I.III. Звоночки
Сердце пропускает удар.
Становится неожиданно тяжело дышать и так холодно, что я не чувствую собственных конечностей.
Тишина словно хоронит меня живьем.
Сжимаю сумку в руке и боюсь показаться из-за двери.
– Ты знаешь, – цокает, наиграно вздыхает и травит меня ядом фальшивого волнения в голосе, – это же может быть что-то серьезное. С ней могло что-то случиться. Никогда. Не. Знаешь, – последние слова отчеканивает со сталью, и кажется, что хриплый полушепот способен ранить сильнее острейшего лезвия.
Я выхожу из комнаты, смотря через коридор на сидящего ко мне лицом Артура. Идеальная осанка, в руках чашка, свободным пальцем он очерчивает кольцо сосуда. Взгляд намертво прикован ко мне, словно он все это время смотрел не отрываясь. Глаза, обычно безучастные и отрешенные от окружающего мира, сузились, и в пристальном взгляде проскакивает...безумие. Словно прямо сейчас, стоит сделать шаг, он набросится на меня.
– Вероятно, – произношу севшим голосом, почти шепчу губами. – Тогда мне стоит ответить.
Делаю несмелый шаг. Следующий. Руки напряжены, готовые отбиться, произойди что, и я осторожно семеню в направлении стола, бесконечно долго преодолевая пару-тройку несчастных метров. Даже когда дрожащими руками беру телефон, даже когда уже открываю переписку с Илоной, он смотрит на меня. Так же дико, так же опасно, не предвещая ничего хорошего.
Я нахожусь в тесном помещении с чертовым диким зверем. С непредсказуемым социопатом.
Пытаюсь придать себе уверенный расслабленный вид, но подозреваю, что он заметил мои потуги. Потому что он смеется. С придыханием, болезненно тягуче.
Как ты?
ты ПИЗДЕЦ КАК НЕВОВРЕМЯ
Что-то произошло????
он здесь
прям здесь
всё потом
Илона что-то печатает, но в итоге не отвечает. Чувствую необоснованную волну раздражения в ее сторону.
Поднимаю взгляд. Артур все еще смотрит на меня, так же пристально и пугающе.
И резко поворачивает голову, смотря куда-то в стену. До дрожи неестественно, и даже кажется, словно передо мне не живой человек, а угловатое роботизированное подобие.
– Ты была у нее в тот вечер? – говорит резко, уже громче.
– И с чего такое догадки?! – громко и с агрессией.
Артур механически берет что-то из кармана кофты, глаза так же безжизненно – и даже кажется, что не моргают – смотрят вдаль. Но голосу вернулась прежнее спокойствие. Прямо так. В момент.
В его руке мой именной браслет.
– Я вроде бы его потеряла, – хмурюсь и недоверчиво щурюсь.
– А я нашел, – медленно поворачивает голову ко мне, а в глазах то же агрессивное безумие, несмотря на уверенно-спокойный образ.
– О! Спасибо! – неожиданно улыбаюсь, широко и от души и протягиваю руку за золотым украшением в надежде, что игра в дурочку спасёт положение.
Но Артур хватает мою ладонь, и браслет с лязгом падает на стеклянную поверхность стола. Касания у него не такие, как у Теодора:, грубые и порой до боли крепкие, но теплые, родные и безопасные. Касание едва ощутимое, щекочущее и отдающее мурашками по коже, а изящные пальцы холодные-холодные, почти мертвенно ледяные. Он проводит большим пальцем по тыльной стороне ладони и переходит на костяшки, кратко поглаживая каждое. Взгляд прикован к моей конечности так, словно это самое интересное, что Артур видел в жизни.
Царапает тыльную сторону ладони так, что я шарахаюсь, и на ране выступает кровь.
Начинаю дергаться в безуспешных попытках вырвать руку из его хватки – внезапно ставшей такой же железной, как и он сам. Проводит по царапине – вроде несерьезной, но достаточно будоражащей – и отпускает. Отскакиваю к дверному проему и пячусь назад.
– Больной ублюдок!
– Я бы не советовал ошиваться около неизвестных личностей, – осматривает свои пальцы и разговаривает так, словно ничего не произошло. <i>Словно все в порядке</i>.
– Нахуй пошел!
– Особенно когда ты не знаешь их настоящих мотивов, – он медленно и изящно встает. Задирает голову, смотря на меня сверху вниз.
Надменно. С презрением.
– Не подходи ко мне.
Подходит поближе, останавливается рядом со мной, прям до неприличия рядом – я слышу его тяжелое дыхание, словно что-то ему мешает. Чувствую холод его тела.
И медленно, прямо перед моим лицом, он выставляет подрагивающие пальцы, покрытые моей кровью.
– Она сделает намного больнее, – я застываю на месте, не имея сил даже контролировать своё тело. – Но стоит тебе сделать неверный шаг...и это сделаю я.
Сглатываю, прерывисто глубоко дышу.
Он наклоняется. Так близко, что касается кончиком носа моего уха, и, чувствуя мою дрожь, усмехается, обжигая шею горячим дыханием, от чего я вовсе вздрагиваю:
– Не бойся, я не убью тебя, – легкий игривый тычок в висок. – Я всего лишь превращу твою жизнь в ад: что за художник без рук; что за искусство без глаз; как же ты, бедная, когда-то кому-то поведаешь правду без своего острого языка?
Широко в страхе распахиваю глаза, пристально смотря на неприлично близко находящееся лицо Артура. Дергаюсь вперед, почти сталкиваясь лицом к лицу в прямом смысле:
– Я выцарапаю тебе глаза, подонок.
Грубо хватает мое лицо, впиваясь ногтями в щеки, и притягивает к своему.
Прикасается своими сухими искусанными губами к моим.
Просто касается и не двигается. Дышит через рот, и мне кажется, что оставляет горящие ожоги.
– Какая смелая, – произносит мне в губы и отшвыривает.
– Сука! – хватаюсь за свое лицо, смотря в спину развернувшегося парня.
Артур открывает входную дверь.
– Возможно, эта смелость будет твоей единственной надеждой, – произносит перед тем, как уйти, беззвучно закрыв дверь.
Я остаюсь наедине с самой собой. Меня трясет, роняю в с громким шлепком телефон из рук. Он вибрирует.
artsmoke
и не смей лгать себе.ты _хочешь_, чтобы тебе сделали больно.
Сажусь на пол и закрываю лицо руками. У меня нет энергии даже на плач.
Я просто сижу, пытаясь унять страх, а в голове крутятся произнесенные им угрозы.
Лучше бы просто прирезал меня прямо сейчас.
***
На первую пару опаздываю и достаточно серьезно – безуспешно пыталась привести себя в приличный вид. Бледная. Испуганная и дерганая. И оставшиеся пары пытаюсь убедить всех в том, что просто не очень хорошо себя чувствую. Скоро все будет лучше.
Вынужденная провести длительный разговор с преподавателем относительно своих работ из-за почти что прогулянной первой пары, я выхожу достаточно поздно. Однако, майское солнце все еще ярко светит, и навевает уныние от мысли, что сейчас мне хочется просто насладиться беспечным вечером.
Приходится ехать к основному корпусу, чтобы закупить необходимые принадлежности: большой рулон кальки, куча ватманов, чертовы деревянные планшеты размером с половину моего роста, мелкая канцелярия, тушь и большой блокнот А3 формата для зарисовок, но уже не для учебных целей, а для себя.
Вся кипа обошлась мне в копеечку, и денег едва хватало на общественный транспорт в конце недели – единственная радость, что я на выходных успела купить продуктов, и пусть буду нищей, но не умру с голода.
Проблема была в другом – доехать до дома. Такси позволить себе не могу. Взять свои обновки в руки тоже, чисто физически.
Обреченно стою у входа в магазин, пытаясь придумать решение.
Телефон в заднем кармане начинает вибрировать.
На экране высвечивается: тео.
– Алло?
– Есть настроение прогуляться часок? – звучит заспанно. Не здоровается, что воспринимаю неприлично сентиментально – он запомнил.
– Мы же попрощаемся всего на несколько дней, – кидает, надевая кроссовки.
– Нет, – очень серьезно и строго, нахмурив брови. – Не прощайся.
– Почему? – улыбается.
– Каждый раз, когда со мной прощаются, ощущается, что это в последний раз. Когда здороваются, словно наша связь прерывалась до встречи. А когда вы делаете вид, что нет этих разделений...словно вы постоянно вместе, – качаю головой и неуверенно скрещиваю руки на груди. – Это позволяет чувствовать себя не так одиноко, но никто не воспринимает меня серьезно, – качаю головой.
Теодор крепко меня обнимает, и я обвиваю руками его грудь в ответ. Он слегка покачивается из стороны в сторону, словно баюкает маленького ребенка. Маленького недолюбленного и злого на весь мир ребенка.
– Тогда я не прощаюсь.
– Я уже говорила, что ты послан мне высшими силами? – вздыхаю, на что получаю гаркающий смех в ответ.
– Я, конечно, знаю, что я первый красавчик, но к чему так неожиданно?
– Я вот сейчас стою у основного корпуса с такой кипой принадлежностей, что не в состоянии доехать домой.
Громко и по-плебейски зевает в трубку, заставляя меня отпрянуть от динамика на момент.
– О, слушай, я как раз тут обитаю, давай подхвачу.
– Подхвати. Тут только одна баба сидит в куче канцелярии на тротуаре, так что ты меня найдешь.
Издает смешок странным «гы».
Ждать Теодора пришлось недолго – всего пару минут. Выходит из черного Mercedes'а, не такого уж и нового, выпущенного лет восемь назад, если быть совсем занудой – в точности как у моего отца. Тем не менее, для двадцатилетнего франтованного представителя молодежи более чем достаточно (да и что греха таить, никто не против приятной сияющей иномарки). Невольно вспоминаю незнакомца в тот чертов вечер и массирую виски. Случай слишком сильно засел в голове, и мне нужно что-то с этим делать.
Когда парень подходит ко мне, я все еще сижу на поребрике. И продолжаю сидеть, пока тот, не говоря ни слова, постепенно складывает все мои обновки на заднее сиденье машины, пару раз чуть не задев прохожих деревянным планшетом, то уголком ватмана кого-то царапнул. Всего лишь улыбаюсь от умилительности ситуации, каждый раз наблюдая за по-идиотски улыбающимся парнем в попытках извиниться, а пострадавшие – а что они, по факту? Кто-то разве устоит перед таким харизматичным человеком? Тео крайне неуклюж, окончательно для себя утверждаю, хотя этот факт был понятен с самого начала. Начиная чуть было не опрокинутым кальяном, кружкой чая, которую он чуть не уронил на ровном месте, и заканчивая бутылкой вина. Что уж говорить, он даже кушать аккуратно не мог в первый вечер. Но что ж, эта его черта компенсировалась невиданной удачей по жизни.
Когда моя бесплатная рабочая сила перенесла всю канцелярию в машину, я протянула Теодору руку, чтобы тот помог мне встать, на что тот потупил взгляд.
– Ну и что тормозишь, руку давай, – шутливо наезжаю на него, на что в ответ получаю идиотскую улыбку.
Он неожиданно берет меня грубо на руки, на что я издаю писк и прикрываю рот рукой:
– Что так грубо, я тебе мешок картошки что ли?! – и бью по плечу, но на эмоциях выходит достаточно сильно.
– Ауч? – хохочет и тащит в направлении машины. Конечно же, Тео был бы не Тео, потому что мы снова кого-то задеваем. Вернее, я кого-то случайно бью по плечу ногой.
– Извините, пожалуйст-
Закончить не дает неожиданная вспышка. Перед нами стоит низенькая наимилейшая девушка в белом легком платье-футболке с маленькой нашивкой котика и размахивает карточкой в руке. Носик, на который наклеен явно для имиджа пластырь, морщится от спадающих волнистых прядей нежнейшего оттенка цветущей вишни.
– О-о-о-о, – Теодор прижимает меня ближе к себе, и касается горячей щекой о мою. – Нас фотографируют, как сопливых парочек из фильмов, как мило, – в ушах закладывает от силы его голоса, хотя пора бы и привыкнуть.
Девушка смущенно хихикает.
– Эх, еще не проявилось, но держите, – голос у нее высокий, почти детский. Да и она сама так наивно хлопает большими глазами, прям под стать, хотя выглядит не как «ребенок как взрослый», а «взрослый как ребенок». В руках у меня наполовину проявившийся снимок, через который, тем не менее, уже можно было заметить очертания нас с Теодором.
– Спасибо огромное, – смущенно улыбаюсь и чувствую, как рдеют щеки от той позы, в которой мы с парнем стоим. За эти несколько встреч Тео прикасался ко мне больше, чем все остальные люди вместе взятые за всю жизнь.
Но я не могу лгать, что впервые в жизни ощутить, каково это – быть нужной тактильно – мне не нравится.
Тео улыбается в ответ девушке голливудской улыбкой, и она, помахав тоненькой ручкой, идет дальше, куда-то по своим делам, на ходу пытаясь засунуть полароид в большой розовый рюкзак.
Уже, к счастью, без приключений мы оба садимся в машину, куда Теодор с трудом посадил меня на переднее сиденье. Было слишком привычно сидеть сзади, без особой причины, просто так привычно – «культурно», «солидно», «элегантно». «Так делают элитные леди». Из родительских попыток вырастить из меня глянцевую обложку остались свои причуды, от которых тяжело отвыкать.
Мы трогаемся без разговоров, потому что Тео был увлечён попытками вырулить на оживленную дорогу, а я рассматривала запавшую в душу фотографию. Она, в действительности, никаким образом не была красивой – вот у меня второй подбородок виднеется, рот открыт и взгляд испуганный, а Теодор крайне смешно щурится одним глазом . Но в чём и состоял парадокс – момент не был направлен на запечатление общепринятой красоты в виде пафосных лиц и модельных поз. Девушка оставила нам на память эмоции и чувства, что было намного красивее. Яркое солнце, золотыми веснушками рассыпавшее по нам своей свет через кроны деревьев, искрящиеся глаза – мои болотные, с оттенком янтаря на свету, и яркие ореховые Теодора, на один из которых светило солнце, отчего тот казался и вовсе ярко-золотым. Где-то на фоне спешат пешеходы, пара из которых обернулась на нас.
Пока Теодор все еще занят дорогой, состроив как никогда серьезное лицо, я улавливаю момент, чтобы вытянуть фотографию в его направлении и сфотографировать. Следую своей излюбленной системе – всего лишь делаю несколько снимков подряд и выбираю лучший. Пока я фотографирую, Теодор, остановившийся на светофоре, поворачивается ко мне:
– Что ты делаешь?
– Фотографирую, не видно что ли, – кладу карточку себе на колени и просматриваю сделанные снимки. – Вот эта хорошая, – показываю ему одну из последних, где Теодор еще не успевает повернуться, но по привычке улыбается.
– Мне скинешь тогда, – улыбается еще шире. – У меня еще ни с кем не было таких личных фотографий, – после небольшой паузы произносит немного тише.
– Ты же не против, если я выставлю в инстаграм? – говорю, сначала не услышав его. – Погоди, что?
– Ну, – поворачивается снова в сторону дороги, стоит светофору загореться зеленым. – У меня действительно очень много всяких знакомых и приятелей, вроде как и с девушками встречался без каких-то проблем в отношениях, но никогда не было никого такого...близкого по духу что ли. Чтоб так сразу. Дурачиться и вести себя таким идиотом, какой я есть, не пытаясь строить из себя серьезного мачо. Даже все, что я тебе рассказал в первую же ночь знакомства, я не говорил никому. Я не думал, конечно, что может быть что-то серьёзнее секса или там пососаться, если ты не из быстрых! – лицо его вытягивается в неподдельном удивлении.
И я смеюсь над воспоминанием нашей первой встречи. Как он щурился и дерзко ухмылялся, подмигивал дамам и пытался выдавить из себя стереотипную маскулинность. Сейчас это, на самом деле, в голове выглядит комично, зная, какой он на самом деле «Ванька», у которого физические данные компенсируют отсутствие мозгов.
– У меня, в общем, тоже никого не было, – ухмыляюсь. – Много знакомых, собутыльников и приятных собеседников, но никому я еще не открывала личного.
– А Маша? – звучит с возмущением.
– Я ценю ее, но, – запинаюсь, засматриваясь на вид за окном. – Я для нее, наверное, просто приятельница, – и сердце щемит от детской обиды.
Теодор не отвечает до тех пор, пока не останавливается на очередном неприлично долгом светофоре, и я замечаю, что едем мы далеко не в направлении дома, но по вполне знакомому мне маршруту – вероятно, на набережную. Своих догадок я не озвучиваю.
– Тогда, – протягивает мне мизинец и вскидывает брови, а в глазах играют чёртики, – за то, что мы впервые появились друг у друга.
– Да блядь, – из горла вырывается смешок, – идиот ты.
Но протягиваю свой мизинец в ответ. И вот мы, как идиоты, сплели пальцы и улыбаемся.
Но душа трепещет и поёт.
– Ощущается нихуёво так, – произносит слишком серьёзно, щурится и осматривает наши руки как некую аномалию.
Романтизм ситуации Теодор, конечно, подпортил – это да.
– Тогда я могу позволить сентиментальность в честь такого события? – убираю руку, на что он по-детски дуется.
– Ну позволяй, – отвлекается на дорогу, крепко хватая руками руль.
На удивление, Тео крайне, похоже, серьёзно относится к вождению вплоть до того, что не слышит моих слов в процессе. Признаться честно, я сначала считал его одним из тех, кто любит бурлящий адреналин от спидометра, превышающего отметку ста километров в час.
Вытягиваю с заднего сиденья свой рюкзак и после нескольких попыток открыть чёртовы застёжки, наконец вытаскиваю свою любимую перьевую ручку.
– Серьёзная дама красит губы красной помадой, носит огромные странные серьги, одевается в модные чёрные шмотки и строит лицо суки на миллион долларов, но в рюкзаке у нее розовенькая ручка и тетрадь с блестящим котиком, ага, вот так вот? – качает головой и цокает.
– В этом блокноте рисуется исключительно порно.
– Прошу прощения, зря быканул.
На обратной стороне фотокарточки пишу сегодняшнюю дату.
«День, в который мы...» – раздумываю над тем, как покрасивее бы выразить свои мысли. Через мгновение ко мне приходит озарение, и я дописываю предложение.
– Дай сюда, – тянет руку. Протягиваю Теодору фотографию, и он мельком смотрит на неё, пытаясь минимально отвлекаться от наблюдения за дорогой.
– И как тебе? – с интересом смотрю на его лицо в ожидании очередной глупой гримасы, и он действительно кривится.
– А чего меня так скосило-то?
– Инвалид.
– Тогда снова извиняюсь, – оба смеемся, после чего Теодор читает подпись на обратной стороне. – День, в который мы, две души на распутье, нашли друг друга. А не поэт ли вы? – и улыбка его теперь совсем другая, нежная.
– Мне и так стыдно, перестань, – обратно с щелчком надеваю колпачок на ручку.
– Хм-м, – хмурится, все ещё обнажая ряд белых зубов. – День, в который я узнал, что ты рисуешь порнуху?
– Да ебаный ты в рот! – вскидываю голову и кричу во всё горло, на что получаю очень громкий хохот. – Пошёл ты нахуй!
И он смеётся еще громче, так, что я уже и себя не слышу.
***
Как я и предполагала, мы приехали на набережную, с которой открывался живописный пейзаж, особенно в розовом закате. И к моему же счастью, людей было достаточно мало по очевидной причине – понедельник, время самое суетливое, когда все возвращаются с работы. В основном гуляла молодежь, состоящая из школьников и студентов-разгильдяев вроде нас.
Мы сидели на скамейке, где я рисовала Теодора, вальяжно закинувшего согнутую в колене ногу на поверхность и облокотившегося о колено локтем. Парень без умолку рассказывал о самых банальных ежедневных вещах, и половину из своего монолога бесстыдно неразборчиво бубнил из-за кулака, которым он подпёр свою щеку. Глаза нетерпеливо елозили вокруг из-за того, что я запретила Тео двигаться до тех пор, пока не нарисую лицо «так, чтобы один-в-один».
Он умолкает после жалоб на одного из вредных преподавателей, и я с забавой рассказываю ему, что этот же надоедливый мужчина на первом курсе устроил нервотрёпку моему брату по идентичной причине – что этот, что тот не могут не шутить в необходимые моменты, и обидчивые преподаватели с огромным самомнением не очень-то ценят такое качество.
Мы оба молчим. Я увлечена вырисовыванием последних деталей в портрете, Теодор же молчит по неизвестной мне причине. Когда я снова перевожу на него взгляд, вижу, что он хмурится и всё это время смотрит мне прямо в глаза.
– Что-то не так или снова задумался? – легко улыбаюсь и, вытянув руку с блокнотом, рассматриваю работу уже в её общем виде.
Тео отвечает не сразу:
– Если я когда-то сделаю тебе больно, – видя, что я отложила рабочие принадлежности, выпрямляется, – ты простишь меня?
– Ты собрался съесть всю еду в моём холодильнике что ли? – хитро улыбаюсь.
– Смешно, но я говорю на полном серьёзе, – вымучивает из себя натянутую улыбку, и я понимаю, что его достаточно сильно что-то гложет. – Если я сделаю тебе больно, возненавидишь ли ты меня? – повторяет медленнее и с напором.
Мне непривычно видеть Теодора таким. Слегка сгорбился, чтобы сравняться со мной; в полуприкрытых глазах горячая сталь, а губы сжаты в тонкую полоску. Голос впервые настолько тих, что до хрипотцы. Наклоняет голову вбок.
– Но это же зависит от того, как ты меня ранишь, – наклоняю голову в ответ.
– Если сильно? Если сильно, но неосознанно? Сильно, но против желания? – он уходит рассуждениями так далеко, что я перестаю улавливать суть. – Что, если сильно, но ситуация не будет мне подвластна? – качает головой, и взгляд отводит куда-то вдаль, растерянно распахнув глаза. И говорит он так, словно такое уже случалось.
Или словно он уже знает, что произойдет.
– Прощу? – словно спрашиваю сама себя, разрываясь между разумом и чувствами.
– Простишь ли? – он и сам не поверил в услышанное.
– Знаешь, – вздыхаю и выпрямляю затёкшую спину. – Пошли пройдёмся, – беру в руки блокнот с ручкой и протягиваю ему руку.
Теодор берет ее не так, как обычно – крепко сжимая своей медвежьей ладонью, а легким движением пальцев, переплетая их с моими в замок. И ощущается это случайным касанием пальцев. Таким робким и несмелым. Таким, какого у меня никогда не было – как у впервые влюблённых детей.
– Мы идём, – констатирует с усмешкой, намекая на то, что ждёт ответов на вопросы.
– Меня не учили как правильно. Отец учил, но лишь тому, что «никому нельзя доверять». Почему-то учил тому, что все вокруг потенциальные враги на пути к карьерным высотам, а «друзья» – те, кто будут выгодными. Оба родителя пытались сделать из меня что-то полезное, когда поняли, что старший брат никогда не будет иметь такого же твёрдого характера....н-нет, я имею ввиду, что у него-то он есть, но просто он не поддавался их попыткам воспитания, и они быстро сдались. К тому же...Уф, – массирую висок, – не важно. Я отхожу от темы. Смысл в том, что я была уверена, что никогда нельзя давать второй шанс, потому что в этом мире у тебя, в конце концов, не останется никого, кроме себя. Я так сильно отрицала любые эмоции, что ранила слишком много людей. Но когда я переехала в этот город.; Когда мне открылась жизнь без ежедневных ссор, оскорблений и бесконечных истеричных припадков; когда я нашла нужных людей, я поняла, что не такая, как они. Не «отцовская гордость» и «кровиночка», его копия; а совсем другая, – тяжело выдыхаю, потому что в горле горечь, хотя и плакать, вроде бы не хотелось.
Теодор не сжимает мою руку, лишь просто держит ее чуть ближе к своей, касаясь теперь не только пальцами, а едва ладонью.
– Я хочу любить людей без ощущения стыда за эмоции. Хочу уметь говорить о том, как их люблю, потому что я знаю, насколько жизненно важно это может быть: потому что это ёбаное «люблю» спасло меня от безмозглой попытки суицида. Я увидела людей, по-настоящему умеющих быть единственным хорошим в мире среди миллионов серых эгоистов, и я хочу быть такой же. Я хочу быть якорем, когда, казалось бы, нет уже ничего. Это значит давать надежду, – и я не сдерживаюсь, тихо всхлипывая. – И я знаю, что это звучит так противоречиво, потому что я никогда не сумею простить семью за то, как они истоптали меня за все эти годы, но...Не важно, что ты сделаешь. Я буду пытаться тебя простить изо всех сил, потому что за эти несколько дней ты дал мне окончательно принять вещи, которые я слишком долго отрицала. Если мне будет больно, то это будет стоит тех улыбок, которые ты мне дарил, бесценных благодарностей и крепких объятий. Это стоит того, чтобы быть нужной не за что-то, а просто за то, что я – это я. Возможно, это слишком расточительно. Но мир и так слишком отвратителен, чтобы мы все ненавидели друг друга. Даже если бы, например, не бескорыстная и безмерная любовь твоего брата, то что бы было с тобой сейча-
Он резко меня обнимает, заставив вздрогнуть. Крепко, как и всегда; со всех сил, словно пытаясь вложить всю свою любовь. Снова всхлипываю, утыкаясь носом в грудь и несмело кладу руки ему на шею. Но, не получив каких-либо протестов, обнимаю крепче.
– Я заебалась реветь при тебе, ты знаешь?
Беззвучно смеется в ответ:
– Спасибо. Я буду делать всё, чтобы такого не произошло, – легко целует в лоб, и жар от невесомого касания приводит меня в странное состояние.
– Меня никогда не целовали в лоб, – растерянно смотрю в ноги, руками трогая злосчастный участок кожи, словно там поставили клеймо.
– Да ну? Даже бывшие? – усмехается.
– Я никогда не позволяла трогать себя лишний раз. Когда здоровалась, даже руки не пожимала, – к концу голос стихает, стоит мне почувствовать странный стыд за такое поведение к людям, которые, вроде, любили меня. Или пытались любить.
Теодор громко смеется:
– Ну я-то теперь спрашивать не буду, – и снова целует, схватив горячими руками за щеки, после чего легко и игриво стукнувшись лбами, обнимает меня, утыкаясь носом мне в волосы.
Блаженно закрываю глаза и наслаждаюсь моментом.
И не вижу отчаяния в его глазах.
***
– Отдай! – обиженно воет, запрокинув голову.
– Ты хочешь, чтобы я вырвала первый же лист в новеньком альбоме?
– Тебе для меня жалко что ли?! – Теодор с диким страхом смотрит мне в глаза, и я начинаю громко хохотать.
Раздается громкий звук рвущейся бумаги. Подписав дату и написав пару приятных слов, протягиваю парню лист с портретом.
– Мне фото, тебе рисунок. Не забудь красиво сфотографировать, чтобы я выставила.
– Я-то думал, что ты серьезно, – фыркает, хватая лист. – Если голый сфотографируюсь с рисунком в руках, будет достаточно красиво?
Закатываю глаза:
– Дурак ты.
– Перестань говорить это через раз! –обиженно дуется и скрещивает руки на груди, пытается комфортно улечься на моей груди.
Даже после того, как Теодор довёз меня до дома, расставаться друг с другом не хотелось никому, поэтому мы уже допоздна просидели на скамейке во дворе дома. Подниматься ко мне на квартиру он отказался по причине «опять уеду через два дня».
– А ты себя так не веди, – ухмыляюсь в ответ.
– Нет, я серьёзно. Это обидно как-то, – он хмурится, и я чувствую укол вины.
– Это я еще «оттаяла за эти полгода», – вздыхаю, вспоминая греющие душу слова Ви. – Я как-то привыкла к такому общению, и не всегда понимаю, что груба, – одну руку кладу ему на грудь, а второй провожу по его жестким волосам, массируя кожу головы.
– М-м-м, ну с твоей-то семейкой, – лицо у Теодора умиротворённое, глаза сонно прикрыты, – и не удивительно как-то, – говорит уже тише и зевает, широко распахнув рот, на что я закатываю глаза.
– Пошли ко мне.
– Ты все-таки не удержалась перед моими чарами и очень хочешь завалить в постель?
– Да-а-а, – с сарказмом протягиваю. – Твоё выражение лица вкупе с зевающей пастью заставляют выжимать белье, конечно.
– Хех. Тем не менее, мне надо домой, – но вставать и не торопится, наоборот, еще удобнее разваливается на мне.
– Тебе надо вот туда, –показываю на здание, – наверх и спать.
– Мне ехать до дома всего минут десять.
– ТЫ засыпаешь.
– Мне надо.
– Тебе не надо.
– Но...
– Не надо.
– Н-но...
– Плохой Теодор, – грожу пальцем. – Что я сказала?
– Идти к тебе и спать, – бубнит тоном провинившегося ребенка.
И в итоге Тео встает, пусть и с трудом, и тянется, снова зевая. И даже мне самой становится как-то сонливо.
До квартиры доходим в уютной тишине, и Теодор сразу же заваливается на кровать, утаскивая меня с собой, как плюшевую игрушку. На часах двадцать два пятнадцать, что по моим меркам – сумасшедше раннее время для сна, Но так как из железной хватки парня выбраться нереально (да и абсолютно не хочется), обещаю себе встать пораньше и выполнить необходимое задание с утра.
Впервые засыпаю так легко, с приятным цветущим чувством в груди.
Просыпаюсь я далеко не от звона будильника, и, судя по окружающей обстановке, поздней ночью. Вслепую нащупываю телефон и морщусь от резкого света. Час двадцать.
В дверь активно стучат, но Теодор, лежащий достаточно близко, чтобы мы касались носами, спит как убитый. Выбираюсь из его объятий в надежде не разбудить (что я бы не сделала, наверное, даже если начала кричать тому в ухо), и в ответ он ворочается и хмурится во сне, но снова приобретает умиротворённое выражение, когда находит комфортную позу.
Кто-то стучит снова. И достаточно настойчиво.
Сердце бьётся чаще: я никого не жду. Я никого в общем не жду у себя на квартире, уж тем более поздней ночью.
На носочках подхожу к двери и надеюсь на худшее, вспоминая холодящую душу встречу с Серым утром. Успокоение вселяет лишь лежащий в комнате бугай с неизменным девизом «да меня хлебом не корми, помахаться дай».
Смотрю в глазок, и вижу возбужденную с раскрасневшимися щеками знакомую девушку. Неуложенные короткие каштановые волосы и блестящие шоколадные глаза. Большие серьги трясутся от ее ритмично покачивающейся головы, и я в голове слышу знакомое цоканье металла.
Илона.
Я не успеваю обрадоваться, потому что осознаю глупость ситуации: у меня в спальне лежит –вроде как – ее бывший молодой человек. Не то что бы мне было не плевать, что у них раньше происходило, но я не хочу поставить их обоих обоих в неудобное положение.
Поспешно закрываю спальню и, открывая входную дверь, встречаю Илону с указательным пальцем на губах, что было кстати – она готовая что-то сказать, разочарованно выдыхает.
– А что такое-то? Ты же вроде одна, – тихо говорит и заходит в квартиру.
– Нет, у меня...кое-кто ночует, – жму плечами. Пусть думает, что у меня есть личная жизнь.
– Ага, изменяем мне, значит, – цокает, снимая обувь. – Засосы есть? Вроде бы нет, – с прищуром осматривает область шеи и ключиц.
Вздыхаю.
Выбор – аж глаза разбегаются. Вот тебе не особо умный добрый великан; а вот лисичка-сестричка, которая может сдохнуть в любой момент и унести тебя с собой. А если уж совсем скучно, то где-то там сейчас дышит, к моему отвращению, тем же воздухом кое-какой психопат, готовый сделать меня овощем. Если, конечно, его утренний недопоцелуй можно было трактовать в такой формулировке. Тем не менее, даже такое легкое касание губ ощущалось настолько грязно, что было даже обидно.
– Почему так поздно? Проблемы?
– Что? Не, – садится на диван в зале и пытается отдышаться. – Короче говоря, я пыталась вспомнить твой адрес, но приехала не туда и потом искала нужное место, потом пыталась найти подъезд, потом я бегала по соседям, пока мне какой-то дядька не сказал, а потом я вот всё же нашла тебя, – тараторит, на каждое действие загибая по пальцу, и тяжело выдыхает.
– Ч-что? Не судьба была как-то позвонить?
– Ну...мне пришлось выбросить телефон, – жмёт плечами и смущенно улыбается.
– Зачем? – облокачиваюсь плечом о косяк двери и обнимаю себя. Либо действительно прохладно, либо я привыкла к Теодору.
– Артур, похоже, нашёл меня. Пришлось избавляться от всей-всей техники и Тёме, и мне, – она отчаянно вздыхает. – Я столько копила ему на телефон.
– Можешь перейти сразу к объяснениям, потому что наши встреча и разговор этим утром были не о цветочках и солнышке, – говорю со строгостью, но сама же лицемерно скрываю крутящиеся в голове слова Артура:
"Она сделает тебе больно".
–Да, – брови хмурятся, сама Илона серьёзна. – Это долгая история, и я не могу рассказать всего в подробностях, потому что в такие вещи не верят, пока не увидят.
– Ладно, давай хотя бы в общих чертах, – вздыхаю. – Но сначала пойдём на кухню, я налью тебе чаю. Негоже в темноте сидеть и по душам говорить.
– А алкоголя чуть есть? – виновато играет пальцами.
– Не-а, – едва улыбаюсь то ли от её вида, то ли от теплоты воспоминаний той самой ночи с Теодором и бутылкой киндзмараули. – Тебе и так сойдёт.
Илона жмёт плечами и идет на кухню спереди меня. Я не включаю свет, лишь тусклую подсветку, боясь разбудить Теодора, и закрываю дверь, чтобы назойливой шипение чайника было слышно не так громко. Илона не говорит до тех пор, пока я не ставлю на стол две кружки и кладу несколько плиток шоколада, которые Тео щедро купил мне ещё на выходных. Девушка крайне сосредоточена и очевидно не настроена на какие-то шутки.
– Мы знаем друг друга давно, – она смотрит в стену с прищуром. – Он мой сводный брат. Такая тупая ситуация, но как-то так вышло, что он-то сирота, считай, и жил с моей матерью и отчимом, но это неважно. Все равно как восемнадцать исполнилось, Артур ввязался в какие-то незаконные дела, связанные с...этим и попал в передрягу. Его никто не искал, и родители были уверены, что он умер. Им и все равно даже было, потому что отношения у всех с ним были тяжкие: он раньше был крайне болтлив, на самом деле, и вёл себя как харизматичный социопат, но после того, как он снова объявился около года назад, то стал слишком...угрожающим. Артур уже не скрывал этого как минимум потому, что, когда я пришла домой в тот день, он читал книгу как ни в чём не бывало, пока на полу истекали кровью тела моих родителей.
Тишина. Никто не говорит. Илона ждёт реакции, а я не знаю что и сказать.
– Ты первая из всех, кому я это рассказываю, – взволнованно смотрит на меня.
– Ну и нахуя? – непроизвольно злюсь. – Настолько я помню с твоих же слов, все, кто в это ввязался хоть как-то, сейчас кормят червей. Более того, вытащи язык из заднего места и скажи наконец, что, что он от тебя хочет? – вероятно, пожалею о таких грубых словах, но сейчас мне нужно знать, что происходит.
Илона встаёт и выставляет руку. В моей голове раздаётся смешанное эхо, и стоит мне подумать, что я окончательно схожу с ума, её руку обдает пламенем.
В прямом смысле этого слова.
В ее руке играют языки очень мутного пламени неестественного темно-бирюзового, почти черного цвета. В комнате заметно холодеет, и не потому, что мне так кажется, а потому что действительно становится очень холодно.
Я встаю и осторожно пячусь назад. Илона полностью понимает мою реакцию.
– Он хочет это, – все еще держит выставленной руку. – Эту штуку мне передали родители незадолго до того, как он убил их, и я должна беречь её как зеницу ока. Они не успели ничего мне толком рассказать – лишь то, что пламя не даётся с рождения людям, чьё происхождение берёт начало в других планах. И самое главное, я знаю, что это пламя можно забрать лишь с моей смертью. И самое-самое главное, я теперь на всю жизнь обречена бегать от смерти и таскать за собой Тёму через круги ада только потому, что этот больной не оставит нас в покое?. Я не имею понятия, что Артуру нужно от этой штуки, но он и его братья замешаны в чём-то серьёзном, и я даже не хочу знать в чём.
– Зачем из всех людей ты говоришь это мне? – слова еле лезут из моего рта. Я не удивлена – я шокирована.
– Потому что это пламя принимает тебя. Я не могу его контролировать, –она подносит свою руку ближе ко мне.
Пламя становится ярче. Бирюза блестит ярче, странный шёпот, словно бормотание сотни людей, громче.
Когда Илона почти касается меня пальцем, огонь вспыхивает ярким циановым оттенком до боли в глазах. Ощущение, что происходит какая-то вспышка. Голоса разрывают голову. Я не слышу собственных мыслей и, вероятно, нахожусь на грани истерики.
– Что это за голоса? – шепчу в страхе.
– Какие голоса? – Илона взволнована. – Я не слышала никогда голосов, –одергивает руку, и всё становится...другим. Комната, на момент почему-то, казалось, находившаяся в кромешной тьме за исключением странной хуйни из руки Илоны, теперь вернулась в стандартное состояние. Вот подсветка. Вот огни города за окном. Вот кружка чая, а вот испуганная Илона. Но голосов нет.
Нормальные люди не слышат голосов в голове.
Я слышу болезненный вскрик в комнате.
– Иди, – говорю Илоне, и ее взгляд еще сильнее меркнет. – Мы разберемся, просто не сейчас, – качаю головой из-за укола вины от её вида.
Девушка собирается менее, чем за минуту – вскакивает и надевает балетки. Стоит мне услышать топот из комнаты, я, уже не отдавая себе отчёта в действиях, почти что выталкиваю шокированную Илону за дверь.
– Пожалуйста, – жалобно скулит. – Оно приняло тебя. Такого никогда не было, пламя лишь вытягивало жизни людей. Помоги мне. Умоляю, – хватает за руку.
– Помогу, – сжимаю крепко ее ладонь.
Дверь спальни открывается.
Я громко захлопываю входную дверь прямо перед лицом девушки.
Учащённо дышу и поворачиваюсь к Теодору, выглядящему до смерти испуганным.
– Что-то не так? – смотрю на него широко распахнутыми глазами.
– Ты куда-то выходила? – голос охрипший и едва слышимый.
– Просто вышла на балкон, я...– сглатываю, – мне тяжело спалось, хотелось подышать свежим воздухом.
– Тут пиздец как холодно, – стеклянные глаза парня смотрят в мои.
– Что с тобой? Я слышала крик, – наконец отталкиваюсь от двери.
– Кричал? Понятия не имею, – выглядит крайне удивлённо. – Вроде бы даже кошмар не снился. Просто проснулся в какой-то панике.
И мне не надо быть крайне сообразительной, чтобы понять, в чём было дело. В ком было дело.
– Я ебала всё, что происходит, – устало говорю сама себе.
Проходя в комнату, бесстыдно стягиваю с себя майку, брюки и вслед за ними отвратительно жмущий бюстгальтер, оставаясь в одном в одних трусах. Пытаюсь в полутьме безуспешно найти какую-нибудь чистую футболку.
– Блять, – рычу, – все либо в стирке, либо гладить надо.
Теодор смотрит на меня с удивлением, но без стыда или смущения. В конце концов, не дети и уже даже не подростки – знаем, как тело голое выглядит. Он стягивает с себя футболку и протягивает мне.
– Держи, – растерянно произносит.
Надеваю серую плотную футболку, доходящую мне почти до колен, и, взяв в руки телефон, иду на кухню, чтобы потушить свет.
Тео все так же стоит как вкопанный и наблюдает за мной.
Выключаю свет, погружая помещение во тьму. Вздыхаю, и в нос ударяет запах Теодора: его бессменный тяжелый одеколон с примесью солоноватого запаха кожи и чего-то то ли острого, то ли горького. В области живота стягивает узлом, заставляя вздрогнуть.
Слышу тихие шаги. Включаю фонарик на телефоне и с прищуром направляю на Теодора, уверенно расставившего руки по обеим сторонам дверного проёма.
– Каким образом ты добрался сюда в кромешной тьме с твоей неуклюжестью? – парень не отвечает. – Просто пошли спать. У нас обоих, наверное, были неудачные сны.
Когда мы ложимся на кровать, я прижимаюсь к настораживающе молчаливому парню, игнорируя обжигающее касание моего тела о его, пусть даже через плотную ткань.
Но блядское возбуждение не проблема, когда твоя жизнь принимает самый абсурдный и непредвиденный поворот из всех, что могли произойти.