Разорванные нити судьбы

(Память — писарь нашей души. Аристотель.)
Оставим наших читателей на самом интересном моменте нашего повествования и отойдем в прошлое. Немного ранее мы узнали Ваню Стрижаков поверхностно. Мы знаем, как выглядит юноша, какой у него характер, какие у него отношения с родней, с полком и немножко про его мировоззрение. Однако для дальнейшего понимания повествования необходимо ввести пару важных Ваниных воспоминаний, которые, в общем-то и сформировали его личность.
Но все же, когда мы испытываем что-то болезненное или проходим через переломный момент нашей судьбы, воспоминания всплывают в нашем сознании. Это же случилось и с Ваней Стрижаков во время ранения, пока он был в отключке. Обрывки воспоминаний уже минувших дней проходили сквозь сознание.
В доме, на пересечении улиц Третьего мая и Августовской, уже который день не стихали женские слезы. Соседи настораживались — из дома выходила только непутевая дочь, да и её лицо с острыми чертами выражало некую задумчивость, совершенно не присущей несносной девке.
Анна Казимировна Стрижакова сидела на коленях в углу. В самом верху, ближе к потолку находилась икона Божьей матери. Женщина молилась, шепча слова, заученные в далёкие годы отрочества. Слова были немного искаженные и ударения в них ставились местами неправильно. Маленькие руки Анны Казимировны то и дело дрожали, не то от холода, не то от переживаний...
В тёмную залу влетел муж Анны под кашель ребёнка. На печи кто-то зашуршал при виде этого грозного мужчины. Это был Антон Иосифович Стрижаков. Он недовольно цокнул языком, заметив жену на коленях перед иконой. Он грубо дёрнул Анну Казимировны за плечо. Та покорно поднялась.
— Ну, дура, что я тебе казау про Бога гэтого вашего?!
— Замолчи. — Прикрикнула жена на мужа и вырвалась из его хватки. — Это нам за грехи твои Бог послал хворобу! Теперь Ваня хвареет(болеет, белорусский, прим.автора) .
— Щас приедет урач и добра все будет! — Махнул рукой Антон Иосифович. Он оглянулся и заметив, что прозорливой Машки дома нет, а старшие дочери пошли колоть дрова, приобнял жену за плечи. Она смиренно приняла его объятия.
— Ты же нас любишь, Антон? — Спросила шёпотом Анна Казимировна.
— Люблю, и тебя, и Фросю, и Ваню, и Машу, и Веру. Ты на меня не кривдуй(не обижайся, белорусский, примечание автора), если что дурное. Характер у меня такой.
Ваня, мучавшийся от пневмонии в то время, хорошо запомнил ласковые слова отца в сторону матери. Наверное, это был единственный светлый момент, когда старший Стрижаков не пил и никого не бил.
А когда он бил, то слышали все соседи. Но все так боялись грозного, крепкого и коренастого Антона Стрижакова, что не смели пожаловаться не то что пану, да даже близким родственникам.
В тот осенний день Стрижаков-старший завалился домой пьяный. Он шатался и хватался за косяки дверей, чтобы как-то удержать равновесие. Ваня в то время сидел с мамой и разговаривал. Их момент опять прервал своим пьянством отец! А ведь у них было время ещё столько обсудить!
— Машка! Дрянь! Сюда поди! — Гаркнул Антон. Прозорливая девчонка, сидевшая на кухне, почуяв гневные нотки в голосе отца, открыла окно и выпрыгнула туда. Но это было только хуже для остальных обитателей дома — ведь это только усилило гнев Антона. Вера и Фрося забились в углы, чтобы им не перепало. Одна шила, другая создавала вид занятости.
Не найдя ничего подозрительного в деятельности старших дочерей, пьяный мужчина ввалился в темный зал, где горело две лучины и лишь слегка освещали большое помещение.
Стрижаков-старший в мгновение ока подлетел к жене. Анна приняла смиренную позу, уже зная, что будет опять поколочена не за что. Ване на это смотреть не хотелось и на душе стало горько. Почему его любимую маму, которая толком ничего плохого не делает, колотят? Ну да, она ходит в церковь, хотя отец это запрещает, ну и что с того? Разве это такой проступок? Слезы подступили к глазам мальчика. Сейчас главное было не выдать своих слез перед отцом, иначе перепадет и ему...
— Ну вот, бачишь, какой у нас сын — тряпка?! Все из-за тебя! Ростишь его, как девку! — Крикнул Антон и замахнулся на жену. Ваня подхватился и ударил отца в спину.
— Гад! Я тебя забью!
Последнее, что помнил Ваня это крики матери, закрывшей сына собой и изредка шлепки по оголенной коже.
Мальчик спрятался на сарай, куда не мог добраться из-за своего веса отец.
На холодном осеннем воздухе слезы застывали и вокруг Вани стоял пар. Он был в обычной, домашней одежде, без пальтишка и надлежащей обуви. Мама не выдержит второй пневмонии у сына, но пока в доме была скандал, Ваня боялся сунуться в дом. чувствовал небольшое облегчение, что мать взяла на себя удар и ему удалось скрыться там, где его не достанут.
Потом, безусловно, Ваня чувствовал глубокое чувство вины, когда увидел мать — с синяками под глазом, на руках и на горле. В ту ночь Ваня тихо плакал в подушку — чтобы не разбудить отца и не получить оплеуха. Стрижаков-младший чувствовал себя отвратительно:почему он не вытерпел удар сам, а позволил страдать близкому человеку, тем более своей матери. Да что ему, Ване, стоило вытерпеть пару оплеухов. Да, потом будут синяки, потом возможно было бы больно ходить... Но за то мальчика бы не грызла совесть при виде замученной, заплаканной матери. Ту ситуацию Ваня будет помнить до конца своих дней, но с кем-то поделиться не посмел. Мальчик не хотел позорить себя и показаться трусом, каким повел себя по отношению к своей маме.
Но именно после этой ситуации, что так впечатлила маленького Ваню, он возненавидел отца всем своим сердцем. Это было такое сильное чувство, что по началу, еще будучи мальчиком, Стрижаков-младший испугался его. Ведь у мальчика был спокойный характер. Естественно, как и все люди, он испытывал неприязнь, но чтобы такое сильное чувство — наврядли. Ваня каждый раз, когда в доме начинался скандал, мысленно желал отцу смерти. После того случая Стрижаков-младший не боялся подставить себя под удар, за что получал побои от отца и тот, видимо, оскорбленный, называл собственного сына девчонкой. Обижало ли это Ваню? Наверное, в глубине души, да.
Зарождение первой любви Ваня чувствовал, но не по своему опыту. Это было давно, в ранний апрель... Тогда все начинало цвести, благоухать, пахнуть...
В Коптевке стоял апрель. На полях началась рассадка ржи и поля уже не стояли оголенные, хмурые и мрачные. Скоро вся деревня будет наслаждаться видом наливающегося золотом солнечного луча колоса. Настроение невольно поднималось. Особенно нравилось это двенадцатилетнему Ване — когда отец уходил на работу и удавалось спрятаться от ока Веры или мамы, тот забирался на сарай и подолгу любовался цветущей яблоней. Вокруг её благоухающих весенних цветов жужжали пчелы, шмели. Если погода была солнечная — то все это светилось и придавало желтому дому красочности. Если погода была пасмурная — то мальчик даже не мог вылезти из дома. Он никому не посмел бы признаться, что ему нравится наблюдать за природой. Вообще-то, к нему в это время приходили очень интересные мысли:о том, куда летят облака, о том Востоке, куда мечтает убежать отец. Стрижаков старший говорил, что у них на западе делать нечего, что люди тут под панским гнетом, а там, на Востоке — человеческий рай. Только любуясь красотой весны Стрижаков младший приходил к выводу, что рай на земле — это его Коптевка, здесь на сарае с видом на цветущую яблоню(это была самое прекрасное древо в округе по мнению мальчика). Его не волновал ни пан, ни Восток, ни Запад, ни какие-то коммунисты, ему было интересно думать о природе, о процессах в ней и какое во всей это красоте имеет значение угловатый мальчик — Ваня Стрижаков. Ваню не интересовали мальчишки со своими глупыми разбойниками и кривляками. Иногда в него попадали камни(так мальчишки пытались разозлить его) . Но что мальчишки по сравнению с этой красотой?
— Эй, ты! Пойдзем у салки? — Спрашивал один мальчишка, бросая в него камень.
— Не нужны мне ваши салки! Я в раю!
Никто знать не знал, что это за рай, но смеяться с этого было дело святое. Так поступали во всех ситуациях, когда не было понятно, о чем идёт речь. В итоге Ваня вскоре пришёл к еще одному выводу: для большинства мальчишек лучше посмеяться, чем попытаться вникнуть. Такова была жизнь.
И все же с высоты сарая не было видно, что так тщательно рассматривает Ваня. Но не для Вити Донцова, который в тот день опять ходил по округе в поисках своего товарища.
— Ну-ка, пан Стрижаков, слезай, на что ты так таращишься? — Донцов был сын кулака и говорил по-белорусски или по-русски как бы в нос, на польский манер.Ваня промолчал. Тогда красивый, белокурый Донцов забрался на крышу сарая. Он сощурился от яркого света, а Ваня замахал руками:
— Ты что?! Куда?! Матуля сейчас выйдет и надает мне по костях, что ты тут лазишь.
— Не заметит. — Донцов уселся рядом с Ваней на крышей. Мимолетная надежда появилась у Стрижакова, что Ваня тоже поймёт всю красоту этого прекрасного вида, но не тут-то было. Карие глаза Вити были направлены вниз на траву, где с разлившимся коровьим молоком, хохоча, лежала Машка. Её русые волосы распластались по траве и она слегка щурилась от яркого солнечного света. Розовая кожа Ваниной сестры покраснела от длительного смеха.
Ваня, будучи юным мальчиком, не понял, почему внимание Донцова привлекла его беззаботная сестра. Потому Ваня с легкой насмешкой в голосе спросил:
— Что, молока жалко?
— Нет. Кто это? Сестра твоя? — Спросил Витя неожиданно спокойно, в размернном тоне голоса.
— Сестра моя, да, Маша.
— А сколько ей? — Донцова наклонился к Стрижакову, его белокурые кудри мягко щекотали лицо Вани.
Ваня напряг память. Он не помнил точно дни рождения своих старших сестер — помнил только, что сам родился в начале февраля и помнил, что Фрося была старше его на три года. Он сориентировался:Фрося была младше Маши на два года. Если Фросе сейчас пятнадцать, то Маше соответственно шестнадцать, так как у Машки день рождения ещё не прошёл.
— Шестнадцать. — наконец выдал Стрижаков.
Донцов нахмурился:ведь ему самому было четырнадцать.
— Ну, можешь позвать Марию сюда? — Спросил Витя. Говорил он имя сестры на польский манер — не Марья или Маша, а Мария.
Ваня покачал головой и улыбнулся. Вот уж он прогадал Донцова! Да он втюрился в его старшую сестру, раз так смотрит туда! Вот же не повезло Вите... Донцов хотел его пнуть в шутку, но потом сложил руки в просьбе и тогда Стрижаков сдался.
— Машка! — Прикрикнул Ваня. Сестра, начавшая подбирать осколки кувшина, посмотрела наверх.
— Чего тебе, малой? — Спросила она, поднимая голову.
— Сюда иди, женить тебя будем. — Ваня заржал и за это получил подзатыльник от Донцова.
— Не пойду. Знаю я тебя! Потом батька опять будет кричать, что я ничего не делаю и про молоко расскажешь. — Отозвалась Маша. Она поправила юбку и собралась уйти.
Ваня не мог насмеяться. В глубине души он понимал, что это совершенно не смешно, но ведь это была Маша, его старшая сестра, и Донцов Витя, его товарищ. Это было для него само по себе смешно, представить их вместе, идущих за ручку или обнимающихся, как другие молодые люди в Коптевке, или как его другая старшая сестра Вера.
Донцов перенял инициативу в свои руки:
— Мария, подойдите сюда! Я Донцов Виктор Робертович, я знаться... С вами хочу.
Ваня упал с сарая и больно ударился о землю. А все было из-за абсурдного выражения лица Донцова:покрасневшее, смущённое, заинтересованное. Обычно Витя ходил напыщенным индюком и на всех лишь косо смотрел, а тут смотрел покорно на какую-то Машу Стрижакову. Но даже падение с сарая не заставила смех мальчика утихнуть.
Но не тут-то было. Из сеней показалась старшая сестра Вера, в последнее время ходившая раздраженная и, заметив пустой кувшин с молоком и смеющегося Ваню, закричала:
— Ах ты паскудник! Машка, хватай его и отхлестай крапивой!
Но Ваня не хотел быть битым сестрой. Под задорный смех Донцова, все ещё сидящего на крыше и Машки, совершенно не планировавшей хлестать братца, тот побежал. Вера, тучная и большая, побежала за ним. Стрижаков высунул ей язык и улыбнулся. Сама сестра сквозь злость подавила улыбку, подступившую на уголки её губ.
Наконец Ваня решил поддаться Вере и позволил ей поймать себя.
— Это ты разлил молоко?
—Нет. — Честно отозвался Стрижаков. Сестра зачем-то поцеловала его в лоб, отчего он зарделся. Донцов показывал на него пальцем и рогатал, как лошадь.
Спустя года, сидя в тылу под Москвой, Ваня поймёт, что тогда произошло с самоуверенным Донцовым. Он беспамятно влюбился в старшую сестру своего товарища, ещё тогда, в далёкий апрель 1932 года, когда шестнадцатилетняя Маша Стрижакова валялась под солнцем в разлитом на траве молоке. Многим в этом ему обязан Купорос со своими нескончаемыми любовными историями про свою жену и его самого. Возможно, не будь в их полке Валентина, Стрижаков так бы и ломал голову, что в тот день произошло с Донцовым. Не то, чтобы Ваня в двенадцать лет не почувствовал этой неожиданно возникшей влюбленности. Тогда для него это было чем-то отдаленными и не входившим в планах о вечной заботе о матери(это была его главная мечта). Но познакомившись с Купоросом и вообразив себе идеал своей семьи, Ваня начал мечтать об этом. Ему открылись новые чувства. И именно в тот же момент пришло к нему осознание, почему Донцов так плакал в тот день под кленом на окраине Коптевки в тот день, когда Машу забрали в тюрьму. Витя просто любил Машу. Откуда взялась эта любовь? Было сложно сказать. Может, если бы Ваня в свое время больше бы наблюдал за своим другом, то сейчас мог бы увереннее ответить, как зарождается и появляется любовь. Но единственное, до чего дошёл Стрижаков было то, что Маша привлекла Витю именно в тот апрель.
Следует сказать, что Машу забрали в 1934, а вернулась она в 1938. За это время произошло много:например Вера вышла замуж за их соседа, а Фрося познакомилась с парнем из соседней деревни и дела у обеих шли хорошо. Ваня не сильно интересовался,  с кем будут жить его старшие сестры и сколько у них будет детей. Для него было важно, чтобы они не повторили судьбы матери, ходившей из-за мужа в синяках.
За год до освобождения Маши из тюрьмы умер их отец. В доме много дней стоял гнилой запах, а открыть нараспашку окна не было возможности:стояла суровая и морозная зима. Фрося часто сидела за столом и писала письма в соседние деревни с просьбой приехать и вылечить отца(почерк у нее был аккуратнее Ваниного). Почти все лекари, сквозь метель приезжавшие в дом Стрижаковых, говорили, что вылечить Стрижакова-старшего невозможно.
Мать, Анна Казимировна, по своей привычке молилась. Ване не был понятен ее темперамент:Антон Иосифович всю жизнь кошмарил свою жену и детей, избивая и доводя до слез. Сейчас же Стрижакова сидит в своем насиженном углу, где было пролито немало слез, и молится за его здоровье.
Отец часто крехтал и стонал от боли. Фрося, не в силах вытерпеть эти душераздирающие крики, часто уходила к Вере(чем дольше самая старшая сестра была замужем — тем меньше появлялась дома). Ваня не хотел бросать мать одну в доме. Ведь без него не было бы кому наколоть дрова, растопить печь, приготовить поесть или присмотреть за отцом. Часто Стрижаков-старший, видимо надеясь на отсутствие в доме детей, звал жену:"Аннушка! Анюта!"
Сам Ваня, не будь матери, так и оставил бы своего жестокого отца в холодном доме, без еды и присмотра, умирать. Да, он знал, что это было нечеловечески и жестоко, но считал, что лучше умереть за пару часов от мороза, чем мучиться столько дней от боли. Да и к тому же, Стрижаков-младший не испытывал перед отцом такого робения, лепетания и любви, чтобы ночами сидеть на ним как курица-наседка. Всё это Ваня делал ради матери — своего идола, своей прекрасной женщины. Он любил её больше всех сестёр и она была единственной женщиной в жизни Вани, которую он готов был смотреть до конца своей жизни . В то время Стрижаков-младший работал на пана, но всегда находил время помочь матери. У них была более близкая духовная связь, нежели у матери с дочерями. Видимо, именно поэтому Ваня в будущем привязался к Марфе Пантелеймоновне, потому что она напоминала ему мать.
Анна Казимировна была для сына всем. Он никогда не испытывал влюблённости к девушке, даже к красивой соседке Анфисе, жившей напротив, но с самых ранних лет уважал мать. Кто-то может посчитать нездоровой такую любовь сына к матери. Но они были друг для друга утешением и потому любили друга друга без памяти. Ваня находил в матери самую лучшую родительскую фигуру, Анна Казимировна старалась воспитать из него лучшего мужчину. Их объединяли общие травмы от тирана Стрижакова-старшего и потому они держались друг друга, как Маша держалась подальше от дома, а Фрося держалась Веры. Анна Казимировна и Ваня  редко даже спорили о чем-то, а крупных ссор у них не было(спасибо спокойным характерам обоих). Их родственные отношения не были отправлены ничем и потому любовь это была бесприкословная и наипокорнейшая.
Отец Вани умер ночью. Мать тогда пошла на пару минут открыть форточку замерзшего окна, чтобы хоть немного затмить запах гнили. Каков был ужас и удивление женщины, когда в кровати она увидела мертвого мужа...
А до этого, при свете лучины между сыном и отцом произошёл разговор. Стрижаков старший сжимал в руках одеяло, пока Ваня, по просьбе матери, протирал полы.
— Ваня, сын мой... — Стонал Стрижаков-старший. Он жалобно протягивал руки к воздуху, будто там было лекарство от его недуга.
Стрижаков-младший лишь продолжал протирать полы с плотно поджатыми губами. Стон был тихий, и Ваня посчитал возможным сделать вид, будто он этого не слышал. Но стоны переходили в жалобные просьбы подойти. Тогда Ваня подошёл, сквозь отвращение, и спросил:
— Что вам, батюшка?
— Пробач меня. Пробач меня, сын мой. Я такой лось. Я так винен перед всеми вами. Я все житё колотил свою женку, твою мамку, сестер, тебя. Что я за мужик такой? Да какой я коммунист, какой я белорус, если я своих колочу и пью, как скотина? — Бормотал отец. Со старческого рта капала слюна и сын его наморщился при виде этого отвратительного человека.
У Вани мысленно случился переворот. Отец, никогда не извинявшийся перед сыном ни за побои, ни за частые пьянки вдруг.... Каится? Неужели мысль о приближающейся смерти сломила душу старика и заставила покориться перед неведомой, но всемогущей стихией? Тот, кто всю жизнь говорил о непобедимости идей Ленина, будучи сыном простого крестьянина, и всю жизнь отрицавший существование Бога, резко поверил и решил попросить прощения за все грехи? Парень слабо в это верил. Он считал, что сколько ни кайся, вины это с души не снимет. Стрижаков-младший сам не был приверженцем религии и относился к этому как-то настороженно, но позицию отца в данный момент он резко не одобрял. По мнению парня, убеждение должно быть твёрдым и непоколебимым, а не так, из страха перед чем-либо.
Ваня знал, что это неправильно, но испытывал какое-то удовлетворение от того, что отец вот так мучается и страдает. Казалось, один Стрижаков-младший понимает, что вся эта болезнь отца закончится смертью, страшной и мучительной. Но по мнению парня, такому человеку лучше отойти в мир иной, нежели продолжать кошмарить собственную семью.
— И что? — Грубо спросил сын у отца.
— Прабач, сынок, дурак я старый. Ты же прабачишь? — Умолял отец и вытянул руки к сыну. Ваня сделал шаг назад. Старый деревянный пол скрипнул под резким движением парня.
— Нет. — Отрезал Стрижаков-младший и вылетел из комнаты.
Он страшно гордился собой, что не простил немощному старику, видно, искренне покаявшемуся, грехи прошлого. Если столько лет натерпевшаяся мать, бесхарактерные Фрося и Вера, безразличная Маша не могли дать отпору какому-то старому червю, то это сделает он, Ваня. На его лице играли желваки от пережитой и в какой-то степени волнительной сцены. Возможно, Стрижакову-младшему следовало простить отца, но ненависть захватила душу парня полностью и как будто управляла им в тот момент.
Ваня сказался больным, чтобы не идти на похороны и с тех пор на могилы отца никогда не ходил. Вины за это он не испытывал.
С того года на плечи молодого Вани Стрижакова легла большая ответственность. Кормить семью — Машу, мать и Фросю.
Маша вернулась домой из тюрьмы поздно вечером в октябре 1938. На сестру было жутко глядеть — в двадцать два года она выглядела на тридцать два. Щеки впалые, в волосы вот-вот начнёт забираться седина, на лбу проступили морщины. А глаза — при виде этих глаз Ваня, не стесняясь, расплакался. Такой обречённый взгляд был у матери, когда умер отец. А теперь этот взгляд был у его старшей сестры, у которой вся жизнь ещё была впереди. И все это произошло с ней в отместку за то, что та попыталась своровать хлеб с панского стола в голодный год...
Заметив своего брата, глаза Маши приободрились. Она никогда не была сторонницей тельячьх нежностей, но тем не менее бросилась расцеловывать Ванины губы, глаза, нос. Парень густо покраснел, пока Маша причитала:
— Брат! Братик мой! Ванечка, Ванюша!
Парень неловко обхватил своими длинными руками спину сестры, притягивая ее ближе. Он заметил, что Маша сделалась довольно сентиментальной и при этом жесте сразу же расплакалась на мужском плече. Анна Казимировна тоже всхлипывала при виде этой сцене. Один Ваня не знал, как себя вести и лишь утешал, похлопывая сестру по плечам. Он толком не понимал, что чувствовал в тот момент. Любовь? Апатию? Отвращение? Если бы ему пришлось бы выбирать, то он бы выбрал любовь. Все же, после всех обид и тюремного заключения, Маша была его старшей сестрой.
В тот же год Фрося вышла замуж. Костя, как уже было известно ранее, стал первым настоящим другом Вани. И неудивительно. Иногда старшая сестра воскликала, шутливо глядя на мужа:"Ты как мой младший братец, если не хуже!". Но какие бы Фрося шутки не шутила, мужа она взаправду любила. Умный, начитанный, приезжий из Восточной Беларуси. С Ваней они сдружились, несмотря на то, что мать своего зятя на дух не переносила.
Стрижакову-младшему, как человеку тихому и по своей натуре спокойному, больше всего в Косте понравился не его характер, а наличие огромной домашней библиотеке. Костя научил парня читать и писать по-русски, а не только по-белорусски и по-польски. Из книг Ваня почерпнул много новых слов, стал говорить более грамотно, мог назвать базовые события в истории своей Родины. Любимой книгой Вани была "Герой нашего времени". Парень в какой-то степени ассоциировал себя с главным героем — Печориным.
За все тогда ещё свои восемнадцать лет тот ни разу не посмотрел на женщину в том смысле, в котором смотрел на Веру ее муж, на Фросю Костя и его сверстники на других девчонок. Да ему и так было хорошо. Ваня любил свою мать и ничего парню больше не было надо.
Но нельзя было и сказать, что Ваня не уважал женщин, позволял себе поднять на них руку или просто повысить голос.
Конечно, рядом с незнакомками Ваня становился смешным и робким, недоверчивым. Его максимумом был случай, когда он накричал на соседку Анфису за излишнюю разговорчивость. Стрижаков-младший был выше физического насилия над женщинами и детьми, тем более больше всего на свете он боялся стать похожим на отца-тирана. Ваня не знал, как хотел умереть(пусть в таком юном возрасте об этом люди обычно не задумываются), но точно знал, что не хотел умереть как отец в муках и в лже-раскаянии. Иногда, в плохие дни, парень задумывался, что в старости хотел бы заснуть и просто потом не проснуться. Для него это была наименее драматичная и слезливая смерть, к тому же такая, что он толком бы не понял, умер или нет.
Весной 1940 года в Коптевке наскоро организовали колхоз. Ваня не испытывал к этому ничего хорошего. Если изначально была какая-то надежда на более лучшую жизнь, то когда начали отбирать последнее у измученных, голодных людей, Стрижаков-младший начал относиться к этому наплевательски. Конечно, за работу в колхозе Ване хорошо платили и ещё года два, и он бы смог получить какую-то узкую сельскохозяйственную специальность, потом уехать в город, там поступить в училище и возможно, далее выбиться в людьми, но.... Да, были но.
А потом... Началась война. В тот день Маша, бледнее обычного, влетела в сени и закричала что было горло:"Война! Война началась!". Анна Казимировна, по привычке забилась в угол и начала на весь дом читать молитвы. Маша ревела, а Ваня весь дрожал. Он старался прятать эту дрожь от итак перепуганных матери и сестры, но не мог. В первый же день они услышали бомбежку немецких самолетов.
Что-то в тот день всколыхнулось в Стрижакове-младшем. Что-то далёкое из единственных разумных наставлений отца о патриотизме заставило Ваню идти в, грубо говоря, рекруты и оттуда на войну. Кто бы что ни говорил, а парень любил свою Коптевку, хотел бороться за светлое будущее. Слишком уж долго они жили, не видя ничего, кроме обсохшей корки хлеба, и теперь они снова могли вернуться к прежнему? Ваня посчитал, что лучше в таком случае встать под красные знамена, взять в руки винтовку и расстреливать немцев.
Взвод капитана Пикуля был одним из, позвольте немного смелое замечание, самых толерантных взводов во всей Красной Армии. Но сами члены взвода привыкли называть его полк, для пущего эффекта. Он состоял из Вани Стрижакова, Валентина Купороса, Павла Пикуля, Кирилла Волкова, Данила Машко, Льва Каркарова, приссоединившегося к ним по собственному желанию воевать в возрасте 16 лет, Нурислама Нурсултана, Тенгиза Чумбека и Кости Кветки. Все они, не смотря на свое происхождение, нацию и социальное положение толерантно отнесились к немногословному Ване, который предпочитал закрываться в себе.
Самого Стрижакова не впечатлили ни украинец Машко, ни армянин Тенгиз, не казах Нурислам, в принципе, никто. Всё они имели общую трагедию — войну, и все они воевали против одного и того же врага — военной машины Вермахта. Естественно, они ходили за советом или поддержкой, к немногословному Ване, ибо знали, что это потом нигде не всплывет. Парень внимательно выслушивал их, давал советы по мере возможности, и ему было даже интересно.
Но Ваня, тем не менее, не запоминал ни чьи рассказы, кроме Купороса. Тот дольше всех противился идти за советом к Стрижакову, ведь считал его каким-то странным и возможно даже опасным для себя. Но в итоге, сдавшись, Купорос вывалил Ване вот такую речь:
— Ты уж прости меня, Стрижаков. Мы наверное, так нормально за все время, что воевали бок о бок и не познакомились. Я — Валентин Александрович Купорос.
К Стрижакову никогда не обращались вот так, напрямую, с просьбой поговорить. Да и сам бы Ваня наврядли осмелился бы на такую смелость. Но было что-то в этом самом Валентине притягательное и Ване повернулся своим корпусом полностью к нему. Это означало, что парень готов был слушать.
Они говорили непозволительно долго. Костёр уже в тот день дотухал и давно Пикуль объявил отбой, пели сверчки в летней лесной тишине и стоял прекрасный запах смолы, а они все разговаривали. Наверное, это был самый длинный разговор в Ваниной жизни. Ему никогда не было так интересно слушать кого-то, как Купороса. Валентин был совершенно не такой, как сам Ваня и это только подогревало интерес молодого парня. Он с жадностью пожирал истории Купороса про их свидания на реке Неве с женой, как они познакомились на танцах, как у них незадолго до войны родился сынишка. Ваня был уверен, что именно такой, как Купорос, никогда бы не поднял руку на свою жену и на ребёнка. Наверное по этому критерию Стрижаков нарисовал в своей голове картинку идеальной семьи, которую после захотел получить и которой следовал, которую обдумывал, о которой мечтал. Эти навязчивые грёзы о красивой девушке, что смогла бы понять нелюдимого, молчаливого Ваню Стрижакова преследовали парня в самые трудные минуты его жизни, вплоть до того знаменательного ранения.
Ваня испытал на своей шкуре все тягости и потери войны, когда из дома пришло самое длинное письмо, написанное Машкиным корявым почерком, с минимальным использованием чернил и максимально неграмотным. Но информация, содержаящаяся там, разбила Стрижакову сердце окончательно.
"Фрося умерла в Минске разбомбленном. Ребёнок не выжил. Мы не знаем где Костя. Вера тоже умерла. И дети ее умерли. У нас с мамой как обычно. Маша."
Короткая записка круто изменила жизнь Вани Стрижакова. Нельзя было сказать что он был очень близок с Верой или Фросей, но это были его сестры и он их по-своему любил. Когда парень узнал о их смерти, внутри него будто умерла какая-то непрожитая часть детства. Злодейка судьба сыграла с ним злую шутку:пока он тот мучается и боится за свою жизнь, занятый заботами военного, она отбирает у него самое дорогое!
Естественно, Стрижаков об этом никому не сказал и даже не плакал:сил банально не было. Возможно, не будь у него этой мечты о создании семьи, он бы так и прыгнул в петлю. Но у Вани была эта мечта вернуться с войны и построить под мирным небом собственную семью, семью, которой не будет угрожать расстрел или голод, побои или смерть. Он хотел простого людского счастья.
Тем временем Ваня Стрижаков просыпался и боль в колене возвращалась. Оно уже не так сильно болело, но все еще ныло. Парень заскулил, совершенно не задумываясь, кто так хлопочет над ним. Он ожидал увидеть Волкова, бывшего врача, так что полностью расслабился и попытался вновь уснуть. Однако Ваня подскочил в мгновение ока с широко распахнутыми глазами, когда услышал немецкий акцент и женский голос:
— Тихо, тихо, русский. Сейчас боль пройдет.