IV
— Прошу вас, графиня. За здравие.
Графиня Асцельская цокнула, закатила глаза и взяла в руки рюмку, что подавала ей княгиня Раскольникова, и под улыбку последней опустошила её до дна. Сдержанно улыбнувшись, не сдерживая своё недовольство и некую надменность, она вновь сделалась хмурой, какой осталась до прибытия её супруга, что оповестил об их скором уезде.
— Так скоро? — спросила великая княгиня. Она улыбнулась, смотря на графа Асцельского, забывшего ей поклониться.
— Прошу прощения, ваша светлость. Вынужден покинуть вас так рано. — граф поклонился. Он расплылся в лживой и ненастоящей улыбке, что вскоре покинула его лицо, и подав руку графине (чтобы той было удобно подняться со стула), поклонился Елене Павловне ещё раз. Кивнув в ответ, они удалились, и княгиня Раскольникова продолжила свою забаву, коей занималась до прихода графа Асцельского.
Приём шёл уже третий час. Несколько гостей разъехались, кто-то активно беседовал, переходя из столовой в малые гостиные, а некоторые попросту скучали. Михаил Павлович и Елена Павловна сидели во главе стола с разных сторон, и стол был условно поделён на две части. Первая принадлежала великому князю, и почти все, кто сидел подле него, были либо военными личностями, либо его приятелями. Вторая часть была заполнена дамами и придворными женского пола, что активно беседовали с Еленой Павловной (хотя больше неё беседу вела княгиня Раскольникова, поскольку великой княгине желалось лишь слушать их разговоры).
— Ну, мадам, ваш черёд. — воскликнула Елена Раскольникова. Её весьма нетрезвый ум вздумал, что просить каждую даму пить за здравие великого князя было очень весёлым и недурным занятием, потому она протягивала каждой рюмку водки, предлагая поддержать её святую идею.
— Я, да простит меня милостивый князь и княгиня, откажусь. — сказала мадам Броксая, — Люблю быть трезва на голову, а о моей почтительности к великому князю вы и так знаете. — она поклонилась великой княгине, на что та ответила слабой улыбкой.
— Лишь рюмку, мадемуазель Брокская! — настаивала Раскольникова, но, увидев серьезное и настойчивое лицо мадам сдалась, переключившись на разговоры о самом князе с другими дамами, сидевшими поодаль.
Мадам Брокская, в самом деле, была ничуть не трезва - по пути во дворец она выпила пару стаканов вина, взятого с собой, и пригубила водки. Она волновалась и пыталась не разговаривать на приёме, что, наоборот, вызывало среди дам необычайный интерес. Мадам Попова должна была остаться во дворце на неделю, поскольку её супруг был приглашён на охоту Михаила Павловича. Это был её первый столь долгий подобный выезд после замужества, и она, не привыкшая к регулярному нахождению в высшем обществе, изрядно нервничала.
Вечер завершился в одиннадцатом часу. Михаил Павлович произнёс последний тост, и вместе с некоторыми мужчинами перешёл в малую гостиную. Почти все из его женатых приятелей подходили попрощаться с жёнами, но великий князь лишь одарил свою надменным взглядом, прежде чем покинул столовую. Оскорблённая, Елена Павловна скрылась за маской безразличия и подошла к выходу из зала, дабы попрощаться со всеми уезжающими.
Наконец, большая часть гостей разъехалась; дети были уложены спать, а оставшиеся гости располагались в выделенных им покоях. Елена Павловна одиноко сидела в малой гостиной, раздумывая над прошедшим вечером и всем тем, что на нём произошло. Граф Асцельский соизволил проявить неуважение к ней, и, коли он был причисленным к её двору, то непременно получил бы наказание за это. Но, даже если так, это не меняло его безразличия к её персоне; на Елену Павловну многим было всё равно, даже тем дамам, с коими она вполне неплохо общалась.
Поднявшись с дивана, Елена Павловна направилась в свои покои, желая написать мемуар о сегодняшнем дне. Написание мемуаров было для неё делом большой любви к книгам и искусству. Потому, каждый раз, как она желала отвлечься, она уходила в себя и свои мысли, что детально расписывались на листах пергамента.
"Madame Michel,
Ты, вольная белая птичка, что навсегда застыла в том дивном утре перед событием, что расчертило твою дивную жизнь на до и после — крещением и предстанием перед Господом Богом, что раньше был тебе никем, а вскоре станет лучшим другом. Michel, что всё ещё чиста перед самой собой, не осквернена неуважением супруга и нелюбовью русского дворца; такая хрупкая и нежная дева, что прячет эмоции за маской безразличия. Ах, моя милая Madame, а ведь та маска так и осталась на лице, что спрятало настоящее себя так далеко, что неизвестно, когда ты предстаёшь настоящая!
Рядом с тобой нет гнетущего тебя двора; придворной княгини, что возомнила себя тобой, коей оказывают больше уважения, чем тебе, ныне и до самой смерти великой княгине Романовой.
Он прибыл. Приехал. Возвратился. Я была преисполнена эмоциями, когда увидела его после долгой разлуки, но лицо его выражало лишь безразличие и тонкую нотку спокойствия, когда моё пылало от нетерпения и радости. Он лишь кротко поздоровался и обнял меня, после чего ушёл с офицером в свой кабинет — причитая, что не успел заполнить бумаги, пока был в дороге. Офицер же, перед тем, как покинуть меня, поклонился и поцеловал руку. Я почти дала волю эмоциям, но всё же сдержала себя — как так могло произойти, что незнакомый офицер оказывает больше почтения, чем собственный муж? Но сей вопрос риторичен, Michel, потому тебе не стоит отвечать на него тогда, когда твоя жизнь всё ещё наполнена яркими красками, а не нескончаемыми днями официоза и материнства, что вскоре меня погубит. Юные княжны прекрасны, они растут и благоухают, но Александре по прежнему не здоровится, и лекарь говорит нам молится за её жизнь. Честно, я не выдержу, если Александра покинет нас — она такой чудесный ребёнок! Милая дочь, что успела полюбиться даже ему, хотя он то не испытывает к детям никаких эмоций, кроме раздражения! И, как я была удивлена, когда узнала, что он заходил в детскую к детям перед празднеством, утроенным в честь его приезда. Непременно — узнав об этом, княгиня Раскольникова обомлеет и будет восхвалять его ещё сильнее, чем прежде! В минувший вечер она, решив, что заставлять дам пить водку за наше здравие будет уместным, почти споила всю часть дамского стола! Да простит меня Господь, но нет хуже мне друга, чем Елены Раскольниковой, и пусть он услышит мои молитвы и пощадит дворец от её трепетания.
Стало совсем темно, когда все разошлись по спальням, моя дорогая Madame! Я тоже ушла, пусть и не сразу — попрощавшись со всеми, кто уезжал и зайдя в детскую, чтобы поцеловать Александру. Сейчас я пишу тебе это, и почти завершила, ведь поток моих мыслей иссяк. Голова моя чиста, как и совесть, а потому прощай, Michel, да насладись ты вдоволь свободой и жизнью!"