Дорога первоцветов

Три тысячи лет назад

Вот уже несколько лет Раска и Роши следовали за свитой Баронга, хоронили тела, оставшиеся после плясок смерти и мистерий. Там же, в поселениях, они без труда пополняли запасы, а еще собирали вещи, пригодные для обмена. Они сами это выбрали: стать жуками-падальщиками, что принимаются за останки, когда хищник уже ушел, насытившись.

Порой Раска с Роши все же оставляли дорогу, по которой шел Баронг — чтобы отдохнуть и напомнить себе, что мир куда более велик и сложен, чем представляется жукам-падальщикам. Что в нем еще есть живые люди, добрые или строптивые духи, которые могут помогать, капризничать, устраивать разборки. Иногда эта жизнь так затягивала, что заставляла поверить: плестись за Баронгом они больше не будут. Но отчего-то каждый раз их пути пересекались. Стоило Раске и Роши, как в былые времена, побрести куда глаза глядят, они рано или поздно выходили на тропу, которой прошел Баронг.

— Мы стали словно сверчки на одной струне, — говорил Раска. — Словно связаны невидимыми путами.

— Значит, так нужно, — отвечал Роши. — Может, в этом тепер-р-рь и есть пр-р-ричина нашего существования.

Поначалу Раска много думал о том, как сложилась бы его жизнь, если бы девушка с белой змеей осталась жива. Закрывая глаза, чтобы отойти ко сну, он представлял бесчисленные картины будущего, которым уже никогда не суждено сбыться.

Однажды, выслушав его, Роши сказал:

— Многие духи вер-р-рят, что в лужицах и водоемах мы видим не совсем отр-р-ражения, а др-р-ругой мир-р-р, где мы те же, но немного др-р-ругие. И где все немного по-др-р-ругому.

— Хорошо, что ты не сказал мне об этом раньше, — усмехнулся Раска. — Иначе я бы, чего доброго, утопился.

Постепенно время сточило скорбь, как вода стачивает камень, и сердце перестало отзываться болью. Но окончательно Раска перестал развлекать себя выдумками, когда обзавелся собственной стаей.

— Ты удивительный. Можно отправиться с тобой? — сказал ему человек, первым пожелавший присоединиться к ним с Роши. На удивление, это был не восторженный юноша, наслушавшийся рассказов про странствия, преодоление трудностей и грезящий о далеких краях. Это оказался взрослый мужчина, чью семью унесла неведомая болезнь — гнев духов, непонятно на что рассердившихся.

— Вы можете не слишком обо мне заботиться, не спасать, если по своей глупости попаду в передрягу. Просто позвольте идти рядом.

Раска не смог отказать. Позже они с Роши пришли к выводу, что это тоже была судьба.

Человека, которого они подобрали, звали Баку, и он оказался очень способным. Баку внимал каждому слову Раски и Роши, задавал множество вопросов. Казалось, его интересовало все и сразу: чем можно умаслить духов, чтобы они не гневались лишний раз, а то и помогали, как ориентироваться по звездам и звериным следам, как лечить болезни и раны, какую еду можно приготовить из того, что растет под ногами. Часто, получая новые знания, Баку не выглядел радостным — наоборот, краски сбегали с его лица, уступая место бледности. Порой он тряс головой так, как иные встряхивают, обнаружив, что на лоб заполз препротивнейший жук, а руки заняты. Заметив за Баку эту особенность, Раска захотел сразу же спросить про нее, но Роши удержал:

— Дай ему вр-р-ремя. Если захочет, р-р-расскажет сам. А если нет, то, может, об этом и знать не стоит.

Раска послушался. Но время шло, а Баку продолжал бледнеть и трясти головой, узнавая новое. И вскоре Раска не выдержал. Тогда они вместе готовили, и от котелка по воздуху растекался пряный аромат бульона с травами. Не обращая внимания на неодобрительные взгляды Роши и нарочито громкое клацанье зубов о кость, мясо с которой пошло на суп, Раска спросил у Баку, отчего тот так странно себя ведет.

Слегка запинаясь, Баку объяснил:

— В нашем селении часто случались беды. Пожары и болезни, неурожаи. Мы безропотно терпели, не сетовали на судьбу — но каждый раз, когда близкие безвременно умирали, мое сердце обливалось кровью. Я бы очень хотел помочь, чтобы провести с ними вместе чуть больше времени. И теперь, отправившись с вами, я узнал, что, оказывается, духу, который жил у перевала и перекрывал нам дорогу до ближайшей деревни, можно было предложить что-то сладкое — и он бы не только перестал пугать и калечить путников, но и помог бы добраться побыстрее. Что рыбку, из-за которой сын моего брата потравился в голодный год, оказывается, нужно было правильно приготовить — и все было бы хорошо. И моя жена с дочкой, они... Возможно, если бы я тогда знал обо всех лекарствах, которым ты меня обучил... Может, тогда они бы... — Баку спрятал лицо в мозолистых ладонях и заплакал. Чуть погодя, сдержав рыдания, он попытался продолжить. — Всего в полутора днях пути от нас — другая деревня. Мы могли бы обмениваться припасами и инструментами, много еще чем. Но мы просто...

Зарычав, Роши тяпнул Раску за ногу, но Раска был уверен: он все сделал правильно. Им с Баку предстоит жить бок о бок, возможно, долгие годы — так пусть же между ними останется как можно меньше невыясненных вопросов.

Наплакавшись, Баку впал в глубокую задумчивость. А спустя несколько дней стряхнул ее, словно кот, сбрасывающий с шерсти капельки воды, и заявил:

— Мы могли бы рисовать карты и вести записи, делиться ими с людьми из селений, в которые заходим. Пусть переписывают и перерисовывают, узнают больше об окрестностях, а взамен дают нам кров, припасы и бумагу.

Раска задумался. На самом деле, они с Роши примерно так и делали: платили добром за гостеприимство, помогали лечить болезни, работали на полях и огородах, чинили дома, договаривались с духами в округе, чтобы те относились к людям помягче. В целом, Баку не предлагал ничего нового, разве только мороки многовато — зато сведения, оставленные на листе, даже самом хрупком и недолговечном, сохранятся дольше, нежели переданные из уст в уста. Останавливаясь в селениях, Раска не раз наблюдал, как информация прямо на глазах обрастает трактовками и домыслами, и вскоре становится совсем бесполезной.

Но поддержать нового попутчика и члена стаи Раска решил вовсе не поэтому — мысли о полезности пришли к нему гораздо позже. Сначала он просто обрадовался, что на дне глаз Баку, прежде казавшихся мертвыми, затеплился живой огонек.

Так и стали бродить они, осененные новой целью. Теперь Раска с Роши подмечали, куда следует Баронг, но не шли за ним след в след — наоборот, двигались размашистыми кругами, порой забираясь в места, куда не докатывалась дрожь земли, создаваемая свитой, и где никогда не видели непроницаемо черной тучи далеко на горизонте.

В каждом селении, где им случалось останавливаться, Баку и Раска собирали людей и передавали им знания, оставляли копии карт и сведений. Часто случалось так, что жителей опалял огонь нетерпения, и они вскакивали, собираясь тотчас же проложить тропу к соседнему поселку или заручиться поддержкой духа, к которому прежде боялись приближаться. В основном, это были горячие головы, молодые и крепкие, еще не успевшие как следует отведать горестей жизни. Порой они принимались напрашиваться к Раске, но тот им упорно отказывал.

Но стая все равно росла. Полнилась она совсем другими людьми — отчаявшимися и одинокими, потерявшими все, но обретшими новый смысл в этом бесконечном пути. Они быстро учились новому друг у друга, делились опытом и историями возле костра. Смотрели на Раску с почтением, внимали каждому слову, и от этого становилось не по себе.

Однажды, оставив стаю разбивать стоянку, Раска позвал Роши охотиться — но не только это было настоящей целью. Заглянув пасынку глаза, пес-гончая спросил:

— Считай, тепер-р-рь у тебя под бр-р-рюхом тр-р-ринадцать полуслепых щенков. Жалеешь, что не смог никому из них отказать?

Роши называл "щенками" присоединившихся к ним людей, но это не было презрением: просто люди слишком многого не знали и только открывали для себя мир за пределами своих поселков и обступивших их лесов и долин. Да и духу, видевшему рассвет мира, даже самый почтенный человеческий возраст наверняка казался младенческим. И странно было порой наблюдать, как этот самый дух, ворча на недостатки "щенков", часто сам вел себя совсем по-детски: льнул к рукам, облизывал щеки и носы, вилял хвостом, вздымая облачка пыли, падал на спину, подставляя брюхо солнечным лучам. Раске нравилось видеть его таким — но беспокойство в его душе продолжало разрастаться.

— Нет, точно не жалею.

— Но ты р-р-расстр-р-роен.

— Я не думал, что мне будет так страшно.

Раску мучила мысль о том, каким, оказывается, ребенком он был все это время, ни за что не нес ответственности. Роши ведь никогда не болел, разве только мог занозить лапу или получить несколько царапин — словом, за него не нужно было волноваться. Его жизнь была солнцем, которое светит всегда, которое светило за много лет до рождения Раски и будет светить еще долго после его смерти. А вот жизни пожелавших примкнуть к стае людей казались трепещущим свечным пламенем, что рискует погаснуть от легчайшего ветерка. И деля с этими людьми кров и пищу, Раска ясно ощущал, что никогда не сможет стать для них тем, кем стал Роши для него самого.

— Почему ты разрешил мне сделать это? И почему соглашаешься со всеми решениями, идешь, куда поведу? Ты ведь старше, мудрее и сильнее: было бы справедливо, если бы ты стал главой стаи.

Роши заливисто рассмеялся, и Раска нахмурился, не поняв причин веселья.

— В чем пр-р-рок все вр-р-р-ремя быть сильным? Нам с моей пр-р-режней стаей нужно было р-р-раскр-р-рутить этот мир-р-р, чтобы он не оплавился с одной стор-р-роны и не заледенел с др-р-ругой. Чтобы здесь могли жить мы и др-р-р-ругие. Мы много сил отдали, стир-р-р-рали лапы до костей, шер-р-рсть постоянно была мокр-р-р-рой от пота. Но тепер-р-рь это не нужно: мир-р-р крутится и без нас. Было бы глупо и бессмысленно пр-р-родолжать толкать его. Также и ты. Я р-р-растил и вел тебя, пока ты был нер-р-р-разумным щенком — но ты уже давно умеешь и делаешь все сам. Подумай: я уже очень долго пр-р-росто следую за тобой, да и только. Др-р-ругие люди ясно видят это, поэтому пр-р-ридают твоим словам больше веса. Так зачем мне толкать тебя и заставлять идти, если ты и сам пр-р-рекр-р-расно идешь?

— Но ты же... Ты же... — Раска мог припомнить множество моментов, когда Роши сердито покусывал его, одергивая. Но в основном это были бытовые мелочи, да и Раска все равно редко прислушивался, руководствуясь собственными соображениями, как с тем разговором с Баку.

— Если мир-р-р начнет останавливаться, я побегу, как и пр-р-режде. Если тебе понадобится помощь — тут же пр-р-риду на выр-р-ручку.

Меж стволов мелькнул силуэт небольшого кабанчика, и разговор пришлось прервать. Когда животное было загнано, Раска взвалил тушу на плечи и обронил, глупо улыбаясь:

— Ты что же, сравнил меня с целым миром?

— Дур-р-рачок, — подпрыгнув, Роши лизнул его в нос. — Но послушай, пока ты плачешься своему мохнатому папочке, кто-то др-р-ругой овладевает вниманием твоих щенков.

Они посмотрели в сторону, где виднелась поляна с широким плоским камнем. Его-то Баку и приспособил в качестве стола, разложил материалы и инструменты; остальные люди расположились чуть поодаль. Вдохновленно, звенящим от вложенной в него душевной силы голосом, Баку объяснял, как изготавливать бумагу из коры, старых тканей и растений, демонстрировал карты.

— Смотр-р-ри, как бы твои щенки не повзр-р-рослели скор-р-рее тебя, — усмехнулся Роши.

Раска улыбнулся.

В конце концов, Роши был прав: не стоит специально подталкивать мир, если он и сам нормально крутится.

Через несколько лет некоторые из первых присоединившихся к стае людей начали ее покидать. В их числе была женщина c испорченным шрамом суровым лицом. Шрам начинался на челюсти под правым ухом, где недоставало мочки, поднимался к переносице, пересекал лоб и кончался на темени под волосами. Ее жизнь была нелегкой, в своем селении эта женщина занималась тем, что перетаскивала камни для постройки домов и укрепляла берега реки, грозящей паводками. Работа сделала ее тело крепким как у мужчины, а изуродованное лицо не прибавляло привлекательности: никто не хотел брать ее в жены, обрекая на одиночество.

Как только Баку ни старался, не смог обучить эту женщину грамоте; казалось, ее пальцы, стертые и искривленные из-за тяжелой работы, не были способны держать палочку или перо, а хрупкая бумага рвалась из-за ее неосторожных, размашистых движений. Зато там, где другие брали бы мудростью или хитростью, долго разрабатывая планы, женщина применяла грубую силу — и порой это оказывалось более действенно, упрощало жизнь. Так, Раска хорошо запомнил, как она расчищала стае путь через густую чащу, обход которой занял бы много дней, да к тому же был риск надолго увязнуть в месте, кишащем змеями. Глядя на ее могучую спину прикрытую тонким слоем одежды, насквозь пропитавшейся потом, Роши порыкивал: "Ах, какая потер-р-ря, что она р-р-родилась человеком Была бы духом — самому Бар-р-ронгу пр-р-ришлось бы потесниться!"

Женщина приняла решение остаться в крошечном поселке, пострадавшем из-за обидчивого речного духа, отравившего колодцы. А все потому, что рыбак выловил его любимицу — рыбку с золотой чешуей. Жена рыбака и сам он скончались, испив воды, оставив после себя двух маленьких сирот. Положение остальных жителей тоже было незавидным, никто из них не смог бы взять на попечение лишние голодные рты — и женщина решила остаться.

"В конечном счете, — думал Раска, прощаясь, — ей всегда только и хотелось, что иметь собственную семью". Он смотрел на нее, осваивающуюся в опустевшем доме, и никак не мог насмотреться. Раска очень многое желал сказать этой женщине. Например, что она обязательно справится — но зачем говорить очевидные вещи? Что она на самом деле красива, — но не той красотой, что заключена в правильных чертах лица, чистой коже и хрупкой фигурке, что пленяет и очаровывает с первого взгляда. А красотой, которую замечаешь, лишь проведя с человеком бок о бок достаточно времени, привыкнув к его эмоциям и милым привычкам. Женщине нравилась пасмурная погода: пока остальные спешно растягивали навес, чтобы скрыться от грянувшего дождя, она подставляла лицо под капли и порывы ветра, и на губах ее расцветала нежная улыбка. 

Увлекшись чем-нибудь и глубоко уйдя в свои мысли, женщина принималась напевать песни красивым, звучным голосом. Порой она переходила на горловое пение — и у всех, кому доводилось его услышать, по телу пробегала приятная дрожь.

"Но если я похвалю ее за красоту, она ни за что не поверит. Чего доброго, двинет мне хорошенько по макушке, чтобы вытряхнул глупости из головы. Или вовсе обидится, решив, будто хочу ее задеть", — печально думал Раска. Может, из-за того, что противоречивых эмоций в тот день было так много, прощание вышло сухим.

Позже еще один человек присоединился к стае, а другие двое покинули ее: кочевая жизнь все же не пришлась им по нутру. Раска не скучал по ним так, как скучал по той женщине, но вот Баку еще долго вздыхал: те люди сильно помогали ему с изготовлением бумаги и смоляной туши, а теперь снова придется самому тратить на это время.

Еще один мужчина решил покинуть стаю, потому что влюбился. Тогда они остановились на несколько месяцев в довольно крупном селении, расположившемся в живописной долине меж высоких холмов. Огибающее селение река весело блестела на солнце, распустившиеся цветы источали чарующий аромат, на лугах паслись овцы с густой черно-белой шерстью — существование такого места, погруженного в спокойствие и умиротворение, казалось невероятным. Особенно тем из стаи, кто жил в тяжелых условиях, сполна познал тяготы и лишения. А здесь даже духи были ленивы; рассердившись, ограничивались лишь мелкими пакостями, а серьезных неприятностей не чинили.

— Работа, которую мы ведем, здесь бесполезна, — усмехались люди, которые, объединившись вокруг Баку, вели записи и делали копии, созывали жителей селений, чтобы обучить их.

Но сам Баку не соглашался:

— Местные жители изнеженные до невозможности, в этом-то и беда. Если нагрянет к ним какой-нибудь особенно свирепый, обозленный дух, они сразу же и полягут. Не поймут даже, что и как можно попробовать, — и он принялся с остервенелым упорством созывать людей на учебу.

Те шли неохотно: лишь из уважения к путникам. Взрослые, выждав немного из вежливости, уходили, ссылаясь на хозяйские заботы. Оставались, в основном, старики, маленькие дети и молодые люди, которые либо уже всё переделали и теперь праздно шатались в ожидании темноты, либо просто отлынивали от работы, пользуясь тем, что перед чужаками родня постесняется учинить скандал и, надрав уши до красноты, пристроить к делу.

Словом, лишь несколько человек в том селении ходили на такие встречи ежедневно, слушали внимательно и задавали вопросы, а еще очень помогали, одергивая тех, кто забывался и начинал громко разговаривать друг с другом, или пробуждая громко захрапевших старушек. В числе таких людей была девушка, к которой мужчина из стаи прикипел настолько, что отказался уходить вместе со всеми.

Когда они прощались, Раска то и дело бросал взгляд на переплетенные пальцы этой парочки, на светлые улыбки; со стороны казалось, будто эти двое промазаны клеющей смолой. По внутренностям Раски разливалась едкая горечь, что-то смутное и нехорошее поднималось из глубины. Он еле вытерпел это прощание. Когда долина окончательно скрылась за холмами, и отголоски упоительных ароматов окончательно пропали из воздуха, ему стало легче.

Следующие расставания уже не вызывали у Раски столько чувств, и такие мелочи как недовольство Баку и расстроенные лица других больше не бросались в глаза. Стая принимала каждого, кто в ней нуждался, но никого не держала. Как бы сильно другие не привязывались к человеку, какой бы большой вклад он ни вносил, — стая отпускала его, пожелай тот выбрать другую дорогу.

Будь благодарен тому, кто решил пойти рядом с тобой — но не держи, если он захочет тебя покинуть.

И если перекрестки разделили вас, выбрасывай все обиды и недомолвки, оставляй себе только хорошее: человеческая жизнь и так достаточно тяжела, чтобы еще оттягивать плечи узелком этих спутанных чувств.

В какой-то момент Раска признался себе, что такая жизнь его полностью устраивает. И с тех пор смотрел только вперед.