Глава 4. Башня
Он обернулся с улыбкой, потом вновь посмотрел вперед, в небо, и, оттолкнувшись от края окна, прыгнул вниз.
*
Пробуждение жизни. Эпизод 2
*
Они домчались до города немного спустя после полудня, остановились у самого его края, не въезжая в его пустые улицы, по которым бродила пыль и сор, подъехали к лачуге, притулившейся возле низких стен, но почти скрытой зарослями и стукнули условным образом пару раз. На пороге показался мрачный человек с кривым и покрытым рытвинами лицом, верно, это был один из местных стражей. Хотя он отдыхал сейчас от своей службы, в руке его был нож, а в другой дубина. Не слишком он доверял прохожим.
- Что привезли?
- Привезли кое-что! – ответили разбойники, сбрасывая добычу на землю, и едва упавший в пыль человек попытался подняться, они сами резким движением приподняли его и сняли повязку с его головы, подержали так, а потом вновь бросили лицом вперед. Тот вновь издал гулкий и отчаянный стон и замер.
- Сколько дашь?
Стражник ушел в дом, вернулся с помощником и мешочком в руке. Разбойник, взявший мешочек, воскликнул недоуменно:
- Эй, мало! Тебе больше за него дадут!
- Ничего мне за него не дадут, хорошо если кожу не сдерут. А вам могут еще – смотри-ка, открываются ворота, новая стража идет, а в башне сегодня с утра не спокойно. Так что убирайтесь подобру-поздорову пока живы.
Разбойники переглянулись и сочли за лучшее последовать его совету. Все же они получили довольно денег за столь нежданно свалившееся на них счастье.
Стражники, оставшись одни, окликнули кого-то еще, дряхлый старик выполз из щели.
- Займись им, приведи в порядок, скоро поведем его в город.
Старик замигал подслеповатыми глазами и засуетился вокруг. Пленника подняли с земли, завели во двор за угол хижины, надели на шею цепь, а руки развязали. Старик обвязал повязку вокруг его бедер и стер пыль с его тела. Тот стоял, не сопротивляясь, опустив голову. Потом ему наконец позволили сесть или, точнее, заставили сесть. И он сидел на ступенях, не шевелясь. Старик подошел к нему, протянул плошку с водой и спросил, хочет ли он пить? Пленник поднял голову и посмотрел на него, взял плошку в руки и хотел сделать глоток, но вода не хотела идти в его горло, хотя жажда мучила. Через силу он заставил себя отпить немного и отдал плошку, и теперь только с удивлением осматривал свои руки и свои ноги и свое тело без единого шрама, он провел рукою по лицу, и оно было чистым и ровным, без следов ожогов и побоев, Ларес убила его, извела его до последнего ничтожества, истерла в порошок, и теперь вернула его обратно, для чего? На шее его была цепь. Неужели для того, чтобы повторить все сначала?
Все это казалось повторяющимся кошмарным сном. На какой-то момент он и правда подумал, что спит. А может быть он действительно спал? Ему хотелось выть и сопротивляться, но сопротивляться не было смысла, или же просто не было сил. Он не знал, где он, и по-прежнему не хотел об этом спросить – ни старика, с сочувствием глядящего на него, ни мрачных уродливых стражей. Зачем они держат его здесь и куда собираются вести? И почему их взгляды, направленные куда-то поверх хижин, временами наполняются ужасом?
Погодя пришли еще стражи, человек пять или шесть, приземистые и покалеченные, один отвратительнее другого, но все же коренастые и сильные. Ему вновь закрыли голову тканью и потянули за цепь. Пленник не хотел идти, он запинался и спотыкался при ходьбе, но наконец они вынудили его идти быстро. Он шел и не знал куда, но сейчас он впервые думал – как ему освободиться? Пока, однако, это казалось совершенно невозможным.
Наконец, они, вероятно, дошли: очень скрипучие двери открылись перед ними и какие-то уже другие руки подхватили его, введя с солнцепека в холод сырого помещения. Повязку сняли с его головы, и он увидел вокруг себя каменный просторный холл, поддерживаемый в центре толстой колонной. Стены были покрыты истершейся росписью, возле них валялись старые, изодранные, но расшитые обильно ткани, а одна висела впереди, загораживая часть помещения. Его остановили и надолго оставили так стоять посередине зала, придерживая за цепь. Чего они ждали, было неясно, и оттого ожидание казалось невыносимым. Он хотел вырваться и бежать, но десяток стражей стоял вокруг и все не спускали с него глаз. Но он все же уже готов был вырваться и бежать, по крайней мере убить пару из них... Но в это время ткань впереди шевельнулась и слегка раздвинулась. Едва-едва – невозможно было догадаться, что за ней, но кажется, кто-то выглянул оттуда, сверкнул чей-то глаз. Вдруг громкий истошный оглушительный вопль раздался, пронзив все помещение насквозь. Громкий женский вопль, то ли отчаянный, то ли, напротив, торжествующий. Он был настолько яростным и оглушительным, что пленник отвернулся и поднял руку к лицу, словно желая от него отгородиться. Следом еще какие-то выкрики, еще какие-то непонятные слова раздались, целые потоки непонятных слов. Его схватили, подвели к колонне, ударили о нее спиной и затылком, почти что бросили к колонне, и обкрутили что есть сил вокруг во много оборотов железной тонкой, но прочной цепью. Он вновь остался стоять, совершенно обездвиженный и обескураженный этим странным обращением. Он едва мог дышать, а железо впивалось в его тело. Зачем они делают это? Кто кричал за завесой и почему этот крик показался ему столь отвратительным и жутким? Какой еще непредсказуемый ужас откроется перед ним, связанным и неподвижным, распластанным по широкому боку колонны, когда эта завеса распахнется. Он мог пошевелить лишь головою, руки его прочно были прижаты железом к стене. Он попытался откинуть волосы со лба, но и это оказалось слишком сложным, они упали обратно. И вдруг словно от этой последней неудачи, лицо его исказилось страданием, а из глаз невольно и неудержимо хлынули слезы. Он кусал губы чтобы остановить их – но не мог. И кто бы сейчас ни наблюдал за ним из укрытия – он не мог не злорадствовать при виде его горя, страдания и позора. И все же слезы его успели ослабить свой поток и высохнуть, застыв солеными кристаллами на щеках, покуда завеса отворилась. Прежде этого в залу вошло множество людей, бряцающих в бубны, украшенных лентами и ветвями, они все были уродливы и странны, но они хохотали и издавали много шума, они начинали какую-то пляску, и они начинали ее вокруг него, вокруг колонны, возле которой он стоял, прикованный. Ему становилось жутко и гадко от этих криков. Что за оргию они хотели произвести здесь? Что за оргию, центром которой он должен был стать? Какую чудовищную жертву они собирались здесь при помощи него совершить? Но наконец что-то звякнуло, цепи ослабились и упали. Он стоял теперь, удерживаемый вновь лишь за кольцо на шее. И в этот момент завеса распахнулась и огромное разбухшее, непомерно высокое существо двинулось к нему, раскачиваясь в такт музыке. Это была женщина, одетая в роскошные, расшитые золотом и покрытые камнями, но совершенно непристойные одежды, вовсе не прикрывающие ее тела, но напротив, выпячивающие ее страшные гигантские и обвислые груди вперед, с руками, стянутыми браслетами, и шеей, покрытой ожерельями. Одутловатая, дряблая, отвратительнейшая из возможных женщин, едва похожая на человеческое существо. Она выглядела как кошмар, точно как ночной непрекращающийся кошмар, но что было самым кошмарным в ее облике, что заставило его отпрянуть и закричать – он смотрел на ее черты и они казались ему знакомыми, он смотрел на ее черты и с диким ужасом узнавал в них изуродованные, расплывшиеся, искаженные, почти забытые, но некогда дорогие ему черты – и он не мог понять как он может видеть их здесь, ибо это были черты женщины, которую он не видел уже много лет и которую ни за что не хотел видеть здесь – его матери! Он закричал, загораживаясь от нее – это был кошмар, точно это был кошмар, он не мог очнуться от чудовищного поглощающего его сна. Зачем он видел такой сон? А она шла к нему, шла, покачиваясь при ходьбе, и вдруг губы ее исказила жуткая уродливая улыбка, и в этот момент ее лицо, наполненное похотью и развратом, утратило всякое сходство с матерью. Нет, это был страшный монстр, принявший обличие матери на пару мгновений, чтобы завладеть им, чтобы ужас сковал его и лишил способности к сопротивленью! А она все шла к нему, и наконец он, отступив на шаг, со всею силой выбросил руки перед собою, чтобы остановить ее. Но даже приготовившись и размахнувшись, он не ожидал от себя такой силы удара. Монструозная женщина отлетела с воем, отлетела до самой стены, сбивая своей гигантскою тушей светильники. Поднялся крик, страшный шум, полный переполох. Он рванулся, рванулся и побежал прочь, он оттолкнул одного и другого стража, пытавшегося остановить его, он выдрал цепь из удерживающих ее чьих-то сильных рук, он бежал, прорываясь сквозь толпу, нагоняемый воплями отброшенного им монстра. Но все же толпа навалилась на него и придавила его к земле, так что он не мог дышать, и била его, пока он почти не перестал чувствовать удары.
*
Он очнулся только тогда, когда его подняли, надели грубый балахон из толстой мешковины, и потащили куда-то наверх по бесконечным ступенькам. Его тащили очень долго, потом отворилась какая-то дверка, с его шеи сняли цепь и, подведя к краю колодца, осторожно и тихо сбросили его вниз. Пролетев довольно большое расстояние, он упал на солому и, едва сумев опомниться от падения, осмотрелся вокруг. Колодец был узкий и глубокий, только сверху была та дверка, которую только что заперли за ним, а с другой стороны, почти напротив нее – маленькое окно, прорезь в стене, но, пожалуй, достаточная для того, чтобы в нее можно было пролезть человеку. Некоторое время он смотрел вверх. Потом подошел к стене и потрогал ее рукой. Она была гладкой, совершенно гладкой. Не было никакой надежды добраться до верха. Он опустился на солому и тихо застонал, обхватив голову руками. Он долго сидел так и с ужасом перебирал события прошедшего дня, из которых каждое следующее казалось ему ужаснее предыдущего. Что за монстр с чертами матери преследовал его? И он до сих пор находился в его власти. Во власти, с которой ему невыносимо, невозможно было столкнуться. Перед которой мучения, которым его подверг Елихо, казались уже почти не имеющими значения. Этот монстр вернется – и тогда он полностью и абсолютно погибнет. Нет, он должен был найти выход, во что бы то ни стало. Он не знал где он находится и куда ведет это оконце, но почему-то верил, что в нем его единственная надежда на спасение. Он вновь поднял голову и посмотрел вверх. Но за это время свет чуть изменился. Прежде было совсем темно, а теперь словно сероватый туман пробирался через это окошко. И в этой серой дымке он разглядел стену лучше. Она была сложена из крупных камней, а сверху ровно замазана не слишком хорошей и уже старой, растрескавшейся штукатуркой, или еще каким-то составом, сквозь который хорошо проглядывали щели между камнями. Он постукал по такой щели и небольшой кусок штукатурки вывалился на землю. Он подцепил ее ногтем, она поддавалась плохо, но все же она поддавалась. Однако руками ее невозможно было выщербить, и солома ломалась, но если бы только был нож, или какой-то железный предмет – эта задача не составляла бы труда. А сделав прорези между камней, он бы мог легко подняться к окну. Только ножа не было и никакого железного предмета. Но может быть он найдет что-то... чудом. Он стал копаться в соломе, шарить в ней руками, выискивая хотя бы длинный камешек – и вдруг при очередном движении что-то звякнуло в углу. Звякнул металл! Он бросился к тому месту и нащупал рукою железный обломок – словно бы обломок бронзового украшения в две ладони величиной и со старыми следами позолоты. Его заостренные концы были ровно тем, что нужно, – лучше, чем что-либо. Они легко выскребали песчаный состав из щелей, и в образовавшееся пространство он спокойно мог поставить кончики пальцев ног. Он не знал, зачем и надолго ли его бросили в этот колодец, но он страшился, что за ним придут раньше, чем он достигнет цели, и спешил, взбираясь по уже проделанным щелям, держа спасительный обломок в зубах, задыхаясь, раздирая пальцы в кровь, прорезывая еще и еще щель между камней и вновь прыгая вниз, когда не доставало сил держаться. Наконец, его руки уже касались края окна. Едва отдышавшись, он подтянулся, сел на парапет и посмотрел за стену. Там где-то далеко-далеко с глухим шумом билось о камни море, расстилавшееся до самого горизонта. Легкий ветер долетал оттуда и шевелил его волосы. Над волнами, золотя их дымчатую глубину, медленно вставало солнце. Несколько верениц серо-золотых облаков тянулись по темному мареву вдаль. Он смотрел на открывшийся вид и его наполняло от этого созерцание неожиданное неимоверное счастье. Счастье свободы, которою дышало это пространство, словно счастье полета, дарованное лишь птицам. В руке он по-прежнему сжимал заостренный обломок. Он был таким спасительным для него, что казалось, от легкого мерцания его полустертых золотых прожилок, веяло дружеским теплом. Он хотел бы взять его с собою – туда, в сияющую даль, вместе покинуть эту башню, как будто бы они были оба равно чуждыми ей. Он воткнул его словно брошь в мешковину своей одежды. И все еще продолжал смотреть на поднимающийся рассвет. Он не хотел бы разбиться о камни, он хотел бы погрузиться в эту медленно светлеющую пучину и утонуть в ней. За стеною, кажется, послышались шаги. Он обернулся с улыбкой, потом вновь посмотрел вперед, в небо, и, оттолкнувшись от края окна, прыгнул вниз.