Глава 9. Из дневников
Несколько писем из архива моего отца остаются реминисценцией моего далекого, очень глубокого детства, когда наши бабушка и дедушка приняли взвешенное решение переехать в Россию. Незадолго до этого они часто приезжали сюда по служебным делам и так им пришлись по вкусу некоторые города, что Кённингсберг их больше не держал.
В письмах от имени Дорге Маринеску так и заключено:
«Боле не можем представить свою жизнь без вас с Эммочкой и Полинушкой под боком. Сашенька Кённингсберг не любит и показывает это своими еще совсем маленькими глазками. Не можем игнорировать детскую любовь к нам, потому решительно хотим для начала остаться подольше. Думаем с Марией продать именье в Кённингсберге и купить какое-нибудь у вас.»
Мне доставляет забавное удовольствие читать ответы отца на эти искренние признания:
«Папанька, давно ли ты пил пилюли? Именье в Кённингсберге это гордость нашей семьи. Дети не имеют вкуса и не знают цену их прошлому. Александр вырастет и будет тебя, папанька, через пару лет ругать и стукать за такое недоразумение. Попробуйте с мамой уважаемой моей подумать еще раз!»
Я и не помню Пальмникена, где и находилось именье, в те года. Возможно, и не по душе он был моим «совсем маленьким глазкам», но отцу я премного благодарен за то, что очень долго оспаривал и наконец убедил дедушку не продавать ничего. Теперь уже Янтарный, а точнее то, что осталось от него для меня, навсегда останется моим реквиемом по тому, что уберечь я никак не смог.
Мне часто снится, как я захожу в именье в том виде, в котором его оставили дедушка с бабушкой. Стены в нем то зеленые, то красные. С потолков сочится густая жижа. Все кругом ярко светится, переливается всеми цветами радуги, от чего кружится голова. Там всегда кто-то есть. Они пьют чай из пустой кружки, ставят ее обратно на стол и в ней чудом появляется чай, но когда они вновь подносят края фарфора к губам, то чая и след простывает. Я знаю, что шепчутся они обо мне. Я – деревянный стул в углу. Они смотрят на меня, показывают пальцем. Кто-то даже садится. Один раз какая-то женщина села на меня и мои ножки сломались. Она упала на деревяшки и покрыла меня – простой стул – бранью. злятся и осуждают меня за мою плюгавость. У каждого из них слишком знакомые лица, от которых мне дурно. Я их не помню, но попытаюсь нарисовать.
Просыпаюсь я всегда один, в холоде, который накопился в комнате за целый день. После таких снов я предпочитаю бодрствовать подольше. Мажу на себя весь тюбик солнцезащитного крема и выхожу на улицу прогуляться под зонтиком. Я надеваю солнцезащитные очки, рубашку застегиваю и подвязываю галстуком. Мне никогда не бывает жарко – вампиры не умеют обильно потеть. Сижу на лавочке в парке и наблюдаю. Иногда мне становится страшно от мысли, что лавочка – это я.