Практикующий еретик

Пресуществление для чайников (и не только).

Что происходит в Евхаристии.

Есть три  точки зрения на то, что происходит в Евхаристии. Даже скорее так: вы с примерно одинаковой вероятностью можете услышать от священника, христианина, теолога, религиоведение или человека с улицы, знающего слово "евхаристия", одну из этих трех точек зрения. 

1. Происходит изменение смысла. Как пример приводят обычно государственный флаг. На фабрике это цветной кусок ткани, но когда он поднят на шпиле этому куску ткани отдают честь, а потом он хранится в музее и его считают ценностью. Тоже самое происходит и с хлебом и вином -- вокруг них заключается некоторая договоренность, происходит некоторая "игра", которая необходима людям, как социальным существам. И так могут считать не только протестанты и атеисты.

2. Трансфигурация и трансформация.  Происходит реальное чудо, хлеб превращается в ткань сердечной мышцы. Хотя поедание человеческого мяса это уже каннибализм, именно за который (в том числе за который) античные язычники и считали античных христиан опасными людьми, эту точку зрения можно нередко услышать от священников и православных и католических. Хотя есть более мягкий вариант, когда говорят, что меняется химический элементарный состав хлеба, но не его форма.

3. Пресуществление. Хлеб остается хлебом. Вот смотрите: Иисус 100 процентов человек и 100 процентов Бог. Во время Пресуществления к 100 процентам хлеба ("плоти") пресуществляется 100 процентов Бога. Вроде бы самое очевидное, но не самое распространенное объяснение. Кстати, есть вариант, что пресуществление может происходить не только к хлебу. Например, в экстремальных условиях тайги католические священники совершали Евхаристию на ягодах. А православный священник Рубский предлагает как гипотетический вариант производить Евхаристию на пляже с Пресуществлением на арбуз. "Носитель" будет разобран ЖКТ и усвоен в виде микро и макро элементов, а пресуществленный Бог разберет доступную субстанцию человеческого духа и будет усваивать ее в Тело Церкви. После такого споры о том, должен ли быть хлеб для Причастия квасным или не квасным кажутся несущественными. Существенным становится вопрос присутствия Бога. Почему для "получения" присутствия Бога нужны слова, действия, место и другие люди?

Прах и дух, тело и кровь, жертвоприношение, расчлененка и самоопровержение христианства.

Далее у меня в заметках идут отсылки на Лев9.22 , Исх17.11 , Ис58.9 и Исх14.31 как места, где есть про поднятия рук для благословений. Видимо чтобы показать, что это уже давно придумано.
Но отдельно выделена отсылка на Исх33.22-23, типа можно увидеть Шехину только сзади, а до этого, чтобы Моисею худо не стало, Бог накрывает его рукой (!) в расщелине (а еще они разговаривают). И тут у меня пометки, что это соотносится с Тридентом и Ново Ордо, как соотносится то, что у всего есть перед и зад, что день и ночь противоположны, но не отделимы в сутках (отсылка к экзегезе на Еву из предыдущей главы), и что сюда же прах и дух. Не помню, о чем я конкретно думала в этот момент, и как это оправдывает или наоборот заваливает Ново Ордо, но про прах и дух это явно отсылка к словам Иисуса на Тайной Вечери, те самые про плоть и кровь, которые цитата. Двинусь в этом направлении тогда далее.

И так, для иудеев тело и кровь это прах и душа. В плане, что считалось, что душа содержится в крови. Не только человека -- любого живого существа. Из этого следует много чего. Например, это делает возможным жертвоприношения животных, как одушевленных существ, и это же накладывает запрет на поедание удавленины и крови, чтобы не есть душу животного. Однако проблематика христианского отношения к тому, где буквально находится душа, можно ли ее буквально съесть и какие будут у этого последствия не тема этой заметки. Хотя я не удержусь от того, чтобы сообщить, что технически мясо животных, убитых током, является удавлениной, то есть употребление абсолютно всей мясной продукции из магазина является грехом, если понимать этот запрет буквально по сей день. Добро пожаловать всем в Ад. (Которого, согласно катехизису русской православной церкви Филарета не существует, что, однако, не подтверждается поправками ОАСРПЦ от 2017 года.) Не благодарите.
Так вот, когда говорится о разделении плоти и крови -- говорится о насильственной смерти. Так как если у живого существа выпустить кровь оно умрет. Из чего делается вывод, что жизненная сила "душа" содержится в крови. То есть еще раз -- тут принципиально не то, что вино или кровь является буквальным носителем души, а то, что РАЗДЕЛЕНИЕ одного живого создания на плоть и кровь это форма ритуального убийства для жертвоприношения. Если животное обескровлено -- оно посвящено Богу, если удавлено (умерло в силках до прихода охотника, умерло своей смертью и было найдено) -- значит ритуального убийств и посвящения не произошло, значит такое мясо некошерно (однако вспомним книгу Левит, где необрезанные некошерные плоды наказывалось оставлять для вдов, сирот и странников, то есть нуждающимся употреблять такое было не грех).

Теперь перейдем непосредственно к словам Иисуса. Лк22.19-20. "... сие есть Тело Мое, которое за вас предается; [...] сия чаша есть Новый Завет в Моей Крови, которая за вас проливается." Здесь микс из двух отсылок.

1. Это мое Тело, это моя Кровь -- это выражения, взятые из израильского жертвенного языка, которым обозначались дары, приносимые в жертву Богу в Храме. То есть Иисус прямым текстом обозначает Себя, как храмовую жертву и дает инструкцию, как совершать эту жертву Себя впредь, устанавливая Новый Завет с Богом.

2. Песнь страждущего раба из Ис53. Вкратце: в изгнании евреи не могли совершать храмовые жертвоприношения и встал вопрос, а как сохранять связь с Богом, если отправление культа невозможно; ответ -- страдание еврейского народа в изгнании и есть та жертва, приносимая Богу, новая форма поклонения от имени всего человечества; однако народ Израиля осознает свою порочность ("некошерность") и находится в ожидании того, кто станет непорочной жертвой, непорочным свидетелем Бога.

Установление Евхаристии есть предвосхищение Его смерти; это претерпевание духовной смерти. Иисус разделяет себя как жертвенное животное, которое разделяют на мясо и кровь. На языке Библии "тело" означает всего человека, в котором плоть и дух  нераздельно едины. "Это мое тело" означает: это вся моя личность, существующая в телесной форме, "которое предается за вас", которая существует для других, и может быть разделена.

То есть обозначение хлеба как плоти, а вина как крови, говорит не о новых материальных свойствах вещей, а как бы поясняет "все в порядке посоны, это кровавое убийство, это расчлененка, это жертвоприношение, как в храме, все как обычно".
Кстати, вспомните -- Иисус умер еще до того, как его пронзили копьем, и эта проверка копьем именно это и подтвердила. То есть, технически, Спаситель умер как удавленина, поэтому не мог быть жертвой Богу и вообще некошерный, а его Тело в Евхаристии в рот берут ужас то какой христианство само себя опровергло. Ну если упираться в гастрономический аспект запрета на употребление крови в пищу и считать облатку буквально Его плотью. И пить вино, как кровь, получается против кашрута и тоже айайай.

ЗЫ: про то, что значит "кровь нового завета" будет отдельная большая тема.

Христос умер (не)напрасно

Ок представим, что у нас есть посредственный раввин, который мог жить когда угодно. Как много посредственных или вообще каких угодно раввинов оказывалось на кресте, в любую эпоху? Ну или выражаясь в современных терминах -- как часто публично и показательно казнят профессоров за их научную и педагогическую деятельность? Экстраординарная ситуация. Экстраординарный человек, объединивший против себя иудеев и римлян, монотеистов и язычников, повстанцев и оккупантов, чтобы и те и другие захотели от него избавиться и кооперировались для этого. При этом для Него Самого это не было сюрпризом!

На Тайной Вечере Иисус превращает смерть, акт разделения на плоть и кровь и растерзывания плоти, в акт разделения любви, в акт поклонения Богу, который Бог возвращает и делает доступным людям. Слова на Тайной Вечере без смерти были бы просто необоснованными словами, а смерть без этих слов была бы просто бессмысленной смертью. Однако вместе и то и другое обретает смысл. Смерть, которая должна убить любовь, наоборот утверждает ее непреходящее постоянство.

Старый Завет стал бременем в тот момент, когда умер, будучи разделен на ряд внешних по сути и форме обязательств. Иисус часто подчеркивал, что Истинный закон Божий не является чем-то внешним, а обитает внутри нас. Это внутреннее направление нашей жизни (кто-то называет это совестью), которое осуществляется и устанавливается по воле Бога. Вера во Христа просто делает эту часть нашего существа (совесть) еще раз еще одним способомясно сформулированной.

Господь отдает Себя верующим в телесной форме. Поэтому и верующие должны отвечать Ему телесно. Это означает, прежде всего, что Евхаристия должна выходить за пределы самой Церкви в многообразных формах служения людям и миру.

Евхаристия вчера, сегодня, завтра и навсегда.

Но это также означает, что религия и молитва требуют телесного выражения. Поэтому все духовные возможности нашего тела включаются в совершение Евхаристии, такие как пение, говорение, молчание, сидение, стояние, коленопреклонение и т.д.

В разное время в разных местах было по-разному. Все очень зависит от культуры и обстоятельств. И это прекрасно, так как Бог не заповедовал конкретных ритуалов вокруг Евхаристии -- месса это про объединение людей и их самовыражение.

Например, до девятого века причащались в руки, стоя. Потом стали причащаться в руки же, но преклоняя колено, чтобы выразить благоговение перед Телом Христовым во время Его принятия. И было бы странно утверждать, что до девятого века христиане почти тысячу лет причащались "неправильно" и это было "не в счет", а потом вдруг сообразили, и стали делать "правильно". Тем более что у такого причащения был смысл. Кирилл Иерусалимский объяснял это так: причащающиеся должны сделать из своих рук трон для Царя, положив правую на левую, образуя таким образом крест. Открытая простертая рука была знаком предложения себя Господу, человек открывал свои руки, чтобы они могли стать орудием Его присутствия и престолом Его милостей в этом мире. А современные аргументы о нечистоте рук просто нелепы, так как язык явно нечист больше, чем руки -- человек явно грешит чаще словом, чем непосредственно своими руками. Тем не менее с Причастием Господь входит в грешные руки, язык, сердце и прочие части человека без комплексов на этот счет, точнее, для того Он и входит, чтобы их преобразовать, в этом то и смысл Причастия!

К слову о языке. Слово Божье хочет говорить с человеком, хочет, чтобы он понял его и ответил на него. Вот почему в Риме, примерно в третьем веке, когда греческий язык перестал быть общепонятным, перешли на латынь. По той же причине появился и ЦСЯ. В дальнейшем национальные языки не использовалось по двум причинам: они долгое время не достигали того литературного уровня или единства употребления, которые позволили бы совместное совершение Евхаристии на обширных территориях; единый язык литургии как бы символизировал единение всех людей во времени и пространстве. То, что прихожанам этот язык мог быть не понятен придумали оправдывать тем, что главное, что они понимают службу сердцем, но это оправдание появилось уже веке в XVI, после Реформаций Лютера и Никона. До этого вопрос катехизации населения и понятности службы стоял очень остро: для этого и были повсеместно распространены ЦПШ, а на заре евангелизации язычников в епископы обучали и ставили местных образованных и уважаемых людей, способных говорить и писать как на "общем" языке, так и на "местечковом" диалекте.

Теперь о храмовом пространстве. Современная ситуация такова, что если храм не заперт, то он разграблен или поруган другим образом. Но если храм закрывается и открывается по-расписанию, то это уже музей. Я не говорю о том, что храмы должны быть открыты 24/7 для грабителей, хулиганов, вандалов, поджигателей и прочих. Я говорю о том, что мера жизни в церкви определяется тем, как долго могут быть открыты двери храма для молитвы. Но если человек приходит в храм, например, в обед, а там никого нет, то какая разница, где молиться? Можно и в парк пойти одному там молиться, разве нет? Можно. Но такая концепция подразумевает, что инициатива молитвы только на человеке, а Бог ответит или нет -- вопрос открытый. В Евхаристии же смысл как раз в том, что Бог отвечает Собой на молитву. Евхаристия это двусторонняя молитва по своей концепции. При чем человек в это время молится не один, а со всей Церковью, в сфере смерти и воскрешения, в континууме всех времен и всех мест. Такая молитва это нахождение в пространстве любви, которая побеждает смерть.
По крайней мере, так должно быть. А на деле прихожане в храме, как и в парке, молятся в одиночку, за себя, не ожидая ответа. Люди не хотят, чтобы Бог был так близок, чтобы он был таким маленьким и унижающим себя вхождением в их тело через рот или "грязные" руки; люди хотят видеть Его великим и далеким и рационализируют причины невозможности Его приближения не для себя, так для других. Одна из задач христиан сегодня это найти тот способ молиться, в котором они позволят себе быть единой Церковью и позволят Богу умалиться и войти в них, чтобы преобразовать изнутри.

Евхаристия — это не частное дело; Господь позволил распять Себя вне городской стены, перед всем миром, и простирает руки Свои ко всем. Для Него особенно характерно, как Он показал в своей земной жизни, иметь людей самых различных групп, социального происхождения и личных взглядов, объединенных в большее целое Его Слова и Его Любви. Таким образом, для Евхаристии в средиземноморском мире, где впервые зародилось христианство, было характерно, что аристократ, нашедший дорогу в христианство, сидел рядом с коринфским портовым рабочим, жалким рабом, который по римскому праву даже не считался за человека и с ним обращались как с движимым имуществом. Для Евхаристии было характерно, что философ сидел рядом с неграмотным человеком, обращенная проститутка и обращенный сборщик налогов рядом с религиозным аскетом, который нашел свой путь к Иисусу Христу. И мы можем видеть в писаниях Нового Завета, как люди снова и снова противились этому, хотели остаться в своем кругу, и тем не менее именно это оставалось смыслом Евхаристии: собираться вместе, пересекать границы и вести людей через Господа в новое единство. Церковь есть евхаристическое общение. Из многих народов, из которых Она состоит, возникает один народ, через единую трапезу, которую Господь раскинул для всех нас. Церковь это нетворк евхаристических братств, объединяющихся в одно Тело через получаемое Тело.

Единство, борьба и синтез.

С одной стороны, тело — это граница, отделяющая нас от других. Мы не можем заглянуть внутрь другого человека. Мы не можем заглянуть даже внутрь самих себя. Речь идет, конечно, не об анатомии, а о духовном содержании. Но тело также является и мостом. Мы встречаемся в телах и общаемся через тела, чувствуем себя и других через тело. Мы видим себя и других через тела. То есть тело это и границы и средство общения одновременно.

Тенденция такова, что как будто вера не способна собрать все эти тела вместе. Как будто нужны хитрости. Будь это политическое объединение и открытие новых торговых союзов, как в раннее средневековье, или будь это наука и социальное служение, как в позднее средневековье, будь это запугивание адом или обмасливание апокатастасисом, как сейчас. Все это попытки перехитрить не только людей, но и Бога. Такой подход исключает возможность открытия трансцендентного и приводит к воспроизведению человеком самого себя с каждым разом во все более упрощенном и поломанном виде.

Евхаристия, таким образом, если воспринимается всерьез, то как требование чуда. Только одни отдаются этому чуду, а другие -- борются с ним. Тот, кто искренне отдается ему и держится за Бога -- не будет покинут Им. Тот, кто борется с ним -- будет ведом Им в этой борьбе и ему никогда не будет отказано в Его свете. Атеизм это запрос на чудо, это радикальное выражение озабоченности возможностью существования Бога. В этом смысле многие атеисты являются более верующими, чем теплохладные прихожане. Они ищут истину и следуют гласу своей совести, чему и учил Христос, а не воспроизводят внешние по форме и содержанию ритуалы, как фарисеи.

Настоящее и будущее стоят рядом и разделены. Настоящее и Вечность -- переплетены. В этом разница между утопией атеистов и эсхатологией христиан. Рисуя картины рая и ада верующим предлагается утопичное будущее, делающее представление о вечной жизни чем-то нереальным и обесценивающее настоящие. Ведь тогда настоящее это место работы на будущее, которое к нам не придет. Это ведет к разрушению надежд. Это гордыня, подменяющая эсхатологию сделай-сам-без-Бога утопией. Утопия всегда кажется очень близкой, но никогда не наступает, потому что человек всегда остается свободным и поэтому никогда не может быть зафиксирован на месте в конечном положении вещей. Борьба за то, чтобы держать зло под контролем, в определенных пределах, должна заново предприниматься каждым поколением и никогда не может быть устранена институциональными установками предыдущего поколения. Сейчас атеисты ближе к этому пониманию, чем воцерковленные.

Мария как образ Церкви.

В разговоре с Никодимом Иисус говорит, что Царствие Божие наследуется не по плоти (то есть по принадлежности к народу), а от воды и Духа. Здесь не только очевидный "спойлер" на крещение, но и понятная Никодиму отсылка на книгу Бытия, где Дух носился над водою. При чем под водой конкретно там подразумевался хаос, над которым Дух вынашивал Творение, как яйцо. То есть Никодим должен был это понять как то, что Царствие наследуется от самого Замысла Бога о Творении, от Божественного Эроса, чего уж там.
Как Христос был рожден от Святого Духа, так и Церковь рождается действием того же Духа. Мария среди молящихся и ожидающих (Деяния 1:16).  Ее молитва, столь характерная ее природе, снова становится пространством, в которое может войти Святой Дух и произвести новое творение. Церковь "зачинается" в Пятидесятницу. До этого момента Церкви еще не было, был хаос, над которым витал Святой Дух, которого обещал Христос, что послан тот будет Отцом.
Иисус же это не только Слово, которым Бог творил (... и сказал Бог да будет... вот это вот все), но и Шехина, Слава и Сила Божья, и Скиния его, как облако нисходящее.

Выдержки из работы Й. Ратцингера Mary the Church at the Source.

Приветствие ангела это центр и теологическая основа мариологии. Мария отождествляется с дочерью Сиона. Все, что сказано в Библии об экклесии, относится и к Ней, и наоборот: Церковь конкретно узнает, что Она есть и чем должна быть, глядя на Марию. Бог не имеет дела с абстракциями. Он -- личность, и Церковь -- личность. Чем более каждый из нас становится личностью, личностью в смысле подходящей обители для Бога, дщерью Сиона, тем больше мы становимся едиными, тем больше мы Церковь, и тем больше Церковь.

Лука проводит тонкую параллель между Авраамом, отцом верующих, и Марией, матерью верующих. Быть в состоянии благодати означает: быть верующим. Вера включает в себя стойкость, уверенность и преданность, но также и неизвестность. Когда отношение человека к Богу, открытая доступность души для него характеризуется как "вера", то это слово выражает тот факт, что бесконечная дистанция между Творцом и творением не размыта в отношении человеческого Я к божественному Ты. Параллель между Марией и Авраамом начинается с радости обетованного сына, и продолжается до темного часа, когда она должна взойти на гору Мориа, то есть до распятия Христа. Но это не конец; оно также распространяется на чудо спасения Исаака -- Воскресение Иисуса Христа. Авраам, отец веры -- этот титул описывает уникальное положение патриарха в благочестии Израиля и в вере Церкви. И без всякого аннулирования особого положения Авраама "мать верующих" теперь стоит у начала нового народа.

В Magnificat можно услышать голос Марии: она жила настолько глубоко погруженной в слово Ветхого Завета, что оно само собой стало ее собственным. Оно было настолько ее собственным, что она нашла в нем силы откликнуться, когда пришло ее время: границы были упразднены, потому что ее существование, как живое проникновение в Слово, было существованием в сфере Святого Духа.

Меч пронзит ее сердце -- это утверждение предвещает Страсть Сына, которая станет ее собственной страстью. Эта страсть начинается уже с ее следующего посещения Храма: она должна принять первенство истинного Отца Иисуса и его дома, Храма; она должна научиться освобождать Сына, которого родила. Она должна завершить "да" воле Бога, которая сделала ее матерью, отойдя на задний план и позволив Иисусу приступить к выполнению его миссии. Отвержения Иисуса во время его общественной жизни и ее уход -- важный шаг, который достигнет своей цели на Кресте со словами "се, сын твой". Это уже не Иисус, а ученик, который является ее сыном. Принять и быть доступной -- первый шаг, который от нее требуется; отпустить -- это второй. Только так ее материнство становится полным: «блаженно чрево, родившее Тебя» сбывается только тогда, когда оно входит в иное блаженство: «Блаженны слышащие слово Божие и соблюдающие его» (Лк 11: 27-28). Тем самым Мария готовится к таинству Креста, которое не просто заканчивается на Голгофе. Ее Сын остается знаком противоречия, и поэтому она до самого конца удерживается в боли этого противоречия, в боли своего мессианского материнства.

У Бернара Клервоского мы находим замечательное утверждение, что Бог не может страдать [leiden], но может страдать с [mit-leiden]. В Боге действительно есть интимная страсть, что она даже составляет его истинную сущность: любовь. И поскольку он любит, страдание [Лейд] в форме сострадания [Митлейд] ему не чуждо. Можно было бы сказать, что Крест Христов есть сострадательное страдание Бога с миром. Еврейский текст Ветхого Завета не опирается на психологию, чтобы говорить о сострадательном страдании Бога с человеком. Скорее, в соответствии с конкретностью семитской мысли, он обозначает ее словом, основное значение которого относится к телесному органу, а именно рахамим. В единственном числе рахамим означает утробу матери. Точно так же, как «сердце» обозначает чувство, а «чресла» и «почки» — желание и боль, матка становится термином для того, чтобы быть с другим; это становится глубочайшим указанием на способность человека стоять за другого, принимать другого в себя, терпеть его [erleiden] и в этом долготерпении дать ему жизнь. Ветхий Завет словом, взятым из языка тела, говорит нам, как Бог укрывает нас в Себе, как Он носит нас в Себе с сострадательной любовью.

Никейский символ веры, как и все великие положения древней Церкви, в своей основе является исповеданием веры в триединого Бога. Его существенное содержание — да живому Богу, признание того, что Он — наш Господь, от Которого исходит наша жизнь и к Которому она возвращается. Это исповедание веры в Бога. Но какой смысл называть этого Бога живым Богом? Этот термин предназначен для выражения того, что он не является выводом нашего рассуждения. Если бы он был только этим, то этот Бог был бы человеческой идеей, и всякая попытка установить с ним личный контакт могла бы быть исполненным надежды, выжидательным блужданием, но она никогда не могла бы привести ни к чему определенному. Когда мы говорим о живом Боге, мы имеем в виду Бога, который является нам, который смотрит из вечности во время и устанавливает с нами отношения. Мы не можем дать ему какое-либо определение. Он «определил» себя и таким образом стоит перед нами, над нами и среди нас как наш Господь. Проявляя себя, Бог показывает, что он наш Господь, а не просто наша идея. Таким образом, его самопроявление по праву находится в центре Символа веры. Тем не менее, поскольку именно Слово стало плотью, мы также должны продолжать попытки перевести это созидательное, изначальное Слово, которое было «у Бога» и «есть Бог», в наши человеческие слова, чтобы в наших словах мы могли слышать Слово.

«Слово стало плотью и раскинуло среди нас свой шатер». Логос становится плотью; о чем говорится в этом отрывке не происходит от какой-либо конкретной культуры, такой как семитская или греческая, как бездумно утверждается сегодня снова и снова. Это утверждение противоречит всем известным нам формам культуры.
Даже для современного ума рассматривать синтез феноменального и ноуменального мира представляется совершенно нереальным и оспаривается со всем самосознанием современной рациональности. То, что здесь сказано, является «новым», потому что оно исходит от Бога и может быть произведено только Самим Богом. Это нечто совершенно новое и чуждое всякой истории и всем культурам; мы можем войти в него с верой и только с верой, и когда мы это сделаем, Он откроет нам совершенно новые горизонты мысли и жизни.

Утверждение о том, что Логос становится sarx (плотью), предвосхищает шестую главу Евангелия, которая полностью представляет собой развертывание этой половины стиха. Там Христос говорит иудеям и миру: «Хлеб, который Я дам [то есть Логос, который есть истинная пища человека] для жизни мира, есть Моя плоть» (Ин. 6:51). Слово «плоть» уже говорит нам о посвящении Иисуса в жертву, о тайне Креста и о тайне вытекающего из него пасхального таинства. Слово не просто каким-то неопределенным образом становится плотью ради приобретения нового состояния бытия. В его воплощении имплицитно присутствует динамика жертвенности. У нас есть еще одна (завуалированная) ссылка на слова псалма: «Тело приготовил Ты Мне» (Евр. 10:5; Пс. 40). Таким образом, это короткое предложение содержит все Евангелие; вспоминается выражение Отцов, согласно которому Логос сжался и стал мал. Это верно в двух отношениях. Во-первых, бесконечный Логос стал маленьким в том смысле, что стал ребенком. Но безмерное Слово, вся полнота Священного Писания сосредоточена и в этой одной фразе, в которой закон и пророки собраны воедино. Бытие и история, богослужение и этика соединены и присутствуют без ограничений в этом христологическом центре.

Иоанн говорит о жилище Бога как о следствии и цели Воплощения. Он использует слово «шатер» для выражения этой идеи и, таким образом, указывает на Шатер Собрания в Ветхом Завете, следовательно, на богословие Храма, которое осуществляется в воплощенном Логосе. Но в греческом слове скина, обозначающем шатер, мы также слышим отголосок еврейского слова Шехина. Это было раннее иудейское обозначение святого облака; впоследствии оно стало именем самого Бога, провозглашая «милостивое присутствие Бога евреям, собравшимся для молитвы и изучения закона». Иисус есть истинная Шехина, через которую Бог находится среди нас, когда бы мы ни собирались во имя Его.

Ориген обращает внимание на то, как мотив колодца формирует всю историю ветхозаветных патриархов. Куда бы они ни пошли, они копали колодцы. Вода – стихия жизни. Таким образом, колодец все больше становится символом самой жизни, пока у колодца Иакова Иисус не открывает, что он колодец истинной жизни, которого ждет жажда человечества. Колодец, живая вода источника, становится знаком тайны Христа, Который предлагает нам воду жизни и из открытого бока которого текут кровь и вода. Колодец становится провозглашением Христа. А рядом с колодцем дом, место молитвы и воспоминаний. «Когда молишься, войди в комнату твою» (Мф 6:6). Этот самый сугубо личный выход, Благовещение Воплощения и ответ Богородицы, требует усмотрения дома. «христианское послание — это не набор абстрактных богословских тезисов, а встреча Бога с нашим миром, с реальностью наших домов и нашей жизни»