The last of us. Part 0

Вечер опустился на карантинную зону. Тени стали длиннее, и руины города погрузились в сумерки. Покинутые улицы, обрамленные осыпающимися зданиями, лежали под мрачным вечерним небом. Изредка раздавался треск разрушенного асфальта под колесами патрульных машин. Иногда ветер приносил полузабытые запахи цивилизации, но теперь они смешивались с ароматами плесени, разложения и растений, взламывавших бетон в поисках солнечного света.

Среди развалин можно было заметить свидетельства присутствия зараженных — следы крови и беспорядочно брошенные предметы. Неглубокие отпечатки грязных рук оставались на стенах и разбитых окнах, напоминая о том, что совсем рядом скрывается опасность. Вдали слышен глухой рев одиночных зараженных, перерывая тишину и напоминая о постоянной угрозе. Жители карантинной зоны остаются в своих убежищах до утра, задерживая дыхание при каждом чужом звуке и надеясь остаться незамеченными для всех.

Матери сидят рядом с детскими кроватками, их тени мягко качаются на стенах в такт тихим мелодиям, наполненным теплом и любовью. Голоса их нежные и успокаивающие, словно объятия, обволакивают малышей чувством безопасности и комфорта. Каждая нота колыбельной наполнена мечтаниями о мирном мире, о зеленых лугах, где дети могут бегать и играть без страха. Они поют о светлом небе, о бесконечных радугах, о тихих ручьях и о животных, обитающих в лесах.

«Спи, мое солнышко» — поют они, — «в стране мечты, где нет беды». Матери рисуют словами картины покоя и гармонии: рыбки, плавающие в чистых водоемах, птичьи песни, наполняющие утренний воздух.

Когда малыши замирают, поддаваясь сну, мамы продолжают шептать свои гимны миру, целуют своих детей на ночь и под крылом ночи присматривают за их беспечным сном, наполненным мечтами о прекрасном и добром мире.

Кели присела на холодный бетонный пол, ощущая усталость в каждом мускуле своего тела. Её белый медицинский халат был испачкан пылью и грязью, а в ослепленных от усталости глазах мелькали цифры и названия лекарств. Вокруг царил хаос: разбитые стеклянные флаконы и разорванные коробки, которые ещё утром были аккуратно уложены на полках аптечных шкафов. Последствия нападения Цикад все еще давились скрипом перекошенных металлических полок и зловещей тишиной после взрыва, рассеявшего припасы.

В голове Кели витала одна лишь мысль: «Должна была сейчас быть дома. Должна была читать Оливии на ночь». Воображение принесло воспоминания об их маленьком приюте, где Оливия обязательно ждала бы её в своей уютной постели. Она представила, как прижимает к себе маленькое теплое тельце, ощущая запах её детского тела, слушая, как она сопит, убаюканная любимой детской книжкой.

Но в реальности Кели была окружена бардаком, который она должна была как-то привести в порядок. Очередная атака Цикад оставила после себя не только физические разрушения, но и растерянность в её душе. В горле стоял ком. Антибиотики, бинты, антисептики и анальгетики — все это было критически важно для выживания тех, кто находится в стенах карантинной зоны.

Кели взялась за дело, её пальцы методично подбирали разбросанные коробочки и блистеры, аккуратно укладывая их в хаотично выстроенные ряды на полу. Каждый уцелевший препарат был на счету, и она знала, что её работа могла спасти кому-то жизнь. «Всего лишь еще одна коробка, потом еще одна», — тихо наставляла она себя, борясь с желанием бросить все и убежать отсюда.

Скупой свет фонаря слабо освещал её усилия, и тень на полу от её фигуры казалась единственной компанией. Обиды на Цикад за взрыв разбавлялось жалостью к тем, кто теперь окажется без необходимого лечения. Время от времени она смотрела на часы — время шло, а Оливия, вероятно, уже давно спала. Сегодня Кели не прочтет ей сказки и не поцелует на ночь.

Когда Кели обнаружила сломанный флакон с инсулином, не удается скрыть разочарование на её лице. Её медицинский инстинкт зудел от беспокойства за пациентов, которым этот препарат мог быть жизненно важен. Вдруг рядом с Кели появилась её коллега, Джейн, с таким же измученным видом и грязными от пепла нарукавниками.

— Как обстоят дела? — спросила Джейн, её голос звучал ободряюще, несмотря на усталость.

Кели посмотрела на нее с благодарностью за поддержку.

— Сложно сказать. Некоторые вещи выглядят целыми, но многое разрушено. Я только что нашла... или вернее, не нашла инсулин, — с трудом произнесла она, показывая пустую коробку, которой когда-то было полно лекарства.

Джейн кивнула в понимании и устало села напротив Кели.

— Я постараюсь получить некоторые медикаменты с помощью связных. Мы найдем способ помочь нуждающимся. Мы обязательно найдем, Кели, — сказала она с характерной для себя уверенностью.

— Я знаю, что нам не следует растрачивать ресурсы на грусть, но я не могу не думать об этом., — призналась Кели, убирая прядь волос, которая падала на ее лицо. Она опустила взгляд на кучу распространённых перед ней лекарств, её голос был едва слышен сквозь шум послевоенного молчания. — Эта война с Цикадами... Она кажется бесконечной, и я боюсь, что она заберёт больше, чем я смогу когда-либо вернуть. Каждый новый день несёт потери, и я опасаюсь, чем это всё закончится.

Джейн взяла ладони Кели в свои, давая им передохнуть от бесконечной работы.

— Я знаю, что это тяжело. Тревога перед неизвестным — огромная ноша. Но помни, ты — часть чего-то большего. Ты помогаешь людям здесь, сейчас. Твоя работа имеет значение, Кели. Работа каждого из нас.

Кели подняла голову, в её глазах отразилась искра благодарности.

— Когда я смотрю на эту разруху, иногда даже трудно поверить, что можно что-то изменить.

— Изменение — это серия маленьких побед, — ответила Джейн, подтягивая рядом упавший антисептик. — Каждый раз, когда мы лечим рану, каждый раз, когда мы успокаиваем больного ребёнка, мы побеждаем. Мы ведём свою войну за жизнь на фронте в этой большой войне. И хотя мы не можем контролировать всё, что происходит там, в буре событий, мы делаем всё от нас зависящее здесь.

Кели вдохнула глубоко, пропуская слова Джейн сквозь своё замешательство.

— Ты права. Нужно сосредоточиться на том, что мы можем сделать.

Джейн улыбнулась, и их взгляды пересеклись — две женщины, два очага уверенности в хаосе этой войны. Зная, что медикаменты подсчитаны и больные окажутся под присмотром хотя бы на один день, было достаточно для них, чтобы продолжать дальше.

— Давай закончим здесь, а потом вернемся в лазарет. Есть раненые, которым мы еще можем помочь, и завтра — новый день, Кели. Новый день, новая надежда, — сказала Джейн, протягивая руку, помочь Кели подняться и взяться за следующую задачу. И ради этой новой надежды, ради шанса дать чуть больше времени, чуть больше утешения этим людям, Кели нашла в себе силы продолжить свою работу.

Эти слова действовали как бальзам для Кели. Хоть работа медика в карантинной зоне была непрерывным источником стресса и опасений, она знала, что её труды не напрасны. Она и её коллеги были маленьким светом в мрачные времена, и их усилия позволили многим вернуться к своим семьям, таким же целым, как только могли быть посреди всего хаоса.

Туманное утро опустилось на карантинную зону как мягкий серый покров, плотно обволакивая бетонные блоки и заборы с колючей проволокой, превращающих этот участок города в запертое снаружи пространство. Каждая постройка, каждый патрульный пост вырисовывался нечетко сквозь влажную мглу, образуя видение, словно из другого, более таинственного мира.

Кели вышла из лазарета, ослеплено моргая, когда её глаза столкнулись с этим привидением зари. Она испытывала истощение, которое знакомо всем, кто провёл ночь, борясь за каждую жизнь, каждое дыхание своих пациентов. Чувство усталости стягивало её мышцы, и ноги переминались с трудом, словно они были заполнены свинцом.

Туман казался символом её собственного умственного тумана — перепутанных мыслей и эмоционального истощения после часов, потраченных на помощь раненым. Он затмевал звуки окружающего мира, заглушил крики и стоны, которые она оставила за дверями медицинского павильона, позволяя ей на мгновение уйти от всего.

В густом тумане даже звуки сирен и приказы патрульных доносились как бы издалека, размываясь в этой дымке раннего утра. Кели с тоской думала о своей уютной кровати, о нескольких часах безмятежного сна, который мог бы ей так помочь после смены. Она представляла, как снимает измученные ботинки и ложится на подушку, подарив себе хотя бы немного покоя перед следующим вызовом, который неизбежно ждал её впереди.

Каждый шаг на пути к своему приюту напоминал Кели о стоимости её работы. Но несмотря на мучительные усталость и подавленность, глубоко внутри она чувствовала удовлетворение от осознания, что её усилия спасли жизни. И пока она шла через мистический туманный пейзаж карантинной зоны, она понимала, что её долг предотвращения больших трагедий, даже в такие моменты, давал ей силы идти дальше.

Перед её домом, скромным убежищем, скрытым среди серых изодранных зданий карантинной зоны, Томас стоял словно привидение, материализовавшись из утреннего тумана. В утренней дымке его фигура казалась расплывчатой, но в тот момент, когда их взгляды встретились, ей стало ясно, что это не галлюцинация истощенного ума. Сказать, что она рада его видеть, значит, соврать. Усталость давила на Кели всей тяжестью мира, и появление Томаса добавляло к этому бремени вес неприятной неожиданности и напряжения, от которых ей хотелось скрыться в одиночестве своего крова.

Она вздохнула, позволяя тяжелому пару вырваться в холодный утренний воздух.

— Томас, — произнесла она, и её голос звучал слабее, чем обычно, — это должно быть важно, раз ты здесь.

Её плечи невольно поникли при виде его на пороге дома. Он двинулся навстречу, схватив её за плечи с видимой беспокойностью.

— Кели, я знаю, ты устала. Но нам нужно поговорить. Произошло что-то, и ты должна знать, — сказал он, делая паузу, позволяющую его словам найти место в восприятии измученной девушки. Она могла чувствовать холод его пальцев даже сквозь ткань её грубой рабочей формы. Кели покачала головой, избегая встречать его взгляд, силы уходили из её тела, как вода сквозь песок.

— Томас...я еще не готова к разговору.

Томас, обеспокоенный, отступил на шаг, лицо его было напряжено, как если бы каждое слово весило тонну.

— Кели, я все понимаю, но Цикады... многие из них ранены, они в затруднительном положении, и им нужны медикаменты. Ты можешь помочь.

Терпение Кели лопнуло, уже натянутое, как струна, оно оборвалось с резким срывом. В её голосе разлилась волна недовольства и гнева, разрезая утренний туман точно так же, как и холодный воздух.

— Помощь Цикадам? После того, как они уничтожили наш склад медикаментов? — Её голос трепетал от эмоций, слова вылетали как осколки стекла. — Ты знаешь, сколько жизней мы могли бы спасти теми препаратами? Сколько людей пострадало и умерло из-за их атаки? И продолжают умирать.

Кели шагнула вперед, огонь гнева вспыхнул в её глазах. Томас отступил, понимая ее реакцию.

— Я знаю, я знаю, — торопливо ответил он, поднимая руки в жесте примирения. — Но это наш долг. Долг перед будущим. Вопреки всему.

— Долг? — Её смех звучал почти безумно в тишине утра. — Наши долги перед семьями тех, кто лежит у меня в лазарете, умирая, потому что Цикады прихватили с собой наш последний резерв антибиотиков, — каждое слово Кели остро ударяло по Томасу с неистовой силой. Его глаза пытались встретиться с её, но она уклонилась, слишком раздражённая, чтобы смотреть на него. — Ты не смеешь просить меня о помощи, — слова вырвались у Кели резко, с презрением. Она объяла себя руками, словно это могло отгородить её от дальнейших требований. — Как ты можешь даже предполагать, что я оставлю моих пациентов — здешних, которым я клялась служить, чтобы лечить тех, кто их атаковал? Тех, кто безжалостно уничтожил то немногое, что у нас было... ради чего? Тактического превосходства? Не уверена, что могу найти в себе столько альтруизма, если честно.

Томас вздохнул, его осанка выдавала усталость, но в его глазах все ещё оставалась искра надежды.

— Я знаю, что прошу о многом, и что это непросто. Но если мы хотим строить будущее без конфликтов, мы должны дать им шанс, должны распространить милосердие, а не ненависть.

— Милосердие? — Кели хмыкнула, но гнев был уже не таким ярким, начало пробиваться усталое осознание. — О чем ты вообще?

— Знаю, сейчас это звучит почти нелепо, — его голос был полон горечи и сочувствия. — В такие моменты само понятие милосердия кажется издевательством, насмешкой над справедливостью. Как можно говорить о сострадании, когда мир вокруг полон жестокости и боли? — он вздохнул, опустив глаза, будто подбирая слова. — и все же... Ненависть лишь порождает новую ненависть. Если мы ответим злом на зло, жестокостью на жестокость — этот порочный круг не закончится никогда. Кто-то должен найти в себе силы разорвать эту цепь, посмотреть на врага не как на чудовище — а как на человека. Человека, способного ошибаться, совершать ужасные поступки, но все же человека, — он поднял взгляд на Кели, и в его глазах мелькнула тень надежды, — Я не прошу тебя простить или забыть. Это было бы невозможно, да и неправильно. Но, может быть, пришло время сделать шаг навстречу. Не ради них — ради тех, кто придет после нас. Чтобы они не росли с камнем ненависти в сердце.

Он осторожно протянул ей руку, будто боясь спугнуть.

— Я верю, что, если кто и способен на такой шаг — так это ты, Кели. В тебе всегда было столько внутренней силы и мудрости. Той мудрости, что велит исцелять, а не калечить. Даже если это кажется почти невозможным, — его голос дрогнул. — Не ради них. Ради будущего. Ради надежды на то, что когда-нибудь все это безумие закончится.

Некоторое время они стояли в тяжёлом молчании, глаза Томаса ненавязчиво оккупировали пространство между ними, пока Кели дёргала свой идентификационный жетон на шее, пытаясь найти ответы в его тусклом блеске.

— Глем сказала, что хочет, чтобы вы с Оливией ушли с ней. Цикады готовятся к битве. Она не за горами, Кели. Я не могу быть уверен на сто процентов в их победе, но все карты в их руках. Настало время принять решение, остаться или уйти. Подумай, на что ты готова пойти ради Оливии, ради себя.

Кели почувствовала, как сердце кольнуло.

— Глем... она мало что знает о доверии и благодарности, если думает, что я оставлю своих пациентов в такой момент, — мягко проговорила она, но металл был слышен в её голосе.

Из-за Глем Цикады рассматривают ее и Оливию как своих, хотя они никогда не были частью их мира. В этом мире Кели научилась бороться за жизнь, а не принимать стороны в конфликтах.

— Ты дала клятву лечить всех, без учёта сторон и конфликтов, — Томас смотрел на неё серьезно, каждое его слово несло в себе вес незавидного выбора. — Кели, он приближается, этот момент выбора, когда приходится возносить чужую жизнь против собственной. Ты также должна подумать и о себе, и Оливии. На что ты готова пойти ради вашей жизни и безопасности? Мир, который мы знали, изменяется, и я не уверен, что останусь здесь, чтобы увидеть, что из этого выйдет.

Кели посмотрела на мелькнувшую в его глазах тень страха и приняла его слова, понимая, что Глем не хочет оставлять их здесь без защиты.

— Я... подумаю об этом, Томас. Но...пока я здесь, я буду стоять на страже каждой жизни, которую могу спасти. Передай Глем, что я не стану помогать, — медленно сказала она, чувствуя тяжесть ответственности, смешанной с возникающим предчувствием беспокойства о будущем.

Томас протянул Кели конверт, на котором аккуратным почерком было выведено ее имя.

— Это от Глем, — произнес Томас, заметив замешательство на лице Кели.

Девушка застыла, глядя на письмо. Ее пальцы дрогнули, но она не спешила забрать конверт. За время лечения она привязалась к этой бесцеремонной и наглой девушке, но, в то же время, доверяла ей самое важное — свою дочь. Потребовалось много сил и времени, чтобы поставить Глем на ноги и вытащить ее с того света.

Уничтожение медикаментов — это удар по всем жителям карантинной зоны, обреченным на страдания и смерть. Как врач, Кели не могла оправдать такой поступок. Как человек, не могла примириться с разочарованием и горечью от предательства Глем.

«Я не должна читать это письмо», — подумала Кели, чувствуя, как к горлу подступает ком. Ей хотелось узнать, что скажет Глем, но в то же время страшно было увидеть пустые оправдания или равнодушие. Несколько мучительно долгих секунд Кели боролась с собой. Но затем протянула руку и сжала письмо, не глядя на Томаса. Какими бы ни были ее чувства, она должна знать правду. Должна посмотреть в глаза реальности, чтобы принять решение о своих дальнейших действиях.

— Спасибо, Томас, — глухо произнесла Кели, пряча конверт в карман. Этим утром ей предстоит трудный разговор с собственной совестью.

Словно тень, скользнувшая среди тумана, Томас отошёл, оставив Кели размышлять. Взгляд её опять упал на дверь дома, где еще спала Оливия, и сердце её застучало громче. Что же лучше для неё? Попытка побега в неизвестность или остаться жить в карантинной зоне, где каждая секунда может стоить жизни? Вопросы вертелись в её голове, в то время как за их стеной мир продолжал свой крутой пируэт к неизбежной катастрофе.

Кели осторожно приоткрыла дверь в комнату, где спала Оливия. Её дыхание было ровным и мирным, и Кели на мгновение ощутила острую боль в сердце, думая о том, что вскоре для неё и её дочери наступят времена ещё более тяжёлые и опасные.

Дрожащими руками Кели достала письмо из кармана и, усевшись в старое потертое кресло, начала читать:

«Привет,

Знаю, что у тебя полно вопросов, но не сжигай письмо сразу... Позволь мне все объяснить.

Мы действительно планировали проникнуть на склад и забрать часть медикаментов. Поверь, у нас не было намерений навредить невинным людям или крушить там все. Мы лишь хотели помочь тем, кто не может получить лечение. Но все пошло не по плану. Когда мы пробрались внутрь, внезапно начался пожар. Это был настоящий ад — повсюду огонь, дым, крики. Люди метались в панике, многие получили серьезные ожоги. Мы поняли, что не можем их бросить. Мы приняли единственное возможное решение — спасать всех, кого сможем. Мы выводили людей из огня, помогали раненым, делали все возможное, чтобы минимизировать потери. Среди спасенных много сотрудников больницы и обычных граждан. Они сейчас у нас.

Сейчас все эти люди нуждаются в помощи. Многие получили ожоги и травмы, у них нет доступа к нормальной медицинской помощи. Я понимаю, что прошу о невозможном, но умоляю тебя — помоги им, помоги нам. Твое доброе сердце необходимы как никогда.

Ты спасла мне жизнь.я никогда не забуду этого, и взамен хочу спасти тебя.

Поэтому я прошу подумать о том, чтобы уйти с нами. Со мной. Вместе с Оливией. Я знаю, это безумие, но разве наша жизнь уже недостаточно безумна? Разве мы не заслуживаем шанса на настоящую свободу и счастье?

Мы сможем защитить вас. Мы будем одной семьей. Подумай об Оливии — неужели ты хочешь, чтобы она росла в этих стенах, в постоянном страхе? Я видела, как ты заботишься о ней, какая ты замечательная мать. Позволь и ей, и себе начать новую жизнь.

Что бы ты ни решила, знай — я всегда буду благодарна тебе. Ты навсегда останешься в моем сердце.

Передай привет малявке.

Пока,

Глем»

Кели смахнула слезы и судорожно выдохнула. Слова Глем отзывались болью и смятением в ее душе. Она хотела верить, что Цикады не виноваты в трагедии. Но могла ли она оправдать их методы? Могла ли поверить, что с ними ее дочь будет в безопасности?

Сердцем Кели рвалась к Глем, к девушке, ставшей ей почти родной. Но разум подсказывал, что побег — это невероятный риск. Что она не может подвергнуть Оливию такой опасности.

«Что же мне делать?» — в отчаянии подумала Кели, комкая письмо. Слишком много всего свалилось на нее этим утром. Слишком сложный выбор ей предстоял. Но в одном Глем была права — в карантинной зоне их ждало лишь прозябание и страх. И возможно, ради шанса на настоящую жизнь для дочери стоило рискнуть всем. Она помнила слова Глем, сквозь которые проглядывала картина другого мира: мир, полный возможностей, которых Кели и Оливия не имели здесь. Школа, детсад, защита... Этот список казался мечтой после тех лет недостатка, которые они пережили под началом FEDRA. Власти были жестоки, и жизнь под их началом стала серией бесконечных проверок и ограничений, каждый новый день приносил лишь новые ужасы и страхи.

Каждый раз, когда она выходила на улицу, ее охватывала тревога. FEDRA вечно вели поиски тех, кого можно обвинить в нарушениях, кто знает, когда могла прийти очередь Оливии. Жестокость властей была для всех очевидна, и каждому, кто осмеливался возразить или просто оказывался не в том месте, грозили последствия в лучшем случае суровые и в худшем — фатальные.

Кели закрыла глаза, позволяя слезам течь по щекам. Она должна решить. Должна решить, верит ли она Глем. Верит ли в саму себя.

Чужая надежда и боль, страх и любовь сплелись в ее сердце тугим узлом. Этой ночью ей предстояло разрубить его. И молить бога, чтобы она делала правильный выбор.

«Может, действительно пора идти?» — бормотала она про себя, отворачиваясь от спального уголка Оливии и размышляя над предложением Глем. Возможность обрести новую жизнь, безопасность, определённость... в этом было что-то манящее. Склонив голову, она размышляла. Выбор был не прост: остаться и рискнуть всем, что у неё было — её жизнью и жизнью Оливии, или встретить неизвестное, следуя за Глем к лучшему будущему. И это решение нужно было принять, прежде чем война решила бы всё за неё.

***

«Цикады,

Докладываю о последних разработках планов FEDRA, рассмотренных на высоком уровне. FEDRA намеревается использовать зараженных как биологическое оружие, направляя их на ваши позиции.

Усильте оборонительные меры, особенно в локациях, подверженных возможным толпам зараженных. Будьте бдительны и готовы к эвакуации, если потребуется быстрый отход от обозначенных зон. Не исключено, что FEDRA уже нашла способ контролировать зараженных для осуществления своих планов, так что следует ожидать непредвиденной и провоцированной FEDRA агрессии со стороны зараженных.

О дальнейших действиях вы будете проинформированы через безопасные каналы связи.

Т.»

Глем сидела в тени боевых окопов, на которые падали редкие лучи солнца, сквозь заросшие проволокой проломы. В её руках дрожало письмо — оно ощущалось почти так же хрупко, как мир вокруг. Глем привыкла к опасности, но слова, написанные Томасом, пробудили в ней новый вид страха — тихий и острый, как лезвие.

«Как они могут?» — прошептала она сама себе, её губы едва двигались. Письмо молчаливо возвещало о планах FEDRA использовать зараженных как оружие против Цикад в их войне. Глем понимала, что значили эти слова. Зараженные всегда были угрозой, непредсказуемой и смертельной, но идея, что FEDRA могли хладнокровно направить эту угрозу против людей, сражавшихся за всеобщую свободу, казалась безумием. Поднять столь опасное оружие мог только тот, кто потерял всё человеческое.

Взведение такого «живого» оружия против кого-то ещё было рискованным — зараженные не знают друзей или врагов, они нападают на всех. Возможно, FEDRA считали, что их твердые крепости и защита спасут их от последствий этого безрассудства. Но они ошибаются. Зараженные не разбирают, кто перед ними — FEDRA или лица борцов за свободу.

Глем поднялась, письмо скользило в её руках. Она знала, что ей нужно быстро действовать. И в то же время, она думала о Кели и Оливии. «Им нужно уйти пока все не приняло смертельные для всех обороты.» — заключила она, чувствуя укол совести. Она должна помочь тем, кто спас её жизнь, чей долг и совесть не позволяли им стать жертвами чьей-то игры в мощь и доминирование. «Они не должны страдать из-за жестокости FEDRA.»

С этой решимостью Глем поместила письмо в карман и отправилась разыскивать своих товарищей. Сейчас каждое мгновение на вес золота, и никто не знал, сколько времени останется до того, как бушующая буря войны обрушится с новой силой.

***

Ночь опустилась на город, как густая чернильная пелена, поглощая свет и рождая причудливые тени. Они скользили по стенам домов, извивались в тёмных закоулках, словно живые, зловещие создания.

По пустынной улице, освещённой лишь тусклым светом луны, неслись три тёмные фигуры. Впереди бежала женщина, крепко держа за руки двоих детей. Её длинные волосы растрепались, одежда была измята, а лицо исказилось от ужаса. Казалось, все демоны ада гнались за ней по пятам, грозя настигнуть и поглотить в любую секунду.

Дети едва поспевали за матерью. Старший мальчик, лет десяти, изо всех сил старался не отставать, но короткие ноги подгибались от усталости. Его глаза расширились от страха, а губы дрожали, силясь сдержать рвущийся наружу крик. Младшая девочка, совсем кроха, спотыкалась и падала. Слёзы ручьём текли по её бледным щёчкам, а с губ срывались тихие всхлипы.

Мать неслась вперёд, не разбирая дороги. Слёзы застилали глаза, мешая видеть, дыхание с хрипом вырывалось из груди. Страх гнал её прочь, подальше от невидимого ужаса, что преследовал по пятам. Разум метался загнанным зверем, цепляясь за остатки надежды, но липкий ужас сжимал сердце ледяными тисками.

Тени вокруг, казалось, ожили. Они тянули к беглецам костлявые руки, скалили острые зубы, готовясь вот-вот настигнуть и поглотить. В их беспросветной тьме таилось что-то жуткое, то, чему нет названия в человеческом языке. И это неизвестное, страшное, гналось за матерью и детьми, упиваясь их страхом и отчаянием. А они всё бежали, из последних сил, не чуя под собой дороги. Останавливаться было нельзя. Стоит замедлиться — и тьма накроет их, утащит в свои беспросветные глубины, откуда нет возврата. Мать молила всех богов, каких знала, и тех, кого не знала тоже, чтобы кошмар наконец закончился...

Ночную тишину разорвала автоматная очередь. Громкие, резкие звуки выстрелов ударили по барабанным перепонкам, заставив женщину и детей вздрогнуть. Следом раздались крики — полные боли, ужаса и отчаяния. Не одни они в эту страшную ночь пытались спастись бегством от кошмара, поглотившего мир. Зараженные начали выползать изо всех щелей.

Но они не столь опасны, сколь опасны люди. Когда наступает анархия, человечность в людях умирает. Она остается в каком-то ином измерении, в прошлом, где ей было место. Здесь же, в мире хаоса и разрухи, есть место только жестокости, боли и чистой агрессии. Выживет сильнейший.

Выстрелы стихли так же внезапно, как начались. Воцарилась зловещая тишина, но женщина знала — это ненадолго. Скоро твари учуют новую добычу и устремятся в погоню. Они не ведали ни жалости, ни усталости, и не останавливались, пока не настигали жертву.

Обезумевшие, одичавшие они рыскали по руинам, выискивая уцелевших людей. Для них это была не просто охота — это была жестокая игра, в которой проигравших ждала мучительная смерть. Они наслаждались ужасом и болью своих жертв, упиваясь властью над беззащитными.

Сердце женщины колотилось так, что, казалось, вот-вот выскочит из груди. Она до боли стиснула зубы, глотая солёные слёзы. Страх за детей придавал сил, гнал вперёд, не позволяя и на миг замедлить бег. Лишь бы оторваться, лишь бы найти укрытие, переждать до рассвета. А потом... потом она что-нибудь придумает.

Впереди маячило тёмное здание — возможно, бывший супермаркет или склад. Если повезёт, там можно затаиться, переждать ночь. Главное — добраться, не попасться на глаза безжалостным охотникам. Женщина из последних сил рванулась вперёд, увлекая за собой детей. В ушах стучала кровь, дыхание с хрипом вырывалось из лёгких, но останавливаться было нельзя. Потому что остановка означала смерть — или того хуже...

Тяжёлая металлическая дверь с грохотом захлопнулась за спиной, отрезая их от ужасов ночи. На мгновение женщина застыла, судорожно хватая ртом затхлый воздух, пытаясь унять бешеный стук сердца. Дети жались к ней, дрожа всем телом. В их широко распахнутых глазах плескался первобытный ужас.

— Мамочка, что теперь будет? — всхлипнула девочка, цепляясь за подол материнского платья. — Они найдут нас? Они убьют нас, да? Как убили папу?

— Нет, милая, — женщина опустилась на колени, стискивая в объятьях худенькие плечики дочери. — Мы спрячемся. Переждём до утра. Всё будет хорошо, вот увидишь.

Мальчик молчал, плотно сжав побелевшие губы. Его трясло крупной дрожью, но он изо всех сил старался казаться храбрым, таким взрослым. Женщина притянула сына к себе, поцеловала растрёпанную макушку.

— Мы справимся. Обязательно. А теперь тихонько, нам нужно найти безопасное место.

Она огляделась по сторонам, пытаясь разглядеть хоть что-то в густом мраке. Похоже, это был старый супермаркет. Длинные ряды пустых полок тянулись вдаль, исчезая во тьме. Где-то в глубине здания виднелись очертания массивных холодильных камер и подсобных помещений.

— Туда, — решила женщина, указывая в сторону подсобки. — Там должно быть безопаснее. Сможете идти тихо-тихо, как мышки?

Дети часто закивали, изо всех сил стараясь унять рыдания. Мать крепко взяла их за руки и медленно, осторожно двинулась вперёд. Сердце колотилось где-то в горле, каждый шорох заставлял вздрагивать. А что, если они уже здесь? Что, если крадутся в темноте, выжидая момент для нападения?

— Мам, а что, если они нас найдут? — вдруг подал голос сын. В его срывающемся шёпоте слышалась неприкрытая паника.

— Не найдут. Мы спрячемся так, что никто нас не отыщет, — женщина сама поразилась, насколько уверенно прозвучал её голос. — И утром уйдём отсюда, найдём безопасное место. Обещаю.

Выстрелы и вой, раздавшиеся совсем рядом, словно парализовали женщину. На миг ей показалось, что сердце остановилось, а все тело превратилось в ледяной камень. В голове билась единственная мысль — это конец. Они вот-вот ворвутся внутрь, и тогда... Она покосилась на дрожащих в ужасе детей и вдруг с пронзительной ясностью осознала: они не успеют. Не смогут убежать вместе. Дети... дети будут обузой. Из-за них всех троих настигнет страшная участь.

— Так, мои хорошие, — голос дрожал и срывался. — Вы спрячетесь здесь ненадолго. Мама... мама должна кое-что сделать. Но я очень скоро вернусь за вами. Обещаю.

— Мамочка, не уходи! — дочка разрыдалась в голос, цепляясь за подол. — Не бросай нас!

— Я никогда вас не брошу, милая, — женщина опустилась на колени, притягивая к себе детей. Из глаз градом катились слезы. — Мама любит вас. Очень сильно. Но сейчас вы должны быть смелыми и сидеть тихо-тихо. Договорились?

Мальчик молча кивнул. Он смотрел на мать огромными, полными ужаса глазами, но не проронил ни слова. Только крепче прижал к себе всхлипывающую сестренку.

Звуки выстрелов снаружи нарастали. Времени не оставалось. Женщина в последний раз стиснула детей в объятьях, целуя заплаканные лица. А потом, пересиливая себя, оттолкнула их и рывком распахнула неприметную дверь, втискивая малышей внутрь тесного чулана.

— Сидите тихо. Мама вернется, — одними губами прошептала она и захлопнула дверь. В груди словно образовалась ноющая пустота, а к горлу подкатила тошнота. Но отступать было некуда.

Судорожно вздохнув, женщина бросилась прочь. Прочь от убежища, где оставила то, что когда-то было самым дорогим в жизни. Слезы душили, мешали дышать, но она упрямо неслась вперед, бросив своих малюток, брела куда-то вперед, не разбирая дороги. С каждым шагом росло страшное осознание совершенного. Дети... Она предала их. Страшнее смерти. Но пути назад уже не было. Оставалось лишь одно — бежать, бежать прочь от чудовищного кошмара, в который превратилась ее жизнь. В никуда. В пустоту. В вечное одиночество, отягощенное грузом вины и ненависти к себе.

Время тянулось мучительно медленно. Каждая секунда казалась вечностью, наполненной первобытным ужасом. Мальчик изо всех сил прижимал сестренку к себе, пытаясь унять её дрожь. Слезы непрерывно текли по его щекам, но он даже не замечал этого. Все его существо сосредоточилось на одном — не издать ни звука, затаиться, слиться с темнотой.

Девочка уткнулась лицом в грудь брата, судорожно всхлипывая. Её зубы до крови впились в его ладонь, но боль почти не чувствовалась. Только бы монстр не учуял их, только бы прошел мимо. Шаркающие шаги и жуткое щелканье, казалось, раздавались прямо за дверью.

«Мамочка, где же ты? — в отчаянии думал мальчик, изо всех сил стискивая зубы, чтобы не закричать. — Вернись, забери нас отсюда!»

Но мать все не шла. А тварь за стеной, судя по звукам, никуда не торопилась уходить. Она словно принюхивалась, чуяла добычу совсем рядом. И в какой-то миг мальчику показалось, что он слышит, как чудовище с хрустом вгрызается в человеческую плоть. Желудок скрутило спазмом, к горлу подкатила тошнота.

Сестренка дрожала все сильнее, её всхлипы грозили вот-вот перерасти в громкий плач. Еще немного — и она не выдержит, закричит. И тогда... Мальчик зажмурился, до боли закусив губу. Нет, он не допустит этого! Он должен защитить её, спасти любой ценой!

С трудом разжав онемевшие пальцы, мальчик принялся гладить сестру по голове, едва слышно шепча в макушку:

— Тише, тише. Мы справимся. Он уйдет, обязательно уйдет. Только молчи, хорошо? Мама скоро придет за нами. Надо лишь немного потерпеть.

Он и сам отчаянно хотел в это верить. Мысль о том, что мать могла их бросить, казалась невозможной, чудовищной. Нет, она ни за что так не поступит! Просто... просто не смогла пока вернуться. Но она придет. Обязательно.

— Сюзи, — еле слышно прошептал мальчик, сжав плечо сестры и слегка встряхнув. — Сюзи, послушай меня. Сейчас братик уйдет, а ты будешь сидеть очень-очень тихо, как мышка, — его голос дрожал. — Ты поняла меня? Сюзи, ты поняла?

Пятилетняя малышка испуганно замотала головой, большими глазами, полными слез, смотря на брата. Она вцепилась в его изодранную толстовку пальчиками и крепко сжала. Она хотела разреветься в голос, но брат крепко прижимал ладонь к ее рту, не позволяя издать и звука. Бран вытащил из кармана перочинный нож и вложил ей в руки. Сюзи испуганно посмотрела на острый нож, а после — на брата.

— Будь послушной, хорошо? Представь, что это игра, — брат прижался губами к ее лбу, оставляя поцелуй. — Хорошо, Сюзи? Обещаешь братику?

Девочка судорожно всхлипнула, но кивнула, вцепившись в нож так, что побелели костяшки пальцев. По ее щекам непрерывно текли слезы, но она мужественно сдерживала рыдания.

— Бра-ан... Не уходи, пожалуйста... Мне так страшно... — сквозь всхлипы едва слышно прошептала Сюзи, сильнее прижимаясь к брату. — Не бросай меня одну...

Бран из последних сил старался, чтобы голос звучал твердо.

— Ты посиди тихонько, совсем недолго. Обещаю, я скоро вернусь, и мы поиграем в прятки, хорошо?

Маленькая девочка неуверенно кивнула, глотая слезы. Бран в последний раз крепко прижал ее к себе, целуя макушку. Сердце разрывалось от боли и страха за сестренку, но выбора не было. Он должен защитить ее, спасти любой ценой.

— Я быстро. Ты только дождись. И помни — тихо-тихо, как мышка. Договорились?

— Договорились... — сквозь всхлипы прошептала девочка, судорожно цепляясь за брата. — Только возвращайся скорее... Очень скорее...

— Обещаю.

Сюзи забилась в дальний и самый темный угол, сжимая ручками собственный рот и испуганно смотря на старшего брата. Бран на четвереньках выполз из-под стола и огляделся в поисках чего-нибудь. На глаза попалась разбитая бутылка. Он мигом схватил ее и присел на корточки, выглядывая в дверную щелку. Зараженный медленными дерганными шагами передвигался по комнате. Противное щелканье раздавалось каждую минуту. Бран прижался спиной к стене и тихо выдохнул, в последний раз взглянув на плачущую Сюзи. Он должен защитить сестренку. Он обещал мамочке всегда защищать Сюзи.

Бран схватился пальцами за выбитую раму окна и подтянулся, перелезая в комнату, где, пошатываясь, стоял зараженный. Иногда он дергался, и в этот момент внутри все обрывалось, замирало. Но тварь просто стояла, а после бесцельно брела вперед. Бран сжал губы в тонкую полоску, дыша через раз, и мягко ступил на пол. Отец рассказывал, что такие, как этот зараженный, называются щелкунами. Они слепы, но у них отличный слух. Потому Бран сам не дышит и Сюзи запретил. Прижавшись спиной к стене, он начал медленно, сантиметр за сантиметром двигаться вдоль комнаты, подбираться к стоящей к нему спиной твари.

Зараженный вновь начал противно щелкать и издавать гортанные звуки. Бран прижал ладонь ко рту и носу, боясь выдать себя. Ему никогда в жизни не было так страшно. Не только за себя, но и за свою беспомощную сестричку — тоже. Сюзи ведь еще совсем малышка, она себя защитить и уберечь не сможет. Она как маленький птенчик, только-только вылупившийся из яйца и попавший в самое пекло Ада.

Тварь вновь затихла, и Бран продолжил красться. Но он не заметил валяющуюся под ногами упаковку, и с громким хрустом ее раздавил. Щелкун резко обернулся, обнажая гнилую пасть и текущие слюни. Он побежал на Брана, и тот не сдержал крика ужаса. В последний момент он отпрыгнул, ударяя тварь острием разбитой бутылки по обезображенной морде.

— Бра-ан! — закричала малышка Сюзи, стоящая в двери со вскинутым перочинным ножом. Тварь отвлеклась на нее и ринулась в ее сторону, а Сюзи стояла и кричала от страха, не в силах двинуться с места.

Бран подскочил с пола и кинулся на зараженного, запрыгнул на его спину, вонзив острие бутылки прямо в пораженную грибком голову. Зараженный зарычал, пытаясь скинуть с себя Брана, но тот покрепче ухватился за выступающие наросты, выдернул бутылку из головы и вонзил вновь, крича сестре:

— Убегай! Сюзи, скорее!

Щелкун схватил Брана за ногу и свалил на пол, отшвырнув. Мальчик кубарем откатился, всем телом ударяясь о кафельный пол. Не успел он опомниться, как безобразная морда щелкуна оказалась прямо возле его лица. Бран закричал, изо всех сил стараясь оттолкнуть его и выгибая шею, чтобы острые зубы не сомкнулись на ней. Малышка Сюзи подбежала к брату, с криком вонзая перочинный нож в спину твари. Та зарычала, скаля зубы, лишь агрессивнее нападая на выбившегося из сил Брана. Последнее, что помнил верещащий мальчик — гнилые зубы и зловоние его пасти.

Но вдруг почувствовал легкость. Незнакомый мужчина схватил щелкуна сзади за шею и вонзил свой клинок прямо в грибковую голову. Щелкун дергался в конвульсиях несколько мгновений, а после замер и обмяк. Мужчина вытянул испачканный гнилой кровью нож и откинул мертвое тело в сторону. Ревущая Сюзи кинулась к брату в объятия. Бран, не верящий, что до сих пор жив, обнял сестру, изо всех сил жмурясь и прижимая ее к себе.

— А вот и оставшиеся два туриста, — произнес мужчина, вытирая клинок о штанину.

Бран похолодел от ужаса, услышав слова незнакомца. В одно мгновение стало ясно — перед ними вовсе не спаситель, а безжалостный убийца. Один из тех бандитов, что хладнокровно отстреливали выживших в этом городе. Сюзи испуганно пискнула и сильнее вцепилась в брата. Бран загородил ее собой, лихорадочно озираясь по сторонам в поисках выхода. Но они были словно загнанные в ловушку звери. Позади — стена, впереди — вооруженный до зубов головорез.

— Мы же просто дети... Мы ничего вам не сделали!

Мужчина расхохотался. Жестоко и холодно, явно наслаждаясь ужасом своих жертв.

— Ничего личного, парень. Таков новый мировой порядок. Выживает сильнейший, — он небрежно поигрывал ножом, подходя ближе. — А туристам вроде вас здесь не место. Ничего, скоро ваши мучения закончатся...

Бран затравленно оглянулся, лихорадочно ища пути к спасению. Выхода не было. Разве что...

В отчаянном порыве он рывком развернул Сюзи спиной к бандиту и что есть сил подтолкнул ее в сторону.

— Беги! Беги со всех ног и не оглядывайся! — закричал он, а сам бросился на их мучителя, выставив перед собой перочинный нож. Мужчина на миг опешил от столь дерзкой выходки. Но быстро пришел в себя и с издевательским смехом перехватил руку мальчишки, выкручивая до хруста. Нож с жалобным звоном упал на пол.

— Глупый щенок! Думал, справишься со мной? — прорычал он, впечатывая Брана лицом в стену. — Нет уж, вы никуда не уйдете! Я только начал развлекаться!

Сознание мальчика заволокла алая пелена боли. Перед глазами заплясали кровавые пятна. Но страшнее физических страданий была мысль о Сюзи. Успела ли она убежать? Или...

Громкий детский крик, полный первобытного ужаса, раздался совсем рядом. Бран дернулся из последних сил, пытаясь освободиться. Но тяжелая рука бандита лишь сильнее вжала его в шершавый бетон.

— А вот и сестренка твоя. Далеко же она убежала, — голос мужчины сочился ядовитым сарказмом. — Ну что, попрощаешься с ней? Уверен, вы оба будете прекрасными экспонатами в моей коллекции!

Отчаянный вопль Сюзи, дикий хохот их мучителя, лязг ножа — все смешалось в чудовищную какофонию. Бран зажмурился, из последних сил стискивая зубы, чтобы не закричать. Это конец. Он подвел сестру. Не смог защитить...

Мощный удар обрушился на затылок. Вспышка нестерпимой боли — и спасительная темнота поглотила сознание. Последнее, что увидел Бран перед тем, как провалиться в небытие — перекошенное ужасом личико Сюзи и занесенный над ней нож.

«Прости меня...», — беззвучно выдохнул он и обмяк в руках безжалостного убийцы.

Мир перестал существовать.

***

FEDRA провела детальный анализ поведения зараженных: понимание их реакции на различные стимулы, периоды активности и передвижения, а также места их наибольшего скопления. Исследования включали в себя прямое наблюдение и захват экземпляров, с последующими изучением.

Используя полученные данные, были разработаны методы приманивания, которые можно использовать на практике. Это звуки сирен, подрывы и прямое взаимодействие. Эти методы приманивания достаточно мощные для того, чтобы на расстоянии привлекать зараженных и отвлекать их от других стимулов.

С учетом того, что зараженные могут двигаться непредсказуемо, FEDRA создала детальный план действий, что включает в расчет время суток, когда зараженные наиболее активны, и маршруты, по которым они будут направлены на позиции Цикад. Также важно разработать план на случай, если зараженные отклонятся от предполагаемого маршрута.

Чтобы направить движение зараженных, структуры FEDRA строили новые и адаптировали существующие баррикады, чтобы создать коридоры, провоцирующие зараженных двигаться в нужном направлении. Это были временные структуры, созданные для единственной операции, и более устойчивые постройки, предназначенные для повторного использования.

Реализация потребовала множество ресурсов, сложной координации и риска для всех сторон, в том числе и для гражданских, которые могут оказаться в зоне движения зараженных. FEDRA, применяя такую опасную стратегию, должны быть готовы к серьёзным последствиям своих действий, включая возможность полной потери контроля над ситуацией и к возможному распространению инфекции в новые области.

Когда ботинки солдат FEDRA громыхнули по полу лазарета, время будто замерло. Среди белых асептических стен, настеленных кроватями, полными страдающих людей, вооруженные фигуры выделялись своей жестокой целеустремленностью. Кели, руки которой ещё были окрашены в цвет утренних процедур, встала между солдатами и пациентами. Усталость от долгого ночного дежурства никак не влияла на её решимость.

Гром прогремел среди ясного неба вместе со словами о полной эвакуации госпиталя. В суматохе и хаотичности этой неожиданной команды эвакуации она ощутила в своём сердце пульсирующую тревогу. Быть врачом означало спасать жизни — но как спасти жизни, когда тебя вынуждают их бросить?

— Эти пациенты нуждаются в уходе, — настаивала она, стиснув ладони до боли. Её глаза встретились с холодными взглядами бойцов FEDRA, одетых в полные комплекты боевой униформы, с автоматами, готовыми к действию. — Вы не можете так поступать, — её голос задрожал от праведного гнева. — Эти люди нуждаются в стабилизации. Перемещение убьет их так же наверняка, как и выстрел.

Солдат, который ведёт группу, опустил винтовку и на мгновение их взгляды пересеклись сквозь песочную пыль, которая прилипла к его бронежилету.

— Нет времени, — лаконично бросил он, его глаза оставались невозмутимы за зеркальным стеклом шлема. — Этот район будет чист в ближайшие часы. Любой оставшийся становится потенциальной целью зараженных.

Кели ужаснулась. Но идти против FEDRA было равносильно самоубийству — за такой акт неповиновения последовало бы наказание, от которого кровь стыла в жилах.

— Нам приказано эвакуировать зону. Немедленно. Нет исключений, — его голос был чёткий и безэмоциональный, профессионал, который выполнял приказ, не задумываясь о последствиях.

— И что ваши приказы значат для моего пациента в коме? Или для того, кто только что перенес операцию? — Кели судорожно искала в глазах солдата долю понимания, признака человечности.

На мгновение казалось, что глаза солдата задерживаются на каком-то далёком образе, но потом его челюсть сжалась ещё крепче.

— Значит, убойной силы прибавится.

Кели отшатнулась, словно от удара. Жизни, которые она целыми днями старалась спасти, были сводными к статистике, к пунктам на поле боя.

— У вас есть двадцать минут, — добавил солдат, возвращаясь к своему нейтральному тону.

С горечью в душе, Кели поспешила к своим помощникам, дав быстрые указания по эвакуации тех, кого можно было спасти. Аларм из напускной суеты наполнял воздух, крики больных сливались с грубым голосом команд.

— Готовьте к перевозке тех, кого можно, скорее! — крикнула она. Её команда, хоть и растерянная, действовала быстро и слаженно, ориентируясь на её решения.

Всё шло наперекосяк — какой это выбор, когда ни один из вариантов не приносит облегчения? Опьянена адреналином и захлестнутая горечью, она бросалась от койки к койке, каждому пациенту посвящая несколько кратких слов исчерпывающего утешения. Она и её команда работали на пределе, вскакивая от одной неотложной задачи к другой, пытаясь уладить их все, не теряя надежды на чудо.

Они перевязывали раны максимально быстро, снабжали мобильные капельницы тем, кто это мог вынести, и обеспечивали седативными тех немногих, чьё сознание могло воспринять ситуацию. Те, кто не могли подняться, посмотрели на суету с туманными глазами и слабой надеждой.

— Держитесь... мы сделаем всё, что в наших силах, — говорила Кели, когда они надраивали транспортабельные брезенты под теми, кто лежал неподвижно. Её помощники молча кивали, складывая серьёзные лица в улыбки, которые больше напоминали гримасы.

За двадцать минут, которые солдаты дали им на чудо эвакуации, они сделали больше, чем казалось возможным. Тем не менее, когда пришла пора уходить, несколько больных всё ещё оставалось в госпитале.

— Пожалуйста, Кели, сделай что-нибудь, — просила медсестра с трепещущим в груди страхом, когда солдаты снова появились в дверях.

Сжимая мокрую от пота руку медсестры в своей, Кели выровняла плечи и обернулась настоятельным взглядом к солдатам.

— Заберите хотя бы тех, кто может идти, — сказала она с мольбой, указывая на своих пациентов, служивших тихими свидетелями их драмы. — Не оставьте их умирать здесь.

Последний раз поглядев на пострадавших, которых не удалось спасти, Кели шагнула прочь, чувствуя в глубине души тяготение неисполненного долга. Но правда войны безжалостна, и иногда в борьбе за жизни, которые можно спасти, неизбежно приходится отказываться от жизней, которые теряются. Такова была суровая реальность Кели этим утром, когда она последовала за солдатами, покидая за собой сломанный лазарет и звенящую тишину пропащих надежд.

Винц стоял у порога лазарета, ощущая тяжесть взглядов медицинского персонала, которые ощетинились, словно шипы, при каждом его шаге навстречу Кели. В его мыслях звучали приказы и протоколы, которые он неукоснительно следовал на протяжении всех лет военной службы. Эвакуация района была необходима, и он действовал в рамках стратегии, утверждённой командованием.

Глубоко внутри, под бронёй военной выправки и несгибаемой решимости, он чувствовал, как каждое принятое им решение отнимало часть его человечности, оставляя тяжёлое бремя ответственности, с которым он сталкивался каждую ночь в одиночестве своих размышлений.

За фасадом холодной неотвратимости он боролся с ощущением подавляющего бессилия — знание, что в условиях такой ужасной войны, выборы, которые он делает, могли спасти жизни солдат и гражданских, которых он обязался защищать. Однако эти же выборы обрекали других на бедствие и страдания.

Когда он смотрел, как медперсонал лихорадочно занимался подготовкой пациентов к эвакуации, знал, что его действия в этот день будут висеть тяжестью в его душе. Но приказ был приказ, и каким бы невыносимым ни был вес решения, Винц стоял твёрдо на страже того, что считал своим долгом — охранять орден и нацию, даже если это означало проведение самых жестоких распоряжений.

Томас, стоя в тени, наблюдал за событиями с каменным выражением лица, прикрывающим разрывающийся грозовой фронт его мыслей. Он чувствовал себя словно на канате, натянутом над пропастью, где каждый его шаг диктовался необходимостью сохранить равновесие между обязанностями и личными убеждениями. Его сердце сжималось при виде страданий пациентов и силы духа Кели, которая защищала их до последнего.

Смерть от рук FEDRA не могла сравниться с той разрывающей душу болью, которую он испытывал, наблюдая за безжалостным выполнением приказов, идущих вразрез с его собственным чувством долга перед человеком.

Когда взгляды Кели и Томаса пересеклись, он почувствовал неописуемое облегчение, смешанное с тревогой. Его сердце забилось быстрее, когда он увидел в её глазах ту же боль и решимость, которую так долго скрывал в себе. «Теперь я на твоей стороне» — эти невысказанные слова, отражённые в её глазах, означали, что её собственные склонности и принципы перевесили слепое подчинение командам.

Кели, чувствуя надежду, где её казалось не осталось, подтвердила свой выбор тихим кивком и крадущимся взглядом, который так много значил для Томаса. В этом немом общении они подписали невидимый договор между сопротивлением и служением, между страхом и надеждой.

Теперь он был не один в своем стремлении изменить ужасающие реалии этой войны.

***

В маленькой темной комнате на кровати сидели Юки и Вивиан. Из-за опасности быть обнаруженными, они не зажигали свечи без крайней необходимости. Лишь слабый лунный свет, пробивающийся сквозь щели в ставнях, освещал комнату.

Вивиан нежно расчесывала длинные шелковистые волосы дочки. Несмотря на царящую вокруг тьму, ее руки двигались уверенно и ласково. Она знала каждый завиток, каждую прядь.

Юки сидела тихо и неподвижно, наслаждаясь этими редкими минутами покоя и близости с мамой. Она тихонько напевала себе под нос простенькую мелодию — едва слышно, чтобы не привлечь ненужного внимания. Песенка напоминала колыбельную, убаюкивающую, успокаивающую.

Вивиан и Юки все еще не могли оправиться от шока после встречи с бандитами несколько дней назад. Жестокие убийства людей, свидетелями которых они стали, оставили неизгладимый след в их душах. Вивиан понимала, что теперь главное — сохранить жизнь себе и дочери.

Сразу по возвращении домой они бросились заделывать брешь в заборе. Подходящих инструментов и материалов под рукой не нашлось, пришлось импровизировать. Вивиан использовала все, что могло сгодиться — доски, куски фанеры, даже старую мебель. Юки помогала как могла, подавая гвозди и поддерживая неустойчивые конструкции. Забор получился неказистым, но на первое время должен был сдержать незваных гостей. Однако Вивиан не рискнула покидать дом в последующие дни, опасаясь привлечь внимание. Они с Юки старались вести себя тише воды, ниже травы. Передвигались по дому почти бесшумно, разговаривали шепотом. Готовить старались редко и только холодную пищу, чтобы не разжигать огонь. Казалось, само их дыхание может выдать присутствие в доме.

Атмосфера была напряженной, наполненной страхом и ожиданием беды. Обычные домашние дела помогали хоть ненадолго отвлечься. Вивиан занималась всем, что могло хоть на секунду отвлечь ее голову от мыслей, Юки рисовала, читала, помогала. Но мысли их постоянно возвращались к леденящим душу воспоминаниям и тревоге за свои жизни.

Вивиан понимала, что долго так продолжаться не может. Рано или поздно им придется выйти из дома, чтобы раздобыть пропитание и воду. Но пока собственный дом казался самым безопасным местом в этом жестоком новом мире. Оставалось лишь надеяться, что самое страшное позади и опасность минует их маленькую семью.

Юки чувствовала, как расслабляется под ритмичными движениями расчески. Страхи и тревоги отступали, уступая место умиротворению. Даже в этой удушающей темноте, в постоянном страхе быть пойманными, простые радости вроде вечернего расчесывания волос были для них бесценны.

Вивиан понимала, что убежище, которое раньше казалось надежным, теперь превратилось в ловушку. Зараженные, которых поначалу было немного, теперь бродили по улицам целыми толпами. До женщины доносились их утробные стоны и хрипы — звуки, от которых кровь стыла в жилах.

Но даже зараженные не пугали Вивиан так сильно, как эта банда. Бандиты ближе подбираются к их району. Она понимала, что рано или поздно этим людям, потерявшим всякий человеческий облик, ничего не будет стоить ворваться в их дом и убить.

Вивиан провела рукой по лицу, стараясь сосредоточиться. Пора было принимать непростое решение. Нужно было уходить, причем как можно скорее, пока еще есть возможность. Женщина бросила взгляд в сторону комнаты дочери. Юки уже мирно спала. Сердце сжалось от боли при мысли о том, что их ждет. Неизвестность пугала.

Она встала и начала собирать вещи — только самое необходимое. Теплая одежда, консервы, медикаменты, фонарик... Вивиан остановилась, держа в руках потрепанную плюшевую игрушку Юки. Такая мелочь, но как много она значит для девочки.

Нужно было продумать маршрут, по возможности избегая открытых пространств и потенциально опасных мест. Главное — добраться до безопасной зоны.

Женщина глубоко вздохнула, пытаясь унять дрожь в руках. Она вспомнила об одной вещи, которая была с ней с самого начала, с того дня, когда они сбежали из Бостонской карантинной зоны. Приподняв половицу в гостиной, она достала сверсток, осторожно развернула потрепанную карту, которую не доставала уже много лет. Это была одна из немногих вещей, оставшихся у нее с тех времен, когда она сама была частью сопротивления. Красный крест, нанесенный на пожелтевшую бумагу, обозначал расположение главной базы Цикад.

Женщина задумчиво провела пальцем по карте, прослеживая путь до базы. Это было рискованно — очень рискованно.

С другой стороны, у Цикад были ресурсы, убежища, налаженные каналы снабжения. Они могли обеспечить определенную защиту и поддержку, которых так не хватало Вивиан и ее дочери. К тому же, разве у них был выбор? Оставаться в городе, кишащем зараженными и бандитами, значило обречь себя на верную гибель.

Вивиан закрыла глаза, мысленно переносясь в прошлое. Она вспомнила карантинную зону, ту пылкую веру в идеалы, за которые повстанцы сражались. Жизнь с тех пор сильно изменилась, но желание выжить и защитить близких никуда не делось. Возможно, настало время все вспомнить.

Решение было принято. Вивиан аккуратно свернула карту и спрятала ее во внутренний карман куртки. Теперь у них была цель, пусть и призрачная надежда на спасение. Она разбудит Юки на рассвете, и они отправятся в путь — навстречу неизвестности, навстречу своему единственному шансу на выживание.

Вивиан не знала, что ждет их впереди. Удастся ли им добраться до базы Цикад? Примут ли их там? Сможет ли она обеспечить дочери безопасность? Эти вопросы терзали Вивиан, но она старалась отгонять их прочь. Сейчас главное — держаться намеченного курса и верить, что они справятся. Ради Юки, ради их будущего.

Вивиан медленно опустилась на стул, чувствуя, как на нее накатывает волна усталости и слабости. В последнее время эти ощущения стали слишком хорошо знакомы. Болезнь, о которой она старалась не думать, напоминала о себе все чаще. Лейкемия, диагностированная еще до эпидемии, прогрессировала, несмотря на все попытки сдержать ее.

В мире, где медицина скатилась до средневекового уровня, где каждая таблетка была на вес золота, Вивиан понимала, что ее шансы невелики. Она держалась на чистом упрямстве, на железной воле к жизни — ради Юки. Но с каждым днем сил становилось все меньше, а надежды на излечение почти не осталось.

Женщина посмотрела на свои руки, бледные и дрожащие. Сможет ли она в таком состоянии совершить опасное путешествие через полстраны? Хватит ли у нее сил, чтобы защитить дочь от всех опасностей, подстерегающих на пути? Эти вопросы терзали Вивиан, но она гнала их прочь. Нельзя было позволить себе слабость, нельзя было сдаваться.

Она вспомнила слова своего мужа, сказанные им давным-давно: «Ты сильнее, чем думаешь. Ты справишься с чем угодно, если будешь верить в себя». Вивиан цеплялась за эти слова, как за спасательный круг. Она должна быть сильной — ради Юки, ради памяти о Филиппе, ради всех, кого она потеряла.

Женщина встала, пошатываясь, но быстро обрела равновесие. Нет, она не сдастся без боя. Пока в ней теплится жизнь, пока рядом есть Юки, у нее есть причины бороться. Она сделает все, что в ее силах, чтобы довести дочь до безопасного места. А там... Что ж, остается только надеяться на лучшее.

Вивиан глубоко вздохнула, чувствуя, как решимость наполняет ее. Болезнь может попытаться сломить ее тело, но не ее дух. Она справится. Она обязана справиться. И пусть весь этот проклятый мир попробует встать у нее на пути.

***

Солнце безжалостно палило с высоты, заливая выжженную землю нещадным зноем. Воздух был раскален и неподвижен, каждый вдох давался с трудом, обжигая легкие. Пот градом катился по лицам измученных рабочих, прожигая кожу солеными ручьями.

На полях карантинной зоны кипела тяжелая работа. Люди, словно тени самих себя, механически двигались под палящим солнцем, их тела истощены, а глаза потухли. Они напоминали живых мертвецов, лишенных надежды и человеческого достоинства. Надсмотрщики безжалостно погоняли рабочих, размахивая плетьми и выкрикивая грубые приказы. Кнуты со свистом рассекали воздух и впивались в измученную плоть, оставляя кровавые борозды. Крики боли и отчаяния смешивались со зловещим треском бичей, создавая жуткую какофонию страданий.

Люди шатались от истощения, их ноги подкашивались, а руки дрожали от напряжения. Многие падали на колени, не в силах больше держаться на ногах. Но безжалостные надсмотрщики тут же нависали над ними, осыпая ударами и грубой бранью, пока несчастные не поднимались вновь, борясь со слабостью и болью.

Солнце продолжало беспощадно обрушивать свой жар на головы рабочих, высасывая последние капли влаги из их тел. Губы потрескались и покрылись кровавыми корками, языки распухли от жажды. Но воды не было — только пыль и иссушающий ветер, забивающий легкие.

Среди рабочих были старики и подростки, мужчины и женщины. Но здесь, в аду карантинной зоны, все они сливались в единую массу страдающей плоти, лишенной имен и лиц. Их глаза застилала мутная пелена боли и безысходности, а тела покрывали кровоточащие раны и грязь. Они работали, потому что альтернативы не было. Потому что отказ означал смерть — либо от рук надсмотрщиков, либо от голода и жажды. В этом выжженном аду не было места состраданию или милосердию. Даже солнце, казалось, смотрело на них с жестоким безразличием, равнодушное к их мукам. Оно продолжало безжалостно обжигать, словно стремясь испепелить последние искры человечности в их душах.

И так, день за днем, под палящим солнцем и хлесткими ударами плетей, рабочие карантинной зоны влачили свое жалкое существование. Они перестали быть людьми — теперь они были лишь расходным материалом, топливом для безжалостной машины, пожирающей их жизни. В этом мрачном, удушающем мире не было места надежде. Только бесконечный труд, боль и отчаяние, растянувшиеся под безжалостным солнцем. И каждый новый рассвет приносил лишь обещание новых страданий, без проблеска спасения на горизонте.

Лили брела среди изможденных рабочих, ее хрупкая фигура терялась в толпе страдающих тел. Ее некогда яркие глаза потускнели, а лицо покрылось грязью и потом. Каждый шаг давался с трудом, мышцы ныли от постоянного напряжения, а в горле пересохло от жажды.

Вокруг нее люди, словно муравьи, таскали тяжелые железные листы, доски и прочие строительные материалы. Их руки были изранены и покрыты мозолями, но они продолжали работать, подгоняемые безжалостными окриками надсмотрщиков и угрозой плетей.

Лили не до конца понимала смысл их труда, но могла догадываться. Она видела, как постепенно возводятся странные конструкции — узкие коридоры и баррикады, образующие запутанный лабиринт. Некоторые сооружения выглядели хлипкими и временными, словно предназначенными для одноразового использования. Другие же были более основательными, с прочным каркасом и укреплениями, будто их планировали использовать неоднократно.

Внезапно за стеной, возле которой они работали, раздался душераздирающий вопль. Лили вздрогнула, ее сердце бешено заколотилось. Она узнала этот звук — так кричали только зараженные, те несчастные твари, что когда-то были людьми, а теперь превратились в кровожадных монстров. Крики становились все громче и отчаяннее, сливаясь в жуткую какофонию. Казалось, за стеной бесновалась целая толпа зараженных, жаждущих вырваться на свободу и утолить свою ненасытную жажду крови. Их вопли были полны первобытной ярости и безумия, от которых кровь стыла в жилах.

Рабочие вокруг Лили затравленно переглядывались, в их глазах плескался ужас. Они понимали, что находятся в опасной близости от смертоносных тварей, отделенные от них лишь тонкой преградой. Каждый удар молотка, каждый скрежет металла о металл мог привлечь внимание зараженных и навлечь на них беду.

Лили почувствовала, как по спине пробежал холодок. Одной мысли о том, что эти твари находились так близко, было достаточно, чтобы парализовать от страха.

Но у рабочих не было выбора. Надсмотрщики продолжали подгонять их, безжалостно стегая плетьми и требуя ускориться. Они словно не замечали или не хотели замечать опасности, исходящей от зараженных за стеной. Для них главным было выполнить приказ, невзирая на риск для жизней подневольных работников.

И Лили, сцепив зубы и подавив дрожь, продолжала работать вместе с остальными. Она таскала тяжелые материалы, обдирая руки в кровь, задыхаясь от усталости и страха. Каждый новый крик зараженных заставлял ее сердце сжиматься, но она не смела остановиться или замедлиться.

В голове Лили роились мрачные мысли. Она гадала, для чего предназначены эти странные коридоры и баррикады. Уж не для того ли, чтобы направлять зараженных в определенном направлении? Использовать их как своего рода биологическое оружие? От этих догадок ее мутило, но она не могла отделаться от ощущения, что участвует в чем-то чудовищном и безнравственном.

Но у Лили не было сил и возможности противиться. Она была лишь винтиком в безжалостной машине, пожирающей человеческие жизни. Ей оставалось только молить о том, чтобы конструкции выдержали напор зараженных, чтобы стена устояла и защитила их от неминуемой смерти.

Одна женщина, тощая, избитая, споткнулась и рухнула на землю, ее измученное тело не выдержало напряжения. Вместе с ней посыпались доски, которые она несла, с влажным шлепком ударяясь о землю. Несколько железных листов, уже приставленных к постройке, с грохотом оторвались и последовали за ней, подняв клубы удушливой пыли.

Женщина застыла на земле, ее тело сотрясали рыдания. Слезы прочертили грязные дорожки на ее впалых щеках, а из груди вырывались судорожные всхлипы.

— Простите... простите меня... я не хотела... — сбивчиво шептала она, с ужасом глядя на устроенный ею беспорядок.

Но ее мольбы были напрасны. К ней уже приближался человек, известный среди рабочих как Бес — жестокий и беспощадный, чье имя наводило ужас на всех обитателей карантинной зоны.

Бес возвышался над упавшей женщиной, его массивная фигура излучала угрозу. В руках он сжимал толстую палку, уже испачканную кровью и грязью. Его лицо исказилось от ярости, глаза полыхали безжалостным огнем.

— Ты, жалкая тварь! — прорычал он, занося палку над головой женщины. — Ты думаешь, можешь портить наши материалы и срывать работу?

Женщина съежилась, закрывая голову руками. Ее тело сотрясала крупная дрожь, а из горла вырывались жалобные всхлипы.

— Пожалуйста... я не специально... я просто оступилась... — задыхаясь от страха, умоляла она.

Но Бес не слушал. С рычанием он обрушил палку на спину женщины, вкладывая в удар всю свою звериную силу. Послышался глухой удар, и женщина вскрикнула от невыносимой боли, ее тело выгнулось от удара.

— Ты ни на что не годна, кроме как жрать наши ресурсы и создавать проблемы! — продолжал Бес, нанося удар за ударом. — Я научу тебя, как работать по-настоящему!

Каждый удар палки сопровождался новым криком боли. Женщина извивалась на земле, тщетно пытаясь увернуться от жестоких ударов. Ее одежда быстро пропиталась кровью, а на спине проступили уродливые кровоподтеки.

Вокруг собралась толпа рабочих, но никто не смел вмешаться. Они молча наблюдали за расправой, их глаза были полны страха и бессилия. Каждый понимал, что на месте этой несчастной женщины мог оказаться любой из них.

— Прошу... хватит... я больше не могу... — хрипела женщина, ее голос срывался от боли и отчаяния.

Но Бес был неумолим. Он продолжал избивать ее, словно одержимый, его глаза горели садистским удовольствием.

— Ты будешь молить о смерти, но я не дам тебе такой милости! — рычал он, обрушивая палку на ее истерзанное тело. — Ты будешь страдать, пока не научишься подчиняться!

Крики женщины становились все слабее, ее тело обмякло, превратившись в окровавленную, беспомощную куклу. Но Бес не останавливался, продолжая молотить ее палкой, пока она не превратилась в бесформенную массу из плоти и крови.

Наконец, когда женщина затихла, Бес отступил, тяжело дыша. Он окинул толпу безумным взглядом, словно бросая вызов каждому, кто осмелится пойти против него.

— Пусть это послужит уроком для всех вас, — прорычал он, указывая окровавленной палкой на рабочих. — Здесь нет места слабости и ошибкам. Либо вы работаете, либо умираете. Выбирайте.

С этими словами он развернулся и зашагал прочь, оставляя за собой искалеченное тело женщины и толпу перепуганных, сломленных людей. В воздухе повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь всхлипами и стонами умирающей женщины.

Лили медленно приблизилась к истерзанному телу женщины и опустилась рядом с ней на колени. Земля была залита кровью, липкой и теплой под ее ладонями. Лили чувствовала, как ее сердце разрывается от боли и сострадания к этой несчастной, чья жизнь была так жестоко оборвана.

Женщина лежала неподвижно, ее дыхание было прерывистым и хриплым. Ее лицо представляло собой маску агонии, покрытую кровью и грязью. Лили осторожно коснулась ее щеки, пытаясь стереть алые потеки и принести хоть каплю утешения.

— Тише.тише, — прошептала Лили, ее голос дрожал от сдерживаемых рыданий. — Ты не одна. Я с тобой до конца.

Женщина с трудом приоткрыла опухшие, залитые кровью глаза. В них плескалась невыносимая боль, но также и тень облегчения. Ее потрескавшиеся губы дрогнули, силясь что-то произнести.

— Теперь... я свободна... — прохрипела она, каждое слово давалось ей с неимоверным трудом. — Наконец-то... свободна...

Лили почувствовала, как горячие слезы жгут глаза. Она поняла, что для этой женщины смерть стала избавлением — единственным доступным ей освобождением от невыносимых страданий и унижений.

— Да, ты свободна, — всхлипнула Лили, сжимая окровавленную руку женщины. — Твоя боль закончилась. Ты больше не будешь страдать.

Женщина судорожно вздохнула, ее тело содрогнулось в последней агонии. А потом она затихла, ее глаза остекленели, устремившись в безоблачное небо, где не было ни боли, ни страха, ни отчаяния.

Лили склонила голову, позволяя слезам свободно течь по щекам. Она чувствовала, как что-то внутри нее разбивается на острые осколки, оставляя кровоточащие раны в душе. Смерть этой женщины, ее последние слова о свободе потрясли Лили до глубины души.

Вокруг царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь стонами и всхлипами других рабочих. Никто не смел приблизиться, боясь гнева Беса и разделить участь погибшей. Они продолжали свой изнурительный труд, словно стремясь заглушить голос совести и притупить боль. И каждый понимал, что это не последняя жертва бесчеловечности и жестокости, царящих в карантинной зоне. Что палка Беса еще не раз обагрится кровью невинных, а их крики будут разноситься под безжалостным солнцем, не находя отклика и сострадания.

В этом аду на земле не было места милосердию и справедливости. Здесь правили страх, боль и смерть, и каждый новый день нес лишь новые страдания и ужасы. И не было надежды на спасение или избавление — только бесконечный кошмар, из которого не было выхода.

***

— Как обстоят дела с зараженными? — спрашивает Винц, постукивая по столу пальцем.

— Согласно последнему отчету, все идет по плану, сэр, — доложил лейтенант, сверяясь с отчетом. — Ограждения вокруг района с зараженными завершены, коридоры почти достроены. Подопечные работают в три смены, и днем и ночью, чтобы закончить в срок.

Винц кивнул, не отрывая взгляда от карты города. Его ледяные голубые глаза методично сканировали отмеченные позиции, выискивая малейшие изъяны в расстановке сил.

— Сколько зараженных удалось собрать?

— Около ста двадцати особей, сэр. Из них примерно треть — на поздних стадиях инфекции.

— Недурно, — сухо прокомментировал капитан. — А что с хранением? Периметр надежно перекрыт? Не хотелось бы, чтобы эти твари разбежались раньше времени.

— Так точно, сэр. По вашему приказу граница района усилена дополнительными постами. Все выходы перекрыты, ограждение под напряжением. Зараженные не смогут покинуть отведенную зону до сигнала.

— Хорошо. Проследите, чтобы и дальше всё шло четко по графику. Никакой самодеятельности, — Винц бросил на подчиненного колкий взгляд. — Действуем строго по плану. Когда коридоры будут готовы, направим орду прямиком к базе Цикад. Они даже не поймут, что их накрыло.

Лейтенант кивнул, не осмеливаясь сказать и слова поперек.

— Можете идти, — бросил Винц, вновь склоняясь над картой. — Держите меня в курсе.

— Так точно, сэр!

Когда лейтенант удалился, капитан позволил себе скупую, холодную улыбку. Его план был безупречен. Использовать орду прирученных зараженных, чтобы смести Цикад... Это было не просто эффективно. Это было красиво. Элегантно в своей беспощадности.

О да, он наслаждался этим. Упивался собственной властью и безграничностью возможностей. FEDRA давала ему все инструменты для поддержания порядка. И он, Винц, применит их по максимуму.

«Чертовы идиоты. Думали, вы самые умные? Думали, справитесь с системой?» — едко думал капитан, поигрывая уголком рта. Настало время преподать урок. Все умрут. Все до единого. От клыков зараженных, которых подчинила и поставила себе на службу FEDRA.

Капитан откинулся в кресле, сцепляя руки на затылке и прикрывая глаза. Позволяя предвкушению растекаться по венам, будоража кровь. О да, это будет его триумф. Венец его карьеры. И никакие сопливые мятежники не встанут у него на пути.

Цикады обречены. Город обречен. И Винц с удовольствием исполнит роль палача. Холодного, расчетливого и абсолютно безжалостного.

Такова его суть. Таков его путь.

В его кабинет нагло ворвались.

— Мы обнаружили временное убежище повстанцев, кажется, там же они держат гражданских, которых вывели из горящего склада, — пройдя в глубь кабинета, Гриз встает по правую руку.

— Нельзя позволить им уйти.

Гриз ухмыльнулся, обнажив ряд ровных зубы. В его глазах плясали опасные огоньки предвкушения. Этот взгляд Винц хорошо знал — так смотрит хищник, почуявший кровь.

— Слушаюсь, капитан. Сколько брать пленных?

Винц помедлил лишь мгновение, прежде чем отдать приказ. Когда-то он колебался. Когда-то в нем еще теплилась искра сочувствия, даже к врагам. Но теперь... Теперь все изменилось. Он знал, что нужно делать. Ради высшей цели.

— Никаких пленных. Только трупы, — ровным голосом произнес капитан. — Всех повстанцев уничтожить на месте. Это приказ.

На миг в холодных глазах Гриза мелькнуло удивление, смешанное с чем-то вроде уважения. О да, он всегда считал Винца слишком мягкотелым. Похоже, капитан за эти месяцы многому научился.

— А гражданские, сэр? Среди них могут быть женщины и дети...

По лицу Винца пробежала тень. На краткий миг под маской бесстрастности промелькнуло что-то человеческое. Сомнение. Жалость. Но в следующую секунду взгляд вновь стал стальным.

— Они укрывали врагов народа. Значит, они предатели, — чеканя каждое слово, произнес капитан. — Ликвидировать. Всех до единого. Никого не щадить.

Гриз расплылся в предвкушающей усмешке. Вот это — другое дело! Вот это — капитан, достойный уважения! Кровавой бойни он и сам желал всей душой.

— Будет исполнено в лучшем виде, сэр! Цикады... скоро они превратятся в груду дымящегося мяса!

Винц промолчал. Методы Гриза всегда были эффективны, пусть и излишне жестоки. Но на войне, как на войне. Он сам давно перестал испытывать угрызения совести.

— Свободен. Действуй оперативно, пока они не успели сменить убежище.

— Так точно! — Гриз отдал честь и, лязгнув ботинками, вышел из кабинета.

Оставшись один, Винц медленно выдохнул и устало потер переносицу. То, что он только что сделал... Правильно ли это? Человечно ли? Год назад он бы в ужасе отверг саму мысль. Приказать расстрелять гражданских, даже не разбираясь? Немыслимо!

Но сейчас... Сейчас выбора не было. FEDRA должна выстоять. Любой ценой. А слабость и колебания лишь затянут войну.

«Так надо. Это необходимо, — мысленно повторял капитан, словно мантру. — Если я дам слабину, повстанцы победят. И тогда настанет хаос. Я не допущу этого. Даже если придется переступить через себя. Через свою совесть».

Горькая усмешка скривила губы Винца. Совесть? Смешно. Разве у него осталась совесть после всего, что он натворил во имя долга? После всей той крови, что он пролил? Нет. Все это осталось в прошлом. Как и тот слабый, наивный солдатик, каким он был когда-то. Жалеющий, дающий вторые шансы.

Теперь перед ним стояла иная цель. Величественная и всепоглощающая. Порядок любой ценой. Власть и контроль. Мир, где все склонятся перед системой FEDRA.

И Винц достигнет этой цели. Чего бы это ни стоило. Даже если придется собственноручно расстрелять каждого повстанца. Даже если в процессе он растеряет остатки человечности, превратившись в безжалостную машину.

Он пойдет до конца. Таков его выбор.

Во имя высшего блага.

***

— Мы обязаны помочь! — кричал Адам, пылая энтузиазмом и отчаянием одновременно, в то время как шум и суматоха связали в одно все чувства его друзей. Тот факт, что Цикады оказались в затруднительном положении, нуждались во внешней помощи, заставил его сердце биться в унисон с их борьбой.

Шон смотрел на Адама с подозрением, сложностью ситуации, которая разворачивалась у них на глазах и тяжестью выбора. Информация о том, что Цикады попали под удар солдат FEDRA, когда попытались эвакуировать своих из блокированной зоны, была шокирующей.

— Адам, мы не знаем во что ввязываемся, — медленно возразила Мэри. — Это ведь война, настоящая война.

Адам, однако, был непоколебим. Его глаза горели с той самой страстью, которую он питал в энергии, проклинающей FEDRA.

— Как мы можем просто стоять в стороне, когда жестокость царит прямо перед нашими глазами? — его голос дрожал от невыносимой боли, которой питались его слова. — Цикады борются за свободу, за правду, за будущее, которое мы все заслуживаем. Мы не можем оставить их в эту минуту.

Адам понимал риски. Он знал, что любая помощь Цикадам могла обернуться против них. Но борьба за свободу никогда не была без риска. Он был готов взять на себя этот риск и, возможно, жертву, если это означало, что чья-то жизнь могла быть спасена. Остальные обменялись взглядами, наполненными смесью беспокойства, решимости и поддержки. Он знал, что его слова задели некоторые очень чувствительные струны, сотрясая твердую землю под их ногами.

— Там есть и наши люди, — продолжал Адам. — Они присоединились к Цикадам. Мы должны помочь им, каким бы трудным это не было.

— Там зараженные, Адам, — тихо произнесла Элла, шагнув вперед и положив руку ему на плечо. Её глаза были полны беспокойства и осознания серьезности положения. Она часто была тем голосом разума в их группе, напоминанием о рисках, которые могут оказаться слишком велики для их незащищённого энтузиазма.

Адам отступил на шаг, размышляя над её словами. Сознание того, что заражение было всего лишь одним неверным шагом, добавляло весомости к решению, которое ему предстояло принять. Волнение от смелости возможного действия сталкивалось с жестокой реальностью опасности, к которой они могли подвергнуть себя.

— Я знаю, — кивнул он, чувствуя, как в его решимости появляются трещины. — Но пожертвовать нашей безопасностью в попытке спасти других... Это не то, что мы должны делать?

Группа углубилась в серьезное обсуждение. Они взвешивали каждый потенциальный исход, стараясь не поддаться исключительно эмоциям или инстинктивному страху. Элла продолжала твердо стоять.

Лиам, вечно посмеивающийся над серьезными разговорами своим искренним смехом, теперь смотрел на Адама с волнением, которое до этого не свойственно было его взгляду.

— Мы можем умереть, Адам, — сказал Генри, глядя прямо ему в глаза. — Это не какие-то простые риски. Если Цикады попались, то они знали, на что шли. А мы...

Адам почувствовал, как его начало одолевать отчаяние. Возможность потерять друзей, потерять самого себя в этом хаосе была невероятно реальной. Но, с другой стороны, именно в моменты подобных кризисов величина человеческой души проявляется в самопожертвовании и милосердии.

Конфликт между смелостью и самосохранением, между идеализмом и реальностью, разверзался перед Адамом как непроходимая пропасть. В конце концов, каждый член группы должен был сам решить для себя, стоит ли игра свеч, и что именно они готовы рискнуть ради вещей, в которые глубоко верили.

Собрание тянулось, в воздухе витало напряжение, когда каждый из них обдумывал, что они могли и должны были сделать дальше. За пределами их укрытия город жил своей осторожной жизнью — каждый звук с улиц был наглядным напоминанием о войне за их порогом.

— Мы можем найти другой способ помощи, — предложила Элла в конце концов. — Мы не обязательно должны идти туда напрямую. Мы могли бы организовать запасы, найти информацию, которая может помочь им, а не бросаться в саму гущу.

Казалось, эта мысль немного облегчила настроение, поскольку она предложила компромисс между бездействием и полной самоотверженностью.

— Или, может, мы могли бы быть связующим звеном, — задумчиво добавил Генри, которого задела идея Эллы. — Передать сообщения, помогать устроить места укрытия для тех, кто бежит...

— Да, это реальная помощь, без ненужного геройства, — подхватила Лия, и в её глазах вновь появился какой-то пламень. — Чем больше мы сделаем здесь, тем меньше народу окажется в опасности там.

Адам переваривал каждый из предложенных планов. Он по-прежнему чувствовал, что необходимо что-то большее, но также осознавал, что наскоком решить все проблемы не удастся. Так же, как и война, сопротивление не состояло из одной только фронтовой линии; это была сеть помощи, информации и поддержки.

— Хорошо, — наконец сказал он. — Прежде чем мы сделаем что-либо, нам нужно больше информации, больше ресурсов... Помощь мы оказать можем, даже если это не будет столь напрямую.

— Или мы можем отвлечь солдат, — вдруг заговорил Дилан, который до этого молчал и все обдумывал. — Можем подорвать их грузовики, выиграть время для людей Цикад.

Группа вздрогнула при новой идее, которую предложил Дилан, его голос звучал непривычно решительно.

— Это слишком опасно, — Генри отреагировал первым, его лицо стало бледным от самой мысли о подобной авантюре.

— Да, это рискованно, — последовала поддержка от Лиама, но в его глазах появился отблеск интереса. — Но, если это сделать умно и аккуратно, есть шанс, что это сработает.

Адам взвешивал слова Дилана, в его глазах виднелась внутренняя борьба между благоразумием и желанием действовать.

— Если мы сможем отвлечь солдат даже на мгновение, Цикады получат шанс уйти, пока FEDRA будет решать проблему, — продолжил Адам, хватаясь за процеженную через риск надежду.

— Верно, — Лиам кивнул, его типичный юмор на мгновение уступил место серьёзности. — Но нам нужен план, основательный план. Мы не можем просто врываться в это слепо.

— И мы должны обеспечить себе безопасный путь отступления, — добавил Дилан, — на случай, если нам потребуется бежать.

В глазах друзей отражался свет общего мужества. Решимость заменяла господствовавшую ранее неуверенность. Они стали осознавать, что, несмотря на страх и опасения, они имеют возможность сыграть роль в этом большом сопротивлении, и что даже самый маленький шанс помочь стоил того, чтобы рискнуть.

Группа приняла смелое решение: они будут действовать вместе, чтобы создать шанс для Цикад, даже если для этого придется подорвать несколько грузовиков и собственное благополучие.

***

Глем старалась оставаться сосредоточенной, несмотря на окружающий её хаос. Каждый выстрел, каждое действие — она делала, чтобы дать товарищам хоть немного времени и пространства для маневра.

Цикады были застигнуты врасплох этим двойным нападением. Зараженные рвались в бой со своей неистовой жаждой крови, а солдаты FEDRA со своими оружием и стратегией давили на подавленных повстанцев. Глем знала, что, если они хотят успеть вырваться, им придется делать ходы более рискованные и опасные, чем когда-либо. Здесь, среди Цикад, были и те, спасенные из горящего склада.

Среди звуков выстрелов и отчаянных криков, Глем усиленно думала, где остальные члены её группы. Если бы они могли консолидировать свои силы, возможно, нашлось бы решение. Их план — быстрый, но опасный маневр. Они разделятся, одна группа привлечет на себя внимание солдат, в то время как другая группа — зараженных, создавая путь для эвакуации. Всё должно было сложиться идеально. Они были на грани.

Глем кинула взгляд на свою рацию, отчаянно ожидая сообщения от команды с переменами планов или хотя бы поддержки. Тишина радиоволн была нарушена приходом сообщения.

«Аппарат передает: начинаем отвлечение по плану Б», — слова означали, что одна из команд решилась на собственную рискованную операцию.

Глем поняла, что это был их момент. Шанс.

«Всем Цикадам. Пользуйтесь шумом», — пробилась она через блокирующий огонь, передавая членам своей команды сообщение.

Сердце Глем колотилось так сильно, что она чуть не потеряла ориентацию. Отстреливаясь, она невероятно рисковала. Пуля со свистом прошла мимо уха. Громкость выстрела откликнулась эхом в затхлых стенах, но затем наступила тишина.

Она взяла оружие убитого солдата, проверив боезапас и удостоверившись, что оно в рабочем состоянии. Её взгляд быстро сместился на укрывшихся в стенах здания Цикад — их взгляды были полны страха и беспокойства, но глубоко внутри также тлело пламя надежды и решимости.

— Двигаемся... — прошептала она им как можно тише. — Не отстаем.

Каждый шаг, который они делали, мог стать последним. Глем почувствовала, как бьётся сердце в груди, включился инстинкт выживания. Её взгляд стал острым, дыхание — ровным, несмотря на нарастающий адреналин. Она вела свою небольшую группу через запутанные коридоры, избегая основных дорог, где могли скрываться ловушки.

— Восточный коридор должен быть свободен, — вспомнила она информацию, полученную от разведки Цикад. Её группа двинулась туда, каждый шаг измерялся, каждое движение было точным и сосредоточенным.

Внезапно, спереди послышались грубые крики FEDRA. Глем сжала зубы и приказала своим людям замереть. Их глаза встретились, и она увидела в них отражение своего собственного страха и решимости. Они присели, притаившись в тени, пока стук ботинок и лязг оружия не отдалились достаточно, чтобы можно было без риска продолжить движение.

Каждый момент, когда они стояли в неизвестности и тишине, прячась от вражеских глаз, казался вечностью. Но Глем знала, что осторожность — это их единственный союзник в этой бессмысленной войне. Когда шаги наконец стихли, она подала знак, и они снова пошли, каждая секунда приближала их к выходу из западни и к шансу продолжить свою борьбу за свободу.

— Уходите! Скорее! — крикнула она людям.

Глем, убедившись, что выжившие в безопасности за периметром, развернулась и бросилась обратно в пекло битвы. Ее сердце колотилось от адреналина и страха, но она не могла оставить своих товарищей на произвол судьбы.

Приближаясь к месту сражения, Глем слышала нарастающий гул — дикие вопли зараженных, стоны раненых, грохот выстрелов. Стены отражали эти звуки, заставляя все внутри содрогаться.

Внезапно из-за угла выскочил Бегун. Его искаженное болезнью лицо исказилось в гримасе ярости, а из пасти вырвался пронзительный рев. Он заметил Глем и ринулся к ней, вытянув руки, чтобы схватить и разорвать на части. Но Глем была готова. С молниеносной реакцией она выхватила свой нож, ощущая его надежную тяжесть в руке. Когда Бегун бросился на нее, она ловко увернулась в сторону, пропуская его мимо себя. Не теряя ни секунды, Глем развернулась и с яростным криком вонзила нож прямо в голову зараженного, поражая его разрушенный кордицепсом мозг. Лезвие вошло по самую рукоять, пробивая череп и прерывая жизнь твари. Бегун дернулся в последней агонии и рухнул на землю, дергаясь в предсмертных судорогах. Глем выдернула нож, тяжело дыша от напряжения и адреналина. На ее лице и одежде остались брызги крови и мозгового вещества, но она не обращала на это внимания.

Вокруг продолжалась ожесточенная схватка — Цикады сражались с зараженными и солдатами FEDRA, не щадя ни себя, ни врагов. Воздух был наполнен криками боли и ярости, звоном оружия и рычанием зараженных.

Глем знала, что каждая секунда на счету. Она должна была найти оставшихся товарищей и помочь им выбраться из этого ада.

Оказавшись в центре штурма FEDRA, Цикады испытывали невероятное давление. Они знали, что борются не за землю и не за ресурсы, а за свое существование, свою свободу. Битва усиливалась с каждой минутой. Звуки выпущенных патронов отзывались гулким эхом между разрушенными зданиями. Воздух был пропитан запахом пороха и страдания.

Солдаты FEDRA, обученные и хорошо вооруженные, двигались как один организм, методично и безжалостно уничтожая всё на своем пути. Отчаянные вопли и крики гибнущих разрывали воздух, но не останавливали наступление.

Бойцы Цикад держались так храбро, насколько могли. Их ряды редели, но оставшиеся продолжали сражение, уповая на малейший шанс вырваться из ловушки. Кому-то из них удавалось попасть в укромные углы, где они организовывали спонтанные оборонительные позиции, отчаянно противостоя.

Внезапный взрыв наполнил воздух, земля затряслась под ногами бойцов, и на мгновение казалось, что время остановилось. Солдаты FEDRA были озадачены, потерянная связь между звеньями наступления дала возможность уйти повстанцам.

Состояние поля боя начало меняться. Взрывы в отдалении отвлекли часть войск FEDRA, а зараженные, как стая, двинулись на новый источник шума. Глем не понимала, что происходит, но не упускала шанса. Она призывала товарищей, они собирали своих раненых, кто мог — двигался, кто нет — их несли.

Еще не понимая, удалось ли им уйти от смерти, победить или просто выиграть время, Глем и её товарищи исчезли в потоках городских разрушений. Их цель была ясна: выжить сегодня, чтобы сражаться завтра.

***

Адам и его друзья наблюдали с края разрушенного здания, затаив дыхание, как их кропотливо обдуманный план оживал. Стратегическое отвлечение привело к тому, что солдаты FEDRA оказались полностью ошеломлены неожиданным взрывом. Когда пыль начала оседать, стало ясно, что Цикадам удалось воспользоваться хаосом и исчезнуть из поля зрения солдат.

Адам обменялся взглядами со своими друзьями. В их глазах читалось смесь облегчения, радости и усталости. Элла легонько улыбнулась, сохраняя свою характерную непоколебимость. Генри только что отпустил выдох, который, казалось, держал с начала операции. Лиам покачал головой в изумлении и трепетном восхищении. Их риск окупился.

Пока FEDRA пытались восстановить порядок, Адам почувствовал прилив энергии и надежды. Они помогли и, может быть, это дало сопротивлению ещё один день, ещё одну возможность для действий. Он понимал, что борьба еще не окончена и что в передышке следует готовиться к следующим шагам.

Адам повернулся к своим товарищам, его голос отражал ту внутреннюю твердость, которая их всех объединяла в борьбе.

— Мы сделали это. Наша смелость дала Цикадам шанс, — сказал он тихо. Элла кивнула, глубоко вздохнув после напряженных последних минут.

— Мы действительно получили преимущество, — ответила Элла. — Надо надеяться, что они использовали его с умом.

— Сладкий момент победы! На секундочку, мне кажется, я отшлифовал свои взрывчатые таланты, — усмехнулся Лиам, довольный собой.

Адам ухмыльнулся в ответ на его комментарий.

— Лиам, без твоих «талантов» ни один взрыв не был бы таким эффективным.

Группа разделила тихий смех, разрядка от напряжения прошедшего часа ощущалась в воздухе.

— Они там! В здании! — раздался громкий мужской голос. На лицах друзей отразился страх. Заметили. — Не дайте им сбежать!

Когда громкий голос разорвал тишину, ребята на мгновение замерли. Страх, отразившийся на их лицах, был быстро вытеснен железной решимостью.

— Бегите! — Адам быстро подал команду, подняв оружие и занимая оборонительную позицию. Дилан напряженно сосредоточился, нацеливая пистолет на точку, откуда доносились голоса. Шон схватил арматуру и покрепче сжал ее в руках.

— Генри, Лиам, с вами шумовые гранаты? — спросил Дилан, готовясь создать отвлекающий маневр.

Генри кивнул, вытаскивая из рюкзака несколько металлических цилиндров.

— На счет три. Будем двигаться к коридору слева, — шепотом продолжал Шон. Лиам, находя возможность быть полезным, взял на себя контроль над ситуацией:

— Я прикрою. Бегите быстрее, как только я открою огонь.

Их оружие, украденное когда-то у солдат, было как никогда кстати. Никто из них и подумать не мог, что когда-нибудь настанет момент его использовать. Адам прищурился, пытаясь обдумать варианты отступления. Понимая, что каждая секунда на вес золота, он кивнул, соглашаясь:

— Действуем! Не дайте им четкой мишени. Бегите зигзагами, если понадобится. Все готовы?

Счет был начат, и как только достиг цифры «три», Генри бросил первую шумовую гранату. В воздухе раздались громкий взрыв и свист, наполняющие комнату оглушительным эффектом. Отвлекающий механизм сработал. Солдаты FEDRA на мгновение потеряли свой фокус, позволяя Адаму и его группе прорваться к предполагаемому выходу.

Разрывные шумы и звуки стрельбы заполнили пространство. Друзья бросились в бегство, рассыпаясь в разные стороны, чтобы затруднить целеуказание противника. Они мчались по переулкам и через разрушенные дома, стремясь к своей единственной цели: выжить и собраться заново, зная, что каждый шаг вперед укрепляет их братство и преданность делу.

Бежали кто куда, разбрасываясь по разоренному городу, погруженному в хаос и страх. Сердца их бились одинаково громко, и хоть каждый из них был поглощен стремлением к выживанию.

Когда-то они осознанно принесли в жертву свою молодость болезненной реальности краха цивилизации, став не детьми, но солдатами — фигурами в игре больших сил, где итоги расписаны в убытках и победах. Они были друзьями, союзниками, семьей в этом искаженном мире, где выживание было единственной целью, но в эту минуту все свелось к одному — убежать, чтобы получить шанс.

Элла мчалась сквозь узкие аллеи, Генри с Мэри прятались за поваленными стенами, Дилан исчезал в пыльной дымке развалин, а Лиам бежал, ловко перепрыгивая через преграды. Адам и Шон, стараясь не терять бдительности, выбивались вперед.

Каждый из них боролся со своими страхами и осознанием того, что в следующую секунду всё может кардинально измениться. Время было врагом, их отношения — их слабостью, но одновременно и несгибаемой опорой. Жила лишь надежда где-то глубоко в мире, что после данной борьбы вновь можно будет называть себя детьми, а не орудиями войны.

Тем не менее, даже через эту невыразимую боль от осознания реальности их существования, они не забывали о смысле. Мечтали о мире, в котором они и все дети смогут жить, не зная страха смертельного преследования.

Исход был не определен, их будущее — неразрешимой загадкой. Но они были вместе хотя бы одним — тем, что они однажды встретятся, чтобы снова бороться за спокойствие своего мира, и, возможно, чтобы вновь быть детьми, имевшими самую драгоценную вещь, отобранную у них — невинность.

Лия чувствовала, как сердце готово вырваться из груди, ритм бился в слаженном такте с её бегом. Бежала она так быстро, что казалось, будто не касается земли. Позади жестокий солдат неумолимо сокращал расстояние, его решительные шаги были словно непременное напоминание о беспощадности этого мира.

Она свернула за угол разрушенного здания, и на мгновение это спасло её — солдат потерял ее из виду. Дыхание было грубым и неровным, но она не могла остановиться, даже чтобы перевести дух. Каждая улица, каждый переулок — всё было знакомо, каждый шаг вел её ближе к так нужному укрытию. В голове у неё была только мысль о друзьях.

И вот она уже ощутила приближение к убежищу — трепетная вибрация надежды проняла её. Лия подавила внезапное желание броситься бежать быстрее и усилила контроль над собой, понимая, что тактичность и осторожность важнее скорости в данных обстоятельствах. Вдруг она услышала шаги. Солдат настигал её?

Лия замедлила шаг, прислушиваясь к шумам вокруг. Теперь нужно было решить — идти прямо к убежищу, рискуя привести туда преследователя, или поискать косвенный и более сложный путь, чтобы сбить противника с толку. Время шло, оно не станет ждать, но решение должно быть взвешенным. Она вздохнула тихо и двинулась вперёд.

Она вдавила тяжелую дверь убежища и рухнула внутрь, едва останавливая её за собой. Сердце её колотилось, как бешеное, каждым ударом выкачивая из неё остатки адреналина и страха последней погони. Глубоко вздохнув, она позволила себе на мгновение расслабиться, ощущая безопасность каменных стен вокруг.

Но страх не покидал ее. Она не знала, что случилось с её друзьями, не знала, в безопасности ли они. Безответные вопросы метались в её измученном волнением уме.

Тихий стук в дверь нарушил мертвую тишину, взбудоражил её мысли, и инстинктивно она искала укрытие. Лёд ужаса скользнул по её позвоночнику, и на секунду она окаменела, теряя контроль над своими действиями. Солдат догнал её? Сумел каким-то образом проследить или предугадать её путь?

Самоконтроль вернулся сразу же. Лия тихо подкралась к двери, напрягая каждую клеточку, стараясь не дать о себе знать. Стук повторился, теперь немного настойчивее, но всё также тихо. Приподняла тяжелый металлический прут, найденный ей ранее в убежище — единственное в данный момент оружие. Её губы сжались в беззвучный решительный знак.

Дверь с громкий звуком отворилась — ее выбил солдат, преследовавший ее. Он вошел в убежище, своей неистовой злобой и угрожающим взглядом заполняя весь простор тесного помещения. Его униформа, обозначающая власть и спокойствие военного, контрастировала с хаосом вокруг и испуганным взглядом девочки перед ним.

— Так, так.так, — говорил тот, дьявольски улыбаясь. Словно зверь, который загнал свою добычу в угол. — кто это у нас тут...

Лия чувствовала, как нарастает страх, но она напрягла всю волю, чтобы держать себя в руках. «Не показывай ему. Не бойся.» — повторяла она себе. Он продолжил насмехаться над ней, над их борьбой, видя в этом очередную победу.

— Вот как... шайка детей, — холодно произнёс он. — Жалкие повстанцы, так желающие играть в героев.

Лия не дала страху одолеть себя. Глаза сузились, и она усилила хватку на металлическом пруте.

— Не недооценивайте нас, — прорывалось из неё с непреклонностью, голос едва трясся от волнения. — Мы боремся за то, во что верим. И вы никогда не убьете наши убеждения.

Солдат закатил глаза и, видимо, уже начал чувствовать себя победителем в этой неравной борьбе. Но в детях этого восставшего города горел огонь — огонь, который подпитывался надеждами и мечтами о свободе и борьбе. Лия, видя угрозу перед собой, была его истинным и ярким воплощением.

Солдат сделал шаг вперед, с каждым последующим его уверенность росла. Однако Лия была готова защищаться. Он продолжал свой мрачный монолог, слова его были зловещим эхом в уже переполненном тревогой помещении.

— Вас отловить и поставить к стенке, расстрелять каждого, — говорил он, подчеркнуто вдумчиво, словно уже представлял себе этот мрачный акт справедливости.

Лия, несмотря на подавляющий ужас его слов, удерживала взгляд, исполненный бесстрашия и гордости. В ней боролись два чувства: инстинкт самосохранения и знание того, что иногда существуют вещи, стоящие большего, чем просто выживание.

— Вы думаете, что это нас испугает? — безрассудно, но с оттенком непоколебимой убежденности выпалила она. — Мы уже видели, чего стоит ваша «справедливость». Мы готовы умереть за наши идеи. Но знаете что? Наши идеи никогда не умрут, скольких бы из нас вы ни убили.

— Истории написаны победителями, — продолжал он, — и твоя история закончится здесь. Но сначала, мы немного поиграем, — он оскалился в ядовитой улыбке.

Лия похолодела от ужаса, почувствовав, как сердце пропустило удар. Омерзительный намек в словах солдата, похабная ухмылка... До нее начал доходить чудовищный смысл его «игры». На лбу выступила холодная испарина. К горлу подкатила тошнота. Каким же чудовищем надо быть, чтобы творить такое! Лия судорожно сглотнула и попятилась, пока не уперлась спиной в стену. Ладони стали липкими от холодного пота. Арматура выскользнула из ослабевших пальцев и с лязгом покатилась по полу.

— Н-нет... Не смей! Не прикасайся ко мне, ублюдок! — голос сорвался на сдавленный всхлип. Солдат расхохотался и шагнул ближе. В его глазах плясало безумное, алчное пламя. Рука скользнула к ширинке, многозначительно оглаживая ее.

— Сопротивляешься? Это хорошо. Люблю, когда жертвы брыкаются. Тем приятнее будет сломать тебя, маленькая дрянь.

Лия в панике огляделась, ища пути к отступлению. Но бежать было некуда. Солдат перекрыл единственный выход, а окна были заколочены. Она оказалась в ловушке.

— Лиам... — беззвучно прошептала она имя брата, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы отчаяния. Где же он? Почему не вернулся? Неужели... неужели это действительно ее судьба? Быть изнасилованной и убитой этим ублюдком? Беспомощной и раздавленной, как букашка?

«Нет! Только не так! Я не позволю этому случиться!» — внезапная вспышка ярости прожгла страх. Пульс зачастил, разгоняя по венам коктейль из адреналина и жажды жизни. Лия ударила ногой солдату в пах. Удар вышел смазанным, но все же достиг цели. Мужчина охнул и согнулся пополам. Не теряя ни секунды, девочка рванула мимо него к двери. Почти успела, почти вырвалась! Но в последний миг солдат схватил ее за лодыжку. Лия вскрикнула и полетела на пол, больно ударяясь локтями и коленями.

— Ах ты сука! Ну все, ты допрыгалась! — взревел мужчина, вздергивая ее вверх. Кулак впечатался девочке в скулу, заставляя голову мотнуться. Из разбитой губы брызнула кровь. Лия обмякла, оглушенная болью. Язык будто распух, во рту стоял медный привкус. Перед глазами все плыло.

Солдат грубо швырнул ее спиной на стол и задрал куртку. Пуговицы брызнули в стороны. Лия всхлипнула и забилась в его хватке, пытаясь спихнуть с себя. Но он был слишком силен. Слишком тяжел. Грубые пальцы до синяков впились в нежную кожу, шаря по телу.

— Нет, пожалуйста, не надо... — сорванным голосом взмолилась Лия, чувствуя, как щеки заливают беспомощные слезы. — Пожалуйста, не трогай меня...

— Поздно просить о пощаде, сука. Надо было раньше думать, — солдат расстегнул ширинку и грубо дернул вниз ее штаны вместе с бельем. — Но не переживай. Я позабочусь о тебе. Ты еще умолять будешь не останавливаться!

Лия зажмурилась и стиснула зубы, готовясь к неизбежному. По щекам текли слезы бессилия и отчаяния. Она больше не могла сопротивляться. Он победил. Сейчас ее растерзают, изнасилуют, а потом убьют. Конец истории.

Он сжал ладонью эрегированный член. Обильно сплюнув на ладонь, размазал слюну по члену, а остатки размазал по розовой сжимающейся дырочке. Он нагнулся, прижимаясь грудью к спине девочки, и начал кусать шею.

— Тш-ш, — прошептал он, прикусив ее за хрящик. — Тебе будет хорошо, грязная сука.

— Н-нет, молю... — заплакала Лия, пытаясь оттолкнуть мужчину.

Но тот в ответ лишь хмыкнул, схватил ее тонкие запястья и грубо заломал за спиной, второй рукой направляя в девочку член и выдыхая от жара, узости и непередаваемого удовольствия. Лия закричала, сильно выгибаясь в спине, и заплакала в голос. Ей никогда не было так больно и невыносимо отвратительно. Солдат подождал каких-то пару мгновений, даже не дав привыкнуть к своим размерам, и начал двигать бедрами в быстром агрессивном ритме, наращивая темп.

- Я научу тебя уважать солдат, - он глухо зарычал сквозь зубы, одной рукой сжимая ее запястья до синяков, а второй оттягивая рыжие шелковые волосы. Лия плакала и кричала, едва не падая на подгибающихся коленках.

Ее крики для демона — услада, божественная песня, и пусть в бога никто из них давно уже не верит. Дьяволу на этой земле самое место. Солдат двигал бедрами рвано и резко, вгоняя в тело девочки член по основание. Лия рыдала, до крови прокусывая губу. Ее изнутри раздирало, рвало в клочья, горело. Для нее словно разверзли Ад на Земле. Только для нее, специально, с искусными мучениями. Лия сорвала голос, а солдат опустил взгляд, наблюдая, как его член входит в хрупкое тело. По бедру девочки побежала змея крови, огибая тонкие голени и скользя на пол. Кровь была на члене, но это только сильнее распаляло адское пламя. Он, словно обезумевшее животное, вдалбливался в тело переставшей двигаться девочки, рычал и кусал ее костлявые плечи. Он схватил девочку за бедра, сжимая до багровых меток, и вошел по основание, резко вытащил и кончил на хрупкую, покрытую синяками спину.

— Ты была великолепна, сладкая, — облизался солдат, застегивая ширинку. — Но пора заканчивать, — он начал поднимать оружие, прицеливаясь, но именно в тот момент появился Шон, охваченный яростью, он схватил вазу и со всей силы ударил солдата по голове.

Ваза разбилась вдребезги, осколки полетели во все стороны. Солдат покачнулся, из раны на голове хлынула кровь, заливая его лицо. Но Шон не останавливался. Он продолжал наносить удары, используя то, что осталось от вазы. С каждым ударом брызги крови разлетались все дальше, пятная одежду Шона и пол вокруг. Кровь была повсюду — она текла по лицу солдата, капала с рук Шона, растекалась лужей на полу.

Удар за ударом — каждый из них был отчаянной попыткой пресечь безумие этой войны, где дом стал полем битвы, а дети — ветеранами.

Наконец Шон без сил опустил руки. Солдат лежал неподвижно в луже собственной крови. Его голова была разбита, лицо превратилось в кровавое месиво. Вокруг валялись осколки вазы и ошметки плоти. Страшная, шокирующая картина. Но в глазах Шона не было ни капли сожаления — лишь холодная решимость.

Зажмурив глаза, Лия уступила место мимолетному чувству облегчения. За нее отомстили. Шон, вдыхая тяжелый запах металла и смерти, откинул от себя осколки разбитой вазы и поднял израненные руки к лицу, в попытке убрать оттуда кровь, но только размазал её тонким слоем по своей бледной коже.

— Лия... Ты... Ты в порядке? — взгляд лихорадочно метался по ее изувеченному, полураздетому телу. — Лия, боже... — выдохнул он, бросаясь к ней и стискивая в объятиях. Девочка всхлипнула и обмякла в его руках, утыкаясь лицом в плечо. — Прости, что не успел раньше... Я должен был защитить тебя!

— Ты пришел. Ты спас меня, — сдавленно прошептала она, комкая в кулаках его куртку. — Если бы не ты... Он бы убил меня после... После всего.

Шон зажмурился и крепче прижал ее к себе, чувствуя, как щиплет в носу от подступивших слез. Если бы он пришел на несколько минут раньше — и Лию бы не изнасиловали. Эта мысль душила и разрывала сердце.

— Шон...не смей винить себя, — Лия протянула руку к его щеке, забрызганной кровью, глаза её были полны слёз. — Ты смог его остановить...

Шон судорожно выдохнул и накрыл ее ладонь своей, прижимая к щеке. По лицу скользнула одинокая слеза, оставляя влажную дорожку на грязной коже.

— Если бы я только знал... Если бы пришел раньше... Тебе не пришлось бы проходить через этот ад, — глухо произнес он. В голосе звенела боль вперемешку с яростью. — Я должен был защитить тебя, Лия. Уберечь от этого монстра. Но подвел... Не сумел.

Лия сглотнула горький ком в горле и покачала головой.

— Нет. Ты не подвел. Ты спас меня, слышишь? Если бы не ты... Он бы убил меня.

Она помолчала, кусая губы. На скулах проступили желваки от сдерживаемых рыданий.

— Ты не можешь защитить меня от всего, Шон. Никто не может. В этом мире... Слишком много жестокости. Слишком много боли. Мы должны научиться справляться с этим. Выживать. Несмотря ни на что.

Парень судорожно кивнул, признавая ее правоту. В груди щемило от пронзительной нежности вперемешку с тоской. Когда же все успело так измениться? Почему мир сошел с ума, превратившись в кровавый хаос?

— Ты удивительная, Лия. Такая храбрая, такая сильная... — прошептал он, обхватывая ладонями ее лицо. Большие пальцы нежно смахнули слезы со впалых щек. — После всего, что с тобой сделали... Ты все равно не сдаешься. Продолжаешь бороться.

Лия слабо улыбнулась сквозь пелену слез.

— А у меня есть выбор? Сдаться — значит умереть. А я хочу жить, Шон. Жить и мстить тем, кто превратил наш дом в ад.

Она на миг прикрыла глаза, словно собираясь с силами. А потом выпрямилась и расправила худые плечи.

— Идем. Нам надо уходить отсюда. Пока остальные солдаты не нагрянули.

Шон кивнул и отстранился, отводя взгляд от ее искалеченного тела. Сердце кровоточило от сочувствия и жалости. Как бы хотелось обнять ее, окружить теплом и заботой, залечить каждую рану... Но сейчас на это не было времени. Он быстро огляделся, прикидывая пути отхода. Главное сейчас — выжить. Скрыться. А потом... Потом они обязательно отомстят. За себя, за Лию и за всех остальных.

— Будь за моей спиной, — велел Шон. — Если что — беги со всех ног. Не жди меня.

Лия упрямо мотнула головой, отметая саму идею бросить друга. Но спорить не стала. В конце концов, Шон лучше разбирался в тактике и всегда принимал взвешенные решения. Они медленно двинулись к выходу, то и дело замирая и прислушиваясь. В любой момент могли нагрянуть враги. Надо быть начеку.

У самой двери Шон вдруг застыл и обернулся, ловя взгляд Лии. В карих глазах мелькнуло что-то трудноуловимое — то ли решимость, то ли отчаяние.

— Если мы выживем... Я хочу сказать... — слова застревали в горле, не желая облекаться в связные фразы. Но Лия, кажется, поняла. Улыбнулась уголком рта и кивнула.

— Я знаю. Я тоже.

И этого было достаточно. Признание, не требующее долгих речей. Обещание, не нуждающееся в громких клятвах.

Просто маленький огонек надежды среди беспросветной тьмы.

Путеводная звезда, не дающая сбиться с пути.