивать помеченный куст. Бегать он как не любил, так и не полюбил и предпочёл нюхать свежий воздух и исследовать новое пространство вокруг хозяина. Понаблюдав за любимцем, Том оглянулся к забору. Небо над ним налилось свинцом, давило тучами. Том ощутил некое неуловимое сходство этого момента с тем, когда сидел на крыльце центра, потерянный, разбитый, больше не способный жить после того, как его заставили вспомнить. Только тогда светило солнце. Да и в целом сходств никаких, но почему-то вспомнилось. Потому что вместе с дуновением предгрозовой прохлады почувствовал полное одиночество в очередной смене своих полюсов.

Том потёр ладонью плечо и обнял себя одной рукой. Зябко быть одному в такой момент, или виновата дышащая холодом надвигающаяся гроза, или просто рано выходить в футболке с коротким рукавом. Определённо рано, нужен хотя бы длинный рукав, тем более сейчас ветрено.

Теперь Том хотел, чтобы Оскар был рядом. Чтобы в коробке палаты молчать вдвоём и даже не смотреть, но затылком и каждым волоском чувствовать его присутствие. Чтобы рядом с ним положить свои осколки. Не чтобы он удержал, а чтобы не быть одному. Есть такое одиночество, которое не заткнуть абы кем, оно примет как лекарство только одного человека.

Вечером Том посетил бассейн, нарезал круги по пустому резервуару. В этот час больше никому не захотелось поплавать, он был один. От терапии ему не стало лучше, наверное, и не должно было, ещё рано. Но сегодняшний сеанс дал результаты – Том явственно понял, что по-прежнему болеет из-за подвала, и это не трагедия, не крах, а то, чему давно должен был посмотреть в глаза, что пыталось о себе заявить, да не понимал этот язык.

Наплававшись до чувства, что дальше только через силу, Том выбрался на бортик, отжал волосы и оглянулся – в огромном помещении по-прежнему больше никого. Далее в раздевалку, сполоснуться горячей водой, чтобы погреться. Перекрыв воду, он вышел из душа, оставляя за собой мокрые следы, и остановился перед зеркалом во всю стену. Постояв немного на месте, Том подвернул плавки сверху и снизу, чтобы они прикрывали минимум, и опустил руки вдоль тела, глядя на своё отражение. Наклонил голову чуть вправо, затем чуть влево. Коснулся пальцами ключицы, ниже – вниз по груди, левому боку, низу живота. Где были шрамы.

Давно, ещё в браке, начал жалеть, что свёл шрамы. Потому что они были важной частью его, делали его особенным, а он поспешно от них избавился, веря, что избавился от всего. Том свёл уродливые метки боли, но тело всё помнило, под искусственно выровненной кожей память сохранилась. Память всё сохранила, и он не гладенький глянцевый мальчик, а тот, кто пережил невыносимую боль, оставившую свои следы. Том помнил каждый бугорок и каждую впадинку рубцов и водил кончиками пальцев по телу, повторяя рисунок невидимых шрамов, которые на самом деле никуда не ушли.