Глава 7
Айым
(прошлое)
5 лет назад...
Сеул, Южная Корея
Аманов Алан был сыном очень влиятельного человека. Их семья жила на широкую ногу: деньги никогда не были для них проблемой, а скорее игрушкой, которую можно разбрасывать направо и налево. Для них богатство было не просто статусом - это была их единственная мера ценности людей. Мать Алана жила вечерами в клубах, её дом пропах смесью крепкого виски и тяжёлого сигаретного дыма. От отца всегда тянуло дорогими сигарами и парфюмом, который не мог скрыть холодного, надменного характера.
Алан выделялся на их фоне. Он был другим... или, по крайней мере, умел таким казаться. Он говорил, что любит меня, добивался моего расположения настойчиво и с каким-то почти болезненным упорством. Я долго отказывала ему - мы были слишком разными, наши миры не пересекались. Но он не отступал. Он появлялся у ворот моего университета с цветами, оставлял на моём столе записки, дарил подарки, которые казались неприлично дорогими для того, чтобы просто «поздравить» или «сделать приятно».
Он умел красиво говорить, умел обернуть заботу в форму власти. Да, он ревновал к каждому, кто хотя бы смотрел в мою сторону, мог нахмуриться из-за того, что я задержалась на улице дольше, чем обычно. Ему хотелось, чтобы я была только его - без права на своё пространство, на свои секреты, на свою жизнь.
Нет, он не был красавцем из фильмов, и уж точно не блистал утончёнными манерами. Внешне он был самым обычным парнем, даже простоватым. И, наверное, именно это меня и подкупило: он не играл в совершенство. Он умел смеяться просто, без показного лоска, мог обнять так, что казалось - я под защитой. Тогда мне казалось, что он единственный человек, которому я действительно нужна. Никто и никогда до этого не держался за меня так крепко, никто не говорил таких слов, глядя прямо в глаза.
Я не хотела ни его дорогих украшений, ни брендовой одежды, ни сумок, ни колье. Мне казалось, что я люблю его просто за то, какой он есть. За то, что он видел во мне - не пустое место, не чей-то неудачный эксперимент, а человека. И я верила, что между нами есть нечто настоящее, чистое.
Когда он сделал предложение, всё выглядело как в красивом кино: дорогой ресторан, приглушённый свет, музыка, кольцо, от которого сверкали глаза у официантов. Его слова были сладкими, как мёд, и такими же липкими. Я сказала ему «да».
Когда об этом узнали мои родители, они, конечно, не вспомнили обо мне, как о дочери. Они вспомнили только о его фамилии и состоянии. В их глазах это был джекпот, способ закрыть все долги и снова поднять голову перед соседями. Они радовались не за меня, а за себя. Ни засватать нас по традициям, ни приехать на бракосочетание им даже в голову не пришло. Я не была им нужна. Им нужны были лишь деньги, которые шли в придачу к моей фамилии после замужества.
Первые два года Алан действительно был таким, каким я хотела его видеть: внимательным, заботливым, готовым решить любую мою проблему. Но постепенно что-то начало трескаться. Он всё чаще возвращался домой поздно, пахнущий алкоголем. Сначала это были просто шумные компании, потом - клубы, потом к ним добавились странные люди с пустыми глазами и лёгкими деньгами. Виски и сигареты стали его спутниками, а вскоре - и порошки, которые он старательно прятал, но не отказывался от них.
Он начал раздражаться из-за пустяков, срываться на крик, швырять вещи. А потом - впервые поднял на меня руку. Я помню тот день до мелочей: глухой стук, звон в ушах, и ощущение, будто внутри что-то сломалось. Но я простила. Сказала себе, что это был срыв, что он устал, что это больше не повторится.
Это повторялось.
Он изменял мне, иногда не утруждая себя скрывать. Я видела чужую помаду на его рубашках, запах чужих духов на его коже. И всё равно... я прощала. Потому что верила, что он когда-то вернётся к тому человеку, в которого я влюбилась.
* * *
Пока мы летели в самолёте на очередные дипломатические переговоры - ведь Алан занимал должность дипломата, - я старалась держаться от него на расстоянии, насколько это позволял узкий мир бизнес-класса. Его профессия требовала безупречного имиджа: представлять интересы своей страны, поддерживать отношения с зарубежными коллегами, вести важнейшие переговоры, защищать соотечественников за границей и собирать сведения о политической и экономической обстановке. На бумаге это звучало как благородная миссия, но в реальности - бесконечные встречи, ужины, маска вежливости и лжи.
Мы сидели бок о бок, но между нами, казалось, лежала целая пропасть. За окном тянулась бескрайняя синева, под крылом медленно проплывали ватные клубы облаков. Салон был тихим, в воздухе витал лёгкий аромат свежесваренного кофе, а мягкое гудение двигателей убаюкивало. Я устроилась в кресле, открыла книгу - «Искупление» Иэна Макьюэна - и словно погрузилась в другой мир, где не было Алана, его тяжелого взгляда и той вязкой, изматывающей тишины, которая всегда царила между нами в такие моменты.
Я любила этот роман. Любила и фильм с Кирой Найтли, где каждая сцена дышала отчаянием, виной и невозможной любовью. В этих страницах я находила отражение собственных чувств - и боли, и утраты, и мечты о другой жизни, в которой можно искренне любить и быть любимой. Чтение было моим спасением, моей тихой гавалью. Оно помогало глушить тревогу, которая разъедала изнутри, и хотя бы ненадолго забывать о том, что наш брак трещит по швам.
Но Алан этого ненавидел. Он презирал всё, что приносило мне радость. Терпеть не мог мои книги, хмурился, когда я что-то записывала в блокнот, и с холодным пренебрежением относился к моим стихам и рисункам. Для него это было пустой тратой времени. Он считал, что жена дипломата должна быть безупречной - красивой, молчаливой, готовой поддерживать его имидж, а не сидеть с головой в своих «глупых» увлечениях.
Я знала, что он снова смотрит на меня через край бокала, сжимает губы, готовясь вылить на меня свою раздражённость. Но я упорно продолжала перелистывать страницы. Я читала не просто ради удовольствия - я цеплялась за каждое слово, как за спасательный круг, потому что иначе... иначе я утонула бы в той безысходности, что разливалась вокруг.
- Что опять уткнулась в свои ебаные книжки?! - его голос был резким, как удар кнута. Он выхватил книгу из моих рук так стремительно, что обложка хлестнула меня по пальцам. Сердце ухнуло вниз, в живот, а по коже прокатился холодный озноб.
- А... Алан, прошу... давай потише, - я старалась говорить ровно, но голос всё равно дрожал. - Мы сейчас не совсем одни. Любимый, прошу тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Слышишь? - слова звучали как заклинание, которое я повторяла, надеясь унять его ярость.
- ДОВОЛЬНО, - глухо произнёс он, и вдруг кулак со всей силы опустился на мою руку, лежащую на узком столике между креслами. От резкой боли я вскрикнула и сжалась, прижимая локти к телу. Казалось, удар раскатился по костям, оставляя внутри тупую, пульсирующую волну.
Он часто делал это на людях, и от этого стыда было в тысячу раз больше. Чужие взгляды прожигали кожу: мужчина через проход приподнял брови, женщина в шёлковом шарфе за соседним рядом отвела глаза, будто не заметила. Стюардессы тоже посмотрели, но, обменявшись коротким взглядом, прошли мимо, словно ничего не произошло.
- Алан... Не надо. Тише. Всё хорошо... всё хорошо, - проговорила я, чувствуя, как голос срывается. Под кожей уже зрело тёмное пятно - новый синяк в коллекции из фиолетовых и зеленоватых отметин, что прятались под длинными рукавами.
Я осторожно протянула руку, чтобы коснуться его пальцев, но он резко оттолкнул её, как ненужную вещь. Его тёмные волосы упали на нос, и он раздражённо закинул пряди назад, глядя в сторону иллюминатора.
Салон был наполнен мягким гулом двигателей и редким позвякиванием бокалов где-то впереди, но внутри меня стояла полная тишина. Я сидела молча, почти не двигаясь, боясь любым движением спровоцировать его снова. За окном, под крылом, плыли облака, залитые золотистым светом заходящего солнца, но я не могла насладиться этой красотой.
Каждая минута тянулась мучительно долго. Веки тяжело опускались, я пыталась уснуть, но мысли рвали покой на куски. В голове вспыхивали обрывки воспоминаний - как он когда-то держал меня за руку, смеялся, целовал. И как теперь эти руки больно сжимают запястья, оставляя следы.
Я поправила плед на коленях, ощущая под ним едва заметную дрожь в ногах. В горле стоял ком, и мне казалось, что весь воздух в салоне стал гуще, тяжелее.
Приземлившись в международном аэропорту Инчхон, мы неспешно двинулись по широкому коридору, где мягкий свет, льющийся из огромных панорамных окон, отражался от отполированных до зеркального блеска плит пола. Воздух был наполнен лёгким ароматом кофе из ближайшей кофейни, свежестью кондиционированного пространства и тонкими, почти неуловимыми нотами дорогого парфюма, проходящего мимо пассажира.
Гул голосов и тихие объявления на корейском и английском языках создавали особый фон - ровный, обволакивающий, но не мешающий сосредоточенности. Казалось, каждый здесь движется в своём чётком ритме: деловые путешественники с идеально упакованными чемоданами, туристы, озирающиеся по сторонам, и встречающие, нетерпеливо поглядывающие на двери выхода.
У зоны прибытия, чуть в стороне от общей толпы, стояли несколько мужчин. Их присутствие сразу бросалось в глаза - не из-за внешней яркости, а из-за той самой особой сдержанной харизмы, присущей людям, привыкшим работать в кругу влиятельных персон. Безупречно сшитые тёмные костюмы сидели на них идеально, словно продолжая линии их фигур. Белоснежные рубашки, дорогие галстуки с едва заметной фактурой ткани, лакированные туфли - всё в их облике говорило о статусе и дисциплине.
Они не суетились, не перебрасывались лишними словами, лишь наблюдали, выверенно переводя взгляд с проходящих пассажиров на экран своих телефонов. При нашем приближении один из них - высокий мужчина с чёткими чертами лица и безупречной осанкой - сделал шаг вперёд. Его движение было таким плавным и уверенным, что в нём читалось больше, чем простое приветствие: это был жест человека, привыкшего встречать важных гостей.
- Добро пожаловать в Сеул, - произнёс он на чётком, отточенном русском, чуть склонив голову. - Столицу Южной Кореи - города, где ультрасовременные небоскрёбы, высокотехнологичное метро и энергичная поп-культура соседствуют с величественными буддийскими храмами, старинными дворцами и шумными рынками, которые живут своей жизнью и днём, и ночью.
Я ответила так же сдержанно, слегка склонив голову в знак уважения:
- Здравствуйте. Большое спасибо.
После короткой, но вежливой паузы он сделал приглашающий жест рукой, и мы направились к выходу. Сквозь прозрачные автоматические двери открывался вид на парковочную зону, где в самом центре, чуть в стороне от прочих автомобилей, стоял длинный чёрный седан представительского класса. Его кузов блестел, словно отполирован до жидкого стекла, отражая голубое небо и резкие линии аэропортовых конструкций. Водитель, в перчатках и с безупречно выглаженным пиджаком, ждал, слегка распахнув заднюю дверь.
В тот момент я почувствовала, как вокруг нас постепенно меняется ритм. Суета аэропорта осталась позади, а впереди начиналась территория другой реальности - более строгой, деловой, с лёгким оттенком аристократичности, в которой каждое слово и каждый жест имели значение.
Салон машины был наполнен мягким, приглушённым светом. За окном мелькали огни ночного города, отражаясь на лакированных дверцах и стёклах. Лёгкий аромат кожи и дорогого одеколона с нотами ветивера создавал ощущение делового уюта, но воздух между нами был натянут, как струна.
Алан сидел рядом - в идеально сидящем тёмно-синем костюме, с безупречно выглаженной белой рубашкой, чуть расстёгнутой у воротника. Его поза была собранной, но не напряжённой: колено на колене, спина ровная, ладонь лежит на подлокотнике, а другая - на планшете, где уже был открыт документ.
Впереди, на пассажирском сиденье, один из представителей говорил быстро, отрывисто, бросая короткие взгляды в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что мы следим за его словами.
- Переводи, - негромко, но чётко произнёс Алан, не глядя на меня.
Я начала, стараясь передать общий смысл, но смягчила одно резкое слово, заменив его более вежливым. Он тут же повернулся, его глаза вспыхнули холодным недовольством.
- Дословно, - отчеканил он. - Мне не нужны твои корректировки. Передавай каждую интонацию. Если он сделал паузу - ты делаешь паузу. Если он был резким - передаёшь резкость.
Я кивнула, чувствуя, как внутри поднимается лёгкое раздражение, но заставила себя смотреть в планшет. Мужчина впереди продолжил, и я переводила уже осторожно, слово в слово, почти механически, ловя каждую интонацию и оттенок смысла.
Алан слушал внимательно, не перебивая, но его лёгкое постукивание пальцами по подлокотнику выдавалось: он ждал, что я буду идеальной в своей работе.
Доехав до нужного места, автомобиль свернул с оживлённой трассы на более узкую, утопающую в зелени дорогу, ведущую в тихий, престижный район Ханнам-дон. Здесь не было ярких вывесок или суеты - лишь тишина, спокойствие и изысканная архитектура, демонстрирующая вкус и достаток владельцев.
Машина плавно остановилась у массивных кованых ворот, за которыми возвышался дом, скорее напоминающий современную виллу. Фасад был выполнен в гармонии камня и тёмного дерева, а большие панорамные окна отражали мягкий свет заката. Перед домом тянулась идеальная аллея из ухоженных декоративных деревьев, а газон был настолько ровным, что казался нарисованным.
Когда водитель открыл дверь, в лицо подул лёгкий, свежий ветерок с ароматом сосен и тонкими нотами жасмина от аккуратно подстриженных кустов вдоль дорожки.
Мы вышли, и я позволила себе несколько секунд рассмотреть всю картину: богатство, здесь выражалось не в кричащей роскоши, а в тонкой продуманности каждой детали. Это была демонстрация статуса, лишённая лишней показухи, что делало дом ещё более впечатляющим.
Шаги по гравийной дорожке звучали приглушённо, пока мы направлялись к парадному входу.
И именно там, у широких дубовых дверей, мы встретили его - мистера Хвана.
Высокий, статный мужчина лет тридцати, с длинными, идеально уложенными тёмными волосами, в которых мягко играли отблески уличного света. Его фигура говорила о тренированности - широкие плечи, чёткий силуэт, при этом движения - лёгкие и уверенные, будто каждый шаг был заранее выверен.
Он был одет в безупречно сидящий тёмный пиджак от Yves Saint Laurent, подчеркивающий его осанку и плечи, с белоснежной рубашкой без галстука - лёгкая нотка неформальной свободы в строгом образе. На запястье сверкали часы Patek Philippe, а в улыбке - уверенность человека, привыкшего командовать, но умеющего очаровывать.
- Добро пожаловать, - произнёс он глубоким, бархатным голосом, чуть хрипловатым на концах фраз. - Рад вас видеть. Как добрались?
Он смотрел прямо в мои глаза - не просто формально, а пристально, будто изучал. На мгновение между нами повисла невидимая нить. И, к своему удивлению, я ощутила то, чего не чувствовала уже много лет брака с Аланом, - едва уловимый, но сильный прилив тепла внизу живота.
Мы обменялись традиционным поклоном, и в эти секунды мир вокруг будто стал тише.
Алан же, похоже, не заметил этой паузы. Его взгляд скользил по фасаду дома, по мелочам - словно он искал недостатки. В его лице читалась холодная, почти циничная оценка, а в сжатых губах - лёгкая неприязнь.
- Благодарю за столь тёплый приём, - произнесла я мягко, позволяя голосу звучать официально, но с оттенком расположения. - Нам действительно приятно быть здесь. Вы производите очень приятное впечатление.
Я перевела слова для Алана.
- Нам очень приятно за такую встречу, - сказал он, чуть скривив губы в подобии улыбки, которая больше походила на скрытую усмешку.
Мистер Хван же, словно не заметив этого оттенка, с лёгким кивком ответил уже на английском:
- Большое спасибо, я польщён. Можете говорить, как вам удобно. Проходите и чувствуйте себя как дома. Мой дом - ваш дом.
Его голос был спокоен, но в нём звучала искренняя уверенность хозяина, который знает цену своему слову.
- Теперь твоя помощь не понадобится, - тихо, но отчётливо произнёс Алан, повернувшись ко мне. В его глазах была жёсткость, резкая, почти холодная, и от этой прямоты внутри меня что-то болезненно сжалось.
Я лишь слегка кивнула, стараясь, чтобы это выглядело как нейтральная реакция, но внутри ощутила, как тонкая грань между официальным визитом и личными ощущениями начинает медленно смещаться.
* * *
Всё то время, что мы провели в Сеуле, гостя в доме мистера Хвана, напоминало тщательно выстроенный спектакль, где каждый играл свою роль. Дни были заполнены приёмами, ужинами и бесконечными встречами с представителями делового мира. Алан целиком растворялся в своей работе, погружался в переговоры и стратегические обсуждения, словно забыв о моём существовании. Иногда, даже на людях, он позволял себе резкие замечания и колкие слова в мой адрес - сдержанные, но достаточно ощутимые, чтобы задеть.
Я училась сохранять невозмутимость. Каждый раз, когда в его голосе проскальзывало презрение, я поднимала подбородок чуть выше, мягко улыбалась и старалась перевести внимание окружающих. Внутри же всё сжималось от обиды, но я гасила её в себе - слишком много было поставлено на карту. Я понимала, насколько хрупка репутация Алана в его кругу, и пыталась любой ценой не дать повод для пересудов.
Иногда он уезжал один, без объяснений, оставляя меня наедине с тишиной огромного дома. Поздно ночью возвращался в состоянии, от которого сердце сжималось от тревоги. Я молча встречала его в холле, подхватывала под руку и почти силой уводила в нашу гостевую комнату. Я прятала этот позор, облекая его в оправдание: тяжёлая работа, изматывающая усталость, слишком большой груз ответственности.
Внутри дом мистера Хвана был совершенен: просторные светлые залы в европейском стиле, строгие линии мебели, безупречный порядок в каждой комнате. В каждой детали чувствовался вкус хозяина - аккуратность, дисциплина и некоторая педантичность. Мистер Хван, уже разведённый, воспитывал двоих очаровательных детей от первого брака. Они были воспитаны так, что их манеры могли бы стать образцом даже для взрослых. Он отдавал им всё своё время и силы, был настоящим отцом - внимательным, заботливым, готовым выполнить любую их просьбу.
Этой ночью я почти не сомкнула глаз. Сидя у окна, я вслушивалась в каждый звук улицы, ловила свет фар, скользящий по стенам гостиной, и пыталась угадать, не подъезжает ли наконец машина Алана. Часы на каминной полке отмеряли время глухими ударами, а за окном город дышал своим ночным, неспешным ритмом. Но он всё не возвращался. Я уже почти не сомневалась, что Алан проводит время в одном из шумных баров, окружённый сомнительной компанией. И всё же я оставалась на посту - чтобы, как только он появится, встретить его первой и не дать никому стать свидетелем этого унизительного зрелища.
Я сижу на кухне, закутавшись в тёплый плед, медленно размешиваю в кружке густой горячий какао. Запах шоколада и молока поднимается паром, мягко согревает лицо. В доме тихо, только тиканье настенных часов да лёгкое шуршание дождя за окном. По правилам здесь запрещено готовить самостоятельно - этим занимается домработница, - но её рабочий день давно закончился. Мне хотелось хоть немного побыть наедине с тёплым напитком и собственными мыслями.
- Почему вы не спите? - раздаётся глубокий мужской голос за спиной.
Я вздрагиваю, поворачиваюсь, и в дверном проёме появляется мистер Хван. Его тёмные волосы чуть растрёпаны, на переносице аккуратно сидят очки в тонкой оправе. Он одет просто: мягкая домашняя футболка, поверх неё - тёплый длинный кардиган. От него веет спокойствием и той особой силой, что не нуждается в показной строгости. В руках он держит папку с какими-то документами, а на губах играет лёгкая, почти неуловимая улыбка.
- Не спится, - отвечаю я, стараясь казаться непринуждённой, и выдавливаю короткую улыбку.
Он подходит ближе, садится рядом, медленно и чуть лениво, как человек, который дома и никуда не торопится.
- Я ведь говорил, что обычно мне готовят, - замечает он, бросив взгляд на кружку. Его голос ровный, без укора, но в нём чувствуется невысказанная требовательность - как будто он напомнил мне не правило, а привычку, которой придерживается всю жизнь.
Я машинально сжимаюсь, чувствуя, как прохладный воздух дома пробирает даже сквозь плотную кофту. Он это замечает.
В следующую секунду он тихо отодвигает моё плечо, словно проверяя, насколько я замёрзла, и снимает с себя кардиган. Пахнущий свежим порошком и чем-то его личным - древесным, тёплым, едва сладким - он накрывает меня.
- Вы замёрзли, - произносит он тихо, почти заботливо.
Я улыбаюсь - мягко, почти невольно. Не помню, чтобы кто-то так останавливался, чтобы просто согреть меня.
- У вас чудесные дети, - говорю я, чтобы заполнить тишину. - Такие милые... Почему вы не хотите жениться снова? Простите, если вопрос слишком откровенный.
Он откидывается на спинку стула, задерживает взгляд на кружке в моих руках, словно собирается с мыслями.
- Их мать... оставила их, - говорит он негромко. - Но знаете, ни одна другая женщина не сможет полюбить чужих детей так, как своих. И мужчины - такие же. Никто не заменит родного родителя. Но я не держу на неё зла. Просто выбрала другой путь. Это не сделало меня слабым. Наоборот, я хочу дать им всё, что смогу. Лучшее будущее.
Он наклоняется ко мне, медленно убирая прядь с моего лица. Кончики его пальцев едва касаются моей кожи - и от этого прикосновения у меня будто дрожь проходит по позвоночнику.
- Можно я задам вопрос? - его голос стал чуть ниже, и в нём есть нечто опасное.
- Да, - отвечаю, чувствуя, как сердце ускоряет ритм.
- Зачем вы его терпите? - его взгляд пронизывает меня, но в нём нет осуждения, только... внимательность. - Думаете, я ничего не вижу? Вы - молодая, красивая, умная. Уязвимая, но в этом есть сила. Вы удивительный человек.
Мои пальцы сильнее сжимают кружку. Я не ожидала этих слов.
- Не бойтесь, - продолжает он, едва заметно улыбнувшись. - Я никому ничего не скажу. Но... Дальним, ты достойна большего.
Я вздрагиваю от того, как он это произносит. "Дальним" - луна. Он буквально даёт мне имя. И это имя вдруг кажется каким-то личным, тайным.
Он медленно приближается. Его ладонь ложится мне на шею, тёплая, уверенная.
- Позволь мне прикоснуться к тебе, - говорит он тихо, почти шёпотом. - Позволь мне поцеловать тебя.
Я тяжело дышу, внутри всё сжимается от волнения и какой-то острой тяги. Никогда с Аланом я не чувствовала подобного - того, как внутри всё начинает гореть ещё до поцелуя.
- Скажите... как вас зовут, - прошу я, и моя собственная рука будто сама собой ложится на его грудь.
- Мин Ён, - отвечает он и касается своим кончиком носа до моего.
- Ён... Поцелуйте меня... Прошу вас, сделайте это, - шепчу я.
И он целует. Сначала мягко, почти невинно, но уже через несколько секунд поцелуй становится глубоким, жадным. Его вкус - свежий, мятный, в нём есть что-то опасное и запретное. Я тону в этом поцелуе, в его запахе, в тепле его ладоней на моей талии. И в этот момент всё остальное перестаёт существовать.
Его губы нашли мои, и на этот раз поцелуй был не сдержанным, а жадным, будто он ждал этой секунды слишком долго. Мин Ён прижал меня к столешнице, но делал это так бережно, словно я была фарфоровой, словно мог сломать одним неосторожным движением. Его пальцы скользнули по моей талии, обвили спину, притянули ближе, и я почувствовала, как его дыхание сбилось, как сердце бьётся в унисон с моим.
Тёплый свет лампы на кухне падал на его лицо, подчеркивая скулы, мягкие тени ложились на его губы. Он смотрел на меня так, будто видел не женщину, а ангела, сошедшего к нему с небес. И в этот миг мне показалось, что он - словно мой... Димаш, такой же красивый, уверенный, с той же глубокой силой в глазах.
Ён провёл ладонью по моему лицу, убирая выбившуюся прядь волос за ухо. Его руки были горячими, и от одного прикосновения я будто теряла дыхание. Он опустил поцелуи на шею, медленно, смакуя каждый момент, а затем прижал меня к себе крепче. Я утонула в нём, в его запахе, в этом чувстве, будто нас двоих нет нигде - только здесь и сейчас.
Вскоре мы уже не думали ни о чём, кроме друг друга. Его движения были одновременно уверенными и нежными, как будто он хотел, чтобы я запомнила каждое прикосновение на всю жизнь. Он смотрел мне в глаза, будто боялся, что если отведёт взгляд, я исчезну. Мы сливались, дышали одним ритмом, и в этом было что-то запретное, но безумно прекрасное.
После, когда мы лежали рядом в его личной спальне, он обнял меня, не позволяя даже сдвинуться с места. - "Ты знаешь, я буду готов сделать для тебя всё на свете", - шепнул он, и в его голосе была та самая тихая, но уверенная страсть, от которой сердце сжимается. Я не могла ответить - только прижалась к нему, зная, что этот момент мы украли у времени.
Так было не раз. Пока Алана не было дома, мы пользовались каждой минутой, чтобы снова и снова тонуть друг в друге. Иногда это были тихие, долгие вечера, иногда - быстрые, страстные моменты, когда мы едва успевали прошептать друг другу хоть слово. Мин Ён ухаживал за мной, приносил чай, интересовался, не устала ли я, просто был рядом - и это значило для меня больше, чем всё остальное.
Но я знала, что однажды всё это закончится. Я не могла разбить сердце Алана, каким бы он ни был. И этот выбор стал моей болью.
В один из вечеров, когда Алан вернулся неожиданно рано, Ён лишь молча посмотрел на меня. В его взгляде было столько просьбы, столько мольбы, что я едва не сорвалась. Но я отвела глаза и пошла к мужу. Мин Ён не пытался меня остановить. Только тихо произнёс:
- "Я не хочу отпускать тебя".
Я не обернулась, потому что знала - если увижу его лицо, останусь.
И с этого дня я научилась прятать в сердце то, что было нашим, и хранить это как запретную драгоценность, которую никто не должен увидеть.
Через пару дней мы с Аланом вернулись домой.
Всё казалось таким же, как и прежде - те же стены, та же обстановка, тот же холод в его взгляде. Но я уже была другой.
Я не могла забыть всё, что произошло между мной и мистером Хваном. Его прикосновения, его тихие слова, его взгляд, когда он стоял в зале ожидания и провожал нас. В этих глазах было столько нежности, что мне хотелось кричать, остановить время, вернуться... но я лишь опустила голову и пошла за своим мужем.
Это разрывалаo моё сердце. Но я говорила себе, что должна оставаться с Аланом. Что предательство будет концом для нас обоих.
Всё вернулось на круги своя: холодные фразы, его вспышки злости, унижения, принуждения к близости, грубость. Он снова поднимал на меня руку, а я снова молчала. И только воспоминания о Мин Ёне давали мне хоть крошку тепла, напоминая, что я всё ещё жива.
Прошёл месяц после нашей поездки.
В то утро я проснулась с каким-то странным чувством - то ли тревоги, то ли ожидания. Купленный накануне тест для беременности лежал в ящике тумбочки. Я дрожащими пальцами достала его, сделала всё по инструкции... и через минуту в маленьком окошке проступили две полоски.
Я не могла отвести взгляд. Сердце бешено колотилось.
Я была беременна.
* * *
В одну из ночей ко мне пришло письмо. Это был Мин Ён, мистер Хван.
Алан был пьян и спал в нашей спальне, а я, затаив дыхание, тихо открыла ноутбук.
Алан запрещал мне общаться с кем-либо — с друзьями, родными, — а если кто-то и писал, он сам отвечал за меня или удалял сообщения.
Моя дорогая, моя Дальним.
С того самого момента, как вы уехали, я словно перестал жить. Все вокруг стало пустым и бессмысленным. Я просыпаюсь и ложусь с одной-единственной мыслью — о вас. Я не могу вырвать вас из своего сердца, как бы ни пытался.
Я чувствую, будто моя душа медленно умирает без вашего голоса, без ваших улыбок, без ваших мягких прикосновений. Мне стыдно, мне больно от того, что я люблю замужнюю женщину… но эта любовь сильнее меня. Я ничего не могу с собой сделать.
Я хочу вновь увидеть вас, услышать, как вы смеётесь, почувствовать тепло ваших рук и прикоснуться губами к вашему лицу, хотя бы на мгновение. Я хочу упасть на колени перед вами, обнять их и зарыдать, потому что это единственное, что облегчило бы мою муку.
Я помню каждую секунду, проведённую с вами. Ваши сладкие губы, ваш запах, ваши глаза, которые стали для меня целой Вселенной. Вы — самое прекрасное, что когда-либо случалось в моей жизни.
Дальним, я прошу вас, вернитесь ко мне. Я молю вас. Даже если это невозможно, знайте — я всегда буду помнить и любить только вас. Вы стали для меня всем на свете.
С любовью, ваш Хван Мин Ён.
В груди защемило, глаза защипало от слёз. Но я знала — должна сделать это, как бы ни было больно:
Дорогой Ён,
Поверьте, мне невероятно тяжело писать это письмо… Каждое слово даётся мне, словно я вырываю кусок из своего сердца. Я благодарна вам за всё — за каждое мгновение, за каждую встречу, за то, что вы подарили мне ощущение настоящей любви. Я никогда раньше не чувствовала себя такой живой, как рядом с вами.
Но я не могу просить вас ждать. Я не могу позволить вам тратить силы, сердце и время на женщину, которая отдана другому. Если он узнает… это принесёт беду и вам, и мне. Алан — человек жестокий, упрямый и мстительный. Я не смогу защитить вас от него.
Я молю вас, как бы сильно ни болело моё сердце — отпустите меня. Живите так, как велит вам судьба. Будьте счастливы. Не позволяйте моему имени и моему образу держать вас в оковах.
Но знайте: в любом уголке мира, в любую минуту своей жизни — я буду помнить о вас. И любить вас тихо, молча, до последнего вздоха.
С любовью и вечной благодарностью,
ваша Дальним.
Я закрыла письмо дрожащими пальцами, отправила… и тут же стерла все следы, как будто вырывала из реальности доказательства того, что он ещё был рядом со мной. Щёки горели от слёз, сердце сжималось, будто в нём осталась только пустота.
Но я знала — это был единственный правильный поступок.
Я не хотела быть вечной предательницей.
Я хотела быть верной.
Хотя бы себе.