Психо

Я не включу VPN,
Чтобы смотреть твои сториз.
Мой эпицентр проблем
Твои полуночные войсы.
Стали системой
Одни и те же вопросы,
И моё дуло направлено в воздух.

Nansi, Sidorov, Стреляй©

К Тому заходили доктора, медсёстры, предлагали помочь привести себя в порядок, позвать психотерапевта, пригласить доктора, который оценит его физическое состояние и окажет необходимую помощь. Том бессильным голосом отказывался от всего.

Спустя час после ухода Оскара Том перебрался обратно на кровать. Сидел в полумраке зачинающихся сумерек, обняв колени, не шевелился, когда медперсонал оставил попытки помочь и оставил его в покое. Не включал свет, сливался с воцаряющейся в палате, так похожей на обычную комфортабельную спальню – фишка клиники, серостью, растворялся в ней бестелесной сущностью. Том ничего больше не понимал. Оскар ушёл, оставив его с болью и кровью, и время застыло. Стыло. Том стыл на ледяных ветрах, словно затерянный в холодных водах Атлантики. Физически замерзал изнутри наружу.

Том перевёл взгляд на закрытую, но не запертую дверь. Не знал, что думать. Не знал, чего ждать. Не знал, на что уповать. Ни на что не уповал. Потерялся. Сорвался, но не в свободное падение, а в вакуум. Это не невыносимость подвешенного состояния, а ничего. Ничего, холод внутри и снаружи, отсутствие чего-либо, за что можно держаться. Думал, что их отношения на дне пропасти, поднимал шипы от несправедливости. Пропасти больше нет, её своды поглотила темнота, она поглотила и небо над головой, потому ориентиров нет. Шипы обломались в падении, оставив с уязвимостью открытых ран, голого мяса. Обнажённого, беззащитного всего. Ни перед кем. Перед пустотой, дышащей в губы принудительным искусственным дыханием, уничтожая, разбирая на молекулы, чтобы следа от человека не осталось. Раствориться в воздухе – будущее.

Что между ними теперь?

На сетчатке запекся клеймом момент, как Оскар уходит не оглянувшись. Как будто ему теперь всё равно. Как будто не вернётся, поскольку не к чему и не к кому возвращаться. Так уходят, чтобы не вернуться. Физически не больно, совсем не болят пострадавшие места. Душа – тоже не болит – цепенеет и боится пропасть, ей самой не спастись. Глупость все те шипы и вздорные слова. Чего добился? Разбил и разбился, обронил то, что дороже золота, жизни и мира. Том больше не чувствовал в руках и от сердца нити нерушимой связи. И сердце еле билось, уходя в анабиоз.

Оскар... Имя печатью на безмолвных губах.

Неужели конец? А крови зачем бежать по венам, если да?

Что теперь? Завтра, через неделю?..

Том должен понять хоть что-то. Иначе не может. Иначе к утру замёрзнет насмерть, и никакой климат-контроль в палате не спасёт. Том встал с кровати, ступая по полу босыми ногами, открыл дверь в коридор, обливший светом, и отправился на поиски доктора. Найдя женщину, которая приходила к нему, наверное, его лечащую врача, попросил отпустить его из клиники.

Доктор пребывала в замешательстве сомнений, что Тома можно отпускать в таком виде и таком состоянии. Если с ним что-то случится, им же головы снимут с плеч и начнут с неё.

- Пожалуйста, позвольте мне уехать, - повторил Том, умоляюще глядя в глаза колеблющейся женщине. – Обещаю, что утром я вернусь, но сейчас мне нужно уйти.

Скрепя сердце доктор дала согласие, которого Том мог и не спрашивать. Здесь никого не держали насильно, такова политика клиники – пациенты приходили сами и проходили лечение за большие деньги. Они не психиатрическая больница для тяжелобольных, а скорее клиника неврозов расширенного профиля, где клиент всегда прав.

Глядя вслед удаляющему Тому, доктор думала, что, возможно, совершила огромную ошибку. Но и отказ с удержанием против воли был бы ошибкой. Предупредить Шулеймана, что Том покинул клинику? Нет, он о том не просил, а уведомление о перемещениях пациента не входило в список обязательных действий, если пациент находится в адекватном состоянии. Том плох, но адекватен. Доктор очень надеялась, что не ошиблась насчёт его состояния.

Что, если Том пойдёт сейчас непонятно куда и под машину попадёт? Бросится? Доктор остановила себя в накручивании тревоги. Сейчас Том вызовет такси и поедет домой или куда ему ещё надо, а утром вернётся.

При себе Том не имел ни телефона, ни денег, ни верхней одежды, ни обуви, хотя бы тапочек. Оскар ничего не успел привезти, а о том, что можно заказать вещи в клинике Том не знал, имелась у них и такая услуга – специальные работники ехали по бутикам и тщательно подбирали вещи согласно пожеланиям пациента, а потом и стоимость покупок, и оплату услуги включали в итоговый счёт. Выйдя за территорию клиники, Том отошёл подальше и остановился, блуждая взглядом по темноте. Смерклось уже.

Том долго стоял у обочины, понимая, что ничего не имеет, чтобы вызвать транспорт, и машины тут проезжают редко, и такси ни одного не видать. Как и положено престижной клинике, эта находилась не в городе, а за его чертой, где тишина и умиротворяющая красота природы. Чем он будет платить за такси? Рисковать попутками не следует, да и кто повезёт за бесплатно?

Холодно. Особенно босым ногам на голом асфальте. Но это ничего. Том переступал с ноги на ногу. И пошёл вперёд вдоль обочины. Выйдет на более оживлённую дорогу, на трассу, и поймает машину. Если нет, пешком пойдёт. Главное, не перепутать, в какую сторону идти. Не перепутает. Огни там, значит, и город там.

Том остановился на т-образном перекрёстке, где второстепенная дорога вливается в главную, и щурился на далёкий свет Ниццы. И двинулся дальше на этот ориентир, поддерживаемый желанием непременно достичь цели. Не больно. Не холодно. Поближе к городу повезло, не сразу, но это неважно.

Удивительно, что в таком виде таксист вообще согласился его взять – избитого, одетого в домашние спортивные штаны и футболку в нетёплом начале весны, ещё и без денег, а лишь с обещанием оплаты. Том не видел себя, но догадывался, что выглядит не лучшим образом. Потому и не смотрел в зеркало. Неважно. Всё сейчас неважно, кроме одного.

Поздний звонок в дверь не порадовал и озадачил. Кого ещё принесло без предупреждения? Шулейман подумать не мог, что принесло Тома. Не сейчас, не при всех обстоятельствах. Но, открыв дверь и увидев его, не удивился, отстранённо понял, что это было закономерно – с неотвратимостью рока – и потому ожидаемо. Перед ним за порогом стоял Том, которого он сегодня избил, с которым мысленно почти попрощался, поскольку обоим так будет лучше. Собственной неожидаемой персоной, как явление - без куртки и без обуви, с заплывшим правым глазом, утонувшим в синевато-фиолетовом фингале. Стоял и смотрел здоровым глазом.

- Там такси ждёт... - Том заговорил первым, неуверенным голосом, указав себе за спину. – Заплатить нужно.

Оскар молча достал из бумажника сотню – купюр меньшего номинала он не носил - и бросил на тумбу. Унизительный жест. Том проглотил, только взгляд потупил. Забрал деньги и побежал к таксисту, по лестнице, пешком с двадцать первого этажа. Эта привычка в нём неискоренима. Хоть обратно поднялся лифтом, наверное – Оскар не видел, не ждал Тома на пороге и дверь закрыл, но не защёлкнул замок. Осторожный стук, за которым Том заглянул, зашёл полностью, прикрыв за собой дверь.

- Я пьяный, - предупредил Шулейман.

Бутылку он не допил, но на дне оставалось немного. Том качнул головой:

- Ничего.

Недосказанность, невысказанность столь сильна, столь ощутима в воздухе, что её можно ножом резать. Том хотел её разрушить. Том хотел... Много чего хотел. Но всё может быть только после первого шага, если там, за ним, что-то есть, хоть что-то, за что можно ухватиться и вытянуть.

- Зачем ты приехал? – сухо спросил Оскар со скрещенными на груди руками.

- Хотел тебя увидеть... - бесхитростно честно ответил Том.

Начало правды, из которого вытекает всё остальное, чего не будет без главного, основополагающего, этого «увидеть».

- Я думал, ты на меня сегодня насмотрелся достаточно, - сказал Шулейман. – Нет, не насмотрелся. Мило, - хмыкнул.

Том открыл рот, но Оскар перебил, сам продолжил говорить:

- Том, ты понимаешь, что происходит? Я к тебе по-хорошему – ты нос от меня воротишь. Я тебя избил – ты за мной бегаешь. Ты, блять, ночью ко мне через весь город приехал, сбежав из клиники. Что с тобой не так? – Оскар развёл кистями рук.

- Я хотел тебя увидеть... - повторил Том, полагая, что это весомая причина.

Для него – самая весомая. Для него оставаться там, в клинике, одному, ничего не зная, не понимая – смерть. Он просто хотел увидеть и понять. Понять, что они по-прежнему есть друг у друга.

- Увидел – и? – произнёс Шулейман.

- И... - Том боролся с собой, но всё равно взгляд опускал. – Я хотел узнать, вместе ли мы. Между нами ведь ничего не изменилось? – посмотрел на Оскара с надеждой.

- Не изменилось? – переспросил Шулейман, глядя на Тома даже с интересом.

Сколько ни знал Тома, сколько ни узнавал новых граней его чудинок [на всю голову], а всё равно Том сохранял способность удивлять. Да так, что внимание цеплял в любом состоянии и пробуждал исследовательский интерес к этому эксклюзивному, непостижимому экземпляру. В музей бы его под стекло, этот уникальный экспонат.

- Ты вытер о мои чувства ноги – ничего не изменилось. Я избил тебя до кровавых соплей – ничего не изменилось, - иронизировал Оскар. – Да, конечно, ничего не изменилось. Ах, прости, я забыл, что ты не прямые смыслы не понимаешь – нет, не всё по-прежнему.

- Подумаешь, избил, - Том покачал головой. – Было и забыли. Я тоже тебя побил, когда узнал правду. Просто ты сильнее, поэтому мне сильнее досталось. Раз ты это сделал, значит, я заслужил.

- Прям так, да? – Шулейман сощурился на Тома. - Ты заметил закономерность? Я, к сожалению, только сейчас её осознал. Ты же реально шёлковый становишься, только когда я к тебе, как к грязи отношусь, ты ко мне тогда и тянешься, и на всё готов, чтобы остаться рядом. Причём ты не боишься, не страх тебя делает из выёбистого нормальным, тут в чём-то другом дело. Тебе нравится? - спросил с эмоциями, не скрывая своего раздражённого настроя, и тут же утвердил. – Тебе нравится, иного объяснения я не нахожу. Вот только мне это садо-мазо без правил по жизни не упёрлось, - Оскар взмахнул руками и перекрестил их перед собой.

Сердце оборвалось в холод.

- Оскар, не бросай меня... - во взгляде Тома неверие, переходящее в дрожащее отчаяние. – Ты ведь не бросишь? Это не конец? Это же ерунда.

«Для меня нет» хотел сказать Оскар. Сказать о том, что задолбался, не вывозит эти хаотичные качели без единой понятной, устойчивой переменной.

- Я всё понял, я больше так не буду, - закончил Том.

- Что ты понял? – вопрос и пристальный взгляд от Шулеймана.

- Что...

Том даже не смог предположить, не думал, что придётся это делать.

Настолько пиздец, что смешно. Абсурдность вышла на новый уровень. Что и следовало доказать – Том даже не понял, что сделал не так и чем заработал побои. Хотя нет, не следовало – Оскар не ожидал, что случай Тома настолько запущенный. Сколько ж можно удивляться им? Он на самом деле, что ли, дебильный? А разве это новость? С самого начала знал, что у Тома прибабах на всю голову, не может он быть нормальным, не получается – с одной стороны выравнивается в норму, так с другой вылазит перекос. Можно ли обвинять его в этом? Нет. Как говорится – видел, на ком женился. Оскар сам забыл об особенностях Тома, списав их на несущественный фактор, начал мерить его рамками нормы и пытаться сделать из них «эталонную пару».

- Что я не должен тебя раздражать? – всё же вытужил Том версию, в которую, по тону понятно, сам не очень-то верил.

Ему и не важна причина. Для него всё просто – причина-следствие – ситуация завершена. Заслужил чем-то – получил.

Сказать ему? Зачем? В таком состоянии Том на всё готов, во всех грехах покается, со всем согласится, даст зароки-клятвы, а потом волна отхлынет, его отщелкнет обратно и опять – Оскар, мне плохо, сделай что-нибудь. Этот материал уже не единожды пройден. Завести серьёзный разговор сейчас – значит понадеяться по его обманчиво положительным итогам и в будущем разочароваться. Промолчишь – сбережёшь нервы. Как известно, не имея ожиданий – не разочаруешься.

Но кое в чём Том всё-таки виноват, продолжил Шулейман прерванную Томом мысль, и, оставив без комментария его слова, заметил:

- Гениальное у тебя согласие лечиться, а главное, долгоиграющее какое. Сутки в клинике, и ты уже сбежал.

- Я не сбежал, - возразил Том. – Я вернусь и продолжу лечение. Просто я хотел увидеть тебя... поговорить.

- Тебе ж не нравится разговаривать? – не удержался Оскар от поддёвки, но всклокоченные эмоции внутри успокаивались, и затем поднял ладонь. – Молчи. Я уже всё слышал.

Том мялся перед ним, бесконечно виноватый, потерянный, смотрящий на него, как на воплощение надежды. Как на божество, от милости которого зависит его существование.

Что с ним не так? Известно что, надо лишь не обманываться и не забываться. Том мазохист, причём в извращённой форме. У Тома в голове такое, что никаким научным умом не объять.

Надо ли это ему, Оскару? Надо ответить себе на данный вопрос, все остальные побочные. Если ответит, во всех остальных отпадёт надобность. Папа прав – он либо расстаётся с Томом, либо его всё устраивает. Оскар подошёл к мысли о расставании, нащупал жизнь после, но сейчас, вдумываясь в идею расхода, смотрел на Тома, и эта мысль веяла унынием. Тоскливо жить в мире, где Том есть, но больше не с ним, живёт какой-то своей отдельной жизнью, ошибается, побеждает, ищет себя и любовь.

Том – это пиздец. Но это его пиздец, родной. И дело не в ответственности, которую взял за него и не может сложить, а в том, что с ним лучше, чем без него. Таков самый главный критерий. Катастрофы – явление временное, а счастье не забывается. Не жди от Тома ничего – и всё хорошее от него будет праздником, а всё плохое – лишь одной из множества ситуаций. Отличная философия. И ещё – строя планы, можно упустить настоящую жизнь, ту, которая происходит сейчас. Прямо сейчас. Сейчас Том нуждается в поддержке. Сейчас они на распутье, в упадке, но по-прежнему есть друг у друга. По-прежнему друг другу нужны.

Решение принято. Ставки сделаны. Ставок нет.

Шулейман выдохнул, отпуская раздражение, в котором отпал смысл, оно лишилось почвы и топлива. Внутри вдруг стало покойно. Демоны распущены. Оскар обвёл взглядом Тома. Мощнейшее дежа-вю, посетившее, ещё когда открыл ему дверь, но с опоздавшим осознанием, поскольку в ту минуту не до того было. Их история окончательно зациклилась и пошла по кругу на сверхускоренной перемотке. Сегодня утром клиника, Том на больничной постели и Оскар на её краю. Вечером Том на его пороге, одетый не по погоде и босой. Такими темпами через три дня будет предложение, через четыре свадьба, а к концу недели Джерри и развод с разбегом. Но мысли о тёмной предопределённости их пути подвинули другие. Они не обязательно снова разобьются, разбив лбы на тех же граблях, история никогда не повторяется со стопроцентной идентичностью. Это – шанс переиграть их историю.

- Ты прям так ко мне приехал, в футболке и босиком? – спросил Оскар, глядя на босые, испачканные ступни Тома, и поднял взгляд к его лицу.

- Я сначала шёл пешком, - Том пожал плечами, - почти до города.

Брови Шулеймана взметнулись вверх в выражении удивления. Том не меньше пяти километров шёл пешком в холод, стирая ноги об асфальт, и бровью не повёл. Как будто для него это нормально. Это... Вот что с ним делать? Как его понять? Тома нужно любить. Иначе и не получается. Он же невозможный, неправильный насквозь, с такими странностями, что то в дурку его надо, то хочется стискивать в объятиях, плавясь от умиления. Кто бы ещё мог до такого додуматься, что Том просто взял и сделал?

- Ты ненормальный, какой же ты дурной. На улице март, а ты раздетый ходишь, ты ж от переохлаждения запросто заболеваешь, - поругал его Оскар.

- Это в Хельсинки было холодно, а тут ерунда, - Том отмахнулся немного шутливо, но от того не менее серьёзно

Подумаешь – пройти несколько километров босиком в снижающуюся к ночи слабо плюсовую температуру. В Финляндии в глубокий снежный минус было тяжело, но всё равно дошёл до своей цели, причём проведя на улице куда больше времени. В своём поступке Том совсем не видел подвига. После слов улыбнулся осторожно, опасаясь, что ошибся, почувствовав потепление от Оскара.

- Так у меня есть личный прекрасный рыцарь, который всё преодолеет на пути к своей цели? – ухмыляясь, Шулейман сощурился на Тома.

Том улыбнулся шире. Теперь точно – не ошибся, не кажется. Пропасть между ними затягивается, как глубокая рана – медленно, с болью, но затягивается, чтобы принести исцеление и облегчение.

- Но ты так больше не делай, - следом наказал Оскар Тому, строго потрясая пальцем в воздухе.

- Не могу обещать, - с лёгкой игривостью ответил Том.

Шагнул к Оскару, потому что очень хотелось ближе, почувствовать под ногами свежую почву на месте пропасти. Но остановился, объятый сомнениями, как сворой тёмных сущностей, мелких и кусачих. Потупил взгляд, прикусив изнутри губу. Том готов был всё простить и забыть. Ему и не требовалось прощать, потому что не обиделся ни на миг. Но помнил. И ему оставалось некоторое непонятно. Важное.

- Оскар, то, что ты говорил, это правда? – негромко спросил Том и исподволь посмотрел на него.

- Смотря о чём ты спрашиваешь.

Шулейман не спешил объяснять и опровергать всё. Пусть Том задаст конкретный вопрос.

- О том, что... - Тому тяжело, неприятно до сжимающихся внутренностей об этом говорить, думать об этом, но должен знать. – Что ты бросишь меня, если я потеряю привлекательность, и что я никому не буду нужен без молодости и внешности.

Это его глубокие комплексы. Его боль, которую Оскар годами обласкивал, успокаивая. А тут... Том считал себя привлекательным, научился, прозрел, но сам о себе так думал – что, кроме смазливого лица и согласного тела, мало чем может увлечь. Потому не столь больно, как могло быть – это всего лишь подтверждение его собственных мыслей – и опровержение того приятного и льстивого, что Оскар говорил ранее, когда между ними были хорошие отношения.

Никому не нужен без молодости и внешности... Молодость у него уже на исходе, внешность уйдёт следом. Быть ему несчастным тридцатилетним не пойми кем, кому своё единственное амплуа уже не по возрасту, если не хочет быть смешным и отвратительным, а другого нет, ничего другого не может предложить миру.

- Это неправда, - сказал Оскар. – Я был очень зол на тебя и, хорошо зная твои наиболее уязвимые места, бил по ним, чтобы больнее.

Поверил ли Том? Вроде бы... Но легче не стало, ничего внутри не изменилось.

- В порыве гнева люди говорят правду, - произнёс Том без толики упрёка и намёка на желание поругаться.

Просто констатация факта с принятием, что такова истина. Оскар не виноват, что Том такой никудышный, ускользающая пустышка, он просто в кой-то веке не сдержался и высказал правду в лицо.

- Иногда люди в состоянии гнева сохраняют способность продумывать свои ходы и говорят то, что нанесёт наибольший урон оппоненту, - ответил Шулейман. – Я говорил то, что причинит тебе боль – потому что ты этого, жёсткости, хотел – да, потому что твои слова причинили мне боль – да. Потом, когда бил тебя, я уже не думал, я сорвался, о чём жалею.

Не стал распинаться в словах, что Том красивый, любимый. Самый лучший. Не захотел сейчас. Том это и так знает, и так слышал не раз. Только правда, без лишних эмоций и размазанности сожалений. Оскар не скрывал эмоций, не давил себя, чтобы быть кремнём. Он жалел о содеянном, но его сожаление ровное – не страдание, а урок на будущее.

Оскар знал – просто не будет. Даже в этом относительно безобидном вопросе – в загонах Тома по поводу возраста и привлекательности – не будет. Но, видимо, ему и не нужно просто, раз его упорно влечёт задача с тысячей звёздочек.

Тома бы больше успокоили и усладили комплименты, желательно, с физическим контактом, с объятиями, в которых чувствует себя нужным, любимым, укрытым тёплыми, надёжными крыльями от всего мира. Не считал, что Оскар сейчас лжёт, но иначе думать о себе Том не стал.

Помявшись на месте, Том сделал шаг вперёд, ещё шаг, ближе, остановился. Боязно. Между ними ведь по-прежнему тонкий лёд, который может разрушить неосторожное, поспешное движение. Не решившись подойди совсем близко, быть инициатором контакта, Том медленно поднял руку, протянул Оскару ладонью вверх, предлагая прикоснуться.

Шулейман усмехнулся, поведя подбородком, и раскрыл руки:

- Иди уже сюда.

Сам притянул Тома к себе, когда тот шагнул ближе, заключил в объятия, опутав руками, коснулся губами его укрытого волосами виска. Случайно. Неосознанно. Том такой тихий в его руках, уютный, как спящий котёнок. Хоть не холодный, согрелся уже – Оскар проверил, проведя ладонью по руке Тома до плеча, потёр, поскольку кожа не такая тёплая, как хотелось бы. Это запрограммированный в голове инстинкт: позаботиться о Томе, если он замёрз – согреть, если он болеет – вылечить. Кем запрограммированный? Никем, собственной потребностью это делать. Даже когда не в настроении, даже когда зол на него, даже когда раздражён, что с Томом опять что-то стряслось. Не просто общая потребность о ком-то заботиться, Оскар неправильно заявил о наличии у себя таковой, поскольку ни до, ни после Тома у него не возникало желания кого-то спасать, иначе бы был завидным благотворителем, пропадающим в поездках по странам третьего мира, помогая неимущим и больным, и усыновил полтора десятка обездоленных детей. Но нет, никогда не хотелось помочь тем, кому повезло меньше, даже когда своими глазами их видел. Только с Томом откуда-то из глубины пробуждалось желание заботиться. Ещё с Терри, но Терри не нуждался в спасении, его нужно лишь поддерживать на пути развития.

Том пошевелился в его руках, отстранился, заглядывая в глаза. Вспомнил, кольнуло, закрыл ладонью подбитый глаз, который выглядел очень некрасиво, а не хотелось, чтобы Оскар видел у него такое неэстетичное. Шулейман опустил его руку:

- Я уже видел.

Том прикусил изнутри губу, опустил взгляд, давя в себе желание снова вскинуть руку и прикрыть своё уродство. Подался обратно ближе, почти вплотную. Так мучительно нужно близко. Мучительно шатко. Дрожью дыхания. Хотелось поцеловать. Губы разомкнулись и сомкнулись снова. Ресницы опустились, скрывая взгляд, который Том едва успел поднять к лицу Оскара.

Шулейман видел желание Тома, но не откликался. Целовать его в разбитые губы – такая себе идея. И вообще – пусть помучается. Теперь это желание беззлобное.

- А мы... А мы можем...?

Показать ему всегда легче, чем сказать. Том пальцами провёл вниз по боку Оскара, по бедру, намекая на интим. Это поможет закрепить успех мира. Поможет им снова почувствовать друг друга.

- Не думаю, что у меня сегодня что-то получится, - Шулейман остановил руку Тома и убрал от себя.

- Понимаю, что я ужасно выгляжу, - Том вновь спрятался за ресницами и взял Оскара за руку. - Но я могу быть спиной к тебе и не оборачиваться...

- Причём тут твоё лицо?

- Как же... Я непривлекательно выгляжу и не возбуждаю тебя.

Хотелось бы думать, что Том прикалывается, но Оскар понимал, что нет. И это прикалывало. Не получалось раздражаться на Тома за то, что он такой тупенький, непонятно какими путями мыслит.

- Потенция зависит от множества факторов, а не только от того, привлекателен или нет партнёр, - подсказал Шулейман, наблюдая ситуативный эксперимент – поймёт Том или не поймёт?

В глазах Тома удивление, он хлопнул ресницами.

- У тебя проблемы? – Том посмотрел Оскару вниз.

- Нет у меня проблем, - Шулейман поддел Тома за подбородок, возвращая его взгляд на место, к лицу. – Я просто сейчас не хочу – не хочу даже начинать. Только секса нам сегодня не хватало.

- Да, не хватает, - согласился Том, совершенно не поняв выраженный интонационно посыл Оскара.

Маленький эксперимент скатился в сторону истерической абсурдности.

- Ну, блин, - воскликнул Шулейман, улыбаясь, - меня напрягает, что в нашей паре ты меня домогаешься. Как получилось, что мы ролями поменялись?

Он не притворялся, что возмущается серьёзно, усмехался. Как тут не развеселиться, когда Том такие поводы даёт. Но по лицу Тома видно – юмора он не понял и готов начать загоняться.

- Я не буду сейчас с тобой заниматься сексом, потому что не буду, - иначе, без шуток объяснил Оскар. – Не в тему он.

- Но...

- Нет, - перебил Шулейман. – Я сказал – нет.

С твёрдым «нет» Оскара Том не спорил, такой тон он хорошо понимал. Потупил взгляд в замешательстве.

- Тебе надо вернуться в клинику, - сказал Оскар, подводя нежданный визит к завершению.

Том несмело, но очень просительно вскинул к нему взгляд:

- Можно я останусь на ночь? Я утром уеду, обещаю. Но можно мне переночевать здесь, с тобой?

Не хотел обратно в одиночество и холод неопределённости, который непременно вернётся. Хотел напитаться теплом, напитаться близостью, чтобы хватило на нормальное нахождение в стенах палаты.

- Нет, ты вернёшься в клинику сегодня, - непреклонно отказал Шулейман и достал из шкафчика обувь.

- Оскар, пожалуйста... - Том смотрел на него умоляюще, заломив руки внизу живота.

Поставив ботинки, Шулейман развернулся к Тому:

- Если ты останешься на ночь, утром ты захочешь остаться на день, потом ещё... Догадываешься, о чём я? Болото это, которое засосёт. Ещё, если мы ночью останемся в одной кровати, ты меня на секс провоцировать будешь, а я ж могу не удержаться. Ты решишь, что раз мы потрахались, то всё уже нормально, и утром будешь удивляться и недоумевать, зачем тебе возвращаться к лечению, если мы разрешили разногласия. Поэтому ты вернёшься туда, где должен быть, и никаких поблажек.

Том сник, понурил голову. Подождав немного, Оскар скрестил руки на груди и предложил:

- Может, вещи соберёшь, какие тебе нужны в клинике, раз уж ты здесь?

- Да, хорошая идея, - немного скомкано согласился Том.

Вместе они прошли в спальню. Том положил на пол раскрытую дорожную сумку, открыл шкаф, выбирая подходящую для клиники одежду. Грустно это – собственными руками собирать вещи, чтобы уехать на неопределённый срок, быть в клинике большую часть времени в одиночестве, а Оскар останется здесь, в своей жизни. Том долго наполнял сумку, он и не знал, что ему может пригодиться, потому брал наиболее удобную одежду – и пару свитеров на всякий случай.

Наконец Том застегнул молнию, окинул взглядом комнату и, беззвучно вздохнув, взял сумку и пошёл на выход.

- Ты босиком ехать собрался? – одёргивая его, осведомился Шулейман.

От грусти Том реагировал медленно. Не дожидаясь от него действий, Шулейман достал Томины утеплённые кроссовки и опустился перед ним на корточки. Чёрт. Автоматически это действие получилось – позаботиться так, что почти встать перед ним на колени. Ладно, переигрывать ситуацию глупо. В таком положении тоже можно быть главным.

- Чего стоишь? – Шулейман поднял взгляд к лицу Тома. – Ногу давай.

Том безропотно послушался. Придерживая его ногу за щиколотку, Оскар скользнул взглядом по ступне:

- Грязные. Чего ты такой чумазый, а? – бурчал Шулейман, вытянул из упаковки влажную салфетку и обтёр Тому ногу, прежде чем надеть кроссовку.

Балансируя на одной ноге, Том смотрел на него с ощущением замирания сердца. Думал – больше чувствовал – что неправильно это, что Оскар перед ним опущенный. Том тоже присел на корточки, идя за желанием помочь, принять участие, сравняться, и занялся своей второй ногой. Тепло, признательно, нежно улыбнулся губами, посмотрев на Оскара, и тронул его за руку, прежде чем завязать шнурки.

Куртку Том тоже только с подачи и физическим участием Оскара надел, сам о ней не вспомнил. Шулейман застегнул молнию его куртки до верха, ловя стойкое сходство с тем, как помогает Терри одеться перед выходом из дома. Забавно, когда с ребёнком и с партнёром действия одинаковые.

Шулейман вызвал такси и спустился с Томом, чтобы проконтролировать, что он точно сядет в машину и благополучно уедет. Но что-то не срослось. Не смог отправить Тома в клинику одного. Щедро заплатив таксисту за вызов и ожидание, Оскар отпустил его, вернулся в квартиру за ключами и снял машину с сигнализации:

- Садись.

В клинике Шулейман сопроводил Тома до палаты, передал его в руки медикам и выловил главную ответственную за Тома доктора. У него к ней имелся личный разговор.

- Как это понимать?! – не стесняясь, выговаривал Оскар доктора за проступок. – Вы отпустили из клиники пациента, у которого чуть более суток назад был тяжёлый нервный срыв. Отпустили одного, в ночь, раздетого, босого, без телефона и денег. Вы тут все охренели? У вас психиатрическая клиника или курорт?

- Месье Шулейман, политика нашего заведения не позволяет удерживать пациентов против воли, - попыталась оправдаться доктор. – Я заключила, что Том в адекватном состоянии, потому удовлетворила его просьбу уйти и не уведомила вас о том, что он покинул клинику.

- Заключили, значит? – Оскар сощурился на неё. – У вас в глазах уникальный сканер, позволяющий за пару минут безошибочно определить психическое состояние человека? Или вам знаний недостаёт для понимания, что неадекватный человек далеко не всегда выглядит таковым?

- Месье Шулейман...

Шулейман жестом показал доктору закрыть рот и сказал:

- Будь Том десять раз адекватен, вы отпустили его в ночь одного после нервного срыва, чем потенциально подвергли опасности. Это ваша преступная халатность.

- Месье...

- Вы меня не перебивайте, я этого не люблю, - доходчиво осадил Оскар доктора, которая ещё дёргалась, пыталась как-то сгладить ситуацию. – Извинения оставьте при себе, они меня не интересуют. На первый раз прощаю вам проступок. Но впредь – забывайте о своих либеральных порядках и следите за Томом как следует, он пациент и не может взять и покинуть клинику, когда ему вздумается. Если подобное повторится... - Шулейман выдержал нагнетающую паузу, подбирая наиболее внушительные слова, и ограничился одним. – Накажу. И начинайте уже нормально лечить Тома, более серьёзные препараты ему выпишите. Что-то ваша терапия не помогает, вторые сутки пошли, а ничего не изменилось, - добавил вдогонку.

Развернулся и пошёл прочь, оставив обтекающую доктора обдумывать полученную информацию. Ох уж ему эти либералы с поцелуями пациентов в попу. Психиатрия должна быть строгой, иначе она не работает. Если пациент может уйти в любой момент, ценность лечения стремится к нулю. Это попирает один из основополагающих постулатов психиатрии – больной не признаёт себя таковым.

Ему куда ближе порядки центра, где шаг влево, шаг вправо – расстрел на месте и перемещения под конвоем. Шулейман мысленно усмехнулся, вспоминая, какое на самом деле в центре лечение. Или дело не в учреждении, а в нём?

В любом случае – здешние либералы выбесили. Но ничего, он наведёт здесь шороху и тонус всем устроит. А Тому об этом знать не нужно, пусть и дальше думает, что волен уйти в любой момент и никто его держать не станет. Пусть осторожно за ним следят.

Том вышел из палаты, когда Шулейман проходил мимо – как поджидал. Как почувствовал.

- Оскар, останься со мной на ночь, - просил Том, за руку утягивая Оскара за собой в палату.

- Нет. Я сейчас уеду домой, ты останешься, - ответил отказом Шулейман, но шёл за ним и руку не отбирал.

- Оскар, пожалуйста... Одну ночь.

- Зачем?

- Просто так. Я хочу быть с тобой.

Спустя пару минут спора Шулейман начал колебаться, допустил мысль, что, может, вправду остаться, так будет лучше? Хуже точно не будет. Ничем его ночёвка с Томом не может навредить. До конца он не определился, но, присев на край кровати, на всякий случай набрал папу.

- Папа, ты можешь остаться у меня на ночь?

- Конечно, - незамедлительно с энтузиазмом согласился Пальтиэль и, помешкав, уточнил: - Можно спрашивать?

- Можно, - вздохнул Оскар.

- Ты опять не дома?

- Нет.

- Где ты?

- В психиатрической клинике.

В трубке недолгое молчание и следом осторожный вопрос Пальтиэля:

- В качестве посетителя?

- Пока что да. Но я не зарекаюсь, - усмехнулся Оскар.

Том по кровати подполз к нему, обнял со спины за шею и поцеловал в щёку. Потревоженные разбитые губы не тронула боль, не посмела. У него анестезия любовью и многими гранями этого великолепного чувства, требующими чувствовать человека, к которому сердце рвётся, льнёт.

- Я люблю тебя за то, что ты над всем умеешь смеяться, - проговорил Том, когда Оскар завершил вызов, и снова коснулся губами его щеки.

- Шикарная мы пара, - усмехнулся Шулейман, качая головой. – Ты мне мозг и душу выклевал, я тебя избил, и в завершении вечера мы оба ночуем в психушке. Цирк уехал, клоуны остались и переквалифицировались в психбольных.

Том отстранился, пытаясь осмыслить, что означают слова Оскара: хорошее, плохое? Остановился на среднем варианте. Поправился по своему предшествующему высказыванию

- Оскар, я всё в тебе люблю и то, что ты ко всему можешь относиться с юмором, в том числе. Это одно из того, что делает тебя особенным.

- Ладно, не распинайся, я понял, - лениво остановил его Шулейман. – Ты заполошный, я пофигист, и если я перестану быть таковым, то баланс нарушится, и всё полетит к чертям.

- Нет, ты можешь быть любым, - сказал Том, потянулся к нему, буквально льнул. – Будь собой.

Том поднял голову, ровняясь с лицом Оскара, и подался к его губам. Шулейман отклонился назад.

- Что ты делаешь? Что с тобой не так?! – вопросил Оскар. – Понимаю, что это риторический вопрос, но мне реально интересно. Как в твоей голове сегодняшний день уживается с сексом в конце? И как ты собираешься целоваться разбитыми губами?

Том пожал плечами:

- Мне не больно.

- Понятно, - Шулейман цокнул языком. – Понятно, что ничего не понятно, но это, в принципе, не новость. И на всякий случай, чтобы ты не тратил силы на попытки – здесь мы заниматься сексом тоже не будем.

- Хорошо, - согласился Том, - давай просто ляжем спать.

- Да, ты ложись, а я поеду, - Оскар встал.

- Оскар...

- Не упрашивай. Ложись спать. Я приеду через три дня. И покажись телесному доктору, пусть оценит твоё состояние, не пострадал ли у тебя мозг, будет ли функционировать глаз. Не круто сначала калечить, потом лечить, в данном случае отправлять лечиться, но как есть.

***

Три дня Том ждал, с надеждой смотрел в окно – и послушно лечился, безропотно принимал медикаменты, которые ему приносили, не спрашивая, что за таблетки. Но один препарат он всё-таки выделил, заострил на нём внимание. Тому прописали анксиолитики, пока что экспериментально, эпизодически – и Том так расслабился. Сонливости, усталости, апатии таблетка не вызывала, разум оставался незамутнённым, но общий эффект воздействия – высший балл. Настоящий кайф, только без изменения сознания. Тома посетили опасения, как бы не подсесть. Поскольку в его градации удовольствий эти таблетки подвинули на второе место травку, эффект от которой Тому очень и очень нравился, и заняли почётное первое место по степени кайфа. Тут очень просто привязаться к употреблению. Тем более травка – наркотик, вредно, что останавливает, а это медицинский препарат, лекарство.

Том смотрел в потолок, впервые испытывая такое физическое и моральное довольство от того, что просто лежит на кровати. Тело как будто заново родилось, очистилось от всех зажимов, очистился и разум от тревог и тягостей. Том улыбнулся, потянулся и сложил руки над головой. Если на препарате жить, это же каждый день будет раем... Нет, нельзя, это тот же наркотик, превращающий в другого человека, умиротворённого и блаженствующего. Надо будет отказаться от приёма, чтобы не рисковать обзавестись зависимостью, свести приём к минимуму. А пока можно наслаждаться. Хорошо-то как...

Может, можно не отказываться? Доктора же знают, что делают.

Он себя знает лучше.

Пальтиэль остался погостить у сына с внуком на неопределённый срок, о чём его сам Оскар попросил, рассудив, что ему нужно будет отлучаться из дома с неизвестной частотой и на неизвестное время, и будет лучше, если Терри будет оставаться не только с Грегори, но и с ещё одним близким человеком. Червячки сомнений грызли – грызли червячки ревности. Шулейман не хотел, чтобы Терри чаще проводил время с его папой, привык, полюбил его больше, и он, Оскар, потерял свой авторитет в глазах мальчика. Но идти на поводу у своего «я должен быть главным и особенным» было бы верхом эгоизма. Потому Оскар отрефлексировал свои опасения и поступил так, как будет лучше для Терри. Только бы «дедуля» не разбаловал его, это для Терри лучше не будет. Но этот вопрос взрослые должны обсуждать между собой. Оскар и обсудил – попросил папу быть более сдержанным, рациональным и не скупать всё, что Терри упоминает. Ответ не удивил, поскольку этот разговор заводился отнюдь не в первый раз – не мог Пальтиэль отказывать своему любимому мальчику.

- Папа, - Оскар пальцем пригрозил отцу, - будешь портить мне ребёнка – отлучу.

- Ты излишне суров. Ты можешь дать Терри всё, почему не даёшь? – вопросил Пальтиэль с обидой за внука.

- Потому что я хочу дать Терри больше, чем только материальные понятия.

На второй день приехал Эдвин, Пальтиэль попросил о том, чтобы друг погостил вместе с ним. Не сказать, что Оскар обрадовался, но противоборствовать папиному желанию не стал. У них получилась чисто мужская компания, странная семья, где лишь двое приходятся друг другу кровными родственниками, и все такие разные. Пальтиэль возился с Терри. Эдвин предпочитал наблюдать со стороны и по своему обыкновению не отличался болтливостью. А Оскар смотрел на это и думал, что лучше бы он обошёлся без помощи папы и отправил его домой, не нравилось ему такое количество людей в своём доме. Ещё и шум – разговоры, попугай, постоянно кто-то ходит.

Неожиданно для себя Эдвину понравился Грегори, вот бы Оскар на него обратил внимание, а от проблемного Тома открестился. Но свои соображения Эдвин не высказывал. Потому что Оскар упрямый в Пальтиэля и своевольный и свободолюбивый в маму. Ему нельзя указывать. А Том как онкология – если один раз болезнь сформировалась, она может вернуться в любой момент и снова разъедать твою жизнь изнутри. Оставалось мысленно вздыхать и надеяться, что Оскар сам одумается. Такой хороший вариант уже живёт с Оскаром – умный, здоровый, из хорошей семьи, молоденький очень, но прочие плюсы перекрывают данный минус, который таковым и не является.

Том испытывал стыд за тот вечер, когда приехал к Оскару, что вёл себя как тряпка-прилипала. Как должен был поступить и повести себя Том не мог сформулировать, определиться, но точно не так. Возможно, вовсе не должен был бежать к Оскар, должен был остаться в клинике и дождаться его приезда. Нет, такой вариант Тому тоже не нравился, он противоречил душе и тому, в чём нуждался на тот момент. Но стыдно. Том не жалел, но стыдился себя. К новому визиту Оскара он уже снова запутался в себе и в их отношениях.

Шулейман приехал рано, к концу завтрака, который Том начинал в десять утра. Прошёл от двери к кровати, присел на край. Тому сразу кусок перестал лезть в горло от взбаламученных мыслей, сомнений, запутанных чувств. От присутствия Оскара в одной с ним комнате, так рядом. Момент истины настал. Или нет?

Оскар молчал, спустя тридцать секунд Том не смог не обратить на это внимания, начал поглядывать на него, расковыривая вилкой остатки завтрака. Оскар молчал и смотрел пристальным, непонятным взглядом.

- Почему ты молчишь? – спросил Том, отсекая себя о зарождающихся мыслях о причинах-катастрофах.

- Ждал, когда ты заговоришь, чтобы понять, в каком ты состоянии, - ответил Шулейман с лёгкой, едва заметной ухмылкой уголком рта.

- И как?

- Можно разговаривать, - вынес вердикт Оскар.

Том закусил губу, опустив взгляд. Прикусил нижнюю губу, изнутри, чтобы не бередить ранки.

- Оскар, я хочу кое-что прояснить, - Том решился на то, без чего будет точить, корчить и со временем выворачивать сомнениями.

- Проясняй, - дал добро Шулейман.

Удержавшись от колкости, какой Том разговорчивый стал. Если слишком часто пинать его, можно добиться того, что Том замолчит, а это совсем не то, что нужно. Не хватало ещё собственными усилиями загнать его в глухо-тупую ракушку и снова полтора года оттуда вытягивать. Пусть Том говорит, если хочет. И Оскар мысленно отметил одно наблюдение: если Том уже научился откровенности, что выполненная задача, не нужно от него требовать разговоров, Том сам всё расскажет, если на него не давить на постоянной основе. Том же действительно ещё в далёком прошлом хотел разговаривать, пытался сообщать о своих чувствах и тяготах.

Том тихо вздохнул, дав себе ещё несколько секунд на подготовку, и озвучил заботящий его вопрос:

- Ты вправду не для меня так себя ведёшь? Я сказал, что мне не нравится, когда ты со мной чересчур нежный, уважительный, и ты тем вечером был такой... директивный. Сейчас тоже ты со мной не сюсюкаешь.

- Я могу вести себя по-разному в рамках того, что свойственно моей личности, да, оказалось, могу, я всё-таки тоже не однобокий, - спокойно, расслабленно отвечал Шулейман. – Тебе некомфортно в равенстве в привычном понимании этого слова, и ты хотя бы иногда нуждаешься в жёсткой руке – окей, мне же проще. Я не стану под тебя подстраиваться, но я решил отпустить ситуацию и вести себя так, как мне хочется в конкретный момент – могу быть помыкающим и грубым, могу заботиться о тебе и купать в нежности. Если ты не сойдёшь с ума от моей непоследовательности, у нас всё может быть хорошо, - он усмехнулся.

- Да я как бы уже, - Том неуверенно улыбнулся.

- Значит, пляшем в сторону выздоровления, - Оскар вновь усмехнулся, - худшее уже случилось. Хотя не факт, у твоего сумасшествия много проявлений и неизведанных граней.

Том улыбнулся увереннее, шире. Ему нравилось, когда Оскар шутит.

- Чего не доедаешь? – спросил Шулейман.

- Я не люблю салаты, - Том машинально взглянул на тарелку с нетронутым салатом.

Всю эту салатную зелень он воспринимал лишь в качестве дополнения к чему-то более сытному, насыщенному вкусом. Томаты Том любил, но в виде соуса к пасте, гарниру к мясу, чипсов, что тоже вкусно.

- Полезно, ешь, - Оскар кивнул на поднос.

- Не хочу. Я бы хотел съесть десерт, что-нибудь карамельное. Но, похоже, десерты здесь в меню не предусмотрены, - Том вздохнул. – Никаких радостей.

Пораздумав немного, Шулейман хитро сказал:

- Съешь салат и получишь десерт.

- Я тебе что, ребёнок, чтобы уговаривать меня есть полезное такими способами? – вспыхнул Том.

- Нет, ты мой взрослый партнёр, но «детские» методы с тобой работают, так что не вижу причин их не использовать.

Том мило наморщил нос, надул губы, выражая недовольство. Посмотрел на салат. Колебался. Сдавшись, стараясь сохранять гордый, непобеждённый вид, Том придвинул к себе тарелку и начал есть. Он очень хотел десерт. Шулейман честно потянулся к кнопке вызова, но, поразмыслив, передумал, и снял трубку палатного телефона.

- Как мне дозвониться до кухни? – без предисловий осведомился Оскар у доктора и, получив информацию, набрал другой номер. – Приготовьте десерт...

- Карамельный, - напомнил Том, жуя салат.

- Карамельный, - передал Шулейман собеседнику. – Да, остальное на ваше усмотрение, проявите фантазию. В палату шестьдесят шесть.

Положив трубку, он усмехнулся:

- Лучше бы шестьдесят девять, да? – Оскар с прищуром и ухмылкой посмотрел на Тома.

Том чуть не подавился, смущённый пониманием.

- А я... Я думал... - Том смотрел в тарелку и ковырялся вилкой в салате. – Может, попробуем? – не поднимая головы, он исподволь взглянул на Оскара.

- Обязательно попробуем, - отозвался тот. – Закончишь лечение, и попробуем. Главное, не напутать с расстановкой приоритетов – ты должен быть сверху, поскольку я намного крупнее, и если я на тебя лягу, особенно в таком положении, то ты не сможешь дышать.

Том зарделся сильнее прежнего, по опущениям пылая кожей. Игнорируя подспудный скребущий укольчик, что с Джерри Оскар это уже пробовал. Просто неприятно, обидно быть не первым, во всём. Но Том об этом не думал, оно существовало на периферии, не имея веса.

- Или можно на боку, - продолжал вольно рассуждать Шулейман. – Двум мужчинам в этом плане проще. Но по мне классика лучше.

В голове Тома против его воли мелькали похабные картинки-иллюстрации слов Оскара. И самая фривольная, самая волнующая – та неприличная поза здесь, на больничной постели, при свете дня и за незапертой дверью. Том не возбудился, но умом понимал, что эта фантазия его очень волнует.

Шулейман смотрел на него пристально, сканировал взглядом, считывал мысли, написанные у Тома на лице и в блестящем, прячущемся взгляде. И убедился во мнении, что Тому это нравится – страх быть застигнутым, запретность. Оскару тоже нравилось. С Томом ему нравилось как угодно.

- Хочешь, чтобы я тебя прямо здесь облизал? – спросил Оскар, намеренно глядя в глаза, втягивая в зрительный контакт.

Можно же ему немного насладиться? Смущать Тома – очень приятно. И фантазировать, что с ним сделает, когда получит возможность, приятно тоже. Раз уж обстоятельства не предполагают доступ к телу, можно спасаться фантазиями и такими горячительными разговорами.

- Оскар, прекрати! - Том дёрнулся. – Пожалуйста, ты меня смущаешь. Я ем.

Том взял вилку и отправил в рот порцию салата и продолжил есть рукой, делая вид, что сосредоточен и увлечён этим занятием. И немного погодя отвлёкся, ушёл в ощущение довольства от того, что получит желаемое. Предвкушение тоже приятно сладило.

Что за десерт ему принесли, Том не идентифицировал ни по виду, ни по пробе, но он мягкий, сочный, карамельный, что полностью удовлетворило. Съев всё, Том облизал ложку от остатков сладости и попросил:

- Скажи, чтобы мне каждый день давали десерт. Хотя бы на завтрак.

- Открою тебе секрет – ты можешь сам об этом попросить. Здесь пожелания клиентов учитывают и исполняют.

- Да? – удивился Том, которому не приходило в голову, что он имеет право голоса.

- Да. Но не рассчитывай, что всем твоим кулинарным пожеланиям будут угождать, - предупредил Шулейман. – Питаться нужно сбалансированно, чтобы после лечения психики тебя не пришлось лечить от гастрита.

Санитарка с разрешения Тома забрала посуду, медсестра принесла лекарства, которые Том сразу принял под взглядом Оскара. Шулейман пересел на стул, приставив его к кровати рядом с Томом, и показал Тому видео с попугаем, снятое специально для него. Попугай был запечатлён во всей красе – чёрно-клювастый, косящий глазом, бьющий крыльями в клетке.

- Теперь он живёт с нами, - попутно объяснил Оскар. – Папа постарался, подарил его Терри.

- Зачем ты мне это показываешь? – Том повернул к нему голову.

Шулейман тоже повернул голову, отвечая:

- Чтобы для тебя это не стало сюрпризом, и чтобы ты не выпадал из того, что происходит в моём доме.

Том отметил, что Оскар явно научился на прошлом негативном опыте. Оскар же вглядывался в его лицо, изучая мимическую реакцию, ожидая реакции словесной: припомнит ли Том обман, возмутится ли, что сказать надо было о ребёнке, а появление в доме попугая не столь важно? Том не возмутился, он спросил непонимающе:

- Ты же не любишь птиц?

- Не люблю не то слово – я их терпеть не могу, - выразительно ответил Шулейман. – Но Терри увидел попугая раньше меня, я уже не мог отнять у него желанный подарок. Приходится мириться с этой адской птицей в моей квартире.

- Приходится? – переспросил Том, расплываясь в улыбке, что не мог сдержать. – Ты терпишь что-то, чего не хочешь?

- Даже у меня может не быть выбора. Да, давай, злорадствуй, - фыркнул Оскар, шутливо ударив Тома кулаком в плечо. – Только не слишком.

- Я не злорадствую, - сказал Том, улыбаясь ещё шире.

Просто приятно, что Оскару теперь тоже приходится что-то терпеть, они немного сравнялись, может, Оскар сможет лучше понять его чувства. И классно, что Оскар угадал его мысли и не обижается, понимает, что он не со зла. Просто маленькое безобидное возмездие руками судьбы.

- Оскар, а мне тоже можно завести птицу?

- Нет.

- Почему ему можно, а мне нельзя? – Том изломил брови, лицом и тоном изображая обиду, которое не ощущал.

- Потому что Терри тоже было нельзя, пока папа не притащил эту пакость пернатую без моего ведома. И ты ведь на самом деле не хочешь птицу, - авторитетно говорил Шулейман. - Ты увидел слабину и хочешь её расковырять и заодно мне нагадить.

Разоблачённый Том потупил взгляд, улыбаясь под нос тонким изгибом губ.

- Хватит с меня одной адской птицы, - продолжил Оскар, махнув рукой. – Он не только так выглядит, он ещё и орёт, как чёртовы грешники в котле преисподней.

Том хихикнул, поднял к нему глаза:

- Какое яркое описание.

- Услышишь, поймёшь. Я ко всем птицам не питаю любви, но эту ненавижу больше всех, - эмоционально отвечал Шулейман, изображая руками в воздухе нечто отдалённо похожее на удушение попугая. - Но Терри его любит, и я ничего не могу сделать, - он вздохнул и развёл кистями рук.

- Ты любишь меня и Терри, я люблю тебя, но не люблю Терри, а Терри любит тебя и попугая, которого ты терпеть не можешь. Наши взаимоотношения - очень сложная многоугольная фигура, - заметил Том.

- Терри и тебя полюбит, если ты дашь ему такую возможность.

Том вздохнул, отвернулся и отодвинулся от Оскара. Он не хотел об этом говорить. Шулейман не стал настаивать и перевёл тему на ту, которая его тоже интересовала:

- Что сказал врач? Тебя обследовали?

- Глаз в порядке, видишь, он уже открывается, переломов нет, никаких травматических изменений в мозге не выявлено, - отчитался Том и обвёл пальцем лицо. – Всё это не болит. Только ребро побаливает, но там ничего страшного, большой синяк.

Лёгок на помине – позвонил папа. Шулейман ответил, не став в этот раз отходить.

- Оскар, где красные ботиночки Терри?

- Он из них вырос.

- Ты уверен? – Оскар по голосу слышал, что папа недоверчиво хмурится. – Почему Терри не в курсе?

- Я уверен.

- Во что мне его обуть?

- Пусть обует то, что в прошлый раз, - Оскар развёл свободной рукой, не видя проблемы, которую раздувал папа.

- Сегодня теплее, Терри будет некомфортно.

- Папа, не превращайся в безумную мамочку, - одёрнул родителя Оскар. – Терри не полтора года, он прекрасно сам и оденется, и обуется.

- Я знаю, что он сам, но я же должен подготовить то, что он обует.

- Папа, ты грузишь мне мозг. Я отключаюсь. И будь добр, не грузи Терри, не надо душить его чрезмерной опекой.

Отключившись, Оскар посмотрел на Тома:

- У меня в гостях папа. И Эдвин. Плюс Терри и Грегори, которые постоянно со мной проживают. Слишком много людей в моей квартире. Я оттуда сбегаю и с тобой отдыхаю, - Шулейман посмеялся.

Том улыбнулся, глядя на него. Хоть Оскар и шутит, но всё равно приятно.

- Эдвин? – переспросил Том, запоздало поняв, что этот элемент выбивается из картины. – Он тоже у тебя гостит?

- Да. Папа о нём попросил, они ж друзья не разлей вода, живут вместе, папе привычно, когда Эдвин рядом. Эдвин тихий, не мешает, но он явно хотел бы, чтобы я обратил свой интерес на Грегори, он того не говорит, но я не слепой и не глупый и кое-то понимаю.

Может, и не следовало этого говорить – точно не следовало, зная маниакальную ревнивость Тома. Но Оскар захотел поделиться.

- Мило, - помрачнев, хмыкнул Том. – Пока я тут, тебя женить успеют.

- Не женят. Во-первых, Грегори тоже мужчина, жениться на нём я никак не смогу. Во-вторых, без моего согласия втянуть меня в брачный союз никто не сможет, а я свой выбор менять не намерен.

- Это ты сейчас так говоришь, а там побудишь с ним, Эдвин тебе мозг промоет, и...

- И ничего, - перебив, утвердил Шулейман. – Я от них к тебе сбегаю, это о чём-то да говорит, - усмехнулся.

- Просто ты здесь отдыхаешь от шума, - пожал плечами Том.

- Есть множество мест, куда я мог бы поехать отдохнуть от дома, - Оскар поддел Тома за подбородок, втягивая в зрительный контакт. – Но я здесь с тобой. И да, я не считаю посещения в больнице обязательными и не вижу в том смысла, но на тебя это правило не распространяется.

Закрепляя убеждение, что только он нужен, Шулейман потянулся к Тому с поцелуем. Том отвернул лицо, коснулся пальцем щеки, показывая, что только сюда можно поцеловать. Пока так. Был не готов сходу бросаться в интимный контакт – и вздорность взыграла.

Можно уважить его желание держать дистанцию. Надо и правильно не давить, поскольку тем вечером Том не в себе хотел целоваться и отдаться на месте, а после всех событий, начиная с дома, логично, что ему требуется время на сближение. Но Оскар не захотел как надо и правильно, с усмешкой на губах взял Тома за подбородок, повернул к себе, удерживая, и припечатался к его губам поцелуем. Не глубоко, просто прижался губами к ещё припухшим, заживающим губам, помечая своим правом главного. Отстранился сразу.

Том улыбнулся – хороший знак. Так-то лучше – пусть знает, что у него нет выбора не принять. Не факт, что Терри, над этим вопрос Шулейман предпочёл заранее не думать.

- Оскар, ты можешь привезти мне трусы? – погодя, смущаясь, попросил Том. – Я забыл их взять, у меня есть только те, в которых я сюда приехал.

- Только не говори, что ты четвёртый день носишь одни трусы, - в ужасе фыркнул тот.

- Я второй день не ношу трусы и каждый день меняю штаны.

- Ммм, - протянул Шулейман, окидывая Тома вязким взглядом. – Так ты без трусов? Соблазнительно.

Том дёрнулся от его пошлости, к которой никогда не привыкнуть, открыл рот, но Оскар не дал сказать:

- Встань. Встань, - поторопил его Шулейман. – Повернись спиной.

Том помешкал, не понимая, к чему эти команды, но встал с кровати и повернулся.

- Ближе подойди.

Том шагнул назад, ближе к Оскару. Шулейман обвёл его с тыла долгим взглядом, задерживая особое внимание на пятой точке, как выяснилось, прикрытой одним лишь слоем тонкой ткани спортивных штанов. Не зная, не понял бы, что на Томе нет белья. Но он знал, и взгляд прикипал. Волнующая информация...

Оскар положил руку на ягодицу Тома, провёл ладонью, решив и тактильно проверить, ощущается ли отсутствие трусов. Ощущается... Или дело в голове? Шулейман снова провёл ладонью по тонкой ткани, и снова, сжал чуть.

Ох чёрт... Вид Тома на больничной постели пробуждал непонятное разуму стойкое, тянущее в паху желание, его Оскар успешно отслеживал и подавлял, не давая развиться в неуместное, дискомфортное возбуждение. Но физический контакт пробил сталь мысленного самоконтроля, сгоняя кровь к эпицентру разрастающейся похоти. Ускоряя тяжелеющее дыхание.

Шире расставив ноги, Шулейман свободной рукой оттянул кресло джинсов, чтобы ширинка меньше давила. Обернувшись через плечо, Том увидел это и распахнул глаза:

- Что ты делаешь?!

- Поправляю себя. У меня, знаешь ли, на тебя физиология срабатывает, - беззастенчиво ответил Оскар, не думая убирать ладонь с задницы Тома.

Том открыл рот, но передумал говорить. Потому что не надо, Оскар не делал ничего, что бы ему было незнакомо и неприятно. И у Тома сложилась кое-какая логическая цепочка. Она согласовывалась с тем, что понял ещё прошлым летом – что Оскар охотник, завоеватель, если жертва дёргается, в нём взыгрывает азарт, желание догнать и заполучить.

Шулейман как в трансе смотрел на зад Тома. Хотелось обеими руками схватить за маленькие, упругие половинки. Сжать до боли, сминая ладонями несдержанно, со всей неуёмной страстью. Сдёрнуть с него штаны под ягодицы. Укусить. Потянуть, усадить на себя. Дрожащими от нетерпения пальцами расстегнуть ширинку и ворваться в Тома, толкаться в него снизу, пока оба не сорвутся за край. Пульс шпарил кровью в висках.

Большим усилием воли Оскар убрал руку:

- Я привезу трусы.