Змеиные легенды

Говорят, человек ко всему привыкает. Проснувшись утром в поту, с прилипшему к ногам краю сорочки, со свалившимся на пол одеялом и скинутой туда же подушкой, Тамара не удивилась. Она уже давно перестала это делать.

Только вздохнула. Сны, тревожные, сосущие, приходили к ней каждую ночь. И после каждой такой ночи она просыпалась с мокрыми от пота волосами и долго-долго смотрела в потолок, пока рассветные сумерки не рассеивали тьму. В такие тянущиеся часами минуты она смотрела вперед и пыталась понять, где она. Иногда понимание приходило не сразу, вот как сегодня, когда она тупо соображала дома она или на Медовой горе. И только спустя долгий поток выводов, до нее дошло, что она на Урале, в Ажов.Skazе.

Она подошла к зеркалу и уставилась на себя. Привычная процедура и привычный вид: перед ней стояла красивая девушка с фарфоровой кожей и пухлыми губами, тонким курносым носом и темно-зелеными глазами, горящими, пожалуй, слишком ярко на фоне бледной кожи.

Тамара смотрела на нее и не узнавала. Это была она и не она вовсе. Все тот же рост, все та же фигура, все те же длинные черные волосы. Но вдруг, глядя на себя, она видела в зеркале ту Тамару, из сна. Словно прошлое, глядя из настоящего, передавало привет.

Встряхнувшись, пытаясь сбить оцепенение, Тата показала себе язык, подняла тонкую ладонь с длинными пальцами пианистки (привет, музыкальная школа, сводящая с ума целых 7 лет!), чтобы заправить локоны за ухо – и замерла. С безымянного пальца правой руки приветливо смотрело малахитовое кольцо.

Тонкая ручная работа. Дорогая вещь. И точно такое же, как во сне.

Тамара еще ощущало то его тепло, которое почувствовала, когда надела его на палец. Когда надела тогда, когда спала. Шея еще отзывалась соприкосновением с камнями бус, в ушах еще звенели серьги. Но вот – реальность. И кольцо в ней у нее есть на пальце, а бус и сережек – нет.

Тамара с подозрением уставилась на свое отражение. Мысль, непонятная и неоформленная, потому что было страшно ее не то, что допустить, а даже подумать, мелькнула в ее уме.

Она поморщилась. Вдруг, на секунду, в голову пришла ну уж совсем странная мысль, что, возможно, по совсем маленькой, ну, в общем-то, крайне маловероятной случайности, что, возможно, это все могло бы быть и правдой.

Ну, в конце концов, ведь профессор Скрябин в это же верил, да? И раньше, во времена Ажова, люди тоже верили, что есть какие-то духи. А что, если они и вправду есть? А что, если ажовцы их потревожили? А что, если девушка, которая снится Тамаре, а что, если она – Тамара и есть? Просто другая, из прошлой жизни?

Мысль не то, чтобы напугала ее, но вдруг сделала мир крайне неуютным местом. Тамара вздрогнула. Нет, конечно, так не могло быть. Мистика – что за глупость? Духов не бывает. Они есть только в кино. А если и приходят к обычным людям, то только к неудачникам. И то лишь для того, чтобы они смогли спихнуть свои беды на кого-то другого.

«Сон!» - она фыркнула и снова показала своему отражению язык. Отражение ответило испуганным взглядом. – «Сны – это всего лишь те впечатления, что пытается переработать за ночь наш мозг. Она здесь, в Ажов.Skazе, копается в сказках Ажова и в мире, которые он создал. Разумеется, ей будут сниться сны о его мирах. Разве могло быть иначе? И кольцо. Да, конечно, ей будет сниться это кольцо, которое она нашла на этой дурацкой горе. Ведь это то, что она уже видела».

Тамара старалась не думать о том, что кольцо во сне она увидела раньше, чем нашла. Она гнала эту мысль прочь. Ее сознание старалось забыть о том тепле, что она всегда ощущала от кольца. Во сне и наяву. О том, что остальные чувствовали от него лишь тяжесть и холод.

Потому что одна лишь мысль о том, чтобы допустить, что что-то ирреальное может быть реальным, заставляло ее дрожать. Это было равносильно тому, чтобы отказаться от всего того, во что веками верило человечество.

Она снова вздрогнула и твердо уставилась на свое отражение. Отражение ответило таким же взглядом. Вздохнув, Тамара вышла из комнаты, почти полностью уверившись в том, что в ее жизни все идет как у всех, все движется, как надо. Почти уверив себя.

Дверь закрылась – и сердце пропустило удар. На уровне глаз, кусая собственный хвост, был изображен золотой змей. Золотой Полоз. Никто его так и не стер. Не пытался? Или не получилось.

Мурашки прошли по коже. Она невольно вспомнила точно такое же изображение, но в другом месте – в ее сне, когда та, другая Тамара, увидела его на своей двери. Увидела и испугалась так сильно, что от ее крика проснулась Тамара эта.

Сегодня ночью та Тамара мечтала о любви. Она надеялась, что однажды придет ее время, и она найдет человека, который сможет быть с ней ради нее. К сожалению, эта Тамара знала, что с ней этого не будет. Сны показывали прошлое, если это было оно, каким-то странным образом.

Пытаясь не допускать мысли о том, что, возможно, это прошлое как-то связано с ней, что, возможно, это ее прошлое, Тамара отчаянно гнала мысли о том, что вся эта история до ужаса напоминает ей какую-то другую. И уж точно она не собиралась думать о том, какую.

Ноги сами несли на третий этаж, в рекреационную зону. Что она там хотела найти? Книги? Подсказки? Покой?

Тамара не знала. Просто вдруг поняла, что не может оставаться с этими мыслями наедине.

«Если думать слишком много», - сказала она себе, - «твои мысли съедят тебя».

Так она и зашла на третий этаж. И оказалась не одна. Снова. Последняя. Снова.

- Вы вообще когда-нибудь спите?! – с возмущением произнесла она, изумляясь тому, как такое небольшое событие вдруг выбило ее из колеи. Да уж, эти сны – явно не лучшая терапия для ее нервов.

На Тамару подняли изумленные взгляды блогеры.

Они снова были здесь все вместе. Все семеро. И снова расположились в любимых местах. Ира и Костя – около окна, Влад, Марина и Миша – на диванчике, а Соня, вроде и с ними, а вроде, и нет, на пуфике рядышком, с книжкой в руках. Даня, усевшись по центру, рядом с компьютером, мрачно смотрел прямо на нее. Выглядел он весьма эпично: с синяком на пол-лица и разбитой губой. Он медленно почесывал костяшки пальцев – и с них сочилась кровь.

Тамара поджала губы. Вчера, после Ночи костра, мальчишки устроили натуральное побоище. Она так и не поняла, что случилось, кто начал и почему это вообще сделал, но факт остается фактом: драка была премерзкая. И единственный, кто в ней не участвовал, Костя Когтевой, сейчас выглядел прилично.

Мишка Четвергов, сцепившийся с Даней, тоже сейчас смотрел на нее лишь одним глазом. Второй, заплывший, раскрываться не спешил. Правда, в отличие от Летемина, Четвергов улыбался ей солнечной улыбкой. Чего не скажешь о Владе Махине, у которого, кажется, нос сейчас смотрел немного не в ту сторону. Он разглядывал Тату с укором.

Она гордо задрала свой нос, в отличие от Махина, хоть и курносый, но смотревший прямо. Тоже мне! Можно подумать, она виновата в этой драке!

Она, к слову, вчера пыталась выяснить у Миши причины, по которым ребята устроили потасовку. Но Четвергов, на удивление, оказался на редкость немногословным. Он легко уклонялся от расспросов, туманно изрекая что-то вроде того, что это «их дело», и упорно переводил разговор в русло их сегодняшней вылазки.

В итоге у Таты сложилось смутное впечатление, что мальчишки просто заключили какой-то договор, а потом, вроде как, кто-то что-то нарушил. Драка как раз и помогла им выяснить насколько случайным это было. Конечно, не самый мудрый способ решать споры, но... видимо, в этом и заключалась природная сущность мужчин: не можешь словами решить проблему – дай в нос.

Но это было вчера вечером. А потом, когда они вернулись на микроавтобусе, Тамара была уверенна, что все пошли спать. Или снова не пошли? Они что, спустились вниз, чтобы выяснить кто прав, а кто – нет? Как глупо.

Но никто не отвечал на ее приветствие. Все только смотрели на нее. Кто-то, как Даня или Влад, мрачно и выжидающе, а кто-то, как Марина, со смешинками в глазах. Водова упорно делала вид, что ничего не понимает. Когтевой со скучающим видом играл в телефоне. Кажется, он точно ничего не понимал.

В какой-то момент Тамаре показалось, что она попала в середину захватывающей игры, где между всеми игроками уже распределились роли, а она одна осталась в стороне. Или, что еще хуже, роль свою получила, но так и не узнала, в чем она заключается.

Пауза затягивалась. Она была мрачной и тягучей, наэлектризованной чужими взглядами. Наверняка кто-то бы посчитал ее тяжелой. Но Тамара редко реагировала на чужие эмоции. И сейчас ей было все равно.

Она уставилась на Доску преступлений, сваленную ею еще два дня назад. Доска так и продолжала лежать.

- Надо же, - устало произнесла она, подходя к доске и поднимая ее. – Никто так и не додумался поднять. Неужели никто не заметил, что она на полу? Удивительно, как иногда бывают слепы люди.

Странно. Пассивно-агрессивная фраза не вызвала негодования, хотя Тамара была уверенна, что в качестве разрядки кто-то зарычит на нее. Так бы мог начаться диалог.

Но вместо того, чтобы обвинить ее в погроме, ребята отреагировали иначе. Марина расхохоталась в голос. Это был смех на грани веселья и истерики. Словно Тамара сказала какую-то старую шутку, от которой смешно не столько потому, что она смешная, а потому, что она повторилась многократно.

Утирая слезы, Черновод серьезно произнесла:

- Та даже не представляешь, как иной раз насколько.

Фраза произвела какой-то чарующий эффект: все как-то расслабились. Взгляд Дани, продолжающий пилить ей мозг, стал как-то мягче, а на губах даже промелькнула улыбка. Не добрая, не теплая, но какая-то расслабленная. Водова хмыкнула, а Миша и Влад расправили плечи. Одни только Соня и Костя продолжали делать вид, что очень заняты чтением. При этом Пегова выглядела какой-то зажатой и старательно отодвигалась от Махина, который даже не пытался ползти в ее сторону.

- Тамара! Душа моя, - вдруг громогласно произнес Четвергов, падая перед ней на одно колено и простирая руки в ее сторону. В его глазах заводили горящими вилами черти. Губа дернулась вниз. – Ты просто прелесть! Твои остроты покорили мое сердце. К черту Змейку. Теперь ты – моя муза. Тебе посвящаю свои стихи.

Сердце Тамары забилось сильнее. Не от радости – а от шока. Она не знала, как реагировать на это. Что это за выходка? Шутка? Издевка? Признание? Тата подняла глаза и невольно уставилась на Даню. Его лицо побледнело. Он прищурил подбитый глаз и с каким-то мрачным, злым выражением уставился на Четвергова.

А Миша, не обращая внимания на остальных, пополз к Тамаре, не вставая с колена и помогая себе другим, активно жестикулируя и причитая нараспев:

Люди — манекены,
Только страсть с тоской
Водит по Вселенной
Шарящей рукой.
Сердце под ладонью
Дрожью выдает
Бегство и погоню,
Трепет и полет.

Тамара расхохоталась. Напряжение как рукой сняло. Миша. Опять он клоунадничает.

- Четвергов! – со смехом произнесла она, закатывая глаза – Миша, оказавшись у нее под ногами, смотрел сверху вниз. На его губах блестела хитрющая улыбка. – Я, конечно, понимаю, что еще не окончила филфак, но, все же, я учусь на бюджете. Неужели ты думаешь, что я не узнаю Пастернака? Возвращайся к Змейке, - она задумалась, а потом добавила: - И в следующий раз выучи кого-нибудь не такого известного.

Глаза Миши заблестели, лицо превратилось в маску каверзности. Впрочем, с колена он так и не встал.

- Кого, например? – улыбнулся он.

Тамара задумалась.

- Бродского, например, - хохотнула, подсказывая, Водова. Наверняка она посчитала себя остроумной.

Впрочем, Миша тут же уверил ее в том, что думать она умела плохо. Он резко развернулся к ней, его губа презрительно дернулась вниз.

- Для тебя Бродский малоизвестен? – сарказм сочился из его уст как ядовитый сок из Анчара Пушкина. Он сделал намеренную паузу, в которой все почувствовали презрение, которым он окатил Иру, а потом лишь холодно бросил одно слово: – Сочувствую.

Водова покраснела. Густые пятна, словно полосы леопарда, красными всполохами пронзили ее лицо. Грудь забилась быстро. На глазах выступили слезы ярости.

Тамара с сочувствием уставилась на нее. Она прекрасно знала, что сейчас чувствует Водова – бешенство. Ярость на себя за то, что мозг пытается отчаянно пытается придумать хоть что-то остроумное, но не может. И из-за осознания этого начинает тупить еще сильнее.

Сиюминутная жалость заставила ее перекинуть огонь на себя:

- Попробуй Бодлера, - с улыбкой произнесла она, а потом, закатив глаза, прочитала начальные строчки из его «Чудовище, или Речь в поддержку одной подержанной нимфы»:

Ты не из тех, моя сильфида,
Кто юностью пленяет взгляд,
Ты, как котел, видавший виды:
В тебе все искусы бурлят!

Миша расхохотался в голос. Потом он резко обернулся назад. Туда, где на него неотрывно смотрел Даня, а потом, повернувшись к Тамаре, с хитрющей улыбкой произнес:

- Нет, Тамарочка, для тебя у меня есть нечто иное. Более оригинальное. Как тебе:

В твоих глазах, темно-зеленых,

Я вижу лес и малахит.

Чернее омута с чертями

Яшмы волос твоих магнит.

Четвергов смотрел на нее испытывающе, будто пытался что-то прочитать на ее лице. Будто пытался проверить – или поймать на чем-то. Тамара смутилась. Мозг лихорадочно искал какие-то связи, но не находил.

- Я не знаю этого стихотворения, - наконец призналась она. – Кому оно посвящено?

- Тебе! – сияя глазами, произнес Миша. Впрочем, улыбка его продолжала быть какой-то каверзной, отчего Тамаре становилось как-то неуютно. Она чувствовала подвох, но никак не могла понять, в чем именно он заключается. Даня Летемин, встав со своего кресла, начал медленно приближаться к ним. На его побледневшем лице четко начала проявляться ярость.

- Эм, - произнесла Тамара, с каким-то странным чувством смутной тревоги глядя на приближающуюся фигуру Дани. – Спасибо. Оно... красивое.

Четвергов широко улыбнулся. Хитро, но не польщенно.

- Спасибо, - ответил за него Даня, подходя ближе. Его глаза недобро щурились. – Я рад, что тебе понравилось.

- Рад? – не поняла Тамара. Все это было немного странно.

- Я написал его тебе, - побелевшими губами ответил Даня, а потом с силой пнул Мишу. Тот ойкнул и со смехом откатился в сторону. А Летемин с каким-то странным видом то ли вопроса, то ли надежды, уставился ей в глаза. – Позавчера оставил у тебя в комментариях. Ты не видела?

Тамара сглотнула. Липкая дрожь прошла по ее позвоночнику. Вчера они так и не поговорили с Даней. Вчера он сделал ей предложение (а было ли оно предложением?), на которое она так и не успела ответить. Предложение, на которое она теперь и не знала, что ответить. А позавчера, оказывается, он ей стихотворение написал.

- Я не читаю комментарии, - наконец произнесла она.

Светло-зеленые глаза Дани потемнели. Казалось, они собирали в себя весь сумрак комнаты. Внезапно Тамара почувствовала себя так, словно они остались в этом мире одни. Только она и Даня. И почему-то это было не так приятно, как вчера. Что успело измениться?

Внизу раздался дверной звонок. Летемин вздрогнул от неожиданности, а она обрадовалась.

- Я открою! – воскликнула она, бросаясь вниз. Передышка – вот что ей было жизненно необходимо. Передышка от всего. И в первую очередь от мыслей о том, что за дичь сейчас с ней происходит.

Перепрыгивая через три ступеньки, и нисколько не боясь свернуть себе шею, Тамара, добежала до первого этажа и рывком, даже не спрашивая: «Кто?» (в конце концов, у них же есть охрана, чтобы чужих не пропустить?!), открыла дверь.

На пороге стояла полиция.

К этому выводу Тамара пришла путем логических измышлений и оперативных наблюдений.

Во-первых, они тут же показали ей удостоверение. Во-вторых, на них была форма со значком. В-третьих, за их спинами была полицейская машина. Ну и в-четвертых, рядом с ними стояла бледная Змейка. Она-то и сказала Тамаре помертвевшим голосом:

- К нам полиция. Я буду с вами, так как несовершеннолетним нужен совершеннолетний взрослый.

Один из полицейских (а их было два, один потолще и постарше, а другой – помоложе и с лицом подобрее) кивнул, а его, очевидно, младший напарник, попытался улыбнуться Тамаре. Она в ответ только и смогла вытаращить на него глаза.

- Гражданка, пропустите, - произнес старший.

- Где все? – прошептала Змейка.

- В рекреационной зоне, - ответила Тамара. Ее глаза медленно переходили с одного представителя закона на Настасью. Она никак не могла сообразить, что случилось и почему полиция в Ажов.Skazе. Неужели вчерашняя драка мальчишек смогла привлечь к себе внимание Закона?

- Проводите нас, - стараясь звучать мягко, отчеканил старший полицейский.

Тамара так и уставилась на него. У нее вдруг появилось чувство, что она вросла в землю и в жизни не сможет куда-то пойти. Но ноги, видимо, не прислушиваясь к ее словам, сами повели наверх. А голос, очевидно, решивший уйти вместе с ними в самоволку, очень ровно, очень спокойно произнес:

- Это наверху. Пройдемте. Кофе будете? А чай?

Закон кашлянул и от напитков отказался за троих. Тамара возражать не стала.

Она вместе со Змейкой зашли в комнату первой. Все было хуже, чем в тот момент, когда она покинула их.

Четвергов и Летемин, встав друг напротив друга, как два барана, решившие заколоть рогами врага, шипели друг другу. Тамара не могла разобрать все, но кажется, они ругались из-за девчонки. Змейки? Эта мысль неприятно кольнула сердце.

Махин кружил между ними, пытаясь разнять парней. Но куда там? Марина Черновод орала, что не в бабах счастье, а в их количестве, но, кажется, спорщиков это нисколько не убеждало: лицо Дани было белым от гнева, а вот Миша знатно покраснел. Кулаки обоих сжались и было видно, что еще пара секунд – и они вцепятся друг другу в ворот одежды.

- Что за фигня? – заорала Настасья. А потом добавила пару непечатных фраз – Тамара и не знала, что она так может: - Вы что, совсем озаборели?!

Даня и Миша вздрогнули и повернулись к ней. С их глаз, словно пелена, сходил гнев. Летемин уставился на Тату и поджал губы, а потом медленно-медленно отошел от Четвергова. Миша, в свою очередь, во все глаза смотрел на Настасью. Закон пока не заметил ни тот, ни другой.

- О! Настасья! – выпалил Четвергов, пожирая ее глазами, а потом вдруг, криво ухмыльнувшись, выдал:

Я вас любил. Любовь еще (возможно,
что просто боль) сверлит мои мозги.
Все разлетелось к черту на куски.
Я застрелиться пробовал, но сложно
с оружием. И далее: виски:
в который вдарить? Портила не дрожь, но
задумчивость. Черт! Все не по-людски!

Змейка в ужасе уставилась на него. Тамаре казалось, что она видела, как беспокойные мысли, плавясь, бьются в ее мозгу. Полиция за их спинами все не спешила себя обнаруживать.

- Ты что, пьян? – осипшим голосом уточнила трэвел-блогер.

- Только от любви, - хмыкнул Миша, а потом противным голосом добавил, указывая на Иру: - это Водова мне посоветовала тебе прочитать.

Змейка перевела недоуменный взгляд на филолога, которая в этот момент с не менее ошарашенным взглядом смотрела на Четвергова. Кажется, она тоже пыталась переварить услышанное.

Именно в этот опасный для ажовцев момент и решили проявить себя представители Закона.

- Оружие? – грозно уточнил старший полицейский. – Вы планируете кого-то застрелить?

- Полиция! – уточнил второй, а потом представился: - Майор полиции Грибоедов и старший лейтенант Чижов.

- Что? Серьёзно? Как писатель? – тут же решила сострить Водова. Одновременно с ней Тамара пояснила:

- Это не оружие. Это Бродский.

Грузный полицейский уставился на Иру с таким видом, будто такую замечательную остроту слышал не впервые в жизни. Под его взглядом Водова стушевалась и уставилась на свои коленки. Покончив с ней, Грибоедов перевел взгляд на Тамару. Несколько секунд они смотрели в глаза друг друга, а потом она твердо произнесла:

- Это поэт такой. Советский диссидент. Миша читал отрывок из его сонета.

Грибоедов закатил глаза. Кажется, пояснение Тамары ему было неприятно. И правда, тут он открыл рот и вдруг четко произнес:

Не выходи из комнаты, не совершай ошибку.
Зачем тебе Солнце, если ты куришь Шипку?
За дверью бессмысленно всё, особенно — возглас счастья.
Только в уборную — и сразу же возвращайся.

Тамара вздохнула – ну надо же, столько интеллигентов в одной комнате собралось. А майор вздохнул и усталым голосом произнес:

- Да, мы тут тоже не щи лаптем хлебаем. Что-то да знаем.

Тамара кивнула. Это было самое известное стихотворение Иосифа Александровича.

- А вы, собственно, по какому поводу здесь? – тут же подозрительно уточнил Махин. Все напряглись и уставились на человека, который знал Бродского.

Он выдержал мхатовскую паузу, а потом вдруг произнес:

- Это вы обнаружили тело профессора Скрябина?

Тамара почувствовала, как что-то леденеет внутри и холодными настырными каплями бьет по желудку. Это было почти похоже на ту пытку, которую использовали в древности, когда заставляли слушать медленно бьющую о камни воду.

Профессор напомнил о себе внезапно – и в этом не было ничего прекрасного. У нее перед глазами вдруг поплыла та картина: он на речке, и она, глядящая на его труп. А потом возникла другая – пятна крови, расплывшиеся у него под головой. Следом вылезла третья – как его уносят на носилках, а часть мозга вываливается из головы.

Тамару вдруг замутило, в ушах зашумело. Даня крепко сжал ее локоть – и от этого стало легче.

- Да, - твердо произнес он, поглаживая ее руку большим пальцем. – Я нашел тело.

- В моих документах, - полицейский с литературной фамилией полез в папку, - написано, что там была девушка.

Даня издал какой-то звук – словно недовольно закашлялся. Его челюсть плотно сжалась, будто он для себя решил больше не издавать ни слова. Тамара вздохнула. Ну и к чему это скрывать? Во-первых, у Закона наверняка есть протокол их допроса. Во-вторых, обязательно кто-нибудь ее сдаст. Например, Костя. Или Ира. Вон как глаза у нее загорелись.

- Это была я, - призналась она, глядя в глаза полицейскому.

- И как это было? – тут же уточнил он.

- Отвратительно, - честно сказала она, поджимая губы. – Кровь, мозги. И совсем не как в кино.

Полицейский вздохнул.

- Девушка, как вы обнаружили тело?

О! Ну, это был совсем другой вопрос.

- Пошла гулять и нашла.

А дальше начался допрос. Не совсем такой, как в тот раз, потому что тогда их допрашивали по одному. А сейчас они сидели в дружном (не особо) кругу (скорее – подкове: никто не хотел сидеть рядом с Законом).

У них спрашивали одно и то же: где кто был, кто что делал. У некоторых информация не совпадала. Например, Костя упорно топил за то, что утром, в день смерти профессора, Махина не было на территории Skazа. Влад это упорно отрицал.

У них спрашивали о том, был ли кто в ссоре со Скрябиным-старшим. Все утверждали, что нет, а Когтевой говорил, что видел, как в первый день в лагере Влад ругался со Скрябиным.

- Я просто попросил его купить выпить! – оправдывался Махин. – А он отказал!

- И вы за это его убили? – тут же уточнил молодой следователь. Влад на это только посмотрел на него так, словно в жизни большего идиота не встречал.

Потом были иные вопросы. Например, о взаимоотношениях. Никто ни за кем не наблюдал ничего криминального?

Конечно, Костя тут же вспомнил случай со своей одеждой. И тут же заявил, что в краже виноват Влад. Тот в ответ заявил, что, если Когтевой не заткнется, он его ударит. Костя на это только закатил глаза и скромно произнес, что Влад уже не в первый раз грозит ему убийством.

Петля потихоньку затягивалась. Тамара с каким-то странным чувством переводила взгляд то с одного, то на другого. Казалось, что она находится в каком-то бредовом сне. Что вот только стоит поднапрячься, как она проснется – и все окажется плодом воображения.

Но она никак не просыпалась.

Вдруг младший полицейский, Тата уже забыла его имя, резко произнес фразу, от которой, с одной стороны, все еще больше сковало внутренности льдом, а с другой, многое прояснило.

Он заявил, что завершилось обследование тела. И что Скрябина точно убили. В этот момент парень внимательно разглядывал ее, словно пытался считать мимику. Тамара тут же сделала лицо максимально серьезным.

Марина ахнула, Влад поджал губы, Четвергов поднял брови, словно всем видом показывая, что его эта информация никак не касается, а Даня с силой сжал ее пальцы – каким-то чудом его рука мягко спустилась с локтя на ладонь, ни разу не теряя контакта с кожей.

Соня и Ира только и могли что пялиться на представителей закона, а вид у Когтевого был неприлично торжествующим. Словно он только что лично доказал причастность Махина.

Старший полицейский внимательно смотрел на каждого из них, а потом перевел медленный взгляд на Тамару.

- Вы ведь сразу сказали, что его убили, - напомнил он, перебирая пальцами бумаги – словно пытался что-то найти там. Но Тата была уверена: он все прекрасно помнил и без подсказок. – Почему?

- У него в руках были слезы, - глухим голосом произнесла она. Сердце вдруг подскочила: на ее столике, в малахитовой шкатулке, лежала такая слеза. – И на них была кровь.

Молодой следователь поджал губы, старший уточнил:

- Слезы?

Тамара мрачно уставилась на него. Он читал протокол. Он знает, о чем она говорит. Но проговаривать вслух эту мысль она не стала. Только стараясь звучать максимально вежливо, пояснила:

- Небольшие камушки малахита в форме слез. Профессор был поклонником творчества Ажова и считал, что они принадлежат Каменной Девке.

- Он вам так сказал? – тут же встрепенулся Грибоедов.

Тамара пожала плечами. Как глупо. Ну зачем она это сказала? Нужно было говорить только те слова, что она уже говорила. На прошлом допросе.

- Нет. Его сын. Он мне рассказал про слезы. Мы... обсуждали это.

- Иван Иванович Скрябин, - тут же авторитетно произнесла Настасья, вмешиваясь, - согласился продолжить сотрудничество с нами. Вместо отца. Он нас консультирует по творчеству Ажова и ажовским местам.

Грибоедов с умным видом записал эту информацию.

- И все же, - вкрадчиво продолжил он. – Почему вы решили, что его убили? Как вам помогли слезы?

Тамара нахмурилась, но все же ответила:

- На них была кровь. А рука сжата в кулак. Если бы он умер своей смертью, на руках была бы кровь, а камни остались чистыми, потому что их прикрыла бы ладонь.

Полицейские внимательно уставились на нее. Да, она уже могла предопределить их следующий вопрос. Поэтому, не дожидаясь его, она добавила:

- Мы с мамой смотрим сериалы про детективов. Но в жизни все не так, как в кино...

Она потупила глаза. Ей больше не хотелось говорить с ними. Может, получив ответы, они отстанут?

Грибоедов крякнул, а потом с улыбкой сказал:

- Да, не как в кино.

Больше он ее не трогал. Но допрос перешел не в менее неприятную плоскость. Теперь он взялся за ажовцев всерьез.

Он пытался выяснить, где все были в момент приезда на речку, кто что делал. И по характеру его вопросов Тамара вдруг поняла, что профессора не просто убили. Его убили незадолго до их появления. А возможно, и в то самое время, когда они оказались на месте.

От этого ее сердце забилось сильнее, гулом ударяя в висках. Плохо, очень плохо.

- Мы уже предоставили вам видеоматериал, - устало произнесла Змейка.

Но ее слова ничуть не умерили пыл полицейского. Он давил, пытаясь выяснить все лично.

У всех было алиби. Ну, или почти у всех. Миша был с оператором – у полиции была видеозапись с его грустным рассказом о том, почему не все цветы можно дарить девушкам. Соня искала ягоды и грибы. И все присутствующие подтверждали, что постоянно видели ее за этим занятием. А Махин даже сообщил, что пирог в тот вечер был отменно вкусным.

Тамара была с Даней – это уже сообщил Летемин. Тата хотела было сказать, что не всегда, что она отходила от него, но Даня, сжав ее ладонь, сообщил, что был все время рядом. А когда отходил за цветами, все равно ее видел. Тамара пожала плечами – она ничего плохого не сделала. Но алиби перед законом – все же алиби.

Это были все, кто не выступал в тот день. Остальные – Марина, Ира, Костя и Влад, должны были рассказать о легенде о Девке на камеру. И тусили рядом со Змейкой.

Тут не должно было быть проблем. И не было бы их. Если бы Костя вдруг не вспомнил:

- Мы все были рядом, кроме Махина. Влад, помнишь, ты отходил в лес. Тебя долго не было.

- Не в лес, а в кусты, - прошипел недовольный Махин, глядя на Когтевого так, словно хотел придушить. – И не долго, а ровно столько, сколько организму нужно!

- Ага, - хмыкнул Костя. И всем стало ясно: он не верил ему ни на йоту. – Про мои вещи ты тоже говорил, что не брал. А ведь все знают, что ты стащил.

Влад зашипел и в достаточно грубой форме сообщил Косте, что он со своими вещами может идти по всем известному трехбуквенному адресу. Соня покраснела и уставилась на коленки. Заметив ее движение, Влад, откинувшись на спинку дивана, четко произнес, глядя на лицо Когтевого:

- Иди на... член!

Черновод фыркнула:

- Как грубо! Мог бы просто послать на юг.

Махин уставился на нее так, словно захотел отправить куда-нибудь в Анапу, и Марина, заткнувшись, подняла глаза в потолок.

- А еще у тебя костяшки были сбиты, - продолжал ябедничать Костя.

Это и стало тем последним гвоздем, который оказался вбит в крышку гроба Влада. Полицейские встали, поблагодарили ребят за работу, а потом тоном, не подразумевающим отказа, предложили Владу проехать с ними.

Махин лишь закатил глаза. Надо отдать должное, испуганным он не выглядел. Он мягко, словно кот, встал, обогнул кофейный столик так, чтобы пройти мимо Кости, с силой, но будто случайно, пнул его голень, и подошел к полиции.

Его руки были выставлены так, словно он уже был готов к наручникам. На губах змеилась насмешливая улыбка.

- Не дури, - вздохнул полицейский и, похлопав парня по плечу, вывел на улицу.

А им только и оставалось, что смотреть на отъезжающую машину. Теперь их было семеро.