Психо

Кто,
Если не я твоя мишень,
Так стреляй, стреляй, стреляй в меня!
Натянуты нервы,
Что ты медлишь,
Стреляй, стреляй, стреляй в меня!
Две пули в сердце,
Даже не целься,
Некуда деться мне от тебя,
Я твоя мишень
Так стреляй!

Nansi, Sidorov, Стреляй©

Как и решил, Шулейман никуда не уехал, переждал время, перекрутившись в клинике за просмотром электронной почты, кофе и прочим, и ближе к вечеру поднялся в палату Тома. Том стоял у окна, глядя куда-то за стекло, обернулся на звук открытия двери и вытянул перед собой руку:

- Стой.

Оскар остановился сперва, но затем сделал шаг вперёд. Том вновь вскинул едва опущенную руку:

- Стой, - громче. – Не подходи ближе.

В свою очередь Том подался назад, прижимаясь к подоконнику и не сводя с Оскара следящего, напряжённого взгляда. Дальше Шулейман не пошёл, вопросительно выгнул бровь, удивлённый реакцией Тома, его такой не то просьбой, не то требованием. И кивнул в сторону кресла:

- Сесть-то мне можно?

- Нет, - отказал Том. – Оставайся стоять на месте.

- Можно узнать, почему?

Шулейман смотрел на Тома пристально, ловил изменения в его лица и в отчего-то беспокойном взгляде. Что с ним? Как переклинило в один момент. И с чего его переклинило, Оскар не понимал и в том числе поэтому вернулся, не мог спокойно уехать без понимания ситуации, на ноте подвешенности в воздухе, когда хрень какая-то развернулась, а он даже предположить её причину не может, поскольку вообще не в теме.

Том только покачал головой. Не только доктор, но и сам Том понял, что Оскар вдруг начал действовать на его состояние пагубно, так как до его визита был спокоен, и стремился спасать свои нервы, как мог. Самым примитивным способом – держать раздражитель на расстоянии. Потом будет разбираться, что к чему и почему, а пока надо вернуть и сохранить душевное равновесие.

- Зачем ты вернулся? – спросил Том.

- Затем, что ты здесь, и мы как-то странно завершили встречу.

Том снова покачал головой и сказал:

- Оскар, доктор наверняка тебе сказала, что тебе лучше повременить с посещениями, - скрестил руки на груди, глядя на Шулеймана серьёзно, чуть исподлобья.

- Сказала, - без довольства подтвердил тот.

- Послушай её. Уйди, пожалуйста.

- Нет. Я и доктору сказал, что мы найдём компромисс.

- Оскар, если ты не слушаешь её, послушай меня. Уйди.

В глазах Тома действительно прошение, прошение с налётом усталости и ещё чего-то. И Шулейман этого – состояние Тома – в упор не понимал. А не понимать он очень не любил.

- Что с тобой? – спросил Оскар. – Мы нормально разговаривали и вдруг – что? Что случилось?

Том не хотел отвечать, не хотел разговаривать. Хотел остаться в одиночестве.

- Уйди, пожалуйста, - повторил Том вместо ответа на вопрос. – Если ты хочешь, чтобы я был в порядке, сейчас – уйди.

Вот так номер. Неприятненько. Отправляясь сегодня в клинику, Шулейман был готов, что Том его погонит, будет смертельно обижаться, скандалить и даже как летом требовать разрыва, но был не готов к тому, что Том будет спокойно и серьёзно просить его уйти. Как будто он ему не нужен. Что ж, он явно что-то упустил, он это понимал и до текущего разговора. Надо восполнить пробел в картине и исправить положение.

- Ответь мне на один вопрос, и я уйду, - также серьёзно сказал в ответ Оскар.

Том беззвучно вздохнул:

- Оскар, не сейчас. Я не хочу сейчас разговаривать.

- Или ты ответишь, или я остаюсь, - обозначил ультиматум Шулейман.

Уходить он не собирался в любом случае, был не готов сейчас оставить Тома и уехать домой. Но Тому нужен стимул, чтобы он пошёл навстречу. Эту маленькую хитрость Оскар себе позволил и заранее простил.

Выжидающе посмотрев на Тома секунд тридцать, Шулейман сказал:

- Я так понимаю, молчание – знак согласия. Я задам вопрос. Вопрос – что ты просил меня прекратить?

Том молчал, закрывшись перекрещенными на груди руками. Если Оскар сам не понимает, то о чём говорить? Если Оскар не слушает его, то какой смысл говорить? И говорить по-прежнему не хотелось, очень. Том не мог вспомнить, когда в последний раз настолько сильно хотел, чтобы его оставили в покое, наедине с собой. Чтобы Оскар оставил.

Том хотел попросить перерыва. В отношениях. Устал переживать, дёргаться, надеяться. Не от обиды, злости и боли, как было летом, хотел перерыва, а потому, что устал от Оскара. Впервые в жизни устал от него. Внезапно, стремительно и всепроникающе, и это тот редкий случай, когда чётко понимал себя и свои желания, и мысль о расходе отнюдь не пугала, наоборот. Единичный случай, каких по пальцам одной руки сосчитать за всю его жизнь. Уверенно хотел бросить моделинг, хотел заниматься фотографией и хотел вывести шрамы. И теперь хотел перерыва в отношениях, и чтобы Оскар не приходил. Хотел не видеть его хоть какое-то время

Надолго ли расход, навсегда ли? Едва ли. Они же вправду притягиваются, как магниты. Однажды листая ленту в инстаграм, Том в подписи к чьему-то посту прочёл цитату о красной нити, которой связаны двое, которым суждено быть вместе, и они непременно встретятся и будут встречаться столько раз, сколько будут расставаться. Фантазия ли это философа-романтика или что-то в этой мысли есть, но для них с Оскаром она справедлива, они снова и снова встречаются, словно им на судьбе написано быть вместе. Хотя так быть не может, слишком они разные, из разных миров, и знакомство их было чертовски случайным, сотканным из десятков сложившихся обстоятельств.

Том чувствовал на языке вкус сидящих в голове слов. Том знал, что, если произнесёт их, выдохнет спокойно. Но что-то не давало сказать. То, что всё станет ещё непонятнее, перерыв обязывает думать о том, что дальше, нужно ли дальше и как. И то, что Оскар может справедливо оскорбиться и перестать оплачивать его лечение. Оплачивать своё нахождение в клинике Том мог и сам, едва ли день здесь стоит миллион, таких расценок не бывает. Но отношение к нему изменится и будет менее трепетным без статуса партнёра Оскара Шулеймана, который лично доверил его здешним докторам. А Том хотел остаться в клинике, хотел лечиться и чувствовал, что ему здесь могут помочь.

Стыдно смотреть на Оскара и думать, что используешь его как кошелёк и протекцию. Но что поделать, сам себе Том не мог обеспечить такой же уровень обслуживания. И ругаться не хотел, а не факт, что они не поругаются, если скажет о разрыве. Не имел моральных сил на ссору на повышенных тонах и выяснение отношений. В том числе потому, что, по его ощущениям, никаких отношений между ними сейчас нет, они на дне пропасти.

Вопрос прозвучал, но в ответ тишина да тиканье стрелок в голове, никакой задумчивости, мыслительной работы на лице Тома, которая оправдала бы молчание. Том смотрит и молчит, в какой-то момент взгляд отвёл. Он вообще слышал обращённые к нему слова? Не мог не слышать.

- Том, без диалога у нас ничего не получится, - терпеливо попытался Оскар, понимая, что сейчас им остаётся только говорить, говорить и ещё раз говорить.

Без ответа он не уйдёт. Тома наедине с чем-то, что его перемкнуло, нельзя оставлять.

- У нас и с диалогом не получилось, - хмыкнул Том.

Сейчас он испытывал скепсис абсолютно ко всему.

Шулейман почувствовал в словах Тома тот загадочный ответ, что же случилось, но не явный, а намёк. Надо раскручивать клубок, развивать тему.

- Если ты не скажешь, что ты просил меня прекратить, я не смогу этого сделать, - сказал Оскар максимально чётко по смыслу.

А тон его говорил – пойди мне навстречу, я готов меняться, но подскажи мне, в каком направлении, чтобы помочь тебе и нам двоим. Что мне сделать, чтобы не выводить тебя, чтобы тебе было лучше.

- Это и прекрати, - Том хотел молчать о своих чувствах, но не сдержался.

- Что прекратить? – Оскар непонимающе нахмурился.

Дебильное ощущение – полное непонимание. Тупое непонимание, и никакой стратегии успешного выхода из этого пренеприятного состояния в помине нет. Оскар слишком редко оказывался тем, кто не догоняет.

В этот раз Том ответил:

- Прекрати подстраиваться под моё удобство. Прекрати извиняться, признавать свои ошибки с сожалением, говорить о своей слабости и страхе.

Шулейман помрачнел на глазах, смотрел на него серьёзным, потяжелевшим взглядом:

- Хочешь, чтобы я молчал о своих чувствах и притворялся «железным человеком»?

- Нет, я хочу, чтобы ты был таким, - высказал Том в глаза, пусть их разделяли метры просторной палаты. – А ты не такой, - покачал головой с сожалением.

Блядство. Почему если Тому открыть душу, он в неё плюёт, а ты ещё и виноватым получаешься? Второй раз Оскар открылся ему, хотел по-хорошему – а итог тот же, только быстрее значительно.

Том не всё сказал, после короткой паузы продолжил мысль-откровение:

- Я уже не знаю, какой ты.

Дежа-вю. Прям мощное, как выстрел в затылок, и неожиданное до чёртиков. Оскар же то же самое Тому говорил, совсем недавно.

- Я запутался, - говорил Том. – Когда мы встретились в Париже, ты говорил, что вернулся к тому, каким был прежде, что это твоё естественное состояние, а все изменения были от больной любви ко мне и тебе самому приносили страдания. Я был в шоке, потому что не к такому человеку я возвращался, не к тому, кто груб со мной, но я вспомнил или понял, что именно такой ты подходишь мне идеально, именно такого тебя люблю. Я принял это, я принял все твои условия, поскольку это правильно – ты должен быть собой, каждый должен быть и имеет на это право, это главное, тем более мне и самому это нравилось, даже когда не нравилось. Я принял, Оскар, что ты не нежный и потакающий и что ты пришёл-вернулся к тому, как тебе лучше. А потом вдруг оказалось, что неправда это, ты не такой, каким был вначале. Ты начал вести со мной бесконечные нудные разговоры, просить прощения, говорить, как ты ошибся, беречь меня, обещать не обманывать меня, не разыгрывать, не обижать, не руководить мной, вместе всё решать. Получается, ты настоящий всё-таки такой, каким был в браке, и ты меня или самого себя обманывал? Или нет? Оскар, кто ты? Ты вечно обвиняешь меня, что я ни в чём не могу определиться, а ты сам-то определился? Оскар, кто ты? Какой ты на самом деле? Я не понимаю тебя и не узнаю. Кто ты?

В карих глазах злость и требовательность, готовность рушить и разбирать камни.

Каждое слово – как удар по лицу и под дых. Том им недоволен, разочарован. Сука, кто б сказал, что кто-то будет бросать недовольство ему в лицо. Кто, главное, бросает. Мелочь, зазнавшаяся тем, что ему всё можно.

Шулейман достал ладони из карманов и пошёл через палату. Том выкинул вперёд руку:

- Не подходи! Вернись на место.

В край распоясался мальчик, обнаглел, думает, что может указывать, что его послушаются. Оскар остановился на середине палаты и разомкнул губы, которые на протяжении пламенной речи Тома были сжаты в жёсткую, бледную линию:

- Я хочу разговаривать с тобой не через всю палату, и я буду там, где посчитаю нужным.

- Отойди, - не опуская вытянутой руки, сказал Том, уверенный, что он ведёт. – Я сразу обозначил, что буду разговаривать, только если ты будешь на расстоянии.

- Подойди, - вместо ответа на его слова.

- Нет.

- Подойди ко мне, - распоряжение и долгий, сгибающий взгляд.

Том уже умел это выдерживать, давно не мальчик, который тушевался от одного взгляда. Скрестив руки на груди, он прислонился бёдрами к подоконнику и немного задрал голову с вызывающе бесстрашным взглядом на Оскара, явственно показывая, что не подчинится.

Ладно, сейчас он готов уступить, рассудил про себя Оскар. Поскольку, если не уступит, можно упустить момент истины, свернуть в побочное русло беседы.

- Спрашиваешь, какой я на самом деле? – произнёс Шулейман. – Окей, я тебе скажу. Правда в том, что я действительно не такой, каким был в браке, те положительные качества я развил в себе самостоятельно, но искусственно. Но я и не такой, каким был когда-то. Я думал, что вернулся к себе, но время показало, что я заблуждался на свой счёт, я не могу быть таким, потому что многое изменилось. Прежде всего изменилось моё к тебе отношение. Я не могу плевать на того, кто мне дорог, я хочу проявлять к тебе нежность и заботу, это мои искренние желания, поскольку я тебя люблю. На протяжении времени притирки, с Парижа и до твоего переезда ко мне, я боялся показывать тебе хорошее отношение, я считаю это своей уязвимостью, так как в прошлый раз для меня дерьмово закончилось. Но постепенно я начал расслабляться и ослаблять защиты: сначала начал бегать за тобой, потом признался, что люблю, а потом уже и не скрывал, что хочу быть с тобой. Незаметно как-то для меня получилось. А потом, это уже о ближайшем прошлом вплоть до сегодняшнего дня, меня опять начало подклинивать, что с тобой этого нельзя делать, а это, наоборот, надо, поскольку к тебе нужен особый подход, и вообще, тебя нужно любить, уважать и так далее, чтобы быть вместе, а я перед тобой виноват, что накладывает отпечаток на должное поведение. В итоге – я тот же человек, кем был когда-то, мне по-прежнему свойственен пофигизм, приколы, жёсткость и тому подобное, но, во-первых, я на десять с половиной лет старше того себя, каким ты меня узнал, во-вторых, к тебе у меня особенное отношение, с тобой я могу быть и нежным, и волнующимся, что не исключает того, что я остаюсь собой, тем собой, каким и был, но с добавлением новых черт, проявляющихся в специфических условиях, то бишь в определённых моментах с тобой. На сто процентов таким, каким был в начале нашего знакомства, я уже никогда не буду без притворства элементарно потому, что мне на тебя больше не плевать, а тогда было.

Это уже совсем другая откровенность. Не нож, доверчиво отданный Тому в руки, а сухая правда, которую невозможно использовать против него, поскольку сердце захлопнулось. Эта огнеупорная раковина в закрытом состоянии неуязвима.

- Ты уловил суть, или подсократить изложение до выводов? – осведомился Оскар.

- Уловил, - Том кивнул. – Таким, каким был, ты уже никогда не будешь, потому что повзрослел, и твоё ко мне отношение изменилось, ты не запутался в себе. Или запутался? – взглянул на Оскара с долей сомнений и непонимания.

- Немного, но это уже пройденный этап, - ответил тот и через паузу задал вопрос: - Что ещё? Говори, раз начал. Тебе наверняка есть, что ещё сказать. Я послушаю, - скрестил руки на груди, прямо, выжидательно глядя на Тома.

Том почувствовал – да и видел – перемену в настроении Оскара, что зародило сомнения в надобности продолжать вываливать свою правду. Но Оскар прав, надо закончить, раз открыл эту тему. Надо рубить сразу. Пусть лучше они расстанутся сейчас, чем будут мучить друг друга до бесконечности.

- Ты сказал, что больше не будешь ничего планировать, что мы будем в обсуждении решать вопросы и вместе строить отношения, - начал Том. – Ты и сейчас хочешь, чтобы я говорил, чтобы мы разговаривали, чтобы что? Чтобы стало лучше? Я больше не хочу ничего обсуждать, - покачал головой, хмуря брови. – Хватит. Пусть оно само как-то складывается, а я не хочу постоянно обсуждать, что есть и что надо исправить-улучшить. Пусть идёт, как идёт.

- Оно само не бывает, ты в курсе? Мы не герои романтического кино, у которых на экране показывают только хорошие моменты гармонии, это жизнь.

- А я не хочу! – Том думал просто рассказать, но заводился эмоциями. – Если никак без плана, без решений, то пусть это происходит в обход меня. Я не хочу в этом участвовать, - взмахнув руками, перекрестил их перед собой в ярком знаке прекращения. – Ещё планы. Как ты не будешь их строить? У нас же ничего не получится, если ты не будешь управлять. Ты меня спросил, надо ли мне всё решать вместе? Мне не надо, - крутанул головой. – Не обманывай меня, а в остальное меня посвящать не обязательно. Спроси: «Том, ты хочешь переехать?» и в других подобных решающих вопросах советуйся, и всё, этого мне будет достаточно.

Какой продуктивный на вскрытие правды разговор. Оскар и не ожидал, что столько всего узнает о Томе и о себе от его лица. Он принял к сведению. Хорошо, что поговорили. Этот диалог отрезвил. Не только с Тома, с него тоже хватит.

Шулейман быстрыми шагами подошёл к Тому. Том не успел отшатнуться на достаточное расстояние, не подумал, что надо. Без паузы на устрашение Оскар ударил его кулаком по лицу. Том развернулся назад, упал на подоконник, ударившись нижним ребром. Поднялся, зажав ладонью щёку, и уставился на Оскара огромными, распахнутыми глазами; из носа тонкой струйкой потянулась кровь.

- Зачем ты это сделал? – тихо, на пределе непонимания.

- Я предупреждал, что могу ударить, если ты меня выведешь. Ты вывел – я ударил.

- Ты сделал это для меня? – Том держался за побитую, немеющую щёку, но боль не останавливала от выяснений. – Я сказал, что мне нравится, когда ты более жёсткий, и тут же ты меня бьёшь. Получается, ты и это делаешь для меня, подстраиваешься, не надо бить меня для меня, это какой-то маразм.

- Я вспомнил, что ты маленькая дрянь, которую надо периодически поколачивать, чтобы был толк, - сказал Шулейман, безжалостно пробивая словами.

В глазах Тома изумление, снова непонимание. Оскар назвал его дрянью? Это настолько унизительно, неприятно, зацепило холодным оружием куда-то за грудину, что слова закончились, мог только хлопать ресницами. Это резкое, оскорбительное, режущее слово, словно личный триггер.

- Оскар, ты назвал меня... - с шоком, с огромными глазами.

Шулейман его одёрнул:

- Рот закрой. Сейчас я говорю, - глубоким, жёстким голосом. – Не всё я делаю для тебя, снимай корону пупа земли, она тебе не по размеру. Но кое-что я для тебя сделаю. Ты хотел, чтобы я имел план и управлял? Окей, лови план – ты лечишься, если повезёт, то тебе помогают вправить хоть одну извилину, если нет, то нет, убедимся, что в твоём случае медицина бессильна. Потом ты возвращаешься ко мне, и мы живём вместе. Или нет, тут я пока не определился, посмотрю по обстоятельствам и твоему поведению. А будешь ерепениться, я тебе такой жесткач устрою – закачаешься. Ты не знаешь, на что я способен, не познал на себе, но можешь познать, и я тебе очень не советую до этого доводить.

Говорить всё это Оскару неприятно, но Том настолько пошатнул его, что хотелось сделать больно в ответ, задавить, поставить на место, чтобы, блять, осознал и не смел. Чтобы хоть чуть-чуть ослабли буря и боль в груди.

- И предупреждаю сразу – обидишь Терри – я обижу тебя, - продолжал Оскар. - Всё, что ты сделаешь ему, я сделаю с тобой. Убьёшь его, неважно, ты или Джерри, твой помощник, я рассматриваю такой вариант, потому что ты ж неадекватный, так вот, убьёшь – я убью тебя, без разбирательства и права объясниться. Не сам, разумеется, но я буду присутствовать, чтобы убедиться, что ты исполнителям приговора мозги не запудришь и не сбежишь.

Во взгляде Тома шок, боль, обрушение реальности. Боль физическая перестала ощущаться, заморозилась. Том открыл рот, чтобы спросить, как Оскар может такое говорить, неужели он вправду может так с ним поступить. Шулейман не дал ему и слога вымолвить, дал пощёчину – скорее шлепок, но его хватило, чтобы заставить Тома рефлекторно зажмуриться на миг и заткнуться.

- Хотя нет, к чему усложнять? Я просто не допущу тебя до Терри. Буду держать тебя поближе к себе и подальше от своего дома. Меня такой вариант вполне устраивает, поскольку меня совсем не устраивают дурдом на дому и бесконечная нервотрёпка, которые ты мне организовал. Право жить со мной надо заслужить.

От воинственного желания Тома ломать не осталось и следа. Он терял почву под ногами, терял очертания привычного мира и стыл, как на безжалостном ледяном ветру. Теперь хотелось только того, чтобы это падение с обрыва на растерзание ветрам закончилось, остановилось, вернулось в исходную точку; чтобы Оскар перестал бить его словами, ломая кости и внутренний стержень, который уже не выдержал.

- Докторам скажешь, что упал, - бросил Оскар, отходя от него.

- Не поверят, - тихо, без намёка на претензию и вызов отозвался Том.

- Сделают вид, что поверят, - уверенно сказал Шулейман и покинул палату.

Сейчас ему больше нечего сказать и видеть Тома не хочется. Оскар спустился на первый этаж, вышел на улицу, сел в машину и, заведя двигатель, вдавил педаль газа, срывая авто с места, прочь от фешенебельной клиники, где за стеклом окон его раковая опухоль.

Так, блять. Опостылевшее в недавнем прошлом словосочетание простреливало в центр мозга. Так, блять. Нервы и эмоции бушевали в голове и в теле, напрягая мышцы до деревянного состояния. Так, блять. Нет, в таком состоянии домой нельзя, Терри не должно коснуться то, что его биологический недопапаша психологический садист, неустойчивый психбольной и вообще из тех, кто подлежит усыплению, чтобы не мучился и окружающих не мучил. Сука... Велел бы сделать ему смертельную инъекцию, если бы не понимал, что вовек не забудет. Что эмоции улягутся, а вернуть человека с того света даже с его возможностями не под силу.

К Тому зашла медсестра и не сдержала обескураженности во взгляде, увидев его побитое лицо. Он и запёкшуюся кровь под носом вытереть не удосужился.

- Я упал и ударился об подоконник, - сказал Том, опережая вопросы и недружелюбно глядя на девушку исподлобья.

Медсестра не поверила, по глазам видно. Она произнесла:

- Месье Каулиц...

- Не надо меня жалеть, - перебил Том, говоря холодно, строго. – Вы меня лечить должны, делайте свою работу.

Отыгрывался на той, кто не могла ответить. И просто держал оборону, поднимая щиты на опережение, чтобы в душу не лезла, не трогала рану, которая сугубо личная и охраняемая от чужих посягательств. Со всеми он мог быть таким – заносчивой стервой и тем, кого хрен обидишь. Со всем остальным миром, кроме Оскара, Оскар быстро сбивал с него спесь.

- Месье Каулиц, я только хотела спросить, принести ли вам крем для заживления синяков, - убедительно солгала медработница, поняв, что в это дело ей лучше не лезть.

Немного неловко вышло. Но Том того не показал, сказал:

- Принесите. Нет, не надо. Нет, принесите... Всё-таки не надо...

Том нахмурился, мотнул головой. Не мог определиться, не мог определиться даже в этом плёвом вопросе. Не знал, чего хочет, что лучше: чтобы Оскар видел синяки немым укором ему, да и персонал чтобы видел, или быть красивым с чистым лицом.

- Принесите, а я подумаю, воспользоваться им или нет, - определился Том, не определившись. – И инструкцию не забудьте.

Медсестра ответила, что сделает, и вышла. Том заламывал пальцы, прикусил кончик большого. Пока никто посторонний не видит, можно не держать лицо и быть слабым, потерянным и нервничающим.

На полпути к дому Шулейман вывернул руль, уходя на второстепенную дорогу. Сейчас погоняет по городу и остынет. Скорость, музыка в салоне, дорога впереди – отлично сгоняют стресс. Так он и после развода лечился, сразу как вышел из здания суда. Скорость – его верная подруга, которая никогда не подводит. Круг за кругом мысли выветривались из головы, сердцебиение успокаивалось. Но не до конца. Что-то не так, неужели скорость-подруга подвела? Теперь Оскар мог мыслить трезво и, свернув к обочине и остановившись, задумался: что же продолжает тревожить его покой, глодает изнутри, тянет? Барабанил пальцами по рулю, крутя мысли в голове, прощупывая свои ощущения. Тянет... Это ощущение превалирует над прочими и стоит у них во главе, значит, от него и нужно отталкиваться. Почему тянет? Неправильная постановка вопроса. Правильный вопрос – куда тянет? К Тому, будь он неладен, потому что всё равно любимый и потому, что встреча завершилась на непонятной ноте. Тянула обратно незавершённость.

Приняв то, чего хочет и что будет делать, Оскар сдал назад и крутанул руль, поддавая газа, развернулся через полотно проезжей части, нарушив сразу три правила движения. Вернулся к сияющей клинике, оставил машину на парковке, звякнув ключами в руке, и пошёл к крыльцу, по вестибюлю, поднялся на нужный этаж.

Том уже сидел на кровати, обнимая колени, поднял голову, едва дверь открылась. В больших глазах отразилось удивление – он явно не ожидал снова увидеть Оскара так скоро.

- Мы вместе, ты понял? – сходу сказал Шулейман.

- Понял, - кивнув, послушным эхом отозвался Том.

- Отлично. Я вернулся уточнить этот момент, а то приехал бы завтра, а ты мне опять удивлённо: «Оскар, мы же расстались?». Не расстались.

- Ты приедешь завтра? – Том изломил брови.

Он хотел, чтобы Оскар не приходил какое-то время? Больше не хотел, то желание забылось, растаяло, как и не было его.

- Скорее всего, - неточно ответил Шулейман.

Определённости Том не заслужил. Том смотрел щенячьими глазами, да только это не трогало, поздно уже. Сейчас – поздно. Потом... Тормознуть себя, не надо думать о том, что будет потом, сейчас точно не надо.

Оскар развернулся и пошёл на выход. Почти ушёл – остановился на полпути, притянутый чем-то, не позволившим выйти за дверь. Обернулся – Том так и сидел на кровати, смотрел на него большими глазами. Тяга непреодолимая, медленно скручивающая суставы и внутренности. Искра. Шулейман быстрым, стремительным шагом преодолел разделяющее их расстояние и ударил Тома по лицу. С отмахом, кулаком. От боли Том не пискнул, но сжался, невольно съехав ниже от удара, вскинул к Оскару пуще прежнего непонимающий взгляд.

- А это за что? – вымолвил тонким, дрогнувшим голосом.

- Просто так. Нравится тебе такой расклад, при котором ты никогда не знаешь, когда прилетит по лицу? Кстати, при подобном обращении твои симпатичное личико быстро потеряет привлекательность, и я тебя брошу, я же тебя, по твоей логике, только для койки держу. И впрямь, зачем мне калечный не только на голову, но и на лицо? А нового, к кому пристроиться, ты не найдёшь, ты уже не мальчик, и твой образ вечного ребёнка с распахнутыми глазами совсем скоро перестанет быть привлекательным и начнёт выглядеть отталкивающе, он уже вытягивает только за счёт того, что ты выглядишь моложе своих лет, а ничего другого ты не умеешь и предложить не можешь.

Том знал его, Оскара, слабые места и бил по ним. Том и был его единственным, сплошным слабым местом, потому не промахивался. Но и Оскар знал слабые места Тома и отплатил ему той же монетой – бил в уязвимости, болевые точки. Внешность, возраст и никчёмность. Даже сильнее ударил, чем Том его. Слышал хруст грудной клетки Тома, которую раздавил ногой. Том и дышать перестал, снизу неверующе глядя на Оскара.

Вторая попытка уйти тоже провалилась. Видел Тома – и притянутое спокойствие слетало к чертям. Как и не уходил, не кружил по городу, в этот раз подруга-скорость подвела. Эмоции ожогом по нервам. Шулейман ринулся обратно, схватил Тома за грудки, вздёргивая с кровати, и притиснул к стене. Ударил – и опять за грудки. Тряс, сжимая его футболку под горлом, давя кулаком.

- Оскар... больно...

Биться лопатками и позвоночником об стену очень неприятно. Больно и страшно, что хребет не выдержит. Не сопротивляясь, лишь прося пощады, Том пальцами цеплялся за руку Оскара. Получил пощёчину другой его рукой, о которой забыл.

- Что ты, блять, со мной делаешь?! – кричал Шулейман Тому в лицо, продолжая колотить его об стену.

Отпустил только для того, чтобы ещё раз вмазать по лицу. Нос не сломался, но кожа на переносице лопнула кровавой трещиной. Полоса слезы, кровь. Оскар взял Тома за горло, запрокинув ему голову. Том раскрыл рот, схватился за руку Оскара, перекрывшую дыхание.

- Оскар... - хрипом.

Распахнутые глаза, неистовая пульсация под гордом из-за нехватки кислорода, боль от давления на хрящи гортани. Мог ли Том защищаться? Хотя бы попытаться? Бить ногами? Мог. Но не делал этого, даже мысль не промелькнула, что может. Только взывания-просьбы, распахнутые глаза и непонимание в них, которое сильнее страха.

Раньше, чем Том начал серьёзно задыхаться, Шулейман убрал руку, отступил на шаг – и ударил другой рукой. Оскар больше не прижимал его к стене, не держал, и Том не устоял под ударом, упал под подоконник, сложив ноги сломанной куклой.

Кровь кипела и сворачивалась, оседая палящим осадком на стенках вен. Самый страшный зверь – раненый зверь, он бьётся не на жизнь, а на смерть – на смерть обидчика. Оскар встал перед Томом, думая, что остановился, выплеснулся. Всё. Но Том поднял к нему взгляд – и по нервам снова полоснуло, сворачивая крышу набок. Резкое движение вперёд, замах. Промахнулся в запале, метил бить по щекам, относительно безопасным частям, но попал в глаз. Том захныкал, сгорбился, закрывая ладонью правый глаз. Испугался того, что глаз не открывается, боли и непонятных ощущений под веком.

Остановиться бы. Достаточно. Том уже на полу, он избит и плачет. Но каждый раз, когда останавливался – несло снова, сносило ещё дальше. Удар ногой. Второй – в лицо, а Оскар обут. Том свалился вбок. Поднялся обратно в сидячее положение, опираясь на дрожащие руки. Пока больше не пытался посмотреть на Оскара, не пытался узнать, за что ему эта экзекуция.

Сука!.. Мысленным воем в голове.

Блять, блять, блять, блять, блять, блять, блять, блять, блять, блять, блять.

Лучше бы не возвращался. Лучше бы вообще не приходил сегодня. Так бы не было разговора, с которого начались взаимные раны, не натворил бы бед. Том же просил – уйди. Почему не послушался? Почему, блять, хотел как лучше, а получился пиздец?

Попустило. Совсем. Из мозгов выветрился ядовитый угар. С глаз спала пелена, являя взору отвратительную, расписанную кровью картину того, что натворил. В палате застыла мёртвая тишина, Том если и плачет, то беззвучно. Сидит, согнувшись, лицо скрыто спутавшимися волосами. Дышит неслышно.

Выдох, взгляд – и сил нет. Полное опустошение. В глазах и всём существе усталость, тянущая вниз. Хочется вздохнуть, закрыть глаза и сесть на пол рядом с Томом. Потом, немного позже, притянуть его к себе, обнять и никуда не отпускать. Потому что всё равно родной, необходимый... Целовать в разбитые губы, невесомо обводить кончиками пальцев уродующие отметины боли на бледной коже, просить прощения и как-то всё исправлять. Но Оскар себе этого не позволил, лишь в голове прожил так живо, что на мгновения в реальности расхотелось жить. Что сломано, то не склеишь. Сейчас – нет, и никакой слабости. Шулейман развернулся и пошёл к двери.

Чувствовал взгляд в спину, знал – Том поднял голову и смотрит, как он уходит. Тянуло обратно? Да, но теперь иначе – упасть рядом с Томом, обнимать и каяться во всех грехах. Потом долго молчать вдвоём, поскольку сам запутался, потерялся и измотан, и говорить нечего, пока никак. Потом пообещать, что непременно найдёт выход, и костьми лечь, чтобы так и было. Но не надо.

Не надо. Он не покажет слабости и разбитости.

Не оглянувшись Шулейман покинул палату, оставив избитого Тома сидеть на полу, непослушной рукой растирая кровавые сопли.

Как будто конец. Может, и вправду конец. Конкретно сейчас нет сил бороться за и смысл на последнем издыхании. Смысл умирает, когда ты убиваешь его собственными руками.

***

Пальтиэль с Терри вернулись домой через полчаса после Оскара. Там же, на прогулке, поужинали в ресторане, шеф-повару которого пришлось напрячься, чтобы угодить – нет, не ребёнку, а Пальтиэлю, поскольку на подходе к ресторану Терри нафантазировал блюдо, которое хотел бы съесть, а такого в меню не оказалось, и старший Шулейман велел неукоснительно исполнить детскую задумку. Блюдо получилось таким, что никто, кроме Терри, это не стал бы есть, но ему понравилось. Шеф-повар заслужил похвалу от взыскательного гостя, который цербером следил, чтобы любой каприз мальчика исполнялся.

Терри прибежал делиться впечатлениями от насыщенного дня. Оскар слушал его, смотрел на его улыбчивое лицо, выражающее десятки эмоций, и поймал себя на том, что не может реагировать на Терри спокойно, как обычно. В нём же всё – стопроцентно черты Тома. Смотрит на него и видит Тома. Образ Тома накладывался на мальчика проекцией-призраком. Очень плохо.

Что, если у них с Томом не получится? Если счастье останется лишь в прошлом? Если придётся принять решение расстаться, поскольку иначе никак? Что, если при этом самом дурном исходе Терри будет напоминать ему Тома, и будет реагировать на него неадекватно? Если не сможет себя переломить и держать под контролем? Что, если начнёт срываться на Терри, как на нём самом папа срывался, если перестанет любить Терри за то, что он – это он, и будет кривиться на него от того, что этого ребёнка никак не касается? Оскар похож на маму, а Терри – маленькая копия Тома.

Оскар меньше всего на свете хотел повторить папину историю. Но что, если он не справится? Действия контролировать можно, но эмоции и мысли зачастую не поддаются волевому контролю. А Терри ведь будет чувствовать... и он будет чувствовать, что отношение к мальчику изменилось. Если так, он обязан сыграть на опережение, найти в себе силы и волю и отдать Терри папе или в другую семью, он не должен допустить для Терри того, что сам пережил. Но бедному Терри и так хватило того, что его перекидывали из рук в руки... Он не сможет доверять, если его ещё раз предадут, для маленького ребёнка это и есть предательство – когда важный взрослый отдаёт его и больше не появляется. Шансы Терри на счастье понизятся в геометрической прогрессии, если ему снова придётся начать сначала, на новом месте, оставив то, что считал своим.

Тварь он, тварь, что думает такие мысли. Что чувствует. Что феноменальное сходство Тома и Терри из того, что освещало сердце, стало проблемой. Что она приобрела форму топора, зависшего над запланированным счастливым будущим. Никакой он не сильный, не сильнее папы, если допустит это. А как не допустить? Ломать себя и претворяться чревато, всё равно что-то вылезет. Как сейчас – нет-нет да подёргивало нервы, смотрел на детское личико – и видел Тома, улыбающегося и тараторящего, с изумлённо распахнутыми глазами и, наконец, бросающего ему слова, которые по ощущениям вспороли от паха до горла.

Нет, он не может сорваться. Не имеет права причинить Терри хоть крупицу боли, которую он пронесёт в себе через всю жизнь.

- Терри, - Оскар остановил мальчика. – Я сейчас в таком состоянии, чтобы могу случайно обидеть тебя, чего я очень не хочу и не прощу себе. Поэтому, пожалуйста, побудь с Пальтиэлем или Грегори. Я обязательно тебя выслушаю, мне интересно, что с тобой происходит, но позже. Завтра.

Решение лезвием по груди, но оно правильное. Должен в первую очередь думать о ребёнке, а не лелеять себя.

Терри послушно замолчал, прекратил улыбаться. Кивнул, нерадостно, но безропотно соглашаясь с указанием Оскара. Но не ушёл сразу, развернулся обратно, немного отойдя от дивана, открыл рот, желая сказать. Понял, что не должен, что прямо было сказано – уйди сейчас. Потупил взгляд, потерявший счастливо-восторженные огоньки.

Что ж он, сволочь конченая, что прогонит ребёнка, когда тот хочет сказать и глаза у него такие погрустневшие? Прогонит, чтобы себя сберечь от беспокойства? Нет. Оскар справедливо не считал себя хорошим человеком, но не настолько. Пусть сведёт челюсти и пальцы, но он не оставит мальчика со словами, которые тот хочет сказать. Коль корёжит – его проблемы – может потом разбежаться и головой вломиться в стену, чтобы мозги на место встали.

- Терри, что ты хотел сказать? – мягко спросил Шулейман, подталкивая его продолжать.

- Я хотел спросить... - начал Терри, замялся. Поднял взгляд и изломил брови, всё-таки озвучивая, что хотел. – Ты устал?

- Можно и так сказать, - кивнул Оскар.

Терри помялся на месте в замешательстве принятия известного лишь ему решения. Сделал шаг вперёд, к Оскару, протягивая руки. Остановился, засомневавшись, опустил руки. Непроизвольно нахмурил брови в сложности выбора между надо и хочу и просто надо.

- Надо обнять? – предложил Терри, исподволь глядя на Оскара. – Мама говорила, что, если плохо, надо обнять.

Точно сволочь он, что посмел переносить на Терри свои проблемы. Сердце сдавило виной и нежностью, теснящей разрушающие чувства. Настолько сильной, затапливающей нежностью, что в глазах погорячело.

- Иди сюда.

Шулейман подозвал Терри, подхватил, усадил на себя и обнял.

- Я люблю тебя, - проговорил, поцеловав мальчика в лоб.

Всем сердцем желал растить этого ребёнка и делать счастливым, но вдруг это лишь временное просветление, а потом хуже, темнее, до непроглядной тьмы, из которой не будет выхода? Больно думать, что придётся его отдать. Отказаться. Стать ещё одним бывшим важным взрослым в его жизни.

- Слышишь, Терри? – Оскар заглянул ему в глаза. – Люблю, - и снова обнял, крепко и бережно прижимая к себе.

«И я буду глубоко несчастным человеком, если потеряю вас обоих», - в мыслях.

Не будет больше стремлений, будет по инерции тащить существование, как папа жил десятилетиями. Зачем? Без смысла, без ярких эмоций, без чего бы то ни было значимого настолько, что ради одного этого хочется жить, потому что умирать рано, его время ещё не пришло. Другой семьи у него не будет. Полностью уйдёт в работу, от нечего больше делать будет бороться за место номера один в списке самых. Нет, не будет, не сможет так, папе это хотя бы было интересно, ему – нет. Лучше сопьётся до отказа печени и не попросит медицинской помощи.

Получив свободу, Терри принёс плед и накинул его Оскару на плечи. Потому что это же понятно – если человек не в порядке, его нужно не только обнять, но и чтобы ему было тепло, уютно. Шулейман невозможно устал за сегодняшний день, вынувший душу и затолкавший её обратно в измученном, изуродованном виде, но искренне улыбался, принимая заботу. Смотрел на Терри – такого маленького и такого осмысленного, внимательного, чуткого – и думал, что дебил. Как он мог думать, что откажется от Терри? Ни за что на свете не откажется, в лепёшку расшибётся, но будет ему самым лучшим отцом и будет в этом счастлив. Будет отцом-одиночкой, в принципе, так и задумывал изначально. Если с Томом не получится...

Передав Терри папе, Оскар устроился в гостиной и в тишине пил коньяк при свете одной лишь лампы на декоративном столике.

Что, если не получится?.. Есть ли шанс, что получится, после сегодняшнего дня? Что делать, чтобы получилось? Как разруливать то, что оба натворили? Нужно ли?.. Сегодняшний день – как жирная точка, перекрывшая настоящее, отравившая чернотой будущее.

Не надо об этом думать, не надо пытаться предугадать. Додумался уже до того, что всё испортил. Но мозг не спешил подчиняться и прекращать мыслительный процесс или хотя бы перевести его в другое русло. Пытался, но все пути мыслей приводили к Тому, к его образу перед глазами, к мысли, что, возможно, всё счастье осталось в прошлом. Когда он успел стать тем, кто постоянно думает, сомневается, морочит себе голову? В тот момент, когда ему стало не всё равно. Пора отпустить былые образы себя и принять как данность, что уже никогда не будет таким лёгким, каким был. Потому что ему слишком не плевать. Ему слишком дорого то, что имеет.

Имеет ли?..

Не лучше ли отпустить, чтобы они оба не мучились?

Может, у них действительно не получится счастливо? Не получается же упорно. Лишь на этапе встреч сложилось идеально, но отношения в свиданиях сложно испортить, если есть взаимный интерес и деньги.

Надо ли бороться за такое призрачное сейчас счастье... А как не бороться, если жизнь без него не мила? А как бороться, если с каждым новым шагом больше и больше подрываешься на минах?

Стоп, мозг. Мысли, утихомирьтесь, дайте немного отдыха.

Фиаско. Шулейман проиграл бой с самим собой, мысли обступили тёмными легионами, что просвета не видно. Душно. Тошно. Слишком серьёзно, что даже матов нет.

Что, если не получится? Совсем. Никак. Наизнанку вывернется, расшибётся, а без толку.

Что, если?..

Том наваждение. Том – зависимость, которую можно пережить, отвязаться, но одна встреча – и по новой, мгновенное привыкание заново, как бы ни хорохорился, что сильнее этого. Том – это простое человеческое желание быть счастливым. Том – он и есть счастье. Том... Блять. Мысли споткнулись о то, что Том сегодня говорил. И то, что сам сделал. Надо ж было додуматься избить. Заслужил ли Том? Да, заслужил, но это не оправдывает. Так нельзя с человеком, которого любишь.

А так, как Том, можно? Как можно человеку, которого любишь, делать такие заявления?

Любит ли?..

Нет, нет, нет, нет, ещё и об этом Оскар думать не будет. Любит его Том, любит, какие вопросы, никуда не денется. Только любовь у него хреновая.

Оскар думал и пил коньяк, глядя перед собой. В таком виде его и обнаружил отец. Остановившись в дверях, Пальтиэль некоторое время посмотрел на сына, методично, неспешно осушающего бокалами бутылку коньяка в глубоком полумраке гостиной, прошёл в комнату и спросил:

- Оскар, у тебя проблемы?

- С чего такой вывод? – осведомился в ответ Оскар, взглянув на папу.

- Когда всё хорошо, в темноте в одиночку не пьют.

Выдержав паузу, внимательно, участливо глядя на сына, который в свою очередь на него не смотрел, Пальтиэль предположил:

- У тебя с Томом не ладится?

- А этот вывод с чего? – снова вместо ответа поинтересовался Оскар.

- Проблемы с бизнесом не повергли бы тебя в такое состояние, ты не берёшь дела близко к сердцу. Значит, дело в личной жизни. Твоя личная жизнь на данном этапе – это Том, стало быть, у тебя с ним проблемы, - рассудил Пальтиэль.

- Твоя дедукция хороша, - хмыкнул Оскар, не оспаривая папину правоту.

Пальтиэль подошёл ближе, присел на подлокотник кресла. Спросил:

- Расскажешь?

Оскар помолчал, катая в бокале коньяк и глядя на янтарные переливы в тусклом, тёплом свете.

- Том в психиатрической клинике, - сказал он, опустив бокал на бедро.

- У него рецидив?

Пальтиэль совершенно не разбирался в этих психиатрических дебрях, куда зачем-то подался сын, но, кажется, употребил верный термин.

- Нет, - ответил Оскар. – У Тома случился жёсткий нервный срыв.

Короткая пауза. Правда:

- Из-за Терри. Тому не нравится, что у меня есть ребёнок, он рассчитывал на другую жизнь со мной. Очень не нравится, настолько, что он сорвался с нервов, и я тоже был близок к тому, настолько он мне мозг выклевал. В этом моя вина, надо было рассказать раньше, а не ставить перед фактом, когда Том уже вошёл в мой дом. Не говори, что Том не прав, плохой и сам должен убраться, - Оскар поднял к папе взгляд и поднял ладонь. – Всё правда, но я не хочу это выслушивать. Пожалуйста, воздержись.

- Не скажу, - произнёс Пальтиэль.

Смотрел на сына. Ждал, что он продолжит рассказывать о своих сложностях. Чувствовал – ему нужно. Кто ещё выслушает и поможет, если не родной отец? Они никогда так не разговаривали, его никогда не было рядом, когда сын мог в нём нуждаться, но можно начать сейчас.

- Ты не знаешь, как продолжать отношения? – спросил Пальтиэль.

Оскар кивнул, задумчиво катая коньяк в бокале.

- Не знаю. Всё стало очень сложно. Мне сложно, тяжело, я запутался. Я всё время пытаюсь как лучше, а получается только хуже. Хуже и хуже. – Сделал глоток, не чувствуя градуса, это же его любимый напиток. - Подумал бы, что порчу навели, если бы верил в мистику. А жаль, что не верю, - Оскар сухо усмехнулся. – Удобно же думать, что дело не в тебе, это всё какая-то ведьма и недоброжелатель-заказчик.

- Расстанься с ним, если тебе плохо, - не настаивая сказал Пальтиэль. – Отношения нужны для счастья, а не страданий.

- Я его люблю, - кроющий всё ответ с оттенком обречённости. – Я с ним быть хочу. Понимаешь?

- Понимаю, - кивнул Пальтиэль, вспоминая свою упрямую любовь, за которую, поруганную, злость и обиду наконец-то отпустил.

- Я с ним счастлив, - продолжил Оскар, взглянув на папу. – Только с ним. Ни с кем другим я подобного и близко не испытывал и не испытаю. Даже сейчас, когда всё очень сложно и тяжело, я хочу бороться за нас, я не хочу его потерять. Счастье того стоит.

- Оскар, послушай, - Пальтиэль наклонился вперёд и сцепил пальцы. – Поступай так, чтобы потом не жалеть. Если Том твоё счастье, если ты в этом уверен – борись за то, чтобы быть вместе. Но прежде убедись, что он тоже того хочет, что он тебя тоже любит, иначе исход будет печальным.

- Любит, - вне сомнений ответил Оскар. – Том хочет быть со мной.

Хреновое, с оговорками, но у Тома к нему тоже то самое необъяснимое логикой чувство. Том хочет быть с ним, Том тоже многое для того сделал. С условиями, но хочет.

Или... Это и есть «любовь» Тома – если условия соблюдены?

- Значит, совет вам да любовь, - кивнул Пальтиэль. - Ты знаешь, что делать.

В чём в чём, а в предприимчивости сына и его способности добиваться своих целей сомневаться не приходилось.

- Не знаю я, папа, - невыразительно отозвался Оскар. – В том-то и проблема, что не знаю.

- Не знаешь, как совместить отношения с Томом и Терри?

- Это тоже.

Оскар допил коньяк, налил себе новую порцию, закурил. И невпопад признался:

- Сегодня я избил Тома.

Честно, Пальтиэль был в шоке, но не показал того, только спросил:

- За дело?

- Да. Том сделал мне очень больно словами, я ответил ему тем же, но этого мне оказалось мало, я сорвался.

Пальтиэль помолчал, обдумывая слова сына, и, посмотрев на него, непонятно спросил:

- Оскар, почему нельзя бить женщин?

- Потому что нельзя, - Оскар пожал плечами и ополовинил бокал.

Задумываться об этом сейчас он не желал. Он просто знал, что нельзя. Ему никогда не приходило в голову ударить женщину или ребёнка, того, кто заведомо слабее. А Том мужчина. Но слабый. Том для него стоял где-то между мужчиной и женщиной, что вроде и можно, а вроде и нельзя, потому постоянно какая-то хрень получалась.

- Никто не скажет не бить мускулистую чемпионку по каким-нибудь единоборствам, поскольку она победит среднего мужчину, и среднему мужчине не придёт в голову на такую женщину кидаться, - умудрённо говорил Пальтиэль. – Но в общей массе женщины слабее физически, женщины не дерутся с детства, чтобы уметь это делать, их другому учат. Потому женщин и нельзя бить. Я не хочу принизить Тома, приравнивая его к женщине, но в вашей паре он женщина. У вас такие, традиционные по ролям отношения. Поэтому ты не можешь его бить. Том слабее тебя во всём, ему элементарно нечего тебе противопоставить. На твоей стороне деньги, власть, физическое и моральное превосходство. А что есть у Тома? Только твоя милость.

- Думаешь, я специально, в удовольствие мне его бить? – Оскар немного раздражился. – Вовсе нет. Но что мне делать, если он меня доводит? Я сорвался.

- Держи себя в руках, - папа был непреклонен, но не поучал, говорил мягким тоном. – Ты в ответе за Тома. Кто сильнее – тот и несёт ответственность за более слабого.

- Знаю я, но вот не всегда получается следовать. Знал бы ты, как Том умеет вывести.

- Если он тебя выводит, и ты всё равно остаёшься с ним, это твой выбор, Том за него не отвечает и расплачиваться не должен.

Оскар хмуро глянул на отца, вскользь почувствовав себя маленьким мальчиком, которому открыли очевидную истину.

- А Том за что отвечает? – в ответ поинтересовался он. – Ни за что?

- Том отвечает за себя. Если тебе что-то неприятно в его поведении – скажи ему об этом прямым текстом. Если он будет знать это и продолжать делать – расстанься с ним. Если ты не расстаёшься, значит, тебя всё устраивает.

Оскар дёрнул бровью и затем скосил к папе глаза:

- Давно ли ты стал экспертом в отношениях?

- Моя единственная любовь не удалась, но это не значит, что я ничего не понимаю, я пожил больше твоего и многое видел и понял.

- Ладно, я тебя понял. В принципе, это то, как я и сам думаю – я виноват, моё поведение недопустимо. Но иногда я не могу сдержаться. Сегодня меня просто сорвало. Это было отвратительно.

- Если захочешь Тома избить, прежде дай ему в руки нож, только в таком случае ваш бой будет честным.

- Хах, хочешь избавиться от меня, чтобы беспрепятственно забрать себе Терри? – Оскар усмехнулся, даже развеселился. – Отличный план. Но нет, папа, так не пойдёт, я жить хочу.

- Том тебя не тронет, а ты переключишься и избежишь рукоприкладства, - сказал Пальтиэль, не отреагировав на юмор сына. - Ему будет приятно, что ты о нём подумал.

- Плохо ты знаешь Тома, - хмыкнул Оскар. – Он и пырнуть может. Конечно, потом раскается, но кто знает, куда попадёт, у меня запасной жизни нет. Но Тому я передам, что ты хочешь избавиться от меня его руками.

- Сделай так в следующий раз, - ненавязчиво, но твёрдо стоял на своём Пальтиэль. – Заодно вы остановитесь, посмотрите друг на друга и поймёте, что вы идиоты, выясняете что-то вместо того, чтобы просто быть счастливыми.

- Папа, скажи честно, ты маме так нож давал?

- Я на Хелл никогда не поднимал руку, - Пальтиэль серьёзно покачал головой и только затем ответил на вопрос. – Нет, не давал. А жаль, - вздохнул, - так бы понял раньше и, может, был счастлив. Доверив человеку свою жизнь, можно понять, как он к тебе на самом деле относится и какие между вами отношения.

Глубокая мысль. Оскар задумался.

- Оскар, я не знаю подробностей ваших с Томом отношений, - снова заговорил Пальтиэль. – Но я могу дать тебе совет, которому не нужны подробности. Прежде чем бороться до конца, убедись, что вы хотите одного и того же. Потому что одной любви мало для отношений, мало даже желания быть вместе, если вы смотрите в разные стороны. Когда-то я видел своё единственное счастье в Хелл, я делал всё для неё – и всё для себя. Сначала я хотел, чтобы она была со мной, потом, чтобы она была моей женой, потом хотел настоящую семью, с ребёнком. Она этого не хотела, даже выходить за меня не хотела, хотя, казалось бы, это её мечта – войти в мир богатства, Хелл далеко не сразу приняла моё предложение. Она говорила мне об этом, а я не слушал, я гнал за своей мечтой, думая, что сложится, Хелл тоже будет счастливой, как можно не быть, если это счастье? Но это было моё счастье, которое ей не подходило, и в итоге я сделал несчастными двух человек. Я и сам не был счастлив, считал себя таковым, но много позже понял, что моё счастье было лишь погоней за ним, бесконечным ожиданием, что вот-вот, сейчас оно наступит. Не наступило. Хелл любила деньги, статус, но и они её не удержали, поскольку всё остальное было ей не мило. Упорством и ухищрениями я заставил её жить жизнью, которая ей не подходила, а я не хотел того, чего от жизни и отношений хотела она.

Оскар очень хорошо понимал то, о чём говорит папа. У них с Томом тоже так было. Том ведь, получив кольцо с предложением вступить в брак, предложил оставить всё, как есть, подождать. Но Оскар его не послушал, убедил согласиться и поплатился за это. Ничего того, что сейчас происходит, тоже не было бы, если бы тогда он не форсировал события, не втянул Тома в то, как сам видел счастье, не тянул его за уши на уровень, до которого он не дорос. А сейчас... на каких они уровнях сейчас, на тех ли, где возможно что-то общее строить? Или будет новая беда, если один из них уступит? Или, может, не нужно никому уступать, а лучше отпустить того, с кем жизнью не сходитесь, и найти того, с кем будете смотреть в одну сторону?

- Спасибо, пап, - слегка кивнув, признательно сказал Оскар. – Мне нужен был этот разговор.

- Пожалуйста, - также кивнул Пальтиэль. – Мы не разговаривали с тобой так, прости за это – за то, что в твоём детстве и юности я не был рядом и не учил тебя важным жизненным вещам, но знай, что я у тебя есть.

Старший Шулейман встал и пошёл к двери, обернулся:

- И, Оскар, если тебе потребуется помощь, ты можешь на меня рассчитывать. Если не захочешь ничего обсуждать, я не буду расспрашивать. Просто позвони и скажи два слова: «Забери Терри», и я заберу и позабочусь о нём, пока ты не будешь снова в состоянии исполнять свои родительские обязанности.

- Спасибо. Я учту.