Психо

Я по тоненькой ниточке,

Не держась за веревочки,

Мимо радуги вниз, забирая с собой

Неприкаянную любовь.
Винтаж, Мама-Америка©

Проснулся Том не сам, хотя и успел выспаться, разбудили настойчиво тормошащие прикосновения к плечу. Открыл глаза, не понимая, кто и чего от него хочет.

- Привет.

Перед ним маячило лицо Оскара с широкой улыбкой-усмешкой. Убедившись, что Том проснулся, Шулейман перестал его трясти и разогнулся.

Оскар с утра пораньше. Как же это не по плану... Том не был готов ко встрече с ним. Оскара не было четыре дня. Четыре дня, за которые у Тома всё изменилось, и его визит так не вовремя...

- Да-да, это я, тебе не снится, - тем временем весело говорил Шулейман. – Эй, приём, контакт есть? – он пощёлкал пальцами перед носом Тома. – Или ты продолжаешь спать с открытыми глазами?

- Я не сплю, - хрипловато со сна ответил Том.

- Тогда доброе утро. Просыпайся давай, у меня бы терпения не хватило ждать, пока ты сам проснёшься.

Оскар пыхал энергией и энтузиазмом, в отличие от Тома. Но понимая невозможность оставаться лежать, дремля, и неотвратимость взаимодействия, Том сел на кровати, хмурясь спросонья. Спросонья он всегда плохо соображал, мозг накручивал активность медленно, отчего чувствовал себя ещё более ошарашенным и разобранным. Том со сна очарователен, квинтэссенция домашнего уюта вне зависимости от окружающих стен – лицо непонимающее, на голове гнездо, волосы с одной стороны, на которой спал, смялись, сбились. Какие топ-модели и красотки с экрана? Шулейману до неуёмного зуда нравилось это лохматое чудо.

Том посмотрел на Оскара, который как всегда с иголочки и заполняет собой всё пространство. Отвёл взгляд и облизнул пересохшие за ночь губы.

- Пить хочешь? – поинтересовался Оскар.

Том кивнул. Оглядевшись, Шулейман достал из мини-холодильника бутылку воды и бросил Тому:

- Лови.

Том не поймал. Бутылка ударилась о постель слева от него, свалилась на пол и покатилась к стене. Не предпринимая попыток остановить её и поднять, Том провожал взглядом укатывающуюся бутылку. Точно, не проснулся он ещё. Шулейман обошёл кровать, подобрал бутылку и, открутив пробку, подал Тому.

- Спасибо.

Утолив жажду, Том немного подержал бутылку в руках и поставил на тумбочку.

- Мне в душ надо, - он посмотрел на Оскара. – Я же только проснулся...

Шулейман кивнул и, когда Том выбрался из кровати и направился в ванную, пристроился за ним следом.

- Ты что, со мной хочешь пойти? – Том в недоумении обернулся.

- Да. Раз нельзя трогать, хоть посмотрю. Я соскучился по этим видам, - с ухмылкой ответил Оскар, как всегда ничуть не смущаясь своей похабной откровенности.

- Не надо. Я быстро помоюсь, - Том приоткрыл дверь и по косяку проскользнул в ванную комнату. – Не надо ходить со мной.

- Ладно, - остановившись за порогом, нехотя согласился Шулейман.

Том закрыл дверь, отрезая Оскара от себя и своих глаз. Закусил губы, встав посреди ванной. Надо помыться. Подойдя к раковине, Том сунул за щеку зубную щетку. Потом принял душ, оделся и снова встал на месте, глядя в полотно закрытой двери и кусая губы. Там, за дверью, Оскар. Том не хотел к нему выходить, в принципе не был готов к этой встрече, к разговорам – любым. Но отсидеться в ванной не получится, Оскар никуда не уйдёт, потеряв терпение от долгого ожидания. Возвращение в палату неизбежно. Да и в любом случае придётся выйти, чтобы взять трусы – одежду Том решил оставить ту, в которой спал, а свежее бельё взять забыл.

Вздохнув, Том протянул руку и повернул дверную ручку, выходя в комнату.

- Я трусы забыл, - сказал Том, продвигаясь к комоду.

- Так ты без трусов? – заинтересованный взгляд Шулеймана, рассевшегося на кровати, тут же зацепился за него.

Взяв бельё, Том хотел вернуться в ванную, чтобы его надеть, но услышал от Оскара:

- Стой.

Том повернулся на его голос. Поднявшись с кровати, Шулейман подошёл к нему:

- Сними это.

Выждав немного с внимательно-пытливым взглядом Тому в лицо, Шулейман пальцами приподнял его футболку, добираясь до пояса спортивных штанов. Том неслышно сглотнул, не шевелясь. Но переступил из штанин, когда Оскар плавно спустил с него штаны, и в обратном направлении, стоя голый ниже пояса, приподнял ногу, позволяя Оскару продеть её в трусы.

- С удовольствием бы снял с тебя всё, - произнёс Шулейман. – Но попридержу своё либидо, пока ты не выпишешься.

В другое время такие действия завели бы Тома до безумия пульса в горле. Но сейчас чувствовал что-то иное, неясное, отрешающее. Страх, но не страх от своей наготы, близости, прикосновений. Не-присутствие.

Оскар Шулейман у его ног. Буквально. Не на коленях, но на корточках, смотрит снизу вверх, и во взгляде его обожание и что-то такое, на что невыносимо сложно смотреть, как на открытое солнце.

Кончиками пальцев по изгибу икры, в подколенную впадину. Надев на него трусы, Шулейман вернул на Тома и штаны. Медленно выпрямился, плавно подтягивая штаны на Томе, глядя ему в глаза. Ведя пальцами по голой коже под тканью. Том не кукла, он не безвольно позволял Оскару себя одевать, участвовал. Но стоял отрешённый, бесчувственный. Не смотрел Оскару в лицо.

Надев штаны до конца, Оскар оставил большие пальцы под резинкой пояса, завёл руки Тому вперёд, на уровне низа живота, по волнующим тазовым косточкам. Идеально контролировал себя, не совершал ни одного резкого или лишнего движения, лишь потемневшая глубина глаз и раздувающиеся крылья носа выдавали его возбуждение.

Шулейман притянул Тома к себе, не вплотную, но почти. Положил ладони на его ягодицы, поглаживал и самую малость сжимал. Хотя бы так, хотя бы это. Его хотелось так сильно, что в глазах темнело и ноги едва не подкашивались. Том молчал, прислушивался не к себе, не к прикосновениям Оскара, а слушал свой пульс. Зачем-то.

- Позавтракаем вместе? Тут на первом этаже есть ресторан, - сцепив руки у Тома на пояснице, предложил Шулейман, как будто ширинка не рвалась от совершенного иного желания. – Я с утра без завтрака, сразу в самолёт, там есть не хотелось, только кофе пил, а сейчас аппетит уже прилично разгулялся, - с усмешкой.

- Давай.

Том принял предложение, от которого по-хорошему и не мог отказаться. Что такого в совместном завтраке? А надо ли отказываться? А хочет ли он отказаться? Последний вопрос самый главный, и Том путался в ответе на него. И да, и нет. Казалось бы, завтрак – совершенно безопасное времяпрепровождение и взаимодействие, но всё в присутствии Оскара вызывало в нём неявное напряжение, напряжение другого толка, нежели когда-либо испытывал. Это и не напряжение толком, а... Том затруднялся с наименованием своих чувств. Одно лишь понятно и однозначно – неготовность и оттого внутри смута. Том не был готов и не хотел видеть Оскара так скоро, когда он в состоянии внутренних ремонтных работ на этапе «всё разобрали, а заново ещё ничего не отстроили». Но что поделать. Том вслед за Оскаром вышел из палаты, оставшись в тапках, заменяющих ему здесь обувь.

Шулейман зацепил взглядом тапки на ногах Тома, но не указал ему обуться нормально. «Нравится» в нём сейчас перевешивало «не нравится». Потому что Том такой, и это здорово, что он другой, он разбавляет пафосный мир Оскара и делает его более настоящим. С Томом чувство дома, он олицетворение домашнего уюта, которого сейчас очень не хватало. Без Тома и Терри квартира опустела. Оскар ещё не заходил домой, прямиком из аэропорта отправился к Тому, но знал, что там увидит – красивую, роскошную, но насквозь пустую квартиру. Дизайнерское логово человека, у которого всё есть, а ему ничего уже не надо, приелось, набило оскомину, кроме одного.

Прежде Том не спускался в ресторан, предпочитая принимать пищу в палате. Они заняли столик, сделали заказ – всё как в настоящем ресторане, с поправкой на то, что посетители – пациенты. К завтраку Шулейман запросил кофе и пепельницу. Здесь не курили, но кто же ему запретит, оставалось надеяться, что остальные посетители не будут жаловаться, что может привести к скандалу.

В ресторане они были не одни, дальше за столиком в одиночестве сидела актриса, кареглазая, крашеная медовая блондинка с эстетичным градиентом перехода тёмных корней в светлый свет локонов, лежащих в стиле «без укладки», что весьма обманчиво. Сидя лицом к Шулейману, актриса загорелась, стреляла глазами и, встретившись с ним взглядом, улыбнулась губами. Она уже почти поправила своё ментальное здоровье, продвигалась к выписке и, сделав глоток воды из тонкостенного бокала, пошла в наступление.

- Добрый день, вы тоже здесь проходите лечение?

Полностью игнорируя второго человека за столом Шулеймана, который для неё не более, чем нестоящее внимания тёмное пятно, актриса приветливо улыбалась и старательно выглядела соблазнительно, выставив бедро в сторону, что подчёркивало изгибы эталонной фигуры, как и белоснежная хлопковая блузка с глубоким вырезом подчёркивала грудь и здоровую загорелую кожу.

- Я здесь навещаю своего любимого партнёра, - Оскар ладонью указал на сидящего напротив Тома. – А будь я здесь один, тебе всё равно было бы нечего ловить, не те первичные и вторичные половые признаки. Оказалось, я гей.

Приукрасил. Его ориентация – Том, а когда Тома нет, то красивые, но обезличенные женщины, до внутреннего мира которых Оскару никогда не было дела. Шулейман театрально пожал плечами и развёл руками, наблюдая, как актриска обтекает и меняется в лице, а в её глазах рушится скороспелая мечта о любовной линии с красавчиком-миллиардером из десятки первых. Не сегодня, дорогуша.

- Я исчерпал твой интерес? – обратился Оскар к актрисе, пристально глядя ей в лицо.

Красноречие актрисе отказало, и она ретировалась за столик, чтобы не опозориться сильнее. Проводив её взглядом, Шулейман перевёл взор к Тому и, когда ничего не произошло, вопросительно приподнял брови:

- Ты ждёшь команды «фас»?

- Что? – Том непонимающе посмотрел на него.

- Ко мне та мадам, - Оскар указал кивком, - только что подкатить пыталась, ты не заметил?

Том обернулся, взглянув на актрису, и повернулся обратно:

- Я заметил.

И... ничего больше.

- И? – поинтересовался Шулейман, не понимая, что происходит, почему Том до сих пор не желает убить «конкурентку».

Том пожал плечами:

- Ты отослал её. Всё в порядке.

Да ладно?

- Ого, - произнёс Оскар, не скрывая, что ожидал совсем другого и удивлён. – Это на тебя лечение так действует?

- Наверное.

- Терапия определённо идёт тебе на пользу. Хотя я буду скучать по демону ревности, мне очень приятно было видеть, как сильно я тебе нужен, - Шулейман усмехнулся.

По второй части его высказывания Тома промолчал:

- Да, психотерапия идёт мне на пользу, - ответил он, не поднимая взгляда от тарелки.

- Только молчаливый ты какой-то, - отметил Оскар, разглядывая Тома.

- Я много думаю.

- Надеюсь, не как обычно? – Шулейман вновь усмехнулся, хотя тема, надо сказать, не смешная.

- Нет, - Том качнул головой. – То, о чём и как я сейчас думаю, мне на пользу.

Помолчал чуть и добавил:

- У меня такое чувство, что всё, что со мной происходило раньше, это ерунда и только сейчас я прохожу настоящее лечение, в плане психотерапии.

- В таком случае – за твоё скорейшее выздоровление! – Шулейман поднял бокал, в котором всего лишь вода, но это не главное. И, поставив бокал, подался вперёд и накрыл ладонью руку Тома. – Я скучаю.

Чем больше Оскар терял Тома, тем больше обожал его и к нему тянулся. А он терял, поскольку Том проходит лечение, и вообще. Хотелось не отпускать его руку и оставаться с ним на двадцать четыре часа в сутки, в принципе, теперь мог себе позволить поселиться в клинике – ненадолго, он обещал забрать Терри через неделю, но на эти семь дней может полностью забить на дом, где никто не ждёт и ничего не держит, Грегори прекрасно справится с квартирой без его участия. Возможно, в чём-то в себе Оскар ещё не разобрался, но чётко понимал одно – он хочет с Томом навсегда. Потому что только с ним возможно по-настоящему, как не было ни с кем до и после тоже не будет. Оскар совсем не романтик, но в жизни такое случается один раз. Ему хотелось обнять Тома и поцеловать, невзирая на его протесты, Том же часто не любит, когда он на людях распускает руки, позволяя себе больше приличного.

А Том хотел убрать руку из-под руки Оскара, его тёплое прикосновение ощущалось давлением. Видел, что нужен Оскару, в голове не первую минуту эхом звучали его слова, сказанные в теме ревности: «Мне приятно понимать, как сильно я тебе нужен», и следующие, уже дважды произнесённые Оскаром сегодня: «Я скучаю». Том знал, что нужен, и задавался вопросом: а нужен ли ему Оскар на самом деле? Или у него, Тома, пропитавшее насквозь чувство вины и многослойные травмы, а Оскар просто человек, чьи качества удачно легли на его раны? Том убрал руку и взял в неё нож, чтобы доесть завтрак.

После завтрака поднялись в палату. Том в основном молчал, отвечал немногословно и безлично. Оскар же наоборот говорил, много говорил, рассказывал, почему его не было четыре дня – он всё-таки не выдержал долго скопления народа у себя дома и отправил папу с Эдвином домой, и лично сопроводил, чтобы наверняка. Терри тоже взяли с собой в ту поездку, и Оскар решил оставить его пока у папы. Там на пруду за особняком и у уток, и у лебедей пополнение, выводки как раз готовятся вылупиться, Терри должно быть интересно. Рассказывал, что скучает и как ему одиноко без Тома, а сейчас и вовсе домой возвращаться не хочется, поскольку там пусто. Несерьёзно-насмешливо, как и всегда. Оскар почти никогда – исключения редчайшие – не говорил о серьёзном и тяжелом серьёзно, он же сильный, ему по плечу океаны, горы и любая херня. Другие – простые – людишки пусть загоняются, а он выше этого. И только Том знал, каким уязвимым он может быть. Такое страшное слово – уязвимость.

Чем дольше Том слушал Оскара – весёлого, усмехающегося, делящегося с ним важным и всякой ерундой, - тем тяжелее ему становилось. Том знал, что Оскар его любит, не сомневался в его чувствах и отношении, сколько бы ни сомневался по частным поводам. У Оскара это точно по-настоящему. Честно ли это? Честно ли, что Оскар его любит, а он его, возможно, нет? Честно ли, что Оскар говорит-говорит, счастливый от встречи, а Том молчит и думает о своём, о том, что, быть может, всё это не имеет смысла и никогда не имело?

Так сложно и тяжело. Тому хотелось обнять Оскара, прижаться, уткнуться носом в шею и через рванные выдохи, сбивчивым полушёпотом рассказывать, какую работу он проводит с психотерапевткой, что вспоминает, что узнал о себе, как ему тяжело, непонятно и местами страшно барахтаться в этом. Чтобы не быть в этом одному, чтобы разделить на двоих и отдать всё, сняв с себя груз собственной тяжести. И Оскар как всегда укроет своими руками и силой, скажет, что всё решит, и действительно решит. Может быть, не так, как на самом деле надо, но обязательно разберётся, избавив Тома от необходимости решать это самому. Но с той же силой, с которой хотелось броситься ему на шею и расплакаться от теней в себе, Том понимал, что это будет действие в рамках того же круга, в котором он всю жизнь живёт, это будет шаг назад – в привычную и потому понятную и комфортную жизнь, в которой ответственность за него несёт кто-то другой, большой и сильный, хочет Том того или нет. Если сделает это, не сможет продолжать двигаться вперёд, слабость и соблазн закрыть глаза и уши победят и завлекут обратно в привычную систему. Сдаться очень легко, легко ничего не менять. Но если сдаст назад, в привычное, понятное и такое притягательное, ничего и не изменится, и его будет снова и снова бомбить, как было уже не раз. Потому Том не показывал вида, как страдает и потерян, и не позволял себе протянуть к Оскару руки в поисках помощи.

- Чуть не забыл, - Шулейман обернулся к сумке, приставленной к стулу. – У меня для тебя подарок.

Том и не замечал сумку, пока Оскар её не поднял. Пришлось взять сумку, поскольку коробка, которую Шулейман из неё достал, не помещалась в кармане, куда он привык рассовывать всё, что могло понадобиться иметь при себе.

Неожиданность включила Тома, он удивлённо выгнул брови:

- Опять мне?

- Опять тебе, - Оскар улыбнулся, протягивая ему коробку. – Открой.

Том отщёлкнул крышку. В неприметной коробочке лежал драгоценный синий камень, огранённый в форме сердца, с ладонь размером и около пяти сантиметров в высоту. Том вынул его и взял в руку – прохладный, тяжёлый.

- Это... топаз? – Том посмотрел на Оскара. – Сапфир?

Том знал только два камня синего цвета и не знал, что топаз относится к полудрагоценным, а не драгоценным камням.

- Это синий бриллиант, - ответил Шулейман. – Он принадлежал предпоследней королеве Франции Марии Лещинской. Тебя же восторгает аристократия, теперь у тебя есть личная королевская вещь.

Оскар заметил, что представители аристократии вызывали в Томе особый трепет и захотел подарить ему что-то от королевский особ, непременно французских. Изначально хотел приобрести что-то, что принадлежало одному из королей, но те королевские драгоценности, которые мог раздобыть, на его вкус, были неэстетичными, а приобретать убожество Шулейман не желал. Немало драгоценностей осталось от Марии Антуанетты, но Оскар, для разнообразия разделяя расхожее мнение, последнюю королеву не жаловал и не хотел презентовать Тому что-то от неё, тем более Антуанетту казнили, а дарить что-то от той, кому в итоге голову срубили, не очень, может быть и лучше.

Люди в его подчинении, кому Шулейман поручил найти возможные для приобретения варианты королевских драгоценностей, проделали сложную работу, денно и нощно по сменам занимаясь поставленной задачей. Выбор Оскара пал на приметный редкий синий камень, принадлежавший предпоследней королеве, которая, в отличие от следующей, пользовалась народной любовью, прожила долгую жизнь и умерла своей смертью.

Согласно истории, прилагающейся к бриллианту, его преподнёс в дар королю некий арабский правитель, а Людовик XV отдал его в личное владение своей супруге Марии. По другой версии этой же истории, заморский правитель подарил бриллиант, который изначально имел бо́льший размер, лично Марии Лещинской, покорённый её красотой и добротой сердца, что привело короля в недовольство, но обошлось без крови, Марии удалось избежать участи, которая постигала королев, когда супруги переставали быть ими довольны. После смерти королевы бриллиант из дворца вынесла служанка, не понимая, какую ценность прибрала. Далее след бриллианта терялся на столетия, и снова всплыл он лишь перед Первой Мировой Войной. В 1914 году ювелир из города Меппен, в чьи руки попал королевский бриллиант, уменьшил каратность камня, а осколки огранил и использовал для изготовления ювелирных украшений, разошедшихся, по слухам, по самым влиятельным семьям того времени, часть которых и ныне имела немалый вес в обществе. Затем о камне опять ничего неизвестно, пока в 1922 году его, имеющего уже современный вид, не приобрёл коллекционер из США. Далее бриллиант сменил трёх владельцев, три семьи, и осел в доме несколько безумного престарелого мужчины, помешанного на теориях заговора, у которого Шулейман и приобрёл камень.

Если посмотреть на историю самой Марии Лещинской, казалось, что когда-то принадлежавший ей бриллиант очень подходит Тому, в их историях имелось общее. Мария происходила из бедной семьи изгнанного польского короля, который даже своего герцогства не имел, бедственность их положения была столь велика, что матери Марии, бывшей королеве, приходилось перешивать старые платья, чтобы одеть единственную дочь. По всему Мария Лещинская никак не могла составить достойную парию королю Франции, что в то время была центром Европы и самой сильной державой, но именно она стала его избранницей, обойдя более знатных конкуренток, в числе которых и испанская инфанта, с которой Людовик XV был обручён с её трехлетнего возраста, что, когда помолвку разорвали, повлекло международный скандал. Против Марии выступали многие при французском дворе – как так, польская простушка станет королевой? Но ничего не смогло остановить её свадьбу с юным королём, и французские подданые, сначала относившиеся к ней настороженно и с неприязнью, быстро переменили своё мнение и полюбили новую королеву. Чем-то знакомая история, не так ли? Как «польская Золушка» вопреки всему стала королевой, так и Том, совсем не подходя по статусу, стал избранником современного «короля Франции».

- Нравится? – поинтересовался Шулейман, внимательно отслеживая реакцию Тома.

Том кивнул, глядя на камень в своей руке. Любая – и немало любых – от такого королевского подарка, цену которого неприлично ни озвучивать, ни писать, изошлась бы на визг и незамедлительно отблагодарила в лучших традициях забористого порно. А Том просто сидит и разглядывает бриллиант, как камушек с линии прибоя. Том и не сознаёт его ценности, за которую многие убили бы, для него этот бриллиант не более, чем побрякушка. Правящая миром власть денег и материальных ценностей Томом так и не завладела, ему не нужны дорогие подарки, поскольку он их не понимает. И это его особенное, уникальное отношение к предметам роскоши, его неизбалованность и неискушённость вызывали желание давать ему больше, дарить то, что Том пусть и не может оценить, как положено в меркантильном обществе, но чего он стоит. Просто потому, что Оскар так решил. Приподняв уголок рта, Шулейман наблюдал за Томом.

Что-то сдавило в горле. Оскар преподнёс ему такой подарок, а Том думает, что лучше бы его здесь не было... Нечестно. Вся эта ситуация вообще неправильна. Том поднял глаза и протянул бриллиант Оскару:

- Я не могу его принять.

- Чего это? – удивился Шулейман.

Том покачал головой:

- Не могу. Забери, пожалуйста, - видя, что Оскар не торопится забрать подарок обратно, Том положил бриллиант на тумбочку. – Я хочу попросить тебя уйти.

Только слепой бы не заметил сегодня, что Том не такой, как обычно, но Оскар и был ослеплён тоской по самому важному человеку, пришедшим ей на смену счастьем от встречи и сложенной, висящей в голове картинкой-мечтой – не надеждой, поскольку не сомневался, что так и будет, - что скоро Том выйдет из клиники, и они заживут. Но сейчас он прозрел, тоже стал серьёзным, помрачнев, и задал резонный вопрос:

- Почему?

- Потому что мне так будет лучше. Я сейчас прохожу тяжёлую психотерапию, - Том потёр шею сзади, едва не до боли в мышцах мучась от сложности для себя этого разговора. – Я разбираю и осознаю заново всю свою жизнь, и если ты будешь рядом, то работа не получится такой, как может быть.

- Типа я тебе мешаю? – от радужного настроения Шулеймана не осталось и следа.

Отвратительное чувство, как будто одновременно под дых и сердце вырвали.

- Нет...

Опять слабость, вина, страх быть плохим – пережать им горло и на тот свет.

- Да, - Том нашёл в себе силы сказать правду, как ни прохватывало изнутри дрожью. – Без тебя моя терапия будет идти продуктивней. Не приезжай, пожалуйста. И забери это, - он снова взял и протянул Оскару королевский бриллиант.

Игнорируя попытки Тома вернуть ему подарок, Шулейман спросил:

- И как долго мне не приезжать?

«Возможно, навсегда, - подумал Том, прикусив изнутри губу, чего незаметно со стороны. – Возможно, я тебя не люблю. Мне очень жаль, что ты любишь меня по-настоящему».

- Я не знаю, - ответил Том. – Как минимум неделю.

- Ладно, - ни хрена не ладно. – В таком случае я пойду, - Оскар встал.

Том открыл рот, протягивая ему подарок, который не мог принять, не хотел принимать. Шулейман оборвал его несказанные слова и взял руку Тома в ладонь:

- Он в любом случае твой. Обратно ни возьмут ни продавец, ни я, - сказал он и загнул пальцы Тома, укрывая в них бриллиант.

Простые слова вкупе с жестом убедили. Том больше не пытался вернуть подарок, смотрел, как Оскар, больше ничего не говоря, отходит к двери, и, когда он уже собирался выйти за порог, обратился к нему:

- Оскар, прежде чем ты уедешь, ты можешь привезти мне Малыша? Если он меня ещё не забыл... - Том грустно потупил взгляд.

У Малыша же есть Терри, он легко мог забыть, переключившись на другого, маленького хозяина, который с ним и поиграет, и приласкает.

Том понимал, что Оскар может его послать, имеет право. И Оскар хотел послать – из вредности и от дикой обиды, что Том его прогнал. Но он понимал, что Том сейчас в том состоянии, в котором на человека нельзя обижаться, и воздержался от выпадов.

- Привезу. Не забыл тебя твой Малыш. Больше тебе скажу – я с ним сплю, пока тебя нет. Он по тебе очень сильно тоскует, а я с тобой очень быстро привыкаю спать не один, - Шулейман усмехнулся. – Но не рассчитывай, что он будет спать с нами, это в порядке исключения, пока ты здесь.

Оскар чувствовал себя примерно так, как в детстве, когда дом, который несмотря ни на что считал домом, окончательно рухнул. Сначала мама ушла, потом папа вместо участия и поддержки устранился вначале морально, а затем и физически. Оскар доверительно рассказал Тому, что дома у него пустота и одиночество, а Том без сожалений выгнал его в эти пустоту и одиночество. Отсюда плавящая внутренности, отчасти детская какая-то обида. Но что-что, а скрывать слабину даже от себя он умел мастерски, иначе бы сломался ещё в школе, где «еврейский мальчик» был костью в горле для местной элиты, а того и гляди раньше.

Шулейману хватило часа, чтобы доехать до дома, собрать Малыша-не-малыша, что самая сложная из стоящих перед ним задач, и вернуться в клинику.

- Твой Не-Малыш совершенно не приучен ходить на поводке, - сказал Оскар, заводя упирающегося пса в палату, - пришлось шлейку приобрести, чтобы не придушить, а на такой размер попробуй найти.

Он освободил собаку, и Малыш, замешкавшись в неверии своим глазам и носу, бросился к любимому хозяину, запрыгнул на кровать всей своей грузной массой, повалил Тома и принялся вылизывать лицо. Тонко, негромко повизгивал от счастья встречи, что подходит щенку, но неприлично для такого массивного пса. Но он по сути и есть щенок, года ещё не исполнилось. Щенок весом в девяноста три килограмма.

Том смеялся, пытаясь увернуться от выражения радости любимца, но сдвинуть такую махину непросто, особенно когда в тебе самом от силы шестьдесят кило. Когда он смог отодвинуть пса и сел, Оскара уже не было в палате. Том не видел, как Оскар уходил, не видел, что он обернулся на пороге и грусть в его глазах. Он ушёл, как Том и просил.

А Тому хотелось крикнуть: «Стой!» - Оскар наверняка ведь не ушёл далеко, может услышать, - хотелось броситься следом, остановить его и вернуть, сжимая его пальцы. Извиняться и отказаться от своих слов. Тянуло так, что скручивало в груди. Но это снова слабость, чувство вины и страх, возврат назад. Том сцепил зубы и, борясь с собой, переждал, не закричал, не побежал, а там уже поздно стало срываться с места.

Том лёг, обняв не отходящего от него Малыша, и уткнулся лицом в его шерсть. Он всё сделал правильно и был благодарен Оскару за то, как тот себя повёл, что сдержал эмоции, не устроил расспросов и не завёл долгий, изматывающий разговор, Том бы этого не выдержал, поджал хвост и сдался, слишком слаба ещё его сила и уверенность в том, что и как ему надо. Благодарен за понимание. Только на душе паршиво. Из-за того, что прогнал Оскара, пусть сам этого и хотел и был уверен в правильности своего решения; из-за своих мыслей, которые думал и продолжал думать, и чувств, что не походили на былую уверенную любовь.

Не любовь?

Что тогда?

Потребность в «папе»?

Привязывающая вина?

Привычка держаться за того, кто однажды – и не единожды – спас?

Паршиво.

В чём его свобода выбора? Ему лишь предстоит узнать. По-настоящему Том никогда и не был свободен, как ни сложно и ни прискорбно осознавать. Сначала был Феликс, в чьей власти находился всецело, физически и умом, потом Оскар, Джерри, задавивший его и вынудивший повиноваться, снова Оскар... Один отрезок свободы – после развода в разлуке, но и тогда не был по-настоящему свободен и волен в бесконечности выборов, поскольку имел одну сверхцель и маниакально, отчаянно её добивался, забывая обо всём остальном, включая себя. Его вели чувство вины и страх. Опять вина и страх. Том скривил губы. Расплакаться бы, но не плакалось.

Если проанализировать, вся его жизнь подчинена вине и страху. Каждое его важное решение исходит из одного из этих двух чувств. Согласился вступить в брак – чтобы не обидеть Оскара, что разновидность страха. Не сказал, что в этом браке ему невыносимо – от вины за себя-неполноценного и страха обидеть. Сбежал от родной семьи – от страха. Позвонил тогда Оскару – от страха. Страх, страх, страх... Какой он убогий. Невыносимо, хоть вой.

Сжимая челюсти, Том зарылся пальцами в шерсть Малыша.

А если абстрагироваться, что бы он тогда, после развода, выбрал? Если ни вины, ни страха. Захотел бы он вернуться?

- Я не хотел, чтобы так вышло... - прошептал Том.

Чего именно он не хотел? Всего, всех этих сложностей.

Но ни к чему ныть и скулить, что есть, с тем и нужно разгребаться. С тем, в чём он не виноват, он не сделал ничего, не совершил ни одного преступления, чтобы его сделали таким, что в итоге привело к психотерапевтке, без которой уже не может разобраться.

Том пролежал так до обеда, обнимая Малыша, не шевелящегося и счастливого просто от близости хозяина, по которому истосковался, даже в весе прибавлять перестал. Пообедав, Том оставил пса в палате и к своему обычному времени пошёл на психотерапию в непонятной, противоречивой смеси чувств – твёрдости намерений докопаться до своих истин и разбитости.

- Я прогнал Оскара, - сев напротив психотерапевтки, сказал Том.

Вырвалось. Не мог это не обсудить, потому что эта тема его сейчас очень волновала. Доктор Фрей поможет ему унять эмоции.

- Прогнал? – переспросила доктор, побуждая его дать больше информации.

- Да, - Том кивнул. – Я сказал, что хочу, чтобы он ушёл. – Помолчал немного и добавил: - Вы думаете, что я идиот? Миллионы мечтают о нём, Оскар подарил мне большой бриллиант, который когда-то принадлежал королеве, а я ему: «Уходи, мне без тебя будет лучше». Охренивший я, да? Или наоборот?

- Том, я не сужу тебя, и я не против Оскара и не за него, - спокойно ответила мадам Фрей.

- В смысле? – Том её не совсем понял.

Доктор Фрей пояснила:

- Может сложиться впечатление, что я настроена против Оскара, но это не так. Но также я не считаю, что ты должен быть счастлив с Оскаром из-за его статуса и того, что считается большой удачей заполучить такого человека в партнёры. Только тебе решать, что тебе нужно, потому моя позиция нейтральная.

Том ждал, что доктор Фрей продолжит, разберёт его проблему, разложит по полочкам и даст ответы, но психотерапевтка не исполняла его желание, молчала и смотрела. Как будто тема исчерпана и закрыта. Она и закрыта, но не для Тома, у него раздрай, и вина, и неподлинная вина, потому что она ещё с детства тянется.

- Можно я поменяю место? – спросил Том.

- Располагайся, где тебе удобно, - доктор Фрей сделала приглашающий жест рукой.

В кабинете имелось четыре локации для пациента. Оглядевшись, Том занял кушетку, на которой оказывался лежащим лицом к психотерапевтке, но только если повернуть голову, а по факту – лицом к окну, за которым небо. Оставив тапки на полу, Том отвернулся к стене, слегка подогнув ноги.

- Том, почему ты хочешь обсудить твой разговор с Оскаром? – подала голос доктор.

- Потому что это меня заботит, и меня заботит, что меня это заботит. Я чувствую себя виноватым, а не должен. Я же поступил правильно, да? – Том перевернулся и, приподнявшись на локтях, нашёл взглядом психотерапевтку. – Я выбрал себя и поставил в приоритет своё лечение, это же правильно, да? Правильно. А я чувствую себя плохо, как будто я плохо поступил. Но это же всё моя фундаментальная вина.

- Том, - мадам Фрей сложила ладони на столе, - то, что я определила у тебя фундаментальное чувство вины, не означает, что твоё чувство вины всегда преувеличенное, неподлинное, и что ты не бываешь по-настоящему виноват.

Не ожидавший такого, Том заинтересованно склонил голову чуть набок. Доктор продолжала:

- Ты живой человек и совершаешь ошибки, как и все мы, из-за чего обоснованно можешь испытывать чувство вины, это нормальная и естественная реакция. Полностью лишены чувства вины лишь глубокие психопаты и люди с некоторыми другими психическими заболевания на запущенных стадиях.

Том удивлённо хлопал ресницами. Для него во многом существовало лишь чёрное и белое, так и здесь – он либо во всём всегда виноват, либо не может быть виноват, потому что в нём говорит обманчивая фундаментальная вина, которой верить нельзя.

- А как понять, настоящее у меня чувство вины или нет? – растерянно спросил Том, не имея ни малейшего предположения.

- Анализировать, - сказала доктор.

Том покачал головой:

- У меня не получится. Как вообще можно анализировать чувство вины? – он посмотрел на психотерапевтку, как будто та, смеясь над ним, предложила что-то невозможное или как минимум невозможное для неизбранных. – Я чувствую вину – всё. Что тут анализировать? – он непонимающе развёл руками.

- Том, ты зря так категоричен на свой счёт. Анализировать свои чувства довольно легко, если набить руку.

- Как? – Том продолжал не понимать, но тема его зацепила и держала. Если как-то можно разобраться в своих чувствах, то он должен это знать. - Чем настоящая вина отличается от ненастоящей?

- Причинами, Том, - ответила доктор Фрей. – У подлинного чувства вины всегда есть причина. Например, ты разлил масло, не вытер, и человек, с которым ты живёшь, поскользнулся, упал и сломал ногу, и ты испытываешь вину за то, что твоё действие и следующее за ним бездействие причинило этому человеку боль и вред – это однозначная причина твоего чувства вины. С фундаментальной виной по-другому. Если раскручивать чувство вины, обусловленное виной фундаментальной, причина твоего тягостного чувства будет отдаляться дальше и дальше от текущей ситуации и окажется не там, где казалось, она размыта. Причина фундаментальной вины, дающей чувство вины в моменте, всегда лежит в прошлом; причина настоящей вины – лежит в настоящем. В этом принципиальная разница, на которую нужно опираться при дифференциации.

Том снова наклонил голову набок, внимательно глядя на психотерапевтку. И подорвался с места, сунув ноги в тапки, вернулся в кресло у стола. Не мог он говорить о важном для себя издали, ему контакт нужен. И сник, задумавшись, потупил взгляд, вновь покачал головой и повторил:

- У меня не получится анализировать, как вы сказали. Я чувствую одно, думаю другое и в результате запутываюсь ещё больше, если пытаюсь в себе разобраться. Всегда. Например, сейчас я тоже чувствую себя плохо, но думаю, что поступил правильно и не должен себя так чувствовать.

- Том, ты испытываешь чувство вины из-за сегодняшнего разговора с Оскаром, я правильно тебя поняла? – спросила мадам Фрей, убедившись, что без разбора данного момента не получится, работа дальше не пойдёт.

- Да, - Том кивнул и добавил подробностей: - Вернее я чувствую не только вину, я чувствую себя плохо, но в этом есть чувство вины, и оно главное. Скажите, что я поступил правильно и поэтому у меня нет причин чувствовать себя виноватым.

Том не мог сделать это сам, не мог, потому взывал к психотерапевтке: она по-умному объяснит, чётко скажет, что он не виноват, как было уже не раз, его отпустит.

- Том, что именно ты сказал Оскару? – вместо того спросила доктор Фрей. – Воспроизведи дословно, если сможешь.

В секунду, без размышления, сочтя, что проговаривание нужно для того, чтобы он прожил ситуацию заново, прочувствовал и перестал тяготиться, Том ответил:

- Я сказал, что не могу принять подарок, попросил Оскара уйти и сказал, что прохожу сложную психотерапию и что без него она будет идти лучше. Я правильно поступил, да? И не должен чувствовать себя виноватым.

Как отчаянно он просил «отпущения грехов», не понимая, что жаждет, чтобы кто-то извне указал ему, что чувствовать. Это то, о чём они говорили с доктором Фрей, то, от чего сбежал с Оскаром – влияние и зависимость. Если рядом нет «папы», то сгодится и «мама» - более взрослая, умная персона, которая служит ориентиром и опорой и помогает ему понять, как жить.

- Том, ты виноват перед Оскаром.

Слова как гром среди ясного неба, Том ожидал совсем не их и пару раз хлопнул ресницами, изумлённо уставившись на психотерапевтку.

- Я виноват? Я же...

Хотел припомнить своё фундаментальное чувство вины, но оборвался на полуслове, потому что они уже выяснили, что оно не исключает настоящей вины. А было так удобно...

- Почему я виноват? – Том искренне не понимал, почему психотерапевтка вдруг не на его стороне. – Я выбрал продуктивное лечение, не побоялся показаться плохим.

Вместо ответа мадам Фрей задала вопрос:

- Том, что бы ты почувствовал, если бы Оскар сказал тебе уйти, потому что без тебя ему будет лучше, ничего больше не объяснив?

Том не успел задуматься, а уже представил, окунулся в указанный момент, и то, что он почувствовал – это маленькая остановка сердца. Это больно, горько и обидно до скручивающихся жгутами внутренностей. Том отвёл взгляд, кривя губы от надуманных чувств, которые ощущал как свои.

- Том, что бы ты почувствовал? – неумолимо повторила доктор.

- Мне было бы очень плохо, - ответил Том через ком в горле и заставил себя посмотреть на психотерапевтку, - очень обидно, я бы чувствовал себя брошенным.

Да, скажи Оскар такие слова, Том бы почувствовал, что не нужен, мешает, что это неявный конец, который хуже конца явного, потому что резать медленно больнее.

- Полагаю, Оскар чувствует примерно то же самое, - сказала доктор Фрей. – Теперь ты понимаешь, почему виноват в этой ситуации?

- Что же я должен был делать? – Том смотрел на неё округлёнными глазами, абсолютно непонимающе. – Не просить Оскара уйти, чтобы не обидеть? Но тогда бы я обидел себя.

Том запутался и не видел безвредного выхода из этой уже случившейся ситуации.

- Том, почему ты попросил Оскара уйти?

- Что? – Том удивился, что психотерапевтка не дала ему ответ, а задала вопрос.

- Почему ты попросил Оскара уйти? – повторила та. – Почему ты хотел, чтобы он ушёл? Объясни, пожалуйста, как ты думаешь и чувствуешь.

Том почесал висок:

- Я попросил Оскара уйти, потому что с ним я слабее, с ним рядом мне нет нужды быть сильным, что-то решать. С ним я всегда чувствую и веду себя более-менее определённым образом, и это не сочетается с моим желанием пройти лечение, по-настоящему, а не для галочки, и разобраться в себе. Я сдам назад, и моя терапия не будет плодотворной, потому что с Оскаром мне и так, как есть, комфортно, мне так понятно и привычно. И если я буду обсуждать с Оскаром течение терапии, свои открытия, мысли, чувства, то просто запутаюсь, поскольку у меня с вами каждый день что-то новое, а не говорить, скрывать то, что со мной происходит, я не хочу.

Доктор Фрей кивнула:

- Я тебя поняла. Том, ты выбрал верное направление, что решил исключить встречи с Оскаром, пока находишься на переломном этапе, это вправду лучше и полезнее и для тебя, и для вас обоих, так как тебя сейчас может и почти гарантированно будет швырять из стороны в сторону, что негативно сказывается на отношениях. Основы, на которые ты опирался по жизни, подорваны, а новые пока не выстроены, потому ты в состоянии неустойчивости, растерянности и ужаса, это совершенно нормально в ходе глубинной психотерапии.

Тома успокаивали, бальзамом на душу ложились слова: «Это нормально», говорящие – ты нормальный. Это как приятное поглаживание. Но он всё равно упорно не понимал, что сделал не так и как можно было разрешить ту ситуацию без потерь для обеих сторон. Невозможно же.

- Твоя вина в том, как ты преподнёс Оскару информацию, - продолжала доктор Фрей. – Ты не сказал ему того, что рассказал мне, и не дал возможности правильно тебя понять.

- Какая разница, как говорить, если смысл в том, что я попросил его уйти? – Том непонимающе нахмурился. – Это в любом случае обидит.

- Том, ты и не должен избегать обидеть Оскара. Твоя ответственность – подробно донести свою правду, чтобы тебя поняли. Ты бы сделал это, если бы сказал ему то, что сказал мне. Да, Оскар мог бы всё равно обидеться на тебя, мог бы с тобой разругаться, ты не можешь быть от этого застрахован, но это – уже не твоя ответственность. Ты не можешь отвечать за чувства другого человека просто потому, что ты не знаешь, что у него в голове, как он чувствует. Там, где кончается твоя ответственность – донести информацию, начинается ответственность Оскара – как на неё реагировать.

Том хлопал ресницами. На него снизошло очередное откровение. Он не отвечает за чувства Оскара, что не означает, что можно быть сволочью, думающей только о себе, но значит, что не должен бояться обидеть, как будто чувства Оскара зависят только от него – не от него, это чувства Оскара. Важно – донести до другого человека свой мир, а не бояться реакции. Это настоящее озарение, которое, если бы узнал раньше, значительно упростило жизнь. Ведь это бич Тома последние как минимум пять лет – страх обидеть и убеждение, что чувства Оскара зависят от него. Откровение, пролившее свет в тьму разума, как и то, что действительно обидел Оскара, поскупившись на слова, поскольку не понимал, что, чтобы тебя правильно поняли, надо объяснить, а за результат ты ответственности не несёшь, как ни старайся, потому что чужие чувства – это чужие чувства. Сделай со своей стороны всё возможное, смотри на результат и прими его, даже если он тебе не нравится – урок, которого Тому очень, очень не хватало.

А Том думал, что благодарен Оскару за то, что тот не показал эмоций и ушёл без долгих разговоров. Какой же он глупый...

- Я должен позвонить Оскару и объясниться? – неуверенно спросил Том; глаза, расширившиеся в изумлении пришедшим извне откровением, всё никак не принимали обычный размер.

- Это было бы неплохо, - доктор Фрей слегка кивнула. – Хороший ли Оскар человек или плохой, но любой человек заслуживает одного – правды.

- Не поздно? – Том сомневался и чувствовал себя растерянно. – А если Оскар не захочет меня слушать?

- Том, - мадам Фрей сложила руки на столе, - не нужно бояться конфронтации и негативных моментов, они неотъемлемая часть функциональных отношений. Оскар может тебя даже послать, и на том ваши отношения закончатся, но это, как я уже сказала, не твоя ответственность. Ты не можешь ждать от Оскара, что он всегда будет поступать, думать и чувствовать так, как удобно тебе.

Том бегал взглядом, осмысливая новые откровения, которые многое открывали в новом свете и побуждали к действию. Понятно одно – нужно позвонить и попытаться рассказать, как есть, осветить причины и свои чувства, чтобы Оскар не был с тем, что его просто прогнали. Том уже сам этого хотел, только не знал – как? Боязно же нарываться на серьёзный разговор, и разговоры вообще не его конёк, и сегодня может сказать одно, а завтра придёт к другому, пожалеет, запутается в сомнениях, как котёнок в клубке вязальных ниток. Захочет сказать другое, а вдруг оно тоже будет не то?

Но кое-что – тяжёлое, но очень важное Том уяснил со слов психотерапевтки – он не должен ждать от Оскара соответствия своим ожиданиям. А он ведь всегда именно этого и ждал, потому что – а как иначе, на что ещё ориентироваться, если не на свои ожидания? Том так и не знал, как иначе, но по крайней мере понял, что ему есть, куда расти и примерно понял направление. Если надо расти в этих конкретных отношениях с тем, кто был его единственными отношениями. Если есть смысл. Грустно и непонятно от этого «если».

- Том, - мадам Фрей отвлекла его от своих мыслей, - ты сказал, что чувство вины не единственное плохое, что ты чувствуешь. Что ещё тебя тяготит?

Том почесал нос, закинул ногу на ногу и ответил:

- Я чувствую себя плохо из-за того, что Оскар меня точно любит, а я его, возможно, нет. Возможно, у меня это не по-настоящему, в отличие от него. Оскар этого не заслуживает, а я ничего не могу изменить и чувствую себя дерьмом.

Доктор Фрей взяла в руку ручку:

- Том, ты был уверен, что любишь Оскара, когда вы завязали отношения?

- Нет.

Тому не пришлось задумываться над ответом, в основе которого должны быть его чувства, и это очень прискорбно. Потому что он очень хорошо помнил свои побуждения вступить с Оскаром в отношения: «Оскар сказал, что любит меня, и я отвечу ему тем же, мне нравится мысль "любить Оскара"». Для него это было игрой, в которой не задумывался, каково второму участнику. И также помнил своё поведение в отношениях потом – как сомневался в том, что Оскар – это его, изменял и не мучился угрызениями совести. Где совесть была, когда она должна была бить во все колокола? Молчала. Том одумался лишь тогда, когда Эдвин взял его за горло и заставил признаться Оскару.

- Ты сомневался в своих чувствах? – задала доктор следующий вопрос.

- Да. Даже когда понял, что хочу быть с Оскаром, я сомневался, люблю ли я его. Я не знал, что такое неродственная любовь – как она выглядит, - и мне было сложно разобраться в том, что я чувствую и как мне с этим быть. Я годами страдал от этого непонимания.

Мадам Фрей сделала себе пометку и подняла взгляд обратно к Тому:

- Том, насколько я поняла, в браке ты сомневался в своих чувствах, это правда?

- Да. Мне казалось, что Оскар любит меня больше, однозначно, а мои чувства к нему недостаточные, неполноценные, неправильные.

Смешно, что был таким глупо-тревожным. Хотя нет, не смешно, потому что сейчас снова сомневался.

- И ты сомневаешься в своих чувствах сейчас? – спросила доктор.

- Да. Я вижу, как Оскар на меня смотрит, как он себя ведёт – это определённо любовь. А я не могу ответить тем же, я не рад его видеть, - в голосе Тома горечь, - я думаю, что, возможно, мы расстанемся, потому что выяснится, что наши отношения результат моих... всего, что мы тут с вами разбираем. От этого я чувствую себя плохо. Понимаете, Оскар говорит: «Я скучаю по тебе», а я ничего не чувствую и думаю: «Ты так не вовремя пришёл».

- Том, скажи, до твоего лечения, когда ты жил с Оскаром и узнал о Терри, ты сомневался в своих чувствах?

Том задумчиво отвёл взгляд:

- Не то чтобы я сомневался в своих чувствах, но я имел некоторые сомнения – надо ли мне это, отношения с Оскаром, - сказал Том и посмотрел на психотерапевтку. – Потому что я рассчитывал не на такие отношения.

- Том, ты заметил закономерность? – произнесла доктор Фрей. – Каждый раз, когда вы оказываетесь на переломном этапе, когда возникают какие-то сложности, ты начинаешь сомневаться в своих чувствах. Грубо говоря – бежишь.

- Но я не сомневался в своих чувствах в разлуке после развода, - крутанув головой, яро возразил Том, - я был уверен, что люблю Оскара и хочу быть с ним, а это был очень сложный этап.

- Вы проходили его по отдельности, - подчеркнула мадам Фрей ключевой момент. – Том, в разлуке ты был один, тебе не приходилось ничего решать в рамках отношений двух людей, так как их не было, вы с Оскаром не общались. Ты сильный, я в том не сомневаюсь, ты был уверен, что любишь Оскара, поскольку хотел к нему вернуться и добился этого. Но когда проблемы возникают в вашей паре, когда вы должны их совместно обсуждать и преодолевать, ты пугаешься и используешь избегающую стратегию ухода, что порождает в тебе сомнения, поскольку нет чувств и отношений – нет проблем.

У Тома аж рот приоткрылся, настолько сильно его ударило этой очевиднейшей, лежавшей под носом информацией, которую никогда в упор не видел. Как пыльным мешком по голове. Да, избегание, уход – это его стратегия, но давно понял и старался бороться с собой и поступать иначе, в чём преуспел. Но он никогда не думал, что избегание и уход могут быть не прямыми, а более тонкими, маскирующимися от его глаз под что-то другое, что не догадаться без профессионального разбора.

- Почему у меня так? – совершенно растерянно спросил Том, глядя на психотерапевтку округлёнными глазами.

Глупый вопрос, потому что кто может знать его чувства, если не он сам? Но кто ему даст ответ, если не опытная специалистка, если сам в себе как слепой котёнок?

- Полагаю, но это не точно, что дело в твоей социальной неопытности, - отвечала доктор Фрей. – Да, сейчас твоя социализация нормальна, у тебя есть друзья, семья, романтические отношения, рабочие контакты, внешне по тебе нельзя сказать, что ты чем-то отличаешься от других людей. Но есть определённые моменты, которые практически невозможно наверстать. Том, до четырнадцати лет ты жил в изоляции, что отразилось на твоём социальном и эмоциональном интеллекте. Тебе сложнее понимать сложнее понимать людей и сложно функционировать в отношениях, потому ты закономерно пугаешься.

- Подождите, подождите, - Том с креслом придвинулся ближе к столу и облокотился на него, вытянувшись к психотерапевтке. – То, что я сомневаюсь в своей любви – это мои чувства. Чувства же не могут быть ложными?

- Том, почему ты сомневаешься в своей любви?

- Потому что иногда я не чувствую любви или чувствую, что люблю не так сильно.

Мадам Фрей позволила себе приподнять уголок губ и затем сказала:

- Полагаю, Оскар тоже не всё время любит тебя одинаково, он тоже может почувствовать усталость, ослабление чувств, я уверена, что если ты внимательно оглянешься на ваше прошлое, то также это заметишь. Но это не доказывает отсутствия чувств, так как настроение, эмоции, переживания человека изменчивы, отсюда и любовь – не постоянная константа.

- Как же тогда понять, что ты именно любишь? – Том хлопал широко распахнутыми глазами.

- Отличие любви от прочей химии в том, что, что бы ни происходило между вами и у тебя внутри, тот, кого ты любишь, остаётся для тебя важен. Любящие люди могут причинять друг другу боль, поскольку именно близкие люди знают слабые места друг друга и бьют по ним в острые моменты, что нехорошо, но свойственно большинству. Но потом, когда эмоции улягутся, они идут друг другу навстречу и продолжают любить. И после любой ссоры человек, который любит, не может сказать, что ему всё равно на объект своей любви, потому что это не так. Любить каждую секунду на разрыв невозможно, и это нормально, что так не происходит.

Это откровение затмило прочие сегодня. Уйдя глубоко в себя, Том с шоком вспоминал и рассматривал в новом свете то, что так часто именно это двигало им в отношениях с Оскаром, да, нередко подвигало не в ту сторону, но намерения-то имел благородные, трогательные. Согласился на брак, которого не желал, он – чтобы не обидеть Оскара. Молчал в браке – чтобы не обидеть Оскара. Том всегда боялся причинить Оскару боль, потому что он для него самый важный. Только летом, намереваясь раз и навсегда закончить их историю, Том кусал и отталкивал Оскара, намеренно делая как хуже, но потом, когда почувствовал, что причинил ему настоящую боль своей связью с тем парнем на пляже на его глазах, испугался и понял, что не хочет этого, не хочет задеть Оскара так, чтобы его рана никогда не заросла. И сегодня тоже чувствовал себя плохо из-за разговора с Оскаром, значит, беспокоится о его чувствах. Значит, ему не всё равно.

Значит, любит? По-настоящему любит? А все сомнения и спады чувств нормальны. Да, если вспомнить, Оскар действительно не всегда смотрел на него с обожанием, но в те моменты, когда смотрел, замирало сердце. И Оскар, несмотря на это, всё равно его точно любит, Том ведь сам не сомневался. Получается, он тоже любит.

Том сидел ошарашенный открытием в себе.

- А вы можете со мной поработать с этим, с отношениями? – попросил он. – Вы мне открываете глаза на то, что мучило меня годами.

- Могу. Займёмся этим после проработки твоих травм, если останется время.

- А давайте сейчас? Зачем мне этот подвал, - Том махнул рукой, - для меня другое актуально.

- Нет, Том, мы будем работать, как тебе нужно, а не как тебе сиюминутно захотелось.

Том удивлённо посмотрел на психотерапевтку. Отказов он не понимал, и даже Оскар не всегда мог с ним совладать, не просто осадить, а заставить уяснить «нет» и осознанно отступится, а доктор Фрей... смогла? И мысли не возникало с ней поспорить, и Том чувствовал, что и не возникнет.

Возникла другая мысль, зажужжала, не оставляя надежды отвлечься и подождать с её претворением в жизнь.

- Давайте сделаем перерыв? – Том встал, просительно и немного растерянно глядя на психотерапевтку. – Мне нужно позвонить Оскару. Сейчас. Я всё равно не смогу сосредоточиться ни на какой другой теме, и нормальной работы у нас не получится.

- Да, иди, Том, - мадам Фрей понимала его состояние, и ей ничего не оставалось, кроме как смириться. – Потом возвращайся на сессию.

Коридоры пролетели быстро, Том шёл скорым шагом, не замечая ничего вокруг, его вела цель – дойти как можно скорее и сделать то, что задумал, пока не поднялись сомнения, не схватили своими маленькими, но цепкими ручками и не потянули назад. Если это случится, он уже не сможет быть твёрдым и ничего не сможет. А нужно, он хочет совершить этот телефонный разговор.

Зашёл в палату Том уже с уверенностью, что причинил боль любимому человеку и искренне хочет как-то это исправить, донести свою правду, чтобы смягчить горечь момента. Наскоро погладив Малыша по загривку, он взял телефон, сел на край кровати и набрал номер.

Не дозвонился, впустую прослушав два десятка длинных гудков. Что окончательно убедило Тома, что Оскар обиделся, глубоко обиделся, потому что он всегда отвечал на звонки, всегда носил телефон при себе, в кармане джинсов. А тут тишина... Абонент не желает быть абонентом. Через минуту Том набрал Оскара повторно, чувствуя, как сердце ускоряет бег под звуки безответных гудков.

Безрезультатно. В третий раз тоже. Том упёрся лбом в ребро мобильника, дыша хрипловато от перехватывающих горло переживаний.

- Чёрт, чёрт, чёрт...

Неужели он сотворил фатальный слом? Том думал, что, может быть, они расстанутся, но не так же, не тем путём, что Оскар не хочет его больше ни видеть, ни слышать.

- Оскар, прошу тебя, возьми трубку... - шептал Том чёрному экрану телефона, как будто тот мог сам по себе волшебным образом дозвониться до того, кто не желал отвечать. – Мне нужно с тобой поговорить...

От мысли, что это всё, охватывали холод и паника. Это же как в прошлый раз, после развода, когда Том остался с тем, как многого не сказал Оскару, как многого тот не знал – вообще не знал правды, и какую боль ему причинил. Только не так снова, пожалуйста...

Том дозвонился до Оскара лишь через полчаса, когда уже потерял всякую надежду, и от того, что не ожидал, что он ответит, растерялся, услышав самый знакомый голос.

- Привет... - проговорил Том, растеряв все слова, которые планировал начать говорить сразу.

- Виделись уже, - ответил Шулейман.

Том помолчал немного – глупая, неуместная пауза – и спросил:

- Почему ты не отвечал?

Что-то не то он говорит. Но после того, как долго не мог дозвониться, надумав себе плохого, тяжёлого, Том не мог начать необходимый разговор, не выяснив, в каком Оскар настроении и как к нему сейчас относится, чувствовал себя неуверенно.

- Я звук отключил, когда к тебе ехал, чтобы меня не дёргали, а потом забыл включить, - отозвался Оскар.

Врёт? Том почему-то думал, что да, отчего становилось грустнее. Не верилось, что Оскар мог что-то забыть, он же ничего никогда не забывает, тем более о такой неотъемлемой части его жизни, как доступность для связи. Он потерял доверие Оскара? Пусть Оскар его ненавидит, злится – остро-негативные эмоции быстро перегорают, - но только не лжёт.

- Ты врёшь? – негромко спросил Том, потупив взгляд. – Оскар, пожалуйста, скажи мне правду.

- С чего бы мне врать?

Том пожал плечами:

- Может, ты не хотел со мной разговаривать, но решил, что, раз я так много раз подряд звоню, дело серьёзное, и ответил.

- Так-то это ты со мной разговаривать не хотел и попросил на выход, - резонно подметил Шулейман. – Одно понять не могу – чего ты мне звонишь, передумал уже?

- Нет, - выдохнул Том и обтёр лицо ладонью, поднял голову. – Оскар, утром неудобно вышло, неправильно. Я хочу объяснить тебе свои причины, по которым я попросил тебя уйти, чтобы ты правильно меня понял и не думал, что я просто тебя прогнал. Вернее, ты можешь не понять меня, имеешь право, но я должен рассказать, это моя перед тобой ответственность, которую я хочу соблюсти. Просто я не сразу понял, как мало сказал и как ты можешь себя от этого чувствовать. Оскар, ты выслушаешь меня? Выслушай, пожалуйста.

- Куда ж я денусь, - хмыкнул Оскар.

- Ты можешь сбросить вызов...

- Нет уж, я послушаю. Вещай.

Том прерывисто вздохнул, собирая мысли и слова в кучу, и начал говорить:

- Оскар, я попросил тебя уйти, потому что с тобой я слабее. С тобой мне не нужно быть сильным, потому что ты сильный, и это меня очень расхолаживает. С тобой мне комфортно как есть, и я застреваю, у меня нет стимула что-либо менять и меняться, а я очень этого хочу, хочу пройти это лечение, чтобы разобраться в себе и жить спокойнее. Доктор Фрей – моя психотерапевтка – обещала, что если наша работа пройдёт успешно, то я смогу понять, кто я и упорядочить свою жизнь, и я ей верю, потому что на наших сеансах она уже помогла мне многое понять. Каждая встреча для меня полна открытий, часто тяжёлых, болезненных, и, если ты будешь рядом, огромен риск, что я струшу и махну рукой, мол, зачем мне страдать в этой терапии. А я хочу этих страданий и сложностей, понимаешь? Потому что они могут подарить мне успокоение. Я большую часть сознательной жизни страдаю от того, что не понимаю, кто я и чего хочу. И тебе тоже от этого нелегко, я же понимаю, что двинутый на всю голову, но сам ничего не могу с этим сделать, могу лишь на время. Оскар, если ты будешь рядом, я не смогу молчать о том, что со мной происходит, потому что я не хочу утаивать от тебя что-то важное и притворяться, а если я буду говорить, то запутаюсь и в итоге выйду из строя. Я хочу прийти к тебе с результатом, а не дёргаться из стороны в сторону. Поэтому я прошу – дай мне время пройти этот этап самостоятельно, это мой разговор с самим собой через психотерапию, и в нём должен быть только я один. Мне так надо. Я не знаю, сколько времени, честно. Но я прошу тебя меня послушать, чтобы это не было моим ещё одним просранным шансом. Ты мне не мешаешь, Оскар, я сам себе мешаю, когда ты рядом, понимаешь? Это то самое пресловутое «дело во мне». Дело действительно во мне. Мне нужно хоть немного разобраться в себе, прежде чем решать что-то с тобой.

Шулейман молчал, обдумывая поступившую информацию. Одно совершенно очевидно – осознанность Тома значительно возросла. Плохо ли это, хорошо ли, а главное – надолго ли – вопрос. Том настолько поражал серьёзным, вдумчивым подходом и к этому их разговору, и к своей терапии, если верить его словам, что закрадывалось подозрение: не Джерри ли это? Забирающаяся глубоко психотерапия вполне могла разбудить крысу. Но для Джерри в его речи слишком много чувств. Хотя, конечно, на расстоянии такие заключение не делаются, Оскар придумал один стопроцентный способ проверки, кто перед ним, но он требовал личного взаимодействия. Впрочем, Оскар и не испытывал серьёзных подозрений, лишь промелькнула такая мысль, и правильно, Том был Томом, а Джерри, притихший в самом дальнем углу, когда правда о ребёнке вскрылась, так там и оставался.

- Если честно, я не знаю, что будет потом, не знаю, останемся ли мы вместе, - быть честным тяжело, но Том испытывал нужду быть таковым, и, что важнее, Оскар заслуживал честности, а не неведения, обманывающего, что всё хорошо. – Я тебя люблю, доктор Фрей помогла мне понять и это, потому что я такой хреновый – чуть что пугаюсь, начинаю сомневаться в своих чувствах и убегать. Сегодня я снова сомневался, но больше не сомневаюсь. Но, возможно, я пойму, что мои чувства к тебе основываются не на том, на моих травмах, и, может быть, приму решение расстаться, потому что мне так будет лучше. Потому что одной любви может быть недостаточно для отношений. Но то, что я допускаю возможность расставания, что хочу сейчас быть один, что говорю всё это, не означает, что мне на тебя всё равно. Не всё равно, иначе бы я не говорил сейчас с тобой. Оскар, ты для меня важен, слышишь? – Том взял телефон обеими руками, прижимая к уху, и понизил голос, поскольку это очень личное, самое личное откровение. – Оскар, я не хочу тебя обидеть, не хочу, чтобы тебе было больно. Что бы ни было, ты мне важен и останешься важным, даже если мы не будем вместе. Я говорил, что не смогу быть с тобой друзьями, но я изменил своё мнение. Если мы расстанемся, я хочу, чтобы ты остался в моей жизни, потому что, какой бы ни была подоплёка моей любви, она не отменит моего к тебе отношения, ты останешься очень близким мне человеком, которого я не хочу потерять насовсем. Это моё желание, если ты захочешь полностью вычеркнуть меня из своей жизни, я... это приму.

Это самый взрослый шаг в жизни Тома – принятие того, что у другого человека могут быть другие желания, другие чувства, которые не соответствуют его ожиданиям, как бы ни было больно. Пусть пока только на словах.

- Я не захочу, - Том услышал улыбку в голосе Оскара, тронутого его монологом, пусть он вещал о грустном. – Но я не могу гарантировать, что не буду предпринимать попыток перевести нашу дружбу обратно хотя бы в сексуальные отношения, - усмехнулся Шулейман.

Том улыбнулся прямоугольнику телефона, тесно прижатому к левому уху. Сердцем был благодарен Оскару за такую реакцию; на сердце полегчало, посветлело, потеплело, как колкий лёд, сжимающий его с утра, сошёл. Впереди много сложного, сейчас тоже сложно, но хотя бы без камня на сердце и чувства, что подлец.

- Тебя твоя психиатричка вдохновила на всё то, что ты сказал? – поинтересовался Шулейман.

- Психотерапевтка, - поправил его Том и кивнул. – Да, она. Не думай, она не вкладывает мне в голову готовые понятия и какие-то правильные слова, но она подводит меня к осознанию и пониманию. У меня что ни день, то озарения, и она не просто приводит меня к ним, а всё разжёвывает и следит, чтобы я был в порядке.

- Полагаю, мне нужно будет сказать твоей психотерапевтке «спасибо», когда ты завершишь лечение, - отметил Оскар. – Если, конечно, по итогу твоей психотерапии мы не расстанемся, в таком случае я ей точно благодарен не буду.

Что Шулейман уже заметил – это подвижки в состоянии Тома. Но пока рано делать выводы, к добру они или нет, как и расслабляться рано после его слов о возможности расставания. Если Том всерьёз, обдуманно захочет расстаться, придётся его «расчудесную» психотерапевтку наказать, поскольку Оскар хоть и не являлся человеком мстительным, но обидчиков прощать не привык, а отвод Тома от себя он расценивал как личную обиду. Причинит ему вред – а сердечная боль есть огромный вред - мадам как её там – получит то же самое. Если же по итогам терапии их с Томом отношения станут лучше, если Том станет более осознанным и здоровым, то психотерапевтка заслужит личную благодарность от Оскара Шулеймана, что дорогого стоит.

- Оскар, ты обижаешься на меня? – спросил Том.

- Теперь нет, - честно, не зажимая себя, ответил Оскар.

- Правда?

- Ты ещё спроси: «Правда-правда»? – усмехнулся Шулейман. – Правда.

- Прости за то, что я попросил тебя не приезжать именно сейчас, когда ты один, - Том снова понизил голос.

Испытывал чувство вины за это, не настолько сильное, чтобы передумать, но настоящее. Потому что он как никто знал, как невыносимо бывает одиночество.

Шулейман подумал: не напомнить ли Тому, что он остался не совсем один, с ним пустоту квартиры делит Грегори? Молоденький домработник Грегори, на которого Том ревностно и яростно реагировал. Не слишком ли это будет нечестно, так стимулировать Тома? Оскар решил, что слишком и, возможно, вредно, может сбить Тома с пути.

- В принципе, ты не просил меня оставаться в одиночестве, - сказал в ответ Оскар. – Я сам решил папу отправить домой и Терри с ним оставить, чтобы всё время освободить под тебя, не посоветовавшись с тобой.

- Всё равно прости, - Том не знал, искренен ли с ним Оскар или только делает вид, что всё в порядке, он же сильный. И хотел, чтобы Оскар его услышал, но также понимал, что сейчас он иначе не может. – Я знаю, как грустно быть одному.

- Не очень приятно, конечно, - не стал скрывать Шулейман, - но ничего, справлюсь. Будем считать, что сейчас твои чувства в приоритете.

- Это неправильно, - Том просто сказал, не споря и без эмоционального надлома. – Ничьи чувства не могут быть более важными.

- Из нас двоих только ты сейчас проходишь лечение и находишься в эмоционально более уязвимом состоянии, - спокойно парировал Шулейман. – Всё в норме. Лечись, разбирайся в себе, а потом, если мне приспичит, я спрошу с тебя эмоциональную компенсацию.

- Как-то неправильно, что я звоню тебе исправить ситуацию, а ты меня успокаиваешь.

- Я тебя не успокаиваю, а говорю, как есть, - ответил Оскар. – Забей. Сам же сказал, что для тебя сейчас на первом месте терапия, вот и не отягощай себе голову, будет очень обидно, если я вхолостую жду. Кстати, насчёт «жду». Сколько ждать-то? Давай я через неделю приеду, как утром договаривались? Мне будет сложно сидеть в неведении неизвестно сколько.

- Хорошо, - согласился Том. – Только давай не через неделю, а через восемь дней? Не включая сегодняшний день.

- Ладно.

Шулейман не горел желанием соглашаться, но и не считал, что один лишний день сделает погоду и стоит спора.

- И если я ещё буду не готов к тебе, то скажу, и ты уедешь, - Том добавил условие просительным тоном. – Пожалуйста... Я не хочу, чтобы мне было сложнее, и не хочу тебя случайно обидеть.

- Никто никогда не торговался со мной так нагло, как ты, - Оскар ярко усмехнулся. – Ладно, я согласен. Что-то ещё?

- Да. – Том снова взял телефон обеими руками. – Оскар, не скучай по мне, пожалуйста. Не грусти в одиночестве, найди себе занятие. Езжай к папе, проведи это время с ним и Терри. Займись работой, у тебя же наверняка есть какие-то рабочие дела.

- Пожалуй, так и поступлю, - Шулейман согласно кивнул на том конце связи, намётывая в голове план. – Слетаю в Африку, у меня там две точки, давно пора навестить лично, потом на день-два к папе.

- В Африку? – удивлённо и растерянно переспросил Том.

- Да, ты забыл? А, точно, ты ж и не спрашивал. В общем, решил я продолжить славную традицию предков-колонизаторов и эксплуатировать Чёрный континент. Шучу, - Оскар усмехнулся сам себе. – Я их не эксплуатирую, а помогаю им, а они помогают мне. Там до меня такое было, что без слёз не взглянешь.

- Возьмёшь меня как-нибудь с собой? – спросил Том и прикусил язык.

Потому что зачем просить – и между строк обещать быть, - если неизвестно, будет ли это «как-нибудь», будет ли для них двоих «потом»?

- Обязательно, - ответил Шулейман. – Тебе понравится.

Оскар улыбался, Том слышал и улыбнулся в ответ. После завершения разговора он остался сидеть с телефоном в руке, в одиночестве, наедине с вопросами, на которые не имел ответа. Будет ли для них когда-нибудь то светлое «когда-нибудь»? Разговаривая с Оскаром, Том ощущал тепло, а теперь стало холодно. Как быстро он привыкал к его теплу, даже на расстоянии звонка. Вздохнув, Том положил телефон на тумбочку, сказал Малышу хорошо себя вести и пошёл обратно на психотерапию.

На сегодняшнем сеансе они опять не углубились в тему подвала, не хватило времени. Но Том получил от психотерапевтки ещё одно важное откровение.

«Каждый человек проходит ряд этапов на своём пути развития от рождения до смерти, - говорила доктор Фрей. – Если этап успешно пройден, то человек переходит на следующий, и далее, далее. Но часто бывает, что какой-то этап остаётся не пройденным, и тогда человек продолжает идти дальше, но внутренне остаётся застрявшим на том этапе, на котором произошёл слом, и так или иначе снова и снова возвращается к нему порождёнными им проблемами. Это может быть неусвоенная социализация в раннем и дошкольном детстве; может быть пропуск этапа научения межполовым или внутриполовым в зависимости от ориентации романтическо-сексуальным взаимоотношениям, который приходится на подростковый возраст. Также ведёт к застреванию не просто неуспешное усвоение того, что несёт каждый этап, а травма на конкретном этапе. Твой главный слом произошёл в подростковом возрасте, в четырнадцать лет, когда над тобой жестоко надругались и бросили умирать. Такие события как бы консервируют личность на том этапе развития, на котором она находилась в тот момент. Том, ты успешный молодой мужчина, но внутри тебя живёт тот напуганный четырнадцатилетний ребёнок, поскольку ты не прожил ту травму полностью, не переболел, не преодолел её с посторонней помощью и не проработал. Том, ты не сможешь психологически повзрослеть и развиваться без откатов, пока не проработаешь свою травму и не избавишься от фиксации».

В этом есть большой смысл. Том вправду постоянно переживал откаты, он вправду отчасти оставался ребёнком, какую взрослую жизнь ни вёл. Быть может, поэтому он боится и не хочет взрослеть? Потому что никакой ребёнок не знает, каково быть взрослым, а неизведанное часто страшит, и его внутренний ребёнок в принципе всегда в страхе и боли, он уже не ждёт хорошего. Может быть, когда-нибудь он обсудит этот вопрос с доктором Фрей, она поможет разобраться. Ещё одно «когда-нибудь»... Но оно скорее всего точно случится.

Вечером Том сидел на кровати, подогнув под себя ногу. Выложил на тумбочку подарки Оскара, полученные за время лечения – бриллиантовое колье и королевский бриллиант. Целое состояние, которое буквально можно удержать в руках. Если так пойдёт и дальше, он выйдет из клиники очень богатым человеком. Если Оскар подарит ему ещё что-нибудь, в чём Том сомневался, на его месте Том такому ничего бы не стал дарить, как минимум до того момента, пока не станет понятно, а если ли смысл вкладываться. А лучше никогда, потому что неблагодарный и в ответ на роскошный подарок просит уйти, Оскар же умный, он должен запоминать и делать правильные выводы.

Том долго смотрел на подарки и думал, и дёрнуло мыслью, которую вдруг почувствовал очень важной. Незамедлительно приступив к её исполнению, он взял телефон и открыл SMS-сообщения.

«Я забыл сказать тебе спасибо за подарок, - печатал Том. – Мне сложно оценить его по достоинству, но я понимаю, что это жутко дорогая вещь. И то, что ты подарил мне не просто что-то дорогое, а озаботился найти вещь, которая подходит мне, приятно и очень трогательно».

Отправил. Как бы там ни сложилось, Том был и будет благодарен Оскару за всё, за этот жест тоже, и этого ничего не изменит.

Ответ пришёл быстро:

«Пожалуйста».

И сразу следом второе сообщение:

«Позвонишь мне перед сном?».

«Я уже собираюсь готовиться ко сну», - в клинике Том ложился не позже одиннадцати.

«Тогда я тебе сейчас позвоню».

Том лёг на бок, положив голову на вытянутую руку, и принял входящий видео-звонок. Картинка на экране дёрнулась, Оскар принял ту же позу. Как будто они лежали вместе, напротив друг друга. Почему-то он молчал.

- Что? – спросил Том, выгнув брови.

- Хотел посмотреть на тебя перед перерывом, - ответил Шулейман и обвёл видимую на экране часть Тома взглядом, словно действительно запоминал.

Том тонко улыбнулся, снова чувствуя то тепло, очень похожее на тихое счастье. Этого он и боялся – того, что того, что чувствует с Оскаром, ему вполне достаточно.

Долго отвлекать Тома Шулейман не стал, нагляделся и пожелал:

- Спокойной ночи.

С изгибом улыбки-ухмылки на губах и блеском глаз, говорящими, что как минимум один из них счастлив и не отступится.

- Спокойной ночи, - Том ответил ему тем же, искренне желая, чтобы Оскар ночью мирно спал, а не страдал от пустоты и холода постели. – Добрых снов.

Да, этого Том и боялся... Один удалённый разговор – и он уже забывает обо всех остальных мыслях и устремлениях.