Очерки истории Ларес

...И царица понесла в ту ночь ребенка. И родился сын. И всем объявила она, что это сын бога.

*

Но долго еще костлявая тень на обугленных крыльях носилась над океаном, мечась и корчась, и роняя в соленую воду свое семя, покуда наконец не низверглась в волны. Волны с шипением поглотили ее и скрыли навеки – страшный призрак пустоты, вздымающийся из глубин над миром.

На берег из темной пещеры вышла древняя старуха, спрятавшаяся в разломе земли и пережившая крушение мира. Она вышла, чтобы омыть в волнах свое сморщенное тело, и в это время волна захлестнула ее и обволокла упавшим в воду семенем, захлестнула – и откатила назад. Из чрева старухи вышла дева, красивая лицом и жестокая сердцем, растерзала живот своей матери, и разорвала ее грудь, и напилась ее кровью, чтобы восстать и окрепнуть. И тогда отправилась бродить по земле, убивая и поглощая, сплетая сети своего коварства и чиня раздоры среди людей.

Отхлынувшая же волна отнесла семя в океан и его поглотила огромная рыба. Из чрева рыбы вышел дракон, и, блестя золотою чешуею, сверкая огненным глазом, вознесся в небо и полетел под облаками, отражая солнце острыми иглами своих крыльев, то взмывая выше горных вершин, то спускаясь к земле и опаляя ее огнем своего дыхания, сжигая города и губя посевы.

Таковы были два жутких отпрыска духа-разрушителя.

Дева воздела руки свои к небу, сотворила таинственные молитвы и призвала к себе брата своего дракона. Он спустился к ней с неба, весь в сиянии золота, и понесла она от него сына. Сын родился и возмужал, и куда бы ни приходили они, там учреждал он свое жестокое правление. Он правил вместе с матерью своею, убивая и разоряя, покуда люди не застенали и не возмутились, не взяли оружие в руки и не убили мучителей своих, не разорвали их на мелкие части. Везде же, где упали куски их растерзанных тел, там выросли ядовитые растения, и где кровь их пролилась, там расползлись шипящие змеи. Но мятежные души их, огненные и жуткие, взлетели над землею и устремились сквозь зеркала пространства на Ларес, просочились сквозь струны времени, и обрели там новые тела. Огонь, спаливший их прародителя, стал в них страстью, рвущейся из груди, а черная пустота раздора, которую он нес с собой, уничтожала все, к чему бы ни прикоснулись. Страсть к разрушению толкала их от преступления к преступлению, от обмана к обману, от грабежа к грабежу, от убийства к убийству, не давая осесть ни на какой земле, но любую приводя к упадку. Разорив же землю, на которой воцарились, уходили они в другую, избегая кары и оставляя жителей ее в слезах собирать останки разрушенного покоя.

Но и иная страсть обуревала безумную мать – страсть к собственному чаду. Она соединялась с ним как с супругом, однако от союза их рождались лишь скорпионы и ящеры, и хищные птицы с длинными шеями, разлетающиеся по лесам. Однако мать не старела и была все такой же жестокою и красивой, как в тот миг, когда вышла на свет из кровавой раны, сын же ее старел и дряхлел, и возгорался ненавистью к матери, и слабеющею рукою желал убить ее, он желал покинуть ее, но заметив его стремление, она сама убила его, уничтожила своею рукою, насытилась его останками, и вновь совершив таинственные молитвы, воззвала к своему крылатому брату, и брат услышал ее призыв и, расправив крылья, взмыл и проник сквозь гибкие лабиринты пространства в иной мир, и прильнул к ее чреву и соединился с ней, а после, золотою грудью пробив зеркала, вновь покинул Ларес, ибо только ему изо всех земных существ было дано преодолевать в обе стороны таинственную границу, соединяя своим полетом два мира. Так, подобно некому челноку в ткацком станке, он сновал сквозь пространство, словно пытаясь залатать и стереть острую как нож границу, убившую его отца и разделившую два мира – два мира, эту незажившую рану, наследие его разрушительной силы.

Так он сновал много раз, ибо множество раз повторялось одно и то же: мать рождала сына, но когда, пресыщенный страстью к убийству и беспрерывной оргией, утоленный кровью и разорением до отвращения, он дряхлел и обращался против матери, она вновь пожирала его и вновь рождала и вновь пылала к нему с прежней силой. Только с каждым разом отпрыск ее становился все слабее, все немощнее и все уродливей, все более короткой была его жизнь и все большую ненависть рождал он в тех, кто его встречал. Над нею же время было словно бы не властно, как и над драконом, спутывающим своими крыльями струны времени, с чешуею, покрытой их искристым свечением.

Чудовищная ведьма, выходящая из глубины лесной чащи, соблазнительная дева, завлекающая в сеть обмана, прокрадывающаяся в сердца и изнутри разгрызающая их как змея, вот кем была она, вот кем являлась к людям, переходя из одного края в другой, неузнанная, неустрашимая.

*

Однажды она пришла в цветущий город, в богатый город на берегу моря. Далекого-далекого моря, далекий от всех городов мира. Море ласково билось о берег, сады цвели и благоухали, улицы были полны людей в пестрых одеждах и с веселыми лицами, корабли сновали среди волн и песни неслись вместе с легким ветром. Город был полон счастьем, и со многих концов земли тянулись к нему странники, влекомые загадочными рассказами об этом райском месте, чтобы вкусить его сказочного гостеприимства.

Город вытянулся у моря, а в глубине, за городом, был холм, окруженный лесами, и на холме стоял храм, скрытый от мира самою дальностью этого места, хранящий в себе многие тайны мира, и все же привечающий всех, готовых сюда прийти.

Храм построили горожане, а странники из далеких мест приносили сюда свои дары и молитвы. Храм же был посвящен чудесной богине, хранительнице жизни и смерти, повелительнице двух миров, прекрасной Фаэре.

Жители города построили храм, но столь ревностно почитали богиню, что она не чужда была этому месту и к нему благосклонна. Так казалось иногда, что сама она царит на этом холме, что сама она наполняет этот храм своим сиянием.

И вот в этот-то город и пришла ведьма, красивая лицом, но с непроглядною, сморщенною от злобы душою. Это было то самое время, когда, насытившись в очередной раз в лесной глуши, в темной берлоге, плотью от плоти своей, напившись кровью своего убитого сына, кровью, которая уже была горькой на вкус, и плотью, которая распадалась и гнила в ее руках, уже почти что уставшая, почти что отчаявшаяся в своей страсти, уже почти возненавидевшая ее и почти утратившая свои силы, потому что ей почти уже нечем больше было их поддержать, одинокая и злобная она вышла из тьмы леса. Она вышла и увидела холм и, увидев, подошла к храму и остановилась перед ним.

И это также было то самое время, когда некий художник, прибывший издалека, прибывший к храму, влекомый почтеньем к богине, желая принести свой дар, создал в храме ее золотое изваяние, потому что до сих пор здесь не было изображения богини, но лишь священное место, в котором она царила. И вот художник прибыл, чтобы изобразить ее. Он долго коленопреклоненно стоял в мягком полумраке, среди возносящихся вверх каменных стен. Он долго вдыхал запах окружающих его садов, он долго внимал пению птиц в ветвях и свету звезд в ночи. Он всеми силами пытался проникнуть в тайну красоты богини, и всей душою пытался почувствовать ее незримое присутствие. И вот когда-то ему показалось, что свет дрогнул в сумраке храма и он увидел на долю мгновения восхитительное лицо. Ему показалось, что богиня была к нему благосклонна, и он создал ее покрытое золотом изваяние, гордо восседающее на троне и увенчанное лучистой короной, словно бы символизирующей свет ее красоты. Работа была уже почти завершена, и вдруг тонкий луч пронзил пространство и упал на каменное лицо, лицо, которое мастер все еще пытался довести до совершенства, тонкий луч упал и нечто ему открылось, нечто показалось, нечто немыслимое. Так что когда позолота была нанесена и лицо засияло, то не было ничего, прекраснее этого лица, словно сама богиня просвечивала сквозь холодную твердь золоченого камня. Мастер отступил на шаг, потрясенный, не смея представить, смог ли сам он создать это тонкое чудо, или божественная рука благословила его резец. Пораженный, он опустился перед нею ниц и замер.

И в тот самый момент подошла к храму ведьма и заглянула в широкий проем дверей, а тонкий луч света все еще падал на прекрасный лик каменной богини и дивное сияние наполняло темнеющий воздух.

Ведьма замерла, пораженная этим светом, замерла, и после весь огонь ее страсти вспыхнул с новой силой. Не отводя словно бы прикованного к каменному лицу взгляда, она бросилась оземь и воздела руки и воззвала вновь, сотворяя свои страшные молитвы, к своему брату – чтобы еще раз явился и еще раз подарил ей дитя ее плоти. И столь мощен был ее призыв, как огненный вихрь проносящийся сквозь миры, что дракон воспарил немедля, словно бы одержимый чудовищным влечением, бросился золотой чешуею на хрупкие зеркала границы и низвергся из зияющей высоты к сестре своей и вошел в нее в порыве затопляющей страсти, едва не разодрав ее на части, оставив едва живою, почти бездыханной. Но когда, оторвавшись от ее распростертого тела он поднял свою огнедышащую пасть и свой алый глаз, то в проеме, ведущем в храм он увидел человеческую фигуру. Это мастер, создавший изваяние, едва очнувшийся от своего восхищенного созерцания, стоял, оцепенев от ужаса при виде происходящего у порога. Дракон разинул пасть, изверг перед собою целый сноп огня, обратив тело бедного скульптора в пепел, и опалил сияющие черты прекрасной статуи, так что ничего в них будто бы не изменилось, но только этот призрачный свет, это запредельное мерцание исчезло с них, оставив после себя лишь смутную тайну. А вслед за этим огнем он сам взлетел и ринулся назад сквозь границу пространства, выдувая перед собою силою своего полета смятенный дух мастера прочь из этого мира, обратно на землю, а вместе с ним и мечту его, отлетевшую от него, отделившуюся от него, мечту его, погубившую его, мечту его взгляда о божественной красоте. Потерянная, она взлетела как облачко, как горстка еле видимой пыли, и теперь летела низко над землею. И везде, где она пролетала, во всех тех краях, родились красивые дети. Долго-долго летала она, долго-долго носилась над землею, не находя себе места. Пока однажды не опустилась и не осела на поверхности водоема, из которого вода стекала тонким ручейком по искусно выстроенным раковинам в звенящий фонтанчик. Служанка набрала воды в кувшин и отнесла к своей госпоже. Госпожа же умыла водою лицо перед сном, и в ту ночь понесла от супруга своего дитя, а когда дитя родилось, родители не могли нарадоваться на красу девочки, и чем более девочка взрослела, тем вернее можно было сказать, что нет женщины, краше ее, во всем мире.

*

Дракон же, пробив толщу пространства и прорвавшись обратно в свою земную юдоль, все еще не успокоившись от нахлынувшего на него порыва, носился по небу, носился как огненная стрела. И в это время еще один призыв коснулся его слуха. Еще одна колдунья звала откуда-то неведомую силу. И, ринувшись на землю, еще не израсходовавший своей страсти, он узрел эту колдунью – черную и прекрасную, скрытую где-то в глубинах пустыни, где-то в дебрях африканской земли. Оттуда она взывала к нему, повторяя слова древних тайных знаний. И он овладел ею, вонзившись в нее как золотая молния. И она родила мальчика, высокого и статного, с черною густою гривою волос, с темным лицом и горящими огнем глазами. Но колдунья была всего лишь рабынею, бессильной прислужницей, прозябающей в нищете, и, не выдержав рабства, ее сын бежал от нее, едва возмужав. Убив стражу, залив кровью пол, разметав по углам испуганную прислугу, он бежал и направился в горы, в самые скрытые и далекие горы в самой глубине африканских земель. И там, в самой глубине этих земель, нашел пещеру, тайную пещеру и когда он вошел в нее, то узнал, что пещера есть священный ход, ведущий неведомой тропой в другой мир, темный ход, идущий сквозь землю. Он вошел в него, и когда вышел наружу, то оказался посреди сумрачного, но просторного помещения, словно овеянного тайной. И круг фигур в светлых одеждах стоял рядом с ним и их глаза с удивлением и почти любопытством смотрели на него. Одна из них, светлолицая, с длинными белыми волосами, спускающимися почти до пола, тонкая, как серебряный цветок, протянула к нему руку и спросила кто он. А он смотрел на нее, и не мог отвести зачарованного взгляда...

*

Долго лежала ведьма у порога храма, долго лежала в одиночестве, ибо никто не смел подойти к ней. Но после встала с трудом, отряхнула грязь и пыль с изодранной одежды, и еще раз бросила взгляд в темную глубину храма, и увидела там золотое изваяние в глубине – но более ничего. Никто кроме нее не увидел созданного скульптором сияния, истребленного огненным дыханием дракона, и она больше не видела его. Тогда, шатаясь, она побрела с холма прочь. Она вошла в город и прокралась в царские покои и вкралась в сердце к местному правителю. И стала его супругою, и окутала его своею сетью, и погубила его, истребила его безумием, и заняла его трон и родила сына.

И вот, когда он родился, он был вовсе не похож на все ее прежние порождения. Он был тонкий, хрупкий и прекрасный, и став юношей, он затмевал красотою всех. Лицо его было узким и белым, и темные глаза под тонкими яркими бровями горели огнем, черные волосы густыми волнами окаймляли его бледность, а фигура его была стройна как тростник, и движенья его были плавны, а изгиб его алых губ был жесток и таил в себе странную усмешку. Но как красотою он был подобен небесному ангелу, так жесткостью своей и коварством он превосходил даже собственную мать, устрашенную и восхищенную его силой.

Вновь возобновились страшные оргии и вновь возобновились жуткие преступления, только теперь они были хитрее и тоньше, только теперь они скрывались за покровом ослепительной красоты. Мать и сын правили страною, правили страною жестоко и алчно, они обманом завлекали к себе корабли гостей и грабили их, а странников отдавали на съедение страшным хищным отродьям с длинными клювами – тайным порождениям своей извечной беспутной связи. Для этих тварей они выстроили высокую башню. У подножия ее они устраивали свои буйные пиры и справляли свои омерзительные свадьбы, а вверху ее в глубоких, подобных колодцам кельях держали узников, чтобы после вывести их на самую крышу, на плоскую площадку, и бросить, связав – тогда птицы слетались и расклевывали их тела, а воздух полнился пронзительными криками жертв, вызывающими лишь улыбку на лицах мучителей.

Преступная мать упивалась восторгом возрожденной страсти. Словно бы силы вернулись к ней, но словно чего-то ей все-таки не хватало. И вдруг показалось, что она начала дряхлеть, дряхлеть и раздуваться, и становиться безобразной. Разъяренная этой своею немоготою и опьяненная безнаказанностью своего зла, она обратила свои взоры к храму и сказала сыну: «Иди и приведи мне ее жриц. Соблазни их и сделай участницами наших оргий. Чтобы после отдать их на корм нашим детям. Пусть увидит равнодушная богиня, и если стерпит – то значит нет в мире богов. И значит мир принадлежит только нам – и будем им править вдвоем!»

И, засмеявшись громко, засмеявшись гордо, он направился к храму и увидел жриц, идущих медленным хороводом, и одну из них, тонкую и светлую, с длинными тонкими белыми волосами и с лицом, подобным невинной лилии, только что омытой утреннею росою.

Сердце юноши дрогнуло при виде этого лица. То была жрица богини, одна из фей, прибывших с берегов Фариэльты, таинственная и нежная служительница своей госпожи, одна из дочерей дождя с печальным и ласковым ликом, одна из дочерей тумана, окутывающего мерцающие стены божественной горы. Сердце юноши дрогнуло, и он остановился. Он остановился и протянул руку, а она протянула руку к нему и спросила, кто он. Лицо юноши было прекрасно, а взгляд его был светел, и они смотрели друг на друга и не могли отвести глаз.

Однако он пришел не затем, чтобы быть зачарованным, он пришел лишь затем, чтобы соблазнить. Зло в его душе взяло верх, потому что ничего в жизни он не видел, кроме зла. Только он больше не думал о матери, он не думал о страшных оргиях, он знал лишь одно: эта девушка должна принадлежать ему, ему нужно увести ее из храма, сделать своею любовницей, овладеть ею во что бы то ни стало. И вот он остался с нею и внушал ей странные мысли и говорил ей странные речи. Он говорил ей, что нет никакой богини, и есть только он и его любовь. Он говорил ей и грудь его разрывалась от страсти и огонь пылал в его глазах, обжигая ее несчастный высокий лоб и испуганный взгляд, полный слез. Но она, какой бы ужас ни охватывал ее, не могла побороть в себе восхищение перед его красою. И она слушала его, слушала и истаивала на глазах.

Однако и мать обеспокоилась о сыне. Она явилась с ордой своих слуг и верных рабов, гогочущей и буйной, вооруженной пиками и готовой разорять все на своем пути, вторглась в священное место и с воплями напала на разбегающихся жриц, и увидела сына рядом с беловолосою феей и захохотала над ним, между тем внутри себя вся содрогаясь от жгучей и уничтожающей ревности. Она велела схватить белую жрицу и вырвать из рук сына, тщетно пытавшегося ее загородить собою. Но девушка вырвалась и вбежала в храм и бросилась к богине, моля о спасении и пощаде. Буйная орда бросилась за ней. Надеясь на последнее укрытие та спряталась за статуей богини и схватилась за ее золотую корону, и когда они тащили ее, тащили, чтобы уволочь с собою, она все еще не разжимала руки, так что корона треснула и обломок остался в ее так и не разжавшихся пальцах.

*

И в то же самое время где-то на другом конце света, в глубине африканских гор, другой юноша с темным взглядом и буйным нравом с изумлением и тоскою смотрел на другую светловолосую фею. И он также был прекрасен, и она также не могла отвести от него глаз. Он склонился почтительно перед нею и рассказал ей свою долгую и печальную историю. Жрицы слушали его и вздыхали, сострадая. Наконец он остался один рядом со своею светлой волшебницей. В ту ночь они соединились в любви, вопреки смятению прекрасной жрицы. Но любовь их была сильнее смятения. И богиня смотрела на их любовь, и видела страдания и наваждения, горе и заблуждения, которые она им с собою несет. Однако она провела рукою над их ложем в жесте почти безнадежного благословения, словно укрыв их тихим пологом, и проскользнула вдаль по склонам среди ночных облаков.

*

Страшная и опьяненная злобою и жаждой крушения толпа, ведомая своей ужасающей предводительницей, влекла бесчувственное тело жрицы прочь от храма. Юноша бросился вслед за нею с громким и яростным криком, требуя отдать ее ему, требуя ее, словно это была только его добыча, он с проклятиями обрушился на мать, он обнажил свой меч и обратил его против нее, грозя всем расправой.

Но в этот самый момент откуда-то из глубины, скрывая все словно темным полупрозрачным туманом, словно заграждая свет от глаз, перед ним вышла тень, колеблющаяся в воздухе словно в танце. Она замерла на мгновенье и вдруг полог спал с ее глаз, и она посмотрела на него, и он замер, пораженный, и не мог больше двинуться с места, словно был пронзен холодной стрелой.

Когда на следующий день мать вновь привела с собою своих людей, удивившись тому, что сын не последовал за ними, они нашли его сидящим посреди освещенного ярким и белесым дневным светом храма. На полу вокруг него валялись обломки вчерашнего вторжения, обрывки ткани, изломанные палки, а ветер гонял вокруг сухие листья. Лицо богини было тускло и невзрачно. Юноша сидел спиною к статуе, глядя перед собою неподвижно. Никого больше не было. Жрицы, объятые ужасом, разбежались и скрылись в лесах. Он не пошевелился, ни когда мать осыпала его бранью и оскорбленьями, ни когда призывала вернуться к городу, которым он правил. Он еле поднял голову, и не сопротивлялся, когда его взяли за руки, чтобы поднять, и дал себя увести.

Ночью мать устроила пир, то ли думая утешить его в его горе, то ли чтобы утолить свою вспыхнувшую ревность в страстных любовных объятьях. Она надеялась, что влечение и похоть сотрут своим пылом его обиду. Но когда она подошла к нему, чтобы с ним соединиться, когда она протянула к нему похотливые руки, он в ужасе оттолкнул ее так, что она едва не расшиблась о стену, а сам отшатнулся прочь, и во взгляде его было лишь отвращение и отчаяние.

Рассвирепев, она набросилась на него с диким криком. «Предатель!» - кричала она. – «Изменник, отвергший свою мать, свою верную супругу, свою вечную родительницу, давшую тебе столько жизней! Ради первого же приятного личика ты забыл ее и всю любовь, которую она тебе дарила! Но знай! Ты никогда не сможешь покинуть меня! Сейчас я отправлю тебя в один из колодцев в башне, чтоб его глубина тебя образумила. А если ты вновь отвергнешь меня, то тебя не съедят твои же страшные дети – нет, я сама тебя поглощу, как было уже множество раз! Потому что ты вновь родишься из моего лона, как рождался уже десятки раз, и вновь будешь со мною и так будет вечно!»

Слуги, покорные ей и всегда готовые к любому насилью, которое она прикажет им совершить, схватили юного царевича, затащили по длинной лестнице на вершину башни и бросили в колодец. Узкий и глубокий, внизу едва укрытый соломой. Узкий и темный, только у самого верха которого светилось небольшое окошко, через которое свет едва доставал до пола.

Когда их удаляющиеся шаги затихли вдалеке, он приподнялся и осмотрелся. Длинные волосы его, спутанные и растрепанные, струились черными змейками вниз. Он пошарил рукою в соломе и вдруг наткнулся на обломок золотой короны. Он поднял его и прижал к себе, и тут горестный крик разорвал его грудь. Рыдая, он произнес: «Богиня, я знаю, тебя не существует, тебя нет, иначе бы ты не стерпела, ты спасла бы свою верную жрицу. Но тебя нет – есть лишь черная тень, тень, которая все погубила». И, содрогаясь всем телом в беззвучной судороге, он упал лицом вниз. Так он долго лежал, пока какое-то решение не пришло в его голову. Он встал и подошел к стене и осмотрел ее каменную кладку. Между камнями проступали черные зазоры. Они были достаточно широки, чтобы зацепиться ногою, а он был достаточно ловок, чтоб попробовать взобраться по ним. Он пополз наверх и с трудом, со стенанием, ободрав все руки и ноги в кровь, добрался до окна. Подтянулся и сел на парапете, и посмотрел вниз. Внизу, далеко-далеко, море с шумом разбивалось о высокий берег. «Богиня, молю тебя, молю тебя, если ты есть, сделай лишь одно – не дай мне еще раз родиться из лона этой женщины! Богиня, ты должна быть. Ты должна быть, хотя бы лишь только затем, чтобы сделать это». С таким словами он бросился вниз, и тело его накатившая с грохотом волна вдребезги разбила о прибрежные камни.

Как вскричала ведьма, обнаружив опустевший колодец! Как истошно завопила она, увидев окровавленное мертвое тело сына на пустынном берегу. Как бросилась она с воплем к нему, обливая слезами его застывшие и прекрасные черты, как пыталась когтями разорвать его кожу, добиваясь от тела жизни, как корчилась и стонала над ним. Наконец, взяв себя в руки и холодея от нетерпения, но не в силах оторвать глаз от его бездыханных черт, не в силах нарушить их покой и поглотить его плоть как поглощала плоть всех своих сыновей, она стала взывать к дракону, стала возносить в ужасной тоске и с ужасной страстью свои тайные молитвы. И дракон поднялся из тьмы пещеры, в которой он спал, тяжело вздыхая и вздымая над собою волны, он взвился в небо и бросился к прозрачной границе. Но богиня поднялась и властным жестом развернула зеркала пространства. Они встали наперерез полету дракона, и сколько он ни бился, он не смог преодолеть их сопротивления. Только дух несчастного юноши, несомый ужасом прочь из этого мира, напротив, легко проскользнул сквозь них в обратном направлении, и дракон вдохнул его, поглотил его и принял его в себя, даже его не заметив. Но, одержимый неутоленной страстью, он метался по небу, рассыпая из пасти вихри огня. И он внял другому моленью, доносящемуся с земли. Там еще одна колдунья взывала к небу, призывала могучее божество спуститься к ней и овладеть ею. Среди огромного дворца с толстыми стенами и приземистыми колоннами взывала к нему царица, оставив постель крепко спящего после пира с друзьями супруга. И дракон пал в ее лоно и объял ее страстью, и внял тому порыву наслаждения, который она подарила ему в ответ. И царица понесла в ту ночь ребенка. И родился сын. И всем объявила она, что это сын бога.

*

Лишь когда успокоенный страстью царицы дракон вернулся к морю, он погрузился в темную пещеру, но не заметил, что этой пещерой была разверстая пасть его матери-рыбы. С каждым полетом его и с каждым рожденным им отпрыском, она возрастала, увеличивалась в размерах. И теперь была непомерно огромна, распространившись по океану так, что хвост ее был на одной стороне его, а голова – на другой. И вот она поглотила своего сына и раздавила его своими зубами, но он разорвал изнутри ее брюхо, и умерли вместе. И, тысячекратно борясь и свиваясь в клубки, запутались в струнах времени, и упали в гулкую древность, и слились друг с другом в ней – и низверглись в воды Ларес, пробив в земле глубокий колодец, и стали одним существом, огромным морским змеем, блуждающим по океану.

Богиня же вернулась в свой храм на холме, влетела в его разоренные стены, вокруг него она взрастила леса, непроходимые и густые заросли, наполненные жалящими тварями, чтобы никто больше не проник сюда и не вошел в это место. Земля же вокруг растрескалась и стала безводной. И серая пыль затянула пеленою некогда цветущий город.