Глава двадцать первая. «Сокрушительное поражение»
Опрокинутые всадники да Серафино отступили к возам и за стену пик и алебард недрогнувших ветеранов. Стреляных наёмников было не просто напугать бомбардировкой и тяжёлой конницей. Став плотным строем, храбрецы ощетинились длиннодревковым оружием и скорчили боевые оскалы:
- Ну, давайте, сраные кентавры, мы вас на копья подымем, подходите! - зубоскалили гнилоносые сифилитики и безродные бродяги, пока благородные воины на могучих скакунах строились для новой сокрушительной атаки. Построив ударный клин, воины доджа подняли его родовое знамя, - синебелый щит на белом полотнище с крестом, - и знамя Светлейшей Республики, Санта-Марко. Полированные панцири ослепительно блестели на солнце, каждый - произведение оружейного искувства, желанный трофей простолюдинов, стоящих напротив них и зверино поглядавших на «живых статуй». Порядки пеших всё ещё плотны, даже тощая свинья не протиснится, а конница - иподавна. Если строй не будет прорван, все всадники увязнут, и тогда их не спасёт ни дорогой доспех, ни верный конь. Потому атаковать не спешили. Прекратили огонь и пушки - охлаждали стволы. «Плащи» почувствовали себя уверение, преободрились, а их командор даже выехал перед строем своих миньёнов и насмешливо выкрикивал в сторону противника:
- Что ж вы, храбрые и благородные рыцари, не атакуете? Страшно?! Бойтесь меня, ибо я сокрушу вас! Даже с меньшими силами, и ваша вонючая республика упраздниться, и я вместе с Каталиной, моей дочерью, постановлю в Венеции королевскую власть! За меня пойдёт весь народ Венеции! Нас больше! В сиим наша сила! Я короную свою дочь, как короновались римские императоры тех славных времён, когда всеотцом был Юпитер, а матерью - Юнонна! Я построю им храмы на месте ваших калиц! Все, кто будут противиться воле Громовержца - предадуться забвению и лютой смерти!
- Святотатец! Ты сгоришь в аду, проклятый язычник! - выкрикнул нечестивцу один молодой рыцарь. Он уже хотел тронуться с места и наказать Марчело за его слова, но капитан его остановил:
- Не поддавайся, сын, на его провокации. Сейчас он получит возмездие.
- Отец, - продолжал неистовать юный рыцарь, - ты позволяешь язычнику низвергать богохульные речи, аки Левиафану огнище из поганого чрева и смердящей пасти!
Наблюдая за семейным спором, Марчело ухмыльнулся, и преисполнившись наглости и бесстрашия, подъехал к строю всадников доджа на растояние в два копья. Подобно Голиафу, язычник насмехался над «безпомощностью» противника:
- Вы - никчёмная кучка трусов и бахвальцев, умеете только на турнирах щеголять под красивыми тряпками, а когда дело доходит до сражения - мнёте титьки и колеблетесь! Ха-ха-га, трусы, трусы и хвастуны!
- Оглянись, глупец, на поле лежат твои псы, кто сумел дать дёру, прячется за спинами безродных черней, а мои воины - в сёдлах, и готовы атаковать, - сурово отвечал старый капитан, - сдавайся, и мы сохраним жизнь тем, кто покаится в своих заблуждениях, а тебя предадим лёгкой смерти через усикновение. Ты должен быть благодарен доджу за такую милость. Ибо иуды, вроде тебя, должны подыхать медленно и в страшных мучениях.
Марчело вновь рассмеялся и дерзко ответил:
- Я вижу, что и у тебя есть потери, старина, вон бегают ошалелые жеребцы с понпонами раскраски герба доджа. Стало быть, сражение закончено в ничью, ты ведь боишься атаковать мою баталию? Хи-хи-х, давай условимся: пока те вонючие пушкари ещё не подготовили орудия к новому залпу, я уведу своих людей подальше, а ты не станешь нас преследовать. Я щедро заплачу. В гостиннице «Блуждающая Нимфа» будут ждать тебя десять тысячь золотых дукатов, а на побережье - вилла, и моя, хоть и недетородная, жена. Возьми её себе в наложницы, трахай и не опасайся, что она даст тебе потомственного бастарда. А если даст - убей его. Можешь и её - мне плевать, у меня есть уже моя дорогая Чолито и малышка Каталина. Мы уйдём, обещаю, и ноги нашей не будет на этой проклятой земле, а войско я распущу, клянусь молнией Юпитера.
- Нет веры тебе, язычник, - хмурый капитан обнажил меч и направил его на Марчело, - ты помышлял низложить Республику, хотя она вручила тебе её хоругвь, убить всех правящих лиц из знатнейших семей патрициев, опорочить их дочерей и жен, не будет тебе прощенья! А ещё привести турок и здать Венецию султану Сулейману и вручить ему ключи от столицы.
- Кто смел клеветать на меня?! -вспылил да Серафино, обножая меч. - Я говорил, что никогда не стану под знамёна испанцев и немцев, но привести турок - сие есть клевета и ложь! Кто сей клеветник, покажись! Я разрублю тебя пополам, вырву твой язык зубами и съем его без соли и перца!
Сзади послышалось ржание и конский топот, рыцари раступились и дали проход всаднику в ветхих доспехах - бригантине, с кавалерийским копьём. Лицо воина закрывало забрало грубого баценета, а не изящного армета, кто этот бродяга из прошлых веков?
- Щенок, - прошипел Мартино, занося меч перед собой, - ты, верно, был смелым, раз решился меня оклеветать. Ну готовься к смерти!
Воин ударил коня в бока шпорами и помчал на вражеского командора. Растояние было слишком малым, чтобы успеть предпринять манёвр улонения, и в мгновение ока жеребец да Серафино был поражен в грудь. От удара копьё сломалось, а поражённый зверь тяжело захрипел и завалился на землю. Марчело еле успел вынуть ногу из стремени и откатиться в сторону, а всадник в баценете, отбросив обломок копья, спешился и начал наступать на поверженного противника. Марчело яростно начал размахивать мечём, но всё мимо - противник оказался увёртливым. Марчело отошел на полшага назад отдышаться, но меч держал, не сводя с рыцаря. Воин в баценете ударил кончиком своего фальшиона клинок противника, разведывая того, а затем устремился в яростную рубку, нанося тяжёлые удары по панцырю старика, когда тот не успевал парировать быстрые удары. Панцырь был крепок, мечём его не пробить, но вот старческое тело за стальной пластиной ощущало всю боль от градов ударов, Марчело чуть было кишки с лёгкими не выблевал после атаки «крысомордого» воина. Кое-как отбившись, наёмник вновь отошел отдышаться, но и на сей раз «крысомордый» не пощадил его - снова тяжёлые удары, уколы в гаржет, от чего старческая челюсть слегка затрещала, и наконец, «крысоморд» выбивает у Марчело меч и роняет его на землю. Чтобы тот не смог дотянуться до стилета, «крысомордый» наступил на его левую руку, наёмник стис зубы от боли, чувствуя, как его пальцы хрустят, как сухой хворост. Наконец «крысомордый» поднял хустхугель:
- Узнал меня? - спросил победитель.
- Сраный баронишка на побегушках у плешивого Гритти... - хмыкнул да Серафино, и тут острие клинка барона Оливареса упёрлось ему в гаржет:
- У меня есть сотня тысячь причин убить тебя, собака, сам Иисус предал тебя мне в руки, но я предам тебя в руки Гритти. Пусть додж Светлейшей Республики покарает тебя по всей строгости закона людского!..
- Катись в пекло: ты, твой Гритти, Чолито... Все горите в пекле... - простонал Марчело и получил в лицо железной перчаткой. - Знаешь, а мне больно... - харкнул кровью в лицо Диего злодей. В его глазах не было ни совестного расскаяния, ни страха, ни сожаления - только адская злоба на весь мир и обида за поражение.
А с другой стороны дороги уже двигалась баталия Марчело. Его сержанты взяли командование и повели людей в атаку. Строй был частично потерян, но всё ещё плотен, что свинья не протиснится.
- Ну, что, благородные господа, аминь вам, подымут вас на пики мои люди и отправитесь в рай к своему Боженьке... - ехидничал пленённый Марчело, пока Диего связывал его. Капитан конного эскадрона приказал трубить в горн. Горнист затрубил со всей силы, и в ответ послышался рёв горна со стороны ставки доджа. А потом скрип колёс и ругань артелеристов:
- Чёртовы органы, тяжелые и хер их развернёшь!..
Скоро на баталию бунтовщиков были направлены четыре восьмиствольных органа, заряженых картечью и небольшими ядрами. Бунтовщики, отверженно рвавшиеся на помощь к пленённому предвадителю, замерли на месте от ужаса и осознания, что их сейчас... А конники продолжали нестись галопом с копьями наперевес, смести артелерийскую прислугу.
- Ну что, сукины дети, не дрожать! - подбадривал старший артелерист напуганых молодцов. - По приближающейся коннице противника, первое орудие - огонь!
- Второе орудие, по рядам неприятеля прямой наводкой - огонь!..
Когда дым рассеялся предстояла страшная картина: десятки изуродованых трупов, в которых сталь и плоть сливались во едино, изувеченные раненные, стонящие и вопящие от боли, а кто уцелел, в панике бежал прочь, бросая оружие и знамёна.
- Огонь!
- Огонь!
В спины убегавших летели гвозди и куски рубленного металла, они скашивали всех, кто не успел далеко убежать, но к сожалению, повальное бегство не сулило ни какого спасения от могучих рыцарских коней, мечей и боевых молотов. (Большинство копий сломались при первой конной сшибке).
Могучей волной прокатились всадники Гритти по телам убитых бунтовщиков, скоро нагнали и отстувших и предали многих мечу: рубили мужчин и женщин, в плен не брали даже тех, кто просил милости и кричал о раскаянии. За конницей шла небольшая пешая рать с гончими - выискивать всех, кто прятался в лесу, но: «пока что их не убивать - суду будут нужны свидетели». Сам Гритти возглавлял первую шеренгу и шел с мечём на правом плече. Подойдя к лесу, отряд остановился, а вперёд вышел глашатый под прикрытием двоих щитоносцев и громко изъявил волю доджа:
- Эй вы, народ босый и порочный, знаем мы, что прячетесь вы в лесу и слышите нас! Посему я изъявлю волю светлешего доджа Гритти: наш светлейший додж дарует вам жизнь и прощение, за то, что вы не подняли оружие на его людей. Есть среди вас и те, кто по принуждению и насилию рекрутирован в ряды гнусного предателя да Серафино - сие нам тоже ведомо, и светлейший додж готов даровать таким прощение и свободу, ежеле те выйдут сейчас без оружия в руках! Все, кто последует мирной сдачи - неприкосновенен, учинивший сопротивление - мертвец!
Но ответа не последовало. Светлейший додж нахмурил брови:
- Отряд, входим в лес, хватайте всех, можете ломать пальцы и выбивать зубы тем, кто попытаеться бежать, но не убивать. Найдите и приведите рыжую женщину с белым бантом на шее и старика с синим - они главные свидетили, сиих под страхом смерти не трогать! Вперёд!
Шеренга тронулась и начала просачиваться в лес. Псари еле сдерживали своих псов, а остальные пешие разбивались по два-три человека и разбегались по разным направлениям.
- За преведённую ведьму - плачу золотой! - додж зажег огонёк азарта в своих бойцах, и те вошли в соривновательный кураж:
- Игнасио, смотри - девки!
- Хватай их! - и тотчас разносились девечьи визги и вопли и мужской хохот:
- А хороши. Сразу видать - из под крылышка «Гатто-Норе».
- Точно, Бенито, они самые - я ту русявую помню, она у меня два медяка спёрла, сука. Ну, то сейчас я ей два пальца отрежу - чтоб неповадно было воровать.
- Нет, синьор, пожалуйста, не нужно, - падает на колени девица в разодраных одеждах, - можете взять меня тут, я сама отдамся, ай...
- Заткни пасть, шлюха, - Игнасио зол и не приклонен, бьёт девицу по лицу, а потом хватает её за руку, - от тебя разит, как от лошади, два пальца - хорошая цена за твой грех, блудница. А вот когда мы приведём старика и ведьму доджу, мы получим золотой и сходим к твоей хозяйке и снимим хорошо пахнуших девочек...
Совершив месть, Игнасио и Бенито вяжут «гаточек» и бегут дальше искать Чолито и лекаря Франческо. А покалеченная девушка рыдает от боли и соглядает своё увечье.
- Что расселись, потаскухи?! - подбегают к ним ещё пара вояк и пинками ног и алебард заставляют идти к выходу из лесу. - Только не думайте бежать - она, троих ваших сестриц собаки в усмерть затаскали за попытку побега. Шли вон, потаскухи! На те, шевелись...
Вот на другой опушке загнали одного уцелевшего ветерана Марчело, который чудом смог выйти живым из бойни органами и в насмешку тыкают в того глефами и пиками. Вояка отбиваеться, но он измотан и движения у него уже неуклюжи. Дыша тяжело, сквозь сопли и слёзы, но вояка всё же находит сил стать на ноги и натянуть хищную ухмылку:
- Что ж вы, рыцари, на одного бедолагу с ножем всем скопом с пиками и глефами тычете, не убиваете, гады? Развлекаетесь, сучьи потроха, а вот вам такая комедия?
И вскрывает себе горло храбрец. Сразу же преследователи брезгливо плюют на него:
- Иди к сатане, язычник. Вперёд, если хотите иметь золотой! Пусть волки его сожрут, нечего его тут оплакивать.
- Ой, ой, пропала душенька, отошла она к чёрту в ад, ха-ха-га, - смеются «охотники» и продолжают ловить людей...
Чолито и Франческо нашли пустую берлогу и залезли внутрь. Женщина дрожала, прижимая к груди своё дитя, и моля все небесные силы защитить их от гончих и солдафонов. Франческо же прислушивался к каждому треску сучка и аккуратно высматривал из берлоги - прояснить обстановку в округе.
- Эй, ведьма рыжая, ау, откликнись! - наперебой горлали пешие. - Сделай милость, выйди к нам, услужи, уж больно хочется нам золотого дуката от доджа получить, а потом загулять в кабаке и выпить вина за здоровье благодетеля!
Чолито прикрыла рот рукой, чтоб даже дыхания не было слышно - она боялась сдаваться этим молодцам, опасаясь, что они могут совершить над ней надругательство, а Каталину - поднять на копья. По девечьей щеке скатилась слеза, Лисичка покрепче прижа к себе спящую дочь. Старый лекарь попытался преободрить её:
- Не бойтесь, синьорита, Вас не должны трогать, на Вашей шее белый бант - условный знак, или Вы забыли, что обещал Вам Ваш благоверный в ту ночь?
- Друг мой, - отвечала Чолито, - сейчас те солдафоны в азарте погони и охоты, они нарушат все обещания и приказы... Я боюсь выходить... - шмыгнула носиком Чолито. Лекарь обнял её за плечи:
- Бедная девочка, настрадалась ты от того демона Марчело и его миньйонов, чтоб он сгорел в седьмом пекле. Но и сидеть мы тут не можем вечно.
- Пусть всё стихнет, пуст уйдут солдаты, пусть Диего сам приедет за мной... - дрожала Чолито, а Франческо отпустил её и полез на ружу. - Нет, друг мой, не бросай меня! - схватила того за край одежды напуганная женщина, но удержать старика так и не смогла:
- Я выполняю приказ Диего, - послышалось с наружи. А затем, Ведьмочка поняла, что лекарь удалился от берлоги, от чего ей стало ещё страшнее. А вдруг хозяин берлоги заявится и загрызёт в усмерть?
Но, хвала Богу, Франческо очень скоро нашел нескольких вояк и привёл их к месту схрона рыжей ведьмы:
- Синьорита, я привёл людей доджа, Вас сопроводят к нему...
- В сторону, старик, дальше мы сами! - грубо оттолкнули лекаря солдафоны и подошли к берлоге:
- Ты есть та самая ведьма? - вопрошал один из солдат, протягивая руку Чолито. - Не бойся, сегодня тебя не убьют. Велено тебя доджу невредимой доставить. Ты - главный свидетель против злодея и язычника Марчело да Серафино.
Чолито с опаской, но взялась за руку солдафона, и тот помог ей вылезти из берлоги.
- Ох, какая красавица, - облизнулся напарник и начал обходить женщину по кругу, - а я б с тобой погулял, рыжая, по каналам города бы на лодке повозил.
- Игнасио, отвали от женщины. Ты её пугаешь своей кривой рожей!
- А у тебя рожа прямо не рожа, а лик архангела, - расмеялся Игнасио и шлёпнул Лисичку по заднице. - Не бойся, я тебя не обижу, что пощупать нельзя такого ангелочка, хы-хы. Ох, лицо всё чумазое у тебя, дай-ка протереть...
Ведьмочка дёрнулась:
- Пожалуйста, добрый рыцарь, не трогайте меня, а отведите к доджу.
- Аха, Игнасио, тебя в рыцари посвятила беглая дама! - поправляя салад, волю просмеялся Бенито. А Игнасио выпер грудь и важно махнул плащём:
- Да, теперь я - рыцарь, а ты, пёс, целуй ногу своему начальнику! Ха-га!
- Та пошел ты, рыцарь безконный, лошадь найди сначала, тогда поцелую, - пнув плечё друга, отвечал Бенито. Нашутившись волю, солдафоны провели Франческо и Чолито к доджу. Старина Гритти стоял у старого дуба, скрываясь в прохладной тени от палющего солнца, оперевшись на свой меч. Он, как орёл, хищно поглядывал на всех пленных и грозным взглядом внушал в тех страх и трепет. Пленники же сидели на солнце и измывали от жажды. Властный додж распорядился напоить тех, не столько из жалости или сострадания, а чтоб показать всем, что он не только карает, но и милует...
- Светлейший! - додж обернулся, когда его окликнули Игнасио и Бенито. - Вот, соизвольте принять, та самая ведьма: рыжая, с бантом на шее и ребёнком на руках, как Вы и говорили. А ещё с ней был старик.
Приведённые поклонились доджу и не смели подымать глаз. Додж властно окинул взгядом Чолито и Франческо и подошел к ним:
- Что ж вы, милейшие, глаза попрятали, я - не король и не император, не божество греческое, которое испепелит очами, я такой же как и вы - человек, из плоти и крови. Подымите очи.
- Да, светлейший...
- Так ты и есть та самая опороченная жена испанского дворянина, который нанялся ко мне на услужение? - вопрошал додж у у Чолито, и та несмело подтвердила слова Гритти. - А ты, старик, лекарь на службе у язычника?
- Клянусь святым Марком и его львом, что ни разу не смел учавствовать в обрядах да Серафино, и пусть меня львы африканские растерзают, если солгал я! - рухнул на колени Франческо. - Я только делал примочки, пускал кровь и поил больных отварами, честно исполнял докторскую клятву. Светлейший, я - лекарь, не воин не политик, я не помышлял свергать никого кроме того безумца и разбойника да Серафино. Еже ли бы я был на его стороне, стал бы писать Вашей Светлости на него доносы о его злодеянии.
- Полно, старик, распинаться, - фыркнул додж, - жалую тебе награду за твою помощь Республики - пятьдесят дукатов серебром и медью, купи себе землю, открывай богодельню и верно служи Светлейшей Республике!
Растроганный старик смахнул слёзы радости и поцеловал руку Гритти.
- Следуйте за мной в мою ставку. Вас опросят и отпустят, так что призываю вас быть честными перед Всевышним и мной, и да отсохнит язык солгавшего и покрывшего предателя! - грозно объявив Андреа Гритти заложникам. - Коня!
Длиной колонной шли поникшие пленники, никто не знал, какой допрос уготовил для них суровый додж: может пытать огнём будет, а может на дыбу прикажет подвесить? Бежать никто не помышлял - по обе стороны ехали рыцари и шли псари с волкодавами, от таких не убежишь. Чолито ехала вместе с Диего подле доджа, а за ними влачил бренное тело измученный и побитый Марчело; сняли с него и дорогой панцырь, и его украшения золотые, приложили крепко по бокам и голове древками алебард, и кулами отмудохали - почки поотбивали. Всё лицо сицилийца было в крови, волосы - распатланы и местами вырваны, под глазами синяки. От былого могущества и величия не осталось ни вида, ни намёка, разве что ошмётки рубахи из китайского шелка и мягкие сафьяновые самоги выделяли его среди сброда пленников. Нет у него более ни отряда, ни оружия: Марчело да Серафино разгромлен на голову!..
- Ты вновь спас меня, - прижималась к груди Диего Ведьмочка и крепко обнимала его, - я... я... не могу выразить благодарность тебе, мой любимый... Что я могу дать тебе взамен, за моё спасение?
- Мы воссоединились, что ещё нужно для супругов? - с улыбкой отвечал барон, поправляя рыжий локон благоверной. - Даст Бог милости, заведём ещё детей, ты мне подаришь сына. Он будет храбр и мудр, а ещё удачливие меня, - усмехнулся Диего и чмокнул в лобик Чолито.
- А ты примешь Каталину? Она ведь моя плоть и кровь, хоть и не от твоего семени... - забеспокоилась Лисичка, она посмотрела в карие глаза мужа - в них читалась неприязнь и некое призрение.
- Прийму... - сухо отвечал барон. - Но не обещаю, что буду любить как Изабеллу. Клянусь своим утопленным мечём, я разыщу её, мою первеницу, а тому Харуку и Азору - бошки порублю! Боже, - поднял барон взор в небо, - предай Твоему верному слуге врагов его, как предал сего нечестивца!
Оливарес потянул на себя тугую бичёвку и его пленник чуть не свалился на землю:
- Щенок... - прошипел Марчело. - просишь Плотника о помощи? Ха-х, думаешь, что твой Боженька помог тебе?! Всего лишь моя оплошность и ваша подлая засада, пока я вёл переговоры... - бросался оправданиями в след Диего наёмник в бессилой злобе...
В лагерь доджа прибыли оставшиеся из Совета Десяти патрициев, которые побоялись принимать участие в битве, сославшись на то, что в случае неудачи город может быть «обезглавлен» и нужно оставить хоть кого-то, кто будет руководить городом в случае гибели доджа... Но их опасения были напрасны, и «испанский двоянин оказался человеком чести и слова, и благодаря его донесению был расскрыт великий заговор против Светлейшей Республики!» Теперь, когда восемь из десяти патрициев собрались, (а некоторые из них храбро сражались против «Чёрных Плащей») можно начать суд против наёмника - всё по протоколам: с допросами виновного с пристрастием, опрашиванием свидетелей, записями томов злодеяний сицилийца.
Свидетели клялись на Еванглие и кресте, «что не посвоему желанию были рекрутированы в ряды язычников- изуверов, которые приносили в жертвы идолам не только кур и гусей, но и новорожденных младенцев, ели их плоть и обмазывались кровью, а после устраивали сатанинские оргии, и видид Бог, сами черти из ада приходили и совокуплялись с ними!»
Учённые мужи, не монахи и кардиналы, с важными и озабоченными лицами внимали показаниям всех свидетелей и записали их «показания» огромные тома на дорогой бумаге, ищейки рыскали у погромленного обоза - искали уцелевшие книги Марчело, его походные записи, расходные учёты и прочее. К сажалению, мало что удалось найти и в улики оно не очень годилось - все журналы были писаны латынью, «без бесовских знаков и тайных заклинаний». Такое к делу за колдовство не подтянуть, та и в язычестве за такое - не улучить. Попытались правда указать на переплёт - мол, кожа чья? Из людей срезал?! Да, изувер проклятый? Но Марчело только рассмеялся:
- Вы мните себя великими мудрецами и учёными, но сейчас готовы прикинуться дурнями, чтоб обличить меня в том, что я не делал. Я не настолько идиот, чтоб такие книги держать при себе. А вы - учёные ослы, видите, что кожа телячья, но сами, как упёртые телята, пытаетесь отрицать очевидное.
За такую дерзость Марчело не хило так отпинали ногами - чувство достоинства великих мужей было задето каким-то не то купчишкой, не то воякой без роду-племени. Избитого то полусмерти сицилийца заковали в кандалы и потащили в клетку. Приставили серьёзную охрану: двух волкодавов и четырёх пеших с пиками и алебардами. Теперь ни одна сволочь не вытащит мерзавца и вероотступника...
Лекарь Франческо и Чолито Росси были главные свидетели, с них особенно спрашивали за злодеяния да Серафино. Сказок про оргии с нечестью Чолито и Франческо не поведали, но вот про февральское жертвоприношение молчать не стали, а Лисичка, с дрожью и слезами, вспоминала как нечестивец осквернил святую обитель, взяв её на святом престоле, как хулил Христа деля с ней ложе. Додж с советом внимательно слушал все свидетельства - они были куда ценнее и полезнее бредней остальных показаний. Как только Чолито и Франческо отпустили, совет с доджем единогласно приняли вердикт - Марчело повинен смерти без права на помилование.
- Священника на казнь не допускать. Сей злодей не достоин таинства исповеди... - произнёс додж Гритти, ставя свою печать на приговоре.
- Будет исполнено, светлейший, - поклонились патриции ему, и каждый из них оставил на приговоре свою фамильную печать...