Психо

Добрый вечер, моя судьба,

У меня разговор, садись.

Если я в чем-то не права,

Ты, пожалуйста, не сердись.

Бесконечно несет волна

Испытаний, что не пройти;

С Днем Рожденья, моя вина,

Мы теперь на одном пути
Lascala, Контроль©

- Том, ты знаешь, что такое Гидра? – спросила доктор Фрей в ответ на очередной вопрос Тома, почему она хочет разбирать то его прошлое, заключающееся в подвале.

Его сопротивление – не прямое, не агрессивное, но очевидное, если хоть что-то понимать в психологии, подтверждало правильность выбранного направления работы.

- Знаю, - ответил Том. – Это мифическое существо со множеством голов.

- Что отличительная особенность Гидры? – мадам Фрей задала другой вопрос.

- Если отрезать ей голову, на её месте вырастут несколько новых. Так было в мультике «Геркулес», - пояснил Том, откуда почерпнул информацию, на случай, если та не соответствует взрослой действительности.

Одно время он очень любил этот мультфильм, но недолго и больше никогда его не пересматривал. Оттуда же, из мультика, Том понял и запомнил, что за зверь такой Гидра.

- Как убить Гидру?

Том почесал затылок, не задумываясь, почему психотерапевтка расспрашивает его о выдуманном существе, поскольку неосознанно воспринимал этот разговор как интересный. В нём вызывал интерес вообще любой разговор, в котором не был тупым и мог поделиться знаниями – любыми, их у него немного – и получить обратную связь и одобрение.

- Надо убить её тело, пронзить раздавить, потому что рубить головы бесполезно, - сказал Том.

- Верно, - доктор Фрей склонила голову в лёгком кивке и посмотрела на Тома. – Том, твои травмы – твоя Гидра. Можно «рубить ей головы» - прорабатывать более поздние травмы и их проявления, но на месте побеждённых будут возникать новые. А можно «убить тело», из которого травмы произрастают. Это...

- Подвал, - кивнув, закончил за психотерапевтку Том.

- Да, это подвал и всё, что в нём происходило, - подтвердила та.

«Если нет более ранней травмы, спрятанной в его детстве. Но начнём мы с насилия и, если работа пройдёт успешно и будут зацепки, будем копать глубже», - подумала мадам Фрей.

Том всё ещё сомневался, но вместе с тем верил ей. Мусолил закушенные губы.

- Том, ты сказал, что убить Гидру, можно только убив её тело. Как, по-твоему, разумнее поступить – рубить головы или уничтожить тело? – произнесла доктор, подводя его к самостоятельному осознанию и выбору.

Активному выбору, который должен прозвучать, чтобы пошла работа. Чтобы Том опирался на собственное желание это сделать.

- Тело, - со вздохом ответил Том.

Мадам Фрей кивнула, взяла ручку, неслышно стукнув её верхним кончиком по блокнотному листу, и спросила:

- Том, ты когда-нибудь с кем-нибудь обсуждал то, что с тобой произошло? – отход немного в сторону, но нужный отход.

Том покачал головой:

- Я не работал со специалистом на эту тему.

- Я помню. Я спрашиваю не о работе со специалистом, а о беседе с любым человеком, которому ты мог доверить эту тему, подробной беседе.

Том снова отрицательно покачал головой:

- Я ни с кем это не обсуждал.

- Том, почему ты не обсуждал с Оскаром твой насильственный опыт?

Том пожал плечами, опустил голову, почесал над правой бровью.

- Сначала я не мог об этом говорить, да и смысла не было, Оскар знал, что со мной произошло, и прямо говорил – тебя изнасиловали. А я не мог говорить, и для меня было ужасно, когда Оскар говорил такие вещи. Потом, после объединения... один раз мы об этом разговаривали, - Том поднял взгляд к психотерапевтке. – Без подробностей, просто обсудили, что я пережил и мои чувства по этому поводу, Оскар отнёсся ко мне с пониманием и поддержал. Тогда я не нуждался в подробном рассказе, я выздоровел и... моя трагедия была для меня перевёрнутой страницей, которая больше не болела. Она и сейчас не болит. Но... В прошедшем ноябре, первого числа, я хотел вспомнить с Оскаром и поговорить об этом. Это же та самая дата, своего рода годовщина – ночью с тридцать первого октября на первое ноября я попал в подвал. Потом первого ноября произошло объединение и через год первого ноября завершилось слияния. Для меня это особая дата, которой я бы не хотел в своей жизни, но она есть. Хэллоуин для меня не то же самое, что для всех людей. Когда я смотрю на календарь и вижу дату «1 ноября», то невольно думаю об этом. Я хотел об этом поговорить, потому что начал забывать. Не так забывать, как до объединения, когда эта память была отделена от меня, я помню, но воспоминания смазываются, теряют личную насыщенность, теряются какие-то подробности, как будто это было где-то в другой жизни, не со мной, как будто это неважно для меня. Это меня беспокоит, вернее беспокоило, сейчас у меня появилось много чего другого, о чём думать. Я не хочу забывать, этот опыт ужасен, но именно этим достоин того, чтобы о нём помнить и считаться с ним. Это какая-то дань уважения, что ли.

Том сам не заметил, как начал говорить намного больше, чем предполагал ответ на вопрос. Наверное, ему просто хотелось рассказать, поделиться этим.

- Но мне неловко об этом говорить, потому что прошло же столько лет, полжизни прошло, уже больше, я давно уже живу как нормальный человек, и у меня нет причин жаловаться. Мне было четырнадцать лет, а сейчас мне двадцать восемь. Глупо это. Как будто я никак не могу отпустить и привлекаю внимание: «Посмотрите, со мной это произошло, я особенный». Нет же. Я просто... Я хочу помнить, и чтобы это что-то значило. Потому что так должно быть, по крайней мере в тот день.

Одинокий потерянный мальчик, который научился делать всё, что нужно для взрослой жизни. Но только внешне.

- Мы не поговорили. Забылось как-то. Я сам забыл, потому что в тот момент другое было моим настоящим и более важным.

Том растёр текущие слёзы:

- Да что ж это такое... Почему я постоянно плачу? Что вы со мной делаете? – улыбнулся с мокрыми щеками.

- Плакать нормально, особенно во время психотерапии, - ответила доктор Фрей, - это работают твои чувства.

- Но у меня нет никаких таких чувств, я не хочу плакать, - возразил Том.

- Том, ты заставляешь себя плакать?

- Нет, - а слёзы только обильнее катились.

Шмыгая носом, Том один за одним вытянул из упаковки три бумажных платка.

- Значит, ты хочешь плакать, - спокойно заключила доктор, сцепив руки на столе. – Твоё желание помнить о поговорить о том, что с тобой произошло, абсолютно нормально и естественно, как и твоя обида из-за того, что этого не случилось.

Том не осознал, что психотерапевтка в очередной раз попала в точку его путанных чувств. Но по глазам это видно, по грустному и безоружно растерянному взгляду, внимательно остановившемуся на докторе.

- Том, наверное, ты растерян, не сейчас, а был растерян тогда, когда хотел поговорить с Оскаром о том, что пережил? – мадам Фрей намеренно не утвердила, а преподнесла мысль в виде вопроса.

- Да, - ответил Том, прежде чем цензор разума включился и сгенерировал более приличный, безопасный ответ.

И удивлённо округлил глаза. Что, он был растерян? Не был же. Или был? Психотерапевтка спасла его от мук заметавшихся мыслей:

- Том, ты испытывал противоречие между тем, чего хотел, и тем, что считаешь правильным. Но твоё представление правильного ошибочно, хотя его и разделяют очень многие, что прискорбно. Ты не должен стыдиться помнить о своей трагедии и отводить ей некоторое место в своей жизни, ты имеешь право заявлять о ней и не жить так, как будто этого не было в твоей жизни, сколько бы лет ни прошло. Скажи, Том, можно ли упрекнуть участника боевых действий спустя десять лет после их окончания в том, что он помнит и отличается от тех, кто подобного опыта не имеет?

- Нет, - Том качнул головой.

Он имел крайне общее, размытое понимание, что такое война, но все считают, что война – это страшно, и он тоже так считал. Например, Криц, тренер Джерри, воевал, и ему, Тому, в голову бы не пришло упрекать его за особенности личности.

- Том, можно ли человека, выжившего в стихийном бедствии, пристыдить за память? – тем временем доктор Фрей задала другой вопрос.

- Нет.

- Можно ли человека, пережившего онкологию, упрекнуть за то, что он помнит, как боролся за жизнь?

- Нет.

- Тогда почему тебе должно быть стыдно за память о своей трагедии? Том, к моему сожалению, это до сих пор довольно распространённая проблема: опыт психологического и сексуального насилия обесценивают даже в нашем прогрессивном обществе. Если тебя избили, тебе окажут медицинскую помощь и разбирательство по вопросу применённых против тебя преступных действий; если тебя изнасиловали – ты можешь не получить соответствующую помощь и сатисфакцию. Что преступное пренебрежение, так как сексуальное насилие едва ли не самое губительное для личности обстоятельство, поскольку оно грубейшим образом нарушает границы тела. Если в тебя, прости за прямоту, против твоей воли вставили член или иной предмет, ты не можешь чувствовать себя защищённым и цельным. Границы здорового человека гибкие, но цельные, - доктор Фрей скоро схематично изобразила на блокнотном листе то, о чём говорила: человечка в овале, давая Тому доступное обывателю понимание. – Границы человека, пережившего сексуальное насилие – разорваны, - она пририсовала рядом человека в разорванном овале личных границ, которые есть защита.

Том был на пределе к концу её речи, на словах о невозможности чувствовать себя защищённым и цельным, это так ударило, в самую глубину, где сидела скрытая червоточина. На последнем произнесённом ею предложении – сорвался. Как будто щёлкнуло в голове, оборвалось. Том не просто расплакался сильнее – завыл, тонко поскуливая, зажмурив глаза. Обхватил себя руками, вцепившись пальцами одной руки в своё плечо, второй в лопатку. До онемения и судорог в перенапряжённых пальцах. Раскачивался, сгорбившись, и выл, заливаясь слезами от прорвавшейся боли. Его боли. Его беззащитности и так и не обретённой цельности. Он пробитый, разорванный...

Никогда Том не слышал таких звуков, какие сейчас издавал, и не знал, что человек на них способен. Ему больно, плохо, он разрывается, рушится изнутри. Его боль и дыра, замаскированные от себя самого.

- А это... Это я? – Том тыкал в блокнотный лист, не в силах выговорить с первой попытки даже простые предложения, запинаясь в рыданиях. – У меня так?

- Да, Том. Твои границы окрепли путём твоей внутренней работы с твоей травмой и сопутствующих жизненных изменений. Но они не стали здоровыми, потому что, как я уже говорила, человек не может излечить сам себя.

Том понял, наконец-то понял, о чём говорила психотерапевтка ещё во время первой беседы. У него прочно отложилось на подкорке, что нуждается в помощи, иначе навсегда останется в этом искалеченном круге.

- У меня... А вы... Вы сможете залатать эту дыру?

- Я не могу дать такое обещание, - честно сказала доктор, - но я буду к этому стремиться, и при успешной проработке твоих травм у нас должно получиться восстановить твои границы.

Том встал и, немного подёргиваясь от эмоционального выброса, подошёл к окну.

- Можно открыть окно?

Том обернулся к психотерапевтке, обмахиваясь обеими руками, и отвернулся обратно к окну. Ему воздуха не хватало, сердце надрывалось.

- Том, сядь, пожалуйста.

Мадам Фрей достала из шкафчика и подала вернувшемуся в кресло Тому кислородную маску и помогла правильно надеть:

- Это будет лучше окна.

Немного расслабившись, перестав ощущать толкающую к панике и дезориентации нехватку воздуха, Том откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза, глубоко, уже не так хаотично дыша. Сердце по-прежнему скакало, но в голове прояснялось.

Том наклонился немного вперёд и сдвинул маску вниз:

- Хорошая вещь.

- Да, хорошая. Том, ты в порядке, тебе требуется медикаментозная помощь? – доктор Фрей сканировала его внимательным взглядом, чтобы не пропустить то, чего Том может не сказать, но что может навредить.

Том ответил отрицательно и вернул маску на лицо, чувствуя потребность ещё подышать для успокоения. Уже не закрывал глаза, придерживал маску рукой и поглядывал на психотерапевтку, думая, каким же неадекватным перед ней проявляется, а она и бровью не ведёт. Спокойна как удав, невозмутима. Может быть, она его не осуждает?

Совсем успокоившись, Том снял маску, положил на стол и сказал:

- Я кое-что не понимаю, можете объяснить. Как всё, что вы сказали, относится к тому, что я хотел поговорить с Оскаром о подвале?

- Прямо, Том. Зачастую желание поговорить – это просьба о помощи и попытка разобраться с тем, что тревожит. Том, ты не прожил свою боль, люди и обстоятельства не дали тебе такой возможности. Сначала ты боялся говорить и думать и был ограждён своей психической защитой. Потом ты решил, что выздоровел и тебя это больше не волнует. Потом ты хотел помнить и поговорить, но чувствовал неловкость, что не должен ворошить то прошлое, у тебя же всё хорошо. Я правильно изложила этапы и их содержание?

- Да, - Том кивнул.

- Потому важно проработать травму, - резюмировала доктор Фрей.

- Можно позже? – попросил Том и встал. – Можно я погуляю? Мне нужно проветриться.

- Иди, - отпустила его доктор. – Постарайся вернуться не позже, чем через полчаса.

Том кивнул и вышел за дверь. Он уложился в двадцать минут, вернулся в кабинет и в своё кресло.

- Том, ты готов продолжить работу? – спросила доктор.

- Да.

Мадам Фрей взяла ручку в правую руку:

- Том, ты готов вернуться в подвал?

Чётко, без давления, вместе с внимательным взглядом.

- Я бы этого не хотел, - честно сказал Том. – Но, если надо, я готов.

- Хорошо. Том, расскажи, пожалуйста, что предшествовало твоему похищению?

Том удивился, он думал, что они начнут работу непосредственно с насильственных действий в подвале, с первой пощёчины и до... «До» терялось в темноте во всех смыслах.

- Я гулял, - начал рассказ Том, - в двенадцать лет я выпросил у Феликса возможность гулять без сопровождения, только по нашей улице, но и это для меня было отдушиной и счастьем, потому что до этого я сидел дома и выходил куда-то только с папой, а когда я подрос, то он меня и в город по магазинам перестал с собой брать.

Грустно вспоминать то, что вроде бы никогда и не забывал, но сейчас увидел и прочувствовал иначе. Что он, как запертая в доме в ожидании хозяина собачка, сидел и ждал, и не тявкнул ни разу, что ему это не нравится.

- У нас в пригороде, на соседней улице, жил парень Александер – крутой, все хотели с ним дружить, а я и не мечтал, потому что мне бы хоть какого-то друга, а тут крутой парень, у которого много друзей, мальчиков и девочек, который всегда с кем-то и душа компании, - продолжал Том. - Он был старше меня на два года, вернее есть, наверняка он и сейчас живёт, он стал журналистом и как-то брал у Джерри интервью. Но тогда Александер был для меня недосягаемым. Но однажды он окликнул меня – я не поверил, что он обращается ко мне, с чего бы, ко мне вообще никто никогда кроме папы не обращался, но он заговорил со мной. Александер позвал меня на вечеринку по случаю Хэллоуина. Моей радости не было предела, это же все мечты и сразу сбылись и намного больше – и первая в жизни вечеринка, и, главное, у меня появятся друзья. Тогда я не мог понять, что это как минимум странно и подозрительно, что Александер меня позвал, - Том с сожалением покачал головой, - я был слишком наивным и ничего не понимал в жизни и взаимоотношениях между людьми, я воспринял приглашение искренне.

- Том, ты пошёл на ту вечеринку? – спросила доктор Фрей, направляя его повествование.

- Да. Это было очень волнующе, потому что это был мой первый подобный опыт, и я понимал, что папа меня не отпустит, я боялся, потому что впервые шёл против его воли, но понимал, что это мой шанс обрести друзей, другого у меня не будет, я решил, что во что бы то ни стало попаду на ту вечеринку. В кладовке среди вещей хозяйки дома я нашёл парик, подобрал одежду, а чтобы купить остальное, вытащил у папы из кошелька деньги и тайком сбегал в магазин. Вечером тридцать первого я вылез в окно и отправился по адресу. Тогда я впервые поехал на автобусе, это тоже было волнующе...

Опять грустно, ещё грустнее. Какой же он был убогий, лишённый элементарного, что поездка на автобусе для него – вау-событие.

- На вечеринку меня позвали в качестве посмешища, я должен был догадаться, но увы, я был глупым и верил каждому. Меня сразу встретили не очень, можно было понять, что что-то не так, но я не заметил. Я был единственным в костюме, ещё и каком – с макияжем и попыткой в грим, что тоже выглядело смешно... Клоун на потеху, одним словом, но я верил им. Там я впервые попробовал алкоголь, я не хотел пить, но Александер сказал, что надо, и я пил. Водку с клюквенным соком. Потом меня много лет корёжило от водки...

- Наверное, тебе было непросто с Оскаром? Насколько я знаю, в более ранние годы он злоупотреблял.

- Оскар пил коньяк, - Том покачал головой. – Его запах меня не тревожил, по крайней мере, я довольно быстро привык к тому, что Оскар всегда выпивший. Больше меня угнетал запах сигарет, потому что они, те звери, что меня мучили, курили.

Том помолчал немного, глядя на свои колени, и поднял глаза:

- Там же, на той вечеринке, случился мой первый поцелуй. Я беспокоился, потому что ничего не знал и не умел, но очень хотел этого, тем более в качестве партнёрши по той игре с поцелуями мне обещали такую красивую девушку – она была... очень оформившаяся.

Шок. Том никогда не задумывался, что его первый поцелуй украли намного раньше, не Оскар и даже не та девушка по вызову, которая учила его целоваться для Оскара, для его спектакля перед отцом.

- Мы были в темноте, а когда свет включили, я увидел, что целовался не с той девушкой, а с парнем, это было частью их приколов надо мной. Они смеялись, а я... я был в растерянности от того, что произошло. Я никогда не смотрел на мальчиков, мне девочки нравились, и я даже толком не знал, как там у двух мальчиков всё происходит... Той же ночью мне показали как.

Том приподнял уголки рта в невесёлой, ненужной пародии на улыбку и затем закусил губы, глубже погружаясь в те далёкие-далёкие, оживающие в голове часы, когда был непростительно наивным мальчиком.

- Потом они смеялись над тем, что мне стало плохо, меня рвало. Они смотрели и наперебой говорили какие-то вещи, сейчас я понимаю, что они стебали меня на тему орального секса, мол, по мне похоже, что я сделал это, тогда нет, не понимал, и мысли не возникло. Я, кажется, вообще не знал, что бывает оральный секс и как он выглядит. Они меня снимали на телефоны, а я делал, что они говорили...

- Том, на той вечеринке кто-нибудь совершал в твой адрес сексуальные действия, может быть, приставал?

- Нет, - Том снова покачал головой, - они только шуточки отпускали.

- Том, как ты покинул вечеринку?

- В конце они совсем разошлись, сказали, что я должен поласкать себя при всех, такое правило. Я отказался это делать, тут мне хватило понимания сообразить, что это неправильно, меня не должны заставлять. Они разозлились и начали говорить отвратительные вещи, типа я без папы не могу, может, он для меня это делает... - Том поморщился, нахмурился и качнул головой. – Мерзко. Вместе с тем они требовали, чтобы я выпил ещё, совали стакан мне под нос, а я не хотел пить, отказывался и в конце концов оттолкнул руку Александера и повысил голос, что я не буду. Его друг перехватил стакан и вылил напиток мне на голову, алкоголь попал мне в глаза. Это стало последней каплей, я не смог дальше это выносить... На свой теперешний ум я бы ему врезал, не дал себя в обиду и ушёл гордо, но тогда я просто расплакался и сбежал.

- Том, позволь мне вставить комментарий. Если бы ты ударил кого-то из тех парней, было бы хуже. Подростки агрессивны, пьяные подростки – агрессивны втройне, а перевес количества и силы был не на твоей стороне, тебя бы просто избили всем скопом. Уметь защитить себя важно, но иногда правильнее сдаться и уйти, чтобы не быть травмированным.

Том наклонил голову набок и внимательно, немного удивлённо, заинтересованно смотрел на психотерапевтку. Это откровение. Том настолько устал быть слабым и беспомощным, что для него стало нормой поведения в конфликтных ситуациях – в бой, не беги, а бейся, без оглядки и без разбора. Но, кажется, можно быть более гибким и всё равно не быть ничтожным слабаком. Неужели можно не бить, если тебя обидели или только хотят это сделать, и оставаться сильным, имеющим достоинство?

- Защищаться нужно прежде всего разумно, - тем временем продолжала доктор Фрей. - Том, плохо, что ты расплакался и убежал на эмоциях, для тебя плохо, так как тебе было тяжело и непонятно, но в целом ты правильно поступил, что избежал усугубления конфронтации, иначе бы твоя трагедия могла начаться раньше.

Том удивлённо похлопал ресницами. Она что, похвалила его? Похвалила за то, как он поступил? Что поступил не так, как считается эталонным, а как немощь и размазня, неспособная защититься даже словом?

- Том, ты чем-то удивлён? – спросила доктор.

- Да. Вы похвалили меня. Я всегда считал, что надо быть сильным и давать отпор, все так считают, я так думаю, а вы сказали, что я был прав в той ситуации, - проговорил Том с теми же эмоциями удивления и непонимания.

- Да, Том, ты прав, - подтвердила мадам Фрей. – То, как ты поступил, уберегло тебя от насилия в том доме, которое могло закончиться чем угодно, раззадоренным и пьяным легко убить по неосторожности. Всегда убегать не выход, но есть ситуации, в которых бегство лучший и наименее рискованный выход.

Возможно, подумал Том, ему следует пересмотреть свои взгляды, в которых лишь два полюса: «я слабак и тряпка» и «только попробуйте меня тронуть, порву».

- Том, - сказала доктор Фрей, - вернёмся к первому ноября две тысячи двенадцатого года, я верно назвала дату?

- Да.

Две тысячи двенадцатый год... Как же давно это было, даже тогда, когда в две тысячи шестнадцатом проснулся, давно.

- Что происходило дальше? – спросила доктор, сложив руки на столе.

- Дальше я бежал, долго бежал, потом долго шёл... Было холодно, на мне был только лёгонький плащ, и от того, что я физически чувствовал себя некомфортно, плохо, мне становилось ещё более обидно. Я понятия не имел, куда идти, как вернуться домой, но как-то несильно думал об этом. Я думал, что неудачник, и это моя судьба, что моя жизнь не будет прежней и мои иллюзии разбились, что я больше не наивный, верящий всем мальчик, потому что меня жестоко обманули. Смешно. Я не знал, что на самом деле моя жизнь безвозвратно изменится и иллюзии вместе с детской наивностью и невинностью разобьются через считанные часы. Меня так мало отделяло от того момента, а я не знал и шёл ему навстречу.

Том сжал зубы, поиграл желваками. Для него в этих словах застарелая, вечная боль – что [не]люди украли его невинность, растоптали, измазали в грязи, чтобы он уже никогда не узнал, как это – когда по-настоящему в первый раз. Том очень хотел бы - думал об этом сквозь годы – быть невинным для того, кому доверит разделить свой первый опыт, опыт прикосновений по голой коже и желания. Но уже никогда, невинность не возвратить, каким неопытным ни будь во второй первый раз.

- Том, как ты встретился с ними?

- Они остановились и предложили меня подвезти, - ответил Том, глядя в прошлое, на того себя, четырнадцатилетнего мальчика в чёрных одеждах и с размазанным макияжем на лице. – Я колебался, но я не знал, куда мне идти и как попасть домой, потому в итоге согласился. Они были пьяны и накурены. Какой глупый я, да? Дурак-дурак. Всех же детей учат, что нельзя ходить с незнакомыми, нельзя садиться в машину к чужим. Меня папа не учил этому, но он говорил, что – все люди плохие и могут причинить мне вред, поэтому я всегда должен быть рядом с ним. Не знаю, как с такими установками, Феликс постоянно это повторял, я верил людям. Просто я думал, что папа ошибается, не все люди плохие, не могут быть такими, мир же добрый и хороший. Опыт показал негативный результат. Пьяные, накуренные... а я и не напрягся. Я попросил их высадить меня в начале улицы, чтобы не разбудить и не расстроить папу тем, что я уходил. И я искренне верил, что они подвезут меня и мы больше никогда не встретимся. Я был в образе ведьмы... На самом деле вампира, я так задумал, но они говорили – ведьмочка, ведьмочка, и я уже сам думаю, что нарядился ведьмой. Ведьмочкой... С длинными чёрными волосами, накрашенными глазами и имитирующей кровь краской у рта, которая выглядела как размазанная красная помада. Действительно, как после минета.

Том помолчал, закусив губы, прикусил кончик указательного пальца. И посмотрел на психотерапевтку:

- Доктор Фрей, вы думаете, я виноват в том, что со мной произошло? Я сам сел к ним в машину, они не проявляли ко мне насильственных действий, не принуждали, и если бы я этого не сделал, то они бы просто уехали.

- Том, ты не виноват. То, что ты поехал с ними, не давало им права тебя трогать.

- Да, я знаю, типа всегда виноват насильник, не жертва, но это как-то... нежизненно. В смысле – если бы я не сбежал из дома, этого бы не произошло. Если бы я остался на вечеринке, а не убежал в ночь, этого бы не произошло. Если бы я не сел к ним, этого бы не произошло, - Том говорил и качал головой на каждое «не». - И как я выглядел – парик этот растрёпанный, потёкший макияж. Они подумали, что я девочка, которой не привыкать.

- Том, по-твоему, с девушкой, которая выглядит вызывающе, может заняться сексом любой желающий?

- Нет.

Тому в голову не могла прийти подобная муть, что кого-то можно не спрашивать и просто взять. В конце концов, у него две младшие сестры, и если бы он узнал, что кто-то изнасиловал Оили или Минтту, то порезал того ублюдка на кровавые ленты. Пускай он и не близок с сёстрами, чтобы каждую секунду болеть за них сердцем. Это просто естественная, сидящая глубже разума реакция – нельзя.

- Том, если я сейчас разденусь, ты захочешь меня изнасиловать?

- Нет, вы что? – Том непроизвольно в шоке округлил глаза от такого вопроса.

- А кто-то другой захочет, - сказала мадам Фрей, - не послушает мой отказ, и никакое сопротивление может меня не спасти, я всего лишь женщина, не обладающая навыками бойца спецназа. Понимаешь, о чём я говорю? О разнице и приоритете ответственности. Случится насилие или нет, зависит от потенциального агрессора, который может совершить насилие или не совершит.

- Но если гуляешь по ночам непонятно где, то нужно быть готовым к тому, что с тобой может произойти что-то плохое, - возразил Том. – Это утопично, что виноват только один, - он с каким-то глубинным, неосознаваемым сожалением покачал головой. – В жизни так не бывает. Один человек оказывается не в то время и не в том месте, а второй, который, конечно, виноват больше, решает причинить ему вред. Если бы первый не оказался там, второй бы ему ничего не сделал. Разве я не прав?

Спорить с Томом оказалось неожиданно сложно. Мадам Фрей не ожидала от него такого сопротивления, что он упрётся в свою вину. Но это хорошо. Хорошо, что они проговорят это сейчас.

- Ты прав, Том, - сказала доктор, цепляя его внимание. – Но то, о чём ты говоришь, называется не «ответственность жертвы», а случайность. Случай, который свёл двух людей, но только от одного зависит, будет ли преступление. Том, ты никак не относишься к феминизму, поскольку ты мужчина, но в современном фем-движении есть один отличный призыв, я его тебе озвучу. «Не учите нас, как одеваться и когда гулять, а научите их не насиловать». В этом суть насилия, которая часто искажается, и запрет переноса хоть части вины на жертву. Насилие невозможно спровоцировать, если человек, которого якобы провоцируют, не может себе его позволить. Если бы насилие влекла за собой провокация, если бы оно было наказанием за некое неправильное поведение, не насиловали бы маленьких детей, они не могут сексуально провоцировать, но их насилуют. Не насиловали бы восточных женщин, закрытых одеждой с головы до пят, и многих других. Не насиловали бы среди бела дня и близкие люди.

Том смотрел на психотерапевтку – и в его глазах дрожащая боль и неверие. Вера, что никто ничем не может заслужить насилие, и неверие, что он не заслужил. Как-то эти дуальные суждения в нём уживались и не вступали в противоречие.

- Том, - добавила доктор Фрей, - ты можешь раздеться догола, занять подходящую для секса позу и призывать: «Возьмите меня», а потом, когда кто-то отзовётся, передумать, и всё, что будет происходить после твоего «нет», будет насилием. Согласие – не то, что нельзя отозвать. Если же согласие не дано, то и говорить не о чем, это изнасилование, никак иначе.

Том мрачно отвёл взгляд. У него с этим проблемы. Том считал, что никого нельзя трогать без его на то желания, что слово «нет» - стоп-линия для сексуальной близости. Но не считал, что его «нет» - достаточно весомый повод для неприкосновенности. С ним так можно, не убудет же с него, по-всякому можно. Не разумом считал – с разумом всё в порядке, никто не имеет права совершать с ним какие-то действия против его воли – другим чем-то.

С Оскаром так. Оскару можно всегда, даже если нельзя. Но Том же сам всегда хочет с ним. Но...

- Том, ты не считаешь, что твоё «нет» должно прекращать всякие сексуальные действия в твой адрес? – предположила доктор, чтобы вывести его из молчания и ухода обратно в работу.

- Я же и не спорю, что меня изнасиловали, - с некоторым запалом произнёс Том, игнорируя вопрос и отвечая на предыдущее её высказывание. - Конечно меня изнасиловали, я этого не хотел. Да, они виноваты больше, несравнимо больше, но я тоже виноват. Потому что в конечном итоге именно моё решение стало роковым.

О «нет» он говорить не хотел.

- Том, вернёмся на ночную дорогу к моменту, когда ты сел в машину, - сказала мадам Фрей, давая ему подумать, что они движутся дальше, чтобы Том расслабился. – Ты сразу сел на член одного из них?

Том захлопал ресницами, изумлённый таким вопросом. Переключился со своего нежелания говорить.

- Полагаю, что нет, - продолжила доктор. – Не хочешь меня поправить?

- Нет. Я не мог этого сделать.

- Я тоже думаю, что ты не мог, - доктор Фрей кивнула. – Следовательно, насилие над тобой случилось не сразу после того, как ты сел в машину, твоё решение более ранее по времени. Том, твоё решение – сесть в машину, чтобы попасть домой. Их решение – отвезти тебя не туда, куда ты просил, и изнасиловать. Это их решение стало для тебя роковым, а вовсе не твоё собственное.

Том хлопал глазами, в его голове перекладывалась, переиначивалась информация.

- То есть... я не виноват? – для Тома эта мысль настолько далёкая от него, незнакомая, что почти дикая.

- Нет, Том, ты не виноват. Это их решение, их вина и их преступление. Ты мог избежать похищения, если бы не был на той дороге той ночью, но то, что ты там оказался, не делает тебя виноватым. Твоей вины в произошедшем нет.

Том прикусил ноготь на большом пальце, прижал пальцы к челюсти слева. Слова психотерапевтки поселились в его голове, но не проникли в самую глубину, откуда берут начало образ мышления и поведение.

- Том, почему ты винишь себя? – через паузу спросила доктор Фрей.

- Ну, как бы... - Том замялся, поскольку стукнуло неопределимым чувством, что психотерапевтка спрашивает не только о подвале. В соответствии с этим он и ответил. – Я постоянно делаю что-то не так и мне от этого получается плохо.

- Постоянно?

- Да, постоянно, всю жизнь: я хочу как лучше для себя, для своих близких, но получается какая-то ерунда. Я люблю винить в своих бедах кого угодно, но на самом деле понимаю, что виноват только я сам. По-моему, это правильно, за свои поступки надо отвечать.

Интересно. Ожидаемо.

- Том, - сказала мадам Фрей. - Это фундаментальное чувство вины, подаренное тебе Феликсом. Полагаю, ты не соответствовал его ожиданиям, поскольку он хотел видеть не тебя, а своего родного сына, каким он был, и, говорил Феликс об этом или нет, ты чувствовал себя виноватым перед ним, дети очень хорошо чувствуют настроение взрослых и истолковывают его по-своему, всегда не в свою пользу.

- Что? – выговорил Том, расширив глаза под изломленными бровями.

- Фундаментальное чувство вины, - спокойно повторила доктор. – Это тоже относится к созависимому поведению, о котором мы говорили в прошлый раз – ты ищешь одобрения, чтобы успокоить сидящее внутри чувство вины и подорванную уверенность, что ты заслуживаешь чего-то хорошего. Потому что для Феликса ты всегда был недостаточно хорош, ты не был его погибшим сыном Томом. Поэтому ты думаешь, что то плохое, что с тобой происходит, ты заслужил – как наказание за то, что ты недостаточно хорош.

В голове скрежет старых, никогда не бывших в использовании шестерёнок. Сдвиг платформ. Многие, очень многие его поступки вдруг стали такими понятными. То, что он постоянно требует от Оскара подтверждений его отношения, чувств, своей ценности непонятными себе самому способами. То, что доверяет безоговорочно, но всё равно шаток от некой внутренней подорванности. Том зажал рот ладонью. Взгляд метался, выражая отлёт куда-то далеко, в глубины себя в оглушении очередным прозрением.

Вся его жизнь – это попытки «не расстроить папу». Сначала Феликс. Потом Оскар. Родная семья туда же. Том всегда пытался быть хорошим для того, кто ему важен, но всегда не получалось, ошибался, оступался, что делало его разочарованием. Том всегда был недостаточно хорош. Всю жизнь не тот.

Фундаментальное чувство вины...

Ты ищешь одобрения...

Ты недостаточно хорош...

В мозг пронзило осознанием, в самый центр, где ядро личности. Яркой вспышкой. С Оскаром Том снова и снова думал именно эти слова: «Я недостаточно хорош для него».

Тому стало физически больно. Словно сократились в состояние камня рёберные мышцы и сами лёгкие, выдавливая кислород, до рези и огня в груди. Том взялся за грудь, сгребая ткань футболки в судорожный кулак, раскрывая рот. Подорвался с места, начиная метаться из стороны в сторону перед столом, потому что на месте не усидеть. Невозможно. Внутри бьётся толчками, передвигается. Меняется.

Фундаментальное чувство вины.

Поиск одобрения.

Недостаточно хорош.

Вся его жизнь...

- Блять, меня сейчас вырвет, - Том остановился и прижал ладонь к солнечному сплетению. – Меня вырвет, - голос хрипел.

Чувствуя, как сжимается диафрагма и неумолимо поднимается спазмированный желудок, Том в панике искал взглядом какую-нибудь ёмкость, чтобы не вырвать прямо на пол себе под ноги. Доктор Фрей указала ему на дверь, ведущую в смежную с кабинетом уборную. Том бросился туда, но успел ухватиться только за раковину и согнулся над ней, выплёвывая содержимое желудка.

Рвало его недолго, вывернуло до дна, и всё. Обтерев смоченной водой рукой рот, Том вернулся и упал в кресло.

- Я там.... – Том вяло махнул рукой в направлении уборной и бессильно уронил её на бедра. – Извините.

- Всё в порядке, не беспокойся о беспорядке, - успокоила его доктор Фрей.

Помолчала, вглядываясь в Тома – он сидел измученный, с блеклым отупевшим взглядом.

- Том, тебе лучше?

- Если вы о рвоте, то да, стало лучше, - ответил Том, - больше не тошнит.

Мадам Фрей подалась немного вперёд и облокотилась на стол:

- Том, у тебя есть вопросы по теме чувства вины? По-моему, она очень мощно отозвалась в тебе.

- Нет, - Том качнул головой. – У меня наоборот множество вопросов отпало после того, что вы сказали. Очень много вопросов, вы перевернули мой мир.

Выдержав задумчивую паузу, он посмотрел на психотерапевтку:

- Вы сможете что-то с этим сделать?

- Да, Том, фундаментальное чувство вины успешно прорабатывается.

- Хорошо, спасибо.

Доктор Фрей кивнула, принимая его ответ, и спросила:

- Том, мы можем продолжить?

- Не сегодня, - Том покачал головой. – Извините, но я сейчас не могу продолжать говорить о подвале, мне нужно подумать. Можно я пойду? – он встал и задвинул кресло к столу.

Мадам Фрей взглянула на часы – оставалось сорок минут до конца сессии, что уже время на выход из работы, так как с некоторыми работает метод обрыва, но в ситуации Тома его не следует использовать и нужно подводить его к окончанию сеанса, чтобы не бросить в поднятых сложных воспоминаниях и остром состоянии.

- Да, Том, иди, - сказала доктор. – Ты придёшь завтра?

- Да, приду.

Доктор Фрей проследила, как он отходит к двери, и окликнула:

- Том?

Том обернулся, и доктор сказала:

- Если тебе потребуется помощь, ты можешь запросить внеочередную встречу.

- Потому что я особенный?

Том усмехнулся лишь с бледной тенью весёлости. Он же с Оскаром, к нему должно быть особое отношение, иначе никак, иначе не бывало.

- Нет, - ответила доктор Фрей. – Это потому, что ты пациент нашей клиники. Ты находишься на сложном, остром этапе, и, если тебе понадобится помощь, чтобы справиться со своими чувствами, мне как специалисту важно оказать тебе поддержку.

Том кивнул, закусив губы. Сказал, что понял и будет иметь в виду, поблагодарил и покинул кабинет. На душе стало как-то... странно приятно, теплее. Обещание поддержки от той, кто действительно могла его понять и помочь, дало некое чувство уверенности. Ту самую поддержку, на которую мог опереться. Впервые он не был один на один со своими тяготами, которые и сам полностью не понимает. Хоть и не собирался просить дополнительной помощи, понимание, что он не один, что его поддержат, очень важно, пускай доктор Фрей делает это и не из личных побуждений, а потому, что такова её работа. Важно. Но ему нужно самому с собой побыть и разобраться. Это не недоверие, гордыня и переоценка своих сил, а внутренняя потребность. По крайней мере сегодня ему нужно так.

Остаток дня Том провёл в палате, не включал телевизор, не брал в руки телефон, тишина в кои-то веке не гнела – она не мешала проживанию мыслей. Только один раз он вышел прогуляться по коридорам. Удивительно, что, оставив обед в кабинете психотерапевтки, голод Том почувствовал лишь к ужину. Не вспоминал о пустоте в желудке, не ощущал. Том заказал ужин, поел в тишине, в которой нож и вилка громко звякали о тарелку, отдал посуду и принял таблетки, что принесла медсестра.

Оставшись в одиночестве, Том продолжил сидеть на кровати. Думал, всё время после возвращения в палату думал. О себе, о своей жизни, о своей жизни в преломлении того, что сегодня узнал. Эта информация заполняла в нём слепые пятна и проясняла многие моменты, но и порождала новые вопросы. Вопросы на удивление спокойные, только лишь тяжёлые почти неподъёмно.

Фундаментальное чувство вины...

Поиск одобрения...

Недостаточно хорош...

Почему он не может долго обижаться, всегда сдаёт назад и идёт на примирение первым. Почему он, зная, что самый лучший для человека, чувствует себя недостаточно хорошим, недостойным. Почему, вроде бы разобравшись в себе, снова и снова сталкивается с тем, что не знает, кто он и что ему делать без указаний извне. Потому что чувство вины, фонящее изнутри. Потому что с малых лет привык, что недостаточно хорош, не тот, и Оскар его пинал, и в семье оказался паршивой овцой. Потому что его нет, он недоделанный мальчик Том, которым не стал, потому что не мог стать. И вся жизнь под откос, по кривой дорожке, на которой то и дело ломает ноги.

Фундаментальное чувство вины...

Одобрение...

Недостаточно хорош...

Том стёр пролившуюся слезу. Быть может, он с Оскаром только из-за этой вины? Потому что нашёл в нём «нового папу», сильную, властную фигуру, которая может быть центром его мира и вокруг которой может строить свою жизнь. Потому что это единственная система отношений, которую знал и в которой умеет существовать на постоянной основе, и потому единственная комфортная, не выводящая из привычной зоны – перейти от папы к «другому папе». Так ведь и было, Том пошёл с Оскаром, сразу как потерял Феликса. Возможно, потому Том и не смог даже переспать с Себастьяном – потому что он значительно проще, с ним не получится быть всегда виноватым и недостаточно хорошим, а это выход из привычной зоны, о запределье которой не имеет никаких понятий. Оскар в этом плане идеален – любой и всегда будет до него недотягивать.

Сегодняшний разговор с психотерапевткой всё изменил. И это... не тревожило, Том испытывал какое-то другое чувство, непознанное. Остановить процесс непростого, часто болезненного самопознания и сбежать от терапии, сказав, что хочет оставить, как есть, закрыв глаза и уши, по-прежнему не хотелось. Он уже и не сможет сбежать, не сможет забыть, слова прозвучали и закрепились в голове, всё там меняя. Хотя, на самом деле, конечно же сможет. Том лучше всех умел забывать и откатываться назад. Но не хотел.

Нужно понять себя – ему нужно. Нужно разобраться в причинах и, если его любовь обусловлена не любовью, закончить эту историю. И нужно лечь спать, время уже.

Думал, что разобрался с собой, что победил и только сам решает, как ему жить. Не один год думал. Ха-ха. Призраки Феликса и мёртвого мальчика Тома по-прежнему довлеют над ним, определяя его жизнь. Как и чёрные тени тех зверей, которые изувечили его тело и разум. Только маскируются лучше.

Нужно ложиться спать. Если удастся быстро заснуть. Том почистил зубы, умылся на сон грядущий и, переодевшись в другие футболку и спортивные штаны - спать в трусах, как давно привык, сейчас не хотел, не чувствовал это комфортным – лёг, накрывшись одеялом, и погасил свет. Такая знакомая темнота... Но она не кромешная из-за проникающего через окно света природных светил да фонарей. Кромешная темнота была в другом месте.

Том закрыл глаза, выдыхая.

Его вина...

Его неутолимое желание одобрения...

Его неуверенность и отсутствие целостности...

Оскар, Феликс, звери-насильники...

Виноватая по-прежнему жертва...

Незаметно утянуло в сон.