Люди - самый важный ресурс
С рассветом, когда первые лучи солнца едва начинали окрашивать небо в бледно-розовый цвет, Вивиан уже была полна решимости начать новый день. Она поднялась с кровати, стараясь не потревожить еще спящую рядом дочь, и оделась в свою повседневную рабочую одежду: прочные ботинки, удобные джинсы и старенькую рубашку. С ней всегда был плотный пояс с различными инструментами — подручными средствами.
Прежде всего, она набрала воды. Скрипя старым ведром, она подняла достаточно для своих утренних нужд: чтобы сварить крепкий травяной чай, умыться и приготовить питательный завтрак для двоих.
Затем Вивиан занялась завтраком, на скорую руку сварив кашу из кукурузной крупы и разогрев обрезки вчерашнего хлеба. Приготовление пищи всегда успокаивало ее, позволяло на мгновение забыть о хаосе вокруг. По завершении приготовления завтрака, она вышла в теплицу, которая была их гордостью и источником питания в эти неурожайные времена. Аккуратно полила ряды помидоров, огурцов и листовых зеленых овощей, используя набранную воду. Ее зеленые дети всходили хорошо, обещая обильный урожай.
Но её силы понемногу уходили, с каждым движением чувствовалось как тяжесть в руках растет. Она завершила поливку, и усталость напрочь выбила из колеи. Дыхание Вивиан стало более тяжёлым, ноги едва держали. Она решила присесть, чтобы позволить себе немного отдохнуть. Спина нашла опору в тёплой изогнутой дубовой спинке скамейки в тенистом уголке двора. Она закрыла глаза и повернула уставшее лицо к солнцу, чувствуя, как его ласковые лучи легко целуют её кожу, даруя временное облегчение.
В тот момент, когда болезнь в её теле на некоторое время умерила свой пыл, Вивиан позволяла себе жить. Однако с каждым теплым вздохом она знала, что битва за жизнь еще не выиграна. А пока ей дают время дышать, она будет дышать.
Вивиан горько улыбнулась и подняла взгляд в небеса. Облака, словно вата, плыли по небесному океану, а она искала в них ответы на вопросы, которые не давали ей покоя: «Почему именно сейчас, когда жизнь начинала приобретать оттенки нормальности, болезнь обострилась?»
Вивиан чувствовала с каждым днем, как тело предательски отказывается от выполнения привычных функций. Она глубоко вдохнула, пытаясь расширить свою грудь, чтобы вместить в себя больше воздуха, больше жизни. Каждое мгновение стало на счету. Симптомы были ужасно знакомы, но сейчас она чувствовала гораздо большую усталость и изнеможение. Она знала, что с ней будет дальше, понимала, какой исход ее ждет. Однажды она уже боролась с этим, и вышла победителем. Но сейчас ничто и никто не в силах ей помочь.
И все же где-то в глубине души сиял огонек надежды. Вивиан чувствовала его тепло, подобно тому, как она сейчас чувствовала тепло солнца на своём лице. Этот огонек сохранял её волю бороться и напоминал, что пока он горит, есть шанс на победу над недугом.
Вздохнув, она поднялась на слабые ноги. Нестабильность её шагов отражала хрупкость состояния. Ещё утром она была полна надежды на то, что удастся провести день, не поддаваясь натиску болезни. Но теперь каждое движение было тяжёлым напоминанием о тревожных переменах в её теле. Тем не менее, сдаваться было не в её правилах.
Она собрала лейки, садовые инструменты и другие принадлежности, укладывая их аккуратно в сарае, где они должны были находиться. Подняв голову, Вивиан заметила, что забор в задней части дома кренится в сторону, словно старый человек, опирающийся на трость.
«Нет, только не сейчас», — пронеслось в ее голове. Она помнила, как два года назад сама вбивала каждый гвоздь. Тогда это был символ её силы и самостоятельности.
Теперь прогнившие доски являли собой напоминание о том, что даже самые крепкие вещи со временем разрушаются. Этот забор — защищал их от зараженных, которые время от времени появлялись поблизости. В этом мире, пережившем апокалипсис, каждая мера предосторожности имела жизненно важное значение.
Вивиан ощущала взвешенность ситуации. Её физические силы иссякали, но необходимость действовать давала ей временный прилив адреналина. Она делала шаг за шагом, вынимая гнилые доски и оценивая, какие материалы потребуются для ремонта.
— Мам? Что ты делаешь? — вышла из дома Юки, потирая сонные глаза.
— О, Юки, — произнесла Вивиан, оборачиваясь, чтобы встретить взглядом дочь. Растрепанная, все волосы спутались, глаза еще не привыкли к дневному свету, щурились. — У нас тут проблемка нарисовалась. Забор требует срочного ремонта.
Юки взглянула на гнилые доски, а потом на маму.
— Ма, ты в порядке? Выглядишь очень уставшей, — с тревогой спросила Юки, подходя ближе.
Вивиан старалась скрыть своё истощение, но любящее сердце Юки не могло заблуждаться. Вивиан кивнула, пытаясь улыбнуться, чтобы успокоить дочь.
— Да, я в порядке, просто немного устала. Забор нужно починить скорее. Я знаю, это последнее, о чем ты хочешь беспокоиться сейчас, но... пф... придется постараться, — ответила Вивиан, стараясь звучать решительно.
— Восстановим забор вместе, — решительно заявила Юки и взяла у матери из рук молоток, и принялась разбирать гнилой забор. — Чего стоишь? Говори, что делать.
— Хорошо, — ответила Вивиан, чувствуя, как улыбка вновь заиграла на её лице. — Давай сперва аккуратно уберем эти прогнившие доски и сделаем место для новых. Посмотри в сарае, возможно, найдутся запасные.
Юки кивнула, и, выполняя указания матери, стала снимать повреждённые части забора. Вивиан удивляло, как молодость и здоровье проявлялись в силе ударов Юки по разбитым доскам. Между тем, она сама взялась за измерительный инструмент и начала оценивать, какие именно доски понадобятся, чтобы заменить испорченные.
— Кроме того, нужно будет проверить устойчивость столбов. Если они тоже подгнили, нам придется их заменить или хотя бы укрепить, — сказала Вивиан, пытаясь оставаться обдуманной и методичной, несмотря на нахлынувшую усталость.
Работа вместе превратила задание в нечто большее, чем просто физическую необходимость; это было напоминание об их взаимной привязанности, о той уникальной связи, что соединяет мать и дочь, испытывающих жизненные трудности вместе.
Юки, заметив усталость матери, бросила взгляд на её бледное лицо, но Вивиан осталась непоколебима. Она направила Юки к следующему шагу, желая показать, что вдвоем они могут справиться с любой трудностью. С каждым молотком и каждым закручиванием гвоздя зараженные за забором становились все меньше угрозой, а единство между матерью и дочерью крепче.
***
В свете утренних лучей, проникающих в комнату через занавешенное окно, Глем попыталась разглядеть своё ранение в маленьком зеркале. Несмотря на то, что каждое движение приносило боль, бледные лучи солнца, пробивающиеся сквозь облака, предавали ей надежду и признаки исцеления.
В комнате было тихо, за исключением шума ветра, который слегка раскачивал оконную раму и напоминал о шатком мире за пределами этих стен. За окном шумно взмахивали ветвями зеленые деревья, а синеватый оттенок неба сулил еще один теплый, ясный день.
Рана на боку Глем все еще ныла. Она заметила, что кожа вокруг отверстия покраснела и затвердела — знаки того, что тело борется с инфекцией и начинает процесс заживления. Она знала, что еще долгий путь восстановления впереди, но по мере прохождения времени, боль становилась терпимее, а движения — менее болезненными.
Четыре дня, которые она провела, меняя повязки и принимая лекарства, которые с трудом удалось достать Кели, явно улучшили её состояние. Глем уловила чувство решимости, знала, что несмотря на всю боль, она неустойчиво, но уверенно идет на поправку. Теперь, с новым днем, она чувствовала себя готовой начать медленный и осторожный путь к полному исцелению.
Глем смотрела на часы и понимала, что скоро вернется Кели. Сегодня первый день как она вышла с «больничного», тянуть больше было нельзя, это долгое отсутствие могло вызвать другие вопросы, поэтому, как только Глем стало получше, девушка решила выйти в штаб.
Весь день Глем присматривала за Оливией и, несмотря на ребро, старалась делать всё, чтобы малявке было комфортно и спокойно. Кели переживала, уходя, но Глем уверила ее, что сможет справиться с заботами о ребенке.
Квартира была тихой. Глем осторожно сидела на диване, чтобы случайно не задеть болезненное ребро, и с улыбкой наблюдала за девочкой.
Оливии на вид было года три-четыре, она играла с кубиками на ковре, улыбалась, когда Глем смешно корчила рожи, но совсем не разговаривала. Если физически девочка слышала нормально, то почему же она не разговаривала? Вообще, было много причин, по которым ребенок в ее возрасте может не говорить, включая психологические барьеры, задержку развития речи или даже аутизм.
Посмотрев на Оливию, которая выглядела абсолютно здоровой и жизнерадостной, Глем решила, что спросит у Кели.
Время до окончания дневной смены Кели тянулось медленно. Глем чувствовала, как накопившаяся усталость от дня, проведённого в играх и заботе о малышке, медленно начинает её одолевать, но в своем сердце она также ощущала тепло и удовлетворение от того, что смогла помочь человеку, спасшему ее.
Глем, услышав знакомый звук, невольно поднесла руку к животу, думая, что это её собственный желудок дал о себе знать. Но увидев, как Оливия смотрит на неё широко раскрытыми глазами, она осознала, что это было маленькое напоминание от животика девочки.
Ситуация располагала к непринужденности, и Глем не сдержала смех.
— Что ж, похоже, пора подкрепиться? — спросила она, всё ещё улыбаясь.
В ответ Оливия кивнула с таким же серьезным выражением лица, как если бы она совершенно точно понимала всю тонкость момента. Это было милым и отчетливым подтверждением того, что девочка не только слышала, но и понимала, что от нее хотят.
Глем поднялась, несмотря на небольшую боль, и вместе с Оливией направилась на кухню. Не разговаривая, Оливия была способна общаться на базовом уровне, и Глем находила это обстоятельство полным надежды на будущее — как для Оливии, так и для Кели.
Кели приготовила и оставила для них еду, а разложить все по тарелкам — особых усилий не требовало.
— Помогаешь тёте Глем, да? — произнесла она, и Оливия, полная энтузиазма, кивнула, поставила на стол свою тарелочку и тарелочку для Глем, и весело хлопала в ладоши. — Правильно, всегда помогай. Мама учит тебя нужным вещам.
Оливия села на свое обычное место и ожидала, пока Глем поставит все на стол. Девушка налила в стакан и в бутылку Оливии воды и села напротив.
— Приятного, малявка, жуй тщательно.
Оливия посмотрела на тарелку, потом на Глем и улыбнулась. Это была молчаливая благодарность, но Глем поняла её бессловесный язык благодарности и ответила ей широкой улыбкой. Пообедав вместе, они обе чувствовали себя сытыми и удовлетворенными.
После еды Оливия вернулась к своим кубикам, а Глем в кровать. Она наблюдала за деревом за окном. Оно мирно пошатывалось из стороны в сторону. В небо взмыли птицы.
В этом мирном зрелище было что-то грустное и в то же время успокаивающее. Может быть, это было мимолетное осознание хрупкости жизни или размышление о летящем времени, которое нельзя остановить. Может быть, мелькнула мысль о своем родном доме, который ей пришлось покинуть, или о товарищах, с которыми давно не виделась.
Глем почувствовала скорбь — тяжелое, но сладковатое чувство, которое приходит с ностальгией и воспоминаниями. Скорбь о прекрасных моментах прошлого и о том времени, когда ей не приходилось каждый день бороться за жизнь. Она смотрела, как птицы исчезли в бледно-голубой дали, и подумала, что также и жизни людей приходят и уходят, оставляя за собой след в виде воспоминаний и вложенных чувств. Возможно, на короткий момент она позволила себе быть уязвимой, ощутив глубину своего существования.
Скорбь Глем потекла из глубин её сердца, как тяжёлая река воспоминаний. Она вспоминала своего отца — человека с большим сердцем, который всегда был рядом, когда ей нужна была поддержка и напутствие. Она вспоминала его тёплую улыбку и руки, всегда обнимающие при встрече.
И её младший брат — её игривый, полный жизни спутник, который всегда находил способ рассмешить её, даже в самые мрачные дни. Он никогда не видел мира таким жёстким, каким он иногда бывает — до тех пор, пока не нашёл ту же судьбу, что и их отец. Эти потери наложили глубокие и немые шрамы на её душу.
Минхо был единственным, кто всегда поддерживал, без сомнения верил, шел за ней, куда бы ни позвала. Глем уверена, ее люди достойно проводят Минхо, и душа его взмоет в небеса.
В тот момент Оливия, заметив изменение в настроении Глем, пнула кубик под кровать. Глем вздохнула. Придется доставать.
— Так, сейчас достанем, — она подмигнула девочке, которая принялась вместе с ней высматривать, куда же закатился кубик. Глем стиснула зубы, почувствовав тупую боль в боку, но все же нагнулась, шаря рукой под кроватью. Она нашла кубик, отдала его Оливии, а сама нащупала и достала что-то еще. Журнал. Глаза Глем округлились до размера блюдца, присвистнув, она пролистала парочку страниц эротического женского журнала.
Оливия, заметив разноцветные картинки, подошла ближе, Глем сразу же захлопнула его.
— Так, малявкам, нельзя, — девочка поморщилась, но все же ушла на прежнее место. — видимо, можно только маме, — ехидно усмехнулась и продолжила листать страницы с красивыми голыми девушками. Эротические изображения и статьи на страницах были написаны явно с изюминкой, причудливо противоречили домашней обстановке, окружающей ее в этот момент.
Кели вошла в дом, сбросив усталость вместе со своей сумкой у двери.
— В твоем тихом омуте штиль, — Глем бросила это лукаво и мягко, улыбаясь через страницы найденного журнала, словно держа Кели на мушке хитросплетений собственного интеллекта.
Кели на мгновение замерла, не понимая ситуации, но затем её глаза устремились на журнал в руках Глем, и на её лице застыло смущение, но она спрятала ее за злостью.
— Верни, — подала она командный тон, вызванный скорее рефлекторным стремлением уберечь невинные глаза Оливии, нежели действительной злостью. Глем, с лукавой улыбкой и веселым блеском в глазах, встала, держа журнал высоко и недосягаемо.
— А малявке можно на такое смотреть? — её голос прозвучал в воздухе, наполненный шутливой пикантностью, а затем она ловко отскочила назад, создавая безобидное препятствие для Кели, которая подошла поближе, пытаясь забрать свою собственность. Ее словно спалила мама, а не какая-то левая девка.
Игра в кошки-мышки продлилась недолго; кто бы знал, что обыденный домашний вечер может вспыхнуть таким забавным оборотом. В конце концов, Кели умудрилась отвоевать свой журнал и быстро спрятала его подальше от детских и взрослых глаз.
— Так ты значит по девочкам? — схватившись за ноющий бок, не прекращала издеваться Глем. — Вот почему ты постоянно норовишь меня раздеть, — посмеивается девушка.
— Прекрати, — строго прикрикнула Кели. Оливия даже перестала играть, следя за разговором. — Я.я...осматриваю тебя, чтобы отслеживать твое состояние, — перешла на более спокойный тон девушка.
Кели почувствовала, как ее щеки заливает румянец смущения и злости. Она не ожидала, что Глем найдет такое, и уж тем более не была готова к ее насмешкам.
— Я... это не то, что ты думаешь, — пробормотала она, отводя взгляд и нервно теребя край своей рубашки. — Это просто... исследовательский материал.
Но Глем, казалось, не собиралась так легко сдаваться. Несмотря на боль в боку, она продолжала ухмыляться, явно наслаждаясь замешательством Кели.
— Ну конечно, исследовательский материал, — протянула она, подмигивая. — Для очень тщательного изучения женской анатомии, да?
Кели почувствовала вспышку раздражения. Да как она смеет так с ней разговаривать? Они едва знали друг друга, а эта девица уже лезет в ее личную жизнь и делает какие-то выводы.
— Прекрати, — резко оборвала она Глем, прожигая ее гневным взглядом. — Я осматриваю тебя только для того, чтобы следить за твоим состоянием. Не надо делать из этого что-то большее.
Но даже произнеся это, Кели почувствовала, как ее уверенность дает трещину. Потому что в словах Глем была доля правды. Да, она действительно находила других девушек привлекательными, и, возможно, ее интерес к Глем выходил за рамки простой медицинской необходимости.
Но признаться в этом? Перед едва знакомым человеком, да еще и в такой неловкой ситуации? Нет, это было выше ее сил.
Когда Кели обратила внимание на Оливию, Глем усмехнулась своей мысли.
— Ау, ааау, — девушка резко схватилась за бок и пошатнулась.
— Что? Ранение? Больно? — встрепенулась Кели, мгновенно оказавшись рядом. Придерживая Глем, она вела ее к кровати. — Снимай.
Кели тянет за край майку. Глем усмехается:
— Вот ты какая, Кели, чуть что сразу снимай.
— Не паясничай, дай посмотреть.
Когда Кели аккуратно стянула с неё майку, для того чтобы лучше разглядеть рану, Глем невольно напрягла мышцы живота.
— Весьма впечатляющий пресс, да? — ухмыляется. Кели не показала, что этот вопрос ее смутил. Тело Глем действительно в потрясающей физической форме.
Когда Кели склонила голову ниже, аккуратно снимая бинты, Глем кинула взгляд на Оливию, поняв, что та занята своими игрушками, Глем резко притянула к своему лицу Кели, схватив ее за шею.
Она прикоснулась губами к чужим в быстром импульсивном поцелуе. Кели, впервые столкнувшись с такой близостью, на секунду ощутила панику и недоумение, что отражалось в её широко раскрытых глазах. Она попыталась оказать слабое сопротивление, не причиняя вред.
— Ты что творишь?! — взорвалась Кели, когда улыбающаяся Глем отпустила ее. — Еще раз выкинешь что-то подобное, я тебя вышвырну.
Дыхание Кели было заперто в груди, когда она смотрела на Глем, ощущая на щеках оставленный поцелуем жар. Её глаза, бросая молнии, выражали смесь огорчения и раздражения.
— А мне понравилось, — облизнула губы Глем, а Кели швырнула в нее бинт, сказав, чтобы заканчивала сама.
Глем тихонько посмеялась и приложила пальцы к остывшим после поцелуя губам. Кажется, она украла ее первый поцелуй.
***
— Смотри Джо-Джо, — кивнула Мэв подруге. — А паек-то до сих пор не раздают. Видать, опять нехватка...
Джоан повернулась в указанном направлении, обращая внимание на то, что очередь за пайком на самом деле не двигалась. Она сжала губы в знак разочарования и вздохнула.
— Цикады вчера взорвали еще один склад, — тихо сказала она, опустив голову. Больно смотреть на людей, чья кожа обтянула тело.
Мэв подняла бровь, осведомляясь о последних новостях. Политическая обстановка была настолько нестабильной, что такие нападения становились невыносимой повседневностью. Она откинула обратно голову, взглянув на небо.
— Цикады или не Цикады, — бросила она сквозь зубы, — им всё равно приходится соскребать по крохам. Вот уж действительно, война — ад для всех. Особенно для тех, кто по ту сторону.
Наблюдая за иссохшими фигурами, которые тщетно ожидали своего пайка, женщины разделяли их боль и разочарование, но и гнев за безысходное положение, в котором они все очутились.
Джоан чувствовала, как бессилие сковывает её изнутри.
— Видеть их такими... — начала она, но голос её задрожал, и она не смогла продолжить.
Натянутое ожидание пронизывало воздух перед столовой, где собравшиеся жители карантинной зоны ожидали раздачу ежедневного пайка, которого, по всей видимости, стоило ожидать не скоро, и каждый чувствовал это, отсчитывая каждую минуту, как час.
— Слышь, еще долго? — повторил недовольный голос, пронзая тишину.
Солдат, стоящий у дверей, выглядел недовольным. Его одежда говорила о том, что он был с нижних рангов, один из многих отправленных сторожить столовую и управлять толпой.
— Как только паек привезут, открою. Ясно? — отрывисто ответил он. Его руки висели на автомате, перевешенном через плечо.
— Говорят, опять половинный паек, — женский голос, полный отчаяния, прошелся по сознанию людей, словно холодный ветер. Ее глаза, полные слез, отражали страдания всех присутствующих.
— Да они издеваются?! Мы на них сутками работаем, а нас уже четыре недели кормят огрызками. — роптал мужчина рядом с женщиной, грубый закалившийся голос выражал ярость и отчаяние. С каждым словом его лицо краснело все сильнее, венозное давление билось в его висках.
— А солдатня на полном пайке! Они каждый день свежуху жрут, пока мы здесь голодаем! — снова простонал мужчина, подогревая осуждение среди толпы.
Люди стояли близко друг к другу, и их растущее раздражение стало ощущаемо. Те, кто стоял спереди, смотрели назад, к тем, кто стоял позади, и хмурые кивки и кривые улыбки обменивались между ними. Все знали, что они в этом вместе, что соединяет их общая нужда и несправедливость их ситуации.
— Зачинщиков сейчас расстреляют, — ужаснулась Джан, предвещая возможную беду.
— Нужно утихомирить толпу, — кивнула Мэв.
— Успокойтесь! Не разжигайте недовольство, — начала громко говорить Джоан, все время косясь на руки солдат, готовых уже схватиться за автоматы.
Мэв, стоявшая рядом, крепко сжала плечо, поддерживая её призыв к спокойствию. Она прекрасно понимала, что подобное неосторожное поведение может привести к нежелательным последствиям, ведь солдаты были напряжены и готовы действовать при первом же признаке угрозы.
— Успокойтесь! Мы все в одной лодке, но, если начнем конфликт, никто не выиграет, — продолжала Джоан, стараясь пробиться через растущий шум. Её слышало всё больше людей, и их взгляды начали рассматривать ее.
— Закрой рот подстилка солдатская, — бросилась в нее словами одна женщина. — Я знаю тебя. Ты капитанская жена. На хорошем счету. Не худая, значит кормят вас уж лучше, чем нас.
— Не смей говорить, что мы в одной лодке с тобой, — огрызался мужчина рядом.
Растерянный взгляд Джоан бегал по лицам людей.
— Вот в ком наше спасение! — крикнул мужик, указывая на граффити на стене. Там была изображена символика Цикад и надпись: «Под ярмом F.E.D.R.A выживают, в рядах Цикад — живут»
Шок от выстрела мгновенно распространился среди собравшихся. Это было громким и жестким напоминанием от властей о том, что всякое бунтарство будет подавлено с крайней силой. Мужчина, только что выказавший свою поддержку Цикадам, боролся за справедливость, надежды, но его жизнь была оборвана всего одним выстрелом. Теперь он лежал на земле перед Джоан, безжизненным напоминанием о стоимости человеческой жизни в их мире.
Огоньки ужаса вспыхнули в глазах, когда она с потрясением осознала, что брызги на ее лице принадлежали мужчине, который только что стоял перед ней. Её внутренний мир был в смятении, все её добрые намерения и попытки успокоить толпу столкнулись с жесткой реальностью.
— Все, кто разделяет планы Цикад, подлежат немедленному расстрелу, — слова солдата прозвучали безэмоционально и окончательно, словно выстрел был лишь исполнением приказа, а не утратой человеческой жизни.
Толпа на мгновение замерла, ошеломленная жестокостью и внезапностью произошедшего. Все слова были забыты, все крики заглушены — люди стояли как обездвиженные статуи, лишь их глаза говорили о внутренней буре. Сплочённое желание противостоять несправедливости на мгновение убыло, уступив место приглушенному страху и отчаянию.
Рядом с Джоан, Мэв, собрав всю свою решимость и силу, крепко обхватила её трепещущую руку. Быстрым шагом, почти таща её за собой, Мэв вырывалась сквозь толпу, которая невольно отступала в стороны, позволяя женщинам пройти. Мэв понимала, что в такой ситуации каждая последующая секунда сопряжена с риском, и им нужно было уйти как можно скорее.
***
Когда первые лучи восходящего солнца коснулись поверхности земли, ночь словно подчинилась неизбежному наступлению нового дня. Было что-то утешительное в этом ежедневном ритуале, который не знал ни конфликтов, ни бедствий, которые бушевали в жизнях людей на поверхности.
Свет лениво проникал сквозь щели и зазоры заколоченных окон, будто осматривал помещение, вспоминая о былой жизни, когда окна благородно пропускали его внутрь. Теперь каждый рассвет был обретением пути сквозь баррикады, частичкой тепла и света в мире, который слишком часто был холодным и мрачным.
Свет тянулся через комнату, касался закрытых глаз утомленно спящих ребят, напоминая о начале нового дня.
Адам вздохнул, задувая свечу. Исчезновение слабого пламени почти слилось с моментом, когда первый солнечный луч, пробившийся сквозь щели, коснулся его рук. Скрытый в уютном уголке убежища, он только что закончил поглощать истории супергероев и невероятных приключений, на мгновение отвлекаясь от тягот реального мира за пределами стен.
Комикс на коленях Адама казался реликтом прошлого времени, эрой, когда зло можно было победить силой и храбростью героев на страницах, эрой, которая теперь казалась такой же далекой, как и идея нормальности в их разоренном мире.
Элла, лежащая рядом, прикрытая легким одеялом, невольно сморщила лоб. Внезапные лучи солнца, пробившиеся сквозь щели и нарушившие тьму комнаты, вторглись в её спокойные миры снов. На её лице можно было уловить намеки на беспокойство, создаваемое этим бесцеремонным светом рассвета.
Заметив, как сонное недовольство промелькнуло на лице Эллы, Адам аккуратно, стараясь её не разбудить, подставил руку, перекрыв путь солнечному лучу. Теплое и яркое свечение с легким оттенком раннего утра теперь падало на его запястье и рассеивалось по комнате, не мешая Элле продолжать видеть свои яркие и необыкновенные мечты.
В этом небольшом, но заботливом жесте было скрыто гораздо больше, чем просто защита от утреннего солнца. Это было проявление безмолвной привязанности, понимания и желания защитить даже в самом малом. Хотя времена тяжелые и обстоятельства неумолимые, Адам нашел возможность быть опорой.
На полу храпел Лиам. Рот его был широко открыт, как будто в исполнение невидимой арии для аудитории пылинок, танцующих в лучах утреннего света. Рядом, пуская слюни на подушку спала его сестра Лия.
Времена были жестоки, и убежище стало для ребят не только временным пристанищем, но и постоянным домом. Мир снаружи за его заколоченными окнами и забитыми дверями представлял из себя беспокойное море бурь и неопределенности, откуда Лиам и Лия уже не могли найти пути к прежней жизни. Они обрели здесь уголок спокойствия, который, хотя и не идеален, но предлагал сердечное тепло.
Элла, чье сердце было наполнено тревогой за свою сестру, отправленную на принудительные работы, нашла в убежище место, где могла чувствовать себя хоть немного в безопасности и отдыхать от бесконечных забот. Она стала стержнем и поддержкой для Лии и Лиама, по-сестрински расширяя круг своей заботы на них, как и ее сестра когда-то делала это для нее.
Адам не спал всю ночь, углубленный в свои мысли. Он чувствовал на себе вес ответственности за этот укромный уголок мира.
Этот маленький островок человечности в море хаоса остался наполнен внутренним светом и теплом, что было противоположностью звучания мира снаружи. С каждым вздохом, каждым нерегулярным храпом и даже каждым случайным плеском слюны, ребята поддерживали друг друга, тихонько восстанавливая веру в то, что, несмотря ни на что, они все еще могут быть семьей — пусть и выбранной, пусть и разбросанной, но настоящей.
Шон, сидя у стола, тоже не спал. Своим ножом он вырезал из сломанной ножки табуретки какую-то фигуру. Свет отбрасывал на его лицо тени, но он был погружен в свои мысли.
Они не разговаривали как друзья. С того самого дня они избегали личных бесед и ограничивались короткими, деловыми фразами. Между ними образовалась пропасть, темная, давящая, но сейчас, когда все вокруг напоминает лишь о неизбежности, они не переступают черты. Возможно, когда-нибудь они вернут те отношения между ними, которые были раньше.
Первые выстрелы, разрезавшие тишину, пришли издалека, напомнив всем в убежище, что противостояние за пределами их временного пристанища не прекращается ни на мгновение. Ощущение вечности сражений было навязчивым и давящим. Цикады перешли к наступательным действиям.
— Слышишь это? — тихо, с усталостью в голосе, спросил Шон. — Очередной обмен любезностями.
— Да. — ответил он глубоко вздыхая. — на этот раз Цикады не отступят.
— Твой отец... — начал осторожно Шон, а Адам почувствовал, как тяжело ему даются слова. — Как ты думаешь, что он будет делать? Как ты со всем этим справляешься?
Адам опустил голову.
— Это его выбор, — с долей горечи. — Мы оба верим в то, что считаем правильным, только...наша правда разная.
— Когда-нибудь придется столкнуться лицом к лицу, не боишься?
Боится. Адам безмерно любит и ненавидит отца. Эти чувства переплетаются в нем и гасятся под толстым слоем несгибаемости отца и его веры в свою правду. Усталость мыслей тянет его плечи, висит на них тяжелым грузом, но он не станет с ним говорить. Он четко обрисовал свою позицию, а отец остался на своем месте.
— Каждую ночь. Эта мысль не дает мне покоя. Но я верю в собственные идеалы — в свободу и выбор для всех нас. И если мне придется столкнуться с отцом, пусть так и будет.
Шон кивнул.
— Знаешь, когда всё это закончится, надеюсь, мы сможем построить мир без кровопролития, где ночи будут спокойны, а дни будут полны жизни.
— Надеюсь, мы это увидим, Адам, — он поднял глаза и заглянул в глаза своему товарищу другу. — Вместе.
— Хватит шептаться, мыши, спать мешаете, — шепчет Лиам, потягиваясь.
— Упс, прости, Лиам, не хотели будить.
— Не волнуйтесь, при этих звуках снаружи мало кто спит крепко. Я подслушал ваш разговор, — пауза. — Это не легко, ситуация с твоим отцом, Адам.
— Так уж получилось. Но знаешь, иногда темные времена выявляют нашу истинную суть, верно?
— Это правда, — с тихим уважением. — Ты стоишь за свои убеждения, несмотря на фамилию. Вы оба, ребята, держитесь так, как многим из нас и не снилось бы.
— Мы все одна команда здесь, не так ли? Все мы свободны, по крайней мере духом.
— Сильные, мужественные... — тихо шепчет сонным голосом Элла.
— и немного безумные, — смеется тихо Лия.
— Видимо, да, зевает Лиам. — Хорошо, друзья, отдохните еще немного.
Адам поудобнее уложил голову спящей Эллы на диване, а сам встал и начал собирать рюкзак.
— Уже уходишь? — Адам оборачивается.
— Да, мама скоро проснется. Не хочу оставлять ее одну.
Шон помог придержать люк и попрощался, когда Адам спрыгнул с другой стороны. Они не могли заменить друг другу родителей, но друг для друга были семьей.
Адам стоял перед дверью своего дома, чувствуя, как сердце колотится где-то в горле. Он не был здесь словно целую вечность — с тех пор, как ушел, хлопнув дверью и поклявшись никогда не возвращаться. Но сейчас он вдруг осознал, как сильно скучает по дому. По своей комнате, по знакомым запахам, по теплу и уюту.
Но больше всего он скучает по маме. По ее ласковому голосу, по ее объятиям, по тому, как она всегда умела успокоить и поддержать. Адам знал, что своим уходом причинил ей боль, что она, должно быть, с ума сходит от волнения. И сейчас, стоя на пороге, он вдруг почувствовал острый стыд и желание это исправить.
Конечно, он не мог вернуться насовсем. Не после того, что сделал отец. Он ушел не просто так, а чтобы сражаться за свободу и справедливость. И этого решения он менять не собирался.
Но, может быть, хотя бы ненадолго он мог снова стать просто сыном, любящим и скучающим по своей матери? Может быть, они могли урвать несколько спокойных часов, пока отца нет дома, чтобы поговорить, обнять друг друга, побыть семьей?
Адам сделал глубокий вдох и постучал в дверь, чувствуя, как у него дрожат руки. Несколько секунд ничего не происходило, а потом он услышал знакомые шаги и звук открывающегося замка.
Дверь распахнулась, и на пороге появилась его мать — такая же красивая и усталая, какой он ее помнил. На мгновение она застыла, не веря своим глазам, а потом, ахнув, бросилась к нему и заключила в крепкие объятия.
— Адам, — выдохнула она, и в ее голосе звучали одновременно радость и облегчение. — Мой мальчик, ты вернулся!
Адам почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы. Как он мог думать, что сможет прожить без этого — без маминых объятий, без ее любви и поддержки?
— Мам, — пробормотал он, утыкаясь лицом в ее плечо. — Прости меня. Я так скучал.
Мать только крепче прижала его к себе, гладя по спутанным волосам.
— Ш-ш-ш, — успокаивающе прошептала она. — Все в порядке, милый. Главное, что ты сейчас здесь. Пойдем внутрь.
И Адам позволил увести себя в дом, в знакомое тепло и уют, чувствуя, как впервые за долгое время его сердце наполняется покоем. Он знал, что это ненадолго. Знал, что очень скоро ему снова придется уйти, вернуться к борьбе и опасностям. Но сейчас, в этот краткий миг, он мог побыть просто сыном, любящим и любимым. И пока мама обнимала его, пока ее сердце билось рядом с его собственным, Адам чувствовал, что может преодолеть что угодно. Потому что у него всегда будет дом, в который можно вернуться. И любовь, которая никогда не угаснет, что бы ни случилось.
***
— Малявка, ну давай, скажи «дурак», ну? То-мас ду-рак, — активно шевелит губами Глем. Оливия сидит перед ней на полу и жует корку хлеба.
— Оливия, не слушай ее, — строго зыркнул на девушку Томас. — эта тетка тебя плохому учит, — он подмигивает девочке и показывает Глем язык.
За неделю Глем привыкла к рутине дома Кели, по утрам она помогала накрывать на стол, а после обеда обычно выделяла время на упражнения, которые помогали укрепить её после ранения, а когда Кели была на работе, Глем занималась с Оливией.
Глем встала с пола и подошла к окну. Томас проследил за ней взглядом и подал Оливии воды.
— Значит, вы четко придерживаетесь плана, — произнесла Глем, сложив руки на груди и устремив взгляд в окно.
Обветшалые контуры разрушенного города вырисовываются в сумеречном свете, придавая ему мрачный и пустынный облик. Высотки, лишённые стёкол, словно потерянные гиганты, тянут к небу свои дырявые пальцы, а улицы, забитые обломками когда-то цветущей жизни, кажутся подступами к неведомой глубине.
— Да, ситуация стабильна. Мы укрепили наши позиции и выжидаем, следуя установленной стратегии.
Оливия приняла стакан воды, улыбнулась Томасу, пока Глем, стоя у окна, продолжала следить за происходящим на улице. В её глазах читалась смесь разочарования и облегчения. Она чувствовала себя готовой вступить в борьбу.
— Мои люди сейчас справляются одни со всем этим. А я могу быть рядом и вести их.
Она оборачивается и смотрит внимательно на Томаса.
— Я не могу так поступить с ними.
Оливия на мгновение уставилась на Глем, а затем вернулась к своим занятиям. Она была слишком мала, чтобы понимать все тяготы и обязанности, но её присутствие было неким напоминанием, за что Глем и Цикады ведут борьбу. И это подтолкнуло ее пойти наперекор просьбе Томаса. Нечего отсиживаться, когда каждый человек на счету.
Люди — самый важный ресурс.
— Сообщи Бойду, что я буду ждать его на складах, — в глазах её появился стальной блеск, свидетельствующий о непоколебимом решении. — Нужно поговорить и еще раз все детально обсудить. Ошибка может стоить жизней, а я не намерена больше терять людей.
Томас вздохнул, прекрасно зная, что убедить Глем остаться было почти невозможной задачей, когда она уже приняла решение. Оливия, со стороны наблюдавшая за их разговором, почувствовала, как в комнате повисла тяжесть происходящего, и плотно сжала свою игрушку.
— Каждый день к нам присоединяется все больше людей, но времени на их подготовку не остается, — рассказывает Томас последние новости.
— Пусть берут в оборот всех, обучают и готовят.времени нет, — дополняет Глем, попутно собирая свои скудные вещи. Она взглянула на Оливию и остановилась. — Томас.ты иди, а я дождусь Кели, попрощаюсь.
Томас кивнул и спешно ушел, а Глем подняла Оливию на руки и плотно прижала девочку к себе, вдыхая ее нежный детский запах.
— Будь сильной и не бойся никогда, хорошо, малявка?
Оливия обняла Глем в ответ так крепко, насколько позволяли ее силенки. Она словно понимала все лучше самой Глем.
— Если потеряешься во тьме — ищи свет.
Оливия кивнула, не отрываясь от объятий. Глем чувствовала, как тепло маленького тела согревает ее сердце, и это напомнило ей, ради чего они все борются.
По знакомым шагам, мягко ступающим по старым доскам, Глем узнала Кели еще до того, как увидела ее в дверях. Ожидание прощания уже витало в воздухе. Маленькая Оливия, выпущенная из её объятий, смотрела вверх широко открытыми глазами и немного недоумевала, пока Глем повернулась, чтобы встретиться лицом к лицу со своим теперь уже другом.
Стоя в дверном проеме, Кели остановилась на мгновение, в её взгляде читалась буря эмоций, когда она догадалась об уходе Глем. Атмосфера в комнате нагнеталась молчаливым признанием того, что происходит переломный момент в жизни не только Глем, но и для Кели.
— Значит, ты уходишь.
Она старалась тяжело не дышать, пряча волнение, которое заставляло её глаза слегка намокнуть.
Глем стояла с той же стойкой осанкой, которую так часто имели те, кто решался на жертвы ради большего блага. Непоколебимость ее решения отображалась в каждом контуре ее сильного тела.
Кели понимала, что никогда не будет прежней, что отсутствие Глем оставит заметный след в их с Оливией повседневной жизни. Но более всего её сердце болело от мысли, что каждый шаг, который Глем делает по пути к своей судьбе, может оказаться как шагом к триумфу, так и шагом на грань опасности.
— Идем со мной, — Глем с болью в сердце посмотрела на Кели. — У нас есть школы, детсады, ферма...все, что нужно для обычной жизни.
— Я не могу, — отступила Кели, пряча взгляд. — Риск слишком велик.
— Но ты же хочешь... И Оливии будет там куда лучше...
— Я не могу, — наотрез отказалась Кели.
Глем понимала ее. Кели не могла рисковать жизнью Оливии. Хотя изменения и обещали новые возможности, они также несли в себе непредсказуемость и потенциальные опасности, неизвестные Кели, но крайне реальные в её воображении. Жить в борьбе и сопротивлении внедрило в Кели чувство осторожности и осмотрительности, которые нельзя было отбросить ради неведомого будущего, — особенно, когда в дело вступала безопасность Оливии.
Глем в её стойкости видела не трусость, а мать, защищающую своего ребенка любой ценой. Глем знала, что каждый человек в сопротивлении вносит вклад как может, и для Кели самым важным сейчас было обеспечение заботы и защиты для её маленькой семьи.
— И тебе пока, малявка, — заметив, как Оливия машет рукой, в ответ говорит Глем. — Очень скоро начнется война, — тихо говорит она, подходя к Кели. Девушка замирает. — Найдите укрытие.
Уход Глем был не только физическим расставанием, но и моральным пониманием того, что каждый сражается своим фронтом, и иногда эти фронты требуют оставаться там, где кажется, что ты наиболее нужен. В глубине души Глем уважала решение Кели, хотя и испытывала боль и уверенность в том, что их пути разняться. Но в сердце остается надежда на возможное будущее, где и Кели, и Оливия смогли бы жить свободно и безопасно, благодаря тем жертвам, которые Глем была готова принести сейчас.
***
Через неделю после начала строительства забор уже почти был готов. Юки, вооружившись гвоздодером, отдирала деревянные планки с одного из старых сараев, чтобы использовать их для укрепления забора.
Вивиан рядом укладывала в свой рюкзак несколько медицинских принадлежностей, таких как бинты и таблетки, а также гвозди и пару молотков, которые они могли бы использовать для дальнейшей работы над забором.
Юки, с полным рвением и без устали, занималась своей работой. Её мокрые от пота волосы липли к коже. Она щурилась от яркого солнца, моргала и постоянно отводила взгляд, чтобы зрение адаптировалось к ослепительным лучам. Несмотря на дискомфорт, она усердно продолжала действовать: выдирать гвозди, освобождать доски от старой конструкции и аккуратно складывать их в отдельную кучу, чтобы все было организованно и подготовлено к строительству забора.
— Думаю этого количества будет достаточно, — отметила Вивиан, подходя к Юки и взглянув на аккуратно сложенные кучи досок.
— Сегодня очень жарко, — вымученно стонет Юкито. Вивиан поднимает с земли слетевшую с дочери кепку и надевает ей на голову.
— Не снимай, а то напечет.
Теплый летний ветер лениво волнует пышную растительность, которая безудержно пробивается сквозь щели в асфальте и обвивает старые автомобили, превратившиеся в ржавые скелеты безжизненных хищников, погребенных под слоями плюща и вьющихся растений. Кое-где видны останки некогда оживленных рынков, покрытые зеленым бархатом лишайника и обитаемые животными, которые возвратились, чтобы занять место человека в этой новой дикой экосистеме.
— Хочется есть, — в ответ говорит Юки и смахивает волосы со лба.
— Тогда, идем скорее, — кивает мама и помогает дочери убрать инструмент.
Город вокруг них был тихим, за исключением звуков природы, поднимавшихся из-за руин. Здания с пустыми оконными проемами напоминали о прошлом, полном суеты и жизни, теперь они были лишь тенью былого себя.
Солнце, пробиваясь сквозь разрушенные крыши, создает странные тени на земле, добавляя мирной картине таинственные очертания. Разноцветные осколки, как витражи памяти, вспыхивают здесь и там, напоминая о мире, который когда-то был здесь полон жизни и цвета.
Вивиан и Юки направились по направлению к небольшой зеленой зоне, оазису среди бетона и камня, который они облюбовали за время пребывания в этом месте. Он находился не так далеко — лишь небольшой маневр среди наполовину рухнувших заборов и обломков обеспечивал им проход.
В их укромном местечке был старый столик из камня и несколько уцелевших скамеек. Они достали из сумок запасы: мягкий хлеб, который они испекли на днях, банку кукурузы, и пару томатов.
В тишине, нарушаемой лишь жужжанием насекомых и шелестом листвы, они ели, при этом прислушивались к окружающему. Сытые и уставшие, они благодарны были за момент покоя, который случался все реже в мире, где каждый день мог стать последним.
— Думаю, сегодня мы закончим восстанавливать забор, — говорит Вивиан, жуя томат и смотря в даль.
— Да, это хорошо, — отвечает Юки, натягивая кепку чуть ли не на глаза. Солнце сильно слепит. — Он уже начал прилично выглядеть.
В мире, где любая защита от опасностей вокруг могла спасти жизни, каждый укрепленный метр имел значение.
— Чем раньше мы закончим, тем спокойнее мне будет спать ночью, — добавляет Вивиан, оглядывая высокие покосившиеся здания.
После небольшого перерыва они снова приступают к работе, зная, что впереди еще многое нужно сделать. Но на сегодняшний день восстановление забора — их маленькая победа, шаг к чувству безопасности и нормальности, даже если мир вокруг давно перестал быть нормальным.
— Нам понадобятся еще гвозди, — вытирая руки о свои шорты говорит Юки. Она кивает в сторону жилых домов. — Там должно быть что-то.
Вивиан понимает, к чему клонит дочь.
— Даже не думай идти туда одна, — строго говорит Вивиан. — Поищем, где поближе.
Она собирает оставшуюся еду в рюкзак и поправляет повязку на голове — с ней головные боли беспокоят ее реже.
— Мам, я буду осторожна, — уверенно заявляет Юки. — И я быстро найду что нужно. Ты знаешь, я могу справиться. Тем более, мы тут все облазили и ничего тут нет.
Вивиан смотрит на дочь с беспокойством в глазах, ведь она знает, что в разрушенных домах могут быть зараженные. В последнее время они бродят здесь слишком часто, словно кто-то привел их откуда-то.
— Хорошо, — вздыхает Вивиан, — но мы пойдём вместе. Будем прикрывать друг друга и сделаем это быстро.
Они направляются к руинам ближайшего дома. В сопровождении криков птиц и скрипа обветшалых досок осматривают первый этаж разрушенного здания. Каждая найденная копейка, каждый гвоздь — всё может пригодиться.
Внимательно прислушиваясь к каждому шороху, они аккуратно поднимают руины в поисках материалов. Вивиан уже держит в руках ржавую банку с гвоздями, когда Юки, подмигивая, вытаскивает из-под обломков целый неповреждённый пакет гвоздей.
— Вот и все, давай скорее назад, — предлагает Вивиан, понимая, что время в таких местах следует считать на вес золота. Она оглядывается на дочь, а та стоит и смотрит на нее глазами, как у кота, который выпрашивает лакомый кусочек. — Что хочешь? — вздыхает.
— Ну, я хочу найти книгу, — неуверенно говорит Юки, словно понимая, что ее интерес может показаться незначительным на фоне их суровой реальности. — Все в нашем доме, я уже перечитала.
Вивиан смотрит на дочь с пониманием.
— Ладно, но ты должна понимать, что это опасно, — соглашается Вивиан. — Мы быстро взглянем и сразу уходим. Никаких рисков. Если что-то пойдет не так, мы сразу же отступаем.
Обе они направляются к следующему зданию, движимые смесью трепета и опаски. Вивиан ведет, неустанно проверяя каждый угол на наличие признаков зараженных. Пройдя несколько домов, Вивиан замирает. Впереди вдоль улицы лежат трупы зараженных. Тела лежали беспорядочно, словно брошенные куклы в театре ужасов. Их израненные лица были обращены в стороны, глаза пусты и бесцветны, словно зеркала, отразившие их последние моменты ужаса и борьбы. Некоторые из них имели глубокие раны и кровавые следы, которые темнели на их одежде и асфальте, формируя мрачные пятна.
Воздух был пропитан металлическим запахом крови и разложения, предательски вовлекая в нос запах смерти. Вивиан и Юки придерживали дыхание, стараясь избежать призрачного духа разрушения.
— Их так много... — шепотом.
Дома вокруг них казались пустыми глазницами, разглядывающими сцену под их обгоревшими и потрескавшимися бровями — окнами. Воздух был неподвижен, лишь лёгкие порывы ветра разносили листья и мусор по улице, добавляя единственное движение в этот статичный пейзаж.
Юки обводила взглядом разрушения, боясь, что заражённые могут возродиться вновь, или хуже — что где-то рядом скрываются ещё живые. Каждая тень, каждый шелест превращался в предупреждение, подсказывающее им уйти.
Юки ужаснулась, когда подле тел зараженных разглядела мертвого человека, который не был заражен.
— Мама, он был жив...
В глазах Юкито отражается смесь ужаса и скорби. Тот, кто ещё недавно был как и они — борец за свое существование, теперь лежал неподвижно среди армады заражённых, и больше никогда не встанет. Отсутствие явных ран и следов инфекции на его теле свидетельствовало о том, что его смерть была столь же внезапной, сколь и жестокой.
Вивиан, чувствуя глубину страха и отчаяния в голосе Юки, берёт её за руку, придавая ей уверенности и поддержки. Они обходят тела на приличном расстоянии, затаив дыхание и стараясь не разглядывать лица мертвых, чтобы избежать дополнительной травмы. Вивиан знает, что ужасно видеть мир таким, но понимает, что сейчас их главная задача — выжить, чтобы однажды вновь привнести в него красоту и жизнь.
— Их всех кто-то убил, — думает вслух Юки, идя за мамой.
— Нужно отсюда уходить, пока... Тихо!
Они слышат выстрелы и голоса. Звуки были аномалией в мире, где само молчание стало пугающим; выстрелы говорили об опасности, а людские голоса — о потенциальной угрозе. Вивиан тянет Юки за собой в сторону, отводя её за перекошенный фрагмент стены, чтобы спрятаться из поля зрения. Единственный звук — их сдержанные дыхания, соединяющиеся с негромкими постукиваниями в разбитых окнах и тревожным шелестом ветра, пробирающегося сквозь руины зданий.
Из-за угла выбегают несколько человек. Они несутся сквозь улицу в надежде найти убежище от своих преследователей, в их глазах ясно читается бесконечный страх.
Следом за ними, с непоколебимой, холодной решимостью выходят трое нападающих. Они одеты в грязные, потёртые черные жилеты из кожи, явно намеренные создать эффект запугивания. На головах у них бейсболки с козырьками, опущенными низко для скрытия лиц. Их брюки — военного стиля, с карманами, заполненными, вероятно, снарядами и другим снаряжением. На шеях — обмотки или старые куски ткани, возможно, для защиты лица. В руках они держат оружие, каждое из которых оказывается весьма пугающим — автоматические винтовки с прикладами и обрезы. У них еще и бедра обвешаны кобурами с пистолетами.
Выражения их лиц скрыты, но намерения ясны. В их движениях нет места нерешительности, а каждый шаг они прокладывают с жестокой решимостью, ни перед чем не останавливаясь ради своей цели.
Вивиан сжимает руку Юки еще крепче, давая понять, что их приоритет в этом хаосе — оставаться незамеченными. Она обводит пальцем у губ, взывая к молчанию, и тянет дочь к более укромному месту, откуда можно наблюдать без риска быть обнаруженными. Они остаются в затаенном месте, выжидая и надеясь, что группа решила пройти мимо, не подозревая о возможности других выживших поблизости.
Внезапная вспышка стрельбы и громкое эхо выстрела разрывают воздух. Мужчина, забравшийся на капот старого, полуразвалившегося автомобиля, демонстрирует уверенность в своих действиях. Он наводит ствол оружия и стреляет, не обращая внимания на отчаянные крики тех, кто спасается бегством. Выстрелы эхом отражаются от разрушенных стен зданий и ускоряют пульсацию перепуганного сердца Юки. Девочка невольно прикрывает уши руками, стараясь заблокировать ужасающие звуки смертоносной охоты.
Вивиан, мгновенно соображая, осторожно отталкивает Юки от угла стены, куда они притаились, указывая глазами на более безопасную позицию в тени разрушений. Её лицо пронизано решимостью; она готова защитить свою дочь любой ценой.
Трупы на земле, бесшумные свидетели этого беспредела, напоминают Вивиан о том, что сегодняшний день они должны пережить любым способом. Вивиан и Юки отступают, каждый шаг выбирая так, чтобы не вызывать внимание на себя, обдаваемые волной напряженного воздуха. Отчётливые голоса нападавших доносятся к ним сквозь обломки разрушенных зданий.
— Да иди ты. Ты все пули в молоко всадил! — высмеивает один из бандитов своего напарника, голос его полон пренебрежения и раздражения.
— Лучше б в тебя, — резко отвечает второй, его тон саркастичен и полон скрытой злобы. Очевидно, что такие слова могли легко перерасти в новый конфликт.
— Ну... ладно, ладно. Промазал, бывает. Хочешь, потренирую тебя в тире? — предлагает первый, его голос вдруг становится более тёплым, словно он пытается сгладить остроту.
— Пошёл ты, — отрезает другой, отмахиваясь и не желая продолжать эту бесполезную беседу.
Вивиан поглядывает в направлении, противоположном местоположению бандитов, ища путь к более безопасному месту.
— Мы должны двигаться, но делать это осторожно, — она шепотом дает указания Юки, её глаза бегают, наблюдая за окружающей обстановкой.
— Куда они делись? Должны быть здесь, — недоумевающе бубнил один из мужчин, его шаги приближались, а сердце Вивиан учащенно билось в предчувствии опасности.
— Они на повороте шоссе, не удивлюсь, если у них там еще туристы.
— Хорошее местечко. Везет же им, — в третьем голосе послышалась зависть, и было ясно, что бандиты настроены продолжать свои разбойничьи походы.
— Погляди пока, чем тут можно поживиться, — заметно утихая, командовал один из них.
Юки удается запомнить двоих: один темнокожий с бородой и шрамом на шее; второй седой, с татуировкой пса на плече. Их изображения впечатываются в её память, в то время как третий остаётся лишь тенью. Юки не удалось разглядеть его из-за укрытия.
— Ничего тут нет. Идем дальше, — последовал ответ, очевидно, без особого энтузиазма изучать эти руины.
Звуки шагов отдалялись, а голоса становились всё тише и тише. Однако этому облегчению не было места в реальности: Вивиан знала, что расслабление могло сыграть с ними злую шутку. Она смотрела на Юки, молча призывая её быть внимательной, давая понять, что бесшумное движение — их лучший шанс на спасение. Воспользовавшись возможностью, когда бандиты удалились на достаточное расстояние, они аккуратно продолжили своё отступление, каждый шаг измеренный и осторожный, уходя так же тихо, как тени в ночи.
Сердце Вивиан колотилось как сумасшедшее, ритм его ударов отдавался в висках и оглашал беспорядок мыслей. Дыхание было нерегулярным, раздирая грудь короткими рывками страха и облегчения, что удалось остаться невидимыми. Глаза внимательно следили за каждым движением в зеркальных осколках опустошенного города вокруг них, страх за жизнь дочери не давал ей покоя. Руки слегка дрожали, но она старалась их усмирить — не могла позволить себе паники, быть сильной было единственным приемлемым вариантом. Ведь если бы не Юки, может быть, она бы уже позволила себе рухнуть под весом исступления и страха. Но взгляд на Юки, на её лицо, полное неопределённости и тихого ужаса, крепил её.
Дыхание Юкито было коротким. Буря нарастала внутри неё. Она чувствовала волну адреналина, разливающуюся по венам при каждом возможном скрипе или шорохе. Но в то же время, она чувствовала нарастающую ответственность быть бдительной, быть поддержкой для мамы. Хоть Юки и была невероятно молодым наблюдателем среди развалин взрослого мира, её тихий внутренний стержень уже научился быть жестким в ответ на каждый неожиданный изгиб судьбы. Её сердце, бьющееся в такт уверенной походки, неуклонно настаивало на желании жить, на желании защитить себя и свою мать от хаоса вокруг них.
***
— Доброе утро, капитан, — повсюду по штабу раздавались приветствия от солдат, которые шли мимо Винца со знаком уважения. Он кивал в ответ, его глаза быстро сканировали помещение, вдыхая обыденность военных будней.
— Как Мэв? — бросил он, обращаясь к Томасу. Взгляд капитана остановился на клетках, густо заселённых гражданскими, мрачные мысли оставили свой отпечаток в уголках его глаз. Томас, выдержав паузу достаточной длины, чтобы подчеркнуть уровень контроля над ситуацией, просто ответил:
— Все в порядке.
Они продолжили двигаться по коридору, в плотной атмосфере военной дисциплины, пока не достигли кабинета.
— Теперь давай перейдем к делу, — Винц кинул папку на свой стол и уперся руками в стол, подняв взгляд на Томаса. — Что там слышно о доносчиках с нашей стороны? Удалось узнать, кто сливает нашу информацию Цикадам?
— Нет, не удалось. Все чисты, Винц. Мы проверили каждого, — пояснил он, чувствуя, как его слова ударяются о глухую стену недоверия. — Никаких подозрительных связей с Цикадами или намеков на двойную игру мы не обнаружили. Все наши ребята клянутся в верности.
Винц слушал его с суровой непоколебимостью, которая была бы внушительна, если бы не скрытая под ней тревога. Слив информации прямиком в руки Цикад, это значило, что у них внутри таится крыса.
— Наши посты становятся мишенями с заранее известным расположением. Каждая утечка стоит нам ресурсов и жизней, — голос Винца стал холоднее, приобрел твердый металлический оттенок, отражающий потерю контроля над ситуацией. — И взрывы... эти взрывы, Томас. Три склада, полных боеприпасов и провианта, взлетели в воздух. Это трудно сбить со счетов как случайность или удачу со стороны врага. Это скоординированные атаки, которые могли быть спланированы только при помощи информации, выходящей от нас.
Томас кивнул, серьезность ситуации яснее не бывает, его размышления торопливо искали ответы, которых он не имел.
— Мы удвоим усилия, — ответил он наконец. — Убедимся, что это не чья-то ошибка или просчет. Возможно, имеет место быть нечто более тонкое, чем прямой слив информации, Винц.
Томас чувствовал, как тяжесть тайны, которую он обязан был хранить, усиливается с каждым днём. Скрываться становится всё сложнее и любое неосторожное движение или промах в словах могут выдать его. Несмотря на осторожность, игра под прикрытием втягивала его всё глубже в мир собственной лжи и обмана. Утечка информации на этот раз была важнейшей из всех, которые пришлось осуществить Томасу. Он четко действовал плану и отлично понимал, что переданные Цикадам координаты складов и патрулей нанесут удары по ключевым точкам FEDRA и могут стать триггером для начала полномасштабной войны. Он уже предвкушал последствия, которые последуют за этим шагом — военные действия, потери, хаос, в который погрузятся улицы.
Ему следовало играть свою роль безукоризненно. Каждый взгляд в сторону Винца, каждый доклад перед штабом, каждый скрытный контакт с Цикадами — это должно было оставаться тайной, тревожной тайной, которую он уносил с собой каждую ночь домой. И в то же время, ему нужно было остерегаться того, чтобы подозрения не сместились в его сторону в процессе их охоты за предателем.
— У меня плохое предчувствие насчет всего этого. Цикады знают каждый наш шаг, каждую нашу позицию.
— Я тоже об этом думаю, Винц. У нас должен быть другой план, который сможет обратить ситуацию в нашу пользу.
— Так что же мы можем сделать, если они на шаг впереди нас?
— Мы должны действовать непредсказуемо. Изменить нашу тактику, использовать маневренность и скрытность. Возможно, нам придется пожертвовать несколькими позициями, чтобы они думали, что нас разбили.
— Я понял тебя. Мы можем создать ложные цели, использовать дезинформацию, чтобы сбить их с толку и заставить их действовать неверно. Я свяжусь с командованием и узнаю, чего мы можем ожидать. Но независимо от этого, мы должны быть готовы к мобильной обороне и быстро реагировать на изменения.
— Борьба продолжается. Давай закатаем рукава и заставим Цикад пожалеть о том, что они ввязались в эту войну с FERDA.
Винц находился в той роли, где власть и ответственность слились в далеком отношении от реалий на земле. Для него карантинная зона — это область, которую нужно контролировать со стратосферы решений высшего командования FEDRA. Он стоит во главе целой машины, заточенной для поддержания порядка и исполнения приказов, защиты населения и борьбы с инфекцией. Но в то же время, крайние меры, на которые иногда приходится идти, противоречат обыденной морали и тем самым расселяют туман войны, который все гуще покрывает зону. Жесткая рука военного командира, которую он был вынужден использовать, казалась ему единственным путем к восстановлению порядка. Для него повстанцы являлись непосредственной угрозой — агентами хаоса и разрушения, преградой на пути к мирной жизни, которой страдающее от инфекции население заслуживает.
У него возникали мысли о том, что жесткие меры — это временное необходимое зло, после которого сможет последовать восстановление и нормальность. Уничтожив повстанцев, он полагал восстанавливать баланс, защищать гражданское население от угрозы, которую они представляют. Одержав победу над хаосом, который они несут, ситуация, как он верил, должна была измениться к лучшему. Такое однобокое видение спасения мира и правда могло оправдать бесчисленные жертвы и моральные компромиссы, которые сопровождали его стратегию. Он погрузился в иллюзорный мир, где крах повстанцев равняется восстановлению мира, игнорируя то, что война и борьба за власть часто порождает только новые круги насилия и страданий.
— Также мы должны эвакуировать и скрыть наши ценные ресурсы и снабжение. Необходимо шифровать все сообщения и иметь несколько запасных линий связи на случай, если основные будут перехвачены или разрушены.
— Мы в трудной ситуации, Томас, — склонив голову и обдумывая все сказанное, говорит Винц.
Томас должен быть убедителен, сейчас он солдат FEDRA, и он не может действовать и говорить иначе, даже если не хочет. Положить конец этой войне — его главная задача. Ради Мэв, ради их будущего, ради всех жителей карантинной зоны, ради самого Винца. Он постарается сделать все возможное и закончить с наименьшими потерями, пусть это звучи безумно и совсем нереально.
— Есть еще одна вещь, о которой мы не говорили. Все эти стычки с Цикадами, стрельба и взрывы... Они привлекают зараженных. Их становится все больше у стен карантинной зоны.
— Да, это серьезная угроза. Мы не можем допустить, чтобы эти твари проникли внутрь. Это поставит под угрозу всех наших людей, не говоря уже о риске распространения инфекции.
— Нам необходим план по укреплению карантинной зоны. Могут быть использованы дополнительные баррикады.
Винц отвлекся, заглянул в окно, где виднелись высотки-великаны вдали, где лучи света огибали их величественные силуэты, а страшные твари рыскали повсюду. Он думал о том, как бы повернуть игру в свою пользу, и вот...
— Мы можем использовать зараженных против Цикад, — вдруг говорит Винц. Томас резко поднял взгляд, на секунду ужаснулся, понимая, к чему это может привести. — Если мы узнаем, как перенаправить их против наших врагов, это станет явным преимуществом для нас.
Идея Винца направить зараженных против Цикад — это нечто, что может нанести значительный ущерб Цикадам.
— Звучит безумно...
— Это требовательная задача. Нам нужно будет тщательно координировать свои действия, чтобы не подвергнуть солдат угрозе. А также делать это тихо, чтобы не привлечь еще больше зараженных. Я подниму этот вопрос перед нашими инженерами и тактиками. Может быть, они смогут разработать некие тихие устройства или ловушки для привлечения зараженных... — начинает оценивать ощутимые шансы на победу Винц. — Время не на нашей стороне. Приступим к действию прямо сейчас. Оповестим командование и начнем планирование укрепления карантинной зоны.
Томас смотрел на своего друга и с трудом узнавал в нем того человека, которого когда-то знал. Винц всегда был решительным и целеустремленным, готовым на многое ради достижения цели. Но сейчас, глядя в его холодные глаза, слушая его безжалостный план, Томас вдруг осознал, как сильно тот изменился.
Раньше Винц никогда не предложил бы использовать зараженных как оружие. Он бы искал другие пути, старался минимизировать потери и страдания. Но теперь, казалось, его не волновало ничего, кроме победы над Цикадами, какой бы ценой она ни досталась. В его словах звучал холодный расчет, почти зверский интерес. Он говорил о координации действий, о разработке устройств, будто речь шла о каком-то техническом проекте, а не о жизнях людей. Будто они были просто пешками в его большой игре, расходным материалом.
Томас вспомнил, каким Винц был раньше — веселым, отзывчивым, всегда готовым прийти на помощь. Как они вместе мечтали сделать мир лучше, защитить невинных, построить будущее без страха и насилия. Но постепенно, война, потери, тяжесть ответственности меняли его друга, гасили в нем искру человечности. И вот теперь, похоже, эта искра угасла окончательно. Перед Томасом стоял не тот идеалистичный юноша, каким он когда-то был, а хладнокровный, безжалостный капитан, готовый на все ради достижения своих целей. Даже если это означало использовать зараженных, обречь на мучительную смерть своих врагов, и, возможно, собственных солдат и жителей карантинной зоны.
Томас почувствовал, как внутри него поднимается волна горечи и разочарования. Он хотел закричать, встряхнуть Винца, заставить его одуматься, вспомнить, кем он был раньше. Но понимал, что это бесполезно. Тот человек, которого он знал, уже исчез, растворился в бесконечной войне и жестокости этого мира. И глядя на холодное, непреклонное лицо своего бывшего друга, Томас вдруг с ужасом понял, что, возможно, однажды и сам станет таким же. Что годы сражений, потерь и тяжелых решений выжгут и в нем все человеческое, превратят в бездушную машину для убийств.
Они провели много лет, деля друг с другом взлеты и падения, рассматривая друг друга не просто как сослуживцев. А сейчас...сейчас их пути расходились, и они оказались по разные стороны баррикад. Винц, верно служащий FEDRA и верящий в силу и порядок, вероятно, не смог бы простить Томасу предательства, если бы знал. Для Томаса же ситуация становится еще более мучительной, ведь от его действий зависят не только стратегические исходы конфликта, но и личные отношения, плавящиеся в котле военной борьбы.
Томас испытывает вину, ведь он обманывает не только систему, но и человека, которому он когда-то доверял и который доверяет ему. Лицемерие и обман, необходимые для сохранения его тайны, невыносимо тяжелые для него, но он осознает, что его предательство носит высшую цель — борьбу за свободу и справедливость.
Томас закрыл за собой дверь штаба и понял, что ему нужно время, чтобы переварить всё, что сегодня произошло. Особенно встречу с Винцем. Он отправился домой, где его ждало уединение и возможность разобраться в своих мыслях и чувствах.
Придя домой, он нашёл Мэв на кухне. Она стояла спиной к двери, что-то мешала в кастрюле и напевала себе под нос мелодию, которая давно была забыта временем и утратила себя в новом мире. Услышав шум ключей и шаги Томаса, она повернулась к нему с улыбкой.
— Привет, — сказала она тёплым голосом. — Как прошло утро?
Томас мгновенно почувствовал облегчение от того, что оказался дома. Мэв всегда была для него источником успокоения и поддержки.
Он вспомнил, как еще недавно они с Мэв были на грани разрыва, как его работа, его миссия встали между ними непреодолимой стеной. Как они молча проходили мимо друг друга в собственном доме, словно чужие люди, неспособные найти слова или силы, чтобы преодолеть отчуждение. Но потом, в один из самых темных моментов, они вдруг поняли, что не могут так больше. Что любовь, которая связывала их, была слишком сильной и ценной, чтобы позволить ей угаснуть. И они начали бороться — за себя, за свои отношения, за то, чтобы снова стать единым целым. Это был трудный путь, полный долгих разговоров, слез и компромиссов. Но они справились, они нашли способ снова быть вместе, не теряя при этом себя.
— Тяжёлый день, — признался он, опуская свой рюкзак и осторожно обнимая её, пока в её руках был нож и овощи для супа. — Многое произошло, и я даже не знаю, с чего начать...
Мэв кивнула, в её взгляде читалось понимание. Она поманила его рукой за собой к столу.
— Садись, я налью тебе чашку чая, а ты мне расскажешь, — предложила она. — Иногда просто выговорить то, что на душе, помогает увидеть вещи яснее.
Пока Мэв наливала горячий чай в две кружки, Томас расселся за кухонным столом, потирая устало лицо ладонями. Он чувствовал, как напряжение дня медленно тает под теплотой домашнего уюта. Когда Мэв подошла к столу с чаем, Томас взял кружку и ощутил, как тепло переходит от пальцев к его телу.
— Разговор с Винцем... они ведь всегда сложные, но этот был особенно тяжелым. Он говорил об использовании зараженных против Цикад.
Он увидел в ее глазах страх, который лищь на секунду промелькнул.
Его голос сломался от эмоций:
— Мэв, я вижу все это разрушение, все это безумие... и я просто не уверен, куда это нас все приведет. Эта война с Цикадами становится все более жестокой и неприступной каждый день. Мои опасения только растут.
Томас поднял глаза на неё и увидел ту беззаветную поддержку, благодаря которой он мог справляться со столькими жизненными вызовами.
— Иногда мне кажется, что я бьюсь головой об стену, — признался он. — И мне страшно, что мои действия могут привести к нежелательным последствиям. Что, если мы только усугубим ситуацию?
Мэв взяла его лицо в свои руки, заставляя его посмотреть на себя.
— Какой бы ни была война, мы пройдем это вместе. Ты сильный, Томас, сильнее многих. И несмотря на все сложности, ты делаешь то, что считаешь правильным. Я горжусь тобой, — успокаивала она. — Просто продолжай работать, как знаешь, и сохраняй веру. В любом случае, я буду здесь, чтобы поддержать тебя.
Томас почувствовал, как ужасы дня отступили перед теплотой её слов. Он принял утешение от Мэв, скрывая свою внутреннюю борьбу, войну внутри его самого, которая не давала ему покоя. Но в то же время он знал, что не может разделить с ней тяжесть тайны. Любовь к Мэв была одной из немногих вещей, которая оставалась светлой в мрачном мире его секретов и лжи.
— Я так скучал по тебе, — прошептал он, крепче прижимая ее к себе. — По нам. По тому, что между нами.
Мэв отстранилась, заглядывая ему в глаза. В ее взгляде читались любовь и понимание, и какая-то затаенная грусть.
— Я знаю, — мягко сказала она, проводя ладонью по его щеке. — Я тоже скучала. Но мы справились, милый. Мы снова вместе, и это главное.
Томас кивнул, чувствуя, как комок в горле мешает говорить. Как же он любил ее — такую мудрую, такую сильную, всегда готовую поддержать и понять. Именно она была его якорем в этом безумном, жестоком мире, единственным, что удерживало его от безумия.
— Я люблю тебя, — тихо и серьезно произнес он. — Больше всего на свете. И я обещаю, что больше никогда не отпущу тебя. Что бы ни случилось, мы справимся — вместе.
Мэв улыбнулась сквозь набежавшие слезы и потянулась к нему за поцелуем. И в этот момент, в их сплетенных губах и руках, в биении их сердец, Томас почувствовал, что все вокруг встает на свои места.
Да, мир вокруг был полон боли, жестокости и потерь. Да, ему еще предстояло принимать трудные решения и, возможно, потерять тех, кого он любил. Но пока у него была Мэв, пока он держался за их любовь — он мог пройти через что угодно. Потому что она была его домом, его убежищем, его источником сил. И рядом с ней он всегда мог оставаться самим собой — не идеальным солдатом или непреклонным лидером, а просто человеком. Любящим, сомневающимся, уязвимым. И за это, за этот бесценный дар быть собой, он готов был бороться до последнего вздоха. Ради Мэв, ради их любви, ради будущего, в котором они смогли бы быть счастливы.
Вместе. Что бы ни случилось. До самого конца.
***
Проблески уличных огней проникали в комнату через трещины в занавешенных оконных рамах, создавая тусклое свечение. Такое недостаточное освещение лишь слегка выделяло силуэты объектов, делая комнату ещё более мрачной.
Плакаты на стенах были разнообразны — от старых рок-групп до героических фигур из кинокомиксов, цвета их уже давно потускнели, а края измотаны и порваны. Однако они по-прежнему гордо висели на своих местах, как молчаливые свидетели беззаботного прошлого.
Вокруг него, как барьер между ним и хаосом загнивающего мира, была выстроена крепость из комиксов, журналов и книг. Они были в беспорядке, стопками и разбросанными стопочками, с полными приключений историями, которые давно уже казались отголосками другой реальности. Словно не его. Другого Адама.
Взгляд скользнул по остальной части комнаты и зацепился за коробку, аккуратно замотанную в новогоднюю упаковку. Бумага с изображениями мишуры, оленей и заснеженных елок казалась чужеродной в этой серой действительности. Ленточка, что была завязана изящным бантом, отбрасывала слабый отблеск от лампы. Это был подарок от его родителей, оставленный под Рождественскую ель, чьи иголки давно упали, оставив после себя лишь жалкие черные пятна на полу.
Коробка так и оставалась нетронутой. Адам не мог себя заставить разорвать упаковку, порыв шумной праздничной бумаги казался громким криком в тишине, нарушающим тяжкий мир его души. Те праздники, что должны были стать временем счастья и радости для семьи, остались в его памяти лишь туманной горечью.
В то Рождество отец совершил тот необратимый поступок. Акт стал кровавым пятном на памяти Адама, темной страницей его жизни.
Адам уткнулся назад в комикс, но буквы и изображения сливались перед глазами, а мысли болезненно возвращались к коробке. От чувства вины и бессилия в его груди все еще пульсировала боль, и никакие истории о супергероях не могли эту боль заглушить.
Глубокая ненависть к отцу тихо росла в сердце Адама, словно ядовитый плющ, обвивавший его изнутри, выжимая любовь и уважение, которые он когда-то испытывал. Чувство стало тяжким бременем, следующим за ним на каждом шагу, проникая даже в моменты покоя.
Отцовская форма капитана FEDRA, которая висела на крючке за дверью, была постоянным напоминанием о страшной реальности вне стен его комнаты. Той реальности, где отец был не просто капитаном, оберегающим порядок, а человеком, способным на холодные, страшные акты насилия. Теперь между ними была проведена невидимая черта, разделяющая их души и сердца.
Адам носил в сердце тяжелую надежду, желание, которое казалось далеким и недостижимым, как звезда за облаками ночью. Он мечтал о том, чтобы война с Цикадами наконец замолкла, и чтобы свирепство заражённых прекратилось раз и навсегда. Он жаждал увидеть мир, очищенный от распространяющегося грибка, мир, в котором он мог бы снова чувствовать себя безопасно и свободно. Адам мечтал о том дне, когда улицы перестанут быть пустыми и опасными, когда он сможет идти по ним, не боясь подстерегающих за каждым углом теней. Он воображал, как восстановлены школы, парки полны смеха и игр, и где люди могли бы вновь собираться вместе, чтобы делиться историями, музыкой и теплотой человеческих отношений.
Картинки прошлого мира, которые он бережно хранил в своих воспоминаниях, мир, за который он молча молился каждую ночь перед сном. Он желал, чтобы его отец перестал быть тем, кем он был, чтобы семьи больше не теряли друг друга по прихоти власти или обстоятельства войны. Адам хотел, чтобы истории о героях и приключениях стали чем-то большим, чем просто побегом от реальности — чтобы они вновь стали частью живой, дышащей культуры. Но каждый шорох в темноте, каждый приказ отца, каждый взгляд на запертую и нераспакованную рождественскую упаковку служили горькими напоминаниями о том, что его выдуманный безопасный мир — всего лишь слабый огонёк надежды в непроглядном мраке настоящего.
Что хотел от него отец? Чтобы он жил как прежде?
Он думал о Шоне, о его семье, и о том, как быстро оборвались их жизни. Как он может сидеть и наслаждаться булочками и мясными консервами, когда его отец — причина стольких страданий? Как он может смеяться и улыбаться, когда жизнь, какой он её знал, уже никогда не вернется?
Мама... Она пыталась сохранить какой-то отголосок прошлого счастья, стремилась окружить его любовью и заботой, даже несмотря на разрушения там, во внешнем мире. Он знал, что она заслуживает того, чтобы он был рядом. Адам чувствовал, как тяжесть разочарования опустилась на его плечи. Ему было больно тем, что он приносит печаль своей матери, но он больше никогда не сможет наслаждаться простыми радостями жизни.
В его сердце эхом отзывалась боль той утраты, в которой был замешан его отец, и он не мог позволить себе забыть. Он не мог позволить себе забыть глаза Шона, когда он смотрел, как его семью...и все другие семьи, страдающие от нескончаемых последствий войны и хаоса, что охватили их город.
Он снова погрузился в комиксы, в миры супергероев и фантазий, которые становились единственным прибежищем для утомленной и горюющей души. И, хотя он и стремился к поддержке, которую могла бы ему предоставить мать, он понимал, что некоторые раны слишком глубоки для того, чтобы быть залеченными обыденностью.