Глава 7. Эргиния
- Сядь, – сказала она, указав на скамью у стены. – Сядь, дай же на тебя насмотреться!
*
Теократия, или Своеобразные способы чудотворства. Эпизод 1
*
- Доброе утро, Сариэ, - произнес горшечник, разглядывая человека, неподвижно сидящего на краю разрушенного моста и смотрящего на противоположный, освещенный свежим солнцем раннего утра берег перед собою, от чего тот вздрогнул, словно выйдя из оцепенения. – Ты что же, и не ложился вовсе?
- Прости, я задумался о чем-то.
- О чем?
- О нет, я не помню, должно быть, я все же уснул.
Под немного удивленным взглядом старика его спутник бодро вскочил на ноги и улыбнулся ему весело, а через некоторое время они уже спешили вместе вдоль овражистого берега реки вверх по течению в поисках брода. На деле, река была неглубокой и действительно почти обмелевшей, хотя возле моста им и встретилась глубокая промоина, так что, пройдя недалеко, они легко переправились на другой берег, на котором в этом месте вовсе заканчивалась всякая растительность, кроме низкой сухой травы, и когда они поднялись вверх, то холмистая степь тянулась до горизонта, уходя на восток, сколько хватало глаз. Ветер пролетал над травой, превращая ее своими порывами в колыхание серебристых волн, чуть посвистывая среди стеблей.
Горшечник смотрел вдаль, улыбаясь.
- Тебе нравится степь? – спросил его спутник.
- Да, это моя стихия, мне нравится ходить по степи.
- Я понимаю тебя. Тогда нам придется проститься здесь. Я иду в город.
- Прощай, Сариэ...
- Ты не боишься ходить один?
- О нет, чего мне бояться?
- Да, верно, быть может и нечего. Однако будь осторожен. А после – вдруг встретимся когда-нибудь еще раз?
- Я был бы этому рад.
- Ну что же, тогда прощай... Посвисти в своих пташек. Пока буду идти – буду еще тебя какое-то время слышать.
Горшечник кивнул, достал из сумки птичку, прижал к губам и уже шагнул в сторону, когда его собеседник, словно все не решаясь уйти вновь окликнул его.
- Постой... Ты ведь спросил меня, а я нет: как тебя зовут?
- О, мой друг, я не знаю. Я давно забыл свое имя. Может быть оно у меня было, но я его забыл. Ведь никто меня уже давно никак не зовет.
- Как же мне-то тогда тебя запомнить?
- Ну если хочешь, назови меня как-нибудь сам. Как назовешь – так и будут звать.
- Хорошо, - его спутник засмеялся. – Тогда... может быть... Фриу-Фриу?
- Почему так?
- Потому что такие звуки ты издаешь на своих свистульках! – рассмеялся его друг.
- Ну что же, значит это имя очень мне подходит. Фриу-Фриу. Пусть такое и будет.
- Вот теперь если я тебя увижу – смогу позвать!
- Верно.
- А можешь дать мне попробовать посвистеть?
- Пташку?
- Да.
- Конечно могу, - музыкант протянул ему глиняную фигурку. – Только вот беда, пока кто ни брал, ни у кого не получалось свистеть.
Его друг поднес фигурку к губам и подул в нее, но действительно ни звука ни раздалось, только глухое сопение.
- Вот видишь, - сказал музыкант. – Я же говорю, что-то с ними не так. Вот никому они и не нужны. Потому и леплю горшки...
- Но ты же играешь? Как?
- Да кажется просто надо поднести к губам и вздохнуть, и играет само.
- Ну я попробую еще раз.
Он поднес к губам и некоторое время смотрел на ветер, потом на небо, и ждал, осторожно дыша. И вдруг почти неожиданно птица издала протяжный и мелодичный свист.
- О, получилось!
- Неужели! Ты первый...
- Да это правда легко. Ничего не надо делать. А если что-то делать, то и не выходит.
- Это верно.
- Послушай, подари мне одну? Тоже хочу свистеть.
- Бери хоть все! Ты первый, кому они пригодились. Я наделаю себе еще, я их все время мастерю.
- Спасибо тебе. Мне одной хватит. Да и нечем тебе заплатить. Возьми плодов.
- О, плодов возьму, будет что поесть в дороге.
- Вот и славно.
- Прощай, Сариэ, - сказал горшечник.
- Прощай, Фриу-Фриу.
Они посмотрели друг на друга еще раз – и легко разошлись, один в пустынную степь, а другой – в сторону закрывавшего дорогу леса. Но долго еще, расходясь, слышали то смолкающий, то снова заливающийся тихой трелью свист друг друга, словно переговаривались, пока наконец он не угас в шуме ветра.
*
Итак, Сариэ, Сариэ – имя, данное ему горным народцем, случайное звукосочетание, певучее как свист на ветру, пусть оно теперь принадлежит ему как его собственное. Так думал путник, входя в лес. Теперь он оставил свою глиняную свирель, вслушиваясь в пение тех птиц, что летали в верхушках деревьев, и лишь иногда с ними пересвистываясь. К его удивлению они ему с удовольствием отвечали. Так что, почти смеясь над этим их согласием, радуясь ему и в готовностью откликаясь, он шел вперед, пока не достиг вновь дороги, а по ней уже направился прямо в город.
После веселого леса сама городская стена показалась унылой и скучной. Однако ворота в которые он готов был стучаться, были открыты. Он легко прошел в широкий проем и обернулся. Никто не стоял у входа на страже. Пыль бродила вокруг, носимая ветром, и было пусто. В стороне стояла убогая хижина, прижавшаяся к стене. Ему показалось сейчас, что он видел уже это место. Он направился к хижине и несколько раз стукнул в плотно закрытую дверь. Некоторое время прошло, но наконец какой-то старик появился на пороге, горбатый, сморщенный и седой.
Странник пониже надвинул шляпу на лоб и спросил, где он и что это за город. Он спросил не проводит ли его старик на торговую площадь. «Ты хочешь торговать? Но здесь никто не торгует! Да и никто ни за что здесь не сможет тебе заплатить, так что уходи, торговец».
- А просто посмотреть на город?
- На что тут смотреть?
- Но что это тогда за город? Что с вами случилось, что и смотреть не на что?
- Здесь ничего нет, здесь ничего нет... - пробормотал старик, однако все-таки вышел, может быть хотя бы из любопытства, а может быть ему уже давно хотелось что-нибудь кому-нибудь рассказать. Путешественники видимо сюда давно не заходили. У торговца не было золота, но он держал в руках спелое яблоко, и этого было уже достаточно, чтобы заворожить взгляд старика, как будто ничего подобного он давно не видел. Есть он этот плод однако не стал, долго разглядывал, а потом унес куда-то вглубь хижины.
Итак, он все же взялся проводить его в город. И рассказал по пути о том, что здесь происходило. Он рассказал, что когда-то давным-давно город был цветущим и пышным, что в давние стародавние годы – и он даже сам еще видел его таким, хотя это было так давно, что, может быть, это было всего лишь сном, а может быть, это было с ним в каком-то другом мире. Но после это место подверглось опале со стороны богов или со стороны природы, что страшная царица вытягивала из него все силы, что эта царица требовала рабов и золота, рабов и золота, и все помыслы жителей были направлены лишь на одно: рабы и золото, лишь бы она их самих не убила. Причем куда девались рабы и золото, попадая в ее башню, – было неведомо. В конце концов уже ни рабов ни золота было нигде не найти, земля истощилась и все сторонились этого места как проклятого. Кто мог – бежал отсюда, а кто остался, тому некуда было бежать. Но теперь эта царица... Теперь, кажется, с ней что-то случилось. Теперь ее не было. Несколько месяцев тому назад разразилась страшная гроза, какой до того в этих местах никогда не видывали. И гроза уничтожила башню: молния вонзилась в железную звезду, которой эта башня была увенчана. Это была огромная звезда, на отлив которой, между прочим, собрали весь металл, что был в городе. А водрузили ее на башне как раз в предыдущий день перед тем, как разразилась гроза. И вот молния вонзилась в нее и превратила все в пылающий костер... Что это был за день? Да он очень хорошо его помнил. Это был тот самый день как к нему, к старику, привели странного пленника. Он был очень красивым и очень печальным, он не обращал внимания на происходящее. Было жаль его отводить в башню, потому что ничего хорошего там пленников не ждало. Неизвестно, что с ними делали, только крики всегда раздавались оттуда страшные, истошные завывания смешивались с грохотом литавр, отчего становились еще ужасней, перелетали через воду, отделявшую башню от города – потому что стояла она на острове, – и повергали жителей в трепет. Что бы с ними ни делали, потом их отдавали на съедение хищным птицам, которые жили под самой крышей. Теперь они, кажется, тоже сгорели. Так вот, этого несчастного пленника не хотелось вести туда, только они все слишком боялись сами оказаться в башне и пойти на корм птицам, а еще они знали, что царица кого-то искала... Одного человека... Давно сгинувшего. Своего сына. Почему-то верила, что он вернется к ней, и вот кажется как раз к его появлению готовила эту самую звезду, чтобы увенчать свою башню в знак торжества... Да он видел его когда-то много-много лет назад, прекрасный юноша с длинными черными волосами и огненным взглядом, конечно уж такого как забыть? Он погиб, он разбился о камни. Он хотел от нее бежать, от своей матери. Это много лет назад было, тому десятка четыре как, и мать его в бешенстве была и безумии и разорила весь город и всю землю вокруг... А все ли время она была здесь с тех пор? Нет, кажется нет, какое-то время ее не было, несколько лет. Было поспокойнее тогда. А теперь она вернулась, не так давно. Еще более буйная чем прежде. Так вот да, того пленника отвели к царице, и в тот же день появилась звезда. Словно она нашла-таки сына, хоть это и было очень непонятно. А потом случилась гроза. И все ждали чего-то, какого-то нового бедствия. Но больше ничего не происходило. Ну так, самую малость... А каков был тот пленник? Да вот примерно таков же как и ты, с такими же светлыми волосами... И тут чужеземец поднял голову и посмотрел на своего разговорчивого спутника. И старик посмотрел на него. И в этот же момент его лицо исказилось невыразимым ужасом. Он остолбенел, побледнел, задрожал, а после, вскрикнув громко, со всех ног кинулся прочь.
*
Это было странно. Старик видел его прежде. Он умывал его, он одевал его и он не ужасался при его виде. И только что он вспоминал о том случае спокойно и с сочувствием в голосе. А потом вдруг такой ужас... Этот ужас не мог быть ужасом узнавания. Что случилось с его лицом, что изменилось, что теперь оно производило на местных жителей столь пугающее впечатление?
Однако, как бы то ни было, он продолжил идти вперед. Он проходил между пустых домов с плотно заколоченными окнами, по улицам, заваленным сором и трухою, между рассыпающихся стен и выщербленных камней, и дошел в конце концов до берега, где о высокий, выложенный большими камнями вал бились волны.
Напротив него, прямо перед ним за чуть волнующимся пространством воды виднелось то, что осталось от башни. Черные разрушенные руины. Башня опала вниз грудой опаленных, обугленных камней, а сверху над ними торчало странное изваяние, фигура, вроде сильно искривленной огромной звезды, истонченной, испепеленной, превращенной в уголь, расслаивающейся постепенно на ветру, рассыпающейся в труху...
Он долго смотрел на эту мрачную и скорбную картину, раскрывающуюся перед ним за рябью волн. Мост, некогда крепкий, тоже не выдержал бури и обрушился в море. Башня стояла на острове, к ней не было прохода и из нее не было выхода... Волны катились к ней, ветер дул в ее сторону. И это казалось благом, потому что ужас брал при мысли, что хоть один кристалл этой страшной черный пыли прилетит и осядет на несчастном городе, и так слишком убогом, чтобы принимать на себя еще и эту страшную смерть. Вода вздымалась острыми верхушками волн перед чернеющею обугленною вершиной и ограждала город от соприкосновения с его зияющим проклятьем.
На том берегу, где он стоял теперь, не было домов, только руины. Видимо, жители не селились здесь, забираясь дальше в глубь земли. Здесь не было ничего кроме смерти. Путник повернулся и пошел прочь. Вновь вернувшись к домам, он вышел на просторную площадь, по которой кружилась несомая и подгоняемая ветром пыль. Никого не было, хотя ему показалось, что что-то шевельнулось, мелькнуло где-то, то ли за кривым забором, то ли в темном проеме окна. Он вышел на самый центр площади, остановился и снял с плеч корзину. Он расстелил по камням перед собою специально захваченный для этого большой кусок ткани, вывалил на него из корзины плоды и фрукты, которые странным ярким пятном выбивались из общей тусклой серости пейзажа, словно какая-то вставка из другого мира. Его даже самого удивил сейчас их живой и яркий вид. Он усмехнулся этой мысли: а если прожить среди этой тусклой пыли десятки лет, не станет ли вид чего угодно хоть сколько-нибудь живого приводить в ужас своею яркостью? Как обычно люди могут затрепетать перед картиной смерти, здесь скорее они могли затрепетать перед картиной жизни. Может быть, его лицо было просто слишком живым для них? Хотя все же это не объясняло глубины испуга и бегства... Потому он надвинул свою соломенную шляпу пониже на лоб, чтобы скрыть лицо, и завесил его кроме того погуще своими ставшими уже довольно длинными волосами. А после взял одну из глиняных пташек, завернутых в обрывок ткани, поднес к губам, и тогда легкий свист, и трели пения разнеслись по ветру над городом. Он стоял и играл, закрыв глаза, стараясь не замечать происходящего, да и точно не замечая, потому что преображения ветра в узких горлышках глиняных птичек неожиданно полностью увлекли его, заставив почти забыть, где он находился.
Некоторое время он стоял так и издавал сквозь свою глиняную свирель долгие странные переливчатые звуки. Никто не мешал ему. Потом, однако, он все же приоткрыл глаза и оглянулся осторожно, и тогда увидел, что со всех сторон от него расположились люди, они останавливались поодаль, они не решались приблизиться, но все, кто подходил, внимательно слушали его. Слушали, видимо, недоумевая, даже, может быть, ненавидя, но не в силах оторваться.
В них было что-то дикое и странное, в этих людях. Их одежда была убога, а их лица были уродливы, все уродливы до удивления. Он заметил нескольких детей, или, точнее, подростков, мальчишек, которые подошли ближе всех. Один был хромым, а другой горбатым, и их лица были такими, как будто они не были детьми, но их уже сморщила старость, так и не дав их чертам повзрослеть. Они производили жуткое впечатление. Но сейчас они подходили и слушали его и смотрели на него с любопытством. Да, эти дети смотрели на него с любопытством, тогда как в остальных взглядах он чувствовал только страх и подозрение.
Наконец он замолк. Он замолк и жестом показал детворе наваленные на ковер фрукты, позволяя им их брать. Они подошли, и один из них схватил алый персик, но в тот же момент собравшаяся толпа зашумела, несколько возмущенных или скорее испуганных голосов раздались, приказывая оставить, не подходить. Подойти они запрещали, а отойти не решались. Худая женщина со страшно вытянутым лицом и ввалившимися щеками выбежала вперед, схватила, с видом полного самопожертвования, одного ребенка за руку и скорее потянула за собою прочь, обратно к толпе, но отойдя, остановилась, прижимая его к себе, и по-прежнему вперив взгляд в незнакомца. Один только мальчик, несмотря на крики, один, самый младший, самый кривой, самый ненужный, подошел к нему ближе всех, ткнул пальцем, указывая на глиняную пташку и крикнул: «Дай!» Незнакомец улыбнулся и протянул ему фигурку. Тот выбросил вперед требовательную руку. Но одна старуха зашипела из толпы:
- Чего это он хочет? Что это он берет?
А другая сказала:
- Да пусть берет. Раз хочет!
И третий голос вдруг раздался:
- Пусть берет ребенок!
Но первая возразила, грубо смеясь:
- Да какой он ребенок, он уже три десятка лет такой же как есть! Как и все мы здесь, как и всё здесь, не умрет и счастливее не будет.
- Отчего же не будет? – спросил странник громко и отчетливо, отдав мальчику птичку и наблюдая, как, надувая щеки, он пытается издать звук, но раздается лишь тяжкий хрип. – Не дуй в нее, просто дыши – и сама заиграет.
Мальчик поднял на него глаза и в них был словно вопрос, словно какая-то тень детской доверчивости промелькнула в почти бессмысленном взгляде. Но эти слова, произнесенные им так ясно и так мягко, произвели резкую перемену в толпе, до сих пор как будто не воспринимавшей стоявшего перед ней человека как какую-либо реальность, но скорее как призрак. Теперь же они зашумели и закричали наперебой:
- А ты кто такой? Что ты делаешь здесь? Зачем ты пришел?
И далее с угрозой:
- Ты не должен был приходить сюда, ты не должен здесь играть музыку! Здесь не место для музыки!
И с сочувствием:
- Ты разве не знаешь, что это за место? Это проклятое место! Уходи отсюда!
И с подозрением:
- Ты не должен играть здесь и раскладывать свои плоды! Что ты хочешь от нас? Хочешь нас обмануть? У нас нет денег, у нас ничего нет, собирай все и уходи и не трогай наших детей!
Но между тем он видел, что о детях забыли, и они потихоньку подходят и таскают из кучи фрукты, он порадовался этому. А жители подступали к нему, словно завороженные, но тут же и отступали, и произносили эти свои слова, которыми хотели его изгнать или предостеречь. Они говорили, что сейчас придет стража и разберется с ним, что сейчас его все равно прогонят, и лучше бы было ему уносить ноги скорее самому.
*
И в это самое время действительно огромный и отвратительный стражник с большою дубиной появился у площади и издал громкий и грубый крик, и толпа, было окружившая странника, завизжала и принялась разбегаться – хотя и недалеко, словно сил у них не было убежать далеко. Стражник грозно подошел к незнакомцу и он спросил: кто ты такой? Отчего стоишь здесь?
- Я торговец и музыкант, я принес фрукты и глиняные свистульки – вот мой товар. Разве торговец не может прийти в ваш город?
- Аа... ты торговец, - задумчиво протянул стражник, сощуривая глаза и словно готовясь к решительной схватке. – Только что-то я тебя еще не видел. Ты пошлину платил за торговлю? Или ты торгуешь, не заплатив пошлину? – и лицо его исказилось гневом и злобой.
А тот стоял напротив него почти беспечно.
- Убирайся прочь, или тебе несдобровать! – прохрипел стражник и с дубиной наперевес двинулся к незнакомцу. Толпа замерла и кто-то ахнул, и в этом вздохе почувствовалась нотка сожаления. Вдруг показалось что все-таки им было приятно, что он пришел к ним со своими плодами, что он развлек их музыкой, которой они не слышали много лет, что он принес им что-то, чего они уже даже не надеялись никогда увидеть, что-то новое, что-то светлое, и все же они панически боялись, они не решались противостоять судьбе, и теперь стража выгонит его, вытолкает его, изобьет его, растопчет эту тень надежды. Им было жалко забредшего к ним незнакомца – зачем он зашел в этот город, но помочь ему они бы не решились ни за что, да им даже бы в голову не пришло... Но незнакомец стоял, и лица его не было видно, а светлые волосы, выглядывающие из-под полей шляпы, колыхались на ветру. Он стоял неподвижно, а потом он просто поднял голову, задрал наверх поля своей шляпы и откинул волосы. По сути, он не знал, что произойдет. Оружия у него не было, но пожалуй, этот стражник не производил впечатления хорошего бойца. Он легко увернется, выбьет у него дубину из рук и одолеет его, если понадобится вступить в схватку. Он уже примерился к возможному нападению, однако пока он просто поднял лицо и откинул волосы. И хотя он уже мог предположить, что произойдет, но все же по-прежнему произошедшее превосходило его ожидания. Ибо стражник, этот грубый верзила со злобным лицом, вдруг онемел, застыл, побелел, а потом, лишь слабо крикнув: «Эй, на помощь!» откинул свою дубину и бросился прочь, даже несмотря на то, что помощь уже успела прибыть, и еще несколько человек с дубинами подходили к площади, окружая ее. Жители кричали и разбегались, и непонятно было, чего они больше боятся, надвигающейся стражи или смотрящего на них лица незнакомца. И стражники шли на него, но кажется, они не могли идти, их было несколько и они были сильны, но они почему-то не могли приблизиться. Они не убегали, не бледнели, они грозили ему издали своим оружием и изрыгали проклятия на него и приказывали уходить, как можно скорее, немедленно уходить, убираться прочь. Кто-то что-то ронял, дети бегали, люди бегали, и царила полная суматоха, только он увидел, к своему удовлетворению, что пока суматоха царила, детвора расхватала почти все плоды. Стражники все же решились подойти, они окружили площадь, их было несколько, они надвигались на него со всех сторон, а глаза их были расширены и полны ужаса, так, словно они решились вступить в бой с потусторонним монстром. Тогда он повернулся, и, легко проскочив между них, перепрыгнув через направленное на него оружие, быстро вбежал в одну из прилегающих к площади улиц, как раз в это время издали услышав легкий свист и краем глаза увидев, как кривой мальчик, забытый всеми и все еще сосредоточенно старавшийся извлечь звук из глиняной фигурки, стоя у края площади, издал этот чистый и протяжный свист, и лицо его просияло и он вновь поднес фигурку к губам. «Вот и еще один нашелся», - подумал странник, вспомнив друга-горшечника, уверявшего, что никто не может играть на этих птичках, но в это время уже ускользнул вдоль улицы и бежал по ней, почему-то задыхаясь от смеха, а бежал не потому, что он хотел убежать, но потому просто, что ему хотелось бежать и не хотелось стоять на месте. Потом он свернул, пробрался через убогие дворы, сквозь поломанные заборы, выбежал на другую улочку и остановился, все еще смеясь, и потом пошел, почти пошатываясь от смеху, дальше, пока вдруг не почувствовал мягкого прикосновения к своему плечу, и того как медленная нежная рука заманила его в проход между домами и далее вниз по лестнице. И, спустившись вниз вслед за этим одновременно повелительным и заботливым жестом, которому он не хотел противостоять, он оказался в маленьком помещении, перед которым в широком проеме раскрывался плоский песчаный берег, а на него набегали волны.
*
Он обернулся и посмотрел на ту, что привела его сюда. Перед ним стояла женщина, немного грузная, кажется, немолодая, с округлым лицом, которое бы можно было назвать приятным, если бы не большая бородавка, уродливо выступающая у носа, но все же даже несмотря на это ее черты были настолько спокойны, что излучали какую-то благостность. Седые волосы были гладко зачесаны назад и собраны в большую шарообразную прическу. Плечи ее закрывал треугольный платок. И она смотрела на него, смотрела на него, не отрывая глаз, а в глазах ее был вовсе не ужас, но мягкая и лучистая радость. Да, она сейчас отпустила его руку и отступила на шаг и смотрела на него с восхищением.
- Сядь, – сказала она, указав на скамью у стены. – Сядь, дай же на тебя насмотреться!
Он послушался ее совета и сел, внимательно ее разглядывая.
- Благодарю тебя. И это приятно слышать после того, как все разбегались от меня как от чудовища.
- Нет, что ты, это просто от восхищения.
- Это было больше похоже на ужас.
- Возможно и ужас: они не ждали тебя увидеть!
Он развел руками в удивлении, по прежнему не сводя с нее взгляда.
- Не ждали меня увидеть? Отчего же они могли ждать меня увидеть?
- Ты явился перед ними, как призрак, и они не знают, что ты им принесешь.
- А ты знаешь?
- Нет, и я не знаю. Но я верю: что бы ты ни сделал, это будет добро.
- Это прекрасно: я прихожу в какой-то неизвестный мне город торговать фруктами и свистульками, а здесь оказывается, что кто-то меня ждет и верит. Это кажется странным.
- Но ты ведь не случайно пришел...
- Неслучайно? Зачем же я пришел?
- Чтобы спасти нас.
- Я думал, что я пришел торговать.
Она покачала головой:
- Ты ведь пришел из храма богини...
- Откуда ты знаешь?
- Не было другой дороги.
- Ну хорошо, да, я пришел из храма богини, я был вам нагадан, обещан, послан специально, и я знал зачем я иду, да я пришел, чтобы вас спасти – только не знаю еще, от чего. Но все же, откуда этот ужас при каждом взгляде, как можно было узнать, что это именно я?
- Тебя трудно не узнать.
- Почему?
- Ты мало изменился. Разве что стал, наверно, еще красивей. И да, вот волосы у тебя теперь совсем белые, и серые глаза... Но все же тебя невозможно не узнать.
- Послушай, я никогда не видел никого из вас, я никогда здесь не был. И у меня всегда были серые глаза. Как вы можете меня узнать или не узнать?
Она подошла к нему и пододвинула скамью и села перед ним, глядя на него задумчиво, и молчала некоторое время. Потом спросила вдруг:
- Сколько тебе лет?
- Не знаю, разве здесь это важно?
- А ты раньше жил на Земле?... В том мире, да?
- Конечно, где же мне было еще жить?
- Ну я... я не жила, я здесь родилась.
- Надо же! Такое бывает? Хотя... Я видел одно племя, там дети рождались часто, и все же до сих пор это кажется странным.
- Я здесь родилась, я дочка одной из жриц богини, простой девушки, она прижилась в храме. Но у нее был любовник в городе, пастух, а меня она прятала там, на холме. Богиня была к ней милостива и сердобольна. Пока это все не случилось, пока старая ведьма не решилась вступить с ней в борьбу. Мать думала, что мне в городе будет безопасней и унесла сюда, но их здесь убили, и ее, и отца, я видела их окровавленные тела. Но может они были еще живы, их унесли в башню... Я не знаю, как мне удалось спастись. Просто не заметили. Я была совсем маленькой. Это было примерно четыре десятилетия тому назад. Может чуть больше, я тоже лет не считала. Столько я здесь и живу. А царевича я видела один раз живым, издали, и плохо помню. У него были длинные черные волосы и огненный карий взгляд. А потом уже только его мертвое тело, разбившееся о камни. Тогда его все видели. И тогда я его и запомнила. Я в жизни не видела лица красивее... До сегодняшнего дня.
- Это все очень интересно и печально, но все-таки при чем здесь я?
- Так сколько же ты прожил в том мире?
- Чуть больше тридцати лет.
- А здесь?
- Не знаю, я не помню, я плохо помню вообще, к несчастью, что со мной за последние годы было. Мне было не сладко.
- Понимаю...
- Лет пять или десять... Я не знаю, сколько это все продолжалось.
Женщина вздохнула и продолжила рассказ.
- Старая ведьма всегда верила, что ее сын вернется. Даже тогда, когда что-то случилось, чего она не ожидала. Она почему-то думала, что он родится от нее вновь. Она призывала какого-то бога или какого-то монстра – но он не явился к ней. Она бешенствовала, безумствовала, кромсала и резала, она хотела сжечь холм, где стоял храм, но ветер унес огонь и он опалил только все земли вокруг. Это был страшный пожар... Все сгорело. Она же жаждала любовников, но они не утоляли ее жажды. Она убивала их, а сама становилась все ужаснее, казалось, она распадается на части. Наверно она была очень старой, очень древней... И тогда она приказала собирать всех красивых девушек, всех, кто был в городе, кого могли найти, кого могли купить где-то далеко, и всех приводили к ней. И еще много золота. Здесь были рудники – с золотом, с серебром, богатые рудники, она истощила их полностью. Все это золото, все эти девушки – все сгинуло. Говорят, она сварила из этого страшное зелье, искупалась в нем, или выпила его – не знаю. Но в один день она вышла из замка молодая и гордая, она проехала по городу на колеснице, она улыбалась победно, она даже никого не тронула больше, никого не убила, и она покинула город. Ее не было несколько лет. Несколько лет, когда все дрожали и не знали, что делать. Почему-то мы были уверены, что она вернется. И она вернулась. Еще ужаснее, чем была когда-то прежде. Но она вернулась с уверенностью, с твердой верой, что вскоре встретит своего сына. Своего единственного возлюбленного, которого сама же и погубила. Она велела собрать в городе весь металл и отлить из него большую звезду. Она сказала, что водрузит ее на вершине башни в тот день, когда ее сын вернется. И она водрузила эту звезду на башне. А наутро разразилась гроза и башня сгорела дотла. И звезда сгорела. И больше ее никто не видел. Мы решили, что она умерла. Что ее убило молнией.
- Отвратительная история... Однако когда это было?
- Что именно?
- Гроза и молния.
- Несколько месяцев прошло.
- И что же вы делали все эти несколько месяцев?
- Ничего... Не могли опомниться. И страшились.
- Чего?
- Никто не знал, почему появилась звезда. Но все ожидали, что что-то может произойти. Однако не знали, что. Она встретила своего сына и умерла. Или ей почудилось, что она встретила своего сына, и умерла? Или они умерли оба? Мы не знали, что произошло. Мы страшились за него. И никто его не видел.
- Никто не видел? Ясно. А когда она уезжала из города на колеснице? Когда это было?
- Несколько лет назад. Много лет назад.
- Куда она уезжала?
- Она не сказала.
- И вернулась еще ужасней, чем прежде?
- О, она как темная туча пролетела по городу, заслоняя все и все словно бы покрывалось пеплом, все, чего она касалась.
- Ее не было долго?
- Тоже несколько лет.
- Что вы делали, пока ее не было?
- Ничего. Здесь орудовали разбойники и нам было не до покоя. Это место было проклято, ничто не могло бы его спасти.
- Но ты думаешь, я его спасу?
- О да.
- И ты думаешь, что я – тот самый царевич, который разбился о камни? Сын вашей ведьмы?
- Я не знаю. Но все жители узнали тебя, ты же видел как они немели от узнавания.
- Они все видели его?
- Да, с тех пор здесь никто не родился. Только умирали, убегали, исчезали, но никто не появлялся новый. Земля не приносит нам новых людей, в том мире никто не живет в этом месте. Все, кто здесь есть – все живут здесь с тех самых пор.
- Даже дети?
- Даже дети, увы.
- Кто-то сказал на площади, что они таковы уже двадцать лет.
- И двадцать, и сорок... Никто не меняется, разве что становятся уродливей.
- Да уж, уродства здесь не занимать. У тебя первое человеческое лицо из всех, что я здесь увидел. Но ты выглядишь на свой возраст, почему ты смогла повзрослеть?
- Не знаю. Может быть потому, что я дочь жрицы.
- Хорошо. Я понял тебя. Но есть одна странность, не знаю, что ты на это скажешь...
- Какая?
- В один странный день, я не знаю, как это случилось, но меня, кажется, убили. Это было с полгода назад. Несколько месяцев точно. Я очнулся с новым телом. Признаться, я не знал, как оно выглядит. Я не успел узнать, потому что меня связали и отвезли в какой-то город. Стражники осмотрели меня внимательно и заплатили разбойникам за меня. Там был старик, он меня умыл и одел, и даже пытался накормить. Потом меня отвели куда-то. Мне замотали голову, так что я не знаю, куда меня отвели. Там было много беснующихся людей и мне навстречу вышло какое-то женоподобное чудовище. Кажется, я не очень приветственно к нему отнесся, меня отвели высоко наверх и бросили в колодец. Стены были замазаны чем-то, выровнены поверх камней, но я нашел железный обломок, проделал щели, вскарабкался до окна и прыгнул вниз. Волны вынесли меня на берег и через лес я дошел до холма, где обнаружил храм богини. Я понятия не имел, что он там был. Я прочитал там, однако, одну рукопись, из которой узнал про вашу ведьму, и башню и царевича и про то, как он рыгнул вниз из башни, и про проклятие. И даже смог выяснить, что похоже именно мне назначено это проклятие разрушить. Да, все так. Но, есть одна странность. В тот день, когда меня привели в город, о, я был наг и печален. Но ни стража, ни старик не ужасались, глядя на мое лицо. Ни следа узнавания. Когда я пришел сегодня, я первым делом зашел к этому старику. Он бойко рассказывал мне про грозу и про ведьму и даже про того пленника. А потом я поднял голову – и он убежал в ужасе. Да, он узнал меня теперь. Но почему он не узнал меня тогда? Ты можешь мне это объяснить?
Она покачала головой. Нет, она не могла.
- Так вот. Я готов признать, что у меня есть какое-то предназначение для вашего города, что я избран... О боги, мне не привыкать быть избранным! Но, милая женщина, я не ваш погибший царевич, я не сын вашей ведьмы, я не имею к ней никакого отношения и ни за что не хотел бы его иметь. Я совершенно другой человек, хотя и готовый кое-что для вас сделать. Ради богини, которая помогла мне, которая спасла меня и подарила мне радость, а не ради вас. Это дурное наваждение, вы просто долго ждали. Вы хотели увидеть этого своего красавца, вы хотели, чтобы он не умер. Но он умер. И я – не он. Я бы хотел, чтобы все знали, что я – не он. Я не был любовником своей матери и не соблазнял жриц богини. Эта история не про меня. Гроза разразилась ради меня – я даже это готов признать. А молния убила ведьму потому, что богиня сняла проклятие. Она уничтожила ее, потому что ведьма была безумна и заразила всех своим безумием. Вы долго ждали и теперь принимаете меня за того, кем я не являюсь. Но хорошо, однако, эта сегодняшняя паника может быть нам на руку. По крайней мере стража не схватила меня.
- Да, они боялись.
- Ну вот и хорошо. Безумие иногда тоже бывает полезным. И все же тебе нужно оставить мысль о том, что это мог бы быть я.
- Хорошо, мой милый. Я готова оставить эту мысль. Ты другой человек.
- Да, это так.
- Только покажу все же тебе одну вещь...
Она отошла в самый угол комнатки, заставленной хламом, завешанной тряпицами, забралась куда-то под них и что-то искала на полу. Кажется, она даже приподняла доску пола и глубоко под нее засунула руку, и после извлекла что-то маленькое, завернутое в обрывок ткани. Развернула ткань и протянула ему маленькую золотую монету.
Он взял ее в руки и покрутил.
- Что это?
- Это старая монета. Я сохранила ее еще с тех пор. Это тогда еще отчеканили... После уже их не было, золотая же. А я спрятала, никто не нашел.
- Кто на ней изображен?
- Это царевич.
- Ах вот он, ваш царевич...
Он вгляделся. На монете, сильно потертой, было видно лицо, удлиненное, обрамленное волнистыми волосами, мягко закинутыми назад, с заостренным носом, молодое, тонкое, слегка женоподобное, скорее азиатское.
- Ну вот, - улыбнулся он умиротворенно. – Взгляни. Ничего общего со мной. Хотя красивый, да, очень красивый, не могу не признать. Мне до него далеко.
Она тоже улыбнулась, хотя и немного грустно, взглянула на монету еще раз и кивнула в ответ. На время установилось молчание. Только волны бились вдали о берег, пара старых совершенно прогнивших лодок лежала на песке днищами вверх, вдалеке несколько человек бродило по колено в воде по отмени, они что-то делали, раздавались их невнятные крики. Жизнь каким-то образом шла своим чередом и теперь ей надо было лишь придать немного красок и смысла, заставить идти бодрее...
Он покрутил в пальцах маленький золотой диск, перевернул его. Там были какие-то буквы, но совсем стертые, их было почти не разобрать. К тому же здесь, в комнате, за досками и занавесями, было довольно темно.
- Что здесь написано? – спросил он.
- Написано? Как на монетах пишут всегда... Название города и имя.
- Имя этого царевича? И как же его звали? – он встал и почему-то подошел ближе к окну, скорее, чтобы посмотреть на рыбаков вдали и подумать, как им помочь, чем чтобы прочитать надписи на монете.
Но в этот момент она сказала нечто, она сказала нечто, что едва не заставило его упасть на землю, нечто, что прозвучало как гром. А она сказала это просто и с легким вздохом.
- Его звали Сариэ.
Но он не упал, он даже не выронил монету из пальцев, он прислонился к косяку двери и некоторое время пытался просто глубоко дышать. Потом наконец уже почти спокойно переспросил:
- Как ты сказала? Повтори, пожалуйста, еще раз, я не услышал.
- Его звали Сариэ.
Так... Он сказал это вчера, он сказал это вчера горшечнику, и горшечник ушел. Она не могла знать. Откуда она могла знать? Но... в руках его была монета. Старая монета, он теперь поднял ее, поднес к свету, падающему в проем, и внимательно вгляделся. Да, теперь он мог разобрать буквы, греческие буквы, они ведь использовали греческие буквы. Название города было почти стерто, но рядом, он прочел это, да, это совершенно не греческое имя, оно было здесь, на монете он прочел это имя – Сариэ.
Он вновь сел на скамью и поднес руку ко лбу. В этом был какой-то обман, явно был какой-то обман, но он уже не мог скрыть своего замешательства. Она же смотрела на него с совершенно искренним и простодушным непониманием.
- Что удивляет тебя?
- Я полагал, что этого имени не существует.
- Почему?
- Одно горное племя так называло меня – просто потому, что они не могли выговорить мое настоящее имя. Оно было для них слишком длинным.
- Что за племя?
- Горный народец, тот самый, где тоже рождались дети.
- Гульдреми?
Он взглянул на нее пораженно.
- Да. Ты знаешь о них?
Она кивнула.
- Они жили здесь. Они жили здесь очень давно. Они проходили и остановились. Здесь было благословенное место, говорят, большой красивый город, здесь земля плодоносила, здесь рождались дети, здесь много народу было... Они жили здесь еще и тогда, когда царевич был здесь. А потом они ушли. Они снялись с места и ушли. И их никто не смог остановить. Они просто исчезли, ушли в горы... Их никто не нашел и не вернул. Ты встретил их?
- Да.
- Простые хорошие люди.
- Да...
- Мой отец был одним из них.
- Да?
- Может поэтому я родилась и повзрослела...
- Наверно да...
- Когда его убили, они ушли.
- Я понимаю, да...
- И они назвали тебя Сариэ?
- Да.
- Наверное в память о царевиче. Или ты напомнил им его.
- Возможно напомнил. Долго они хранят память...
- Какое же у тебя на самом деле имя?
Он поднял глаза. И вдруг одновременно две слезы быстро скатились по его щекам. Но он резко встал, откинул волосы со лба и произнес:
- Да теперь уже не важно. Оно... слишком длинное.
Повернувшись, он отдал ей монету.
- Возьми, - сказал он. – Я насмотрелся. Идем теперь, посмотрим, что делают эти люди в воде.