Глава 5
Димаш
(прошлое)
Просыпаюсь от неестественной тишины. Такой, что сразу становится не по себе — будто город, обычно шумный и живой, вдруг решил замереть вместе со мной. Я не сразу понимаю, где нахожусь. Веки тяжёлые, тело будто налито свинцом. Голова гудит, как после долгого и неумолимого шума — словно я всю ночь плыл по течению, без руля и берегов.
Кожа липкая, пересохшее горло. Во рту неприятный привкус. Где-то в углу комнаты глухо тикают часы, отмеряя время, которое я всё равно не чувствую.
Я поворачиваюсь на спину, упираясь взглядом в потолок. Он серый, треснувший в одном месте — странно, раньше не замечал. Всё кажется чужим. И в то же время — пугающе знакомым. Квартира, в которой я живу уже два года, будто изменилась за одну ночь.
Поднимаюсь с дивана медленно, осторожно, будто опасаюсь потревожить что-то важное. На полу валяются джинсы, футболка, рядом — пустой стакан, бутылка, телефон с погасшим экраном. Запах в комнате приторный: перегар, духи, пыль, тонкая нотка сигарет. Не мои.
Где-то внутри начинает подниматься странное чувство — тревога, не имеющая конкретной причины, но цепляющая за грудную клетку так, будто я вот-вот пойму что-то важное. Как бывает во сне, когда ты чувствуешь, что происходит что-то плохое, но не можешь проснуться.
Я подхожу к окну, отдёргиваю занавески. Свет — резкий, белый, безразличный. Он освещает всю ту обыденную разруху, которой я будто не замечал раньше. Пыль на подоконнике. Пятна на полу. Пустота на стенах. Всё это — моё.
Смотрю на своё отражение в стекле. Взъерошенные волосы. Потемневшие круги под глазами. Щетина. Взгляд — отрешённый, уставший. Как будто я не спал годами.
И тут я спрашиваю себя: а когда я в последний раз действительно отдыхал? Когда просыпался с лёгкостью, а не с этим тяжёлым грузом на груди?
Я хватаю телефон. Разблокировать не сразу получается — руки дрожат. Экран загорается. Несколько непрочитанных сообщений, пропущенные звонки. Я не реагирую. Только ищу глазами одно имя. Одно единственное.
Медина.
Есть сообщение. Короткое. Холодное.
"Нам нужно поговорить."
Сердце замирает. Я не отвечаю. Просто сжимаю телефон в руке, как будто могу таким образом удержать контроль над происходящим. Но внутри уже поднимается что-то тяжёлое, глухое, как набегающий шторм.
Я отвожу взгляд, опускаюсь обратно на диван. Закрываю глаза. Передо мной — пустырь. Та самая пустота, которую я упорно пытался заполнить шумом, вечеринками, чужими прикосновениями, бессмысленными разговорами. Но внутри — всё равно только небытие.
Я чувствую, что стою у границы. Что всё, что казалось устойчивым, начинает трещать. И я боюсь, что больше не смогу удержать ни себя, ни то, что у нас было. Если оно ещё вообще было.
Я не выдерживаю.
Внутри всё будто скребётся. Мысли путаются, одна сменяет другую, и всё, что я чувствую — это невыносимое желание увидеть её. Услышать. Понять, что с ней. Почему она пишет так. Почему исчезает. Почему между нами тянется эта глухая, напряжённая пауза, которая сильнее любых слов.
Одеваюсь молча. Машинально.
Джинсы, тёмная футболка, пальто накидываю на плечи, как броню.
Сажусь за руль, завожу машину — улицы пустые, всё будто будто вымерло, хотя за окном середина дня. В салоне пахнет кожей и моим парфюмом, но я чувствую только этот нарастающий ком внутри. Что-то не так. Не так уже давно. И я это знал. Просто закрывал глаза.
Еду к ней.
Мысли скачут — от её голоса до того, как она смеётся, как морщит нос, когда злится. Как держится чуть в стороне в последнее время. И как избегает моих прикосновений. Я думал — пройдёт. Уйдёт. Время лечит. Мы снова станем прежними.
Но теперь всё иначе.
"Нам нужно поговорить."
Это не просто слова. Это конец. Или его тень.
Подъезжаю к её дому.
Многоквартирник в старом районе, который она почему-то не хочет менять, хотя я предлагал. Ей нравится уют, балкон с цветами, знакомые соседи. Я знал каждого здесь в лицо — ведь бывал у неё часто. Но в последние недели — реже. Гораздо реже.
Поднимаюсь по лестнице — лифт снова не работает. Внутри всё напряжено. Сердце бьётся как-то неуверенно, глухо. И тут я слышу звук. Тихий. Приглушённый. Сначала я не придаю значения — кто-то, наверное, включает музыку. Или фильм. Соседи. Соседи?
Но потом...
Останавливаюсь.
Нет. Это не музыка. Не фильм. Это... звук, который я слышал раньше. Только не здесь. Не в этом контексте. Не в её квартире.
Замираю на лестнице. В груди — что-то рвётся. Хочется сказать себе, что я ошибаюсь. Что это не то. Что я просто накручиваю. Что я не выспался, и мысли бегут не туда.
Но звук повторяется. И я узнаю голос.
Её.
Медина.
Медина смеётся. Только не тем смехом, который был раньше. Не сдержанным, искренним. А другим. Таким, каким я не слышал его никогда. Я чувствую, как у меня холодеют пальцы. Как воздух становится плотным. В голове — звенящая пустота.
Подхожу к двери. Молча. Не дыша.
Я не стучу. Не зову. Просто вытаскиваю из кармана ключ — она сама когда-то дала мне дубликат. Сказала: "Чтоб ты мог приходить, когда захочешь."
Я вставляю ключ в замочную скважину.
Поворачиваю.
Открываю дверь.
Квартира встречает тишиной — будто всё внезапно замерло, почувствовав моё присутствие. Но я иду дальше. На автомате.
Пальцы дрожат. Шаги тихие, осторожные.
Прохожу в спальню.
И всё встаёт на свои места.
Я вижу.
Без подробностей. Только ощущения. Только факты. Только — сердце, которое в этот момент сжимается до предела, как стекло, готовое треснуть. Я чувствую, как всё внутри замерзает. Как земля уходит из-под ног. И как прошлое, настоящее, будущее — всё рушится в одну секунду.
Я стою в дверях, и первое, что меня убивает — она. Она — с другим. Та, которую я знал. Или думал, что знал. Та, чьи волосы я когда-то гладил, чьи руки держал, чьи глаза искал во сне. Теперь — не моя. Теперь — не здесь. Теперь — с кем-то, кто не я.
Медина.
Сидит на нём. На Алихане. Абсолютно обнажённые. Он — мой коллега по кино, один из тех, с кем я работал плечом к плечу. Общались, шутили, спорили, делились идеями. Теперь же он сидит с ней, так спокойно, как будто ничего из этого не значило.
А она...
Она даже не пытается прикрыться. Только замирает, как будто не ожидала, что я могу прийти. Как будто я — это случайный гость, который не вовремя заглянул в чужую историю.
Я чувствую, как по телу идёт дрожь. Грудная клетка сжимается, сердце стучит в висках. Руки сжимаются в кулаки. Я не знаю, как не закричал сразу. Как не разнёс всё к чёрту. Только стою. Смотрю. И внутри себя тихо проваливаюсь в чёрную дыру.
— Ты всё не так подумал! — торопливо произносит девушка. Голос дрожит, но не от стыда. Скорее от желания вывернуться, выкрутиться. — Это случилось случайно…
Глупая, отчаянная отговорка. "Случайно", как будто это ключевое слово, которое всё перечёркивает.
— Да брось, Медин… — Алихан даже не утруждает себя прикрыться, только ухмыляется и тянется к сигарете. — Бро, ну ты сам виноват. Твоей девушке не кайфово с тобой. Да бля, кому ты уже нужен? Хренов кайфарик.
Он приобнимает её за талию. Спокойно. Демонстративно. И я понимаю — это не просто измена. Это насмешка. Это плевок в спину.
— Алих, не надо было так грубо… Мы бы сами разобрались, — кокетливо отвечает она. Голос ленивый, как будто вся эта сцена — просто неудобный момент в её комфортной жизни.
Я больше не выдерживаю.
— МЫ УЖЕ И ТАК РАЗОБРАЛИСЬ! КАТИТЕСЬ К ЧЁРТУ!!! — кричу я. Горло сжимается, голос срывается на грани.
Разворачиваюсь и почти бегу к двери. Тело трясёт. Всё дрожит. Руки, ноги, даже дыхание — как будто всё рассыпалось.
Выбегаю из квартиры, хлопаю дверью так, что стены сотрясаются. Спускаюсь по лестнице почти бегом, на ходу глотаю воздух, как утопающий. Мир вокруг теряет очертания — всё размытое, как будто я проваливаюсь в какой-то кошмарный сон.
Выбегаю на улицу. Августовский ветер холодит щёки, но не приносит облегчения. Стою у машины, держусь за крышу, чтобы не упасть. Глаза щиплет. Но не от ветра. Это злость. Предательство. Боль. Разочарование. Всё разом.
Сажусь в салон, не завожу двигатель. Просто сижу.
Опускаю голову на руль.
И молчу.
Минуты проходят. Я не знаю, сколько. Я не знаю, кто я сейчас.
Тот ли я, кем был до этой сцены?
Тот ли, кто так сильно верил, любил, надеялся?
Смартфон в кармане вибрирует. Сообщение. Одно. Второе. Потом звонок. Имя на экране — Медина.
Я смотрю.
Секунду. Две. Потом выключаю звук и кидаю телефон на пассажирское сиденье.
Пусть звонит.
Пусть пишет.
Больше нет нас. Больше нет ничего.
Она сделала свой выбор.
* * *
После того случая — будто обрушивается всё. Как карточный дом, в который кто-то с силой дунул. Я смотрю, как рушится моя жизнь, но не успеваю даже моргнуть.
Сначала — звонок от продюсера. Говорит официальным голосом, как будто заранее надел броню безразличия:
— Мы пересмотрели кастинг. Пойдём в другую сторону.
В другую. То есть без меня. Я сижу с телефоном в руке, не в силах ответить. Молчание сдавливает горло. Вчера мне улыбались, хвалили, кивали. А сегодня — просто вычеркнули. Стёрли.
Я хватаюсь за мысль: «Может, это просто временно? Ошибка? Сбой?»
Но вскоре приходит вторая волна. Продюсер другого проекта говорит, что задерживают выплату. Якобы я повредил реквизит — старинный светильник, который, как я помню, и до меня еле держался. Но всё спихнули на меня.
Меня делают виноватым.
Я чувствую, как гнев и бессилие ползут под кожу, как змеи. В груди — жар, лицо заливает стыд. Меня даже не слушают. Не проверяют. Просто решают, что я — удобный козёл отпущения. Потому что я сейчас никому не нужен. Я слабый. Я сдался.
И как по расписанию — третий удар. Мой менеджер звонит. В её голосе нет тепла. Там — холодная, жёсткая истина, которой я не готов.
— Ты потерян, — говорит она. — Ты срываешь встречи, не выходишь на связь. Ты пропадаешь. Всё, что ты делаешь — это бесконечные вечеринки, бары, алкоголь, женщины. Твоя репутация катится к чёрту, и я не могу больше тебя прикрывать.
Я слушаю. Внутри меня клокочет обида, но она тонет в чувстве вины. Потому что всё правда.
Я действительно начал пить чаще. Я срывался. Пропадал. Потому что мне больно. Потому что я видел её на нём. Обнажённую. Потому что я не могу забыть это. Не могу простить.
Я бы хотел кричать:
— Да как мне ещё жить после этого?
Но молчу. Я не хочу выглядеть слабым. Даже если я уже рухнул.
И тогда я просто выхожу из квартиры. Без куртки. Без мыслей. Просто иду.
Улицы — чёрные, мокрые. Свет фонарей отражается в лужах, как вспышки из других жизней. Тех, где я был счастлив.
Я захожу в ближайший бар. Воздух там тягучий, тяжёлый. Спирт, пот, чужие духи.
Сажусь за стойку. Говорю:
— Виски. Шот.
Мне наливают. Я выпиваю. Сразу. Без паузы.
Прошу ещё. Потом ещё. Счёт уже не считаю. Оно и не важно.
Ко мне подходят. Улыбаются.
— Ты тот самый? Я тебя видела в сериале!
Кто-то проводит рукой по моей спине, кто-то сжимает плечо, кто-то шепчет на ухо.
Я не реагирую. Я — пустой. Уставший. Омертвевший изнутри.
В голове звучит только одно:
Мне тридцать. И я проебал всё.
Раньше я был перспективным. Меня узнавали. Я сам себе нравился. У меня были мечты. Цели. Она.
А сейчас? Пьяный в баре. С разбитым сердцем. С выжженной душой.
Я больше не верю в себя. Не верю в людей. И даже в Бога — не знаю, верю ли.
Я выхожу. Всё мутнеет. Голова тяжелеет. Я почти не чувствую ног. Просто бреду вперёд, как во сне.
Лица прохожих расплываются, но я улавливаю взгляды. Кто-то узнал.
— Это он…
Шёпот режет.
"Смотрите, это же… Совсем спился."
Я прячу лицо, но уже поздно. Слухи — они быстрые.
Мне хочется спрятаться. Убежать. Но куда? От себя не убежишь.
Я иду. По улицам, по переулкам. Сквозь пьяную боль и пустоту.
В какой-то момент — дорога. Красный свет. Машины.
Но я не вижу ничего. Только свои мысли, только её глаза в тот момент, когда она прикрывала грудь руками, сидя на другом.
Я слышу, как она говорит:
— Это было случайно. Ты всё не так понял…
Но я всё понял. Слишком хорошо понял.
Я делаю шаг. Ещё один. Свет фар. Крик.
Секунда. Удар.
Боль. В спине, в ногах. Как будто меня разорвало. Всё рухнуло в темноту.
Я лежу на тёплом асфальте и мир вокруг будто разваливается на мелкие кусочки. Боль — она сначала резкая, хрустящая, как разбитое стекло под коленом, потом туманная, растекается по телу и даже кажется далёкой, как звук, доносящийся через воду. Холод и звук шин — всё сливается в один размытый кадр, в котором я уже не понимаю, где я, где улица, где я вообще. В голове пульсирует ритм — не то мой пульс, не то чьи-то шаги — и в этот ритм вкрадывается мысль: «ну вот и всё». Должно быть, именно так это и заканчивается: тупо, грязно, быстро. Наверное, я заслужил.
«Я всё потерял», — шепчу себе насквозь пустым голосом. Слышно, как слова падают в яму и там тонут. Всегда думал, что смерть — это страшно, что она принесёт страх и боль. А сейчас — странное облегчение, как будто меня отпустили от чего-то тяжёлого и мерзкого, от собственной никчёмности. Может, действительно, мне пора уйти. Плевать на всё. Плевать на то, что ещё можно исправить. Плевать на тех, кому я когда-то был дорог.
Тело помнит ещё, как что-то ударило, отшвырнуло. В ушах — злой гул. В голове — пустота, и в эту пустоту медленно вкрадывается чей-то образ: она. Айым. Я вижу её так отчётливо, будто она стоит прямо надо мной. Она нежно гладит меня по голове, пальцы тёплые, лёгкие, как мох. Её губы касаются моего лба, потом шеи; поцелуи — мягкие, бесконечно мягкие. Ей не важно, что я грязный, в крови, каким мерзким я кажусь. Её взгляд — как отражение чего-то святого и простого. Она смотрит в мои глаза и видит не развалины, а человека. Это невозможно, но её ладони продолжают двигаться, и в каждой прикосновении — прощение.
— Что ты с собой сделал, — шепчет она тихо, и её голос — как струна, зазвучавшая в полумраке. — Ты другой, знаешь…
Она касается моего лица кончиками пальцев, и это так нежно, словно ведёт по шраму, которого на самом деле нет. Бархатные пальцы. Тёплая улыбка.
— Димаш… не делай этого. Услышь меня. Ты ведь другой, совсем другой. Ты достоин счастья. Я люблю тебя...
Её слова повторяются эхом в моей голове. Они как нитка, протянутая через тьму. Я пытаюсь за неё ухватиться — сказать ей, что я слышу, что я понимаю, что всё поменяется. Хочу выдавить из себя ответ, но язык будто приклеен, мысли лязгают. Её глаза — такие томные, такие близкие — и я тону в них, и горечь раскаяния смешивается с необычайным желанием быть спасённым именно от неё.
И затем — снова туман. Образ тает, как дым. Айым всё ещё кажется рядом, целует меня в губы так тихо, что я почти забываю, кем был до этой секунды. Её любовь — это зыбкая страна, где можно залечить всё; я пытаюсь войти туда, но что-то тянет назад. Туман сгущается, и мир вокруг растворяется. Я теряю её из виду и падаю глубже — в чёрную толщу, где нет времени и нет слов.
Я открываю глаза. Белый свет режет в лицо. В нос сразу бьёт запах хлоргексидина и чистоты — запах больницы. Все кажется слишком реальным: потолок, люстра, пластик, механический ритм монитора. Где-то рядом тихо пищит прибор. Каждый вдох — как маленькое усилие. Боль режет через сонливость, но она уже иная, не та, что была на дороге — теперь это осознание, физическое, бодрящее: я жив.
Я верчу голову — вокруг стерильные стенки палаты, прозрачная капельница в моей руке, бинты на теле, одеяло до подбородка. В ноге — тянет, в боку — тянет, в виске — тяжесть от удара. Рядом стул, на нём — чужая куртка; у окна — силуэт медсестры, которая записывает что-то в табличке. Свет умеренный, но в нём нет примирения — здесь только факты, диагнозы и графики.
Я пытаюсь сесть, и мир опять плавает: медсестра бросает быстрый взгляд, помогает аккуратно повернуть меня, проверяет давление. Голос врача где-то сбоку, ровный, объясняет: «сотрясение, перелом бедра/ноги, ушибы, были потери сознания. Всё серьёзно, но стабильно». Слово «стабильное» звучит почти как приговор и как обещание одновременно.
Я смотрю на руки: одна — в синяках, другая — с липким шрамом от капельницы. На пальцах — обломки жизни, врезанные в кожу царапинами и порезами. Пытаюсь вспомнить: было ли что-то, что могло бы вытянуть меня из этого состояния живым, кроме того видения — её любви, её слов? И опять стыд нахлынул, как холодная волна: как смею я надеяться, что кто-то может простить меня, что кто-то может лечь рядом и сказать «будь лучше»?
Через минуту в палату входит врач — молодой, но с уравновешенным взглядом. Он говорит спокойно, по делу, объясняя возможные операции, реабилитацию, сроки. Я слышу слова, но они стучат как вдалёкий барабан. В голове то и дело прокладывается один образ — Айым, её ладони, её шёпот: «ты достоин счастья». Я проглатываю горькую улыбку. Слова доктора будто не ко мне; мне важнее одно: смогу ли я когда-нибудь поверить в это снова.
Кто-то за дверью — неизбежный шум жизни. Машинный гул, шаги. Никто пока не приходит. Я один на грани — между тем, что взорвалось в ту ночь, и тем, что ещё возможно. Я ощущаю остро: если и есть шанс выжить и исправиться — он начинается здесь, с этого мягкого пробуждения, с этого воздуха, который теперь пахнет чистотой и возможностью. И, возможно, той тонкой нитью, что протянула ко мне её мечта — я могу начать тянуться обратно.
Я закрываю глаза ещё на секунду и позволяю себе не думать ни о вине, ни о правосудии, ни о том, что я заслужил. Предо мной — только тишина, приборы и мир, который, хоть хрупко, но предлагает мне ещё один шаг.
До самого позднего вечера я лежу в постели. Не ем, не пью, даже телефон не беру в руки. Боль не отпускает меня — физическая и та, что глубже любой раны. Я либо сплю, либо снова и снова прокручиваю в голове всё, что сделал не так. Свою проклятую, убогую жизнь, которую я сам же разрушил.
Часы тянутся, как густой, липкий мёд. Я лежу на спине, уставившись в потолок, пока в какой-то момент не решаю хотя бы приподняться. Просто сменить угол обзора, перестать смотреть в одну и ту же точку. Медленно опираюсь на локти, чувствуя, как всё тело сопротивляется — больно даже дышать.
На тумбочке рядом — стопка каких-то журналов. Сначала я просто смотрю на них, без интереса, но взгляд цепляется за один. На обложке — девушка. Темный дарк-макияж, строгий и в то же время вызывающий взгляд. Эпатаж, но сдержанный. Интригующий.
И вдруг меня будто бьёт током. Это она.
Айым.
"Аскарова Айым" — крупные буквы вверху. Harper’s Bazaar. Я хватаю журнал, пролистываю, пока не нахожу нужную страницу. Фотосессия. Интервью. Пишут, что она — крупный продюсер. Открыла собственную студию в престижном районе. Запустила новый бойсбенд "LUNARE" — и, судя по всему, уже подняла их на вершины чартов.
Я листаю дальше. Фотографии с интервью, официальные съёмки. Она в деловом костюме, с прямой спиной, строгим взглядом. А на другой — с группой своих парней-идолов, где она — словно королева в окружении преданных рыцарей.
После развода она поднялась ещё выше. Стала сильнее. Стала значимой.
Моя девчонка. Мой ангелочек, которого я никогда не был достоин.
Из неё вышла бы самая лучшая мама на свете. Я помню, как она обожала маленьких детей, как её лицо светлело, когда она видела щенка или котёнка. Она — это тепло, спрятанное за стальной оболочкой. Сокровище. Счастье.
Я скольжу пальцами по глянцевой странице, как будто могу дотронуться до неё через этот холодный глянец. Мне хочется вернуться к ней. Услышать её голос. Задать тысячу вопросов. Просто быть рядом.
В памяти вспыхивает один момент. Та ночь. Мы были близки, и вдруг она замерла, дыхание стало прерывистым, а в глазах — паника. Я сразу понял — её атаковала тревожность.
Я помню, как обнял её. Прижал к себе. Попросил смотреть мне в глаза, чтобы вернуть её сюда, в этот момент. Целовал её лицо, шептал, что всё хорошо. Сердце билось, как сумасшедшее, пока я держал её, защищая от невидимого врага. Хотел забрать у неё всю тревогу, всё, что мучает.
Моя крошка. Моя девочка.
Где же ты сейчас? Нужен ли я тебе так же, как ты мне?
Дай мне знак. Дай мне хотя бы крошечную возможность.
Утро в больнице наступает так, будто кто-то вырывает тебя из вязкой темноты и ставит лицом к лицу с реальностью. Неважно, спал ли ты или просто лежал с открытыми глазами — оно приходит одинаково холодным.
Бледный свет пробивается сквозь жалюзи и растекается по стенам, окрашивая их в серый, выцветший тон. Воздух плотный, пахнет антисептиком и чем-то металлическим — может, это кровь, может, просто ржавчина на старой батарее. В соседней палате кто-то тихо стонет, и этот звук тянется через коридор, как невидимая нить.
Дверь скрипит. Я даже не смотрю — уже знаю, кто это.
Тяжёлые, медленные шаги, слегка шаркающие, будто он всё ещё не привык к больничному полу.
Отец.
Он входит так, как будто за одну ночь состарился ещё на десять лет. Лицо жёсткое, губы сжаты, но глаза — красные, уставшие, будто он пытался спрятать в них что-то и не смог. Куртка мятая, пахнет сигаретами и сыростью. Он садится на стул у моей кровати, ставит локти на колени и какое-то время просто смотрит в пол.
— Проснулся, — произносит он негромко.
Не вопрос, а констатация.
— Да… — отвечаю я, но мой голос сухой, как будто горло всё ещё в пыли.
— Ну что, доволен? — он поднимает глаза. В них нет ярости. Есть что-то хуже — разочарование, которое давит сильнее любого крика.
Я отвожу взгляд в сторону, туда, где капельница медленно выпускает прозрачные капли в трубку.
— Они знают?.. — спрашиваю тихо, почти шёпотом.
— Кто? — он щурится, хотя прекрасно понимает, о ком я.
— Все… мама… — слова будто рвут что-то внутри. — Она в курсе?
Он вздыхает. Долгий, тяжёлый выдох, от которого у меня по спине пробегает холод.
— Да. Уже все знают. — Он делает паузу и добавляет: — И не только знают. Говорят. Обсуждают.
Мне кажется, что боль в боку вдруг стала вдвое сильнее. Я отворачиваюсь, чтобы он не видел, как лицо скривилось.
— Значит, я… — глотаю комок, — опозорил семью.
— Ты себя опозорил. Но и нас заодно. — Его голос становится чуть твёрже, но в нём нет ударов — только усталость. — И всё же… — он делает паузу, проводит рукой по лицу, — я не брошу тебя.
Я смотрю на него, пытаясь понять, шутит ли он или это всё же правда.
— Почему? — спрашиваю глухо.
— Потому что я твой отец. — Он наклоняется чуть ближе, и я вижу, как дрогнула кожа под его глазами. — Я могу злиться. Могу стыдиться. Но если тебя сейчас отпустить, ты просто… исчезнешь.
Его слова застревают во мне, как осколки.
— И учти, — он поднимается с кресла, поправляя куртку, — это не значит, что я дам тебе спокойно плыть по течению. Я буду контролировать каждый шаг. Каждый.
Я киваю, но в горле пусто. Мы молчим. За стеной слышно, как кто-то проталкивает по коридору тележку с инструментами — глухие удары колёс об плитку, звяканье металла.
…А потом были годы.
Три длинных, вязких года восстановления.
Боль, которая становилась привычной, как старая татуировка. Операции, запах латекса и швы, которые казались железными скобами, держащими меня в этом мире. Сотни ночей, когда я лежал в темноте, слушал, как капает капельница, и чувствовал, как время сливается в один сплошной, бесконечный день.
Но даже в этой замкнутой стерильной клетке у меня был воздух. Айым.
Я находил её фотографии. Смотрел видео, где она смеялась, щурясь от солнца, где поправляла волосы или тихо пела себе под нос. Я знал, на каких улицах она ходит, в каких кафе бывает, даже кто сидит рядом с ней на репетициях.
Иногда я ждал ночи, чтобы открыть ноутбук, приглушить свет и смотреть на неё до рассвета. Иногда казалось, что я слышу её голос сквозь шорохи аппаратов. Иногда — что она видит меня, прямо через экран.
Она не знала, что я рядом. Что я был рядом всегда.
И что скоро… я обязательно найду её. Мою девчонку.