Отражаясь в аметрине

— Нам с вами будто суждено встречаться на закате, — усмешка за обсидиановым блеском.

— Да, снова на закате. И снова совершенно случайно, — дрожат серебринки в косичках. — И снова по тому же вопросу. Вот только — наоборот.

Незваный не показывается в поместье Цинь. Умер так умер. К родным пенатам сроду не тянуло, а условное «отцовство»... Какой из него к черту «отец»?! Бр. Отставить.

Но благодаря Юаню сразу после их встречи удалось повидаться с ещё одним немаловажным товарищем, с которым тот поддерживал контакт. Кун, очевидно, только и искал повод развеяться — с легкостью покинул поместье ради одинокой прогулки в городе. Лао не навязывался сопровождать.

И вот — словно не было пяти лет — они снова сидят на скамейке на набережной. Догорающий закат поторапливают зажженные фонари. Лиловый вскоре победит алый. Обсидиановым блеском давно овладела тоска. Незваный такую знает. Помнит. Правда по глазам совсем другого, кварцевой зелени оттенка. Но у обитательницы того же поместья они порой бывали так же отчаянно холодны.

— Наоборот?.. — переспрашивает Кун, и другая, гораздо более конкретная схожесть гасит все абстрактные сравнения.

Когда он улыбается вот так — бровь чуть приподнята, а глаз с прищуром — иллюзия узнавания схлопывает реальность. Не помогает даже взгляд на лишенные колец пальцы: эти узкие аристократические кисти — человек, у которого было имя, помнит каждое их прикосновение и каждый жест.

— Наоборот... — повторяет механически, чуть встряхивается, и украшения в прическе пускаются в пляс. — Наоборот, но о том же. Помнится, тогда вы ждали. И тогда... просто хотели быть рядом. Побыли? — улыбается с добрым укором. — Недоступного хочется больше, не правда ли? А чего вы хотите сейчас? Чего ждете?

Кун не из тех, кто подолгу смущается. Нет в нем больше мальчишеской неуверенности, да и внешне слегка возмужал. Чего не скажешь о его крайне женственном друге детства — милейшем Цензоре Ю! Кун только усмехается криво и откидывается на спинку скамейки.

— Сейчас? Даже интересно, что вы намереваетесь предложить, — настороженный холодок в голосе не до конца подавил любопытство. О да, поместье Цинь не богато на развлечения!..

Незваный кивает и берет собеседника за руку. Прохладная тонкая кисть в горячих ладонях. Те лед и пламень — увековечены разлукой. Грешно было бы не поделиться секретом, как стяжать вечность для земной любви...

— Я отчего-то уверен, что вам не помешал бы отдых на природе. Я знаю один замечательный домик в горах.

Рукопожатие похоже на танец. Или, скорее, на чтение слепцом — пальцы вспоминают пальцы, каждый сустав, сгиб костяшек...

— О чем вы? Какой домик в горах? — а удивление в голосе напоминает самого себя. В тот самый момент, когда впервые услышал об этом оазисе своего будущего эфемерно-вечного счастья.

— Друг мой, я ведь всё понимаю, — Незваный плавно покачивает головой. Косицы падают на лицо, затеняют вуалью взгляд, но не гасят насмешливую искру: — Не уверен, что вам нужно, чтобы всё было сказано вслух. В конце концов, когда будете у меня гостить, у нас будет масса времени поболтать по душам. О чем захотите. Если захотите.

Кун хмурит брови, отрицательно машет головой, но руку — не отнимает. Несильно пожимает в ответ.

— Но... как-то это слишком... резко.

— Слишком просто, хотели вы сказать? Признайтесь, вашим главным препятствием до сих пор было то, что не вполне ясно, куда из благостного поместья Цинь вы могли бы уйти! — усмешка о своем.

Красотка Мэй была связана с поместьем более сильными, чем семейные, узами. Да и Незваный окончательно отделался от отчего дома только через собственный труп. Притягательность тихой заводи опасна своей тишиной.

Кун продолжает хранить молчание — пользуется правом не жечь мосты. Хотелось бы верить, что не просто мнется в нерешительности! Нелишне чуть надавить:

— Я предлагаю удобный вариант. Реальную возможность. Не более. И сами решайте, как объяснить это остающимся. Не позволяйте счастью бытия вместе отравить полностью и похоронить окончательно бывшую между вами страсть. Всё в ваших руках. Возможно, для всплеска чувств вам нужен лишь перерыв... Тогда вы сами вольны решать, насколько долгим он будет.

В юности сложно поверить, что охлаждение неизбежно. Столкнувшись с первыми заморозками, проще обвинять партнера — сквозняк от незапертой двери наверняка ведь его вина! А уж чтобы винить в своих бедах такого спутника жизни, как Лао...

— Он всё равно скоро уедет, — Кун пожимает плечами. — Вы же в курсе, наверное?.. Ежегодный визит.

В одном эта молодежь оказалась широких взглядов — судя по словам Юаня, пара из поместья Цинь действительно не слишком терзалась ревностью. Скучающе равнодушное лицо напротив подтверждает слухи. Для ревности нужно пламя — не иней в блеске зрачков.

На этом сыграть не получится... Да и совсем уж было бы низко! Незваный терпеть не мог собственничество — истово и до мозга костей. Игра должна быть чистой, танец — четким:

— Так вот чего вы теперь ждете! — похлопывание по обтянутой кожей коленке задает ритм. — А я-то думал!.. Вот они — чудеса симметрии.

Усмешка. В свете фонарей должны задорно заблестеть клыки. А на точеное лицо напротив ложится хмурая тень. Лиловая, прозрачная, зыбкая-зябкая. Отогреть бы... Но рано пока. Да и не факт, что придется.

— Господин Незваный! — внезапная вспышка гонора испепеляет безразличие единым махом. — А какое вам, собственно, дело до... отношений посторонней пары?

Кун не стал бы называть Лао его сыном. И предпочитает не помнить, кого напоминает им обоим. А так — да, совершенно посторонние люди!

— Забавно... Все так уверенны, что меня хлебом не корми дай только влезть в чужую жизнь. Все свято верят, что всех вокруг волнуют их маленькие дрязги и невзгоды! — Незваный тоже поддается порыву. Меланхолическая искренность порой тоже весьма рабочий инструмент. — Но в одном вы правы. Конечно же, я не стал бы являться с предложениями просто так. Человек прежде всего должен преследовать свои выгоды. Не ждать, господин Кун. Не стараться не доставить неудобств другому. Не жить прошлым.

Прерывается, вдруг задумавшись — насколько честен он сейчас перед самим собой? Но что такое «на самом деле»?..

— Чего хотите вы сейчас? — спрашивает с нажимом. — Может быть, наши интересы совпадают. И представьте себе, возможно, даже интересы Лао будут учтены!

Недоуменно вскинутая бровь поторапливает продолжить:

— Я — как водится, совершенно случайно — узнал, что хозяин замка сейчас дома. Уникальный шанс застать сверхзанятого Главу Стражи в неурочный час. Как думаете, воспользуется ли им Лао?

Кун снова хмурится — и всё же по части отсутствия ревности Незваный дал бы молодежи фору! Холодная тень на утонченном лице, возможно, просто привычная маска. Всегда уступать, всегда ждать, никогда не быть единственным... Такого опыта и у Незваного не было. Да, срочно нужно согреть! Может, на этот раз тени прошлого не станут препятствием?..

А Кун не откажется — уже делает навстречу решительный шаг:

— Сказать, что узнал от Юаня?

— И скажите, что вам нужен отдых, — кивает Незваный, поощрительно улыбаясь, повторяя чужие слова: — На лоне природы и с горным воздухом.

Любит же он повторы! «Домик, кстати, уже нанят...»

♥♥♥

Давно стемнело. Высунувшись в окно, не удается рассмотреть ничего дальше вытянутой руки. А может, просто глаза привыкли к полумраку покоев. Погода испортилась — вместе со студеным ветром на лицо осаждаются режущие мелкие брызги. Брызги...

Эффект успокаивающего снадобья давно угас — и обветренные щеки не поддаются охлаждающим прикосновеньям стихий. Пылают из-за бушующей бури внутри.

А ведь важно сохранять рассудок холодным! Важно хотя бы попытаться — собрать узор из разрозненных обрывков, разложить на условной канве... Что-то же получилось извлечь! Из этого странного допроса.

Главе Стражи не пристало задумываться о методах. Фэнь не может до конца осознать, что всё это проделал он сам. Вот и старайся обойтись без боли! Вышло вряд ли гуманнее... Всегда ли цель оправдывает путь?

Нет. Не сейчас.

Прежде всего: он узнал, что Зиану известно о существовании враждебной Ордену организации. О заговорщиках, которые вначале втянули Фэня в свои сети, обрекли на десять лет лишения свободы, а затем — помогли взобраться на вершину орденской иерархии. Узник знает всё это о его судьбе.

Фэнь теперь знает, как выглядит его стыд. Его мольба. И сверхчеловеческое достоинство, мгновенно погашающее нарождающиеся блики.

Не сейчас!

Сейчас Зиан утверждает прямо, да и раньше не раз намекал, что попался в руки правосудия умышленно. Говорил, что хотел познакомиться. Говорит, знал, что понравится...

Понравится?!

Нет.

Итак. Всё гораздо хуже, чем просто подкупленный лазутчик. Этот безумец действительно убежденный. В чем-то своем. Всю эту муть нельзя было бы придумать для отвода глаз. Всё, что он нес о наказании, об удовольствии, о страдании...

Как же мерцали, переливались и гасли, оттенки аметрина в его глазах! Лишь на миг призрак слабости чудился — и тут же смахивался одним движеньем ресниц... Из недоверия в насмешку, из пика наслаждения в нежданное разочарование. А самое ценное — мимолетная растерянность. Пауза. Настоящесть — в ненастоящих глазах, во всем его искусственном облике. По-девичьи хрупкий, не по годам мудрый, седовласый не по годам...

Фэнь отшатывается от окна, упираясь в подоконник ладонями. Не помогает влага небесная — поможет огненная вода. В хозяйских покоях на столике всегда вино и чаши.

Рубиновый напиток наполняет одну — терпким сладким ароматом, густым дурманом. Не тем, что охлаждает, замораживает чувства — тем, что их будит, всегда обещает, но не может согреть.

Оставшиеся пустыми чаши предполагают компанию. Фэнь сейчас совсем не предполагал услышать стук в дверь.

Однако слышит — не стук даже — робкое поскребывание. Словно пытались отдернуть руку в последний момент, но коснулись нечаянно. Вкрадчивый Ли и тот стучит посмелей!

— Господин управляющий? — вопросительно окликает Фэнь, тщетно пытаясь уловить остатки дурманной собранности — расползлись уже тенями по углам... Но на усмешку хватает: — Что вас привело сюда в столь поздний час?

Дверь открывается медленно, Вэй выглядит максимально строго. Почти не видно щекочущих бликов вины в светлых глазах. Почти не дрожит запирающая дверь кисть. Почти не мольба:

— Господин Фэнь, могу я...

— Составить мне компанию? Да, — перебивает Фэнь, взмахивая рукой в настойчивом приглашении, прекрасно зная, что речь не о том: — Проведать своего нового дружка? Нет, Вэй, не можешь. Пора прекращать уже этот балаган, тебе не кажется? С каких пор содержание узника требует такого внимания, что этот замок уже больше похож...

На публичный дом.

— ...на лечебницу санаторного типа, — хмыкает Фэнь, уточняя: — Для альтернативно безусловно одаренных, но душевно явно ущербных натур.

Вэй неловко присаживается на обитую бархатом кушетку по левую руку от Фэня. По глазам видно, что он почти не понял, прослушал ироничный посыл. Так торопится...

— Вам удалось что-то выяснить? — тон деловой, бесцветный. Ясно, что услышал Вэй только отказ. Странно, что ещё пытается за что-то уцепиться. — Знаете, я подумал, что, может быть, этот Зиан... Вы же сами говорите о... душевной ущербности. Он мог быть просто не в своем уме, когда...

— Вэй.

Сложно прервать, не повышая голос. Сложно не вспылить, когда эффект заморозки развеялся, а горячительное — тупой болью в висках, терпкой горечью на корне языка — выплавляет из остатков льда стылый туман.

— Он прямым текстом говорит, что попался специально. Он знает о тайной организации. Случайно не ты разболтал? Нет? — Продолжает после оторопелых покачиваний головой: — Ну вот видишь! Нет, Зиан, конечно, точно ненормальный, но попутно он ещё всех тут норовит с ума свести.

Налобная лента скользит под пальцами, боль в висках пульсирует под черным шелком. Упрямые в своей робости просьбы стучат по нервам:

— Я бы мог попробовать... выведать... лаской. То, что не получается извлечь силой.

Фэнь хохочет от души — настолько искренне, насколько мрак на ней позволяет:

— Ты его собрался соблазнять? Теперь поменяетесь?.. — мотает головой, осознавая, что снова городит лишнее, но уже не в силах остановиться: — Вэй, ты хоть понимаешь, что он просто использовал тебя? Что бы он ни говорил, что бы ни делал, всё подчинено одной цели. И в том-то и дело, что мы не можем понять — какой.

Ещё несколько глотков, резная бронза чаши потеплела под пальцами. Огненная вода не греет душу, обжигает пищевод. Пока Вэй не сообразил, что возражать — а он непременно стал бы! — Фэнь успевает доложить:

— И да, насчет «извлечь силой»... — Оправдывается? — Я же обещал тебе, Вэй. На нем и царапины новой не появилось, — усмехается рвано: — Так спешишь проверить?

— Если позволите...

Нелепый мальчишка. И правда вполуха слушает. И думает всё об одном! О том же.

Головная боль усиливается, новых идей не прибавилось. Продолжать ли ночью допрос, так щедро обещанный на закате?

♡♡♡

Громы, молнии. В октябре? Сейчас? Или... лет пятнадцать назад?

Тот убогий мальчишка тоже бывало просыпался в мокрой постели. Не только из-за грозы — воспитателю было с чем повозиться. Всегда он подоспевал ещё раньше, чем проморгается зрячий глаз. Окутывал прикосновениями — сначала легкими, невесомыми — по таким же истончившимся седым волосам. Потом теплом — обнимая вкрадчиво, вынимая из кровати и прижимая прямо к себе, ничуть не боясь испачкаться.

— Зиан, котик, ты не любишь грозу? — вглядывался в ушедший в себя взгляд, поглаживал неподвижное тельце. И продолжал ворковать: — Да уж, котики не любят холодную воду. Но знаешь, они очень чистоплотные существа! Так что давай, примем быстренько теплую ванну, а потом пойдешь спать ко мне.

О стыде и о страхе — ни слова. Со словами тогда вообще ещё было непросто. Только говорить начал, припозднившись лет на пять. Но как начал, на удивление складно пошло. Да всё не о том...

— В обителях, когда была гроза, не так слышно было, как они кричат. А молния — она красивая и вообще не страшная!

По сравнению с пожаром.

По сравнению с вспышками гнева в глазах отца, ледяной отчужденности в глазах матери. И полного брезгливого равнодушия — во всех окружающих глазах. Тогда Зиан видел их ещё хорошо. Обоими зрячими.

По сравнению с тем, как если... Зиан видел!.. как если разрезать живому человеку грудь, а за ней ещё бьется сердце.

Всё это лопоталось Сюину — в ответ на колыбельную на ночь, вместо «доброе утро» после пробуждения, и по любому поводу в течение дня. Вместо возраста почемучки — возраст «а в обителях». Возраст «рассказать, раз уж научили». Возраст «научиться не дрожать, когда...»

Всегда.

Особенно сейчас. Когда открывается снова дверь — противный скрежет, громче грома, резче молнии. И твои глаза сейчас вот так же полыхнут изумрудом. Успеть перехватить взгляд, отразить улыбкой твое презрение и твою ненависть.

Ненавидеть всегда проще того, кого истязаешь сам?

Улыбка — ни от чего не защитит и ничего уже не усугубит. Улыбка — вместо одежды.

В Зиане всегда первое, что замечаешь — взгляд. Пронизывает до костей и глубже, щекочет внутренности. Потом и ухмылочка добавляет оттенок.

Ущербность души? Похоже.

Потом... стоит войти в камеру со светильником, запереть за собой дверь, чтобы оценить всю неприглядную картину внутреннего убранства: узник сидит почему-то прямо под окном, под сквозняком и брызгами, а на месте, где прикреплены сброшенные оковы, лежит аккуратно сложенная ночная сорочка. Зиан полностью обнажен.

Он медленно поворачивает голову — видно, присматривается фиолетовым глазом — и... замирает. Застывает так абсолютно, что даже привычная улыбка бесследно и сразу исчезает с фарфорового лица. Даже взгляд — не то чтобы гаснет — мерцает, уходит в себя.

— Зиан?..

Ни вздоха, ни шороха. Неподвижность.

Ох, и это с ним Фэнь призывал быть осторожнее! Когда со сдающимся вздохом предупредил, что снял оковы, перед тем как уйти.

Вэй подходит ближе, касается плеча — осторожно, да, но потому лишь, что страшно повредить ещё больше. Холоднее льда.

— Зиан, почему ты голый? Ты же опять заболеешь! — возмущается, чуть не плача, но больше не тем, о чем говорит, а тем, что на все слова и жесты по-прежнему нет никакой реакции.

Присаживается рядом. Пытаясь перехватить взгляд, обнимает окоченевшие плечи. Тонкие губы плотно сжаты. На белом теле и правда не появилось новых ран. Так что же с ним такое?

Вэй обнимает уже в полную силу, старается согреть, поглаживая, чуть растирая спину и руки. Всё ещё кукла безвольная — вместо ваты талый снежок. Но как только Вэй сообразил, что надо бы поделиться верхней одеждой, и попытался отстраниться — почувствовал первое осмысленное движение. Навстречу. Зиан льнул в его объятья жадно, лихорадочно, будто боялся вдруг остаться без опоры. Будто не мог отпустить...

Так они и сидели: Вэй, обхватив тающую под пальцами ледышку руками, неосознанно совершая укачивающие движения, и Зиан, подставляющий спутанный пепел волос под утешительные поглаживания.

Полуприкрытые глаза скрывали взгляды. Губы забыли слова. И только тело — помнит. И запах его дымный, и изгибы, и гладкость кожи... Тело помнит всё то, о чем честь и совесть велят забыть. Долг Вэя сейчас — служить своему господину. Помочь своему господину добраться до истины. Отплатить за спасение — тем, что сам не посмеет спасти...

Замыкание. Провал.

Не изумрудные искры, а небесно-серая хмарь. Не черная лента, а голубая.

Зеркало не должно подменять отражения. Не должно путать!

Кривое, разбитое зеркало — может, это таким тогда швырнула маменька, решив, что свобода ценнее, чем жизнь? Ей не было дела до ослепшего глаза — никогда не узнала об этом. Но если бы и узнала, не было бы.

Никакого Зиана никогда не должно было быть.

Был неплохой шанс исправить ошибку. Но папенька снова переиграл! Поддался ей, уйдя за компанию, а приплод своей незаконной, нечистой, исследовательски-одержимой страсти зачем-то сберег.

Вот и выясняй теперь — что ты такое? Маменьке не интересно было — даже в сторону распахнутых фиалковых глаз она старалась лишний раз не смотреть. Слишком напоминали папеньку. Который вскоре тоже потерял интерес. Забросил неудавшийся экземпляр, как только выяснил, что все хваленые наследственные дефекты обошли его стороной.

Аметистовое пламя в его глазах — таких сдержанных обычно и строгих — разгоралось, только сталкиваясь с её ледяной отстраненностью. Она, должно быть, всегда одного только и хотела — не быть. По крайней мере, попав в это место, только это желание сберегла. А папенька отчего-то злился — оживал, бушевал — рядом с ней. Требовал невозможного: любви. И новый её плод. Да только яблонька свое отцвела — вошла в женскую паузу. Лекарь, хоть и ученый, а верил в чудо. И душу её, и тело старался подмять под себя. Не справился.

Оставил после себя осколки. Наследие. Обители — сгоревшую и уцелевшую.

Оставил Зеркало.

Которое сегодня безбожно сбоит! Еле улавливает чьи-то теплые прикосновения. Приготовившись отражать громовые раскаты, оказалось не готово к ласковым нежным рукам.

И опять путаница. Слишком похоже на недавние воспоминания, на давние прикосновения музыкальных осторожных пальцев. Так спокойно, так гладко было его отражать!.. Можно было оставаться в терпеливых объятьях — ничего не объясняя, не подстраиваясь, оставаясь собой. Пустым.

Но ты ведь другой!.. Тебя это испугает.

— Вэй, — тихий голос, почти без дрожи, точно без жалобы. Улыбка уже клеится по кромке, шлифует скол: — Не бойся, вряд ли тебе снова придется возиться с больным.

А всё же слабость заставляет поверхность идти зыбкой рябью. Или это ты вздрогнул от неожиданности? Вздрогнул — и только крепче обнял.

— Зиан... — выдыхаешь в волосы. — Он обещал... не причинять боль. Что он сделал, Зиан?

Поднимаешь голову и смотришь вопросительно голубовато-серым. Уже видишь в аметрине иронию?

— Причинял удовольствие, — слышишь усмешку? — Не волнуйся, твой хозяин сдержал слово.

— Не понимаю, почему тогда...

Не веришь, покачиваешь головой. Оглянувшись, киваешь на сложенную рубашку:

— Почему ты в таком виде? И почему сидишь под окном? Здесь же холодно!

Успокоить — улыбкой мягкой и чистой правдой:

— Просто рубашка испачкалась, Вэй. А котики — очень чистоплотные существа. Да и не так уж греет тонкий шелк!

Решаешь удовлетвориться выборочными ответами, сочтя отговорки за намек. Отстраняешься суетливо, снимаешь верхнюю одежду и набрасываешь на окоченевшие плечи. Никакой дрожи — только почти болезненное гудение мышц от соприкосновения кожи с жестковатой, но согретой твоим теплом синей материей.

— Спасибо, Вэй.

Ты всегда так теряешься от благодарности! От таких, в сущности, простых и естественных слов. От всё более мягкой улыбки. От того, что седовласая шкурка потирается о твое плечо — когда ты рядом, нет причины не ластиться. Не так уж сложно тебя отражать — почти та же тихая гладь. Только трепетная безмерно!

— Зиан, пообещай, что выберешься отсюда живым, — и голос дрожит, и сплетающиеся с пальцами пальцы. И в серой лазури отчаянная надежда: — Придумай, что ему нужно. Скажи, что тебя подкупил, например, столичный градоначальник. Да кто угодно! Тогда Фэнь сразу тебя отпустит...

Запнулся, застыл. Ну, конечно, конечно... Сам знаешь, куда пролегает дальнейший путь.

— Не волнуйся, Вэй. Для наследного принца обители не так уж страшны. Котейка не против вернуться домой. Вот только Зеркало никогда не врет.

Ни слова не понял. По глазам видно — в безумии уверился окончательно. И в общем, не так уж не прав.

Выяснилось сегодня...

Как сложно оставаться поверхностью. Как кожу запачканную хотелось содрать. Всего лишь из-за естественных выделений — не безумие ли?.. Как порыв угасал, и снятой сорочкой протиралась натекшая лужица. Было же велено привести себя в порядок перед свиданием! Привел. И был вполне готов.

Ждал — путаясь в воспоминаниях, оглушаясь раскатами грома. Уповая на маменькину холодность, что всегда побеждала любые пожары. Даже сгорая дотла... Ждал — испепеляющих молний, давящего и ломающего изумрудного взгляда.

Дождался... тебя. Обознался. Запутался окончательно.

И всё-таки выплыл!

Справляемся, значит. Справимся, но...

Если Зеркало испачкается ещё раз... Что захочется снять тогда?