Прогнивший Мир

— Деревня изменилась, — задумчиво пробормотала Хоши, с интересом оглядываясь.

Деревянный забор, добротный и высокий, тянется на три метра вверх, словно ограждая поселение от внешнего мира. Точно такие же массивные ворота возвышаются перед нами, скрывая за собой улицы и дома. Вокруг — пустое пространство. Все деревья на полсотни метров вырублены подчистую, оставляя после себя лишь неровные пни и голую землю. Видимо, большая часть стволов пошла именно на этот забор.

Кивнув в ответ, изучаю изменившийся пейзаж. Деревня будто отгородилась не только от возможной угрозы, но и от самого леса, который раньше был её естественным продолжением.

За воротами, внутри деревни, возвышается деревянная смотровая башня, метра четыре в высоту. На её потолке подвешен колокол, немая угроза в случае тревоги. Внутри стоят двое мужчин. Кожаная броня с металлическими вставками, суровые лица. С первой же секунды замечаю у одного за спиной топор, а из-за окна выглядывает часть большого лука. Второй, едва завидев нас, начинает спускаться.

Подходим ближе. Вглядываюсь в их лица, но ни один не кажется знакомым. Первый, на вид лет двадцати, наблюдает за нами, не меняя позы, но с готовностью в движениях. Второй уже ждёт нас у ворот. Темноволосый, морщинистый, лет под сорок. В его взгляде — оценивающий прищур, в походке — привычная уверенность. На поясе с двух сторон покоятся кинжалы, длинные, явно не для хозяйственных нужд.

Ветер треплет косички Хоши. Девочка сжимает кулачки, словно чувствуя настороженность стражника.

— Детишки, вы не заблудились? — глубокий голос нарушает тишину, в нём слышится лёгкое любопытство, но взгляд остаётся настороженным.

Хоши морщит нос, прищуривает голубые глаза. Голос звучит уверенно, несмотря на её маленький рост.

— Вообще-то мы домой возвращаемся. А вот вас я не помню!

Слова отдаются эхом в напряжённом воздухе. Мужчина чуть склоняет голову, приглядывается внимательнее. Ладонь незаметно скользит за спину, пальцы касаются холодного металла куная.

— Вот как… Чьих же вы будете? — вопрос звучит непринуждённо, но взгляд цепкий, изучающий. Заметив движение руки, неторопливо опускает ладонь на рукоять кинжала.

— Кояма мы, — напряжение сковывает мышцы. — Наши родители — Тору-сан и Рика-сан.

Пауза затягивается.

— Ах, так вы те самые детишки, что ушли становиться шиноби, — в голосе появляется узнавание. Пальцы мужчины отпускают рукоять. — Значит, ты и есть Сатори-кун? Год назад вроде помогал защищать деревню.

— Да, — короткий кивок, плечи чуть расслабляются. — А вы кто?

— Мы новые жители вашей деревни, — он делает небольшую паузу, будто оценивает, стоит ли продолжать. — Раньше жили неподалёку, километрах в сорока на север, вдоль границы со Страной Железа.

Голос меняется, в нём проскальзывает тяжесть воспоминаний.

— Полгода назад на нашу деревню напал огромный медведь...

Слабый ветер шевелит светлые пряди Хоши, её глаза пристально изучают мужчину, а губы уже складываются в недоверчивую гримасу.

— Всего один медведь? — голос звучит резко, с ноткой явного сомнения. — Против целой деревни? Если я правильно помню, ваша была даже больше нашей!

Смуглое лицо мужчины остаётся спокойным, но во взгляде мелькает что-то тяжёлое — тень старого страха, с которым давно свыклись, но который никуда не исчез.

— Да, всё так, — отвечает он неторопливо, словно взвешивая слова. — Но это был не обычный зверь. Когда он встал на задние лапы, его рост доходил до пяти метров.

Тонкие пальцы Хоши крепче сжимают край рукава.

— Мы пытались его убить. В него летели топоры и вилы, охотники били стрелами по глазам, те, кто мог сражаться вблизи, старались повредить лапы. Только он оказался слишком быстрым. Быстрее, чем должен был быть с его габаритами. Любого, кто подходил слишком близко, он разрывал мгновенно.

Прищурившись слушаю. В словах мужчины нет явных преувеличений, но от этого рассказ только тревожнее.

— Когда ему надоели стрелы, летящие в морду, он взмахнул лапой в сторону дома, где укрылись лучники. Из когтей вырвались четыре огромных синих серпа. — Мужчина проводит ладонью по лицу, словно стирая видение прошлого.

— Они пробили дом насквозь. И только спустя двадцать метров развеялись. — Тишина повисает тяжёлая, густая, как запёкшаяся кровь.

— Потом... — голос звучит чуть глуше, — он уничтожил ещё несколько домов, пожирая людей заживо. Тогда мы поняли: бежать — единственный шанс.

Хоши глухо сглатывает.

— Из семисот человек выжило около двухсот. Шестьдесят приняли здесь. Дали кров, еду... Остальные разбежались по соседним деревням. — Мужчина делает глубокий вдох, будто освобождаясь от груза воспоминаний. Но исходящий от него страх никуда не исчез.

Хоши шагает чуть вперед, улыбка тянется на лице — искренняя, лучистая, как солнечный зайчик в утренних лучах. — Надеемся, здесь вам будет хорошо! — звонкий голос звучит с неподдельной теплотой, словно старается согреть собеседника, вытеснить остатки мрака из его мыслей.

Мужчина отвечает лёгким кивком, уголки губ поднимаются в слабой, но благодарной улыбке. — Уже чувствуем. И сделаем всё, чтобы с этим домом не случилось того, что с прошлым.

Он делает шаг в сторону, позволяя пройти внутрь. Но в груди всё ещё тянет странное беспокойство.

— А медведь? — вопрос выходит неторопливо, но в нём звучит что-то большее, чем простое любопытство.

Мужчина задумчиво проводит рукой по щетинистому подбородку, вспоминая. — Как только в вашей деревне узнали, сразу послали гонца в Инаку. Там, услышав, отправили своих шиноби. Уже через несколько дней мы узнали, что зверь больше не причинит вреда.

Хоши моргает, чуть склоняя голову. — И что с ним стало?

— Не знаю, — мужчина пожимает плечами. — Говорили, что судя по следам, он пришёл со стороны Страны Железа. А ещё...

Пальцы тянутся к затылку, задумчиво почесывает кожу, взгляд уходит куда-то в сторону. — Они сказали, что по какой-то классификации это было существо ранга C. Только я так и не понял, что это значит.

Где-то вдалеке слышится детский смех, раздаются шаги по деревянным мосткам. Вглядываюсь в лицо собеседника, ловя в голосе едва заметную неуверенность

Классификация животных — часть пройденного курса.

— Е ранг, — голос Хоши-тян твёрдый, уверенный. Всегда такой, когда речь заходит о чём-то, в чём она разбирается. — Это животное с немного развитой системой циркуляции чакры. Оно сильнее и быстрее обычных, но ещё не разумное. 

Пауза. В глазах вспыхивает ожидание, будто проверяет, помню ли. Картинки из учебников всплывают в памяти, мозг выстраивает цепочку дальше. 

— D ранг, — слова ложатся чётко, одно за другим. — Уровень генина. Они интуитивно усиливают себя, могут использовать чакру, чтобы увеличивать силу ударов. 

Хоши кивает, продолжает, будто уже знала, что ответ будет верным: 

— C ранг… — задумчивый взгляд, затем уверенное продолжение: — Это уровень чунина. Полуразумное животное, способное подавлять инстинкты. Может создавать разрушительные атаки с помощью чакры. 

Всё сходится. Медведь, напавший на деревню, без сомнения, соответствовал этому рангу. Поведение, скорость, ярость — всё указывало на существо с контролем над чакрой. 

Но почему он пришёл именно туда? Что его привело? 

Мысли выстраиваются в гипотезу: «Слова о том, что медведь больше не будет буянить, не означают, что он мёртв. Шиноби могли его убить, но есть вероятность, что клан Кансатсу приручил или подчинил его, превратив в свою боевую единицу»

Мужчина, слушавший рядом, кивает, словно отмечая про себя, и уходит обратно на смотровую вышку. 

Дальнейший путь проходит в тишине. Но в голове всё ещё вертится: — «Медведи не нападают просто так. Что если его кто-то специально направил сюда? Или это уже паранойя?»

Деревня кажется другой, хотя каждый поворот улицы и даже покосившийся забор вокруг очередного дома знакомы до мельчайших деталей. То ли утренний свет иначе ложится на крыши, то ли свежий ветерок, приносящий запахи очага и древесной стружки, делает всё новее, чем оно есть на самом деле.

Поглядываю на ещё три высокие деревянные вышки. Одна на севере, две другие со стороны востока и запада. Караульные на них едва заметны, но они там — силуэты замирают, следя за чем-то вдалеке. В поселении неспокойно, даже если внешне всё как обычно.

Хоши шагает рядом, любопытно озираясь. Длинные косички подрагивают при каждом движении. Скромная с незнакомцами, среди своих она оживляется, и сейчас её глаза блестят от интереса.

По улице бегают дети. Среди них есть знакомые — те, кто еще недавно опасались даже приблизиться. Теперь же завидев нас, они не боятся, машут руками и что-то кричат. К ним примешиваются новые лица, любопытные, настороженные. На крыльце соседнего дома о чем-то беседуют две бабушки, время от времени кидая взгляды на возню.

Останавливаюсь, ощущая вес рюкзака за плечами. Хоши тянется за своими вещами, но я опережаю её, мягко снимаю рюкзак и перебрасываю на плечо.

— Спасибо! — голос звенит радостью, и не успеваю ответить, как малышка уже несётся к знакомой ребятне, ловко лавируя между играющими детьми. Немного постояв, следя за ней взглядом, разворачиваюсь и иду домой.

Тепло домашнего очага встречает задолго до порога. Укутывает запахом древесного дыма, вперемешку с железной гарью и травяными настоями. В этом — всё, что делает дом настоящим: труд, забота, уют.

Из пристройки доносится знакомый ритмичный звон. Глухие удары молота, царапающее ухо шипение металла в воде. Кузница живёт своим дыханием, и оно ровное, уверенное.

Переступаю порог. В доме тихо, чарку Рики-сан не ощущаю. Оставляю вещи у входа, но вместо того чтобы сразу пройти внутрь, направляюсь к кузне.

Внутри жарко, воздух пахнет копотью. Огонь отблесками играет на стенах, выхватывает из тени широкую фигуру Тору-сана. В руке — тяжёлый молот, лезвие на наковальне ещё тёмно-красное от жара. Мужчина не сразу замечает присутствие, сосредоточен на последнем ударе. И только после того, как сталь замирает, недовольно шипя в воде, он оборачивается.

— О, малыш Сатори! — голос звучит глубоко, как сам огонь в горне. — Подождёшь немного? Мне осталось минут десять, и тогда сможем нормально поговорить. Улыбка у него широкая, родная.

Возвращаюсь в дом. Беря рюкзак, захожу в свою комнату. Все чистенько, свежо, даже не скажешь, что тут почти десять месяцев никто не жил. Раскладываю вещи, переодеваюсь, позволяю мыслям на миг остановиться.

Спускаясь, замечаю, как за окном Хоши играет с детьми. Они бегают по двору, её смех легко сливается с их голосами. Тору-сан уже в доме. Он сидит за столом, задумчиво вертя нож в руках — не угрожающе, а скорее по привычке. Когда его взгляд встречает мой, он слегка поднимает брови, приглашая поговорить.

— Ну, рассказывай, — произносит просто, но в голосе столько скрытой заинтересованности, что не ответить невозможно. — Как прошёл год?

Тепло очага и запах травяных настоев наполняют дом, создавая ощущение уюта, которого так не хватало в дороге. В разговоре с Тору-саном время незаметно ускользает, но тихий скрип двери заставляет нас замолчать.

— Я дома! — звонкий голос Хоши-тян разносится по комнатам, наполненный радостью.

Босоножки слетают с её ног, прежде чем она, разбежавшись, прыгает прямо в объятия отца. Тору-сан перехватывает её уверенно, но бережно, будто для него это привычное движение.

— Подросла, малышка, — в его голосе слышится нечто большее, чем просто констатация.

Освободившись из крепких рук, Хоши-тян радостно улыбается, но тут же вспоминает о чём-то важном. Из-за её пазухи появляется маленькое пернатое создание — тёмные глазки поблёскивают, крошечные когти осторожно цепляются за ткань одежды.

— А это что за зверь у нас тут? — Тору-сан с интересом рассматривает птенца, прищурившись.

— Это мой Сэтору! — гордо заявляет сестрёнка, бережно придерживая птицу. — Его подарили мне на день рождения, и он будет помогать в будущем!

Соколёнок, выбравшись на плечо, расправляет крылья, словно показывая себя во всей красе. Кузнец оценивающе осматривает его, тянет руку.

— Красавец. Можно погладить?

— Э-э… Думаю, можно… — в голосе сестры слышится неуверенность. — Но Сэтору не очень любит чужих. Он спокоен только в моих или братика руках… — Бросает быстрый взгляд, словно ожидая подтверждения.

Тору-сан не торопится. В его движении нет ни резкости, ни навязчивости. Птенец сначала чуть отпрянул, но потом… будто что-то уловил. Замер, затем сам подставил голову для поглаживания.

Сестра изумлённо смотрит на птицу, её губы приоткрыты от удивления. Сам не сразу нахожу объяснение — Сэтору всегда избегал чужих рук, даже к другим птенцам относился настороженно.

Тору-сан молча гладит птенца по голове, уголки его губ слегка подрагивают в едва заметной улыбке.

— Вот как, — произносит он негромко. В голосе нет удивления, скорее, лёгкое признание какого-то старого, давно понятого им самим факта. Соколёнок ведёт себя непривычно спокойно и даже игриво.

— Хм… Может, при касании он почувствовал сигнатуру чакры? — размышляю вслух, поворачиваясь к Хоши-тян. — К чужим относится настороженно, почти враждебно, но, почувствовав знакомую чакру, принял Тору-сана как часть… стаи? Или чего-то подобного.

Хоши-тян внимательно смотрит на соколёнка, который, довольно прикрыв глаза, прижимается к плечу кузнеца. В её взгляде — удивление, но через секунду выражение лица меняется:

— Вполне возможно… — она говорит это с задумчивостью, но вскоре озорная улыбка возвращается, и малышку уже не остановить.

— Представляешь, у нас в классе есть мальчик, которого тоже зовут Тору! А ещё… — слова льются ручьём, одно за другим. Она рассказывает о школе, о том, как соседский пёс пытался стащить ботинок, как староста класса лихо перепрыгнул через ручей и чуть не угодил в грязь…

Тору-сан молча слушает, неторопливо поглаживая соколёнка. Время от времени уголки его губ чуть приподнимаются — еле заметная тень улыбки.

Я тоже слушаю, уловив в голосе сестры нечто большее, чем просто желание поделиться новостями. Этот поток слов — её способ выразить радость.

Когда дверь в дом со скрипом открывается, её рассказ резко обрывается.

— Мама! — вскрикивает Хоши-тян и с места срывается в сторону вошедшей.

Рика-сан, едва успев поставить на пол корзины с травами, приседает, ловя в объятия тёплый вихрь из косичек и детской энергии.

Тору-сан и я следуем за ней. В прихожей теперь пахнет свежими травами, дождём и чем-то успокаивающим, привычным — запахом дома. Кузнец прислоняется к дверному косяку, а я, сложив руки, наблюдаю за этой сценой.

Рика-сан гладит Хоши-тян по голове, выпрямляет растрепавшиеся косички, негромко что-то напевая. Тепло. Спокойно. Соколёнок зевает, прячет клюв под крыло.

Хоши-тян оживлённо рассказывает что-то Рике-сан, её голос звенит от восторга. Маленькие ладошки цепко хватают мать за руку, тянут ближе к кузнецу, а палец раз за разом указывает на соколёнка. В глазах сверкает азарт, губы шевелятся без остановки — то ли объясняет, то ли уговаривает. Она хочет проверить теорию про сигнатуру чакры?

Рика-сан чуть наклоняет голову, выслушивая дочь, затем, поняв, в чём дело, протягивает руку к Сэтору. Соколёнок, как и прежде, сначала настороженно отклоняется, но вскоре, распознав что-то знакомое, доверчиво подставляет голову. Всё точно так же, как с Тору-саном…

Только вдруг происходит нечто неожиданное. Спустя несколько секунд неспешных почесываний птица перестаёт получать удовольствие от ласки знахарки, перепархивает на другое плечо кузнеца и, стукнув того головой, словно требует продолжить.

Рика-сан удивлённо вскидывает бровь, Тору-сан бросает на соколёнка задумчивый взгляд, Хоши-тян моргает, будто не веря своим глазам.

— Может, твои руки просто лучше справляются? — в полушутку замечает мать, взглянув на мужа.

Он пожимает плечами и продолжает чесать птицу, не говоря ни слова. Соколёнок довольно прикрывает глаза.

Всё внимание было сосредоточено на этой небольшой сцене, но вскоре каждый возвращается к своим делам. Собранные травы аккуратно раскладываются, на кухне слышится мерный стук ножа, приятный аромат специй наполняет комнату.

Хоши-тян не умолкает, рассказывая родителям о жизни в деревне. В её речи мысли скачут с одного на другое: вот она говорит про своего одноклассника, который носит такое же имя, как отец, а уже через секунду вспоминает про любопытный случай с соседским псом.

Рика-сан, несмотря на занятость, с улыбкой слушает, изредка кивает, вставляя короткие вопросы.

Закончив с травами, мою руки и присоединяюсь к готовке.

Ужин готовится быстро, и уже через час на столе появляются ароматные блюда. Тёплый свет фонаря отбрасывает мягкие тени на стены, за окном стемнело, но внутри дома царит уют.

Перед тем как занять свои места, Хоши-тян подходит к матери, а сам оказываюсь рядом с Тору-саном. На мгновение ловлю себя на мысли: эта картина — ощущение чего-то простого, но важного. Спокойного. Настоящего.

Пламя в очаге отбрасывает мягкие блики на стены, наполняя дом теплым светом. В воздухе витает аромат чего-то печёного — Рика-сан уже начала готовить ужин. Хоши-тян сияет от нетерпения, крепко сжимая в ладонях небольшую коробочку.

— Мы приехали не с пустыми руками, а с подарками! — радостно объявляет она, протягивая маме свёрток с видом победителя.

Рика-сан на мгновение замирает, затем с любопытством развязывает ленту и приоткрывает крышку. В полумраке её глаза вспыхивают от удивления, когда в ладонях оказывается серебряное ожерелье, тонкое, но прочное, с изящными узорами.

— Ох... Какое красивое, — в её голосе тёплая нежность, смешанная с лёгким смущением.

Тору-сан молча переводит взгляд на свёрток в моих руках. Уголки его губ чуть дрогнули, когда он берёт бумагу, осторожно разворачивая её. Ткань шуршит, раскрывая крепкую, тёмную куртку — тёплую, плотную, идеально подходящую для холодных дней в мастерской.

— Ты запомнил, что мне нужно, — негромко говорит он, скользя пальцами по грубой материи.

Глубоко внутри разливается чувство спокойного удовлетворения. Сумма, потраченная на эти подарки, была немалой — половина от всей моей зарплаты и не малая часть от выданной компенсации. Но стоило увидеть, как Рика-сан с лёгкой улыбкой застёгивает ожерелье, а Тору-сан примеряет куртку, нахмурившись лишь на секунду из-за чуть свободного кроя, как становится ясно: всё не зря.

— Чуть великовата, — замечает он после короткой паузы.

— Это не проблема, — Рика-сан касается ткани, оценивая материал. — Ткачиха Мелисса легко подгонит по фигуре.

Тору-сан одобрительно кивает, проводя ладонью по рукаву. В этом жесте больше благодарности, чем в словах.

Хоши-тян довольно улыбается, явно довольная тем, как всё получилось. В доме становится ещё теплее — не только от огня в очаге, но и от той едва уловимой, но ощутимой близости, что связывает всех нас.