Глава 2
Утро в Шейдмуре началось монотонно, под аккомпанемент заезженной пластинки. Старый проигрыватель едва справлялся, отчего задорные куплеты звучали крайне зловеще. Скрипы, гудения и трескучий шум следовали за пациентами во время их утренних процедур. Санитар Уилл стоял у пластикового стула, наблюдая, как Эрнест дочищает зубы, готовясь занять место в импровизированном кресле цирюльника.
Эрнест сидел смирно, раздумывая над тем, что читал в брошюре о философии больницы.
Несмотря на свободу передвижения и самовыражения, которые больница предоставляла своим обитателям, в Шейдмуре существовали строгие ограничения: использование режущих и колющих предметов было под запретом, никакой современной электроники, доступ в закрытые зоны возбранялся, а также не допускалось любое проявление насилия. Когда пациента отправляли помочь на кухне, ножи и вилки прятались, бритьё проводилось только по вторникам утром и под присмотром. Вместо ручек и карандашей выдавали мелки, чтобы пациенты могли излагать на бумаге свои мысли, но не причиняли вред себе или окружающим. Вход в мужское крыло, архив и служебные помещения, включая крышу, был разрешён только с дозволения главврача Вероники.
Если пациент начинал проявлять агрессию, санитары не имели права применять силу — их задача состояла в том, чтобы успокоить словами или ограничить передвижение до одной комнаты, пока человек не придёт в себя. Категорически запрещалось заламывать руки, применять медикаменты, кричать и угрожать. Шейдмур отвергал привычные методы лечения и контроля, которые были нормой в других психиатрических учреждениях. Основатель больницы, Артур Шейдмур, считал медикаментозное и принудительное лечение негуманным и пагубным, утверждая, что такие меры лишь усугубляют состояние пациентов, вместо того чтобы лечить их. С момента его смерти сменилось уже три поколения главврачей, но философия Шейдмура оставалась неизменной — лечение основано на индивидуальном подходе к каждому больному. Он верил, что понимание внутреннего мира пациента и его переживаний может помочь в лечении эффективнее всяких уколов.
Взгляд Эрна остановился на большой ванне с крышкой, стоявшей в углу помещения.
— Это для хранения воды на случай её отключения? — спросил он, когда Уилл уже смывал пену для бритья.
— Никогда не думал так её использовать, — усмехнулся Уилл, потирая подбородок. — Передам эту идею госпоже Веронике.
— А для чего она тогда?
— В своё время, сын основателя больницы экспериментировал с различными методами лечения. Пробовали шоковую терапию, ледяные ванны, да и смирительные рубашки тоже. — Уилл усадил на стул Авнера, который ждал своей очереди, дёрнув того за рукав. — Но это продлилось недолго, меньше года. Когда он покинул пост главврача, его сестра Мария вернула всё к традициям, заложенным их отцом. С тех пор здесь мало что изменилось. Больница застыла во времени, и только мы стареем.
— Но она лишилась мужского крыла, — вставил Авнер.
— Возможно, когда-нибудь оно снова откроется, кто знает. Но пока... Идите-ка завтракать. Не люблю я эти допросы дошкольников, — Уилл сплюнул в раковину, собирая принадлежности для бритья.
После завтрака, состоявшего из яичницы, пары долек яблока и тёплого молока, Эрнест вместе с Авнером стояли у двери кабинета доктора Шейдмур. Эрн никак не мог решиться войти, а Авнер не торопил его. Они простояли так около десяти минут в полном молчании, каждый погружённый в собственные мысли.
— Может, уже пора? — мягко сказал Авни, нарушая тишину.
— Д-да, — ответил Эрн, вынырнув из собственных размышлений. — Прости, что заставил тебя ждать.
— Это моя работа, малыш, — спародировав манеру речи сестры Энни, ответил Авнер. — Расскажешь потом, как прошло.
С этими словами, он развернулся и направился тихим шагом к винтовой лестнице. Эрн проводил его взглядом, и когда его светлая копна волос скрылась из виду, он наконец взялся за ручку и медленно открыл дверь.
— Здравствуйте, можно? — Эрн нерешительно просунул голову в дверной проём, и Вероника, не отрываясь от бумаг, коротко кивнула.
Кабинет доктора Шейдмур выглядел строго и безукоризненно — ровные ряды папок на письменном столе, тяжёлые тома книг, аккуратно выстроенные на темных полках вдоль стен. Никаких настенных украшений и растений. Из-за идеального порядка кто-то мог бы почувствовать себя некомфортно, но Эрн наоборот находил это место успокаивающим. Лишь скудный свет, проникающий через высокое окно с массивными шторами изумрудного цвета, создавал в комнате гнетущий полумрак.
Вероника сидела в высоком кресле с деревянными подлокотниками, обитом серо-зеленой тканью, и с бесстрастным выражением лица изучала документы, лежащие перед ней на столе. Эрнест потянул к себе кресло для пациентов, жесткое и неуютное, и, усаживаясь, сразу сдался найти удобное положение.
Доктор Шейдмур наконец закончив с бумагами, подняла на своего пациента сосредоточенный и изучающий взгляд, под ним Эрн мигом ощутил себя не человеком, а набором строк в медицинской истории.
— Как вы себя чувствуете, мистер Томпсон? — её голос звучал ровно, без малейшего намёка на эмоции.
— Нормально, я думаю, — ответил Эрнест, слегка пожав плечам. — Всё тут кажется... непривычным, но я потихоньку привыкаю.
Вероника кивнула, делая заметку в своем блокноте.
— Это часть процесса адаптации. Здесь вы должны научиться контролировать свои чувства и эмоции. Помните, нет правильных или неправильных ощущений, — она сделала паузу и пристально посмотрела ему прямо в глаза. — Почему вы выбрали Шейдмур?
Эрн замер, ошеломлённый вопросом. Он должен знать ответ, но вместо воспоминаний он встретился с пробелом. Он не знал откуда зачерпнуть толику информации о его выборе именно Шейдмура, а выбор ли это? Пустота в голове лишь усиливала чувство сомнения, звон в ушах нарастал, пока Вероника продолжала молча наблюдать за его реакцией. Эрн впечатался взглядом в деревянный пол, пытаясь избавиться от накатывающего чувства беспомощности.
— Не помните? — предположила Вероника, её голос прозвучал безжалостно отстранённо.
— Я... я вернулся с фронта и... — начал Эрн, лихорадочно перебирая все свои воспоминания, но ничего не выходило. — Так... странно, да?
Он нервно усмехнулся и поднял голову на Веронику, та держала в руках его личное дело, о чем свидетельствовала надпись — «Эрнест Томпсон». Внутри Эрна всё сжалось, знание, что все необходимые ответы находятся в такой пугающе манящей близости, вызвало у него нервную дрожь. Он сжал руки в кулаки, подавляя внезапный порыв выхватить папку из чужих рук.
— Ваше ведомство порекомендовало вам именно Шейдмур, — спокойно сказала Вероника. — Очевидно, провалы в памяти мешают вам полноценно жить в обществе. Скажите, что последнее вы помните до того, как оказались в стенах больницы?
— Огонь, — сразу ответил Эрн, не раздумывая. — Вспышки, запах гари, страх и... и растерянность.
— Вы были на войне, помните?
— Да, слишком отчетливо, предпочитая... — он запнулся, нахмурился и закончил. — Предпочитая об этом забыть.
Вероника начала задавать стандартные вопросы о его детстве, о друзьях, изредка заводя тему в русло того, что произошло на фронте. Эрнест отвечал машинально, стараясь не углубляться в воспоминания, чтобы не ошибиться. Но доктор Флетчер каждый раз настаивала на более развернутом ответе. В какой-то момент, появилось ощущение, что он на допросе, и как преступник часто путался в своих показаниях. С каждым её уточняющим вопросом, образы прошлого становились более противоречивыми и размытыми. К концу сеанса он чувствовал себя истощённым и подавленным, словно доктор хотела вытянуть из него то немногое, что ещё оставалось под контролем разума.
— Вы чувствовали что-то положительное, когда вредили людям? — спросила Вероника, её внезапный вопрос пронзил Эрна и заставил мгновенно оживиться.
— Нет, никогда! — резко ответил он, отвергая саму мысль, что причинение вреда кому-то могло бы доставить ему удовольствие.
— Вы уверены? — её голос оставался безразличным, но в нём зазвучала уже приевшаяся настойчивость. — Эрнест, все, что здесь будет сказано, останется только между нами.
Эрн замер, его сердце забилось чаще. Он затих, опустился в кресле и помрачнел.
— Всё-таки вы были на войне, — её слова пробирались в сознание.
Эрн ощутил, как они начинают размывать границы между его воспоминаниями и чувствами. Он еще больше осел в кресле, задаваясь вопросами: причинял ли он людям боль? Да. Убивал ли он? К ужасному сожалению, да. Получал ли он от этого удовлетворение? Возможно, в каком-то глубинном уголке души он даже радовался, что это был не он, а кто-то другой, что он выжил... Но можно ли считать это удовольствием? Тошнота медленно поднималась, его собственные сомнения в самом себе грозились захватить его разум.
— Я не знаю, допускаю, что да... — выдохнул он, опуская взгляд.
— Замечательно, — впервые за весь сеанс губы Вероники скривило подобие улыбки. — Понимаете, я должна вытащить из вас всех демонов. Если вы хотите научиться жить с собой, вам нужно встретиться с ними лицом к лицу. Не видя врага в лицо, вы же с ним не справитесь, верно?
Эрн обхватил лицо руками, внутреннее омерзение к самому себе накатывало девятым валом, и затягивало его в непроглядную глубь.
— Значит, мне и правда не место среди нормальных людей, — прошептал он.
— Именно поэтому вы здесь, в Шейдмуре, — сказала Вероника строго, и эти слова прозвучали для Эрна, как приговор, — чтобы научиться сосуществовать с самим собой и контролировать свои тёмные стороны.
— Я могу идти? — с надеждой в голосе спросил Эрнест.
Вероника кивнула, вернувшись к своим бумагам, будто Эрн уже перестал для неё существовать. Но когда он дотронулся до дверной ручки, её холодный голос вновь раздался за его спиной:
— Жду вас в пятницу после завтрака.