Дорога первоцветов

На следующий день все пришло в движение: мужчины и женщины стягивались к дому на отшибе, принимались за работу. Когда Раска с Роши подошли, уже многое было сделано: полы чисто вымыты, мебель починена. В огороде сам староста показывал мальчишкам, как правильно работать, и раздавал им громкие затрещины. Чуть поодаль женщины развешивали белье на натянутых веревках.

Хозяйку домика Раска заметил сразу: та металась между группами помощников и не уставала благодарить. Подозвав ее, Раска спросил:

— Где же ваша дочка?

Женщина отвела его чуть поодаль, в тень раскидистого дерева. Рядом журчал ручей, в высокой кроне щебетали птицы, но девушка продолжала сидеть неподвижно и казалась чужеродным элементом на этом празднике жизни. Лицо ее было землисто-серым, губы потрескались, взгляд оставался пустым.

Роши принялся обнюхивать девушку, Раска тоже приступил к осмотру, опасаясь, что вчера упустил что-то важное. Зловредный дух мог притвориться чем угодно: лишней родинкой на теле, заусенцем возле пальца, шрамом, пятнышком, что чуть темнее остальной кожи. Раске пришлось осторожно раздеть девушку. Рассматривая ссадины и отметины, он заключил, что она много работала, не раз обжигалась кипящим маслом, оступалась, зарабатывала мозоли.

— Ах, моя девочка, такая юная, а уже с сединой, — вдруг воскликнула женщина.

— Седина? — Раска отвлекся от осмотра. И впрямь, среди каштановых волос вилась серебристая прядка. — Хм...

Он перехватил волоски у корней, сдавил пальцами, и внезапно они зажили собственной жизнью! Принялись завиваться тугими спиралями, затем резко распрямлялись, стремились уползти, спрятаться возле шеи.

— Вот ты и попался! — зарычал Роши, и Раска резко дернул, выдирая волоски с корнем.

Послышался неприятный, пронзительный звук — словно кто-то провел ногтем по стеклу. Серебристая прядь стала утолщаться, отдельные волоски слиплись воедино. Пара мгновений, и в пальцах у Раски оказалась белая змейка; извернувшись, она злобно зашипела и чуть не вонзила острые клыки Раске в руку, но тот успел отбросить ее.

— Ты не с-с-сме-е-ешь этого делать... — прошипела она, становясь еще больше. Чешуя переливалась, кончик хвоста был угрожающе приподнят. — Подлый человечиш-ш-шка.

— Кто еще тут говорит о подлости? Присосалась к юной девушке, почти всю жизнь из нее выпила! Разве это — не подло?

— Нич-чего ты не понимаеш-ш-шь, дурак! Я единс-с-ственная с-с-спас-с-саю ее. Вз-с-сгляни с-с-сам, рас-с-с не вериш-ш-шь. Мне как раз-с-с приш-ш-шло время с-с-сброс-с-сить с-с-старую ш-ш-шкурку...

Змея устремилась к девушке; Раска кинулся ей наперерез. Миг, и в его руках осталась лишь пустая оболочка, сброшенная кожа. Он хотел швырнуть ее на землю, но не смог: змеиная кожа надежно прилипла к рукам. Раска почувствовал внезапную слабость, ноги подкосились. Падая и не находя в себе сил бороться с окутывающей его тьмой, Раска с грустью подумал: "Надо же, как нелепо подставился!"

А когда он открыл глаза, то понял, что сидит в высокой траве и ест мышь.

Раска сидел в высокой траве и доедал остатки мыши. Кровь ее сладковатым нектаром растекалась по нутру, и все же это было не самое вкусное лакомство, которое он пробовал в своей жизни. Точнее, пробовала змея, в теле которой он находился.

Эта змея в целом была миролюбивым созданием. Больше всего на свете она любила лежать в траве и греться на солнышке. Предпочитала держаться подальше от селений, но все же порой не отказывала себе в удовольствии подобраться к ним поближе: ведь крошки, которые обычно остаются от людей, необычайно аппетитные! После уединившейся парочки она подбирала сочные капельки, пропитанные нежностью и страстью. От собирателей грибов и ягод — отпечатки теплой радости в местах, где их пальцы срывали находку, чтобы затем отправить ее в корзину или сразу в рот. От случайно забредших на выселки детей, занятых веселыми играми — эхо звонких голосов, что оседало на раздвоенном языке вместе с пыльцой и былинками. Чужое горе змея не любила: оно имело вязкий, горький вкус, который долго-долго стоял во рту. Приходилось много пить и есть, чтобы от него избавиться.

Но в конце концов, именно горе стало причиной того, что змея надолго осталась вблизи этого горного селения.

В один из многочисленных погожих дней забравшаяся повыше змея доедала мышь, когда вдруг услышала песню. Печальные слова, подхваченные ветром, далеко разносились по округе, и змея решила подползти ближе. Высокие травы расступились, обнажив вид на склон горы, на котором лениво паслись коровы. Смотревшая за ними девушка рвала цветы, солнце играло бликами в ее каштановых волосах. Это она пела так печально и нежно и, приглядевшись, змея различила на щеках девушки мокрые дорожки. Нарвав букет, девушка погнала коров обратно и покинула поляну.

Но на следующий день она вернулась. Все также пела и плакала. И через день, через два дня и даже через неделю — картина повторялась. Девушка не знала, что помимо равнодушных коров у нее есть еще один слушатель. К тому же, каждый раз змея незаметно провожала девушку: ползла по ее следам, подбирала языком и всем телом крупицы ее печали и муки.

В один из дней змея рискнула обнаружить свое присутствие. Тогда девушка, закончив петь, легла на спину, раскинув руки и устремив взгляд в безоблачное синее небо. Поползав немного вокруг, змея не придумала ничего лучше, кроме как забраться девушке на грудь и свернуться в кольца.

Девушка не шелохнулась, только дыхание ее стало чуть тише, легче. Спустя долгое время она сказала:

— Ты можешь укусить и убить меня, если хочешь.

— З-с-сач-чем мне тебя убивать?

— О, ты дух? — девушка пошевелилась. — Впрочем, это не имеет значения. Ты можешь делать что угодно, маленький дух. Я не буду держать зла.

— Поч-чему ты хочеш-ш-шь умереть?

— Не то, чтобы хочу, просто... Я очень устала. Встаю затемно, отправляюсь пасти коров, после иду в поля. Возвращаюсь и готовлю еду на всю семью, затем снова работаю. Потом снова готовлю, убираю, стираю и штопаю, ношу тяжелые ведра с водой вверх по склону, занимаюсь огородом, укачиваю ребенка, учу детей постарше разбирать слова. И так до самого вечера. А на следующий день все повторяется. И снова, и снова, день за днем. А еще мама, она... часто вспоминает отца и плачет, а мне приходится слушать. От этого ей легче — если я слушаю.

— Но где во вс-с-сем этом ты с-с-сама? Ч-чего ты с-с-сама бы хотела?

Змея с трудом понимала, о чем говорит девушка. В конце концов, она была слишком ленива и с трудом представляла, зачем нужно столько работать.

— В детстве, еще до того, как папа умер, я мечтала спуститься с горы, побродить по миру. Как же я была... наивна, — девушка помолчала. Она стала легонько, кончиками пальцев, поглаживать змею по перламутровой чешуе. — Теперь все, о чем я думаю после долгого дня — как было бы хорошо, если бы папа был рядом. Тогда наша крыша бы не протекала, а стены не продувались всеми ветрами, младшие дети были бы здоровы и сыты, а мама — почаще улыбалась. Порой, засыпая, я вижу сон об этом, он такой прекрасный, что я не хочу просыпаться.

Девушка поднялась взглянуть, далеко ли разбрелись коровы, а змея скользнула ей на плечи.

— Извини, что я принялась вот так жаловаться. Наверное, тебе скучно меня слушать.

— Вовс-с-се нет. Это же я с-с-спрос-с-сила.

— Ты правда можешь убить меня, если хочешь.

Змея задумалась. По правде говоря, у нее порой выдавались голодные недели. Все живое хочет жить и готово бороться за эту жизнь до последнего; именно поэтому ленивая змея часто упускала жертву во время охоты.

Тело у девушки тощее по человеческим меркам, но змее с ее небольшими размерами хватит с лихвой. Пожалуй, можно будет несколько месяцев провести неподвижно, подремывая или наблюдая, как луны гоняются за солнцем. Но все-таки...

— Я не с-с-смогу съес-с-сть тебя полностью, и многое пропадет, ис-с-спортится. Или ос-с-статки рас-с-стащут те, с-с-с кем ни ты, ни я не хотели бы делиться.

Девушка печально улыбнулась:

— Я даже не думала, что все это так сложно. Почему в моей жизни все время так сложно...

Из ее больших глаз полились слезы, и змея заволновалась:

— Подож-ш-шди! На с-с-самом деле я з-с-снаю, как с-с-сделать так, чтобы хорошо с-с-стало нам обеим. И для этого не придетс-с-ся умирать. Точнее, придетс-с-ся, но не с-с-сразу.

Змея вспомнила раннее детство. Из ста вылупившихся детей только десять оказались способны различать речь и обучаться, остальные же были просто обычными змеями. Мать трепетно оберегала свою десятку, старалась передать все, что знала сама. Она с таким упорством заставляла деток осваивать законы мира, что даже ленивая белая змея смогла чему-то научиться, хотя и проспала добрую половину уроков. В те годы она завидовала своим обычным братьям-сестрам, которым приходилось только охотиться и избегать опасностей. Кто же знал, что мудрость матери однажды ей пригодится.

— Ты с-с-сказала, что думаеш-ш-шь о папе перед тем, как зас-с-снуть, а пос-с-сле он тебе с-с-снится. С-с-сделай так еще раз-з. Когда ты зас-с-снеш-ш-шь, я аккуратно укуш-ш-шу тебя и с-с-стану по капельке вливать яд. Тогда твой с-с-сон продлится с-с-столько, с-с-сколько мы пробудем вместе.

— Но нас же разлучат. Трудно не заметить, что к твоей голове присосалась змея.

— Я притворюс-с-сь прядью твоих волос-с-с, и меня никто не з-заметит. Только ты должна з-знать, прежде чем с-с-согласишься: я буду пить твои жиз-зненные с-с-силы, пос-с-степенно ис-с-стощая. Но больно не будет.

— Я согласна, согласна!

В тот день девушка забрала змею домой, пронеся ее под одеждой. Поскользив по горячей и влажной от пота коже девушки, пока та тяжело работала, собирая рис в заливном поле, затем вспахивала огород, успокаивала вошедших в раж детей, что висли на сестре при каждом удобном случае, змея думала, что ни за что на свете не хотела бы родиться человеком.

Когда девушка удалилась готовить ужин, решив развести огонь подальше от дома и сварить кашу, змея высунула из ее рукава маленькую головку. Девушка тут же поднесла на ладони маленькие кусочки мяса, чем растрогала ленивую змею до глубины души: ведь она видела, насколько бедной была эта семья, и понимала, что мясо на их столе появляется редко.

— Я плохая, плохая, плохая, — пальцы девушки, в которых она зажимала мясные кусочки, дрожали. Да и сама она вся дрожала, но слез в глазах не было. — Моя мама может не оправиться после новой потери. А братикам уже никто не расскажет, каким был наш папа. Я должна чувствовать грусть, но почему-то не могу. И слезинки выдавить не получается. Есть только радость, что скоро все кончится. Почему, змейка? Я и правда плохая?

Змея ласково потерлась головкой о мозолистую ладонь девушки:

— Ес-с-сли тебя утеш-ш-шит, то я никогда ни о ком помимо с-с-себя не думала. Но з-з-значит ли это, ч-ш-што я плохая?

Девушка покачала головой; вряд ли у нее остались силы размышлять о сложных вещах.

На следующее утро, отойдя от поселка подальше, девушка сказала:

— Я готова. Давай сделаем это здесь. Боюсь, если вернусь, голодные дети на мне повиснут, придется кормить, а затем мыть посуду и стирать одежду. А я уже совсем-совсем не могу.

Ее звучали спокойно, но сердце билось очень быстро; обвившаяся вокруг руки девушки змея чувствовала это сердцебиение как свое собственное.

— Не бойс-с-ся. Лучш-ш-ше пой, как пела на поляне. И думай о папе.

Девушка прикрыла глаза и затянула красивую песню про солнце, чей последний луч скрылся за тучами. Коварная ночь не позволила двум людям разглядеть друг друга; из-за одиночества звезды казались им колючими, а птичьи песни не достигали ушей.

Девушка пела, пока змея скользила по ее телу, поднимаясь все выше выше. Пела, когда она плотно обхватила тонкую шею. Лишь когда змея прокусила кожу головы и выпустила яд, голос девушки дрогнул и ослабел:

— Ночь пройдет... наступит... утро...

Песня оборвалась, девушка пошатнулась — и тут же кто-то заключил ее в бережные объятия и подхватил:

— Знаю: счастье нас с тобой ждет.

Открыв глаза, девушка увидела своего отца. Молодого и улыбчивого, такого, каким запомнила его в детстве. Допев песню вместе, они немного постояли, обнявшись, а после взялись за руки и направились к дому.

— Нет!!! — Раска очнулся от пронзительного крика и резко сел, оглядываясь. В руках он сжимал змеиную кожу — именно она несла отпечаток прошлого, которое Раска только что увидел.

Перед его глазами развернулась впечатляющая картина: неподалеку, став втрое больше своего обычного размера, стоял Роши. Острые клыки его обнажились, из пасти капала слюна, когти загребали землю. Он готов был броситься на змею и растерзать ее.

И непременно набросился бы — но пришедшая в себя девушка закрыла змею собой. Она с ужасом смотрела на Роши, худые плечи ее тряслись, но голос был необычайно тверд:

— Я не отдам ее вам! Она не сделала ничего плохого. Это я попросила!

— Отойди, девчонка, — прорычал Роши. — Тебе задурили голову.

Раска поспешил вмешаться. Подойдя к псу-гончей, он потрепал его по холке:

— Она говорит правду.

Потребовалось еще порядочно времени, чтобы напряжение спало. Змея надежно спряталась у девушки под одеждой, лишь маленькая головка выглядывала из-за воротника. Роши втянул когти и клыки, его вздыбленная шерсть опала, пригладилась. Наблюдавшие за сценой соседи вернулись к работе.

— Доченька, ну почему? — спросила женщина, тщетно утирая слезы: крупные, словно бусины жемчуга, они продолжали катиться по щекам, падая в траву.

Раска потянул Роши обратно к дому старосты: их работа была закончена. Маме с дочерью предстоял сложный разговор, но с этим они должны были справиться сами.