Rosso Corsa

Я до сих пор помню разговор за семейным ужином. Отец подозревал за мной сильно отличные от планов остальных за столом цели, поэтому отреагировал, на мое удивление, спокойно. Тогда мне показалось, что он полностью понял меня, и лишь позже до меня снизошло, как сильно отличалось наше мышление, наши взгляды на жизнь.

Он хотел возрождения вампирского превосходства. Мне были чужды любые идеи возвышения одного над другим. Он мечтал о создании мира, где слово вампира будет стоять либо наравне, либо выше человеческого. Я просто хотел быть услышанным лично. Отец верил в силу как двигатель, мне лишь снилось взаимопонимание между вампиром и человеком.

Моей гипотезой было то, что достаточно человеку, хотя бы одному, протянуть мне руку без страха, что я ее откушу, я тут же перестану быть монстром. Тяга к человекоубийству оставит меня, и мне не захочется крови больше, чем обычной еды для выживания.

В этом случае, для воплощения отцовских идей больше подходил Алексей. Он разделял каждую из них. Умел смотреть наперед, читать между строк, видеть то, чего не видел я. Он всегда умел вести и поставить кого-то на место. Лишь одна ошибка, максимализм и подростковое недоверие к родителю полностью перечеркнули его путь по той дороге, по которой отец повел меня. Не знаю, как сильно это обижало брата. На мой отъезд он отреагировал с непредсказуемым холодом. Просто встал и вышел из-за стола. Я предпринимал множество попыток вывести его на разговор, но он либо молчал, либо переводил тему.

В то время я решил, что брат мне лишь завидует. Только представьте, как много отец позволял мне. Вся семья знала, какую судьбу он для меня уготовил. И тогда я назло начал соглашаться с каждым его предложением, лишь бы только показать Алексею, как мне удается делать то, о чем ему остается только мечтать.

Экзамены в школе я сдал с отличием и уехал поступать на юридический факультет в Петербург. Там мне сняли целую комнату с отдельной кухней и даже работницей, которая приходила навести порядок и приготовить еду в мое отсутствие. Я считал это излишеством и стыдился.

На вступительных экзаменах в университет я показал себя блестяще. Однако все вокруг немного угнетало меня, поскольку я впервые оказался среди практически одних людей пока еще моего возраста. Многие из них сторонились меня – по моему внешнему виду только слепой не мог догадаться, кем я был. Но некоторые осмеливались заговорить, отпустить пару шуток и рассказать, как волнительно это поступление. Все они были из богатых семей, как и я, и пришли сюда под попечительство конкретных профессоров и кандидатов на научную премию. Я вычитал это из их собственных голов и был даже неприятно удивлен.

Комиссия задала мне последний вопрос тогда:

-Что вампир собирается делать в этом высшем учреждении?

Не буду лгать, тогда этот вопрос выбил меня из колеи. Мне казалось, что мои цели практически так же очевидны, ведь я хотел того же, что остальные – учиться. Меня выделяла лишь маленькая деталь – я хотел учиться среди людей.

С моими мечтами мне порядком не хватало критической мысли. Я не был готов к серьезности своих намерений, к рассудительности и, что самое важное, к взаимному уважению к людям. Ибо по большому счету я их просто боялся, одновременно с тем накапливая внутри зависть, злобу и мечту стать, как они. Я демонстративно аплодировал им, не гнушался самоунижения ради их одобрительного кивка. Но именно тогда, в университетской аудитории, в окружении профессоров, я сделал правильный ход.

-Я хочу научиться у людей выдержке, работоспособности и умению мыслить, как по-настоящему образованный человек.

Большую часть жизни в Петербурге я посвятил собачьей роли в надежде, что меня приручат.

Мне пришлось окунуть себя в грязь ради удивленных улыбок и вздернутых бровей. Меня приняли на вечернее отделение и даже определили в группу студентов с хорошим французским языком. В тот же день три юноши, которые поступили вместе со мной, пригласили меня отпраздновать в трактир, и я оплатил наше небольшое празднество, когда они этого меньше всего ожидали.

Я уже давно позабыл их имена, но они еще несколько раз водили меня в тот трактир, пока я не догадался, в чем именно причина их дружелюбия, и стоило мне один раз не ответить на их приглашение, компания эта в одночасье отвалилась от меня. Признаю за собой наивность, глупость, что угодно. Однако я приехал тогда с одной мыслью – если люди так высоко стоят, то у них нет таких пороков, как лицемерие, эгоизм или корысть. Первая моя мысль тогда была: «Лёша бы их всех заставил за него заплатить, а потом перегрыз глотки».

Начало учебного года пришлось на восстание вампиров во Франции.

В те времена они переживали век великого гнета. Вампиры не могли покидать катакомбы, носить оружие или создавать семьи. На них объявлялись охоты с гончими, пойманных сжигали на площадях. Когда мы узнавали о таких происшествиях, то даже благословляли свое правление, пускай каждый делал это молча.

Французская церковь проповедовала:

«Солнце - меч Господень, кровь нежити – грех»

Нам лишь немыслимо повезло, что наша страна уже давно стала лицом контрастов, где ужиться могло все, что только противоречит одно другому. На одной улице мог жить ярый гемофагмиз и вампир в третьем поколении, которого он подозревает в лишнем интересе к своей дочери. Однако если город погружался в недовольства, они вдвоем могли выйти на улицу и пожать друг другу руку со словами: «да они там все...» и проч., и проч. Поэтому меча Господня доставкой из Франции мы на себе не ощутили.

В июне до нас дошло о бойне в гетто, где солдаты Ордена устроили резню среди вампиров, обвинив их в порче зерна. Тогда даже погиб литературный деятель Люсьен Ноктюрн. У меня до сих пор есть парочка томиков вампирской истории его авторства. Затем французы казнили доктора Морено - человека-алхимика, который создал синтетическую кровь, чтобы освободить вампиров от охоты. Церковь определила его в еретики и сожгла.

В июле толпы вампиров вооружились вилами, ножами и кислотой (к ней у меня было немало вопросов) и штурмом взяли собор, на площади которого веками сжигались их предки. Они создали фракции, среди которых нашли место умеренные и радикалы.

Новости доходили до нас с задержкой, поэтому стены университета были наполнены тревогой. Даже описываемые мною исторические детали стали мне известны многим позже. Студенты боялись, что вампиры в России возьмут пример с французов, некоторые даже в истерике обращались ко мне с вопросами. И когда мне удавалось убедить их, что настроения в нашей стране сильно разнятся с Европой, они успокаивались и даже предлагали мне свою дружбу в обмен на безопасность в случае революции. Я был только рад пожать им руку.

Когда все закончилось, и во Франции вампиры получили право на свободное передвижение по городам, в больницах открыли донорство крови и в правительстве создали Совет Равновесия, в котором состояли и люди, и вампиры, паника в университете полностью улеглась. А вот у меня все еще оставались друзья, которые пусть и вздрагивали от моих холодных резких движений, все равно тянулись к некой тайне, которую я, по их мнению, скрывал.

Случались и другие происшествия. В соседней от меня квартире жила молоденькая дочь одного небезызвестного писателя. Получала она неплохое жалованье и была настолько избалована, что днем я не мог спать из-за ее истошного плача по нетривиальным причинам. Звали ее Настя и имя ей это не нравилось, оно звучало не так поэтично, как имена, которые делали из милых дам муз поэтов. Об этом она извещала весь дом жалобами. Однажды ей захотелось познакомиться со всем высшим светом, и была убеждена, что ее папаша может эти встречи обеспечить. Зачем? А как она выйдет замуж? Ей не хотелось быть женой простого государственного служителя. Ведь о чем она, дочь писателя, дочь философа, дочь гения, одним словом, будет вести беседы с таким приземленным человечишкой, которого ей сватала мать.

Ее младшая сестра иногда заезжала к ней вместе с родительницей, и я даже подслушал, как она заверяла её, что та может быть музой даже замужем. Ведь кто помешает ей, такой молодой и красивой, найти себе любовника из творческой интеллигенции? Особу это никак не убеждало, хотя очень вдохновляло.

Раз жить, как муза, ей не позволялось, она должна была иметь душевные терзания и конец, как у героини какой-нибудь шекспировской трагедии. Сделать с собой что-то ужасное ей не хватало силы воли и цельности несчастной натуры, образа девушки, бросившейся в воды. Поэтому холодным утром декабря она растворила все окна, разделась до гола и так провела в комнате весь оставшийся день, пока не пришла владелица квартирки за ежемесячной платой. Шекспировская пигалица получила сильнейшую простуду и сгорела всего за неделю, вдохновив за свою коротенькую жизнь единственно меня, чтобы я написал о ней столетия спустя три абзаца.

Я часто получал письма от Полины. Одно из них я храню до сих пор – оно сильно потемнело, выцвело, даже надорвалось по краям, но ничто не заставит меня его убрать в дальний ящик.

«Мой дорогой Сашенька, нам всем тебя здесь очень не хватает. Все мои надежды только о том, как бы хорошо было тебе там – в Петербурге. Сердце мое не находит покоя, но всегда вспоминаю твои шутки и беседы у камина, так сразу же становится лучше и веселее. Мама ежедневно спрашивает о тебе, а папа только и дело, что успокаивает ее, убеждает, что ты сам со всем справляешься. Я уже и забываю, как сильно ты повзрослел. А вот у нас все по-старому, один лишь Лёшенька все бежит да бежит куда-то. Твердит, что нет ничего для него важнее, чем учеба и труд. И ведь он действительно трудится, Сашка. К маменькиному ужасу пошел и нашел себе работу в волоките чужих бумаг. Пытаюсь разговорить его о тебе. Поверь, он уже давно не сердится на тебя и лишь из своего юношеского упрямства противится признать, как сильно скучает по тебе. София и Николай собираются жениться, хотят справлять в Европе, но все откладывают из-за событий тебе точно известных. Сергей совсем захворал, боли в животе усиливаются, он все чаще лежит у себя дома под присмотром лекаря. Навещаем его, но боимся, что до Рождества он не вытянет свою ношу. Он не унывает, отпускает шутки про свою возможную кончину и уже думает над завещанием, в которое войдет его маленькое именьице и коллекция гравюр.

Сашенька, пиши нам чаще. Мы с радостью читаем твои письма и ждем каждую строчку от тебя.

С любовью, Полина.»

Кёнигсберг нашей семье пришлось покинуть, и теперь она писала мне из Архангельска. Иногда она приезжала в Петербург с друзьями, тогда я водил их по своим любимым местам. Мне не хватало брата. Он отказывался приезжать, ссылался на занятость, учебу (он уже давно перешел на домашнее обучение) и многие другие обстоятельства, но среди них я явно видел одну простую, истинную причину – он верил, что я обменял семью на людей, что решил примкнуть к тем, кто однажды обманул его. Я пытался переубедить его. Даже Полина проводила с ним долгие ночные беседы, но каждый раз писала мне с отрицательным ответом.

Тоска по брату, однако, быстро сменилась чем-то более значимым для меня в те дни.

Мои сокурсники часто устраивали чаепития на квартире, куда часто был приглашен и я. Играли на пианино (мне даже удалось похвастаться своими умениями), читали стихи, обсуждали новости и строили беседы о Вольтере, Радищеве. Дискутировали о Робеспьере. Всех невыносимо волновало мое мнение о недавней французской революции, но когда шум улегся, я стал чаще находить себя то на балконе, то подальше от остальной компании, в каком-нибудь кресле. Я снова удостоился роли наблюдателя. Но, как известно, из наблюдателя всегда может выйти хороший рассказчик, когда его находит наблюдатель повнимательнее.

На одной из встреч нашу компанию разбавило новое лицо – Евгений Аксенцев. Человек, как я понял, из народа, имеющий в предках крестьян и выбравшийся в свет своим умом. Такие в те времена были в моде. Он всячески развлекал нас своими эссе, анекдотами и даже умел здорово петь.

Он был на курс младше нас, но тут же прикипел к старшим, которые его с радостью приняли за его острый язык.

Вопросом времени было, когда он заметит меня. Он как бы случайно заглянул на балкон, когда я курил и отдыхал от шумных разговоров, а затем очень ловко набился мне в друзья.

Он начал часто без приглашения приходить ко мне домой. Приходил ночью, потому что мне так было удобно. Его все касалось. Ему хотелось знать о моей семье, о жизни вампира. Он негодовал от жестоких высказываний о вампирах в газетах и вывесках с объявлениями. Интересовался моим мнением по каждому вопросу. Стал, в общем-то, моим интервьюером.

И так часто его физиономия стала мелькать перед моими глазами, что я даже стал не на шутку к нему привязан. Порой я находил себя готовящим комнату к его приходу. Это всегда была простая еда, которую он ненароком упоминал, когда у меня ничего не оказывалось (работницу я попросил никогда мне не готовить за исключением выходных). У меня появился чай. Затем ко мне в комнату переехали книги нового друга, гостевые тапочки специально для него (он принес сам, но под моим согласием). В общем-то, переместился он ко мне основательно. Я даже стал замечать, как бледнеет его кожа от нехарактерного для людей распорядка дня и нахождения в темноте.

Мы начали встречаться вне квартирных собраний. Говорили о житейских вопросах, делились чувствами по каждому поводу. Он научил меня правильно лепить снежную бабу и даже заручился обещанием, что я подружу его со своей семьей.

Евгений не боялся, что я на него нападу. Один раз я даже попробовал его напугать, но он сделал это лучше меня и тогда я впервые почувствовал испуг при виде человека. Мы стали с ним по-настоящему на равных.

Сейчас я понимаю, как на самом деле мало о нем знал. Он говорил общими фразами о себе, но тогда мне было этого больше, чем достаточно, и я полагал, что знаю его, как родного. Из-за него в моей голове появилось много мыслей, вопросов и даже интереса к жизни. Я будто стал эмоционально зависим от него. Мой диапазон чувств расширялся в его присутствии, а когда он уходил, то я начинал тихо ждать следующей встречи.

Точнее, я не просто ждал, а искал ее. Были у нас такие прогулки, когда мы почти ни о чем не говорили, а делились молчанием, пили либо в трактире, либо в гостях у кого-то из нас, всю ночь он проводил у меня, а на утро, видя мою усталость, уходил.

Я даже не заметил, когда моя особенность для него осталась в моих фантазиях.

Сейчас мне даже интересно, если бы я прервал ту дружбу с ним, расстроился бы он моему уходу? Или он был бы только озадачен? Подумал бы пару минут, что я немного глуп, а затем забыл. Но я не имею никакого морального права винить его за такие мысли. В конце концов, он был просто смелым человеком, который нашел свой интерес в вампирах, а я, как открытая книга, разлегся перед ним и позволил себя прочитать.

У меня оставались друзья, но среди них я не чувствовал той особенной искры, как в дружбе с Евгением. Но мне даже начинало нравится чувство отчаяния, в которое я впадал каждый раз, когда он без причины исчезал. Непонятным лишь было, сам ли я вгонял себя в этот лабиринт мертвых надежд на его возвращение.

Я стал замечать, что мое любимое занятие это кого-то ждать. У меня была Полина и доверие отца, но я больше всего ждал ответа от Лёши и его одобрения. У меня были друзья, подработка на дому и успешная учеба, но я искал дружбы с тем, кто от меня получил желаемое и двинулся дальше.

Настало то предрождественское время, когда я готовился к приезду семьи. И тогда вы можете спросить меня, что именно мне приходилось готовить для них, но я тут же отвечу, что хотел приблизить Евгения к ним, как и обещал ему. Почему-то мне казалось, нет, я искренне полагал, даже верил, что они найдут общий язык с еще одним человеком. Что он будет их другом тоже, пусть и не в таком же смысле, каким он был для меня. Узнав об этом, Евгений с благодарностью мне улыбнулся и прекратил визиты. Это застало меня врасплох. Моим спасением было лишь то, что я не успел во всех деталях описать сестре, с кем хочу их познакомить по приезде. Они даже ничего не заподозрили.

У меня была хорошая компания, с которой мы часто выдвигались в трактир ночью. Я любил выпить белое игристое. И поскольку ночью каждого из нас настигают мысли, которые мы все время отгоняем, оно стало для меня символом душевной болезни. Лишь каких-то пару дней назад я мог радоваться легкостью на сердце, а затем впадать в ночное безумство. Через общих друзей я мог легко узнать, чем занимается мой лучший друг, с кем проводит время, когда мое существование становилось для него призраком хороших дней.

У меня забрали равновесие, уверенность, даже какую-то надежду, ведь мне впервые так близко протянули руку. Эту мечту кто-то присвоил себе. Мне хотелось с ним встретиться, но в то же время я его всем сердцем ненавидел и чувствовал себя преданным, уж слишком много я доверил обычному человеку, который ничем не отличался от другой тысячи таких же.

Я начал осознавать, насколько странно вел себя. По сравнению со мной, как мне тогда казалось, Евгений оставался спокойным там, где меня разбивало бурей. И даже сидя в привычной компании, я задумывался, как бы я вел себя, будь он с нами? Тогда бы я делал вид, что мне больше не нужны наши разговоры, а его дружба и подавно. Возможно, я даже специально остался таким же громким. Пусть он бы не видел меня, но хотя бы слышал.

А затем он вернулся. Просто пришел ко мне в гости на чашку чая и начал рассказывать, что познакомился с еще несколькими вампирами, принялся уверять меня, что мне нужна их компания тоже. Я принял его и решил возродить нашу сердечную дружбу.

Он пробыл в моей жизни еще месяц, а после Нового года уехал с теми вампирами в Европу. Ему в голову не пришло пригласить меня. Об этой поездке я узнал от другого человека. Я поставил на этом точку. Пускай я сам был виноват в своем унижении, мне больше не хотелось жить в нервном ожидании. Моя самоуверенность и независимость закончились в Феврале, когда Евгений вернулся из европейского путешествия и решил рассказать мне всю ее прелесть.

Мы встретились тогда в парке. В городе шел сильный снегопад – аномальный для того времени. Я не слушал друга, меня колотило изнутри, а когда он снова поделился со мной планами, в которых мелькали все имена на свете кроме моего, я добродушно пригласил его к себе домой выпить чаю. И там же убил его.

Это было мое первое убийство. Оно стало самым окровавленным, самым жестоким, грязным и неаккуратным. Все ошибки, которые могли быть совершены, я совершил. Я не заткнул ему рот, мне хотелось слышать, как он просит прощения, пока уползает. Он не верил, что я могу убить его. Но теперь его смелость сменилась животным страхом. Я отрывал от него куски плоти и выплевывал их на пол. Не давал ни одной капле крови попасть мимо моего рта.

Его мясо было паршивым. Именно тогда я понял, что поедание людей придумали изверги, извращенцы, люди без вкуса, как хотите. Я возненавидел его за этот вкус, и он должен был почувствовать себя одним огромным дефектом в каждой жизни, куда успел зайти, как однажды без спроса явился ко мне.

Это было настоящее забвение. Сознание вернулось ко мне, когда остатки Евгения лежали по всей комнате, а я сидел в углу и смотрел на результаты постоянного самобичевания. Евгений просто был собой. Но, возможно, той близостью, которая приносила мне его дружба, он зацепил что-то живое во мне. К сожалению, это оживление лишило его собственной жизни.

Я до сих пор думаю о нем временами, о наших разговорах и ночах, хотя уже многое исчезло из моей головы и сменилось ложными, мною самостоятельно созданными воспоминаниями.

Никто не узнал о совершенном мною преступлении. Я заставил всех своих друзей, всех тех, кто знал о нашей дружбе, поверить, что Евгений попался на крючок орудовавшего тогда в Петербурге маньяка, и это был первый раз, когда я использовал гипноз через слова против людей. По большому счету, я совершил сразу несколько преступлений подряд и больше не мог остановиться. Моя жизнь стала чередой несчастных случаев, манипуляций, вспышек гнева и сожалений. Так я прожил в Петербурге еще несколько лет, а затем, с полученным образованием, вернулся домой, где меня ждали с крепкими объятиями.

К моему удивлению, даже младший брат обрадовался моему приезду. За эти годы он знатно подрос, в его глазах появилась та осознанность, которой мы все ждали, но огня в них не убавилось. Он во всю готовился к поступлению в университет, в отличие от меня, предпочитая проводить время с вампирами. И я поддержал его. На моем сердце все еще камнем лежал тот грех, к которому меня подтолкнула слишком долгая близость с человеком. Лёша был слишком собой, чтобы не согрешить еще больше, чем я.

Помню, как не прошло и трех дней с моего возвращения, как Полина повела нас в ресторан «Эон», практически всем напоминавший Кёнигсбергский «Три стакана». Лёшу тогда передернуло, он даже не поверил ее предложению, но заведение было так хорошо собой, что никакие худые воспоминания не могли заставить его отказаться. Ко всему прочему, пусть он и тщательно скрывал, Лёша скучал по тем временам, когда мы все вместе могли провести время и не называть это «прощанием».

Мы заказали все, что могли уместить в свои желудки. Официанты только и успевали, что подливать еще крови, еще вина, приносить все новые и новые блюда. Лёша делился с нами своими планами. Он хотел уехать в Москву, найти там своих единомышленников. На него сильно повлияла французская революция. Пусть он и признавал, что дела в России обстояли получше, он также был убежден, что мы должны довести революцию до ее логического конца. И я, и Полина видели в нем нашего отца. Мы оба не понимали, почему он не присмотрится в Лёше, почему не возьмет под свое покровительство и не направит в нужном направлении, как наставник.

Но и сам Лёша, кажется, в отце не особо нуждался. Или же он заставил нас поверить в свою полную независимость от него. Он даже готовился отказаться от ежегодных поступлений, а для этого копил деньги и даже где-то работал. По-моему, он помогал какому-то конторщику и получал небольшой процент. Карманные деньги он предпочитал так же отложить в копилку. Полина пыталась его переубедить, но Лёша лишь махал руками и смеялся ей в ответ.

Все втроем мы опьянели, как малые дети. Мы шли по ночному Архангельску и распевали песни во все горло. Полина шла между нами, повиснув на наших плечах и танцуя невпопад. Ее смех бил по нашим ушам и в то же время грел сердце, ведь именно она так долго ждала, когда мы воссоединимся семьей. Её ранила постоянная отстраненность Лёши от меня, а теперь, когда тот весело подтрунивал надо мной, она, окрыленная, сама щекотала то меня, то ее.

-Как бы я хотела, чтобы вы всегда такими были! Но вы так растете, что скоро целыми мужиками станете!

Наши песни становились все громче. Мы кошмарили редких прохожих, дерзили полицейским. Лёша даже чуть не подрался с одним и нам пришлось убегать от его палки правосудия.

Ближе к ночи я признался им, что со мной произошло в Петербурге. Я ждал осуждения, но вместо него Полина развела руками. Она была чересчур пьяна даже для себя.

-Ну и черт с ним! Кто из нас не ошибается в порыве чувств, правда?

Лёша смотрел на меня как-то по-новому. Он-то думал, что я предал семью. Вернее сказать, он думал, что я предал его. А оказывается, в Петербурге пролилась человеческая кровь по моей вине, и это перечеркивало любые его опасения на счет моего излишнего «человеколюбия».

-Ты больше не бросишь нас? – вдруг спросил он меня.

Мы все погрузились в тишину. Полина ждала ответа не меньше Лёши.

-Не брошу.

Гемофагмиз (греч. Αιμοφαγμίζ) – ненавистник пожирателей крови