Глава 1
Айым
(сентябрь)
Я сидела на краю кровати в своей спальне. Комната, обычно строгая и аккуратная, теперь была в полном хаосе. Шкаф был вывернут наизнанку — повсюду разбросаны платья, коробки, стопки старых бумаг, фотографии, какие-то мелочи из прошлых лет. Я решила устроить генеральную уборку — не просто навести порядок в вещах, но будто бы вычистить что-то и изнутри, словно, выбрасывая старое, смогу выдрать из себя боль.
В руках у меня оказалась большая белая коробка с тиснёным логотипом дизайнерского бутика — плотная, тяжёлая, с бархатистой поверхностью. Я медленно открыла крышку и заглянула внутрь. На меня пахнуло пылью, хранящей в себе тепло и обрывки чувств.
Первое, что я достала, были крошечные голубые пинеточки. Они были аккуратно сложены, как будто кто-то ждал, что ими вот-вот воспользуются. Затем — тоненькая распашонка нежного цвета неба, серенький комбинезон с маленькими медвежатами. Я провела пальцем по мягкой ткани. Такие крохотные. Такие чистые. Такие неношеные.
Дальше я вытянула маленькие носочки, связанные вручную — я узнала почерк Адины. Она вязала их с таким трепетом, как будто в каждый стежок вплетала любовь и надежду. Рядом лежали царапки, соска, бережно обёрнутая в прозрачный пакетик. Всё было аккуратно сложено, как в молчаливом ритуале памяти.
Я наклонилась и достала несколько снимков УЗИ. Первый — просто тёмная точка, вторая — уже намёк на форму, а на третьем был виден крошечный человечек, свернувшийся в утробной тишине, будто спящий в объятиях самой жизни.
Внутри меня что-то сжалось, вырос плотный ком в горле. Глаза защипало. Я пыталась сдержаться, но по щекам уже текли слёзы — тихие, горячие, как будто вытекающие из самой души.
Я так хотела стать мамой. Не ради галочки, не ради того, чтобы "как у всех". Я мечтала об этом. Представляла, как пою колыбельную, как читаю сказки, как ношу на руках, укачиваю, целую в лобик. Как держу за маленькую ладошку, как учу ходить... А теперь это стало чем-то недостижимым, выскользнувшим из моих рук, как сновидение, оставшееся только в запахе ткани, в шорохе бумаги, в отблеске воспоминаний.
Я сложила всё обратно, как священные реликвии, аккуратно перевязала коробку плотной атласной лентой и поставила её в угол. Потом, дрожащими пальцами, вытерла лицо и попыталась продолжить разбор других старых вещей — просто чтобы хоть на минуту не думать, не чувствовать, не помнить.
Когда я узнала, что беременна, это был, наверное, один из немногих светлых моментов за последние годы. Я правда надеялась, что это изменит всё. Что Алан, мой муж, станет другим. Я верила, что это склеит нас, придаст жизни смысл. Я глупо мечтала, что его семья перестанет косо смотреть на меня, мол, пять лет брака — а детей нет, значит, что-то со мной не так. Я надеялась, что появление ребёнка подарит нам шанс.
Но Алан… он никогда не хотел детей. Он говорил, что "когда-нибудь", но это "когда-нибудь" отодвигал в бесконечность. Его работа была тяжёлой, он вечно нервничал, и, когда возвращался домой, все его нервы — срывались на мне. Он мог быть агрессивным, вспыльчивым. Иногда — страшным.
Я помню один вечер особенно ясно. Я чувствовала себя плохо, что-то тянуло внизу живота, и я хотела просто лечь и отдохнуть. Но он пришёл пьяный, с бешеными глазами, и у него явно были другие планы. Я отказалась — и тогда он ударил меня. Жестоко, хладнокровно. Он рвал на мне одежду, кричал, швырялся вещами. А потом просто использовал меня. Без нежности. Без разрешения. Как будто я была ничем.
Такие сцены стали повторяться. Иногда он был ласков, дарил дорогие украшения, целовал руки, говорил, как любит. А потом — снова превращался в чудовище. Его тошнило от собственной жизни, от проблем на работе, и всё это вымещалось на мне. Он бил. Унижал. Иногда — насиловал. Но я всё прощала. Потому что помнила, каким он был в начале. Потому что надеялась, что он изменится. Потому что любила.
Когда я узнала о беременности, долго не говорила ему. Живот уже начал округляться — скрывать стало невозможно. Я выбрала вечер, когда он вернулся не слишком пьяным, и решила сказать.
Он слушал, молча, сжав челюсть. А потом… как будто взорвался.
Он кричал. Ругался. Обвинял. Сказал, что я предала его, что "такие вещи нужно обсуждать", что "слишком поздно" — аборт уже не сделаешь. Он метался по дому, бросал вещи, бил кулаками в стены. Я шла за ним, пытаясь его успокоить, что-то объяснить. Я не успела понять, как его рука, тяжёлая, словно камень, размахнулась… и всё кончилось.
* * *
Солнце уже клонилось к горизонту, окрашивая небо мягкими оттенками розового и золотого. Воздух был наполнен запахом свежескошенной травы, дымком от мангала и ароматами маринованного мяса и овощей. В этом уютном загородном доме, где время будто замедлялось, чувствовалась атмосфера уюта, родства и спокойствия.
Я стояла на кухне у широкого деревянного стола и аккуратно нарезала сочные помидоры черри и свежие огурцы. Острый нож мягко скользил по плотной кожуре, оставляя после себя аккуратные ломтики. В глубокой миске уже лежали салатные листья, тонко нарезанный болгарский перец и немного феты. Я ловила себя на мысли, что такие простые моменты с друзьями теперь ощущаются почти как бальзам на раненую душу.
Рядом, у большого окна, Биби сосредоточенно сервировала стол. Белая скатерть, тарелки в тон, аккуратно расставленные бокалы и цветочные композиции из сухоцветов создавали почти праздничную эстетику. Она всё делала быстро, но с чувством — умела превращать обычный ужин в красивое, почти ресторанное событие. Её длинные каштановые волосы были заплетены в небрежную косу, а лицо слегка украшено естественным макияжем, подчёркивающим её мягкую красоту.
Адина стояла неподалёку от меня, облокотившись на спинку высокого барного стула. В руках у неё был бокал белого вина, и она слегка покачивала его, наблюдая за пузырьками на стенках стекла. Её тёмные волосы были уложены в низкий пучок, а на лице играла легкая улыбка. Несмотря на повседневность, она выглядела, как всегда, с иголочки: широкие светлые брюки, шёлковая блуза с открытыми ключицами и крупные золотистые серьги — изящно, стильно, с её фирменной женственной уверенностью.
— Помнишь, как мы с тобой спорили из-за той юбки в девятом классе? — вдруг сказала она, усмехаясь, не отрывая взгляда от бокала.
Я фыркнула, слегка покраснев.
— Конечно, помню. Я до сих пор считаю, что она смотрелась лучше на мне.
— А я — на себе, — ухмыльнулась она и подмигнула. — Но главное — это была юбка дружбы. После неё мы решили, что ни один мужчина и ни одна вещь не встанет между нами.
— Ты как всегда драматизируешь, — тихо рассмеялась я и наконец подняла взгляд на неё.
На секунду мне стало тепло. Так тепло, как будто вернулась в то беззаботное время, когда мы были молоды, мечтали о будущем и верили, что у нас всё будет хорошо.
Из сада доносился звонкий смех — это Биби поддразнивала Улана, а тот, размахивая вилкой, притворно возмущался, что она мешает мастеру за работой. Шашлык аппетитно шипел на мангале, распространяя по участку аромат, от которого немедленно начинал урчать живот.
Где-то дальше, ближе к воротам, был слышен глухой стук — Чина, муж Адины, возился с машиной. У него было сосредоточенное лицо и масляное пятно на белой футболке. Рыжие волосы, мокрые от пота, прилипли к лбу, а веснушки казались особенно заметными на фоне загара. Вспыльчивый, громкий, но добрый — он был из тех мужчин, кто никогда не оставит своих.
Я поймала себя на мысли, что всё это — дом, запахи, друзья, голос Адины — будто спасительный островок, где я могу на время притвориться, что всё в порядке. Что я в безопасности.
Но внутренне я всё ещё была сломана. Даже среди самых родных, даже среди смеющихся лиц и тёплого вечернего света — моё тело помнило боль. Боль и страх. И как бы я ни старалась отвлечься, забыться, душа всё равно возвращалась к тем событиям, от которых до сих пор не могла оправиться.
Я выдохнула и резко выпрямилась, чтобы не утонуть в собственных мыслях.
— Ну что, как там овощи? — спросила Биби, заглядывая в мою миску.
— Почти готовы, — улыбнулась я, откидывая волосы назад. — Сейчас заправлю маслом и добавлю зелени.
— Только не жалей базилика, — строго сказала Адина. — Ты же знаешь, как Чина его любит.
Мы засмеялись. Впервые за долгое время — искренне, легко. Я попыталась сохранить этот момент. Сделать глубокий вдох. Запомнить.
Я хотела верить, что когда-нибудь смогу вернуться к этой жизни не как гость, а как полноценная её часть.
Ночь уже вступила в полную силу. Темно-синий бархат неба рассыпался звёздами, а лёгкий ветерок приносил прохладу, смешанную с запахом древесного дыма. Возле террасы продолжали тлеть угли, иногда вспыхивая от капающего с решётки сока. Улан, закончив жарить мясо, протёр руки салфеткой и вернулся к остальным, бросив последний взгляд на мангал. От углей исходило ровное, уютное свечение, будто сам вечер пригрелся рядом, не желая уходить.
Разговоры текли спокойно, с тем легким оттенком доверия, который возможен только среди старых друзей. И тут Улан, присев на край лавки и поудобнее устроившись, повернулся к нам и, понизив голос, сказал:
— Ребят, вы не против, если сюда через час заедет один мой новый знакомый?.. Просто на полчасика, чисто по делу.
— Какой ещё знакомый? — тут же заинтересованно откликнулась Биби, отрезая аккуратный кусочек люля-кебаба и поглядывая на мужа через плечо.
— Помнишь, я застревал возле города недели две назад? Машина наглухо заглохла. Вот если бы не он, я бы вас сюда сегодня точно не довёз. Парень тогда скинул мне редкую запчасть — теперь должен вернуть.
— Да ради бога, Ула, — легко ответила Адина и подняла бокал. — Наш дом — ваш дом. Пусть заходит, только предупреди, чтобы с пустыми руками не приходил, а то у нас тут гастрономический концерт.
— Всё будет, как надо, — подмигнул Улан.
Чингиз, сидевший рядом, обнял Адину за плечи и с улыбкой добавил:
— Да пусть приходит. Чем больше, тем веселее. Мы всё равно не часто вот так собираемся.
Я в этот момент вспомнила, что мы забыли салаты. Поднялась и прошла в кухню. Там на большом дубовом подносе стояли блюда, аккуратно накрытые пищевой плёнкой: «Греческий» с маслинами, сыром фета и яркими помидорами, и оливье — классика, без которой наши посиделки не обходились. Я сняла плёнку, взяла поднос и осторожно вернулась на террасу, где разговор уже перешёл в более личные темы.
— Вот знаешь, Айка, — вдруг сказала Биби, разглядывая меня с лёгкой усмешкой. — Я тебя всегда своим пацанам ставлю в пример. Говорю: смотрите, мол, вот так надо — образование, карьера, независимость. Всё при ней.
Я поставила салаты, поджала губы, стараясь улыбнуться, и ответила с мягкой иронией:
— Ага, только забывают добавить, что при всём этом иногда так тоскливо, что хоть на луну выть. От тишины, от пустоты.
Я села обратно, и на миг за столом повисла тишина. Даже огонь в мангале потрескивал, будто тише обычного.
— Да ладно тебе, — сказала Адина, отставив бокал и наклонившись ко мне. — Просто ты не из тех, кто соглашается на меньшее. Найдётся твой человек, такой, который будет тебе ровня.
— Да, с тобой не просто будет, — поддержал Чингиз, — но ты — как золото в огне. Кто не боится — будет счастлив.
Я не удержалась от смеха, немного застенчиво прикрыв рот ладонью.
— Ох, ребята, ну хватит. Давайте лучше за Адину выпьем. С днём рождения, подруга!
Бокалы поднялись, послышался дружный звон, и в тот момент мне вдруг показалось, что я — не одинока. Что-то внутри расправилось, чуть ожило. Может, от близости людей, которые знали меня настоящую. Или просто потому что я позволила себе быть слабой — хоть на пару секунд.
Но именно в этот тёплый, живой момент… из-за поворота донёсся звук подъезжающей машины.
Улан вскочил со скамьи и стремительно направился к воротам — в характерной для него слегка суетной, но добродушной манере. Биби и Адина отправились за ним, словно невольно втянутые в лёгкую интригу. Чина же остался за столом и, кажется, ничего не замечал вокруг, кроме своего любимого окорочка, который он с жадностью обсасывал, откинувшись на спинку лавки.
Я взяла в руки бокал вина. Тонкое стекло приятно охладило пальцы. Сделав глоток, я позволила тёплому терпкому вкусу разлиться по небу, и на секунду закрыла глаза. Во дворе нарастал какой-то легкий переполох, но я не обращала внимания — до той самой секунды, пока не заметила лицо Адины вдалеке.
Она стояла, словно статуя. Её глаза округлились, в губах застыл недосказанный звук. В этот миг по спине прошёл озноб. Моя рука машинально опустила бокал на стол. Сердце сделало удар, другой — и вдруг замерло, словно в ожидании чего-то… неотвратимого.
Я шагнула вперёд. Один. Второй. Мир вокруг словно выцвел, стал глухим и далёким. И вдруг — я увидела его.
Он стоял в мягком лунном свете, как будто вынырнув из самой глубины моей памяти. Те самые густые, чуть волнистые волосы, которые раньше так небрежно падали ему на лоб — теперь аккуратно закинуты назад. Но на висках, как тонкие линии времени, серебрилась седина. Тот же смуглый оттенок кожи, словно пропитанный солнцем и солью жизни. Те же губы. Те же глаза. Только взгляд — стал глубже. И печальнее.
На нём была простая красная рубашка в клетку, рукава закатаны до локтей, а под ней — белая майка, плотно облегающая его грудь, плечи, руки… Я не просто помнила эти очертания — я чувствовала их каждой клеткой своего тела.
Он держал в руке кейс, возможно, с бутылками, но я смотрела не на него, а в его глаза.
И он — в мои.
Ни слова. Ни движения. Только молчаливый диалог душ, разорванных временем. Его улыбка появилась постепенно — словно рассвет на затуманенном берегу. Она была тёплой, будто прощение, и осторожной, как прикосновение сквозь сон.
Я тоже улыбнулась. Губы дрогнули, дыхание перехватило. Где-то в груди щемануло так сильно, что захотелось застонать. Сердце забилось в ушах, а в глазах предательски защипало.
Он стоял передо мной. Димаш. Мой Димаш.
И в этот момент всё, что было десять лет назад — вспыхнуло внутри с такой силой, будто не прошло и дня. Я чувствовала, как тело само вспоминает его прикосновения — скользящие пальцы вдоль шеи, горячее дыхание у самого уха, жадные поцелуи на изгибе плеча. Его рука между моих ног — такая уверенная, такая родная. Его голос, шепчущий моё имя.
Я буквально ощущала, как воспоминания сливаются с реальностью, как лёгкое напряжение в животе растекается жаром ниже, пока всё внутри не начинает пульсировать в каком-то сладком безумии. Нижнее бельё стало влажным — от воспоминаний. От взгляда. От того, что он здесь.
Словно вся я — дрожащий нерв.
Я не знала, что сказать.
Но и слов не требовалось.
Между нами — огонь. Молчаливый, прожигающий насквозь.
Он сделал шаг навстречу.
И я осталась стоять, влюблённая, разбитая и живая, как никогда.
Фархадов Димаш был моей первой любовью. Моей самой настоящей. Больной, невозможной, яркой, как лето, которое никогда не повторится.
Он был младшим сыном в семье, где царила дисциплина и строгость. У него были две старших сестры, которые словно отдали ему всё своё тепло — он был светлым, смешным, но с каким-то тяжёлым взглядом, будто знал о жизни больше, чем должен был знать мальчик в его возрасте. Его семья была обеспеченной, уважаемой, правильной. А я… я была хаосом. Моим домом был не уют, а постоянное напряжение, слёзы и громкие голоса. И он — он был моим бегством. Моим убежищем. Моим небом, в котором я могла дышать.
Я помню, как впервые увидела его на актерских курсах. Он зашёл в аудиторию и просто сел — с видом, будто ему здесь неинтересно, будто он вообще случайно попал. Но он сразу зацепил меня. Чем? Не знаю. Он даже не старался понравиться. Но мне хватило одного взгляда.
Я тогда сразу поняла, что он — мой человек. Мой свет. Моя боль.
Он знал обо мне всё. Знал, как болит моя семья. Знал, что я часто плачу по ночам. Знал, как мне страшно. Я делилась с ним всем, даже тем, что никогда бы не сказала другим. Он слушал. Молча. Без осуждения. Без фальшивой жалости. Иногда просто держал мою руку. Иногда просто сидел рядом. И этого было достаточно. Он стал для меня домом. Таким, каким дом должен быть — тёплым, безопасным, настоящим.
Он не был ангелом. У него был свой характер — резкий, упрямый, сдержанный до жестокости. Он увлекался другими девушками, легко и быстро, а я… я всё видела. Всё знала. И всё равно любила. Мне казалось, что он не позволяет себе любить меня. Будто боится. Будто считает, что разобьёт мне сердце. Но разве он не разбил? Своим молчанием. Своими исчезновениями. Своей холодной нежностью.
Я была для него чем-то большим, но он никогда не знал, что с этим делать. Он всё усложнял. А я всё прощала. Мы то приближались, то отдалялись. Мы были как прилив и отлив. Вечно возвращающиеся, вечно ускользающие.
Наш первый поцелуй случился внезапно. Глупо. Резко. Как будто сдерживаемые годы вырвались наружу. И он тогда так смотрел на меня… с болью. Как будто ненавидел себя за это. И мы снова ушли друг от друга.
Шли годы. У меня были другие. У него — тоже. Но я никого не любила так. Ни один не касался моей души так, как он. Ни с кем я не чувствовала себя дома. Даже когда смеялась, даже когда говорила "люблю" — это была лишь тень той любви, что жила во мне к нему.
Мы встречались случайно. Писали редко. Но даже из одной строчки я чувствовала — он помнит. Он всё ещё чувствует. Просто… не может. Не умеет. Боится.
Он был моей судьбой, которую я не могла прожить. Моя любовь, которая всегда была под запретом. Моя боль, которую я никогда не лечила.
С ним я была настоящей. Голой душой. Без страха. Без игры. Я могла просто плакать у него на груди, и он не спрашивал "почему". Он просто гладил мои волосы. Целовал в лоб. И мне становилось легче.
Я думаю, что он тоже любил меня. Но по-мужски. Не словами, а действиями, молчанием, редкими вспышками тепла. Любил так, как умел.
Но этого никогда не хватало. Ни мне. Ни ему.
А потом я почти вышла замуж. И снова — мы встретились. Как будто судьба в последний раз позволила нам вспомнить, кто мы друг для друга. Он смотрел на меня с такой печалью, будто заранее знал: я снова уйду. И я ушла.
Но я всё ещё чувствую его. Во снах. В музыке. В запахе зимы. Я не знаю, отпустит ли когда-нибудь. Возможно, нет. Возможно, это и есть настоящая любовь — та, что не умирает, даже если ты давно не рядом.
Он был не просто мужчиной. Он был частью меня. Той, которую я никому больше не показала.
Все оставшееся время он сидел рядом. Близко. Слишком близко. Я чувствовала его тепло, кожей улавливала каждое его движение, дыхание. Его рука едва касалась моего бедра, и даже сквозь тонкую ткань платья я ощущала это как наэлектризованное прикосновение.
Адина посматривала то на меня, то на него. Её взгляд был прямым, будто проверяющим, и в какой-то момент она, как будто поняв всё, нарушила молчание:
— Биби, не хочешь пойти со мной? Мне надо позвонить домашним, а здесь плохо ловит. Пойдём в дом?
Биби, едва уловив намёк, кивнула, бросив на меня короткий взгляд, полон женского понимания.
— Конечно, пошли.
Улан тут же вскочил: — Чин, пойдём покурим?
— Та ну, я ж не наелся ещё… — пробурчал тот, но, заметив взгляд Адины, нехотя встал и пошёл следом.
Мы остались вдвоём. Остальные, будто почувствовав что-то, тактично покинули двор, оставив нас наедине с летним воздухом, запахом винограда и магией надвигающейся ночи.
Из старого проигрывателя доносилась чувственная, немного печальная мелодия — голос Билли Айлиш, будто шепчущий воспоминания прошлого.
Мы молчали, глядя друг на друга. Его взгляд… он был не просто внимательный — в нём было столько нежности, боли и желания, что я едва выдерживала.
Он первым нарушил тишину: — Ты замужем? Есть… кто-то?
Я глубоко вдохнула, глядя в бокал, будто там был ответ: — Была. Развелась. Не получилось. А ты?
Он пожал плечами, опираясь локтем о стол: — Нет. Не смог. Сначала работа, потом травма. Было не до этого. Операции… долгое восстановление. После всего этого как будто часть души осталась там — в той старой жизни.
Я увидела тень боли в его глазах и, прежде чем сдержать себя, коснулась его руки: — Ты поправился… но у тебя остались шрамы.
Он взглянул на мою ладонь на своей и чуть улыбнулся: — А ты открыла студию. Продюсируешь. Видел в новостях. Горжусь тобой.
— Спасибо… Я стараюсь. Стараюсь не провалиться в одиночество.
Он замолчал, его взгляд соскользнул на тонкий шрам на моём запястье.
— Ты… поранилась?
Я чуть отдёрнула руку, убирая волосы за ухо: — Нет… это неважно.
Он не настаивал, но его глаза сказали всё. Он помнил, как я пряталась за силой, как глотала слёзы, даже тогда, когда уходила от него навсегда.
— Ты сильно изменилась. В тебе теперь сталь… но улыбка всё та же.
— А в тебе всё тот же бархат в голосе. И ты всё такой же… опасно привлекательный.
Он чуть наклонился: — А я помню день твоей свадьбы. Я шёл тогда, не зная зачем, только чтобы услышать твоё “прощай”.
— Не хочу вспоминать … правда. Мне больно.
— А мне? — он медленно повернул мою ладонь вверх, как будто хотел прочесть по линиям всю мою жизнь. — Я до сих пор помню твой аромат, как ты дышишь во сне. Всё это… не прошло.
Наши глаза встретились. В этой паузе между словами было больше страсти, чем в любой ласке.
Он поднял руку, убрал прядь волос с моего лица и задержал пальцы на щеке.
— Ты такая же… сексуальная, как тогда. Даже больше. Глубже. Сложнее.
Я не отстранилась. Я хотела этого. Хотела почувствовать, что всё это не было выдумкой. Что он был настоящим. Что мы — не призраки прошлого.
— А ты... теперь стал таким… зрелым. Мудрым. И всё равно мой.
Он коснулся губами моей руки — легонько, почти невесомо, как благословение.
А потом… я не знаю, кто первым приблизился, кто сделал первый шаг. Всё смешалось — музыка, дыхание, воздух. Мы слились в поцелуе, в котором было не просто желание. Там была тоска. Там были годы. Там было «наконец-то».
Он держал моё лицо обеими руками, будто боялся, что я исчезну. Его губы были горячими, твёрдыми, требовательными. Я отвечала ему — так, как не целовала никого за последние десять лет.
Мои пальцы коснулись его шеи, его плеч. Я ощущала силу его тела, тепло кожи, его запах — он пах домом, спокойствием и чем-то невыносимо родным.
Его рука сжала мою талию и скользнула вниз к бедру, а вторая всё ещё держала моё лицо. Он оторвался от поцелуя, его лоб коснулся моего. Мы оба тяжело дышали.
— Айка… Айым… я не представлял, как сильно соскучился.
— Я тоже. Я думала, ты давно забыл.
Он усмехнулся сквозь дыхание: — Забыл? Я никогда не переставал жить тобой.
И снова мы слились в поцелуе. На этот раз — глубже. Медленнее. Словно догоняя потерянное время. И в этот момент не существовало ничего, кроме нас. Ни прошлого, ни будущего — только два тела, два сердца, вновь нашедших друг друга.