Прогнивший Мир

«Монстр, которому приснилась жизнь человека.»

Слова вспыхивают в сознании, как мертвые светлячки — без тепла, без смысла, без продолжения. Они умирают, не успев родиться. Не мысли, а глухие, животные стоны, исходящие изнутри, будто кто-то скребётся из глубины черепа, умоляя о выходе. Человек ли когда-то дышал под этой кожей? Или воспоминания — лишь обугленные фрагменты чужой жизни, чьи очертания бессвязно дрожат в мозгу монстра?

Солнечный свет. Шелест листвы. Запах дождя, свежий, влажный, хрупкий, как дыхание умирающего. Эти картины приходят не как ностальгия, а как насмешка. Как фальшивые витражи в храме, воздвигнутом из гнили и крови. Может, никогда и не было этого света? Лишь ложь, выдранная из горла тьмы. Обманчивое эхо того, кем не был. Кем не мог быть.

Стук. Хруст.

Кулак с глухим грохотом врезается в стену. Не потому что есть цель — а потому что тишина начинает жрать изнутри. Камень даже не трескается. Кости в руке ломаются, как старые сучья. Густая, вязкая кровь капает на пол, алыми каплями рвёт черноту. Каждая капля — будто исповедь, которую никто не слушает. Боль? Слишком быстрая. Не успевает стать настоящей. Тело подчиняется и исцеляется, плоть затягивается, как будто насмешливо повторяет: — Ты не уйдёшь. Никогда.

Целый кулак. Снова. Без шрама, без следа. А я? Нет. Не я. Существо, порожденное мраком, раз за разом восстанавливающее свою оболочку — словно в этом цикле есть цель, кроме издевательства. Тьма не просто вокруг. Она внутри. Вязкая, бесконечная, хищная. В этой тесной коробке — или, быть может, в черепе — время больше не течёт. Оно сгнило.

И всё же — где-то под кожей зудит мысль. Старая, как ржавый гвоздь в стене.

Почему?

Не зачем — не за что. А именно почему. Почему я существую, если всё, что чувствую, — это глухая пустота, не отпускающая даже во сне? Почему эта боль не становится искуплением, а только подтверждением — я остался. Снова. Ещё раз. И не исчез.

Вонь железа смешивается с затхлым воздухом. В этом замкнутом пространстве нет звуков, кроме собственных вдохов, ударов и редкого, липкого звона отчаяния, что разносится по телу, как электрический импульс. Но даже голос — если бы и прозвучал — кому он нужен?

Если чудовище говорит в темноте, но его никто не слышит — было ли оно когда-либо живым?

Губы размыкаются, но вырывается только хрип — горький, мертвый, будто рвота из пепла. Речь — слишком человеческое занятие. А это тело, это имя, эти воспоминания — маска. Кровоточащая, неумело сшитая из кусков боли и вымысла. Никто не смотрит. Никто не зовёт. И всё равно — продолжает стучать.

Стук. Хруст.

Эхо прошлого не исчезает — оно расползается, как трещины по стеклу, врастая в настоящий момент. Звук удара, знакомый до отвращения, вновь становится отправной точкой. Кулак с хрустом впечатывается в камень, и снова — тошнотворная симфония: ломаюсь, восстанавливаюсь, ломаюсь.

Тело живёт отдельно от воли. Оно давно не сопротивляется. Каждый жест — механика, отточенный обряд, застывший в вечном повторении. Не столько боль, сколько привычка. Не столько ярость, сколько необходимость движения, чтобы не сгнить в неподвижности.

Глухой ритуал. Танец против безмолвной стены, лишённой смысла, как молитва без веры. Бессмысленный и жестокий, но — единственно доступный.

И всё же...

Иногда — в эти редкие, мрачные промежутки между вспышками боли — сквозь рваное полотно тьмы прорываются образы. Не как видения, не как сны, а как остаточные призраки на сетчатке — слишком резкие, слишком живые, чтобы просто исчезнуть.

Смех. Голос. Солнечные пятна на деревянном полу. Запах скошенной травы, когда дождь только начал моросить. Это не воспоминания. Это насмешка.

Каждое лицо — будто чужое, но внутри всё рвётся от ощущения: — «Ты должен их знать!» — Это знание не приносит утешения — только раскалённую иглу под грудиной. Всё слишком насыщенно, чтобы быть иллюзией. Слишком красивое для чудовища. И потому — ложно.

Руки опускаются. Хладный камень больше не вызывает ярости. Только отвращение. Тихое, глухое. Как после поедания гниющего мяса, когда вкус — привычный, но каждый раз оставляет во рту что-то ненастоящее.

Ковчег. Это слово скользит по сознанию, как ржавый гвоздь по стеклу. Не имя. Не символ. Приговор. Он управляет плотью, воскрешает из обломков, удерживает в этом теле — как коллекционер, ухмыляющийся перед забавной игрушкой. Сломанной. Но всё ещё дергающейся.

Может, человек действительно жил под этой кожей когда-то. Но осталась ли хоть искра от него? Или всё сгорело, оставив пепел, что теперь живёт вместо памяти?

Нет ответа. Только снова — Стук. Хруст.

Камень вновь поддаётся под пальцами, но ощущения приглушены, как будто кулак сжимает не материю, а дым. Вязкая, безликая тьма расползается по коже, вгрызается в мышцы, забирается под ногти. Кажется, сама темнота здесь живая — бестелесный паразит, насыщающийся слабостью.

С каждым ударом — не только плоть, но и нечто глубже — исчезает. Лица, некогда всплывавшие из глубин памяти, теряют контуры. Голоса затихают, словно утопая в вязком болоте. Шорохи, смех, тепло — ускользают, как сон после резкого пробуждения.

Когда-то казалось, что эти видения держат на краю. Что воспоминания — единственная защита от окончательного распада. Но теперь… они сами стали ядом. Слишком яркие, слишком живые — больнее лжи. А без них — пустота. Обнажённая, липкая, безысходная.

Возможно, никогда не было никакого "до". Ни имени, ни дома, ни чужих ладоней, сжимающих плечи. Возможно, только зверь — изначальный, неизменный — всегда и существовал. А всё остальное…
Случайный сбой. Ошибка. Иллюзия с привкусом человечности.

Раньше это причиняло тревогу. Теперь — безразличие. Даже вопрос о том, кем приходилось быть, теряет очертания. Превращается в рваную дыру, в которую уходит всё, что ещё теплится. Ответ сгорает, не успев родиться, и растворяется…

Стук. Хруст.

Тьма и вездесущий страх, что витает в этом месте, пожирают всё. Даже память о свете.

***

Спустя вечность безвременья, в безмолвии и тьме, нечто изменилось. Там, где прежде царил абсолютный мрак, вдруг появился проход — тонкий, словно зыбкий луч света, прорезавший густую черноту.

Это было похоже на чудо, невозможное и одновременно реальное. Нереальное ощущение свободы нарастает, заполняя каждую клетку тела. Оно обжигает, подобно первому вдоху после утопления, — болезненно, невыносимо, но восхитительно. В груди что-то поднимается, бурлит, превращаясь в давно забытый импульс радости. Это чувство чуждо, но от этого ещё более нестерпимо притягательно.

Зов инстинкта, забытый, но не потерянный, заставил сорваться с места, стремительно броситься вперёд. Крылья сами несут меня, оставляя за спиной вечность неподвижности. Страх, горечь, всё, что веками вгрызалось в душу, рассыпается, словно высохшая на солнце кора. Но освобождение приходит не сразу. Проблеск свободы — почти болезненный, словно кость, извлечённая из раны, — пробуждает ярость, восторг, боль, всё разом.

Я вырываюсь из Ковчега, и мир обрушивается на меня. Давление древнего ужаса, что веками ломало моё сознание, мгновенно исчезло. Это не облегчение — это вакуум. Пустота, которая должна успокоить, но вместо этого бьёт по нервам. Тьма отпустила, и ко мне приходит осознание, насколько она была всем, что я знал.

Холодный свет луны ударяет по коже, как ледяной поток. Он обжигает меня своей чистотой, и это новое ощущение пугает. Лёгкий ветерок приносит забытые запах леса, земли, жизни. Они слишком яркие, слишком живые, и на мгновение кажется, что я схожу с ума. Но даже этот краткий миг ощущения свободы ошеломляет своей абсолютностью.

Мир вокруг оглушает. Каждая капля дождя, падающая на лицо, ощущается как удар молота, каждая тень будто вгрызается в разум. И всё же, в этом хаосе, я впервые за долгие века чувствую себя живым.

Едва ощутив первое прикосновение свободы, всё резко меняется. В окружающем пространстве начинают дрожать слабые отблески страха. Пятеро людей. Их присутствие ощущается как нечто мощное, истинно живое, теплое, несравнимое с холодной, отрешённой энергией обитателей Ковчега Блаженства.

Но эта сила скрывает опасность — неумолимую, леденящую. Они окружают меня, как стая опытных хищников, сомкнув кольцо. В ту же секунду возвращается нечто знакомое, древнее. Ковчег. Его тёмное присутствие вновь накрывает меня, как ледяная тень. Он не отпустил. Его энергия, невидимая, но ощутимая, словно цепь, тянется ко мне, пытаясь затянуть обратно в темницу. Холод проникает в тело, обвивает конечности, сжимает душу, и этот призрачный поводок заставляет сердце замереть от ужаса.

Странные люди, создают из своей энергии цепи, которые стремительно оплетают меня, лишая пути к бегству. Две силы — Ковчег и их магия — сцепляются надо мной, словно древние титаны, растягивая мою душу в разные стороны. Тени Ковчега впиваются в разум, разрывая остатки краткой эйфории свободы, затапливая сознание болезненным тяготением. Меня терзают, как беспомощную куклу в руках враждующих колоссов.

Паника охватила меня – неужели я снова окажусь в той тюрьме? Я начал бороться, вырываться, как зверь, но в тот же миг люди, вызвали из своих тел множество цепей, которые стали обвивать меня со всех сторон. Внезапно возникло ощущение новой силы, оно исходит от маски, которую не вижу, но чувствую рядом. Её присутствие неумолимо и зловеще, как затянутая гроза, готовая обрушиться в любой момент.

Вокруг воцарился равновесие, паритет, две силы сцепились в битве, словно две враждующие стихии, тянущие меня каждая в свою сторону, словно две силы, соревнующиеся за право властвовать надо мной. От боли и страха я закричал – казалось, что сейчас меня разорвёт на части. Мой громогласный рёв пронесся по округе, но люди не дрогнули, а куб все так же продолжил тянуть меня, не желая уступать, и натянутые до предела цепи словно вопили от напряжения.

Кажется, это продолжается бесконечно, пока внезапно мир не взрывается. Раздаётся оглушительный звук — тысячи нитей рвутся разом. Волна невообразимого освобождения смешивается с ужасом, пронзая каждую клетку. В голове раздаётся громкий щелчок, как будто мир вокруг ломается, отсекая всё, чем я был раньше. В этот момент одно слово вспыхивает в сознании, подобно мимолётному озарению: Сатори.

Схватка сил завершается взрывом энергии. Мощный выброс подхватывает меня и отбрасывает куда-то вдаль, словно сорвавшуюся с неба звезду

Внезапный неуправляемый полёт продлился всего несколько минут, закончившись мощным и обжигающим ударом о землю, породившим огромную воронку.

Сознание заполнила боль от изменений, что начинали происходить с моим телом. Оно сжималось, трансформировалось, и, наконец, пришло к своему истинному облику.

Я лежу на влажной земле, чувствуя её тепло, слыша шелест трав и падающие капли дождя. Это слишком реально, слишком живо. Воздух наполняют глубокие ароматы леса, их богатство ошеломляет. Я открываю глаза, и передо мной — звёздное небо, холодное и бескрайнее.

— Сво...бода... — вырывается из пересохшего горла. Голос звучит слабым, но в нём живёт что-то новое — жизнь, забытая и вновь обретённая. Ветер нежно касается лица, словно обещание покоя. Я закрываю глаза, позволяя себе утонуть в тишине. Тёплая, вязкая усталость обволакивает сознание, унося его в сон, лишённый образов и кошмаров. Из уголков глаз медленно катятся слёзы, наполняя этот момент странным, горьким счастьем.