И я там был

...И на обломках самовластья
Напишут наши имена!

А.С. Пушкин «К Чаадаеву», 1818

Снежные хлопья размеренно крутились в воздухе. Утренний прием проходил четко по плану. Во двор Зимнего дворца съезжались многочисленные экипажи.

Да только этот дворец еще не знал, что где-то неподалеку из казарм вышли солдаты на улицу. Они взбунтовались. Кто-то нарочно подливал масло в огонь. Офицеры отчаянно пытались преградить им путь, но солдаты уже показали блеск своих сабель. Первая кровь полилась на снег. Подло, совершенно бесчестно солдатские сапоги переступили израненные тела своих командиров.

К солдатам на улице стали сбегаться толпы зевак. Не все понимали, что именно кричали идущие впереди, но все равно присоединялись.

Наконец, спустя столько лет подготовки, скрытых мыслей и бесконечных тайн, процесс был запущен.

***

Константин спрятал шарф под одной из плиток в парадной дома. Шарф бы душил его при беге, а бежать нужно было чрезвычайно срочно и при том долго. Лошадей ему бы не позволил дать отец, да к тому же никто не должен был знать, куда он направлялся. Хлопнув тяжелой дверью, юноша повернул на улицу и стремглав пронесся по набережной. Ветер раздувал каштановые волосы, снег больно колол щеки. Давно не было такого морозного дня.

Он стремился успеть на Дворцовую площадь, куда, по его мнению, могли прийти его былые товарищи. Константин сменил бег на шаг на Английской набережной, перешел на другую сторону дороги и, едва усмирив дыхание, хотел было снова сорваться с места, но услышал крики обезумевшей толпы впереди.

Простые люди сбегались на Сенатскую площадь. Те, чье любопытство было менее сильным, наблюдали издали. Левина сковал страх, когда он заметил благородных воинов в строю, с кем недавно пил из одного бокала вино. Они у основания памятника Великому Петру. «Нет, так не должно быть», – подумал он и прикрыл ледяные губы ладонью в попытках скрыть изумление. Они могли его обнаружить. Среди них мог быть Каховский, грозившийся убить его.

Константин не придумал ничего лучше, чем скрыться за выступами здания. То было похожим на наблюдательный пункт, который давал возможность идеально видеть происходящее на площади и при том оставаться в тени. Он молился, чтобы на этот раз холодные стены его не выдали.

На площадь стало сходиться все больше зевак. Двое мужчин, что быстро пробежали мимо юноши, обмолвились парой фраз, долетевших до ушей Левина.

– Слышь, говорят рота по льду двинулась. Вот же дают мужики! – хриплым голосом сказал один.

– Что с ними дальше станется – ума не приложу! – ответил второй и проговорил еще что-что, но то уже Константин не услышал.

Он с непривычной ему тяжестью смотрел в сторону памятника, к которому приближались люди. Внезапно в площадь врезался генерал Милорадович, грациозно восседая на коне. Усталым взглядом Михаил Андреевич осмотрел рассерженных солдат и офицеров. Происходящее явно не вызывало у него никакого удовольствия.

– Очнитесь же, воины русские! Вас одурачили безумцы! Николай Павлович уже при всем народе зачитал манифест, вам надо лишь учтиво поклониться ему да принять истину, – с жаром произносил Милорадович и со словами из его рта выходил пар. – Как же вы посмели пойти против самих себя?! Уж не вы ли сражались под Аустерлицем, не вы ли с Бородинского поля уходили, опустив головы? Я не желаю вас видеть здесь такими. Приказываю немедленно вернуться в казармы и присягнуть!

Тихий шепот солдат пришелся Константину оглушающим криком. «Вернитесь. Вернитесь в казармы, прошу!» – твердил он про себя, продолжая следить за ними. Сомнения подступали слишком быстро.

Михаил Андреевич обернулся к простым людям, со стороны поглядывающим на офицеров.

– Вам стоит уйти, – сказал генералу мужчина, уверенно шествуя к нему на встречу. – Уж не получиться нас остановить.

– А вы что же делаете? – не обращая на него никакого внимания, упрямо говорил Милорадович народу, прежде чем из его ноги полилась кровь от мощного удара штыком.

Он едва смог схватиться за бедро, удивленно раскрыть рот, как вдруг раздался выстрел. Глаза Константина от страха расширились, он пошатнулся и крепче вжался в стену. Люди вскрикнули и разошлись в стороны, прикрывая головы в испуге. Левин издалека увидел, как с коня падает тело генерала. Услышал, с каким грохотом оно оказалось на снегу, как конь в бешенстве поднялся на дыбы. Стоящие в ряд солдаты не расступились. Перед ними стоял мужчина в тонком дешевом пальто. В его вытянутой руке и держался пистолет.

Тот самый, которым некогда разбили стеклянные бутылки. Он поднял глаза и усмехнулся.

Это был Каховский.

«– Бутылки с трех метров-то действительно каждый осилит, а вот что касается судьбы человека...» – припомнил Константин слова товарищей. И промелькнула тогда другая мысль, еще более громкая, чем воспоминания.

«Он что же, не убил Николая, получается?»

Милорадович был смертельно ранен, его сердце еще билось, но Константин был уверен, что жить ему осталось не долго. Они не могли оставить его в живых при любых обстоятельствах. Русского генерала, прошедшего войну со шведами, с турками и, в конце концов, с Наполеоном, убила не вражеская пуля, а позорный выстрел в спину от соотечественника.

Тело унесли не сразу. Когда же наконец раненого Милорадовича переносили в ближайший госпиталь, Константин даже порадовался, что не видел белого лица генерала. Ему было невыносимо смотреть ничего не делая и при том испытывая стыд за поступки своих товарищей. Или не товарищи они ему вовсе?

Толпы людей, желающих ранее захватить Зимний дворец, стали сходится к Сенатской площади с разных дорог. Уж больше тысячи людей стекались к памятнику и Константин понял, что постепенно оказывался в ловушке не только своих собственных мыслей.

Ближе к половине третьего на площади появилась новая фигура на коне. Величественный мужчина лет тридцати в парадной форме окинул собравшихся мятежников суровым взглядом и улица ответила тишиной. Ему даже не пришлось напрягаться и пытаться усмирить их голоса словами. Но солдаты не склонили пред ним головы. Император вырвался к народу в день присяги – такого еще не было.

Левин решился на отчаянный шаг и вышел из тени на Сенатскую площадь в попытках разглядеть происходящее. Человек с черной повязкой на голове стремительно направился к Николаю. Он остановился около коня и сжал руку под покровом ткани. Тогда Император склонился и со сдержанной улыбкой опустил ладонь на плечо этого мужчины. Они обменялись многозначительным взглядом, после чего человек в спешке покинул Николая.

Мужчина, поправляя темную повязку, проскальзывал между людей и вскоре двинулся мимо Константина. В глазах человека Левин прочитал неподдельный ужас, от которого по его телу пошел холод.

Но Императора не слушали. Все бесполезно, абсолютно все...

Казалось, что грудь разорвет от переполняемых чувств. Кулаки сжимались сами собой. Константину захотелось выбежать к ним, остановить весь спектакль, разогнать народ по домам. Зачем кричать о конституции, если Николая уже утвердили? Он сделал еще пару шагов к центру из своего укрытия, но неожиданно кто-то потянул его за ворот сзади.

– Чего в стороне отсиживаешься? Пошли на площадь, у нас мало времени! – Григорий с такой силой подвинул Константина в сторону, что тот запутался в ногах и повалился на землю.

– Что мне им говорить, если даже у Рылеева с его наполеоновскими планами ничего толкового не выходит? – пробурчал Левин, быстро вскочив. Он старался не выдать свое замешательство и опустил голову, стряхивая снег с брюк. – Кстати, где он?

Недопонимание смысла его слов сильно отразилось на лице Воронцова и он отшатнулся в сторону, продолжая сверлить гневным взглядом. Со стороны памятника раздались очередные крики, то и дело отвлекающие от нужных мыслей.

– Да разве он не там? – воскликнул Воронцов.

– Я его не видел со вчерашнего вечера, - задумался Константин, вспоминая все произошедшее за два дня. – А Трубецкой тогда почему не вышел? Его же диктатором хотели назначить!

– Нет, ты не понял. Я видел их обоих около часа назад, разговаривали они на улице. Но я думал, что Кондратий Федорович вернется сюда вместе с ним, – отвечал Григорий. – Отлично! У нас восстание без предводителя, оказывается!

– Понятно теперь, почему у них ничего не выходит.

Константин вдруг поджал губы и отвел взгляд. Хотел что-то еще добавить, но воздержался, боясь сказать нечто обидное.

– Надо их остановить, или сказать что-нибудь, – спустя время произнес Воронцов.

– Бесполезно – там Николай Павлович. Всех по домам через минуту разгонят. А я не хочу, чтобы меня завтра арестовали за участие во всем этом.

Григорий сразу остановился, его щеки пылали и, казалось, стоило Константину еще раз открыть рот, то он бы точно взорвался.

– Это что еще за бунт на корабле? – вскричал ошеломленный Воронцов. – Погоди минутку! Ты что же, испугался выйти со всеми или же вовсе предать в самый ответственный момент вздумал?! Я, конечно, всегда знал, что ты та еще трусливая крыса, но чтоб настолько...

Константин повернулся и нахмурил брови. Внутри что-то начинало вскипать.

– Меня вообще Каховский вчера прогнал, сказал даже не появляться здесь. И так рискую, а ты еще меня прямо к новому Императору посылаешь? Да нас обоих пристрелят за поднятие волнений!

– А! Так господин Рылеев пригрел под своим крылом змею настоящую! – тут же встрепенулся Воронцов.

Его золотистые волосы ярко выделялись на фоне побледневшего лица. Григорий вновь подскочил к нему, сжал рукой пальто Левина, держа под контролем бывшего товарища, каким он успел стать за все время встреч на собраниях. Дружба разбилась об углы несовместимости мнений.

– Они убили генерала! Убили! Такие, как ты, именно это называете революцией? – вскричал Константин в попытках выкрутиться из хватки Воронцова. – Я бы стоял с ними рядом, если бы все действительно было так, как они говорили. Без крови! Мы все еще поплатимся за то, что вообще вышли на площадь!

Тот резко ударил в живот. На лету Константин схватил парня за локоть и оба повалились на заснеженную дорогу. Воронцов вдавливал его в землю, между ударами выкрикивая:

– Без крови? Как ты тогда посмел появиться здесь?! Кто ты такой, скажи мне! Поэт, офицер? Ты ничего не можешь, ничего! Трус несчастный! Да чтоб твои кости сгнили в этом снегу!

Из последних сил Константин отвернул голову от очередного удара, поднялся на локтях и перевернул Григория так, что теперь он оказался под ним. Воронцов не ожидал наплыва бодрости от соперника и в глазах промелькнул короткий испуг. Левин и не пытался прижимать его в ответ, лишь с усталостью взглянул на него.

– Мы всегда были по разные стороны, но ты не видишь, что я тебе не враг. Если ты в центре событий, то я все время просто стоял и молчал. Уже устал молчать! Я не поддерживаю ни тех, ни других, и ты прекрасно знаешь это, потому и осуждаешь. Я всего лишь хочу жить в мире, даже если все считают это трусостью или предательством. Пустое место – да, так и продолжай думать обо мне. Пусть так. Лучше быть просто тихим мальчишкой, чем только притворяться сильным, как всегда делал ты. А площадь... Да сгорит к чертям эта площадь! Они уже стоят там. И мы ничего не сделаем. Не успокоим, не поможем. Смирись, что твое влияние сейчас незначительно так же, как и мое.

И он встал. Медленно пошел, оставляя следы на снегу. Ему уже и не важно было, куда идти – на площадь к восставшим или прочь от них. Шаг, еще шаг. Константин даже не успел свернуть за поворот, как одним ударом его вновь сбили с ног.

– Перестань сидеть на двух стульях. Раздражает!

Он упал лицом на заснеженную дорогу. Дышать становилось тяжело, все мутнело и плыло. Последнее, что он запомнил – черные сапоги, проходящие возле его лица и дерзкая насмешка. Сознание оборвалось и весь мир будто окутала бесконечная буря.

***

Туман перед глазами развеял громкий выстрел картечи, сотрясающий землю; после него последовали стоны людей, чью плоть, похоже, разорвали снаряды, и треск оконного стекла.

Константин поднял голову. Люди бежали вперед, не обращая никакого внимания на него. Он осторожно встал, опираясь на стену здания, придерживая голову. В висках у него будто эхом отражались крики, бешенный стук сердца и боль во всех частях тела. Из носа стекала кровь прямо на дорогу, оставляя после себя темный след на лице.

Второй выстрел.

Он пошатнулся, закрывая уши руками. От площади к мосту бежал незнакомый молодой человек. Подойдя к разорванному ограждению, он с испугом взглянул на потрескавшийся лед и опустил голову. Видимо, это его солдаты начинали тонуть в буйных водах Невы. Те, про которых пару часов назад говорили бежавшие мужчины. А выбраться они не могли – ледяные волны уносили тела дальше под лед, и шансов спастись у них уже не оставалось.

Левин развернулся и пошел прочь. Прочь от безумных людей, прочь от грохота взрывов. Ноги почти не слушались и сами отвели его к дверям дома.

Он ворвался в квартиру на третьем этаже. Мать сидела у окна на кухне и смотрела на падающие снежинки. Ее лицо выражало то ли траур, то ли полное безразличие. Отец, сжимая шапку в руках, сидел за столом в своей толстой шубе. Видимо, он сам не так давно вернулся с улицы. Родители все понимали без слов. Хорошо еще, что сестры видно не было.

Внезапно его взгляд столкнулся с глазами Михаила Федоровича и сын бросился к нему, упав на колени, убитый собственным раскаянием. Из глаз текли слезы.

– Я не хотел, чтобы так было! Правда не хотел! – кричал он, задыхаясь.

– Я знаю, – отец понимающе похлопал его по плечу.

– Как же такое могло произойти? Вы знали, что я туда пойду?

– Тише, тише! – негромко сказал Михаил Федорович. – Я все тебе объясню. И если ты действительно там находился, то обязательно поймешь.

Это заставило сына утереть слезы и опуститься на стул. Он внимательно посмотрел на отца, скинул пальто в сторону и приготовился слушать. Константин бы непременно понял, где в рассказе должна была быть правда, а где ложь.

– Я узнал, что господа замышляют что-то страшное еще в 1822 году, сам ходил к некоторым на собрания. Но я для них слишком стар и неповоротлив. Им нужны ловкие, гибкие умы. Ты был идеальной кандидатурой. При том я всегда был в тебе уверен, что ты не пойдешь за толпой, а будешь в первую очередь обдумывать, придерживаясь своих принципов.

– Революция, гибель Императора... И про это знал? – резко выпалил Константин, не скрывая обиду.

– Догадывался. «Полярную звезду» мы не просто так тогда в январе брали. Знаешь, мальчик мой, государствам нужно двигаться вперед, народ не может стоять на месте. И если не сегодня грянет революция, как ты говоришь, то в скором времени это обязательно случиться.

Мать отошла от окна, посмотрела на разбитую бровь Константина и молча удалилась в свою комнату, не в силах сказать ему что-либо. Это был уже не ее маленький сыночек. Перед ней сидел молодой человек, создавший гору проблем для своего же будущего, пусть и чужими руками. И вдруг сердце его печально кольнуло – по одним ее движениям он понял, что впервые не оправдал материнских надежд и окончательно потерял доверие с ее стороны.

– Зачем? – лишь смог спросить Константин, на несколько секунд погрузившись в раздумья.

– Я ходил к ним для благого дела – чтобы выведать все и написать статьи. Люди узнают правду рано или поздно. Тебе я просто предложил пойти на один единственный вечер. Кто думал, что тебя затянут в интриги? – произнес отец. – Тайные общества – как яд медленного действия. Сначала ты его не ощущаешь, он постепенно заражает голову, а потом как гром средь ясного неба поражает тебя насквозь. Я не в состоянии погрузиться в мысли других людей, кто стоял там до победного конца, не могу знать, чем они жили столько лет и как пришли к единственному решению, итог которого ты видел своими глазами. Именно поэтому ты сам должен ответить на свой вопрос. Меня там не было, а ты, хочешь того признавать или нет, был им другом. И, выходит, тебя тоже посещали разного рода идеи. Сейчас же настало время их все переосмыслить.

Холодная слеза вновь скатилась по щеке и Константин тут же стер ее, разозлившись на отвратительную слабость внутри. Ладони вспотели, колени жгло от царапин. А ведь брюки-то были почти новыми...

Ответ приходил в его мысли и пугал его еще больше. Левин ходил туда вовсе не за весельем, выпивкой, новостями и обсуждением проектов. Он всего лишь переставал чувствовать себя одиноким, хотя всегда таковым оставался. Смех окружал его, но смеялся ли он с ними? В конце концов, возник и другой вопрос – кем он был вообще?

– Кто же я тогда? Бунтовщик? – сказал он шепотом, подняв голову.

Отец мягко улыбнулся.

– Ты просто заблудился. Сейчас не можешь понять кто ты, кто эти люди вокруг. Ничего, скоро разберешься. Со всеми так бывает.

– А с ними... – тут же выпалил Константин, в миг забывая про себя. – Что же случится с ними? С Николаем?

– Я успел все выяснить, пока ты плелся до дома. Ты же больше часа шел! усмехнулся отец, но через секунду снова стал серьезным. – Восстание официально подавлено. Император в полном здравии возвратился в Зимний дворец. Народ разогнали, но вскоре начнут искать заговорщиков и участников бунта. Кровь медленно засыпают снегом, раненых спасают.

– К Николаю подходил мужчина в черной повязке. Они и словом не обмолвились, как тот отскочил и прошел рядом со мной. Он был испуган, я видел!

– И таких я знаю.

Константин удивленно взглянул на Михаила Федоровича. Казалось, ему было проще перечислить, кого он не знал.

– У него пистолет в кармане был. Николай понял это и потому показал своими действиями, что еще один удар в спину не состоится. Иногда совсем не обязательно говорить, чтобы объяснить человеку свои намерения. На самом деле во взгляде любого императора всегда есть что-то такое необычайное, будто он хранит знания целого мира и не делиться тайнами. Может, тот человек прочувствовал эту тяжесть в глазах на себе?

«Что же это за люди такие?», – думал юноша, пока отец не озвучил одну важную мысль, которая крутилась у него на языке, но сам Константин сказать ее был не в силах.

– Так или иначе мы все будем плохими в чьей-то истории.

Они еще долго разговаривали. Константину нужно было знать все. Нужно было понять свою роль в восстании и при том не ту, которую раньше считал совершенно нормальной, скрываясь в углах комнат, а ту, что сыграл он на самой площади.

Отец посоветовал чуть позднее пойти к Кондратию Федоровичу, чтобы спросить о дальнейших действиях и объясниться перед ним.

***

Константин закрыл за собой дверь в комнату, осторожно подошел к окну, опасаясь, как бы его лицо не заметили с улицы, хотя, конечно же, об этом никто и не мыслил. Медленно наступал вечер. Первые звезды появлялись на небе, излучая слабый бело-голубой свет в ночной мгле Петербурга. Слева от окна в его крохотной комнатке стоял темный деревянный стол с парой ящиков. Огонь свечи едва заметно колыхался. Серые стены по-прежнему отдавали холодом.

Он метнулся к столу. Зажег еще пару свечей, достал из ящика помятую записную книжку, перо, чернила и сел писать.

14/XII 1825

Мне впервые так страшно стало. Я видел на площади огромный, нескончаемый поток людей. Видел пролившуюся за наше Отечество кровь. Находился я вдалеке, один лишь Воронцов из моих знакомых приметил меня. Да не наблюдал я всех людей с собраний так называемого Северного общества, коим участником я сам являлся. И страшно мне становится лишь при мысли о том, что все же меня выдадут да четвертуют со всеми. Если бы только Гришка не проговорился!

Есть ли у меня право выбирать сторону?

Теперь стены моей скромной комнаты давят на меня, забирают последний воздух. Когда-нибудь я найду себя, как говорит отец, но буду ли это «Я»? Что такое «Я» в наше время? Мнение незнакомцев, собственное восприятие, отражение в зеркале, непоколебимые принципы, воспитание? А если в будущем окажется, что не зря они боролись? Вернее сказать, им все-таки было за что бороться. Что же теперь? Они пойдут на виселицу. Пойду ли я с ними? Увижу ли я еще свою сущность?

Герой или предатель? Победитель или проигравший? Кто все эти люди с Сенатской площади?

Константин отложил перо и задумался. По быстрым ударам сердца понял, что еще не все сказал. Необходимо было выплеснуть все чувства до единого, и пусть не родителям, так хотя бы на бумагу. Слова лились из него сами, словно хрустальный кувшин переполнился водой и теперь заполнял ею все окружающее пространство.

Перо вновь опустилось в чернильницу. Появились неумелые строки, зачеркнутые предложения и кривые рисунки на полях.

И я там был, все то я видел...
Кровь офицеров на снегу
Не смоете, и потому теперь не спите –
Я вспомнил это, глядя на Неву.

Меня ведь приглашали не случайно!
Душой я с ними был, но мысленно вдали.
Те офицеры всей правды не рассказали,
Чтоб с ними сидел я. Какие умы!

Нет, я не прав. Стою сейчас я в стороне
И стены мрачные следы мои укроют.
Забуду вскоре все, что было, как во сне!
Грусть и обида побегут рекою.

Но отпущу все мысли и терзания,
Декабрьский холодный день...
И заберут с собою те мои страдания,
И вместе с ними расцветет потом сирень.

***

Перед входом в квартиру Рылеева его догнал Воронцов. Он свысока посмотрел на Константина, ухмыляясь.

– Что же, теперь шарфом прикрываешься?

У того под правым глазом было синее пятно от удара, сквозь белую прозрачную кожу проглядывались тонкие ярко-красные сосуды и ему самому следовало бы прикрыть лицо чем-нибудь, как посчитал Константин.

– Задушу тебя им когда-нибудь, так и знай, – спокойно ответил Левин, которому было уже настолько плохо, что соблюдать рамки приличия и хоть как-то сдерживать себя он был не в силах.

Григорий помотал головой, как бы говоря одними глазами: «Какой же ты глупый, Левин!». Затем он потянул ручку и открыл дверь.

В тусклой квартире оставались лишь самые преданные. Те, кто не сбежал с площади. Те, кто стоял вместе со всеми в толпе, принимая на себя тяжелый удар нового Императора. Только вот спустя такое огромное количество счастливых вечеров, когда они с энтузиазмом строили планы на светлое будущее, последние участники общества обдумывали одно – как бы не попасть на праздник собственной казни.

Рылеев пересматривал свои бумаги, сидя за столом, и так глубоко задумался, что вовсе не замечал царивший вокруг него беспорядок из голосов. Каховский был похож на привычного себя – крутил бокал в руке, с абсолютным умиротворением (по крайней мере, внешним) глядел на переливающуюся жидкость. Несколько офицеров сидели за спиной Кондратия Федоровича, сжигая бумаги в камине. Запах табака заполнил комнату. Еще один человек, бывавший на некоторых встречах, находился у противоположного дверного проема и, так же как юноши, безмолвно наблюдал за всеми.

– Нас всех убьют, – сказал мужчина слева. Его окровавленный мундир остался дома, но от виска к челюсти проходил едва затянувшийся шрам, как напоминание недавнего восстания.

– Ну-ну, решать все надо на холодную голову, – ответил ему Каховский. – Может, и не убьют вас. На все воля Императора!

– Если и не убьют, то по голове уж точно не погладят, – отозвался Рылеев и снова окунулся в раздумья, склонившись над стопкой со стихами.

Затем он поднялся, осмотрел всех присутствующих тяжелым взглядом и как-то стихли голоса после этого. Возникло неловкое молчание, которое господин-поэт тут же поспешил нарушить.

– У меня остается одно условие: молчать на допросе. Пусть бьют, пусть отнимут еду – все равно молчите! Не выдавайте своих. Не будьте трусливыми глупцами, каким оказался Трубецкой. И мальчишек спасите, – он мотнул головой в сторону Константина и Григория, отчего оба мгновенно побелели. – Они не виноваты.

Вновь повисла угнетающая тишина. Что стоило говорить? Поражение всегда лишает человека разумности на первых порах, а после приводит к неизбежному отчаянию.

– И что же... Получается, мы проиграли? – сказал Григорий, ощущая наступающее чувство обиды.

– Что вы, не волнуйтесь, господин Воронцов. Не я изменил историю, так обязательно изменит ее кто-нибудь другой.

***

Около семи часов вечера, когда все разошлись, Кондратий Федорович попросил задержаться двух молодых участников. Он пригласил их в свой кабинет, где обычно и писал свои стихи. Юноши молча переглянулись, останавливаясь посреди небольшой комнаты.

– Мы действительно проиграли битву, – флегматично произнес Кондратий Федорович, одним глотком осушая бокал шампанского. – Нас всех будут допрашивать, в этом нет сомнений. Всех, кого там заметили. Постарайтесь не попадаться на глаза ближайшее время, не выходите из дома без особой нужды. Забудьте лица людей, которых здесь видели, и все пустые разговоры, что здесь слышали. Вас-то не предадут, не запятнают ваши судьбы. Я в своих людях уверен. Вы молоды и сильны. Константин Михайлович, прошу передать мое почтение вашему отцу, Михаилу Федоровичу. Он был мне хорошим товарищем, сами знаете. А теперь...

Он подошел к рабочему столу, на краю которого стоял подсвечник, и потянул к огню лист бумаги. То были его стихи. Следующими должны были быть списки с фамилиями присутствующих на собраниях. Бумага вспыхнула. В его карих глазах тоже горели искры, разве что совсем не такие, как были раньше.

– А теперь ступайте. Ступайте же, господа! И пусть метель скроет ваши следы.

***

В дверь постучали. Сначала вежливо, затем все громче и требовательнее. Сквозь сон Константин подумал – это за ним. Допрашивать будут.

Он резко вскочил с кровати, мельком глянул на часы. Стрелки показывали полночь. Спешно вышел из комнаты, не зажигая света выпил стакан ледяной воды в столовой.

В дверь продолжали настойчиво биться и тогда не выдержал уже отец. Через минуту в коридоре появилась и мать.

Михаил Федорович открыл дверь. На пороге появилась худая женщина в тонком пальто и плохо затянутой шляпке. На руках она держала маленькую темноглазую дочь. Левин отступил, жестом приглашая гостью в квартиру.

– Проходите, Наталья Михайловна, проходите же скорее. Вот, жена моя стоит, Августина Алексеевна.

Мать скромно кивнула.

– Извините за беспокойство в столь поздний час. Не поймите меня неправильно – мне больше некуда идти. Муж оставил мне вашу визитку, Михаил Федорович, – тихо произнесла женщина едва сдерживая слезы.

И тут девочка громко заплакала. Поглаживания по голове никак не помогали ее успокоить. Августина Алексеевна в одном ночном халате поспешила в комнату к дочери.

– Мария, милая, быстрее!

Девушка взяла у бедной Натальи Михайловны малышку и сама принялась ее укачивать, лишь бы та не плакала.

Тем временем все переместились в столовую, на ходу зажигая свечи. Августина Алексеевна присела на козетку, внимательно осматривая гостью. Быстро взглянула на мужа и тот одними губами ответил на еще незаданный вопрос: «жена Рылеева». Теперь уж все стало ясно.

– Что же у вас случилось? – спросила Левина.

Наталья Михайловна нервно перебирала ткань юбки, странно тряслась. Щеки ее залились румянцем.

– Арестовали, – коротко и при том серьезно ответила она, прежде чем с рыданьями опуститься на пол посреди зала.

Она вся дрожала. Слезы капали на чистый паркет. Константин переглянулся с сестрой и на ее осуждающий взгляд только пожал плечами, мол, а вот тут он не причем. Девочка на руках Марии сунула палец в рот и молча смотрела, как билась в отчаянии ее мама.

Августина Алексеевна не растерялась и приобняла женщину, недовольно глянув на мужа. «Посмотри, как страдают женщины из-за ваших несчастных выдумок».

Наталья Михайловна вытерла слезы лишь спустя четверть часа, и вот вся семья Левиных вместе с внезапными гостями оказались посреди глубокой морозной ночи за столом.

– Всю квартиру обыскали. Шкафы с моим бельем даже перерыли, – всхлипывала Наталья Михайловна. – Говорила мне маменька – будь послушной женой... Я же люблю его, люблю! Честной была, и что же... Не остановила, не сберегла!

– Ну-ну, дорогая, не плачьте! Вашей вины здесь нет, – мягко говорила Августина Алексеевна, с нежностью поглядывая на нее.

– Они просто не рассчитывали на скорое поражение, – подал голос Константин, сжимая ладони в кулаки под белоснежной скатертью. – Все произошло так внезапно... Но вашей вины в том, действительно, нет. Кондратий Федорович говорил много хорошего про вас и, уж поверьте мне, никогда не стремился вас подвести.

– Что ж, вам сейчас необходимо позаботиться о благополучии дочери, – твердо сказал Михаил Федорович, в который раз наполняя фарфоровую чашку чаем. – И, если господин Рылеев успел передать вам свои драгоценные рукописи, попрошу их сохранить. Такое количество материала обязательно нужно передать потомкам!

– Хранить их негде, еще придут...

Она поправила прядь темных волос, выпавших из прически, и замолчала. Все почему-то сидели в тишине, пребывая в своих мыслях.

Родители Константина при дочери (так еще и при ребенке такой особы) не смели поднимать тему участи арестованного, да и стоило ли? И без слов было ясно, что ничем хорошим их история не закончиться.

– Приносите к нам тогда, – вдруг упрямо сказала Мария. – Нас обыскивать не станут, я уверена. Брат, хоть и был там, но сыграл менее значительную роль, так что его, пожалуй, оставят без внимания. А спрячем в моей комнате, например. Туда никогда не доберутся! Настенька подрастет и напечатает все. Я вам обещаю!

На том и закончили. Наталью Михайловну с дочерью оставили ночевать в гостевой спальне – не отправлять же дам в такой холод на улицу! И только под утро в квартире Левиных наконец все затихли. За окном долго кружила метель. Звездная ночь вскоре сменилась рассветом.