Часть I. Теплые вечера
Все, что я чувствовал тогда,
Те думы – им уж нет следа;
Но я б желал их рассказать,
Чтоб жить, хоть мысленно, опять.
М. Ю. Лермонтов, 1839
Ребенок был болезненным и слабым. Приходилось несколько раз возить мальчишку в теплые края, подальше от северного воздуха Петербурга. Августина Алексеевна сама учила маленького сына по книгам. Благодаря ее трудам он к десяти годам отлично знал французский, читал длинные стихотворения по памяти без ошибок, знал основы астрономии и свободно выполнял несложные математические расчеты. Маленький Костя был добрым, отзывчивым ребенком, но и на его совсем юном лице видны были отголоски перенесенных болезней. Усталый и в то же время вечно серьезный взгляд часто делал его взрослее в глазах окружающих.
Сын пригрелся под крылом матери, но пришло время и ему покинуть дом для обучения в Царскосельском лицее, куда удалось поступить в том же году. Это было первым потрясением в его жизни, переворачивающим сознание. Учился он все также послушно, делал большие успехи в языках, да только в ребенке наконец проснулось озорство, и, познакомившись с большим количеством юных дворян, он уже не представлял себе жизни без забав.
Домой вернулся уже другой Костя. Голубые глаза блестели от решительности, он готов был покорить весь мир, была бы лишь возможность! Но судьба преподнесла иные условия: младшая сестра Константина, милая Мария, тяжело болела. Сил у бедной девчушки хватало только на вязание да на чтение пары страниц перед сном. Не до конца окрепший организм юноши заразился от Марии, и Августина Алексеевна вскоре повезла детей на юг, выздоравливать. Михаил Федорович, глава семьи, оставался тем временем в Петербурге, так как он писал статьи в одном местном издательстве, а напряженная обстановка в государстве не позволяла ему покинуть город надолго.
Возвратились в столицу они в декабре 1824 года, уже после наводнения (1). Константин перестал быть тем задорным мальчиком, каким был со сверстниками еще несколько месяцев назад. Худые плечи опустились, кожа бледнела и о теплом морском воздухе напоминали лишь веснушки на носу. Лицейские веселые будни остались в воспоминаниях, а перед собой он видел предстоящую скучную работу в издательстве с отцом среди серых стен города на Неве.
***
Холодный ветер дул прямо в спину. Константин вновь натянул длинный голубой шерстяной шарф (некогда подаренный сестрой) прямо на нос. Он едва поспевал за отцом. Шаги Михаила Федоровича были в разы больше и уверенней, чем у юноши. Погода в Петербурге в последнее время не жаловала.
– Мы скоро придем? пропищал Константин и сам не узнал себя. Мороз, по всей видимости, сказался и на голосе.
– Скоро, – сухо отрезал отец. Впрочем, он редко бывал многословным. Сын печально вздохнул, но добавлять ничего не стал и лишь продолжал упрямо шагать по набережной Мойки. Снег сурово скрипел под ногами. Издали было видно, с какой мрачной силой качались ветви голых деревьев из стороны в сторону. Январь не щадил никого.
Наконец, из двери Российско-американской компании вышел знакомый отца, ради встречи с которым они и проделывали столь неблизкий путь. Человек этот был чуть ниже Константина; карие глаза, несколько навыкате, ярко блестели, обращая взор на Михаила Федоровича. Он быстрым шагом приблизился к ним и резким движением пожал руку отцу. Константин наблюдал за тем человеком без особого энтузиазма, зато с ярым желанием поскорее закончить дело и отправиться домой, поближе к теплу камина.
– Ах это вы, господин Левин! Очень, очень рад вас видеть! – приветливо произнес мужчина в пальто с пелериной. Было ли ему холодно в таком одеянии?
– Что, весь в работе, Кондратий Федорович? – усмехнулся отец, наблюдая за тем, с какой суетой и неосторожностью господин доставал небольшую книжку из потайного кармана.
– Да, дел довольно много в последнее время, – небрежно ответил мужчина. – Вот ваш альманах, Михаил Федорович. В этом году выпускать планируем позже и при условии, что нам то будет позволено. Цензура, знаете ли...
– Слышал от знакомых, что «Звезда» нынче популярна. Что же вы там такого написали?
– Прочитаете и узнаете, господин Левин. Критики наверняка обсудили каждую несчастную строчку!
Михаил Федорович, по большей части, следил за деятельностью довольно известного поэта по зову долга сотрудника издательства, хотя стоит отметить, что доля личного интереса также присутствовала. В газетах, что редактировал старший Левин, нельзя было публиковать не принятое обществом мнение, а в этом альманахе можно было все. Книга так и искрилась от светлого духа свободы.
Кондратий Федорович протянул отцу книгу, на обложке которой было аккуратно выведено название «Полярная звезда» (2).
Один желтоватый листок вылетел и закружился быстрым танцем в воздухе, едва Михаил Федорович успел открыть первый разворот.
Константин не растерялся и легко поймал выпавшую страницу.
– Я для вас специально переписал новое стихотворение Александра Сергеевича Пушкина. Оно посвящено недавнему потопу – довольно провокационно, прямо как мы любим! – кривая улыбка проскользнула на губах Кондратия Федоровича. – Публика увидит стих в следующем выпуске, но мне уж очень захотелось поделиться с кем-то сейчас.
На помятом листе неровным, резким аристократичным почерком были написаны следующие строки:
«Напрасно ахнула Европа,
Не унывайте, не беда!
От петербургского потопа
Спаслась «Полярная звезда».
Бестужев, твой ковчег на бреге!
Парнаса блещут высоты;
И в благодетельном ковчеге
Спаслись и люди, и скоты.»
– Смело, – твердо произнес отец, подробно изучив перед тем новое произведение Пушкина. – И, могу заметить, вас он тоже стороной не обошел.
– О да, мы с ним хорошие друзья. Великий человек, великий! – ответил Кондратий Федорович, широко улыбаясь. Было ли то правдой на самом деле, конечно, знать никто не мог. Все скрывала гордость, что, по всей видимости, часто брала верх над остальными качествами этого человека.
Внезапно он полностью повернулся к Константину и с нотками самоуверенности в голосе сказал:
– А вам как, юноша?
– Я был знаком с его творчеством ранее и считаю, что у Александра Сергеевича есть и более сильные стихотворения. Что можно понять по шести строчкам, господин?
Оба взрослых мужчины уставились на Константина, от чего тот неловко опустил голову. Не стоило ему произносить слишком резкие речи в присутствии отца, так как его мог ожидать дома очень серьезный разговор. Но боятся в тот момент было нечего – почему-то оба смотрели с некоторым восхищением.
– Михаил Федорович, почему же вы раньше не сообщали, какой смышленый у вас ребенок?! Умение противоречить – вот в чем нуждается современное поколение! – знакомый отца прямо-таки засиял. – Мы таких людей ценим, сами знаете. Вы, молодой человек, быть может, тоже пишете?
Константин улыбнулся и слабо кивнул. Редко из-под его пера выходило хоть что-то толковое, но посметь противоречить такому господину он был не в силах. Отец одобрительно помотал головой: он всегда учил слабого сыночка высказывать свою точку зрения кратко и по делу. Впервые этот навык был показан не только ему, но и достаточно знатному человеку.
Не хотите ли вы когда-нибудь присутствовать на одном из наших вечеров? У нас собираются самые яркие умы нашего времени для обсуждения крайне важных вопросов общества. Думаю, с вашим умением формировать мысли, вы найдете близких по духу товарищей, обретете поддержку со стороны влиятельных людей...
Константин ничего ему не ответил. Как этот человек по единственному сказанному слову определил его способности? Данный вопрос долго терзал его.
Отец, конечно, позволил побывать хотя бы раз на подобном мероприятии, ибо сам увлекался таким в молодости. Теперь же это звалось тайными обществами.
Поздно ночью, лежа на кровати при свечах он в сотый раз посмотрел на визитную карточку того господина.
«Кондратий Федорович Рылеев. Поэт, издатель альманаха «Полярная звезда», правитель канцелярии Российско-американской компании.
Санкт-Петербург, набережная реки Мойки, 72.»
Вся эта идея показалось правильной и не такой сомнительной, как при первом впечатлении. Выбраться из серых будней, познакомиться с благородными офицерами, доказать другим, что он не просто больной ребенок можно было только таким способом. Идти на риск стоило, терять было нечего.
***
Он стоял у входа в здание Российско-американской компании и переминался с ноги на ногу. Долго не решался постучать и войти. Весенний воздух развивал легкие волнистые волосы. Он прикоснулся к металлической дверной ручке, но повернуть был не в силах.
Чья-то рука опустилась ему на плечо.
– А ты еще куда идешь, Левин?
Константин дернулся и тут же повернулся. Не оставалось сомнений, что рядом был его давний знакомый – Григорий Воронцов. Они оба учились в Царскосельском лицее, нередко пересекались во время учебы, но общего языка найти не смогли. Да и смысла особого в том не находилось, так как Григорий был старше его на три года.
– По приглашению к Кондратию Федоровичу, – четко ответил Константин.
– Неужели и такого как ты пригласили, – закатил глаза Воронцов и, оттолкнув с прохода Левина, широко распахнул дверь.
Тот успел возмутиться и пробормотать что-то не совсем культурное прежде чем поспешить за Григорием. Он бежал следом за ним по лестницам, то и дело перепрыгивая ступени.
Наконец он влетел в квартиру Рылеева, где и должно было пройти собрание. Небрежно кинул серое пальто, пригладил волосы и поправил жилет. Затем Константин побежал прямо по коридору до комнаты с белыми дверями. Оттуда веяло теплым ароматом свечей, доносился хохот и обрывки фраз. Григорий хлопнул одной дверью перед его носом. Константин недовольно открыл ее через секунду, четко осознавая, что военная форма этого человека еще больше испортила, а не обогатила, как хотелось предполагать ранее.
В комнате было много молодых людей. Офицеры в новеньких парадных мундирах сидели за столом, обмениваясь изысканными речами на счет нового стихотворения.
–... Всюду встречи безотрадные!
Ищешь, суетный, людей,
А встречаешь трупы хладные,
Иль бессмысленных детей... (3)
– Браво, господин литератор, браво! – зааплодировали слушатели.
На белой скатерти было не так много блюд, а из напитков Константин узнал только водку в рюмках да вино. Двое человек стояли у огромного книжного шкафа, разглядывая литературные сборники и прочие диковинные вещи Кондратия Федоровича. Григорий напряженно смотрел в окно, будто выглядывая кого-то на пустой темной улице.
И только один человек смог поистине удивить Константина – невзрачный, на первый взгляд, мужчина в потрепанной одежде поставил на полку три пустые стеклянные бутылки, отошел на несколько шагов назад и, направив дуэльный пистолет прямо на них, выстрелил. Юноша пошатнулся от хлопка. Белый дымок заполнил зал. Одна из бутылок, пробитая той самой пулей, разлетелась на мелкие осколки. Константин не понимал одного – почему все остальные люди беседовали, будто ничего и не было, и лишь его окутывал страх, хотя ранее он не раз слышал выстрелы.
Второй выстрел. Третий. Все бутылки разбились. Стрелявший наконец повернулся к публике.
– Вот кому стрелять надо! – выкрикнул кто-то из-за стола.
Константин стоял все время у двери и не решался даже слово вымолвить. Он наблюдал за раскованным и непринужденным поведением молодых людей с пониманием, что сам он не сможет при них расслабиться и на секунду. Казалось, что подвох был буквально в каждом взгляде.
– Ну что ж вы, друг мой! Разве каждый из вас не умеет того же? – с насмешкой произнес мужчина, положив пистолет на край стола.
– Бутылки с трех метров-то действительно каждый осилит, а вот чтокасается судьбы человека... – тихо произнес Рылеев, наконец повернувшись лицом.
Он сразу заметил Константина, кивнул ему в знак приветствия и, пройдя к столу, потянулся за стеклянным бокалом. Константин широко раскрыл глаза и вновь содрогнулся. Человека...
– Что же ты к стене прирос, Левин? Проходи, не стесняйся, – насмешливо сказал Воронцов, приблизившись к нему. – Или испугался слов о смерти?
– Ничего я не боюсь. Просто впечатлен масштабом этих встреч, – наигранно ответил ему Константин.
Боялся, еще как боялся. Его пугали безумные мысли в стихах, резкие фразы, дерзкие взгляды. Про судьбу какого человека сказал Кондратий Федорович? Неужели он, сын почетного дворянина, находился в кругу убийц?
Тогда Григорий усмехнулся и протянул юноше пистолет, которым недавно стреляли в бутылки.
– Ну же, смелей! – улыбался Воронцов, а в его глазах играли нездоровые огоньки сумасшествия.
Константин помялся, но все же взял пистолет. Не для выстрела. Холодный металл обжигал руки. Он взял его, чтобы положить на верхнюю полку книжного шкафа. Подальше от чужих и собственных глаз.
Григорий наблюдал за ним с интересом, без какого-нибудь скрытого злого умысла. Улыбался легко и искренне.
– Ты знаешь его? – чуть погодя спросил Левин, осторожно указывая на того странного человека.
У него были темные волосы и слегка закрученные усы. Вся его фигура была точной и аккуратной. Одна лишь одежда выдавала его бедность – на фоне офицеров и поэтов он был бы пустым местом, если бы не порывистые движения и громкие слова, на которые многие отзывались аплодисментами.
– Каховский из «Неаполя» (4). Характер пылкий, довольно своеволен. Крайне небогат, не имеет ни родственников, ни друзей, – бойко отвечал Григорий. – А вообще я всех здесь знаю, обращайся если что.
– Не стойте же на пороге, юноши! Проходите, не стесняйтесь, – произнес незнакомец, таким образом безвозвратно втянув Константина в разговор.
Он не успел и глазом моргнуть, как оказался зажатым среди людей, а в руках оказался бокал с каким-то золотистым напитком. За столом дружно переговаривались, смеялись, обсуждали, казалось бы, все на свете. Вскоре все обнаружили в Константине достойного собеседника, пускай и с приземленным мнением на происходящее в мире. По крайней мере наш герой мог прекрасно излагать красивые речи, которые так почитались в этих кругах.
Так было до тех пор, пока один знатный господин, сидящий по левую руку от Рылеева, не произнес отрезвляющую фразу:
– Срубить бы верхушку одним движением, да так, чтобы без крови получилось.
Константин выпрямился, оставляя едва поднятый бокал на столе. Нужно было быть внимательным как никогда ранее.
– Совсем уж без крови не получится, – отвечал ему другой человек.
Юноша относился к подобным темам осторожно, в то время как офицеры приветствовали бурные высказывания. Воронцов, заметив его реакцию, подошел сзади и, будто наклонившись за бутылкой, шепотом сказал:
– Лицо сделай попроще. Никто здесь не хмурится, видишь?
Тогда уж Константин разозлился, но, чтобы не сказать чего плохого Воронцову в присутствии десятка людей, осторожно сделал глоток алкоголя и поморщился. Слишком горько!
– А вы, господин Рылеев, разве не обещали нам речь в прошлый раз? – сказал молодой человек в коричневом жилете, подходя к столу.
– Точно! – воскликнул другой мужчина. – Речь, требуем речь!
Все дружно захлопали и с веселыми криками устремили взгляд на Кондратия Федоровича, который тем временем прошел в центр зала, уверенно поправляя манжеты на рукавах. Лесть ему всегда была приятна.
– Что ж, поздравляю с поразительным успехом последнего выпуска «Полярной звезды», господа! Знали бы вы, сколько копий мы разослали по домам!
Дружный смех под еще слабым действием двух бокалов шампанского расслабил Константина, но боковым зрением он все же продолжал следить за Воронцовым. Тот, уже знатно опьянев, хохотал вместе с незнакомым господином в стороне и не обращал на Левина никакого внимания. Так, пожалуй, было даже лучше.
– Давайте поднимем тост за наше светлое, безоблачное будущее! За смелое поколение вольных людей! – он невзначай кивнул в сторону Константина, отчего у того в животе все сжалось. – За свободу, друзья!
Бокалы сталкивались друг с другом, стекло гремело, шампанское лилось через края. Пусть речь не отличалась свойственным ему красноречием, но все же подняла дух в компании и вскоре сомнения и страхи испарились в воздухе.
Несмотря на все свои предубеждения о себе и о них, спустя время Константин все же позволил себе расслабиться, лениво расправляя плечи. Теперь общество показалось ему весьма привлекательным хотя бы потому, что он мог спокойно наблюдать за чужим мнением не выражая собственное. Его даже не пугала какая-то задумка с «Конституцией», о которой он слышал впервые.
Около полуночи пьяного Константина подвез до дома один офицер. Поднимался он по лестнице в парадной, слегка покачиваясь из стороны в сторону, не заметил ступень и споткнулся, коленом ударившись о перила. Он шмыгнул носом, протер глаза и неторопливо поднялся. В свою комнату проскользнул тихо и мгновенно уснул, едва его голова коснулась прохладной подушки.
Ему снилось нечто странное. Во сне к нему будто посреди тумана приближался размытый образ человека. С неба падали снежные хлопья. Он был одет в синюю форму, золотые пуговицы страшно блестели. На мутном лице были видны лишь темные глаза, вызывающие трепет в груди. Подойдя почти вплотную, мужчина с размаха ударил Константина кинжалом в живот. Левин испуганно схватился за рану. Что-то теплое проникало в кожу. Он перевел взгляд на свои ладони. С них медленно стекали яркие капли крови на снег. Сделал шаг назад, взглянул на улыбающийся лик человека и, оступившись, свалился на землю.
Проснулся посреди ночи от страха и сильной головной боли. К горлу подступала тошнота. Константин смотрел в ночное небо и тяжело, прерывисто дышал. До самого утра он не мог заставить себя заснуть, писал мысли на бумаге при свечах, чтобы отвлечься.
Сомнения слишком быстро покинули сердце Константина, что впоследствии и послужило роковой ошибкой.
***
Однажды Константин ошибся временем и стучал в дверь квартиры Рылеева за час до собрания. Тот, усмехнувшись, впустил его. Не сразу Левин понял свою оплошность, но уходить не стал.
– Возьмите книгу, если есть желание, – крикнул ему Кондратий Федорович из соседней комнаты.
– А можно мне бумагу и перо? – сказал Константин и тут же хлопнул ладонью себя по лбу. Не стоило ему упоминать свои глупые стишки при поэте.
– Бумагу? – переспросил господин.
Последовало молчание. Вскоре перед Константином лежали лист, чернила и перо. Кондратий Федорович скомандовал: «Пиши!», останавливаясь за его спиной, словно дела крайней важности его уже не волновали. Слова полились сами собой. Строчки кривые, почти никуда не годились и исключением лишь служило то, что они были от сердца. Так еще и рисунок оставил!
"За правое дело бьются солдаты,
Поэты о подвигах слагают стихи
И теплым вечером в шумной компании
Решаются судьбы. Свою расскажи!"
Неплохо, – сказал Рылеев улыбаясь, будто разглядывая в юноше своего приемника.
Он направился к двери, решив оставить Константина наедине со своими мыслями. Но как бы невзначай шепотом добавил нечто вроде «Когда-нибудь увидит, что русские люди еще умеют писать по-русски» (5), но юноша этого не услышал.
Он-то знал, что правильные взгляды еще можно было навязать, а вот в способностях Левина даже не стоило сомневаться. Следовательно, им тоже можно было управлять. Общими силами они добьются свободы, даже если придется пробираться через опасные пути лжи и манипуляций.
Вскоре стали собираться люди. Кондратий Федорович следил за мальчишкой на протяжении вечера. Смотрел, как у Константина бегают глаза, как он криво улыбался и короткими обрывками отвечал Пущину, всячески избегал Оболенского (6). Все-таки Константин Михайлович был нерешительным и, как ему показалось, немного трусливым. Такой человек лишь может следовать за всеми в толпе, но не идти рядом с ним в первом ряду. И все-таки что-то в нем было особенное, непонятное.
Константин по началу всегда сидел со всеми за общим столом, любезно общаясь то с Бестужевым, то с Трубецким, а потом словно отделялся и оставшееся время на встречах проводил в кругу более молодых людей, в том числе и с Воронцовым. Ему нравились пустые разговоры на французском, не всегда приличные шутки и философские вопросы среди таких же выпускников лицеев. На опасную дорожку тайных обществ заманивали почти всех без особых раздумий, и было много тех, кому не исполнилось еще и семнадцати.
Конечно, не следовало и думать, что молодежь могла бы устроить переворот самостоятельно. Но под чутким надзором более старших и, так сказать, самых осознанных участников Северного общества можно было вполне спокойно рассчитывать на поддержку молодого поколения, а значит и на их присутствие во время свершения планов. Не зря же говорят, что на войне все средства хороши.
***
Он отчетливо понимал свою роль на собраниях и верно ее исполнял. Стоял чаще всего в стороне, прислонившись к стене, и улыбался, восхищенно рассматривая молодых революционеров. Они открыто и в то же время серьезно критиковали реформы, читали вслух заметки из газет и собственных сочинений, громко обсуждали проблемы современного общества и состав «конституции» Н. М. Муравьева (7). Все это стало привычным делом, достойным занятием воспитанного дворянина. Но все-таки он был наблюдателем, поскольку самостоятельно осуждать Империю, и тем более самого Императора Левин был не в состоянии.
С отцом у них теперь появилась новая тема для разговоров, которая, несомненно, их сближала и помогала работе в издательстве. Как-то раз он вовсе уговорил Михаила Федоровича напечатать короткое стихотворение Рылеева в газете.
Матушка часто ворчала, ибо по-прежнему тревожилась за состояние сына, да противостоять желанию Константина посещать собрания не смела. Его бледный тон лица постепенно стал набирать цвет, в глазах появлялась решительность.
Северное общество становилось его второй семьей. Он был лично знаком со многими участниками, и, пусть определенные лица не вызывали доверия, других Левин безмерно уважал и ценил.
На встречах он нередко сталкивался и с представителями Южного общества. Их руководителем был полковник Павел Иванович Пестель. Он был человеком грубым, порой бестактным. Тяжелый нрав выдерживал не каждый, но какими-то волшебными силами господин-поэт все же был способен усмирить его пыл, хотя нередко попадал под горячую руку сам.
Составитель «Русской правды» (8) с вечно сдвинутыми к носу бровями, бывало, спорил с Кондратием Федоровичем в одной из комнат, но объединить два общества так ему и не удавалось. В последнюю их встречу он был так зол, что, казалось, в окно обязательно должен был прилететь какой-нибудь предмет (да потяжелее!), но такого, ко всеобщему счастью, не произошло. Зато не обошлось без громкого хлопка дверью, да такого, что стены словно сотрясались. И если все привыкшие к подобному поведению просто равнодушно пожимали плечами, то на Константина это произвело неизгладимое впечатление, при том не самое хорошее.
Иногда появлялся и господин Муравьев-Апостол, средний из братьев. Константину удалось как-то раз побеседовать с ним на счет парижского обучения. Юноша пришел в восторг от прекрасных разговоров Сергея Ивановича о Франции и позже делился искренними впечатлениями с матушкой, которой так нравились рассказы о далекой и невозможной стране.
Вскоре, на одном из вечеров, Муравьев-Апостол заявился с молодым подпоручиком Михаилом Павловичем. Бестужев-Рюмин был не сильно старше Константина и мысли их при одном единственном разговоре так сильно совпали, что к концу вечера он спокойно назвал Левина «mon jeune ami» (9).
Собрания были регулярными. Константин, по началу не решавшийся прийти даже на первое, втянулся в них с головой. Он уже знал многие понятия и принципы людей, старался не вмешиваться в беседы с порывистым Каховским и сам иногда писал короткие стишки под сильным давлением творчества Рылеева. Теплые вечера у камина при смелых беседах о политике и храбрых воинах были прекрасными. За окном дул сильный ветер, иногда пронося с собой мимо квартиры ворох разноцветных осенних листов. Огонь мирно потрескивал в камине. Все шло так, как должно было идти, пока в один момент здание Российско-американской компании не заполнила пугающая новость.
Император Александр I скончался на юге Империи. Престол оказался свободным.
Газеты с драматичными заголовками мелькали в руках участников общества слишком часто, разговоры стали жестче, а встречи секретнее. Иногда двери захлопывались прямо перед Левиным и Воронцовым, из-за чего оба в ожидании оставались стоять на улице до того момента, пока их специально не пригласят.
Константина беспокоили сумасшедшие слова, которые окружали его на каждом шагу в тех комнатах. Все почему-то вновь принялись много говорить про Каховского, мол, у него одного нет связей и родственников и только он в силах убить. Константина, как и других юных участников, не посвящали в подобные тайны. Он долго думал: кого им хотелось убить, если обсуждаемый ранее Император уже умер?
Воздух становился напряженным и чересчур тяжелым. На каждом новом собрании Константин стал чувствовать головную боль с ужасающим стуком в висках. Готовилось что-то страшное.
***
Декабрьским вечером нехорошее предчувствие охватило Константина. Он получил сразу два письма. В одном было личное приглашение от господина Рылеева на срочное внеплановое собрание, которых на последних неделях было и до того предостаточно. Во второй же записке Григорий Воронцов коротко изложил свои беспокойства на счет происходящего. Константин решил, что его приятелю также прислали письмо с приглашением, да только не понял, с чем конкретно связаны недовольства Воронцова. Его же сердце почему-то стало биться быстрее прежнего.
Проходя по улицам Петербурга, Левин то и дело оборачивался по сторонам, пытаясь найти в лицах людей ответы на собственные тревожные мысли. У здания компании он встретился с Воронцовым и они оба в спешке поднялись по лестницам. Двери в квартиру распахнули довольно громко, после себя крепко заперли. Беспорядок и шум переполняли комнаты, людей было слишком много.
Константину удалось скоро найти Кондратия Федоровича в зале. Он склонялся над картой города и, бурно обсуждая планы, чертил серым карандашом пути на бумаге. За столом сидели также члены иных обществ и внимательно продумывали вместе с ним свои ходы. Позади них стояли офицеры и солдаты, поэты и просто благородные дворяне.
Левин старался прижиматься к стене, чтобы остаться незаметным, как он и дела обычно, а Григорий тем временем ворвался в самый центр событий и уже успел поспорить с каким-то представителем другого тайного объединения.
Константин заметил недалеко от себя резной деревянный стул и приземлился на него. Из угла было гораздо удобнее наблюдать за всеми. Помимо поглотившего всех беспокойства, многие люди радовались. Их планы должны были стать явью меньше чем через сутки, чего ж не веселиться?
Спустя время, когда под треск камина его начинали окутывать грезы, краем глаза Константин заметил, как господин Рылеев отвел в коридор мужчину. На это кроме него никто не обратил внимания. За пылкими фразами участники встречи вообще не замечали ничего вокруг себя.
Юноше это показалось весьма странным, и потому он не нашел лучшего решения, чем последовать за ними. Главное – оставаться в тени. Он бесшумно прошел по коридору и забежал в полупустую комнату. Она была смежной с другой, куда и прошли мужчины. Константин увидел в отражении зеркала голову Рылеева и кинулся к стене. Прижался спиной, аккуратно придвинувшись к дверному проему. Он знал, что о его присутствии не догадывались, но старался не делать резких движений. И лучше было не дышать.
– Петр Григорьевич, все остается в силе? – любезно поинтересовался Кондратий Федорович.
– Совершенно точно. Завтра Николай Павлович будет устранен, – спокойно отвечал Каховский, который и оказался тем вторым господином.
У Константина округлились глаза. Сжатой рукой он касался стены, стараясь не упасть.
На следующий день была назначена присяга. Нового императора хотел убить Каховский. Рылеев, Бестужев, Оболенский, князь Трубецкой, Пущин – они все не просто заговорщики. Настоящие революционеры. А все те карты, все намеки в стихах и нескромные шутки офицеров о политике – все это было спланировано заранее. Ему просто следовало открыть глаза раньше, собрать все факты воедино. Готовилось восстание, и на чьей стороне будет победа ему было неизвестно.
«Неужели так скоро?..» – думал он.
– А в Зимний Дворец вы как войдете? – уточнил господин Рылеев.
– Не беспокойтесь, Кондратий Федорович, все тщательно продуманно, – расслаблено говорил Каховский. – Я и в цепях буду вечно свободен, вы же знаете. Но не думайте, что я так скоро сдамся. Он будет убит от моей руки.
Константин допустил оплошность и тяжело выдохнул. Он понял, что ничего более важного не услышит, да и не нужно было. Детали легко сложились в общую картину. Медленно стал продвигаться ближе к коридору и едва успел затеряться в толпе идущих солдат, как из комнаты вышел Рылеев. Брови его были сдвинуты в напряжении, руки сведены за спиной. Он даже не обратил внимания на испуганного Константина, отскочившего с прохода в сторону.
А вот Каховский, идущий следом, приблизился к Левину вплотную. Пока все переключили внимание на главу Северного общества с какой-то речью, Петр Григорьевич под руку схватил Константина, завел за угол и прижал к стене за ворот рубашки.
– Что, маменькин сыночек, страшно стало? – произнес Каховский со сжатыми зубами.
– Отойдите от меня, господин. Мне некому рассказывать то, что я услышал. Все равно восстание состоится, что толку от меня? – сказал с переполняемой его злостью Константин.
Он старался не выдать дрожь в голосе. В этот раз стены не спрятали его.
– И правда ведь, в чем смысл твоего присутствия?
Петр Григорьевич, с силой сжимая плечи паренька, выпроводил его за дверь квартиры. Кинул ему в лицо пальто и длинный шарф.
– Не вздумай появляться на площади! Увижу – убью. Трусам нет места в революционных движениях, ты и сам это должен понимать. Всегда в тебе сомневался, и не зря же! Завтра свершиться правосудие, о котором ты потом узнаешь разве что из газет.
И он на самом деле захлопнул перед ним двери.
1 – имеется в виду наводнение 7 (19) ноября 1824 года
2 – действительно существовавший альманах декабристов, издаваемый К. Ф. Рылеевым и А. А. Бестужевым-Марлинским в Санкт-Петербурге
3 – отрывок из стихотворения «Стансы» К. Ф. Рылеева (к А. А. Бестужеву), 1824 г
4 – гостиница на наб. канала Грибоедова
5 – отсылка к возможной фразе А. С. Пушкина на счет того, что Рылеев писал не как «русский» человек
6 – один из самых активных участников восстания, русский офицер, друг Рылеева
7 – проект программного документа Северного общества, составлялась в 1822-1825 годах
8 – проект программного документа Южного общества, принята декабристами в 1823 году
9 – мой юный друг (фр.)