Отражаясь в аметрине

Фэнь часто сравнивает его с лисой, а сам Ли еще не определился, кто он в большей степени: наглый домашний кот или породистая ищейка. Сейчас, скорее, второе — так и теплится азартный огонек в крови. Разнюхать всё, связать все ниточки, подметить то, что могли упустить остальные... Недоумки!

Кто же так проверяет рабочий кабинет подозреваемого? Полно неразобранной корреспонденции, расфасованные по шкафчикам документы, обрывки... И даже — вот, что-то обугленное прилепилось к внутренней стенке выдвижного ящика. Если документ пытались сжечь, значит явно заметали следы! Значит...

Полированный ноготь поддевает недогоревший листок, холеные пальцы выуживают наружу, к глазам подносят... Нет, знакомый почерк не помешает рассмотреть слезная пелена. Ли не из тех, кто легко поддается эмоциям. И у него хорошая память. Даже слишком — вспоминается совсем постороннее. Было уже в его жизни как минимум одно важное письмо — не от него, не ему... Ли не отвлекается — складывает. И числа, и годы. Делает выводы. Допускает невероятное.

Кто бы мог подумать, что спустя столько лет, здесь, в кабинете рядового таможенного служащего, он — официальный помощник Цензора, доверенное лицо Главы Стражи — получит неопровержимое доказательство и вопиющее свидетельство?.. Весточку — из позапрошлой жизни. Смерти, смерти, смерти — отделяли их одну от другой.

И Ли был уверен, что и его первого наставника, случайно заприметившего его в подобном же кабинете, когда он приходил навестить на рабочем месте тогда еще живого родственника, начальника таможни Нина, тоже забрала смерть.

Когда Зиана приняли на таможню, их воспитатель был уже несколько лет как... в отдаленных обителях. А тут... даже чернила не выцвели. Нет, это точно не старое письмо!

Ли старался не думать, не вспоминать, как именно он ушел, что должен был пережить. Ведь всё позади и больше не имеет значения... Последняя воля усопших никогда особенно не волновала его. Если человека больше нет, он не осудит и не огорчится. Некому огорчаться и осуждать. Мертвеца предать нельзя. Но если есть...

Ли должен обсудить это. С Юанем? С Цензором?.. К кому еще он мог бы помчаться, покидая пыльный, заброшенный кабинет? Заброшенный, покинутый тем, кто был когда-то так дорог облагодетельствовавшему его человеку, что тот, наставив подопечного на путь истинный, окончательно уступил свое место — рядом с тем, кто стал так дорог ему...

Сложно. Ли и самому сложно разбираться в привязанностях! Своих и чужих. Поэтому — умер так умер. Поэтому — проще обрывать связи. Хотя бы с теми, кто из этой жизни ушел!

Ли не любит сложности. Он любит легкость, игру и комфорт. Любит шелк струн и постели. Хлесткость фраз и кожаных плетей. Любит, когда здесь и сейчас вытесняет из памяти тех, кто ушел навсегда.

И не знает, любит ли, когда они внезапно вдруг воскресают! Предстоит разобраться. В любом случае это неприятно всё усложняет. Ему не было ни малейшего дела до Зиана! Пока на обгоревшем, так небрежно недосожженном клочке бумаги он не увидел знакомые символы: «...береги себя, котик...»

Как же недальновидно хранить на рабочем месте личные письма! А если уж сжигать, так до конца!.. Удивительно, что они так долго оставались неразоблаченными, эти горе-шпионы. До чего нелепую бестолочь приютил и вырастил добрый Сюин!

♥♥♥

Хитрая тварь, ядовитая, одуряющая и дурманящая. Как можно было так долго не замечать!.. Даже сейчас не сразу сложилось, отвлекся на нелепые чувства стыда и вины. И только когда Вэй ушел, калейдоскоп — поворот за поворотом, вспышка за вспышкой — начал собираться в единый узор.

Откуда Зиан мог выяснить что-то об обителях? Ну да, таможенный служащий. А почему, не скрываясь, заявляет, что не боится туда попасть? А ещё — Зиан знал такие подробности о жестокой мести убитого им стражника, которых даже Глава Стражи предпочитал не знать. Тоже из обителей донесли? Так вот с кем он поддерживал связь!

Так вот что за сила решилась бросить вызов новой власти, проверить и пошатнуть... Тоже просто швырнули мальчишку на растерзание? Расходного материала они никогда не жалели.

Фэнь ненавидел их.

И себя за компанию. За сотрудничество. За терпимость.

Необходимое зло. Пусть лучше уж оно обернется против тех, кому служило раньше. Так ведь?..

Светскому миру, возможно, не так уж необходим моральный ориентир. Ему необходимы поставки. Никого не волнует, что панацея — пустышка. Трижды никому не интересно, что нужды лекарей включают в себя полное право на распоряжение телами узников — живых и мертвых — ради научных исследований. Безумная жестокость во имя чистого разума — слоган обителей. Девиз Ордена в таком случае: разнузданный порок за право обличения греха?..

Во что же ввязался Фэнь? Чем правит на самом деле? Что правит им?..

Он сидит, откинувшись в кресле, пригубливает янтарный напиток — крепкое белое вино, сладкое, но кисловатое — и терпкостью сводит скулы. Фэнь предпочитает напиток рубиновый, но сегодня не хочет потакать себе.

Фэнь перебирает бархатную обивку под пальцами, бросает взгляд на разгорающийся за окном закат. Забавно, окна выходят на ту же сторону. Только повыше. А так — узника ждет знакомый вид.

Скоро его введут — знакомого, наконец чуть получше разгаданного. Лазутчика отдаленных обителей. Прислужника чистого зла. И как он смел что-то нести о страданиях?! И что бы он мог понимать о соразмерности воздаянии и о пресечении вреда?.. Обители не то место, откуда может исходить хоть проблеск гуманизма. А вот лжи — сколько угодно. В отдаленных обителях всё называется не так, прикидывается другим и заволакивает туманом самый придирчивый взгляд.

Лекари сделали вид, что смерть Великого Цензора, как и установление новой власти, им совершенно безразлична. Лишь бы в их владениях всё оставалось по-прежнему. Лишь бы заведенный порядок не нарушался. И соблюдался Устав.

Глава Стражи никогда даже не видел владыку Канга, хотя однажды темный замок принял инспекцию. Впрочем, ещё вопрос, кто кого инспектировал... Лекари спешили убедиться в лояльности нового руководства. И предоставить доказательства своей незаменимости. Рецепт лекарств, секрет производства — был только у них.

Фэнь подтвердил союз. Он изначально не стремился к открытому конфликту с тем единственным, что, по сути, давало смысл существованию и силу влиянию Ордена. Гарантировал неизменные поставки узников, втайне даже радуясь, что теперь туда поедут те, кто действительно этого заслужил. Методы не пугали Фэня.

Его отвращала зависимость. Несамостоятельность. Вынужденность обязательств.

Слишком многое приходилось спускать с рук и закрывать глаза. Так что же не понравилось им? Если отдаленные обители начинают влиять на Орден, сможет ли Фэнь и дальше контролировать хоть что-нибудь?

Краткий стук в дверь не требует немедленной реакции. Фэнь знает, что сопровождающие обучены. Вэя он просил не участвовать, охрану — не усердствовать. Охрана знает, что узника сегодня ждут как гостя. Ждут и готовы увидеть — он входит один, осматривается, взгляд не прячет. На нем хорошо сидит одежда с чужого плеча: форменное синее платье — должно быть, поделился Вэй — подчеркивает холодный отблеск вымытой, аккуратно заплетенной косы. Но пряди у висков все равно пушатся, но дерзкий взгляд все равно ищет возможности забраться в самую душу через глаза.

— Добрый вечер, Фэнь, — звучит непринужденно.

Зиан и держится словно гость, но, сделав пару шагов от двери, замирает. То ли в нерешительности, то ли команды ждет...

— Добрый? — Фэнь вскидывает голову и тут же кивает на кресло рядом. — Собираешься провести время в приятной компании? А может, разделить со мной... чашу вина?

Издевательская усмешка не вызывает смущения:

— Как скажешь, — Зиан улыбается с легким укором, чуть пожимает плечами и тенью скользит на предложенное ему место. — Всё ведь зависит только от тебя. От твоих желаний и фантазий. От твоей снисходительности или беспощадности. Ты сам-то знаешь, чего ждешь от этой встречи, Фэнь? Зачем переменил антураж?

Тяжелый вздох. Может, и правда, зря это он придумал. Зиана не собьешь с толку видимым смягчением нравов. Да и какое может быть смягчение, когда... И тем не менее Фэнь не жалеет, что позволил узнику вымыться, принарядиться, почувствовать себя человеком. Для полноты воздействия может пригодиться контраст.

— А ты предпочел бы по старинке? В оковах и вонючей камере? Не задавай глупых вопросов и пользуйся возможностью. Самое время поговорить по душам.

— Какой возможностью, Фэнь? Может, это тебе наконец захотелось воспользоваться? Более чистым телом, более мягкой постелью... Зеркало верно считало намек?

Хотя и кажется, что Зиан ничуть не искренен в своем заблуждении, нервного смеха уже не сдержать:

— О небо, а у тебя только одно на уме, да? — взглянуть на него пристальнее, придвинуться ближе: — Ну а если ты прав? Что тогда? — кивнуть в сторону спальных покоев: — Пойдем, разделим ложе? Кажется, ты остался мне должен за прошлый раз.

— О, этот узник всегда готов платить по счетам! — Зиан перехватывает взгляд цепко, приковывает улыбкой: — Хотя и не верит в справедливость. Поэтому можно не повторять слишком дотошно, да? Или... тебе понравилось бы?

Он тоже подается чуть ближе, так что даже чудится тонкий аромат шампуня и свежести — горьковатой хвои, хмельных трав. Одновременно вызывает раздражение и остужает его. Забавляет. Заставляет забыть о том, как хотелось бы вцепиться в пепельные волосы, растрепать аккуратность косы. Напоминает о... совсем других развлечениях.

— Зиан, — губы кривятся в усмешке, — так стараешься вывести меня из себя? Не так уж это сложно, поверь. Но зачем тебе?

— Ну как!.. — двухцветные глаза вспыхивают, расширяясь. — Сам же говоришь о разговоре по душам! А всё прячешься, всё скрываешь... Расскажи, например, как понравилось тебе предыдущее наказание? Получил ты то, чего хотел?

Наглый, змеиный взгляд: в нем нет ни толики стыда и растерянности, которые и оказались тем, чего Фэнь хотел добиться — и добился — в тот раз.

— Это не наказание, — горло перехватывает, звучит напряженно. — Это допрос с пристрастием. Просто пришлось обходиться без привычных средств.

— Ну извини! — смеется Зиан. Ведет себя настолько раскованно, что жест руки, протянутой за кувшином с вином, выглядит естественно и непринужденно. Наливая янтарный напиток в чашу, он продолжает болтать: — Сложно разобраться в тонкостях карательного ремесла. А вот спутать легко! Показалось, что это была маленькая злая месть за соблазненного...

— Зиан! — вспыхивает огонек в голосе. Эта тварь не унимается, пока не добьется своего! — Могу я хоть немного отдохнуть от рассказов о твоих сексуальных похождениях?

Пока Зиан делает глоток, пока пожимает плечом, есть шанс вернуть словам размеренность, вернуть в душу холод:

— Лучше расскажи, что связывает тебя с отдаленными обителями? Заказчики там?

— О, это такая длинная история, Фэнь! — восклицает Зиан, сияя аметриновым взглядом, отставив чашу на стол. — И увы, нынешнего Главы Стражи она совсем не касается.

Нынешнего Главы Стражи — не касается. Даже прошлого касается лишь отчасти. А вот позапрошлого... Да, тебе стоило бы полюбопытствовать, какова история места, которым ты так рвался управлять!

В вине нет добавок на этот раз — кислинка бодрит. Твои зрачки не расширены — не будет мятной преграды. Но и горячительной подпитки тоже нет. Малые дозы на тебя не влияют? Какова твоя трезвость на вкус? В складках губ горечь, в морщинке между бровей растерянность. Так хочешь узнать, так злишься, что не можешь!..

— Значит, свою связь с обителями ты не отрицаешь? — даже звучит хмуро. Не рокот перед грозой — лишь дальние зарницы.

— Помилуй! — Приблизит ли шторм бриз смеха? — Как можно отрицать то, что написано на лице? И чего не скрыть за налобной лентой.

— О чем ты? — Да, голос тем тише, чем ближе взрыв... И — нет. Опять неудача. Опять ты заводишь старую свою шарманку: — Кто из лекарей с тобой связывался? Чего они хотят от новой власти? Что их не устраивает?

Правду и ничего кроме:

— Никто из лекарей не связывался. Без понятия, чего они хотят. Какое им может быть дело до Ордена, что так исправно поставляет узников?

Красиво очерченные губы поджаты, взгляд в стол. Подавленность не способствует пожару, душит пламя. Необходимо развеять:

— Ох, всё это так не важно! — взмахнуть рукавом. Широкие же в этом форменном одеянии манжеты! — Не важно, Фэнь! Признай уже, что мы здесь не для этого! Если ты в самом деле хочешь заставить узника говорить... почему не используешь обычные методы?

На скабрезность реагируешь быстро, ярко. Перехватываешь запястье, больно сжимаешь, и зубы стискиваешь до скрипа. Но так стараешься, чтоб ни один мускул на лице не дрогнул! Только зрачки сужаются — вот и полыхнул изумруд.

— За тебя просили, — шипишь почти. — Я знаю, что ты сломался бы при первой же серьезной пытке. Ты и сам это знаешь. Все ломаются...

— А ты?.. — перебить получается сдавленно, хрипло. Ты жадно вглядываешься в лицо, упиваешься болью. — Тоже сломался? Поэтому так уверен?

Немного ослабляешь захват, будто бы растерялся, и глаза отводишь.

— Инструкция позволяла выдавать информацию дозированно. Слой за слоем. До последнего они не дошли... — говоришь отрешенно — себе, про себя — и взгляд уходит в самые дебри. Потом горькая усмешка освещает лицо небывалой искренностью: — Но самого глубинного слоя, конечно же, не знал и сам подсудимый мальчишка. Разве рядовому заговорщику доверят что-то действительно важное? Я же был даже младше тебя!..

Кажется, впервые сравнил сам. Все еще держишь за руку. Уже не больно. Продолжаешь вещать в пространство, сбивчиво и отрывисто:

— Зато нас обучили специальным техникам! Полезнейшее умение! — Легкая судорога на смуглом лице, усмешка: — Как разделять чувствующую плоть и рассудочное сознание. Как расщепить себя так, чтобы физические увечья не вызывали лишних эмоций...

— О, представь себе, этот узник существует в таком режиме всю свою жизнь! — пауза позволяет вклиниться: светский тон и искреннее сочувствие. Сочувствие в бесчувственности?.. — Правда, неизвестно, врожденное это или с сединой досталось. Не запомнилось как-то.

Недоверчиво морщишь лоб, выпускаешь руку и наливаешь себе еще вина.

— Хочешь сказать, что не испытываешь эмоций? Чушь! Я вижу их в тебе. И страх, и стыд. И разочарование. И даже надежду, уж не знаю на что! — Глоток напитка позволяет сделать передышку, но ты не устаешь поучать: — Расщепленность подразумевает, что плоть не воздействует на душу.

А Зеркалу интересно послушать, что видят в нем. Пожать плечами:

— Что толку скрывать чувства, которых не испытываешь? Зеркало не чувствует их своими. А может, ты видишь в нем лишь свои ожидания?.. А может, чувствующего субъекта за всем этим калейдоскопом отражений просто нет.

— Снова пускаешься в философию? — оскаливаешься почти добродушно. — Странные стратегии: забалтывать, раздражать или предлагать себя. Ещё что-то умеешь?

— А что ещё нужно!

Может быть, ты услышал в этом восклицании обиду? Может, искреннее недоумение? Во всяком случае Зеркалу невдомек, чего ещё хотят от безродного котейки!

На этот раз сложно переключиться. Сложно напомнить себе даже, в чем был смысл видимого смягчения. Слишком интимно повернулся разговор. Вот что ещё он умеет!

— Ты знаешь, — Фэнь вздыхает, поправляет повязку, покачивает головой. — Я должен знать, кто и с какой целью вмешивается в дела Ордена. И я мог бы извлечь эти сведения силой, но... Не хочу.

— А чего хочешь? — переливается весь и сверкает. Улыбка подсвечивает аметрин.

Глубокий вздох. Достаточно игр.

— Ну, во всяком случае, в обители я тебя не отправлю. Совсем глупо было бы отправлять пойманного лазутчика к тем, кто его подкупил! — Фэнь говорит отрешенно и равнодушно, плечами пожимает для верности. Старается не думать о том, кто совсем недавно настаивал на обратном, и может ли это что-то значить. Совпадение?.. Продуманный текст отскакивает от зубов: — Преступник обязан ответить за пролитую кровь. Глава Стражи должен докопаться до истины. Спешить некуда, не так ли? Зато можно твои особые способности в дело употребить. Но рано или поздно, может быть, тебе надоест обслуживать охрану? Тогда и расскажешь мне обо всем, что сейчас, по твоим словам, меня не касается. Начать можно сегодня. Как раз привели тебя в презентабельный вид. Готов?

И этот Зиан утверждает, что у него нет эмоций? Палитра! Неожиданность разбавляется постепенным осознанием. Превращается в разочарование — на грани паники.

— Обслуживать?.. — а голос сдавленно-пренебрежительный. — Этот узник верно понял...

— Думаю, да, — Фэнь охотно кивает. — Разве ты ещё не привык, что в нашем санатории все развлечения исключительно на твой вкус? Не ты ли говорил, что любой физический контакт предпочтительней боли?

— Вряд ли с твоими душегубами обойдется без боли, — усмешка укора.

— Угу. Особенно учитывая, что они знают, как ты обошелся с одним из них. Но не переживай, я попрошу не усердствовать. От заслуженного воздаяния не ускользнешь.

Фэнь улыбается настолько же очаровательно, насколько в данный момент презирает себя. Ему больше не хотелось ломать Зиана физически. Психологическая ломка оказалась ещё сложней.

Зиан шипит, исподлобья сверкая взглядом:

— Предпочитаешь делать всё чужими руками?

— Руками?.. — Фэнь вскидывает бровь. Самое время для грязных шуток!

— Предпочитаешь наблюдать за исполнением приказов? Нравится полное подчинение, да, Фэнь?

Голос тихий, упорный. Похоронная улыбочка не сходит с бледных губ — они вновь отпивают глоток вина, но пальцы, держащие чашу, бьет дрожь.

— А что такое, Зиан? Разве тебе не безразлично, кто и по какому поводу будет тебя иметь? Подумаешь, пару-тройку за ночь. Можно и одновременно, ребята неприхотливые. Зато никаких плетей, не говоря уж о чем-то действительно серьезном!

Двухцветный взгляд взрезает покров отрешенности:

— А ты и правда не видишь разницы? — Возмущение выплескивается в многословности: — Да, это тело может доставлять удовольствие. Да, это сознание не против равноценного обмена. Но без минимальных доверительных отношений физическая близость ничем не будет отличаться от простого насилия.

— Доверительные отношения? — Фэнь почти благодарен за возможность уцепиться за слово и вступить в спор. Невыносимо было утопать в его неощущаемой подавленности! Будто вся она, минуя источник, пропитывала пространство и обращалась на собеседника. А теперь Фэнь в своей стихии — бушует, обличает, упрекает: — Ты вводил в заблуждение моих людей, когда предлагал им ядовитый товар. Обманывал служителя Архива, когда выманивал списки. Ты одурманил Вэя, так что он до сих пор...

— Я не обманывал Вэя.

Диссонансом — звук гонга и скрежет оков — звучит личное местоимение. С Зианом нормальное непривычно.

— И тебя тоже. Да, многого просто нельзя сказать... — торопливая речь прерывается. Борьба на утонченном лице, серьезность выкристаллизовывается в решимость: — Фэнь, если есть выбор... Плети так плети. Давай, проверь. Тебе же интересно поисследовать расщепленность?

— Исследовать?..

Что он себе придумал? Считает себя таким проницательным, а приписывает Фэню нечто совершенно ему чуждое. Как будто помимо вытягивания сведений он хочет взломать его душу... А ведь это был всего лишь способ припугнуть!

Зиан приглаживает пряди у висков, улыбающийся уголок рта чуть подрагивает. Мысли он читать не умеет, но что-то наконец уловил:

— Знаешь, этому узнику с детства твердили, что он уродился слишком обычным. Действительно, так себе объект для исследований. Зато внешние данные ничего. — Зиану идет кокетливый взгляд, но сейчас он будто без ножа режет. — Почему бы тебе в самом деле не исполнить угрозу? Своими силами.

Кокетливый взгляд вынуждает отбросить игру. Подняться с кресла, подойти ближе. Подбородок приподнять, сжимая пальцами. Разгадывать, впиваясь всей сутью своей — глазами, руками — в кукольное фарфоровое лицо. Прошипеть быстрым шепотом:

— Какого черта ты так упорно лезешь ко мне в постель? Что за одержимость, Зиан? Ты не хочешь обслуживать охрану — это я могу понять. Но ко мне ты чего так липнешь? О небо, да если бы я так вел себя в заключении!..

— Что было в заключении? — Зиан перебивает резко и жадно. — Что сделало тебя... таким?

— Каким?! — вырывается со стоном.

Фэнь резким жестом подхватывает Зиана под ребра. Вынуждая подняться с кресла, прижимает к себе. Тело хрупкое, теплое, так и льнет обвиться теснее... Повторяет с хриплым надломом:

— Каким таким?

Заигрался, запутался. Запутал Зеркало! Даже на миг показалось, что поделиться игрушкой и правда бы смог. А теперь — стук сердца кажется оглушающим. Шепот на ухо обжигает. Объятья крепкие, жесткие — тиски — выжимают ответ:

— Таким, что сам себя боишься. Боишься близости. Боишься страха. Пытаешься его опередить и сеешь вокруг себя.

Тихие фразы достигают цели — движения резче, пальцы грубей. Любимый ваш болевой прием: вывернуть руку за спину, вынудить наклониться. Если больше нравится со спины, так бы и сказал!

— О страхах моих хочешь поговорить? Самое время! — Одна рука клешнями сжала запястье, выламывает, тянет сустав; другая — тянется к паху, поглаживает, изучая. Тебе интересно? — Бесстрашный мой, а может, не я тут себя странно веду? Почему ты решил, что близость со мной тебе чем-то полезна? Это не похоть, не безрассудство. Ты говорил, равноценный обмен? Но на что?

Зеркало не возбуждает боль, но плоть не остается равнодушной под изучающими прикосновениями. Ты убедился, что предлагали себя не из-за влечения. Ты убедился, что способен вызвать его. Тяжелое дыхание за спиной, напряжение гулом в воздухе — как тут не возбудиться!

— Правду на правду? — хмыканье звучит глухо. Красочное смешение боли и удовольствия отвлекает, но не мешает болтать: — Правда в теле. Правда в том, к чему тянет. И в том, от чего бежишь. Может, ты бы почувствовал, что...

— Что тебе до моих чувств? — шепчешь в волосы, греешь шею. Руку все еще держишь, но не выкручиваешь уже. Другая рука оставила в покое брюки. Жаль... Движется вверх по груди и сжимает горло. Ну и как прикажешь отвечать?

— Чужие чувства тем интересней, если нет своих...

Примерно это сказать собирался узник. Задушенной истины никто не услышал. Не были услышаны и шаги, и возня за дверью. Не привлек внимания ее скрип и гомон за порогом. Слуги, приветствия... Но послышался вдруг удивленный голос:

— Фэнь! Не ожидал сразу застать тебя за рабочим процессом. Может, отложишь пока? В честь встречи.

Такой бархатистый голос. Такой спокойный. Похожий.

Прикосновения как ветром сдуло — только боль звучит эхом в выкрученном запястье, только отзвук влажного шепота в волосах. Сейчас ты говоришь звонко и трезво, будто радушный хозяин. Будто и правда рад:

— Да, как видишь, занят немного. Работаю не покладая рук! — отшучиваешься почти не суетливо, оправдываешься, почти нападая: — Зато сразу ясно, почему не приглашал гостей. Да, Лао?