Прогнивший Мир

Воскресный день разворачивается, как сцена из спектакля, в котором каждый играет свою роль. Тору-сан, как всегда, основательный и уверенный, но сейчас, удивительно, свободный от обычной серьёзности. Он бегает по двору, согнувшись, с Хоши-тян на плечах. Его широкие шаги то ускоряются, то замедляются, а руки крепко держат дочь, которая неистово смеётся, размахивая руками в воздухе, как будто летит.

— Быстрее, папа, быстрее! — кричит она, её голос звенит, как серебряный колокольчик.

Рика-сан стоит чуть в стороне, наблюдая за ними с мягкой улыбкой. Несколько прядей выбились из её прически, но она не обращает на это внимания, полностью поглощённая моментом. Внезапно она, смеясь, вмешивается в их игру:

— Хоши-тян, держись крепче! А ты, лошадка, не вздумай споткнуться!

Тору-сан фыркает, изображая обиженную лошадь:

— Я лучшая лошадь в этой семье, — говорит он, а затем, с притворным ржанием, ускоряется, заставляя Хоши-тян визжать от восторга.

Я стою в стороне, наблюдая за всем этим, словно со стороны сцены. Двор, залитый светом, смех, движения... Всё выглядит слишком ярким, слишком настоящим. И я... не могу понять, что должен чувствовать.

Мой разум работает, анализирует каждую деталь. Смех Хоши-тян вызывает у меня ассоциации: радость, счастье. Но откуда мне это известно? Я не помню, чтобы испытывал это сам. Эти чувства кажутся чем-то чужим, но знакомым, как старая песня, слова которой забыты.

«Почему они смеются? Что в этом моменте приносит такую радость?» — думаю я. Моё тело чуть подаётся вперёд, словно хочет присоединиться, но в голове тут же вспыхивает вопрос: зачем?

Моя детская рука сжимается в кулак. Желание прыгнуть вперёд борется с необъяснимым барьером. Внутри всё спорит: одна часть зовёт к ним, другая требует понять, почему.

Тем временем Рика-сан замечает меня. Она подходит ближе, нежно касаясь моего плеча:

— Сатори-кун, — говорит она мягко. — Тебе не обязательно стоять в стороне.

Её слова тёплые, но вместо того чтобы подтолкнуть, они вызывают ещё больше вопросов. Моё тело должно хотеть играть, ведь я ребёнок. Но разум… разум смотрит на всё это с высоты, как взрослый, и не может найти причин.

Тору-сан снова ускоряется, а Хоши-тян, повиснув на его плечах, смеётся так заразительно, что, кажется, этот смех наполняет весь двор. Рика-сан подбадривает их с улыбкой, её голос звучит тепло, как мягкий летний ветер. Я стою в стороне, напряжённый, как натянутая струна. Моё тело хочет побежать, броситься вперёд, но что-то внутри удерживает.

И тут... раздаётся звон. Громкий, чистый, почти пронзительный. Он заполняет всё пространство вокруг, отбрасывая на задний план шум их весёлой возни. Этот звук не похож на удары молота по металлу в кузне Тору-сана. Это нечто иное. Он напоминает звон колокола, такой глубокий и отчётливый, что кажется, будто вибрации проходят прямо сквозь меня.

Я моргаю, ожидая увидеть, как Рика-сан и Тору-сан оборачиваются, но они продолжают свои игры, не подавая ни малейшего признака, что что-то услышали. Только я. Звон звучит только для меня. Он становится всё пронзительнее, отрезая привычные звуки. Мир вокруг словно покрывается туманом. Шум леса и смех Хоши-тян меркнут. Всё становится неясным и зыбким, кроме одной картины, которая вспыхивает перед глазами с невероятной четкостью.

Детская площадка.

Качели, турники, песочница. Детская карусель, слегка облупившаяся, но всё ещё прочная, блестит на солнце. Её металлические поручни прохладные на ощупь, как будто их только что тронула роса. Она словно сердце этого места. Рядом бегают дети. Их силуэты расплывчаты, как тени в воде. Лица теряются в тумане, но они смеются, играют. Шум их шагов и звонкий детский смех раздаются отовсюду.

И среди этого оживления лишь девочка отчётливо видна. В памяти словно в скале высекаются черты её лица, длинные темные волосы и карие глаза, что сияют счастьем. Пухленькие щёчки, светящиеся румянцем, огромные глаза, полные детского восторга. Лёгкое платье чуть поднимается от ветра, и она, будто не замечая других детей, смотрит прямо, прямо на меня.

— Пойдём! Покрути! — её голос, звонкий и радостный, зовёт, пробуждая нечто в груди.

Взгляд поднимается выше. Руки подхватывают её подмышки. Она смеётся и легко взлетает на плечи. Ножки касаются груди, маленькие ладошки обхватывают голову.

Движение становится естественным, как будто тело само знает, что делать. Карусель. Яркие поручни, скрипящий звук металла, запах старой краски. Воспоминание вспыхивает:

Крепкие руки взрослого мужчины. Его тёплый голос. «Держи крепче, иначе не будет крутиться», — он направляет, показывая, как собрать детали. Рядом — те же дети, их смех наполняет воздух. Мужчина улыбается, глаза блестят от удовольствия. «Вот так. Теперь выдержит».

Карусель крутится, девочка на ней — центр этого маленького мира. Снова звонкий смех, радость. Детская площадка оживает. Турники, качели, песочница. Всё наполняется теплом.

Но затем это тепло исчезает. Постепенно всё уходит. Лица детей стираются, их голоса тают, как дым. Мужчина становится тенью. Последней исчезает девочка, её улыбка оставляет лишь пустоту.

Резко возвращается реальность. Лес, солнечный свет. Хоши-тян смотрит с удивлением:

— Сатори-кун, ты улыбаешься!

Её голос словно разрывает тишину, возвращая сюда. Пальцы касаются губ. Действительно, улыбка. Но в груди что-то сжимается. Память, такая яркая и живая, оставила за собой только тёплую пустоту и невысказанный вопрос. Кто она? И почему лишь она да тот мужчина, остались в моей памяти такими чёткими и яркими?

***

– Мамочка, а что делает Сатори-кун? – голос Хоши-тян дрожит от легкой тревоги. Она сидит на полу, обхватив руками колени, и неустанно перебирает свои косички, словно этим движением может успокоить собственное беспокойство. 

Рика-сан, стоя у деревянного стола, заваленного пучками свежесобранных трав, на мгновение прекращает свою работу. Она поднимает взгляд на дочь, в её разноцветных глазах – тепло и понимание. 

– Не уверена, милая. Утром он попросил отменить тренировку с Иоширой-сенсеем, сказал, что ему нужно время. С тех пор он в своей комнате. Даже утреннюю пробежку пропустил. – Она присаживается рядом с Хоши-тян, её пальцы мягко скользят по светлым волосам дочери. – Думаю, ему просто нужно немного побыть наедине с собой. 

– Но он какой-то странный... – девочка прищуривает голубые глаза, её пухленькие щёчки слегка надуваются. – Вчера он улыбнулся, но это было не как обычно. 

Рика-сан чуть улыбается, поглаживая дочь по голове. 

– Иногда воспоминания возвращаются неожиданно, и они могут вызвать самые разные чувства. Не волнуйся, Сатори скоро сам всё расскажет. Он ведь никогда не утаивает важное. 

Хоши-тян вздыхает и на несколько мгновений замолкает. Её взгляд устремлён в окно, туда, где за деревьями пробиваются лучи зимнего солнца.

– Мамочка... – Хоши-тян зовёт её тихим голосом, словно не уверена, стоит ли говорить дальше. Её голубые глаза смотрят вниз, и пальцы невольно теребят подол голубого платьица. – Сатори-кун намного сильнее и выносливее меня. Даже Иошира-сенсей это сказал. 

Рика-сан останавливается, внимательно слушая дочь. Её разноцветные глаза полны мягкости. 

– Это правда, Сатори отличается силой, – отвечает она, кладя руку на плечо девочки. – Но ты тоже обладаешь чем-то особенным. 

– Особенным? – Хоши-тян поднимает взгляд, её голос звучит удивлённо. 

– Конечно, – Рика-сан тепло улыбается. – У тебя есть то, что выделяет тебя среди других. 

Девочка хмурится, её маленькие губы сжимаются. 

– Но я совсем этого не чувствую, – шёпотом признаётся она, опуская голову. 

Рика-сан обнимает её, притягивая к себе ближе. 

– Иногда мы настолько привыкаем к своим особенностям, что они кажутся нам обычными. Но это не делает их менее ценными. 

Хоши-тан молчит, её взгляд медленно поднимается к лицу матери. 

– Знаешь, мои глаза разного цвета. Это редкость, но для меня это уже часть меня. 

– Правда! – Хоши-тян оживляется, её щёчки чуть розовеют. – Я ни у кого таких не видела! 

Рика-сан улыбается, чуть качнув головой. 

– А ты замечала, как быстро запоминаешь всё, чему я тебя учу? 

– Да разве это особенное? – девочка искренне удивляется, её голос звучит растерянно. 

– Очень даже, – отвечает Рика-сан с лёгкой улыбкой. – Тебе хватает одного раза, чтобы запомнить свойства цветка или травы, а другим приходится учить это неделями. 

Хоши-тан медленно расправляет плечи, её взгляд наполняется гордостью. 

– Правда? 

– Абсолютная, – Рика-сан поправляет выбившуюся прядь волос дочери. – Ты прирождённая знахарка. И однажды ты сможешь удивить даже меня. 

На лице девочки появляется застенчивая, но счастливая улыбка. 

– Спасибо, мамочка. Я буду стараться. 

– Ты уже стараешься, солнышко, – отвечает Рика-сан, обнимая её крепче.

Сатори-кун выходит из своей комнаты, ощущая, как тишина дома обволакивает его. В руках – десяток листов бумаги с тщательно прорисованными чертежами. Он направляется к кузнице, где слышится приглушенный звон металла. Вечерний воздух прохладен, его наполняет запах раскаленного железа, смешанный с ароматом деревянной стружки.

Открывая дверь, мальчик видит Тору-сана, занятого привычной работой. Высокий, широкоплечий кузнец складывает инструменты на свои места. Едва заметная усталость читается в его движениях: каждое из них отточено годами, но сегодня в них меньше энергии. 

Кузнец замечает сына. Отложив молот, он проводит рукой по лицу, стирая с него капли пота, а затем вытирает ладони о кожаный фартук. 

– Сатори-кун? – голос глубокий, немного хрипловатый после долгого рабочего дня. На его губах мелькает слабая, но теплая улыбка. – Не ожидал увидеть тебя. Ты ведь целый день был у себя, ни на завтрак, ни на обед не вышел. 

Мальчик молча подходит ближе, протягивая листы. 

– Я работал, – говорит он ровно, стараясь не показывать волнения. – Пытался восстановить воспоминания. И, кажется, вспомнил кое-что важное. 

Кузнец берет бумаги, аккуратно разворачивая их. Он медленно изучает каждый чертеж, задерживаясь на деталях. В его темно-карих глазах вспыхивает интерес, но усталость не уходит. 

– Это… игровая площадка? – спрашивает он, немного нахмурив брови. 

– Да. Я помню ее до мельчайших деталей, – голос мальчика становится тверже. – Помню, как собирал её собственными руками. Каждый элемент – турники, качели, песочницу и многое другое – я делал сам. Это место было очень важно для детей. И для меня. 

Тору-сан откладывает листы на верстак и тяжело опускается на табурет. Он потирает подбородок, покрытый короткой щетиной, задумчиво глядя на чертежи. 

– Ты хочешь построить её здесь? – его голос звучит спокойно, но в нем слышится некая внутренняя борьба. 

Сатори кивает, его взгляд настойчивый. 

– Да. Это поможет детям из деревни. И, возможно, поможет мне вспомнить что-то еще. 

Кузнец долго молчит, словно взвешивая слова. Он смотрит на мальчика, затем снова на чертежи. 

– Хорошо, – наконец произносит он. – Идея хорошая, и деревне будет полезна. Но есть ли еще что-то, о чем ты не сказал? 

Сатори отворачивается на секунду, будто собираясь с мыслями, а затем говорит: 

– Я хочу почувствовать то, что чувствовал тогда. Радость, тепло… Я почти вижу лица детей. Слышу их смех. Это было что-то важное для меня. 

Кузнец откидывается назад, потерев переносицу. Его лицо остается сосредоточенным, но глаза становятся мягче. 

– Понятно. Я поговорю с плотником и кожевником. Посмотрим, что можно сделать. Но знаешь, такие вещи требуют времени. А сейчас – помоги мне тут прибраться. Заодно расскажешь подробнее про все эти… «аттракционы». 

Мальчик с готовностью берется за веник, чувствуя, как внутри разгорается слабая надежда. Пока он убирается, рассказывает о конструкции турников, назначении качелей и особенностях песочницы. Тору-сан время от времени задает вопросы, кивая в знак понимания. 

Когда кузница прибрана, оба выходят на улицу. Теплый вечерний ветер шевелит волосы Сатори, унося ввысь легкий запах металла. На крыльце дома стоит Рика-сан, её силуэт освещен светом изнутри. В руках несколько небольших мешочков, из которых исходит аромат сушеных трав. 

– Добрый вечер, Тору-сан, Сатори-кун, – её голос мягок, но в нем слышится скрытая важность. – Тору, когда закончишь, зайди. У меня есть новости. 

Кузнец лишь кивает, смотря ей вслед, а потом оборачивается к Сатори. 

– Завтра я займусь этим. Но не думай, что всё получится быстро, – говорит он, слегка улыбнувшись. – Над такими вещами нужно работать вместе. 

Мальчик благодарит отца, чувствуя лёгкость, которая окутывает его впервые за долгое время. Ночью он засыпает, представляя, как оживают его воспоминания. 

Покидая кузню, я ловлю себя на мысли, что не помню, когда последний раз видел отца таким задумчивым. Он не часто позволяет себе показывать усталость, но сегодня она читается в его движениях. Широкие плечи чуть сутулятся, а рука, обычно твердая, словно колеблется, когда он прикрывает дверь за собой. 

Вечерний воздух холодит лицо, но я почти не замечаю этого. Мои мысли вновь и вновь возвращаются к чертежам, к воспоминаниям, которые ускользают, словно песок сквозь пальцы.

– Как думаешь, получится? – голос отца нарушает тишину. Он идет рядом, его взгляд устремлён вдаль, туда, где дом уже начинает светиться теплом очага. 

– Если староста согласится, то получится, – отвечаю я, чувствуя, как слова выходят слишком ровно, слишком спокойно. – Это ведь просто площадка для детей. 

– Для детей, – повторяет отец, словно обдумывая мои слова. – А для тебя? 

Я не нахожу ответа. Отец не давит, но в его молчании чувствуется ожидание.

На крыльце нас встречает Рика-сан. Её лёгкая, но устойчивая походка словно подчёркивает, что она не только мать, но и женщина, способная справиться с любыми заботами. Она мягко придерживает за руку не знакомую девушку. Тёмные волосы обрамляют её лицо волнистыми прядями, а в руках она держит несколько небольших мешочков с ароматными травами. Ветер несильно играет с подолом её платья.

Отец делает шаг вперёд и приветливо кивает: 

— Харука-чан. Ты у нас редкий гость. Всё ли хорошо? 

Девушка слегка смущается, её мелодичный голос звучит немного робко:
– Всё хорошо, Тору-сан. Если бы не Рика-сан, даже не знаю, что бы я делала. Она снова выручила меня.

– Ты знаешь, – добавляет Рика-сан, слегка поправляя пряди, что выбились из её причёски, – в следующий раз просто скажи заранее, что нужно. Я всегда найду время для тебя.

– Вы такая добрая, Рика-сан, – Харука кланяется, её голос становится теплее. – Спасибо вам.

Я украдкой наблюдаю за их разговором. Лицо девушки незнакомо, но её уверенность и лёгкость в общении с родителями наводят на мысль, что она они виделись и не раз, впрочем, это не удивительно, ведь мы живем не в большом городе, а всего навсего в небольшой деревне.

Отец замечает мой взгляд, но ничего не говорит, лишь слегка хмурится, как будто что-то обдумывает. Войдя в дом, Тору-сан снимает пояс с инструментами и кладёт чертежи на стол. Его движение точно и уверенно, словно он только что выковал меч. Рика-сан садится рядом, её голос звучит с лёгкой насмешкой:
— Ты разве не слышал? Она ждет ребёнка. 

Тору-сан поднимает глаза, удивление мелькает в его взгляде. 

— Иошира-сан станет отцом? — переспросит он, откладывая чертежи. 

— Именно. И знаешь, он уже успел всех оповестить, — Рика-сан улыбается, её голос звучит с нежной иронией. 

Отец откидывается на спинку стула, его лицо светлеет. 

— Давно пора. Теперь у него наконец-то будет свой ребенок, которого научит охотничьим премудростям. 

Рика-сан слегка прищуривается, в её взгляде появляется задор: 

— А если это будет девочка? 

Тору-сан усмехается, на его лице появляется тень воспоминаний: 

— Что ж, тогда она пойдёт по стопам его бабки. Отец говаривал, что в своё время бабка Иоши была лучшей охотницей деревни.

Рика-сан смеётся, её смех мягко заполняет комнату, как запах трав, сушащихся над очагом. Она поднимается, поправляя волосы, и направляется к спальне.
– Ты всегда всё упрощаешь, – бросает она через плечо, её голос звучит тепло, почти нежно.

Тору-сан хмыкает, берёт чертежи и следует за ней. Его шаги гулко раздаются по деревянному полу, но звучат уверенно. В доме снова воцаряется тишина, нарушаемая лишь шорохом ветра за окном и треском дров в очаге.

***

Утро было свежим и бодрящим. Тору-сан уверенно шагал по деревенской тропинке, держа под мышкой аккуратно свернутые чертежи. На нём простая льняная рубаха и штаны из грубой ткани, но его фигура, крепкая и широкоплечая, сразу привлекала внимание прохожих. Он шел к мастерской плотника, где раздавались привычные звуки пилы и молотка.

Мастерская Хаято-сан находилась на окраине деревни. На дворе, среди стружек и досок, сгорбившись над верстаком, трудился коренастый мужчина. У него была густая рыжая борода, волосы того же оттенка, собранные в короткий хвост, и цепкие серые глаза. Его широкие ладони, покрытые мозолями, работали с удивительной ловкостью.

– Эй, Тору-сан! – окликнул он, едва заметив приближение кузнеца. Его голос был хриплым, но бодрым, словно он только что выдул пинту доброго пива. – Что привело тебя ко мне в столь ранний час?

– Не совсем, – спокойно ответил кузнец, раскладывая чертежи на ближайшем столе. – Это важнее. Посмотри.

Хаято с лёгким недоверием покосился на свёрнутые бумаги, затем отложил инструмент и подошёл ближе.

– Что тут у нас? – пробурчал он, разворачивая чертеж. Его густые брови взметнулись вверх, едва он увидел детальный рисунок детской площадки.

– Это что, качели? Лестницы? Горки?

– Это идея моего приемного сына. Хочу воплотить её в жизнь.

Его голос звучал с откровенным скепсисом. – И ты хочешь сказать, что всё это придумал пятилетний пацан?

– Именно так, – спокойно подтвердил Тору-сан, скрестив руки на груди.

– Ну-ну… – протянул плотник, едва заметно качая головой. Он придвинулся ближе, поднёс чертёж к самому носу, словно ища в нём подвох. – Погоди, а это что? Мост? Он что, в самом деле нарисовал все эти мелкие детали?

– Да, – подтвердил кузнец, глядя на плотника с непоколебимой уверенностью.

Хаято-сан снова хмыкнул, но его взгляд стал серьёзнее. Он сел на табурет, внимательно изучая каждую линию и подпись.

– Хм... Вот тут интересно. Если закрепить верёвки не так, как обычно, а через вот такие кольца, это действительно усилит конструкцию... – пробормотал он, хмурясь. Затем поднял голову, в глазах мелькнуло что-то, похожее на уважение. – И это точно рисунок ребёнка?

– Я сам удивился, – кивнул Тору-сан. – У него талант.

Хаято шумно выдохнул, откинулся на спинку стула и снова посмотрел на чертеж.

– Ну, Тору, ты меня заинтриговал. Скажу честно: сначала я думал, что это чепуха. Но теперь вижу, что малец головой работает. План толковый. Правда, будет дорого. Где материал брать будем?

– Будем искать вместе, – ответил кузнец. – А ты как? Возьмёшься за это дело?

Плотник потер бороду, глубоко задумавшись. Затем его лицо озарилось широкой улыбкой:

– Ладно, уговорил. Но помни: я сделаю это только потому, что это будет первая такая площадка в нашей деревне. И, конечно, за то, что ты мне выкуешь пару новых инструментов.

– Договорились, – коротко сказал Тору-сан, сворачивая чертеж. – Теперь к кожевнику.

Хаято-сан хмыкнул и, глядя кузнецу в спину, пробормотал себе под нос:

– Черт побери, этот пацан действительно не такой простой, как кажется.

Мастерская кожевника располагалась на краю деревни, где в воздухе всегда витал лёгкий запах дубильной коры и свежевыделанной кожи. Громкий стук молотка раздавался изнутри — Мидзуки-сан, известный своей педантичностью, был за работой.

Кожевник был мужчиной средних лет, с узким лицом, серыми, цепкими глазами и аккуратно завязанным платком на голове, который скрывал его залысины. Его движения всегда были точными, почти изящными, а одежда — удивительно чистой для человека его профессии. Он славился своим почти болезненным стремлением к идеалу и был известен своей любовью к долгим, витиеватым речам.

Когда Тору-сан вошёл, Мидзуки даже не поднял голову от своего рабочего места, продолжая осторожно простукивать шов на кожаной сумке.

– Ах, Кояма-сан, – произнёс он мягко, словно заранее знал, кто пришёл. Его голос был низким, но тягучим, как вязкий сироп. – Какая честь видеть вас в столь ранний час. И что же привело вас в моё скромное жилище? Надеюсь, не спешная работа, ведь вы знаете: искусство требует времени.

– Работа не срочная, но важная, – ответил кузнец, разворачивая чертежи на ближайшем столе. – Хочу, чтобы ты взглянул.

Мидзуки наконец поднял глаза. Он вытер руки чистой тряпицей, не спеша встал и подошёл к чертежу.

– Ах, ну что тут у нас… – пробормотал он, разглядывая бумагу. Его тон был скорее любопытным, чем заинтересованным. – Детская площадка? Как мило… Но, Кояма-сан, неужели это вы сами пытались изобразить? Признаюсь, ваше мастерство в кузнечном деле не вызывает сомнений, но к искусству чертежей оно, как я вижу, не имеет никакого отношения.

– Это не я, – спокойно ответил Тору-сан. – Это работа Сатори.

Кожевник поднял бровь, словно не веря своим ушам, затем чуть склонился над чертежом.

– Сатори-кун? Ваш пятилетний приёмный сын? Ах, Кояма-сан, – он усмехнулся и качнул головой, – неужели вы решили подыграть мальчику в его детских фантазиях?

– Смотри внимательно, – коротко бросил кузнец.

Мидзуки озадаченно нахмурился. Его пальцы осторожно скользили по линиям на чертеже, как будто он ощущал их текстуру.

– Хм… любопытно. Эти узлы... весьма необычны. И знаете, – он прищурился, – если правильно закрепить кожу на качелях вот таким образом, то они выдержат даже взрослых. Кто… Кто научил ребёнка таким деталям?

– Никто. Он сам придумал, – ответил Тору-сан.

Кожевник замолчал, углубившись в изучение чертежа. Затем он резко выпрямился, глядя кузнецу прямо в глаза.

– Признаться, я изначально думал, что это… как бы помягче сказать… глупая прихоть. Но, вижу, ошибался. Эта идея… она заслуживает уважения. И если вы пришли ко мне, значит, понадобятся ремни, кожаные накладки и, возможно, защитные чехлы?

– Именно, – подтвердил Тору-сан.

Мидзуки сложил руки на груди, его взгляд приобрёл задумчивое выражение.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Я готов помочь. Но вы же понимаете, Кояма-сан, что я не стану работать, если материал окажется низкого качества. Найдите лучшую кожу, и тогда, возможно, мы сможем создать что-то по-настоящему выдающееся.

– Это мы обсудим, – коротко ответил кузнец, сворачивая чертежи.

Мидзуки-сан улыбнулся, почти одобрительно:

– Знаете, я редко бываю неправ. Но сегодня, кажется, настал тот день. Ваш мальчик – необычный ребёнок. Надеюсь, он оправдает ваши ожидания.

Тору-сан только кивнул, направляясь к выходу. Позади раздалось тихое бурчание кожевника:

– Детская площадка… Кто бы мог подумать. Ну, что ж, посмотрим, что из этого выйдет.

Дом старосты Ивата-сан находился в центре деревни, выделяясь своей массивностью и богатым убранством. Говорили, что раньше староста был известным авантюристом, прошедшим через десятки стран и даже участвовавшим в войнах феодалов малых земель. Хотя сейчас он жил спокойно, на его лице всё ещё читалась твёрдость человека, привыкшего к опасностям.

Ивата-сан был крепко сложен, даже в возрасте пятидесяти лет. Его тёмно-синие глаза, словно острие клинка, могли пробить любого собеседника взглядом. Его густая седая борода и шрамы на лице только усиливали внушительность.

Тору-сан, плотник Хаято и кожевник Мидзуки подошли к дому. Как только Тору-сан поднял руку, чтобы постучать, дверь открылась.

– Тору-сан, – прогудел староста, выходя на крыльцо. – Что за редкое явление? И ещё с Хаято и Мидзуки! Ну, заходите, рассказывайте.

Комната, в которую их провели, была просторной, с низкими столами, покрытыми картами и старыми трофеями. На стенах висели мечи, копья и даже доспехи.

– Садитесь, – приказал староста, указывая на лавки. – Если вы здесь все трое, значит, дело важное. Говорите.

Тору-сан развернул чертежи.

– Мы здесь по поводу проекта детской площадки. Вот эти чертежи разработал Сатори-кун, мой приёмный сын. Мы с мастерами думаем, что это стоящее дело.

Ивата-сан внимательно посмотрел на плотника.

– Хаято, а ты что скажешь? Я ведь знаю, ты человек прямолинейный.

Хаято кашлянул и, слегка почесав затылок, пробормотал:

– Скажу честно, сначала я подумал, что это какая-то детская шалость. Ну, пятилетний мальчишка с чертежами – кто бы такое всерьёз воспринял? Но я вгляделся, изучил. Детализация, задумка – всё на высшем уровне. У мальца талант, что уж тут говорить.

– Талант, говоришь? – пробасил староста. Его взгляд переместился на Мидзуки. – А ты, Мидзуки?

Кожевник, сдержанно улыбнувшись, сложил руки на груди.

– Я всегда осторожен, когда речь заходит о нововведениях. Но эти чертежи… они, как бы это сказать, на редкость продуманы. Даже мне стало интересно, каким образом ребёнок сумел создать такое. Но, Ивата-сан, если мы это сделаем, наша деревня не только подарит детям радость, но и станет примером для других.

Староста задумался, затем наклонился над чертежами, изучая каждую линию.

– Значит, вы хотите, чтобы деревня скинулась деньгами и помогла руками? – медленно проговорил он. – Вы понимаете, что многие не захотят тратить своё время и деньги на "глупости для детей"?

Тору-сан ответил уверенно:

– Мы понимаем. Но если объяснить людям, что это улучшит жизнь всей деревни, они согласятся. Мы с мастерами готовы взять на себя большую часть работы.

Ивата-сан поднялся, сложил руки за спиной и прошёлся по комнате.

– Знаете, я видел много проектов в своей жизни. Большие города, замки, даже поля сражений – там тоже были планы, карты, чертежи. Всё начиналось с одной идеи. Но чтобы воплотить её в жизнь, нужен не только труд, но и поддержка.

Он повернулся к троице, пристально глядя на каждого.

– Я даю вам своё согласие. Но только при одном условии: убедите жителей деревни, что это стоит их усилий. Собрание завтра утром. Если справитесь – начинайте.

Хаято выпрямился, словно его только что вызвали на дуэль, и кивнул.

– Мы справимся, Ивата-сан.

Кожевник мягко добавил:

– Вы сами знаете, что наша деревня только выиграет от такого проекта.

Ивата-сан хмыкнул, его лицо чуть смягчилось.

– Посмотрим. А пока идите. И не забудьте: если дело провалится, ответственность будет на вас.

Трое мастеров кивнули и покинули дом, настроенные решительно.

На следующее утро центральная площадь деревни кипела, словно огромный улей. Жители, от фермеров до ремесленников, собрались вокруг возвышенности. Староста Ивата-сан стоял во главе небольшой группы, рядом с ним находились Тору-сан, плотник Хаято и кожевник Мидзуки. На деревянном столе перед ними лежали свитки чертежей, которые издалека выглядели как древние карты сокровищ.

Староста поднял руку, призывая к тишине. Его низкий, хрипловатый голос, привычный к управлению толпой, раздался над головами собравшихся: 

– Друзья, братья, сёстры! Сегодня мы собрались, чтобы обсудить будущее, которое может объединить нас и сделать жизнь в нашей деревне ещё лучше. Кояма Тору-сан и его товарищи подготовили проект, который, я уверен, заинтересует всех. Слово передаётся Тору-сану. 

Тору-сан сделал шаг вперёд. Его широкая фигура и спокойная осанка привлекли внимание даже самых беспокойных. Взгляд тёмно-карих глаз медленно обвёл толпу, словно он прикидывал, как донести свою мысль так, чтобы её услышал каждый. 

– Мы хотим создать место, где дети смогут играть безопасно и с радостью. Не просто горка или качели, а полноценную площадку – просторную, с укрытием от дождя, с различными аттракционами. Это будет уголок, который станет центром нашей деревни, местом для праздников, встреч и семейных радостей. 

Он развернул чертежи, показывая проект. Простые, но крепкие конструкции: качели, горки, крытая беседка, песочница. В толпе поднялся гул, люди обсуждали, переговаривались. 

– Детская площадка? – переспросила Аяко, энергичная мать троих детей, подняв руку. Её голос был резким, но полным энтузиазма. – Это, конечно, замечательно. Но выдержит ли она наших озорников? Эти маленькие разбойники умудряются сломать даже заборы! 

Тору-сан спокойно кивнул. 

– Мы используем крепкие породы древесины и дополнительные укрепления. У нас есть опыт в строительстве, и, если потребуется, мы проведём дополнительное обучение для тех, кто захочет участвовать. 

– А крытая площадка? – вмешался старый рыбак Гэндзо. Его голос звучал слегка насмешливо, но глаза блестели от интереса. – Для чего она? Чтобы дети прятались от дождя или чтобы играть в карты, пока родители работают? 

Плотник Хаято откашлялся и выступил вперёд. 

– Крытая площадка позволит детям играть в любую погоду. Зимой там можно будет лепить фигурки из снега, а весной – рисовать мелом. Мы хотим, чтобы она стала универсальным пространством. 

Толпа одобрительно зашумела, но из задних рядов раздался хриплый голос Мацуды-сан. Его хмурое лицо, будто высеченное из камня, выражало явное недовольство. 

– Детская площадка – это баловство. Дети должны помогать родителям, а не бегать как сумасшедшие. Мы живём в реальном мире, а не в сказке. Лучше бы потратили эти деньги на ремонт моста – он вот-вот развалится! 

Его поддержал Такэо, богатый торговец с напыщенной манерой речи. 

– И откуда вы хотите взять деньги? Наши люди работают от рассвета до заката, а вы собираетесь заставить их отдавать заработанное на эту… причуду? 

Тору-сан выдержал паузу. Его голос оставался ровным, но в нём чувствовалась сталь. 

– Мацуда-сан, Такэо-сан, я понимаю ваши опасения. Но эта площадка – не просто развлечение. Она позволит нашим детям расти здоровыми, радостными и, что важнее, под присмотром. А что касается средств, мы не будем тратить всё сразу. Каждый может внести свой вклад: кто материалами, кто трудом. 

Плотник Хаято шагнул ближе к старосте, кивая в поддержку. 

– И помните: мост уже в планах ремонта. Староста сам об этом говорил на прошлом собрании. 

– Это звучит убедительно, – сказал Гэндзо, хитро прищурившись. – Если детей займут на площадке, они не будут мешать нам ловить рыбу или чинить сети. 

– А мне нравится идея, – неожиданно вмешалась старая вдова Накаяма, известная своими резкими высказываниями. Она стояла, облокотившись на палку, но голос звучал твёрдо. – Пусть дети играют. А то бездельничать на площади – тоже не дело. 

Староста поднял руку, успокаивая разгорячённые обсуждения. 

– Слово сказано. Время принимать решение. Те, кто поддерживает строительство площадки, поднимите руки. 

Руки поднимались одна за другой, и вскоре большинство проголосовало "за". Мацуда-сан нахмурился, но промолчал. 

– Решено, – объявил Ивата-сан, его голос звучал удовлетворённо. – Те, кто был против, я прошу подумать. Если у нас будет единство, работа пойдёт быстрее. 

Толпа начала расходиться, обсуждая услышанное. Тору-сан, Хаято и Мидзуки переглянулись. На лицах была видна лёгкая усталость, но и скрытая гордость. Они знали – впереди много работы, но цель того стоила.

***

Детская площадка, словно оживший сон, сияет в первых лучах утреннего солнца. Её деревянные конструкции, отполированные до блеска, кажется, источают тепло, а аккуратно уложенный песок под качелями мягко поблёскивает, как золотая пыльца. Вчера здесь кипела суета: мастера добавляли последние штрихи, молодёжь собирала траву и мусор, а женщины украшали перила яркими лентами и живыми цветами. Теперь же всё готово, и в воздухе витает атмосфера ожидания, наполненная радостным гомоном детей, затаивших дыхание в предвкушении. 

На небольшой деревянной трибуне староста Ивата-сан поднимает руку, призывая к тишине. Его фигура, слегка согнутая, но внушающая уважение, вырисовывается на фоне ясного неба. Голос старосты, глубокий и уверенный, разносится над толпой: 

— Жители деревни! Сегодня мы собрались здесь, чтобы отметить важное событие. Это место — результат нашего единства, трудолюбия и желания сделать жизнь лучше для наших детей. 

Он делает паузу, внимательно оглядывая собравшихся. Его глаза задерживаются на мастерах, стоящих чуть поодаль, и он добавляет с искренней теплотой: 

— Особую благодарность выражаю нашим мастерам. Хаято-сан, Тору-сан и Накаяма-сан, ваши умелые руки превратили этот проект в реальность. Ваш труд — это не просто работа. Это забота о будущем. 

Толпа начинает шумно одобрять, кто-то выкрикивает: 

— Наши мастера — лучшие! 

Хаято слегка смущённо трёт затылок, а Тору-сан лишь кивает, его лицо остаётся спокойным, но глаза выдают гордость. 

Староста продолжает, голос его становится немного мягче: 

— Но особенно хочу отметить одного человека, без которого этой площадки могло и не быть. Кояма Сатори-кун, мальчик, который поделился с нами своей идеей и вдохновил нас всех. Его воображение и искреннее желание сделать что-то хорошее для деревни стали началом этого пути. 

В толпе раздаётся восторженный гул, и все взгляды обращаются к мальчику. Сатори, стоящий рядом с родителями, едва заметно краснеет и опускает глаза. Тору-сан, нахмурив брови, слегка хлопает его по плечу и говорит негромко, но твёрдо: 

— Принимай благодарности с честью, Сатори. Ты этого заслуживаешь. 

Рика-сан, чуть наклонившись, добавляет с доброй улыбкой: 

— Это твоё достижение, дорогой. Мы гордимся тобой. 

Староста поднимает обе руки, добавляя в голос нотки торжественности: 

— С этого дня первая детская площадка нашей деревни объявляется открытой! 

Миг — и дети, словно порыв ветра, с радостными криками устремляются к площадке. Малыши хохочут, карабкаясь на горку, старшие мальчишки уже устраивают соревнования на прочность качелей. Их смех и крики наполняют площадь жизнью, превращая её в настоящий оазис радости. 

Рика-сан наблюдает за этим зрелищем с мягкой улыбкой. 

— Посмотри, Тору, как они счастливы. Эти звуки — лучшая награда за наши старания. 

— Так и должно быть, — отвечает Тору-сан, его голос звучит негромко, но уверенно, как будто каждое слово — твёрдый камень. 

Хоши, стоящая рядом с братом, тянет его за рукав. Её глаза, яркие и весёлые, блестят от восторга. 

— Сатори-кун, пойдём! Ты же придумал это, ты должен быть первым, кто попробует качели! 

Мальчик смотрит на сестру, затем на радостную толпу. На его лице появляется теплая улыбка. Он не чувствует себя просто ребёнком, он понимает, что стал частью чего-то большего, важного для всех. 

Внезапно окружающие звуки начинают тускнеть, будто их затопляет вязкий туман. Детский смех и аплодисменты жителей сливаются в далёкий гул, который едва достигает сознания Сатори. И вдруг раздаётся резкий, режущий слух звук. Оглушающий хруст, словно кто-то сломал гигантский ствол дерева или расколол массивное стекло, пронизывает воздух. От этого звука мороз пробегает по коже, а сердце замирает в груди.

Сатори инстинктивно поднимает голову, озираясь вокруг. Никто, кроме него, кажется, не замечает этого гнетущего звука. Вокруг всё так же плещется радость, дети радостно бегают по новой площадке, а взрослые улыбаются, обсуждая что-то между собой. Но для него этот звук не просто резонирует в ушах — он отдаётся в костях, в самой глубине его существа. 

Мир вокруг словно дрожит, размывается, будто треснувшая реальность отражается в зеркале. Картинка перед глазами вспыхивает, и, как только Сатори моргает, она становится другой. Тёплая деревенская улица сменяется сумрачным небом, затянутым чернильными облаками. Воздух густеет, наполняясь запахом горелого дерева и прелой крови. 

"Что это?" — мысль возникает, но её тут же заглушает новая волна хруста, ещё громче и ближе, чем прежде. Кажется, этот звук исходит не извне, а изнутри. Как будто что-то ломается прямо в голове.

Краски детского смеха и радости, которые только что наполняли сердце Сатори теплотой, начинают тускнеть. Как будто что-то из глубин сознания протягивает к нему свои холодные пальцы. Его взгляд затуманивается, и перед глазами возникает образ, такой ясный, словно это происходит прямо сейчас.

Темное небо клубится тяжелыми облаками, разрываемыми вспышками багрового света. В центре этой зловещей картины он — не мальчик, а нечто иное. Демоническая фигура парит в воздухе, обвиваясь тенью и испуская ауру безмерной власти. Его крылья расправлены, покрытые чёрными перьями, острыми, как лезвия.

Внизу тянется опустошённая деревня. Остовы домов, обугленные доски, трещины на земле, из которых медленно поднимается дым. Люди в панике бегут прочь, их лица перекошены ужасом. Крики детей разрывают воздух, женщины, прижимая их к груди, из последних сил спешат в сторону леса. Мужчины, израненные и отчаявшиеся, остаются позади, пытаясь выиграть хоть немного времени, чтобы спасти своих близких. Но все напрасно. 

Сатори ощущает, как эти бегущие тени исчезают под кронами деревьев, и ему кажется, что он чувствует их облегчение. Кто-то оборачивается, чтобы крикнуть: 
— Мы спасены! Держитесь вместе, он не сможет нас достать в лесу! 

Но их надежда рушится, как карточный домик. Он — это демоническое воплощение — ухмыляется, обнажая острые, как ножи, зубы. С невероятной грацией взмахивает своими мощными крыльями, и из них вырывается шквал перьев. Они летят с такой скоростью, что воздух разрывается свистом. 

Сатори не видит, но чувствует всё так чётко, как будто находится рядом. Перья пробивают насквозь бегущих людей. Мужчина, заслонивший жену и ребёнка, падает с глухим стоном, а его тело превращается в безжизненную куклу. Мать, успевшая сделать ещё шаг, застывает, обняв малыша. Их глаза остаются открытыми, наполненными ужасом и болью, даже когда их тела уже начинают падать. 

Потом наступает тишина. Её прерывает только хруст веток под телами тех, кто так отчаянно пытался убежать. Всё вокруг покрыто кровавым следом этого зловещего дождя. Демон взмывает ещё выше, будто наслаждаясь видом своей работы, а из его груди вырывается низкий, раскатистый смех, от которого холодеет всё живое. 

Сатори резко возвращается в реальность, его сердце бешено колотится. Вокруг всё так же звучат радостные крики детей, а солнце ласково согревает лица жителей. Но внутри всё опустело. Ему кажется, что он всё ещё чувствует тяжёлый запах дыма и крови, видит эту деревню — ту самую, где только что звучала речь старосты. 

Его взгляд невольно устремляется на свои руки. Они дрожат. Почему это видение так реально? Почему оно вызвало в нём чувство ужаса, смешанного с... странным, противным ощущением триумфа?

Сатори едва ощущает мягкие прикосновения, пока кто-то осторожно трясет его за плечо. Мир возвращается медленно, как будто через мутное стекло, и он видит перед собой лицо Рики-сан. Ее разноцветные глаза смотрят на него с тревогой, а голос звучит мягко, почти шепотом: 

— Всё хорошо? Может, пойдешь поиграешь с остальными? 

Мальчик молчит секунду, прежде чем ответить, стараясь не встречаться с её взглядом: 

— Нет... Мне нужно тренироваться, — коротко бросает он и разворачивается, направляясь к дому. 

Рика-сан некоторое время молча смотрит ему вслед, её голос, едва слышный, тонет в лёгком ветерке: 
— Значит, всё же не получилось... 

Сатори идёт медленно, будто каждое движение отзывается тяжестью в ногах. Небо над деревней сереет, закрывая солнце пеленой облаков, и свет становится тусклым, словно сама природа выдыхает усталость. Тишина улицы кажется неестественной, нарушаемой лишь звуками его шагов и редкими криками птиц где-то вдалеке. 

На заборах кошки вздрагивают, едва он проходит мимо, и прыгают прочь, шипя в его сторону. Гуси, которые только что клевали траву у калиток, торопливо пятятся, тревожно гогоча. Даже собака у дальнего дома, обычно радостно встречающая всех прохожих, прижимает уши и, скуля, скрывается в будке. 

Сатори замечает это, но молчит. В груди нарастает странное чувство, не то тревога, не то страх. Пальцы невольно сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони, пока в памяти всплывает тот день в лесу. 

Медведица. Её рычание всё ещё звучит в ушах — громкое, гулкое, заполняющее лес. Страх тогда сковал всех: Иошира-сенсей сжал лук, но не осмелился поднять его, а ученики замерли, боясь даже дышать. Все, кроме Сатори. Он стоял неподвижно, не чувствуя ни страха, ни волнения, только какое-то странное спокойствие. 

Когда её глаза встретились с его, медведица застыла. Шерсть на загривке мгновенно пригладилась, напряжение исчезло, и её взгляд потух, будто он заставил её смириться. Она не атаковала, хотя могла. Вместо этого, тихо рыча, увела своих детёнышей обратно в чащу. 

— Она испугалась меня, — бормочет мальчик, возвращаясь в реальность. Его голос звучит глухо в пустой улице. — Но почему? 

Он идёт дальше, погружённый в мысли. Перед глазами всплывают другие моменты, которые тогда казались незначительными, но теперь соединяются в одну цепь. Ещё до этой встречи, Рика-сан говорила, что нашла его в лесу. Он лежал, беззащитный, без сознания, а вокруг не было ни следов, ни опасных хищников. 

— Ни царапины, ни укуса, — вспоминает её слова. — Как будто лес хранил тебя от всего. 

Сейчас это звучит иначе. Как будто не лес защищал его, а сами звери избегали. Вспоминается взгляд медведицы, её внезапный уход, реакция кошек, собак, даже гусей. Они боятся не того, что он может сделать, а самого его присутствия. 

— Что со мной не так? — шепчет Сатори, останавливаясь посреди дороги. Вокруг никого. Пустота улицы давит, и каждый звук его дыхания кажется громким. 

В голове гулко отдаётся воспоминание, словно кто-то шепчет, но слова не разобрать. Они пугают, завораживают, тянут в глубину сознания. И в эту тишину вдруг врывается громкий хруст. 

Звук неестественный, как будто ломается что-то огромное — ветка гигантского дерева или трескается ледяная глыба. Хруст раздаётся снова, гулко отражаясь в ушах. Сатори невольно замирает, а его сердце ускоряется, как будто тело чувствует опасность раньше разума. 

В груди что-то сжимается. Ему хочется оглянуться, но ноги не двигаются. Хруст звучит ближе, громче. Кажется, что трескается само пространство вокруг него, будто мир вот-вот разломится пополам. 

И в этот момент в голове вспыхивает картина. Руки дрожат, взгляд невольно поднимается к небу. Он видит себя, но уже не таким, каким знает. Тёмные крылья распахнуты, лицо скрыто тенью, а глаза светятся зловещим огнём. 

Под ним — разрушенная деревня. Дома в руинах, улицы опустели, а воздух наполняет запах гари. Немногие выжившие бегут, таща на руках детей, бросая за спиной крики отчаяния. Они прячутся в лесу, их шаги гулко звучат на влажной земле. 

Но он, или это не он, смеётся. Резкий взмах крыльев — и острые перья обрушиваются вниз, как смертельный дождь. Люди падают, не успев даже вскрикнуть, их тела пронзают чёрные лезвия. 

Сатори резко хватается за голову, пытаясь изгнать это видение. Он стоит посреди деревни, а вокруг тихо, как будто ничего не происходит. Но в душе остаётся страх, густой, вязкий, поглощающий всё остальное. 

— Что это было? — еле слышно шепчет он.