Психо

Спорим, мой ручей столкнётся с морем и затянет горизонт

Туманом моих страхов, брошенных за борт.

А спорим — виноватых будет двое;

Корабли вернутся в порт на разные причалы;

Ты начнёшь сначала, я наоборот.
Lascala, Реванш©

- Привет, - Оскар решил банально начать с приветствия.

Том продолжал смотреть на него слегка исподлобья и ответил с небольшим опозданием:

- Привет.

Голос его не выражал ничего явного. Но контакт установлен, можно поставить галочку – Том не отказывается с ним разговаривать.

После взаимного приветствия – пауза, затягивающаяся в звенящее молчание, а через стеклопакет не проникает ни звука и через закрытую дверь тоже, покой пациентов в этой клинике берегли. Взаимно смотрели друг на друга, взаимно изучали взглядом.

- Том, - Оскар нарушил глухую, отдающую фигуральной пылью тишину, - это для...

- Это для моего блага и бла-бла-бла, - перебив его, сказал Том. – Знаю.

- Тогда чего ты на меня смотришь, как на предателя? – резонно, без наезда спросил Шулейман, пытливо глядя на него.

Том лишь дёрнул бровью и отвёл взгляд, оставив вопрос без гласного ответа. Нетипичная для него мимика. Обычно Том двигал обеими бровями вместе, выгибал, изламывал, хмурил. Но мимика отражает внутреннее состояние, а сейчас Том ощущал себя не под состояние «мальчик с распахнутыми глазами и бровями домиком», потому и движение такое.

- Том? – напомнил Оскар о себе и том, что он никогда не уходит без ответа.

Успел подзабыть, как сложно с Томом бывает в стенах клиники, когда он упорно играет в глухую молчанку и вдобавок взгляд прячет. Том не отзывался, отвернул лицо к окну, но не смотрел в него, жал подбородок к плечу, спрятав ладони под ноги.

- Том? – требовательнее.

Нет ни ответа, ни невербального отклика. Том на несколько секунд перевёл взгляд за стекло, где светил день, и снова опустил, поскрёб ногтями оголённое коротким рукавом футболки плечо и обратно спрятал руку под себя.

- Ладно, я никуда не тороплюсь, - произнёс Шулейман спустя три минуты игры в немые гляделки в одну персону.

Скрестив руки на груди, он всем видом показывал, что никуда не уйдёт, до ночи здесь просидит, если понадобится. Сегодня может себе это позволить, папа Терри займёт и позаботится о нём, можно не беспокоиться, что оставил ребёнка покинутым.

- Почему? – негромко спросил Том, всё ещё избегая зрительного контакта.

- Что «почему»?

- Зачем? – вместо пояснения.

- Что «зачем»? – Оскар нахмурился, абсолютно не понимая Тома.

Том только повёл правым плечом и вновь дёрнул бровью. Шикарный диалог, в кавычках.

- Я твой язык мимики не понимаю, можно словами? – попытался Шулейман.

Опять молчание в ответ, но недолгое. Через паузу Том задал более ёмкий вопрос:

- Надолго я здесь?

- Не знаю, докторам виднее.

Том перевёл к нему взгляд, посмотрел удивлённо, наконец-то в его глазах появились ясные эмоции.

- Не знаешь? – переспросил Том и крутанул головой. – Никогда не поверю, что ты не контролируешь процесс лечения.

- Не в этот раз, - без шуток ответил Оскар, ничуть не кривя душой. – Пора признать, что у меня не получается тебя лечить – по совокупности причин у меня единственного получается совладать с твоим расстройством, когда успешно, когда не очень, неважно, но во всём остальном я слаб и проваливаюсь. Я не самый опытный и выдающийся психиатр и я совсем не психотерапевт. Пусть тобой занимаются настоящие профессионалы, а я буду делать то, что у меня получается лучше всего – буду оплачивать их работу.

В глазах Тома снова что-то неясное, гаснущий свет и холодеющая вода.

- То есть всё? – спросил он.

Шулейман опять его не совсем понял, но решил ответить по первой пришедшей на ум версии:

- Да, я преодолел свой комплекс «я должен всё контролировать» и нежелание делить тебя с другими специалистами даже тебе во вред. Здесь может быть «Оскар, вау, молодец, я горжусь тобой, спасибо», но я не настаиваю.

Что Том услышал в его словах – тайна, но глаза его затянуло тоской, словно он внутри разбился.

- Спасибо, - тихо-тихо, мертвеющим шелестом с едва разомкнувшихся губ проговорил Том и вяло повёл кистью в воздухе. – Можешь идти, не буду тебя задерживать.

Шулейман выгнул бровь. Что услышал в его словах Том – загадка, но явно не то, что он хотел сказать и сказал.

- Я побуду с тобой, - сказал Оскар.

- Не надо, - Том покачал головой. – Не нужно благородно быть со мной на время лечения.

У Оскара сложилось твёрдое ощущение, что от него ускользает какой-то важный смысл, и он держался за это чувство, чтобы ничего не упустить. Подпёр кулаком висок, внимательно глядя на Тома. Опустив голову, Том поёрзал и вновь спрятал под себя руки.

- Тебе холодно? – Шулейман поднялся на ноги, намереваясь укрыть его одеялом, укутать.

Том поднял перед собой ладонь:

- Не надо, - это он сказал достаточно громко, снизу смотрел Оскару в лицо.

Затем Том лёг на бок, разрывая едва установившийся прямой зрительный контакт, подобрал колени к животу.

- Так, - Шулейман упёр руки в бока, встав перед ним, чтобы без шансов не видеть. – Давай начнём нормально – связно разговаривать.

- Оскар, зачем? – Том приподнялся, опираясь на руку.

- Если ты будешь изъясняться более длинными предложениями, я, возможно, смогу понять твои вопросы и отвечу на них.

Том обратно сел, складывая ноги в прежнюю позу.

- Оскар, зачем устраивать спектакль? Не надо. Я понимаю, что всё кончено. Я не оправдал твоих ожиданий, всё испортил и сломался. Но, знаешь, не я один всё испортил, не я один виноват, я виноват лишь в том, что у меня голова нервная, - Том говорил не бесцветно и без истерики, с глубокими, смирившимися уже чувствами.

Потом, когда выйдет в мир, обязательно будет больно, очень больно. Но это будет потом. А пока анестезия то ли от медицинских препаратов, то ли от шока, что мечта рухнула и жизнь вместе с ней. Ему опять выстраивать жизнь заново, там, за стенами клиники, где один будет дышать воздухом. Справится. Справился же уже однажды. Только в этот раз проект будет бессрочным, без великой цели в конце, которая ярче солнца. Многие так живут, он тоже сможет, он далеко не самый слабый. Не больно. Пока не больно. Только грустно. Невероятная сказка, в которой и за принца победителя всех преград, и за принцессу, прозаично закончилась. В жизни только так и бывает. Если это принять, то не придётся выть в тишину квартиры и рвать на себе кожу от боли сердца, разорванного пополам.

Шулейман замешкался в выборе между двумя одинаково сильными порывами: хлопнуть ладонь себе на лицо или хлопнуть по лицу Тома. Дурак же, какой дурак – подумал, что Оскар его бросил. Том такой Том. Очаровательный, неподражаемый его парень. Мой парень – мысль с гордостью, поскольку Том невероятный, несмотря на все свои огрехи.

Тем временем Том продолжил говорить:

- Удобно, - Том усмехнулся. – Человека с психиатрическим диагнозом всегда можно сослать в клинику, если надоест, как в древности неугодных жён ссылали в монастырь. Хотя ты и без диагноза любого можешь закрыть, тебе это не сложно. Оскар, пожалуйста, - поднял к нему серьёзные, глубокие, просящие глаза, - не оставляй меня здесь на всю жизнь. Обещаю, что не буду тебе навязываться, я выйду отсюда и больше не попадусь тебе на глаза.

Дурак... К порыву хлопнуть по одному из действующих лиц прибавилось подкатывающее к горлу желание рассмеяться. Подобных Тому нет, это точно. Как можно такого потерять? Как Том умудряется из раза в раз допускать такую мысль, и не просто допускать, а верить?

- Дура-а-а-ак, - протянул Шулейман, беззлобно усмехнувшись и качая головой. – Какой ты дурак. Ничего не кончено, мы вместе. Выйдешь из клиники, и наши отношения продолжатся, какими были. Или по-другому. Разберёмся, когда придёт время. А пока лечись и ни о чём не беспокойся, тебе нужно поправиться и восстановить психику.

- Но ты же...

- Что я же?

Оскар перебил, невольно улыбаясь, поскольку как не улыбаться, когда смотришь на такого Тома, накрутившего себя очередной необоснованной мутью? Милый такой, двинутый на всю голову. Оскар по нему соскучился. Успел за сутки, они как полгода. Полный всего день с ребёнком, а потом и с папой, но без второй половинки сердца под боком.

- Ты от меня избавился, - непонимающе произнёс Том.

- Я от тебя не избавился, а отправил тебя в клинику, потому что у тебя был серьёзный нервный срыв. Может, хватит уже единолично решать, что мы расстаёмся? Что ты мне не нужен, что я тебя брошу, что я тебе изменяю – все плохие вещи, которые я якобы делаю или сделаю, существуют лишь в твоей голове, ты заметил закономерность?

Шулейман смотрел на Тома с лёгкой укоризной, но гораздо больше с доброй снисходительностью, теплом. Соскучился же, а Том мудрёная дурашка, как на него злиться?

- То есть мы вместе? – переспросил Том.

- Вместе, - подтвердил Оскар. – В этом плане ничего не изменилось.

- Но как же мы? Я же не могу жить с этим ребёнком.

- Во-первых, его зовут Терри, учись называть его по имени. Во-вторых – первого пока достаточно. Потом подумаем, как нам быть и как организовать наши отношения, чтобы никто не страдал.

- Но у нас не получится правильно, как ты планировал. У нас уже не получилось. И я тоже хотел правильно...

- Мой косяк, что я подгонял тебя под правильные, желаемые мной отношения, не раскрывая полной картины. Неправильное у меня было понимание правильных отношений, справедливо ты меня в этом упрекнул. Не получилось – учтём и будем двигаться дальше, - вне сомнений кивнул Шулейман. – И вообще, правильно в общепринятом понимании, как я понял, не для нас, на то всё в истории наших взаимоотношений указывает.

- Но ты хотел правильно, - напомнил Том, теперь не сводя с Оскара внимательного взгляда.

- Хотел, - подтвердил тот, - попробовал, получил удовольствие, и теперь мы можем перейти к неправильным отношениям, или правильным наполовину, или ещё каким. Неважно. Я не буду загадывать наперёд и строить планы. Как будет, так будет.

- Не будешь? – переспросил Том. – То есть мы всё-таки можем расстаться, когда я пролечусь?

Том быстро поверил Оскару, что тот не бросит его, и сомнения не грызли. Но стремился понять, чего ждать. Что будет дальше, как будет.

- Нет, я потратил на тебя столько времени, что хрен тебе, а не свобода от меня, - усмехнулся Шулейман и, сощурившись на Тома, через две секунды добавил: - Шутка.

Том открыл рот, явно не для того, чтобы посмеяться. Оскар приложил палец к губам, призывая его помолчать сейчас и дать сказать.

- Мы не расстанемся. Я сказал, что не буду загадывать и планировать, потому что я больше не хочу этого делать, - произнёс Оскар. – Я всю жизнь не загадывал наперёд, жил одним днём, и всё было хорошо, а потом я начал строить в личной жизни планы и ждать, что они сбудутся, и жизнь не единожды показала, что у меня очень плохо получается. Дело не в тебе и не во мне, а в нас обоих – ты и чужие планы несовместимые вещи. Я понял это ещё после брака, но снова попёр на те же грабли, видимо, они мне очень милы, - он усмехнулся. Взял короткую паузу и посмотрел на Тома. – Планы – это неплохо, без них не обойтись, поскольку каждый человек чего-то хочет, чего-то ждёт. Но планы не должны строиться на лжи, на утаивании чего-либо. В этом моя грандиозная ошибка – я снова решил, что тебе лучше не знать. Я должен был летом, когда мы ещё не были вместе, рассказать тебе о Терри и по обстоятельствам разбираться с последствиями, всё равно бы я смог тебя завоевать. Можно было использовать изменения в моей жизни в плане по твоему завоеванию, но не скрывать их. Теперь я знаю, как должен был поступить, но что уж теперь.

- Как использовать? – спросил Том настороженно, но любопытно.

- Очень просто, - Шулейман широко ухмыльнулся-улыбнулся ему.

Настроение у него установилось отличное. Сам от себе не ожидал, думал, будет серьёзен, будет внимательно вглядываться в Тома. Он и вглядывался, но в лёгком, окрылённо-приподнятом настроении, и тянуло шутковать и улыбаться. Влюбился, что ли. Целые сутки не видел и влюбился, как в первый раз. Впервые. Никогда раньше Оскар с Томом не испытывал типичной первой влюблённости, у него к Тому было – сложно, потом сложнее, потом ещё сложнее, потом в кайф и не думать, что будет сложно и, возможно, пиздец. А сейчас словно прибухнутый.

- Вернуться ко мне было твоей сверхцелью, - продолжал Оскар. – Я мог использовать Терри в качестве твоей стимуляции – рассказать о нём, не забыв упомянуть, что он твой, тот самый сын, которого Джерри от тебя скрыл, и, когда ты переваришь информацию и снова ринешься в бой, сказать – нет, мы не съедемся, у меня ребёнок и ты с ним уживёшься. Ты бы не отступился, и тебе пришлось смириться с Терри и доказать мне, что ты можешь с ним сосуществовать на одной территории, и вуаля – Терри из того, кто, по-твоему мнению, отнял у тебя мечту, превратился бы в преграду, которую тебе нужно преодолеть, чтобы получить желаемое.

Том испытал желание взять подушку и ударить ею Оскара по лицу, потому что он дурак и нельзя так манипулировать, нечестно. Но сдержался. Потому что их отношения осложнились, повисли на ниточке, между ними очень много всего, сейчас не время ребячиться и делать вид, что всё хорошо.

- Я мог потом засомневаться, точно ли это, жизнь с тобой, то, чего я хочу, или я просто добивался цели, стоило ли оно того, - сказал Том.

- Мог, - согласился Шулейман. – С тобой никогда и ни в чём нельзя быть уверенным. С тобой вечная дилемма: не сделает ли мой выбор хуже?

- И зачем я тебе такой бедовый?

Том задавал этот вопрос не единожды и сейчас спросил скорее для проформы. Потому что правда же – зачем такому человеку, как Оскар, такой человек, как он?

- На что, Том, на что, - поправил его Оскар. – На всю жизнь.

Полюбил это высказывание, поскольку оно отражало полноту сути его отношения к Тому. Том для него не просто «люблю» Том для него – навсегда и тот, кто разделил жизнь на до и после.

- Я скучал, - помолчав, добавил Шулейман, глядя на Тома. – Правда. Сутки прошли, а мне тебя не хватало.

Том в ответ опустил взгляд и голову. Скучал ли он? Нет. Гадал лишь, навестит ли его Оскар или больше не придёт, как в тот раз, когда в восемнадцать уехал от него в реанимацию и застрял в больнице на год никому не нужный. Том был готов ко второму варианту и ни слезинки не проронил. Верно, анестезия медикаментов делала своё дело, в груди не болело, только тоскливо тянуло, с чем можно жить.

Том быстро поверил Оскару, что неправильно его понял, исходя из своего главного то ли страха, то ли уже комплекса. Более сильное, тяжёлое чувство покинутости и потери привычного мира растворилось, отменённое опровержением, и в полный рост расправилась детская, дующая губ обида.

- Ты меня бросил, - сказал Том, скрестив руки на груди и глядя на Оскара исподлобья.

- И снова здрасьте! – Шулейман взмахнул руками в подобии представляющего жеста. – Был единорог, а стала золотая рыбка. Рыбка моя, кончай страдать отказом памяти.

- Оскар, прекрати паясничать, - вид Тома сделался более хмурым, серьёзным. – Мне не смешно.

Честно говоря, Оскар несколько удивился. Нечасто Тома можно увидеть серьёзным – не обижающимся, не психующим, не ушедшим в драму на максималках а-ля трагедия всей жизни, а именно серьёзным, особенно в ответ на юмор.

- Я не паясничаю, - ответил Шулейман. – У меня настроение хорошее.

- От чего же? От того, что я в психиатрической клинике? От того, что наша совместная жизнь накрылась гремучим медным тазом? Не вижу поводов для позитива.

- Всё зависит от угла зрения, слышал? – осведомился Оскар, держа зрительный контакт.

- Понятно, - Том кивнул, - я как обычно виноват. Мне нужно изменить угол зрения и найти плюсы в сложившейся ситуации?

- Не получится. – Опережая ответную реплику Тома, Шулейман сразу добавил, поясняя: - Угол зрения вытекает из личности человека, который воспринимает ту или иную вещь, событие, явление. Личность изменить невозможно, можно лишь притворяться другим или принять то, что ты такой, какой есть.

«К чему ты это?» - хотел спросить Том, но передумал, поскольку это не столь важно.

- Давай откатимся назад, - сказал Оскар. – Повторяю – я тебя не бросил и не брошу.

- Бросил. Ты отдал меня другим врачам, а должен был сам лечить, ты всегда так делал, - озвучил Том причину своей обиды. – Что, ты не смог бы вколоть мне лекарство? Смог бы, снял приступ и не отдавал в клинику. Но ты этого не сделал, ты сбагрил меня на лечение. Ты, наверное, устал морочиться со мной в одиночку, я не могу тебя за это винить, но не говори, что это не так, признай. Ты не захотел самостоятельно заниматься моим лечением, ты струсил, потому что для тебя это больше не столь важно.

- Том, Том, Том, - повторяя его имя, посмеиваясь, Шулейман пересел ближе к Тому, почти касаясь коленом его ноги. – Я наконец-то не струсил, что передал тебя на лечение другим докторам. Из-за того, что я годами сам тебя лечил, снимая симптомы, а не решая их причину, с твоих восемнадцати прошло более десяти лет, а шлейф тех психических и психологических проблем до сих пор за тобой тянется.

- То, от чего меня лечили в восемнадцать, невозможно вылечить, - справедливо возразил Том.

- Но можно было помочь во многом другом, - взвешенно отбил подачу Оскар.

- И что, теперь меня будут лечить от всего, от чего не долечили? – спросил Том, хмуря брови в непонятных, бегущих эмоциях. – Оскар, ты нравишься мне в качестве моего доктора, ты подходишь мне, я не хочу других. Ты всегда называл себя моим доктором, а теперь вдруг бросил, спихнул на других.

Ничего не изменилось по сути – Том по-прежнему выносил ему мозг, с той лишь разницей, что куда более спокойно, более последовательно и аргументировано. Но Оскар ни на каплю не съезжал в раздражение, напротив – слушал его и радовался, что он говорит, хоть какую муть. Вот, что значит – быть готовым к завоеванию крепости, которая сначала даст от ворот поворот, быть готовым с нулевого холодного уровня, а получить контакт. Улыбаться хотелось почти неконтролируемо. Пусть выносит мозг. Главное – он говорит. Главное – он есть.

Том замолчал, нахмурился, несколько секунд глядя на Шулеймана, и спросил:

- Оскар, ты меня слушаешь?

- Слушаю, - без промедлений отозвался тот.

Шулейман и в отлёте в свои мысли поступающую информацию фиксировал, полезная способность.

- Ты странно себя ведёшь, - проговорил Том, споткнувшись об изгиб его улыбки, которая совсем не подходила к ситуации и которую Оскар и не сознавал.

- Как, например? – осведомился в ответ Шулейман.

- Улыбаешься.

- Говорю же – соскучился по тебе, рад видеть, - улыбка шире, обнажая зубы.

У Тома складывалось впечатление, что он опять что-то упускает. Жил в одном мире и упустил, пусть и не по своей воли, что на самом деле настоящий другой, в котором Оскар воспитывает ребёнка – его, Тома, ребёнка. Сейчас тоже – они не виделись всего сутки, даже меньше, а что-то будто бы опять изменилось в обход него, Оскар совсем другой. Том настолько редко видел у Оскара улыбку – именно улыбку, что пугался.

- Ты пьяный? – предположил Том.

По своему обыкновению Шулейман словам предпочёл действия: подался вперёд, почти к носу Тома, и, вытянув губы трубочкой, выдохнул ему в лицо. Глядя в глаза, вопросительно приподнял брови, мол, убедился, что я трезвый? Том убедился, не пахло и каплей спиртного, но в его глазах тоже вопрос и некоторое непонимание этого жеста Оскара, потому что... Потому что та же причина – между ними провал и тысячи несказанных слов, всё смешалось в неясный клубок, а Оскар ведёт себя как ни в чём не бывало.

- Трезвый я, - на всякий случай Оскар подкрепил словами показательное выступление, отстранился, выпрямляя спину, но не отсел. – Уже и не помню, когда я в последний раз выпивал. Ещё в Париже это было, - опроверг он своё предшествующее высказывание. – Вино и прочее по чуть-чуть на свиданиях с тобой не в счёт.

Том в ответ молчал, но взгляда на отводил. Тоже помолчав немного, глядя на него с теплом в зелени глаз, Шулейман сказал:

- Я тебя не бросил. Тебе нужна была помощь, и я её тебе организовал.

Готов был повторять подряд десятки раз, чтобы Том не вздумал чувствовать себя преданным; чтобы Том понял и не терзался мыслями, которые его главные враги. Больше не бесит попугаем повторять одно и то же, поскольку есть что-то куда более неприятное – потерять Тома. Ощутил близость потери, отката в ноль, и как рукой сняло и стресс, и негативные эмоции. Что устал от Тома, как будто в дурном сне было, а на самом деле вчера. За день может вся жизнь измениться, куда уж там эмоциональному фону.

- Помощь? У меня был всего лишь нервный срыв, - говорил Том. – Можно подумать, в первый раз. Я и не такое переживал, это ерунда, успокоительного укола в качестве помощи мне бы вполне хватило.

Не ругался, не спорил, но был категорически не согласен с тем, что его состояние тянуло на отправление в стационар. Нервный срыв – это вообще блажь. Для человека с серьёзным психиатрическим диагнозом, который пережил подвал и кучу бед и испытаний в довесок, только так. В больницу с нервным срывом пусть ложатся те, кто сложностей плохой жизни не знали, а он не из нежных.

- У тебя до делирия дошло, - Шулейман поставил шах и мат его позиции, пристально глядя в глаза. – Ты вообще помнишь, что говорил, что делал?

Том отвёл взгляд, несильно хмурясь в задумчивости чувства поражения. Нет, он не помнил. То, что было до приезда бригады медиков и уже с ними, осталось в памяти смазанными, лишёнными эмоционального подкрепления обрывками, своими странными мыслями о том, как мама хотела позвонить в больницу тем последним его вечером в семье. При чём тут это, откуда параллель?

- Ты потерял связь с реальностью и ориентацию в ней, у тебя был бред и, видимо, галлюцинации, - добавил Оскар.

- Хорошо, - Том вздохнул, - я понял. Наверное, мне требовалась помощь.

- Не наверное, а точно, - негрубо подчеркнул Шулейман. – Том, я испугался, поэтому и позвонил в клинику и отдал тебя сюда.

Слова «я испугался» от Оскара ощущались порезом, Том испытал от них неприятное чувство, но не успел на нём зафиксироваться, вдуматься, так как Оскар продолжал:

- Буду честным, испугался я не только за тебя, но и за Терри и за себя. Ребёнку не полезно видеть человека в состоянии психоза, а от всего, что может причинить вред, я должен его защищать, это одна из моих обязанностей как опекуна. Что касается меня – я испугался, что не справляюсь, не справлюсь и доведу ситуацию до катастрофы, - Шулейман развёл кистями рук, признавая за собой это поражение. – Хотел ли я оставить тебя дома? Да, я всегда этого хочу. Но в этот раз я не мог себе этого позволить, слишком велики риски для всех сторон. Нервный срыв, знаешь ли, не шутки, он запросто может сломать психику, что не восстановишь, Кристина тому яркий пример. Я испугался, Том, - повторился Оскар и опустил руки, сцепив их между разведённых колен. – Испугался, что потеряю тебя, что испорчу жизнь Терри, за себя немного тоже, то, как мы жили в последнее время, было для меня жёстким стрессом.

Слабость, стресс, страх – это не про Оскара. Внутренности сжимало в отрицании.

- Я тебя понимаю, - Том не хотел этого говорить, но это правильно, это объективная правда, просто он её не разделяет. – На твоём месте любой бы так поступил.

«Но ты не любой» - в мыслях, но не вслух.

- Но что лечение изменит? – вместо того спросил Том. – Сейчас я спокойно с тобой разговариваю, спокойно отношусь к своему нахождению здесь, относительно спокойно реагирую на твои слова о Терри, хотя мне и всё равно неприятно, что ты сдал меня в клинику в том числе из-за него. Но я выйду отсюда, и что дальше? Я не буду жить на таблетках, - покачал головой, утвердив не вздорно, но твёрдо, - а значит, всё вернётся, как было, и смысла в лечении, получается, нет, оно только тянет время.

- Тебе не дают ни одного меняющего эмоциональный фон лекарства, только восстанавливающие препараты, так что ты сейчас в естественном состоянии, только более успокоенном.

- Почему я должен тебе верить? – Том слегка приподнял бровь. – Ты можешь сказать мне что угодно, я всё равно не смогу проверить. Мне могут хоть галоперидол колоть, я не узнаю.

- Во-первых, галоперидол не колют, если состояние не острое и есть возможность приёма внутрь, - по порядку отвечал Шулейман, не опустив просветительскую часть. – Во-вторых, никто от тебя ничего не скрывает.

Чтобы не быть голословным, он нажал на кнопку вызова доктора. Та пришла быстро, и Оскар велел принести план лечения Тома. Как оказалось, в плане лечения на данный момент всего два препарата. Минуту посмотрев в план, который ему ничего не говорил, Том поднял глаза:

- Я не знаю этих названий.

Телефона при себе Том не имел, чтобы прогуглить. Как и положено пациенту психиатрической клиники, он был отрезан от мира. Забрав у него план, Шулейман глянул на названия препаратов и расшифровал:

- Первый – для восстановления нервной системы, к тяжёлым психиатрическим препаратам не относится. Второй – для укрепления её же, витамины.

- Всего-то? – Том удивился.

Ради этого его держат в клинике?

- Позвольте? – доктор спросила разрешения объяснить. – План лечения будет дополняться и корректироваться, это подобранный для вас начальный минимум, который способствует выводу вашего психического состояния в плато.

- Тому будут давать препараты, меняющие психику? – спросил Шулейман.

- Нет, в том нет необходимости. Острое состояние снято, далее только стабилизирующая и затем прогрессирующая терапия.

- Спасибо, доктор.

Отпустив врача, Шулейман перевёл взгляд к Тому, поинтересовался:

- Убедился?

- Да, - некоторое недоверие Том и к докторше испытывал, она легко могла солгать по указке Оскара, но не стал заострять на том внимания. – Но мне всё ещё интересно, на сколько я здесь. На неделю, на месяц, три, полгода? Оскар, пожалуйста, скажи. Мне надо знать.

Всё о том же это – о необходимости определённости.

- Сто процентов не на полгода, так надолго я тебя не отпущу, - Шулейман приглушённо посмеялся под нос и вернулся к серьёзности. – Касаемо меньшего срока точно не могу сказать, я честно не знаю.

- Ты сказал, что оплачиваешь моё лечение, - припомнил Том и зацепился за этот факт. – Значит, ты должен знать – ты же оплатил какое-то определённое время, хотя бы его скажи.

- Наперёд я ничего не оплачивал. Плату за твоё лечение записывают на мой счёт, с него и поступают деньги, - пояснил Оскар.

- Значит, я останусь здесь навсегда, - хмыкнув, заключил Том. – Никто в своём уме не упустит возможность присосаться к такой золотой жиле.

Шулейман усмехнулся:

- Они не решатся играть со мной в подобные игры.

Том верил, что хозяева клиники не решатся играть с Оскаром. Но не до конца верил, что они не в сговоре с Оскаром, что предоставленный ему в руки план лечения не подделка, написать-то что угодно можно, бумага всё стерпит и никому не проговорится. Что он здесь действительно только потому, что ему нужна специализированная помощь и поддержка, а не Оскар таким образом эффективно избавился от проблемы, которой Том стал, полностью выбившись из его идеального плана, по которому они должны были зажить втроём как мирная и счастливая семья, но он как обычно сломался и сломал, не смог вписаться в нормальные рамки. Сплошные сомнения, поиск подвоха, в существовании которого уверился, оставшись в одиночестве в застенках клиники. А что, прекрасный, беспроигрышный план – Оскар и покой в свой дом вернул, и вроде как герой, всё для блага любимого человека делает. Любимого ли? Том не испытывал страха от вопросительности формулировки, устал бояться и терзаться. Кончился в этом направлении. Или, опять же, спасибо препаратам за уравновешенность.

- Том, - позвал Оскар, привлекая его внимание.

Каждый повтор его имени, как хлопок перед носом, дрессирующий на напряжение; как гвоздь в крышку гроба уверенности, что не ошибается. Том не захотел молчать, не хотел этой недосказанности, пусть лучше сейчас всё выяснится, и они оба станут свободными, Оскар уже сейчас, а он, когда выйдет отсюда. Стянутые крылья за спиной ныли, давно Том их не чувствовал. В последний раз в прошлом июне, когда впервые влюбился в Оскара по всем правилам, с бабочками в животе и помешательством в голове и всём теле. Потом, во второй влюблённости, пришедшей в отношениях, был не крылатым, а просто самым счастливым человеком. Был самым счастливым, а обернулся самым глупым, таков его фирменный жизненный стиль, всегда навязываемый другими. Дурак не тот, кого обманули, а тот плохой, кто воспользовался доверием. Только он всё-таки дурак. Но это поправимо.

- Оскар, ты много раз назвал меня по имени, это маркер того, что у нас и у тебя внутри из-за этого что-то не в порядке, - сказал Том вместо того, чтобы послушать Оскара. – Ты говоришь, что ничего не изменилось и всё будет по-прежнему, но это не так, не ври мне, лучше скажи правду. Мы в психиатрической клинике, более безопасного места для откровенности не придумать.

- Да, кое-что изменилось, - честно признал Шулейман. – Давненько уже. Ещё в браке я хотел называть тебя по имени и начал это делать, но ты отреагировал негативно, и я послушался тебя и перестал. Потом я опасался звать тебя по имени, у меня закрепилась ассоциация, что называть тебя по имени – к беде. А ныне она утратила силу, я устал опасаться и оглядываться на прошлое. Жизнь происходит в настоящем, и в нём я хочу называть тебя по имени.

Том открыл рот, чтобы возразить его эгоистичному «хочу», но Оскар не дал ему такой возможности:

- Никогда и ни к кому значимому в моей жизни я не обращался по имени, это была моя привычка и мой комфорт. Друзей-подруг я называю прозвищами, а у тех, у кого их нет, прозвищем стало имя, а чаще просто через «ты», у меня так со всеми, я не люблю обращаться к людям по именам. Уж не знаю, проистекает ли эта особенность из некого загиба в моей голове или нет, пока я не успел проанализировать её в достаточной степени. Наверное, ответ должен быть «да», ведь отказ в имени обезличивает, а желание обезличивать что-то да означает. Неважно. Речь не обо мне и других, я рассказал это лишь для того, чтобы ты мог сравнить и чтобы подвести к главному, к ответу на твой вопрос. Ответ в том, что с тобой по-другому, не так, как с моими друзьями, которых я знаю дольше, и всем остальным миром. Ты особенный для меня человек, и имя важная часть тебя. Я испытываю потребность называть тебя по имени, поскольку таким образом обозначаю, что обращаюсь именно к тебе. К тебе, Том, - подчёркивание смысла вкупе со взглядом в глаза. – Я не буду обращаться к тебе по имени через фразу, как это часто делаешь ты, но и отказывать себе в этом больше не буду. Так что привыкай и забудь, что это когда-то значило. Твоё имя в моих к тебе обращениях означает не то, что у нас и у меня внутри проблемы, а то, что я перерос желание лишать собеседника личности и тем самым ставить его на ступень ниже себя. Ты останешься Котомышом, Единорогом и иже с ними, - Шулейман усмехнулся, - я не отказываюсь от прозвищ. Но также ты Том, - новый взгляд в глаза, пристальный, глубокий, вкачивающий обволакивающее тепло через зрачки. – Потому что это ты.

Как не растаять от таких речей? От слов, повторяющих: «Ты особенный. Только ты». Том смутился, не смог этого скрыть – и разозлился на Оскара за то, что он точит его защиту, злость, обиду и настороженность. Не должен таять. Нельзя всегда всё спускать на тормозах, легко прощать и забывать. Надо прожить эмоции сейчас, чтобы они не залегли на дно и не ударили бумерангом в затылок в самый неподходящий час.

- То есть выбора у меня нет? – поинтересовался Том, старательно не показывая, что дрогнул, задавливая в себе слабину тронутых чувств, зашевелившихся в груди.

- В данном случае нет, - подтвердил Шулейман, покачав головой. Ухмыльнулся с лёгким, прицельным прищуром. – Сможешь привыкнуть, Том?

- Смогу, наверное, - сказал Том, руша зрительный контакт.

Есть ли у него выбор? Выбора у него нет. Это ещё одно, к чему ему предстоит привыкнуть, не самое, далеко не самое сложное. Всё меняется, а он как обычно не готов. Жизнь идёт вперёд, а он вечно в отстающих. Том потёр пальцами лоб, напруженный мыслями об изменчивости мира в рамках его жизни. Что есть? У него ребёнок, этот ребёнок живёт с Оскаром, он, Том, в психиатрической клинике после грандиозного срыва, плавно перетёкшего в психоз, Оскар его любит. Что будет? А ничего непонятно, что будет, будущее окутано туманом.

Будто бы даже смешно, иронично как-то. Лекарства ему дают определённо хорошие, вон, как настрой правят, так бы утонул в упаднической истерике и мыслях о суициде, а сейчас молодцом держится, мыслит здраво, разговаривает складно, не захлёбывается запалом эмоций и не укатывается на их американских горках от взрыва в упадок, от взрыва в упадок, до тошноты и изнеможения. Хорошие лекарства...

Оскар что-то сказал, но Том оставил его фразу без внимания. И опять – дёрнул бровью и взгляд отвёл. Шулейман улыбнулся, наблюдая. Смена выражений его лица – потрясающее зрелище. С его мимики можно рисовать эмодзи. У Тома чертовски красивое и обаятельное лицо. У Терри такое же, но его Оскар не мог оценивать по тем же параметрам, потому Том стоял выше. На него можно долго, долго, очень долго просто смотреть, как на произведение искусства. Изменчивое произведение с захватывающей игрой жизни на лице и в движениях. Не человек – палитра прекрасного, тонкого, яркого, неземного.

- Что? – спросил Том, заметив, что Оскар снова делает это – непонятно с чего улыбается, смотрит на него и улыбается.

- Ничего, - отозвался Шулейман, и улыбка на его губах стала ярче.

Это уже напрягало.

- Оскар, о чём ты думаешь? – произнёс Том.

- Думаю, что с твоей мимики можно рисовать эмодзи и что у тебя чертовски обаятельное лицо, залюбоваться можно, - выложил Оскар свои мысли.

- Оскар, я серьёзно.

Обидно и злит, что Оскар его за дурака держит, в сторону уводит.

- Я тоже, - сказал Шулейман.

Том пригляделся к нему, прищурившись, и поверил в возможность того, что он не шутит.

- То есть мы в психиатрической клинике, куда не на экскурсию пришли, а ты думаешь о том, что с меня эмодзи писать можно? – переспросил Том, ясно намекая тоном и осуждающим взглядом, что это категорически неуместно.

Из них двоих точно Оскар взрослый?

- Когда смотрю на тебя, меня часто посещают подобные мысли, ничего не могу с собой поделать, - Шулейман беззаботно пожал плечами, не стыдясь своих чувств. – Знаешь же, есть такие мысли.

Том цокнул языком и закатил глаза, покачал головой и скрестил руки на груди. Оскар в своём репертуаре. Впервые Том чувствовал себя с ним более взрослым. Потому что лёгкость и ребячество Оскара – насколько же они сейчас не к месту. Ситуация серьёзная и сложная, запутанная настолько, что непонятно, есть ли вообще, во что её распутывать.

Шулейман некоторое время вглядывался в Тома и наклонился к нему, облокотившись на колени, сказал уже серьёзно:

- Том, ты здесь не пленник. Никто не станет держать тебя в клинике против твоей воли, если захочешь, ты можешь сейчас выписаться. Но я прошу тебя остаться и пройти лечение до конца.

Ещё одна шпилька в рёбра. Неприятно, непонятно, непривычно. Оскар не признаёт свои ошибки с сожалением, Оскар не просит, не должен, это не в его личности. Две минуты назад был недоволен, что Оскар несерьёзен, но лучше бы он таким и оставался. Противоестественно видеть Оскара покорёженным, обычным человеком без железобетонной уверенности во всём, что, по его мнению, его касается.

Но зачем об этом говорить? Том кое-что уяснил – Оскар требовал, добивался от него искренности, но не услышал, когда Том просил, и в итоге он оказался в клинике. Не нужно всегда выворачиваться наизнанку, что-то можно оставить при себе, особенно сейчас, когда между ними раскол и ничего не понятно и не очень-то хочется быть откровенным.

- Хорошо, я останусь, - согласился Том безрадостно, но не несчастно.

По большей части безразлично. За ночь и утро Том успел смириться с тем, что застрял здесь на неопределённый, наверняка долгий срок. Почему не остаться и не попробовать предложенное лечение. Тем более что не особо-то верил в свою свободу воли и передвижения. Уже ничему не верил. Не доверял.

В кармане не вовремя зазвонил телефон. Пока он с Томом, всё время – не вовремя. Надпись на экране известила, что вызывает папа. Наверняка ничего серьёзного и срочного, но лучше ответить, иначе папа так и будет трезвонить.

- Нужно ответить, - извинительно сказал Шулейман.

Выходить из палаты он не стал, но отошёл к окну и принял вызов:

- Слушаю.

- Оскар, можно мы с Терри пойдём погуляем? – папа сразу обозначил причину своего беспокойства, которая побудила его набрать сына.

- Ты меня спрашиваешь? – удивился в трубку Оскар.

- Кого ещё мне спрашивать? Ты его опекун, вдруг у вас распорядок дня, ты же мне ничего не объяснил, никто ничего не объяснил, - с укором сказал Пальтиэль. – С Грегори твоего толку ноль, он хороший парень, но молоденький же совсем, что он может знать и уметь, уволил бы ты его и нанял нормальную взрослую женщину.

Оскар вздохнул, потерев переносицу, и, проигнорировав вторую часть папиного высказывания, сказал:

- Ты так нервничаешь, будто впервые с Терри остался. Выдыхай, папа.

- Я и остался впервые наедине, дома у меня штат помощников и мои порядки, а тут...

- Папа, стоп, - перебил Оскар родителя. – Я занят, так что давай по делу. Строгого распорядка у нас нет, кроме времени отхода ко сну, всё по желанию. Если Терри разделяет твоё желание погулять и не плачет от голода, не вижу причин, почему вы не можете это сделать.

- Терри что, плакал от голода? – ужаснулся папа.

- Образно говоря.

- Это очень плохое образное выражение, - постыдил Оскара отец.

- Папа, по делу, - напомнил Оскар. – Моё разрешение на прогулку ты получил. Благословление нужно? Благословляю.

Пальтиэль не стал отвечать на иронию сына, его куда больше заботила грядущая прогулка.

- Оскар, со мной мало охраны. Как мне связаться с твоими охранниками? Я ничего о них не знаю. Позвони им, чтобы сопроводили нас.

- Папа, с тобой трое охранников, - усмехнулся Оскар. – Этого более чем достаточно.

- Этого недостаточно, - уверенно возразил Пальтиэль. – Я должен быть полностью уверен в безопасности, трое даже не смогут нас надёжно прикрыть в случае нападения.

Никуда не делась папина паранойя. Стараясь не раздражаться и не ржать с папы, Оскар сказал:

- Моя охрана и без звонка будет вас сопровождать, не беспокойся. Если ты их не видишь, это не значит, что за вами не присматривают. Они так работают, отличные ребята.

Пальтиэль посомневался немного молчанием в трубку и ответил:

- Хорошо. А к которому часу мы должны вернуться? – тут же нашёл он новый вопрос.

- Как Терри проголодается, замёрзнет или просто устанет гулять, так и возвращайтесь.

Пальтиэль на том конце связи покивал и затем спросил:

- Оскар, ты где сейчас?

- Занимаюсь своими делами, как мы и договорились, - уклончиво ответил тот.

- Ты в городе?

- Да.

- Когда ты вернёшься?

- Это важно? – вопросом на вопрос ответил Оскар.

- Важно. У тебя дома ребёнок.

- Я в курсе, папа.

- Когда ты вернёшься? – упрямо повторил вопрос Пальтиэль.

- Сегодня, не беспокойся.

- Ты пообещал, - подчеркнул папа. – Будь дома до полуночи. Иначе получится, что я Терри совру, когда передам твои слова, ты не приедешь к указанному времени, и он будет переживать, спать не будет.

- Я вернусь до полуночи. Всё, давай, удачно вам погулять и, пожалуйста, не вкладывай Терри в голову, что вокруг враги и снайперы.

- Я и не собирался! – возмутился Пальтиэль, защищая своё честное имя человека, которому можно доверить внука.

- Договорились. Пока.

Отклонив звонок, Шулейман вернулся к Тому:

- Папа, звонил, - пояснил очевидное, снова присев на кровать и обведя Тома взглядом. – Он сегодня без предупреждения приехал в гости.

- Вовремя я уехал в клинику, - Том приподнял уголок губ в подобии улыбки.

Оскар внимательно посмотрел на него и вместо переубеждений сказал, как есть:

- Я всё рассказал папе.

На лице Тома отразилось удивление, он стал серьёзным.

- Рассказал?

- О том, что ты в клинике, нет, но о том, что мы снова вместе, рассказал, - сказал Шулейман.

- И как твой папа отреагировал? – настороженно спросил Том.

Они же так расстались, и правды отец Оскара не знает, он считает, что Оскар был в браке жестоким тираном, потому Том сбежал от него и попросил убежища и помощи с разводом.

- Ты удивишься, как и я удивился, но папа отреагировал вполне спокойно, - ответил Оскар.

Том действительно удивился, он же по памяти Джерри помнил, как Пальтиэль вставал не на сторону Оскара, какие слова говорил.

- Спокойно? – переспросил он.

- Да. Цитирую: «Делайте, что хотите, это ваша жизнь, главное, чтобы ваши отношения не вредили Терри».

Том помрачнел, хмыкнул тихо:

- У твоего папы тоже он любимчик.

- Не тоже, - поправил Шулейман, пристально глядя ему в глаза. – У меня среди вас любимчиков нет. А у папы да, Терри любимчик, я всё, вчерашний день, - он усмехнулся, помахал рукой в воздухе, - до меня ему больше нет дела.

- Прости.

- За что? – теперь Оскар удивился.

- За Терри, - Том слегка пожал плечами и потупил взгляд, - он же от меня. Тебе, наверное, очень неприятно, что твой папа теперь его любит и ему внимание уделяет.

Шулейман предпочёл не лукавить:

- Да, бывает немного обидно, - признал он. – Но это чувство не доставляет мне мучений, я его осознаю, рефлексирую и не переношу на Терри. Я не страдаю из-за того, что папа всецело переключился на него, мне так легче, и с появлением Терри мои с папой отношения стали лучше, мы начали лучше друг друга понимать.

Том кивнул, мол, хорошо, что так. Помолчал, думая о чём-то, и поднял к Оскару взгляд:

- Я всё равно не понимаю, в чём смысл и что дальше. Я о нас с тобой, о настоящем и будущем.

- Дальше – жизнь, - философски ответил Оскар, пожав плечами.

- У тебя совсем нет плана? – Том не верил, что это так.

- Совсем, - не бравируя подтвердил Шулейман. – Хватит планов, я тебе уже говорил об этом сегодня. Прости за то, что я мутил планы и в итоге довёл тебя до психоза, это всецело моя вина. Ладно, может быть, не всецело, но на восемьдесят процентов точно моя. Если бы я не держал тебя в неведении и не добил розыгрышем, этого бы точно не произошло. Но смысла думать об этом сейчас нет, как и нет смысла в том, что я запоздало понял, как должен был поступить. Прошлого не изменить, можно только сделать выводы. Я больше не хочу планировать в одного, жизнь всё равно невозможно спланировать, что-то обязательно пойдёт не по сценарию.

Оскар, прошу, замолчи... Шулейман не услышал мысленную мольбу Тома, не приметил, что он непроизвольно поморщился.

- Том, с тобой больше не работают старые методы, теперь в тебя мало потыкать палочкой, чтобы получить определённую реакцию...

- Потыкать палочкой? – переспросил Том, которого резануло это словосочетание. – Когда это ты в меня палкой тыкал?

- Фигурально выражаясь, - пояснил Оскар. – Это грубое изложение цепочки «стимул-реакция». Раньше я знал, какой стимул к тебе применить, чтобы, например, добиться послушания, реактивные цепочки у тебя были примитивными, во многом рефлекторными. Но с тех пор прошло много лет, ты стал глубже, сложнее, ты вырос, в конце концов, и обзавёлся собственным жизненным опытом, своими победами, а я всё никак к этому не привыкну, и я не знаю, как с тобой обращаться. Старые методы и модели отношений уже не актуальны и потому не работают, а по-новому – я не умею. Пока что так. Том, я всё время забываю, что ты взрослый и можешь принимать активное участие в построении наших отношений не хуже меня, а может, и лучше, поскольку все мои социальные контакты, за исключением деловых, давно сложились и все они одинаковы, а ты в этом плане куда более гибкий. По этой причине – потому что забываю воспринимать тебя разумным и равным – я и придумывал всякие планы, мне кажется, что тебя обязательно нужно оберегать, направлять, иначе ничего не получится. Больше не буду, - серьёзно заключил Шулейман. – Потому мои планы и не работают – твоя внутренняя работа перед реакцией сложна и непредсказуема, и потому я от них отказываюсь, каждым своим планом я делал только хуже.

Между ними то и дело возникали паузы, Том поддерживал не каждую поднятую тему. И Оскар решил говорить сам, всё выложить, пока Том слушает и воспринимает. А он слушает – видно. Сейчас не страшно открываться, по крайней мере это открыть – что запутался и облажался и хочет по-другому. Поскольку сохранить отношения важнее, чем быть в них всезнающим королём-самодержцем.

- Я постоянно стремлюсь тобой манипулировать, а надо просто любить тебя и жить с тобой, - сказал Оскар. – Вдвоём как-нибудь разберёмся.

Том смотрел на него и не понимал, не узнавал. Запутывался, терялся, уходил с головой под мутную воду. В разлуке Том мечтал вернуться к любящему Оскару, к которому привык в отношениях и браке, и после встречи в Париже с шоком обнаружил, что он больше не собирается быть нежным и угождающим, может причинить боль словами и ударить. Том заново привык к такому Оскару, вспомнил, что именно таким полюбил его, именно этот Оскар – прямой и жёсткий пофигист – подходит ему. А потом оказалось, что Оскар не тот, каким был когда-то, он снова изменился, просил прощения, хотел делить полномочия.

Кто же Оскар? Какой он на самом деле?

То дрессура, то на равных.

То... То... То...

Оскар, кто ты?

Том не успевал, хватался, держался, а оказывалось, что за фантом. Привыкал, но каждый раз не к тому. Где истина? В чём истина? Чего Оскар от него хочет? В чём их будущее? Есть ли оно? Почему Оскар бросил поводья? Ему, Тому, этого не надо. Оскар же капитан и рулевой в их паре, и если у него не будет плана, если он не будет направлять, то их судно застрянет в тухнущих водах и со временем потонет.

Хотелось зажать уши ладонями и поставить момент на паузу, спрятавшись под одеялом. Пусть жизнь постоит на паузе, а он пока разберётся, нагонит, чтобы не быть вечно выпавшим и непонимающим.

Хорошие таблетки ему давали. Но недостаточно мощные, не справились они. Эмоции поднимались, подстёгивая сердцебиение.

- Оскар, прекрати, - Том не выдержал, зажмурился, зажал уши, согнулся лбом к коленям. – Уйди, пожалуйста.

- Что с тобой? – Оскар удивился, напрягся.

- Оскар, уйди, пожалуйста, - сдавленно повторил Том. – Пожалуйста, уйди...

Том чувствовал, что вот-вот сорвётся и боялся этого, бежал от этого.

- Никуда я не уйду, - отрезал Шулейман и пересел ближе, коснулся руки Тома. – В чём дело?

Том оттолкнул его руку, поджав свою к груди. Повторял просьбу уйти – спасение сейчас – и, опасаясь, что без толку, вытянулся в сторону и ударил ладонью по кнопке вызова.

- Доктор, уведите его, - сказал Том твёрдо, несмотря на пролившиеся слёзы, едва врач зашла в палату.

- Доктор, всё под контролем, - опроверг его посыл Оскар. – Если Тому понадобится помощь, я сам вас вызову.

- Доктор, пожалуйста, уведите его, - с нажимом повторил Том, а в глазах задрожало отчаяние, что никто его здесь не послушает.

Доктор перевела взгляд от Тома к Шулейману, всеми силами воли и профессионализма держась, чтобы не выдать растерянность. Столь сложную дилемму в секунду не решить, и обе альтернативы грозят бедой.

- Месье Шулейман, можно вас на несколько минут? – попросила врач.

Шулейман не желал уходить от Тома, но понял, что доктор хочет обсудить что-то лично с ним, потому встал и вышел вместе с ней из палаты, вопросительно кивнул. Не успели они толком поговорить, как дверь распахнулась, в коридор решительно вышел Том и, растерев кулаком по щекам остатки слёз, вздёрнул подбородок:

- Скажите сейчас, есть шанс, что меня здесь будут слушать или вы слушаетесь только его? – Том ткнул пальцем в Оскара и затем скрестил руки на груди, ожидая ответа и переводя взгляд между Оскаром и доктором.

- Месье Каулиц, вы наш пациент, и мы будем действовать в ваших интересах, - профессионально ответила врач.

Том метнул по ним ещё один взгляд, кивнул, удовлетворившись ответом, и вернулся в палату, закрыв за собой дверь.

- Месье Шулейман, пройдёмте в кабинет, - сказала доктор, ладонью указав направление.

За закрытой дверью кабинета она мысленно собралась и перешла к делу:

- Месье Шулейман, я не во власти что-либо вам запретить. Поэтому давайте сразу проясним один момент. Если вы хотите во что бы то ни стало быть рядом с Томом, я не буду пытаться вам препятствовать и со своей стороны персонал клиники будет делать всё возможное в данных условиях, но в таком случае мы не можем гарантировать грандиозных результатов. Если же для вас в приоритете лечение Тома, то я попрошу вас на некоторое время воздержаться от посещений.

Лечение Тома для Оскара в приоритете, иначе бы не сдал его сюда. Но и видеть Тома хочет. Дилемма. Несложная.

- Мы подберём компромиссный вариант, - кивнул Шулейман.

- Хорошо, - доктор тоже кивнула. – В таком случае я прошу вас сейчас не возвращаться к Тому. Сейчас ему дадут лекарство и будут подбирать более действенную медикаментозную терапию. Возвращайтесь домой.

- Я здесь подожду и через часа три-четыре зайду к нему.

- Месье Шулейман, будет лучше, если сегодня вы больше не вернётесь к Тому. Не хочу сказать о вас ничего плохого, но на данный момент вы для Тома раздражитель, причины чего нам пока неизвестны.

- Я подожду, - утвердил своё Оскар.

Том полулежал на кровати, опёршись спиной на подушки, и напряжённо поглядывал на дверь и нервно дёргал ногой в ожидании прихода кого-то из медиков. Долго ждать не пришлось. Том объяснил своё состояние и попросил дать ему что-то, что успокоит нервы, но не вызовет сонливости. В его интересах успокоиться.

Себя надо беречь. Он уже сорвался с нервов и поймал жёсткие галлюцинации, получив из простой истерики настоящий психоз. Повторения этого не хотелось категорически. Хватит. Том решил любить себя и заботиться о себе. Надо пользоваться тем, что предлагают. Пусть это будет медикаментозная поддержка и лакшери клиника, раз уж он здесь.