АстероидБэлтТранс

По кусочкам, по крупицам

Собираю воедино

Землю, что застрянет в спицах

Велика с задворок мира.

Это Бога транспорт просто.

Так, одно из летних хобби.

С нами разного он роста.

Не заметив, покоробит.

Богиада, неизвестный автор

Мы перепрыгивали из вагона в вагон, пытаясь отыскать ресторан, в котором напились перед остановкой на Марсе. От него было проще идти дальше. Таков был наш план изначально. Уже в процессе, пройдя, наверное, половину состава, мы поняли: вагоны перемешались. Возможно, что в этот раз все: даже те, в которых, как говорила Хель, «можно было потратиться». Ресторана не было видно.

— Да, это прямо как с воспоминаниями. Реально. У нас они ведь тоже все в кучу: не поймешь иногда, что было раньше, а что позже. Знаешь только, что в какой-то отрезок времени, а в какой строгой последовательности все происходило — хрен его знает, че, — пытался философствовать я, вставляя слова типа «реально» и «че» для большей приземленности.

Кажется, Хель мысль в целом казалось приземленной и комментировать ее она отказалась, что, конечно же, было обидно.

Мы шли уже по меньшей мере часа два.

— Окей, я тогда без понятия, как нам выбраться, — лягушонка резко остановилась, и я больно влетел зубом в ее плечо.

Рот у меня был открыт от усталости (я всегда дышал через него, а не через нос, когда намечалась хотя бы видимость физической нагрузки) и от задумчивости. Каждый раз, давая свободу своим рассуждениям, у меня не получалось вовремя остановиться и все заканчивалось продолжительной (настолько продолжительной, что длилось это дольше, чем сами рассуждения) хвальбой самого себя. Вот и тогда я шел и восхищался своими аналитическими способностями. Ненадолго даже получилось заглушить внутренний голос, который, впрочем, совсем скоро опомнился и вставил пять копеек своим «был бы точно ты Гомер, если б не сосал свой хер».

— Ну а у наф ефть выбол? — проверяя, на месте ли зуб, недовольно спросил я. — Не можем же мы ведь кругами ходить. Это поезд.

— И? Почему мы не можем ходить по нему кругами? — то ли подначивая, то ли просто издеваясь, сказала Хель.

— Потому что конструкция поезда такая, — я показал рукой прямую, как бы растягивая вагоны в стороны. Было похоже скорее на колбасу, нежели на поезд.

— Прямых линий не существует.

— Коне-е-ечно, — я уже понял, к чему клонила полумарсианка. — Скажи еще: «забудь все, чему тебя учили в школе».

— Блять, Тема, — Хель с раздражением дернула ручку двери в следующий вагон и указала на его внутренность.

Вагон и впрямь не был вытянутым. Коридор шел дугой, скорее всего, в итоге образующей окружность. Вдоль, как и во всех предыдущих, располагались купе.

— Как ты...? — я даже не смог закончить фразу.

Лягушонка схватила меня за руку и рванула по коридору. Я рванул за ней. Касаться ее прохладной влажной кожи было приятно. Подобное я чувствовал, когда в детстве много температурил, и мама клала мне на лоб мокрое полотенце. Не знаю, почему у меня возникла именно такая ассоциация: возможно из-за того, что печки в вагонах работали на полную мощность и тепло, сохраняемое коридорами, было неприятным, зудящим.

— Я давно поняла, в чем дело, — через плечо бросила Хель. — Каким-то образом мы попали в петлю, все больше и больше искажающейся с каждым вагоном.

Видимо, я так был занят самолюбованием, что даже не обратил внимание на это ранее.

«Просто признай: изменения личности для тебя важнее, чем изменения в окружении», — отметил внутренний голос. — «Под изменениями личности я подразумеваю деградацию, конечно же. Не интеллектуальный рост».

Подобная критика моего второго «я» начинала меня беспокоить. Хорошо, что хотя бы в этой проблеме я был наедине с собой: с собой и вторым собой.

— Уже в предыдущем пошла дуга. Прямо конкретная. А до этого было лишь небольшое искривление, — Хель выделила «прямо конкретная» с той же целью, с какой я ранее использовал слова «реально» и «че». — Смотри, чем дальше мы бежим, тем больше все заворачивается вовнутрь.

И правда, с каждым шагом окружность становилась меньше, поезд будто засасывал нас в какую-то бесконечную воронку. Местами вагон вообще рассыпался на фракталы: будто в наши глаза кто-то встроил калейдоскоп, не предупредив об этом, и теперь мы неосознанно развлекались с причудливыми узорами.

— Я видел такое в «Пиратах Саидского поля». В конце будет Кракен, — попытался разрядить обстановку я, и Хель едва заметно улыбнулась. — Ему нужно прыгнуть в рот, и когда-нибудь он нас обязательно высрет. Вопрос только, куда.

«Боже, зачем», — я тут же пожалел о последней реплике. Испортить даже неплохую шутку было моим коньком.

«Коньком-ебаньком», — подумал я и решил, что, пожалуй, думать тоже не стоило. Все могло стать только хуже.

Внезапно слева кто-то открыл купе и толкнул нас внутрь. Мы очутились в практически полной темноте и за нами, как в дешевом фильме ужасов, пугающем неожиданными звуками и возникающими из ниоткуда монстрами, с грохотом задвинулась дверь. Тоненькая струйка света, просачивающаяся через зазор между стеной и дверью, тоже исчезла.

Я инстинктивно сильнее сжал руку Хель и шепнул:

— Спокойствие.

Лягушонка не ответила. И не сжала мою ладонь в ответ. Видимо, темнота ее не пугала.

«Еще бы с таким именем пугала».

В черноте, окружавшей нас, что-то блеснуло. Учитывая то, что отражаться свету было не от чего, блик я сначала принял за иллюзию. Приглядевшись, я понял, что он (блик) принадлежал зеркалу: обычному зеркалу, висящему над туалетным столиком — прямо на том месте, где обычно в купе располагался иллюминатор. Стол был резным, с косолапыми далеко стоящими друг от друга ножками. Наверняка он был антикварным.

Я похлопал свободной рукой себя по кожанке, пытаясь отыскать источник света. Не могло ведь зеркало испускать свет само по себе. Или могло?

Добравшись до нагрудного кармана, я ударил и по нему, совсем позабыв про очки, подаренные Биврестом. Они незамедлительно напомнили о себе и больно впились фигурными дужками аккурат между ребер. Выдержав театральную паузу, я все же не поскупился на экзистенциальное «бля». В зеркале тут же появилась тень.

— Заблудились? — спросило что-то: может, зеркало, а может и сама тень.

— Да, — сказал я.

— У нас все под контролем, — выразила свою точку зрения Хель.

— Ничего не под контролем, — шепнул я ей.

— Тёма, не обязательно раскрывать душу перед первым встречным, — огрызнулась она. — Это существо такую атмосферу загадочности тут ради нас создало, а ты своим «да» нам все карты путаешь. Мы теперь в слабой позиции.

Лягушонка была права. С самого детства я был чересчур искренним. Это не было напускной наивностью, розовыми очками или чем-то вроде того. Скорее, подобную черту характера можно было сравнить с недержанием. Я просто чувствовал, что делиться переживаниями и опасениями «в лоб» было для меня проще, чем держать в себе. Даже, если в конечном счете это вредило мне самому. Ведь меры в таком занятии я не знал. Я мог поспорить с учительницей о методах преподавания географии, выдавая личное видение за «последние исследования», на которые система образования почему-то закрывала глаза (да, другие ученики, возможно, в такие моменты восхищались моей информированностью, но в четверти, как итог, я ни разу не получил выше проходного балла), мог на первом же свидании рассказать девушке о том, как трудно иногда бывает найти подходящее порно, для того, чтобы не просто «буднично помастурбировать», а «вздорчнуть с чувством» (здесь уже никто не восхищался моей наблюдательностью), или, заметив, что ценник на чипсы в магазине подрос, мог минут десять доставать продавца пассажами о «прогнившем капиталистическом мире» (после такого, как правило, приходилось искать магазин подальше от дома, так как в тот же меня переставали пускать).

С возрастом привычка изрыгать из себя все, что приходило на ум, усохла, я стал более избирательным и закомплексованным. Из эксцентрика и городского сумасшедшего, коими считали всю мою семью (особенно дядю), я превратился в обычного аутсайдера, произносящего неловкую фразу на вечеринке именно в тот момент, когда внезапно затихала музыка. Как мне казалось, это было уже чем-то: если не решением проблемы, то хотя бы ее трансформацией.

К тому же, я научился слушать других существ. К своему удивлению, я обнаружил, что чепуху нес не только я, а вообще практически все, кто не стеснялся открыть свой рот или его подобие. То, как уверенно это делала, например, Хель, невероятно подкупало меня. Ее чепуха была стратегически простроенной, неслучайной.

«Если бы я тоже жил столько, сколько она, то довел бы задатки своего странного таланта до совершенства», — подумал я.

Тень щелкнула пальцами и в купе стало светло. Зеркало опустело. Правая сторона, где должны были находиться спальные места, была увешана полками со стоящими на них глобусами. Нет, это были даже не глобусы, а точные модели планет: как хорошо знакомых, входящих в ОСС, так и дальних, о чьем внешнем виде мы могли лишь судить по снимкам с телескопов и математическим расчетам. У каждой планеты на подставке было подписано ее название.

Я отыскал Землю, за которой почему-то тянулся код, состоящий из букв и цифр, и принялся искать Москву. Это случилось как бы само собой: как, когда проверяешь толщину линии шариковой ручки и выводишь свое имя.

Из-за спины послышался тот же голос, принадлежавший все же, по-видимому, тени:

— Нашел уже? Похожа?

Вопрос явно был адресован мне.

— Да, — сказал я и обратил внимание на выражение лица Хель. Оно недвусмысленно намекало: «хватит говорить «да»».

Я ей кивнул. В этот раз экзистенциальное «бля» телепатически переправилось из моего мозга в ее. Недолго думая, она заморозила меня взглядом. Наверное, мне нужно было быть благодарным ей за это.

— Это не Земля. Ее клон, — не придавая значения нашей ментальной перепалке продолжила тень. — Копия, разработанная для изучения этногенеза и альтернативных сценариев развития человеческой цивилизации. Это если в уменьшенном масштабе. Но, если выстроить все эти шарики в правильной последовательности, с их помощью можно заниматься и космогонией.

— Очень интересно. Вы зачем нас у себя в купе заперли? — холодно спросила Хель.

— Я думал, вы заблудились. Решил помочь, — тон тени оставался спокойным, безэмоциональным.

— У нас все под контролем, — повторила Хель. — Дверь отоприте.

— Не заперто же.

Дверь отодвинулась сама собой и за ней показался коридор, коридор в котором, впрочем, угадывался едва ли. Стены и иллюминаторы скрутило до неузнаваемости. От картинки, которую можно было ассоциировать с калейдоскопом не осталось и следа. Уносящаяся вдаль ковровая дорожка, кабинки, сколоченные из ДСП, светильники на потолке — все это превратилось в скрюченную кишку какого-то неведомого зверя. Кишка извивалась, выталкивая из себя одно купе за другим и тут же впуская новую порцию.

Воспользовавшись моментом, я высвободился из чар полумарсианки и захлопнул дверь с такой силой, что чуть не отбил себе пальцы.

— Гипертонус, сейчас пройдет, — виновато сказала Хель.

— Что это за черт? — вырвалось из моей глотки. — Что происходит с поездом?

Попутно я принялся сжимать и разжимать руку, чтобы снять напряжение и восстановить кровоток. Власть над телом постепенно начала возвращаться назад ко мне.

Тень поправила глобус, который я, конечно же, успел облапать своей жирной рукой, и уселась на край туалетного столика. Я вопросительно уставился на нее.

— А, это вопрос ко мне? — спросила она. — Если так, то тут уж сами ответьте. У меня с поездом полный порядок. Точно не хотите поговорить про мои планеты?

— Нет, — опередив мое «почему бы и нет», выпалила Хель. — Это ты сделал? Почему все узлом завязало?

— Узлом? — удивилась тень. — Ничего себе обвинения, ребята.

Она пролетела к потолку и оттуда продолжила.

— Я — ученый. Футуролог. Как это я могу из поезда узлы вязать? Все это вы наделали сами, без чьего-либо вмешательства.

— Прямо-таки без? — подозрительно уточнила Хель. Все же, у нее отлично получалось играть «плохого копа» при общении с другими созданиями. Не хватало только дубинки в руках.

— Ох, — вздохнула тень, наконец догадавшись, что про планеты говорить мы были не настроены. — Такое случается, да. Считайте, что вы подхватили болезнь. Что-то типа космического астигматизма — особой формы с галлюциногенным искажением объектов реальности.

— Ничего себе искажения, — я подумал о «кишках», и мне тут же поплохело.

Из всех видов галлюцинаций мне доводилось сталкиваться лишь с немного плывущими разводами обоев после приема ЛСД.

Тогда я жил на юго-востоке Москвы в затхлой однушке. Туда-то мой друг (все тот же друг, все из той же газеты) и притащил две разноцветные марки. Хихикая, мы положили их под языки и принялись слушать музыку. Единственной моей мыслью в тот момент был договор аренды. Я точно помнил, что думал о нем. Оно и понятно, договор был оформлен на меня, все должно было произойти в квартире, где жил я. Я, не друг.

Вторая же мысль, та, которая тревожила меня даже больше первой и единственной, была связана непосредственно с другом. Он вез марки через весь город в обычном метро. За ним вполне могли увязаться менты. Я считал так в те минуты, я был уверен в этом и сейчас.

Учитывая мою разговорчивость, не поделиться своими переживаниями с другом я не мог. Он внимательно меня выслушал и посоветовал просто расслабиться. Так я и планировал сделать. Но сначала решил достать его расспросами о том, точно ли за ним не было хвоста и безопасно ли выкидывать фольгу, в которую были завернуты марки, в обычную мусорку. Это обсуждение так увлекло меня, что, когда через сорок минут наркотик начал действовать, отпустить мысли я уже не смог.

Так, пока друг отлично проводил время — рассматривал причудливые формы моей мебели и хохотал над каждой, пришедшей в воспаленное сознание шуткой, — я корчился на диване, умоляя его прикончить меня, чтобы нас «не приняли в таком виде».

Из всех галлюцинаций за несколько часов я разглядел лишь толчок: все такой же белый, с исправной геометрией, только с вскинутыми вверх руками и тихими мольбами прекратить нажимать на кнопку слива. Наутро я пришел в себя и поклялся больше никогда добровольно не соглашаться на проведение таких сеансов психотерапии сантехнике. К счастью, когда я выезжал, с унитазом мы расстались приятелями.

В общем, с крутящимся спиралью поездом я сталкивался впервые.

— Космический астигматизм, — задумчиво произнесла Хель. — Его можно «подхватить»?

— Легко, — махнула рукой тень. — Чаще всего, остается побочкой после приема наркотических средств. Жрали что недавно?

На ум шла только таблетка, которую бог войны добавил всем нам в напитки по приезде на Марс.

— Нет, ничего такого, — я предпочел умолчать об этом. В конце концов, я понятия не имел, было ли сейчас употребление наркотиков вещью легальной. Легальной на сто процентов она была только на Юпитере, это я знал точно. Но туда нам еще только предстояло попасть.

— Ну, могло и без этого, — пожала плечами тень. — Заразиться вполне мог кто-то один. Эта болезнь — она как страх. Очень заразная. И возникает так же — будто из ниоткуда.

— Или из наркоты, — буркнула лягушонка.

— Ну да, — кивнула тень. — Хорошая новость — если начал болеть кто-то один из вас, а потом уже перекинулось и на другого, то вылечить тоже достаточно одного, первого. У второго тоже пройдет.

— Это как? — я попытался себе это представить, но не вышло.

— Я же говорю, это как стра-а-ах, — протянула тень. — Как только цепную реакцию прерываешь, все затухает.

— И че, как вылечить? Знаешь? — нахмурилась Хель.

— Не долбить, — сказала тень и, заметив недоброжелательность полумарсианки, добавила. — Шучу, шучу. Лечение простое, проще некуда. Нужно всего-то...

Она выдержала паузу.

«Не долбить», — шепнул мне внутренний голос.

— Перестать ходить кругами.

— Что? — удивился я. Первый вариант тени, а после и внутреннего голоса, понравился мне больше. — Так ведь в этом и проблема: поезд ходит кругом.

— Никуда он не ходит, — возразила тень. — Поезд едет по маршруту. А кругами ходите вы. Повторяете одни и те же действия. И ходите. Всю свою маленькую жизнь.

Хель хотела было возразить, но тень чуть повысила голос.

— Ходить кругами — часть человеческой природы. Люди не могут без этого. Вы ходите кругами от рождения и до самой смерти. Завтрак, обед, ужин. Дом, работа, дом. Роддом, работа, гроб. Стрижете ногти, они отрастают...

Я уже догадался, что дело было именно во мне, и без замечания нашего нового знакомого.

— И что тогда делать? — прервал описание человеческой жизни я. — Это ведь природа, как Вы выражаетесь. Но раньше со мной такого не было.

— Было, — закивала тень. — Ты сейчас замечать это просто стал. Поезд своей системой из вагонов на это намекает недвусмысленно, понимаешь ли. Но вылечить это легко даже, если не можешь перестать ходить по кругу. И рецепт этот...

Она вновь сделала паузу. На этот раз, как бы давая мне закончить.

— Не знаю, — честно признался я.

— Ну, просто ходить кругами до конца, ну, — расстроенно сказала тень. — До тех пор, пока не перестанешь это замечать. Тогда-то зрение и выровняется.

— А-а-а.

Курс антибиотиков или уколов в мягкое место в подобном положении обрадовал бы меня куда больше, чем такой ответ. Изменения во мне всегда происходили случайно, я не успевал за ними поспевать и осознавал их спустя время. Рекомендовать перестать замечать то, что я даже и не знал, что замечал, было советом жестоким.

— Это все равно, что совет не думать о своем большом пальце. И все, думаешь только о нем, — глухо произнес я.

— Поэтому это и болезнь. Ее лечить надо, а не щелкнуть — и все.

В вагоне ненадолго стало тихо. Я посмотрел на Хель и, практически не разжимая губ, выжал «извини». Она ободряюще меня толкнула в плечо.

— Ладно уж. По крайней мере, мы теперь в курсе, что эта кишка нас не сожрет.

Она приоткрыла дверь.

— Пойдем.

Я улыбнулся ей в ответ.

— Сейчас, подожди.

Тень по-прежнему сидела на потолке.

— А расскажите про ваши модели планет. Про копию Земли, — обратился я к ней.

— Не, — тень слетела вниз, не поворачиваясь в нашу сторону. — Был настрой, а вы со своими проблемами частными все испортили. Надо теперь дальше работать.

— Простите, — я понял, что, находясь в купе, еще не извинился только перед планетами. — Может, мы можем помочь?

Тень отрицательно покачала головой.

— А хотя... — она задумалась. — Я сейчас над одним вопросом работаю, касающимся Земли. Вот скажите, если бы у вас был шанс создать мир заново, только побольше, какой бы апокалипсис для него вы предпочли?

— А почему побольше? — спросил я.

— Ну неважно, — нервно ответила тень. — Прорабатываю версию ОСС, где на месте Земли Юпитер. Все до современности уже прокрутил: и каменный век, и темное время, и индустриализацию и все-все-все. А чем закончить придумать не могу.

— Почему именно Юпитер? — спросила теперь Хель.

— Ребята, это вы так помочь хотите? — возмутилась тень. — Я вам всего один вопрос задал, а вы мне вместо ответа — десять.

Мы с полумарсианкой переглянулись.

— Ну, допустим, массовую эвтаназию, — неуверенно сказал я. — Не добровольную, конечно же. Но под видом добровольной.

— Нет, это не подойдет, — расстроенно сказала тень. — Это ненаучно. Хотя и интересно. Сам придумал?

— Обстоятельства подсказали, — ответила за меня Хель.

Я потянулся за блокнотом в рюкзак.

— А как Вас зовут? Отвлекать больше не хочется, но с научными трудами мы бы познакомились, — я старался говорить максимально убедительно. — Не каждый день, все-таки, футолога встретишь.

«Долбаный футфетишист», — съехидничал внутренний голос.

— Э, Футуролога, — исправился я.

— Ручка не потребуется, — заверила меня тень. — Я — Никто. А мое купе — нигде. Я ведь миры создаю. Для меня места уже не остается.

— Угу, Нигде, — продиктовал я имя вслух, записывая его в блокнот. — А куда вы едите? Никуда?

Я усмехнулся и оторвал взгляд от страниц, чтобы посмотреть на реакцию присутствующих, но обнаружил, что тень скрылась из виду.

— Обязательно поспите. Уже меньше будет по кругу вести, — обрушилось на наши головы откуда-то сверху, и мы сразу же очутились в коридоре.

Какая-то неведомая сила вытолкнула нас из купе, а сама дверь пропала.

Мы шли по кишке и анализировали только что случившееся. Уже в тамбуре Хель меланхолично произнесла:

— Если бы я знала, что с людьми без нормального сна такая дичь происходить начинает, давно бы тебе снотворного скормила.

Спорить с этим было глупо. За последние несколько месяцев спал я всего раза три: последний раз на Марсе, ставшим на условном горизонте космоса теперь просто пятном. Мы вот-вот должны были войти в Пояс астероидов.