Узы
Тьма спустилась на город, покрывая улицы мягкой вуалью ночи. Теплый летний ветерок втекал в кухню через приоткрытую форточку, неся с собой смесь ароматов цветущих ночных цветов и пресных дуновений асфальта, остывшего после жаркого дня. Словно невидимый художник, он легко колыхал шторы.
Кели наблюдала, как тени от фонарей тихонько танцуют по стенам её кухни, создавая зыбкие узоры на обыденной арене её домашнего мира. С каждым порывом ветра эти тени сложно переплетались, словно отражали её собственные перемешанные мысли.
Она не зажигала свет, позволяя себе сливаться с полумраком. Так невидимость казалась безопасным убежищем, анонимностью в мире, где каждый шаг вне дверей считался подозрительным. Карантинный режим сузил пространство жизни до четырех стен, а ночь даровала иллюзию бесконечности в ограниченном мире.
Тонкий луч света от уличных фонарей разрезал темноту, ударяясь о её лицо, высветляя его в мягком контрасте к тени, подчеркивая задумчивость в её взгляде. Ветер иногда приносил тихие звуки жизни с улицы, напоминания о том, что мир все еще жив, несмотря на покоящуюся тишину.
Вдали, можно было видеть мерцание огней карантинных постов и слышать периодический гул движущихся патрулей. Это было напоминанием о неуловимой грани между контролируемым порядком и затаенным хаосом снаружи и каждый вечер напоминал Кели, что за эти внешние пределы шагнуть нельзя.
Каким был мир до? Мысли Кели вертелись вокруг счастливых моментов, лиц друзей, непринужденных встреч и свободы без преград. Теперь каждый вздох за окном, каждое движение, обрывается на границе, освещенной карантинным светом зоны, загоняя в душу беспокойство и тревогу.
Кели задрала голову, вглядываясь в узоры, что рисует свет на потолке, и пыталась найти в них какой-то знак, малейшее предчувствие того, что завтра наступят перемены. В ее сердце теплилась искра надежды, которую она бережно хранила, стараясь не дать ей погаснуть, несмотря на всю накопившуюся усталость и неопределенность.
За тонкой перегородкой слышалось тихое дыхание спящего ребенка. Это была Оливия, источник бесконечной радости и предмет неизмеримой любви в жизни. С каждым выдохом, что легким сопением растворялся в тиши ночи, девочка наполняла мир ценностью и теплом.
Во тьме кухни, Кели уловила тот самый сонный звук, который был именем ее надежд. Среди неопределенности Оливия была тем маяком в будущее, ради которого Кели была готова встречать каждый новый день, несмотря на все трудности и неизвестности.
Маленький лучик, пульсирующий любовью и возможностями — Оливия несла с собой обещание лучших времен, была напоминанием о том, что каждый момент, даже наиболее мрачный и неопределенный, в себе таит зерно надежды и предвестник новых начинаний. Кели ощущала это с каждым вздохом, идущим из соседней комнаты, напоминая, что любовь и надежда продолжают жить, пусть даже в самые темные времена.
Тишина ночи разорвалась неожиданным барабанящим звуком — кто-то безотлагательно требовал внимания Кели. Время, остановившееся под мерцанием огней карантинной зоны, внезапно пульсировало быстрыми ударами сердца. «Кто же это может быть?» — неудержимая мысль клокочет в голове, оставляя чувство беспокойства.
С тяжелым сердцем и ощущением тревоги Кели осторожно поднялась со своего места. Слабый свет фонарей был ей единственным союзником в этой внезапной неразберихе. Она старалась держаться тихо, но стуки у двери усиливались, заполняя тишину дома настойчивым эхом.
Двигаясь к прихожей, Кели почувствовала, как разросся страх за Оливию. Ее руки слегка дрожали, когда она коснулась прохладной поверхности двери. Кто мог прийти так поздно? Должно быть, это серьезно, иначе никто не стал бы беспокоить в такой час.
Кели приблизила глаз к глазку двери и попыталась разглядеть темные силуэты. После долгого раздумья она набралась смелости спросить сквозь дверь, не раскрывая ее:
— Кто там?
Голос звучал глухо и напряженно, предвещая важную весть или неожиданный визит. И в эту минуту, сердце Кели ударило быстрее, в предчувствии того, что стуки за ее дверью могли изменить ход текущей ночи и чуть ли не всей ее жизни.
Но стук продолжает звучать, неумолимо настаивая на своем. Кели распахнула дверь.
На пороге стояло два силуэта, проникающие внутрь и внося с собой нарушение привычного спокойствия дома Кели. В предвкушении разгадок о том, кто же они и что нужно им в такой поздний час, она напрягла зрение, усиленно пытаясь распознать черты лиц, но упорный мрак отказывался выдавать их. Не разглядев, кто перед ней, и понимая опасность такого положения вещей, Кели постаралась сохранить решительность в столь запутанном положении.
— Кто вы? Что вам нужно? — голос ее дрожал, но был наполнен твердостью решимости защитить себя и Оливию.
— Помоги, — просил знакомый голос. Кели нащупала включатель и прихожую озарил тусклый свет.
— Томас? — узнала она старого знакомого. — Что ты здесь... Кто это?
Она наблюдала, как запыленный свет осветил испуганные, но знакомые черты лица Томаса и молодой женщины, которую он поддерживал. Состояние последней было неутешительным: кровь на теле, на руках, холодный пот, отёкшие от страха глаза, и едва уловимое дыхание.
В свете мелькнул жетон на ее шее.
— Цикада? — слово вырвалось у нее едва лишь губы шевельнулись. Жетон дразнил своим знакомым символом, но не давал ответа на многочисленные вопросы.
Томас кратко выдохнул:
— Кели... нет времени объяснять. Ей нужна помощь, и ты единственная, кому я могу доверять, — его голос звучал резко, и каждое слово несло за собой вагон ответственности.
Девушка — или «Цикада», как теперь её, возможно, придётся называть — оказалась на пределе сил. Незнакомка слабо пошевелила губами; в её взгляде тлела мольба о помощи, которая непроизнесенной легла на плечи Кели.
— Ты с ума сошел? Связался с Цикадами? — В голосе Кели сквозило негодование. Всем известно, что от Цикад одновременно ждали силы к лучшему и угрозы к худшему, их замешательство в делах простых людей никогда не вещало ничего хорошего.
Томас стоял неподвижно, и усталость застилала его лицо тенью.
— Я знаю, что это выглядит безумно, но, пожалуйста, Кели, нам действительно нужна твоя помощь. Она, — он кивнул в сторону девушки, — спасла многих, и оказалась в беде из-за меня.
Кели вздохнула, чувствуя, как воздух колеблется от всплеска чувств. С одной стороны, само присутствие Цикады в её доме было чем-то из ряда вон выходящим, к чему она вряд ли могла быть готова. С другой — перед ней стоял старый друг, просил помощи, и ему могла грозить опасность. Сомнения и страх боролись в ее груди, пока откликнулась та часть её сердца, которая всегда стремилась к добру и состраданию, даже перед лицом потенциальной опасности.
— Томас, сколько лет мы знаем друг друга? Моему спокойствию этот мрачный гость не поспособствует. Но если у тебя проблемы... Черт, что, к черту, ты наделал? — слова летели непрекращающимся потоком, пока её взгляд метался между Томасом и раненой девушкой.
— Просто спаси её, — молил он ее. И Кели видела с каким отчаянием он пришел.
— Хорошо, — сдалась девушка, отходя в сторону. — Проходите.
Томас кивнул и, слегка пошатываясь от напряжения и усталости, осторожно, но быстро подхватил Глем на руки. Подтвердив срочность ситуации кивком головы, Кели шла перед ним, открывая двери и направляя Томаса к столу, который обычно использовался для приема пищи, но сегодняшней ночью должен был стать операционным столом. Свет в помещении был приглушенным, создавая чувство замкнутости и уединенности в противовес всему хаосу, который ждал снаружи.
Кели знала, что сейчас нужно работать быстро и точно. В ее мыслях разворачивались сценарии, планы, методы лечения, в то время как в ее доме все было подготовлено к тому, чтобы обеспечить Цикаде как можно более полноценную медицинскую помощь.
Кели включила дополнительное освещение и начала инструктировать Томаса, её тон был спокоен, но властен:
— Положи её здесь, осторожно, — последовали её слова. — Принеси мою сумку с медицинскими принадлежностями, она в гостиной, на книжной полке.
Пока Томас был занят выполнением её просьбы, Кели начала осматривать девушку — оценивая её состояние, проверяя признаки травм, кровотечение и системные признаки жизни. Ее руки нежно, но профессионально скользили по израненному телу девушки, и она на мгновение ощутила боль, страдание, и волю к жизни, которые таились в потускневшем взгляде.
— Держись, ты в безопасности, — шептала она, предназначая слова как для Цикады, так и для себя, ведь каждый акт спасения являлся также битвой с собственными страхами.
Томас стоял в стороне, позволяя Кели работать, и при этом беспокойно оглядывал комнату, будто ожидал, что в любой момент может последовать новая угроза. Хотя внутри Кели буря эмоций, на лице её была сосредоточенность. Она знала, что сейчас от неё зависит жизнь человека.
— Ты сможешь, — прошептала Кели себе под нос. — Ты должна.
Томас метнул в ее сторону напряженный взгляд, когда она аккуратно разрезала кофту, обнажая рану. Кели изучала повреждение кожи, расположенное над одним из ребер. Края раны были окровавленными, но кровотечение было не обильное, что давало надежду, что основные сосуды не затронуты. Она прощупала рану пальцами, нащупывая поврежденные ткани и кость. Наморщив лоб от концентрации, Кели поняла, что пуля не прошла насквозь и застряла в ребре, создавая тем самым дополнительный риск для жизни.
— Томас, соберись. Мне нужна твоя помощь, — сказала она, не отводя взгляд от раны. — У меня нет возможности делать полноценную рентгенографию чтобы определить точное положение пули, но я попробую достать ее. Первым делом ты мне поможешь с дезинфекцией и местной анестезией.
Она достала необходимые инструменты, включая пинцет, ножницы и антисептики, а также подготовила шприц с анестетиком. Кели действовала решительно и быстро, прекрасно понимая, что время играло против них.
— Томас, держи фонарик и освещай рану. Я должна видеть, что делаю, — инструктировала она, принимая от него предмет. — Следи, чтобы свет не дрожал.
Когда Кели сделала инъекцию для обезболивания около раны, Цикада поежилась, но крепко зажмурила глаза и стиснула зубы, смело перенося дискомфорт. Затем, покончив с подготовкой, Кели подала руку за пинцетом.
— Я собираюсь начать, — предупредила она. Невысокая фигура девушки напряглась в ожидании неведомой боли, несмотря на анестетик.
Дыхание Глем и Томаса синхронизировалось с ритмом сердцебиения Кели, когда она осторожно вставляла пинцет в рану. Каждое движение ее руки было продуманным и точным.
Когда холодный металл пинцета коснулся пули, застрявшей в ребре, Глем почувствовала резкую колющую боль, несмотря на обезболивающее. Её тело отреагировало мгновенным напряжением, мышцы жестко напряглись, словно пытаясь инстинктивно оттолкнуть источник боли. Глаза сжались еще сильнее, а губы сомкнулись в тонкую белесую линию, когда она прикусила их, пытаясь сдержать стон.
Боль охватила её с головокружительной скоростью, словно электрический ток пронзил её тело, заставляя её дыхание участиться и стать поверхностным. Каждое движение Кели, каждый момент прикосновения к ребру сопровождался новой волной боли, заставляя сжимать кулаки и обращать все своё внимание на то, чтобы оставаться как можно более неподвижной, несмотря на всё желание вырваться и убежать от этой пытки.
Её мир сузился до маленькой, горящей точки в её боку, где работали руки Кели. С каждым вздохом она боролась с острыми пронзительными всплесками, ощущаемыми с такой интенсивностью, что любые другие мысли казались ей сейчас бессмысленными.
На мгновение взгляд встретился с взглядом Томаса, зрачки её расширены от боли и страха, её лицо стало бледным с оттенком землистой серости, а в глазах плясали тени мучения. Но вместе с тем, в глубине этих глаз сиял огонек упорства и несгибаемой воли выдержать и пережить этот момент.
— Я нащупала ее. Сейчас буду доставать, — произнесла она, вглядываясь в рану и сфокусировавшись на задаче. Наконец пинцет зацепил пулю, и осторожными движениями, Кели начала её извлекать.
Глем с геройской стойкостью позволяла Кели делать свою работу. И когда наконец пинцет вытащил пулю, она ощутила облегчение, сопоставимое с рождением нового дыхания, хрупкое и бережное, но её.
Когда последняя волна боли отступила, Глем почувствовала, как силы покидают её. Обезболивающее, адреналин, натуга — все это взяло свое. Её ресурсы истощились, и она не могла бороться с наступающей темнотой, обволакивающей её сознание. Её взгляд потускнел, и в последнем мгновении она ощутила, как тяжесть беспокойства оставила её лицо, расслабило тело, и она погрузилась в ничто.
Томас, почувствовав изменения в состоянии девушки, встревоженно обернулся к Кели.
— Она...?
Кели подняла глаза на мгновение, встретив его взгляд.
— Это нормально. Она устала и отключилась. Теперь ей нужен покой, а мне нужно продолжить, — голос Кели был спокоен и уверен, словно темнота, окутывающая Глем, пробудила в ней дополнительный резерв сил.
Теперь, не отвлекаясь на движения или звуки, Кели с удвоенной концентрацией занялась зашиванием раны. Она работала быстро, однако ее движения оставались точными и аккуратными. Игла мягко вонзалась в кожу и ткань, пока стежок за стежком Кели не завершила процедуру.
Томас наблюдал, его сердце наполнял трепет облегчения при виде того, как руки Кели заботливо ухаживают за Глем, и он почувствовал себя невольным обязанным этой стойкой и решительной девушке.
— Ей повезло, — сказала Кели, снимая стерильные перчатки, мягко оглядывая зашитую рану. — Удача была не на ее стороне, но, похоже, судьба распорядилась иначе. И надо отдать должное и тебе — вовремя привел её, — добавила она, улыбнувшись усталой, но искренней улыбкой.
— Спасибо.
Глем лежала неподвижно, признаки жизни тихие, но стабильные, ее дыхание выровнялось, рана была как следует обработана и зашита. Они сделали все возможное и теперь оставалось только наблюдать за её восстановлением, давая телу время исцелиться.
Кели в это время аккуратно упаковывала инструменты и препараты обратно в сумку, она чувствовала глубокое удовлетворение от совершенной работы и от того, что жизнь еще раз отстояла своё право на существование.
— Нужно перенести ее в мою кровать.
Томас кивнул, собирая в себе остатки сил после долгой и напряжённой ночи.
— Хорошо, — произнёс он, и его голос выдавал истощение, описать которое словами было невозможно.
Он осторожно обхватил спящую девушку, бережно поднял её так, чтобы не потревожить зашитую рану и не вызвать новую волну боли. Её тело было удивительно легким в его руках, и он почувствовал себя защитником этой хрупкой жизни, которую он так поспешно и верно принёс к Кели на пороге смерти.
Комната была наполнена мягким светом, который придавал ей спокойную и уютную атмосферу. Кровать была аккуратно застелена. Томас аккуратно уложил Цикаду на кровать, уделяя внимание тому, чтобы подушки были удобными, а покрывало не сковывало движения. Кели тем временем уже заботливо расположила рядом все необходимое — воду, дополнительные перевязочные материалы и лекарства, которые могли понадобиться.
— Ей будет намного комфортнее здесь, — сказала она, когда они закончили устраивать Глем. — Теперь самое важное — это чтобы она могла в полной мере отдохнуть и восстановиться.
Они оба знали, что впереди могут ожидать трудности, но в этот момент, она была в безопасности под пристальным взором Кели.
— Не знал, что у тебя есть дочь, — произнес Томас, только что заметивший в кроватке Оливию. Девочка не спала, видимо, ее разбудили звуки.
Кели следила за Глем, она уже даже забыла о маленькой Оливии в углу комнаты, так увлеклась лечением. Вопрос Томаса застал её врасплох, и она обернулась, чтобы взглянуть на свою дочь.
— Да, это Оливия, — Кели выговорила имя с нескрываемой нежностью в голосе.
Оливия смотрела на них широко открытыми глазами — смесь любопытства и недоумения танцевала в их глубине. Её маленькие руки тянулись вверх, как будто она хотела быть поднятой, защищённой или просто признанной. Томас заметил лёгкий намёк на беспокойство в её движениях, возможно, вызванный их действиями и стрессом недавних событий.
Томас подошёл к кроватке и слегка покачал её, пытаясь успокоить девочку. Он улыбнулся, когда её маленькая рука обхватила один из его пальцев — удивительно сильный захват для такого маленького существа.
— Ты хорошая мать, Кели, — сказал Томас, пока его взгляд не отрывался от девочки. — Очевидно, твоя сила и преданность передаются и ей. Она, как и ты, выживет несмотря ни на что.
Кели улыбнулась, чувствуя в этих словах вес и истину. В такие моменты, когда жизни висели на волоске, важность семьи выступала вперед, напоминая о том, что ставка была не только в жизни и смерти, но и в соединении между собой, в поддержке, в заботе друг о друге.
— Спасибо, Томас, — ответила она, взяв девочку на руки. Оливия прижалась к Кели, казалось, находя утешение. — Этот новый мир требует от нас, чтобы мы были сильными не только для себя, но и для тех, кто рядом.
Пока Оливия обнимала мать, Кели и Томас обменялись взглядами полными понимания и уважения, оба знали, что все, что они делали, было ради будущего тех, кто им дорог.
— Попробуешь уложить ее спать? А я пока послежу за состоянием Цикады.
Томас немного не уверенно перевёл взгляд на спокойное лицо Оливии. Он секунду колебался, ведь у него не было опыта общения с детьми такого возраста, но понимание того, что Кели нужно сосредоточиться на Глем, заставило его принять решение.
— Я попробую, — сказал он, надеясь, что сможет правильно утешить малышку и помочь ей уснуть.
Кели передала Оливию в руки Томаса, давая ему пару советов:
— Держи её уверенно, но нежно. Колыбельные не обязательны, но мягкий шёпот или пение может помочь ей успокоиться. Она чувствует, когда рядом спокойный и заботливый человек, так что просто будь рядом, и она почувствует это.
Томас кивнул в знак понимания и, аккуратно подхватив Оливию, начал медленно раскачивать её в своих руках. Невысокий, но твёрдый голос Томаса начал тихо напевать старинную колыбельную, слова которой он едва помнил.
Мерцай, мерцай маленькая звезда,
Как хочу знать кто ты я,
Ты над миром высоко,
Как алмаз во тьме ночной.
Когда солнце вдруг зайдет
И весь мира свет уйдет,
Ночью ты сияй одна,
Ты мерцай, мерцай звезда.
Тот, кто ночью в путь пошел,
Счастлив, что тебя нашел,
Он бы путь свой потерял,
Если б свет твой не видал.
Когда солнце вдруг зайдет,
И весь мира свет уйдет,
Пусть не знаю, кто ты, я,
Ты мерцай, мерцай звезда.
Его голос был искренним, и каждая нота несла в себе желание уберечь девочку от бурь внешнего мира.
Во время этого, Кели направилась к столу, где она оставила свои медицинские принадлежности, чтобы достать остатки медикаментов. Она оставила дверь приоткрытой, чтобы иметь возможность слышать, что происходит, но также, чтобы Томас чувствовал, что он не одинок в своих стараниях.
Томас осторожно положил Оливию в её кроватку, убедившись, что она благополучно уснула, и последовал за Кели на кухню, чувствуя, что это может быть долгий и серьезный разговор. Он уселся на кухонный стул напротив Кели, взгляд его был откровенным и готовым к разговору. Воздух был наполнен тяжестью предстоящего диалога.
— А теперь ты расскажешь мне все без утайки, — начала она говорить серьезным тоном. — Что связывает тебя с Цикадами?
Этой ночью, похоже, предстояло столкнуться с чем-то гораздо большим, чем она могла предполагать. Комната, только что охваченная мирной тишиной, теперь превратилась в убежище секретов и неназванных страхов, где каждый следующий момент непременно будет наполнен изобилием новых вопросов и рисков.
***
Юки изо всех сил старалась ухаживать за Вивиан. Несмотря на тяжелые условия и нехватку ресурсов, она делала все возможное, чтобы обеспечить матери комфорт и облегчить ее страдания. Готовила скудную еду и кормила, помогая сесть и терпеливо поднося ложку ко рту. Она меняла мокрые повязки на голове, в надежде облегчить боль. Юки старалась поддерживать в их доме чистоту и порядок. Она штопала одежду, чинила утварь и делала все, чтобы создать для матери уютную обстановку. Несмотря на все трудности, Юки находила время, чтобы посидеть рядом, поговорить и утешить. Она рассказывала матери истории из прошлой жизни, пела колыбельные и держала ее за руку, когда боль становилась невыносимой.
Юки понимала, что шансы на выздоровление Вивиан невелики в этом жестоком мире, но она не теряла надежды. Она продолжала ухаживать за матерью с бесконечной любовью и преданностью, стараясь сделать каждый день Вивиан как можно более комфортным и наполненным любовью.
Сегодня Юки почувствовала облегчение, казалось, мама была на пути к выздоровлению. Та улыбка, теплая и нежная, какими бывают только улыбки матерей, была для девочки подтверждением того, что самое худшее осталось позади.
— Тебе уже лучше, мам? — осторожно спросила Юки, пряча лицо в мягком одеяле, которым накрыта её мама.
— Да, детка, — ответила Вивиан, её голос звучал слабо, но в нём слышалась уверенность. — Каждый новый день приносит мне силы. И твоя забота помогает мне исцеляться.
Юки улыбнулась в ответ и устроилась поближе к маме, ощущая мягкое тепло её руки в своих волосах. Это был момент их тихого счастья, мгновение, которое Юки захотела заморозить и сохранить навсегда. Вивиан продолжала гладить дочь по голове, наслаждаясь каждой секундой общения, сознавая, как бесценны такие моменты спокойствия и близости. Каждое движение руки было наполнено любовью и благодарностью за поддержку, которую ее маленькая девочка ей оказывала.
Комната была полна света утреннего солнца, колышущихся занавесок и тишины мирного дома. Странности и невзгоды внешнего мира казались далекими и несущественными, когда они были вместе, деля этот спокойный момент утешения и взаимной заботы.
Сердце Юки наполнялось теплом и ей хотелось верить, что этим утром началась новая глава — глава исцеления и взаимопонимания, глава, в которой и она, и её мама будут чувствовать себя только лучше с каждым днём.
— Мама, ты знаешь, я всё время волновалась, — начала Юки, удобнее устроившись рядом с матерью. — Но сейчас, когда ты улыбаешься, мне кажется, всё будет в порядке.
Вивиан улыбнулась еще шире, охваченная нежностью к своей дочери.
— Я знаю, дорогая, и ты была моим маленьким солнечным лучиком в эти темные дни, — сказала она, одной рукой продолжая гладить Юки по голове. — Извини, что заставила тебя волноваться.
— Не извиняйся, мам, — Юки взяла руку Вивиан в свои маленькие ладони. — Я всегда буду здесь, чтобы помочь тебе.
— Я знаю, Юки, и это так много значит для меня. Ты очень сильная, — глаза Вивиан блестели от умиления.
— Но мам... — Юки казалась смущенной, склонив голову. — Я боюсь, что ты снова заболеешь.
Вивиан подтянула дочь ближе, преодолевая своё физическое недомогание, чтобы принести утеху.
— Юки, милая, пожалуйста, не волнуйся по этому поводу. Все мы иногда болеем, но важно помнить, что у каждого есть сила, чтобы выздороветь, — её голос был спокоен и убедителен. — Даже если все будет повторяться, мы справимся. Мы команда, верно?
— Верно, — Юки улыбнулась, подкрепленная уверенностью матери. — Мы самая лучшая команда.
Их смех наполнил утреннюю тишину, делая дом теплее и светлее. Их связь крепка и, пока они вместе, они смогут перенести и преодолеть любые испытания, которые принесет жизнь.
— А ты помнишь, мам, ты учила меня делать бумажные лодочки? — Юки внезапно сменила тему, вспомнив более весёлые времена.
— Конечно, помню! — Вивиан улыбнулась, вспоминая этот светлый день. — Ты была так увлечена этим, что все ванные комнаты дома были заполнены твоими бумажными флотами.
— Я думаю, может быть, когда ты поправишься, мы сможем вместе сделать целое море лодочек! — предложила Юки с восторгом.
Вивиан кивнула, развлекая таким образом свою малышку:
— Это будет наш проект выздоровления. Но на этот раз мы можем устроить соревнование, чья лодочка дальше поплывёт.
— Я не могу дождаться! — Юки азартно прыгнула на месте. — Но на этот раз, я сделаю лучшую лодочку.
— Ну, это мы ещё посмотрим, — Вивиан с хитринкой подмигнула дочери.
Разговор о бумажных лодочках на какое-то время отвлёк их от груза забот. Они обсуждали стратегии и формы, воображаемые морские приключения и сокровища, которые могли бы найти их лодочки. Юки оживилась, радуясь этой незатейливой перспективе, а Вивиан наслаждалась тем, как живы были фантазии её ребёнка.
Сегодня Юки решила проявить инициативу и сварила похлебку, в которую с любовью добавила все любимые специи матери. Аромат свежеприготовленного бульона плавно заполнил комнату, создавая атмосферу домашнего уюта.
— Мам, всё готово! — весело сообщила Юки, аккуратно неся две миски с горячей похлебкой к постели матери.
— Ох, как заманчиво пахнет, — с удовольствием вдохнула ароматы Вивиан, садясь, прислонившись спиной к подушкам.
Они устроились поудобнее, Юки поставила поднос на маленький столик около кровати и села на край, ожидая, пока мама попробует первый кусок. Вивиан, покушав немного похлебки, улыбнулась одобрительно.
— Ммм, это просто восхитительно, Юки, — похвалила мама, наслаждаясь каждой ложкой. — Ты стала настоящим шеф-поваром, моя дорогая.
— Я рада, что тебе нравится, — Юки радостно улыбалась, видя, как мама с аппетитом ест.
Обед проходил в приятной атмосфере. В доме стояла тишина, разбавленная лишь легким шорохом ложек о керамические миски.
— Думаю, нам стоит прогуляться, — доедая, сказала Вивиан.
Юки приподняла взгляд, исполненный радостной неожиданности. В последние дни Вивиан не покидала комнату, и предложение об утренней прогулке звучало как музыка для ее ушей.
— Ты уверена, мам? Тебе хватит сил? — осторожно спросила Юки, чистя миску от последних капель похлебки.
— Да, дорогая, немного свежего воздуха пойдет мне на пользу, — уверенно ответила Вивиан, медленно вставая со своего удобного места. — В конце концов, я не могу пропустить возможность насладиться этим чудесным утром с моей любимой дочерью.
Юки встала, чтобы помочь матери, протянув ей руку. Вместе они медленно двинулись к выходу. Дверь открылась, и прохладный, освежающий утренний воздух развеял остатки ночной усталости.
Солнце, теплое и уютное, сияло ярко, птицы чирикали свои приветственные мелодии, а ветер шептал в листьях деревьев, создавая спокойный, естественный фон для их прогулки. Улица встретила неизменной тишиной.
Вивиан внимательно глядела вдоль тротуаров, остановив свой взгляд на цветах, которые набухли от утренних лучей.
— Знаешь, Юки, в такие дни как этот, я чувствую, что мир может быть действительно чудесным местом, — размышляла Вивиан вслух, вдыхая живительный воздух глубокими глотками.
— Мам, какая это радость видеть тебя такой сильной и полной жизни, — ответила Юки, плотно обхватив мамину руку. — Эти моменты с тобой, они бесценны.
Природа медленно завоевывает территорию; в трещинах асфальта появляются проростки зеленых растений, пытающихся пробиться сквозь груду развалин. Дикие животные бродят по разоренному ландшафту, исследуя новый мир, возникающий на обломках цивилизации.
В этом одиноком и печальном месте каждая разрушенная структура, каждая руина, как страница из истории, рассказывающая о величии и трагедии павшего человеческого общества.
Но они продолжали свою неспешную прогулку, погружаясь в каждый момент и оценивая опыт общения с природой и друг с другом. Сердца их были наполнены теплом и благодарностью за этот день исцеления и мирного созерцания.
***
Глем резко распахнула глаза. Сетчатку неожиданно порезал яркий свет, заставивший девушку зажмуриться и прикрыть ладонью глаза. Она сморщилась и отвернула голову в сторону, через несколько мгновений вновь приоткрыла глаза.
Глем медленно привыкала к новой вспышке света. Она чувствовала, как её зрачки сжимаются, адаптируясь после темноты, в которой она пребывала. И вот, когда она вновь открыла глаза, уже более готовая к свету, обнаружила, что оказалась в неизвестной ей комнате. Стены были украшены непонятными узорами, а воздух пропитан цветочным запахом.
Тело было сковано дикой усталостью, хотя она спала. Девушка нахмурилась и приподнялась на локте. Бок все еще болел, но уже не столь сильно. Кадры прошедших дней один за одним всплывали в голове. Полностью восстановив хронологию событий, Глем застонала и откинулась на спину, потирая пальцами переносицу.
— Блять, — прохрипела она.
В горле пересохло, было ощущение, словно целую вечность не пила. Осмотревшись, она нашла на тумбочке стакан с водой и залпом опустошила его. Ощущение охлаждения от воды распространялось по всему её горлу и давало облегчение, прилив сил. Глем заметила, что её тело отреагировало на влажность с благодарностью, а мысли стали немного яснее. В глубине себя она понимала, что длительное отсутствие воды могло быть одной из причин её усталости и слабости.
Кадры той ночи один за другим вспыхнули перед глазами: завод, где все началось, Роберта, который подло сбежал, сволочь. солдаты FEDRA, ворвавшиеся на завод и устроившие настоящую бойню. Глем с болью вспомнила, как погиб Лео, капитан Винц, целящийся в нее... Минхо...
Воспоминания нахлынули на Глем с новой силой, и она почувствовала, как глаза щиплет от слез. Они с Минхо были не просто товарищами по команде — они были лучшими друзьями с того дня, когда Глем присоединилась к Цикадам.
Глем вспомнила, как они впервые встретились. Минхо сразу же принял ее под свое крыло. Он показал ей, как устроен лагерь Цикад, познакомил с другими членами группы и всегда был готов поддержать и утешить в трудную минуту. Вместе они прошли через множество испытаний и опасностей. Минхо всегда прикрывал спину Глем в бою, а она делала все возможное, чтобы поддерживать его. Они делились скудной едой и водой, согревали друг друга в холодные ночи и подбадривали, когда опускались руки.
Вспомнила, как год назад они попали в засаду мародеров. Казалось, что шансов на спасение нет, но Минхо не сдался. Он храбро сражался, отвлекая врагов на себя, чтобы дать Глем возможность уйти. Он был ранен в той схватке, но выжил, и Глем выхаживала его несколько недель, пока он не поправился.
И вот теперь его не стало.
Она со всей силы ударила кулаком по тумбе, пытаясь выместить свою боль и отчаяние. Слезы текли по ее щекам, и она чувствовала, как нос щиплет от рыданий. Глем знала, что должна быть сильной, что у нее нет времени на скорбь, но прямо сейчас она не могла сдержать своих эмоций.
Минхо был не просто другом — он был ее семьей в этом жестоком мире. Он был тем, кто всегда был рядом, кто понимал ее без слов и поддерживал в самые темные моменты. И теперь его не стало. Глем чувствовала, что часть ее души умерла вместе с ним, и не знала, как справиться с этой невосполнимой потерей.
— Очнулась, — в комнату вошла девушка. Не церемонясь и не обращая внимания на слезы Глем, она взяла ее за руку и измерила пульс. — Меня зовут Кели. Помнишь свое имя?
— У меня всего лишь пулевое ранение, от него я не стала слабоумной, — язвительно ответила девушка, быстро вытирая слезы.
Кели подняла взгляд, отметив незадачливый тон Глем. Немного усмехнувшись, она сказала:
— Ну что ж, рада видеть, что проворство языка у тебя не пострадало. У тебя гематома на затылке, похоже ты плотно приложилась головой, поэтому провалы в памяти — это нормально при сотрясении. Можешь мне своё имя напомнить? Просто процедура, знаешь ли.
Глем морщилась от раздражения, но понимала, что Кели лишь оказывала ей услугу. Она как никак ей жизнь спасла.
— Глем, — коротко отозвалась она. — Сколько я была без сознания?
Кели посмотрела на Глем со смесью сочувствия и профессиональной суровости.
— Три дня, — повторила она. — Учитывая травмы, которые ты получила, это было необходимо, чтобы обеспечить тебе надлежащий уход и дать время для восстановления.
Глем обдумывала эту информацию. Три дня были потерянными, три дня, в течение которых могло произойти все что угодно.
— Как только ты будешь готова, мы можем обсудить дальнейшие действия, — продолжила Кели. — Нам нужно будет убедиться, что у тебя нет долгосрочных повреждений, и ты можешь безопасно возвращаться к своим ежедневным делам или... — она замялась, пытаясь подобрать слова, — к чему бы тебе ни пришлось возвращаться.
Глем одернула одеяло, чтобы встать. На её теле были заметны следы бинтов и медицинских защитных пластырей.
— Я не могу лежать здесь вечно. Мне нужно разобраться в происходящем вокруг, — твердо произнесла она, в её голосе звучали решимость и неудержимое желание выяснить обстановку.
Кели протянула ей стакан с водой и уложила обратно.
— Пей медленно, — предупредила она. — И дай мне знать, если почувствуешь головокружение или слабость. Ещё не время для героических подвигов...Глем.
Приняв стакан, Глем кивнула, глубоко вдыхая.
— Спасибо, — буркнула она.
— Всего-то спасла жизнь Цикаде, — пожала плечами Кели и подала девушке свою футболку. — Вот, надень.
Надев футболку, Глем села на краешек кровати, чувствуя, что каждое движение тратит ценные запасы энергии.
— Удивительно, как жизнь стерла границы между нашими сторонами. — Глем с трудом сдерживала иронию.
Кели, казалось, взглянула на Глем без особых эмоций, присущих борьбе за власть, что доминировала в мире внутри и вне стен карантинной зоны.
— Во времена, когда весь мир в хаосе, некоторые границы выглядят особенно мелкими, — продолжила Глем. — Твоя девчонка? — девушка кивнула в сторону кроватки, в которой стояла Оливия и изучала новую знакомую пристальным взглядом.
— Да, моя.
— Красивая. Но на тебя не похожа, — заметила Глем. — Не твоя.
— Заткнись, — строго бросила Кели, а Глем тихо посмеялась. — Ты права, - вздохнула девушка. - она не моя, но это не имеет значения, — ответила Кели, смягчаясь и посмотрев на Оливию с заботой в глазах. — В новом мире, чувство семьи появляется там, где мы решаем быть ближе друг к другу. Она стала частью моей повседневной борьбы.
Оливия не отводила взгляда, будто пытаясь понять, что же будет дальше. В её глазах можно было увидеть и мудрость, и невинность одновременно — отражение странного мира, в котором ей предстоит вырасти.
Глем оглядела место, где она очнулась. Маленький дом, но уютно меблированный: пара кресел, стол, на котором стоял фонарь, создавая теплый свет, детская кроватка в углу, занавеси на окне, блокирующие хаос вне этих стен. Она невольно издала глубокий вздох, облегчённый и смешанный с благодарностью.
— Ты рискуешь своим покоем, держа у себя в доме кого-то вроде меня, — произнесла Глем. — Я не собираюсь подвергать теб...вас опасности, — она подмигнула Оливии и обратилась к Кели. — я уйду
— Я не скрываю, что презираю Цикад и всех повстанцев, — твердо говорит Кели. — Видели бы вы масштабы содеянного... - осеклась, прикусив губу, вспоминая трупы, изуродованные тела раненых. - Я вас ненавижу.
Глем не может винить Кели за ее чувства. Война действительно принесла много боли и страданий, и Цикады, как и другие группировки, были в этом виновны.
Многие люди в карантинных зонах считали Цикад террористами и преступниками. И хотя сама Глем старалась избегать ненужной жестокости, она не могла отрицать, что ее товарищи иногда переступали черту. Но в то же время Глем верила в дело Цикад. Она видела несправедливость и тиранию военных, знала, как FEDRA угнетает людей в карантинных зонах. Цикады сражались за свободу и лучшую жизнь, даже если их методы были спорными.
Глем чувствовала тяжесть вины и ответственности на своих плечах. Она не могла оправдать все действия Цикад, но и не могла отрицать свою причастность к ним.
Опустив голову, тихо произнесла:
— Война заставляет нас делать ужасные вещи, и никто не выходит из нее с чистыми руками. Мы все несем ответственность за то, что происходит.
Она подняла взгляд, и в ее глазах была грусть и сожаление. В комнате повисла тяжелая тишина. Они обе были жертвами этой беспощадной войны.
— Все равны, когда речь идёт о выживании, не так ли? Неважно на чьей ты стороне. Вы — наши враги, но враг всего человечества это кордицепс, — утвердительно заявила Кели. — Признаться честно, я вовсе не собиралась тебя спасать, но пока в моей власти помогать, я буду это делать.
Кели поправила беспорядочно свисающие пряди волос у девочки, потом вновь взглянула на Глем. Когда дело доходит до выживания, все в одной лодке. Кордицепс не различает Цикад, солдат FEDRA или мирных жителей. Он убивает всех без разбора.
— Времена такие, что мы часто становимся семьей для тех, кого находим на своем пути и кто нуждается в помощи. Оливия одна из тех, кто остался без родителей. Ее безопасность и благополучие — моя ответственность теперь.
Оливия продолжала изучать Глем, ее взгляд был скорее любопытным, чем встревоженным, словно она пыталась понять, какова будет ее роль.
— А папа имеется? — ухмыляется Глем, разбавляя обстановку.
— Ой, замолчи уже, — раздраженно фыркнула Кели.
— А я замолчу, если это поможет, — с легкой усмешкой отозвалась Глем.
Кели подошла к двери, но перед уходом обернулась:
— Надеюсь, долго ты у нас не задержишься, - бросила она, а через секунду снова обернулась. - Отдохни.
И она вышла, оставив Глем в комнате, позволяя ей погрузиться в размышления и глубокое чувство благодарности за спасённую жизнь.
Кели все эти дни, что наблюдала за состоянием Глем, не выходила на работу. Передала в штаб письмо, где соврала, что заболела и ей требуется несколько дней на восстановление. Каждый день, проведенный вдали от своих обязанностей, мог обернуться серьезными последствиями как для нее самой, так и для Оливии.
Глем тихо поднялась, опираясь о мебель, и нашла Кели на кухне.
— Ты рискуешь своей работой, своим статусом... своей жизнью, — тихо произнесла Глем, ощущая бремя признательности и вины за то, что из-за ее появления Кели пришлось солгать своему руководству. — Я не знаю, как смогу это компенсировать, но я обещаю, что ты не пожалеешь о своем решении.
Кели кивнула, она полностью осознавала значение своих действий и была готова к возможным последствиям.
— Кстати, что это за варево? — кивает на приготовленный завтрак. — Пахнет не очень, я бы добавила сушеных трав.
— Отвали.
***
Винц сидел за столом и скреб вилкой о тарелку. Весь погруженный в себя и свои мысли. Он даже не притронулся к еде. Взгляд его хмурый и задумчивый, а глаза смотрят сквозь тарелку, как будто перед его внутренним взором разворачивалась картина, невидимая для окружающих. Воздух вокруг него был насыщен напряжением, которое он, казалось, неосознанно испускал. Тишина контрастировала с едва уловимым скрежетом вилки по фарфору, которая будто метроном отмеряла вес каждой его негласной думы.
Глубоко нахмуренные брови выражали внутренний конфликт, а сжатые губы свидетельствовали о том, что он борется со сдержанностью, чтобы не выплеснуть наружу накопившиеся эмоции.
Еда перед ним давно остыла, утратив свою привлекательность. Салат на тарелке был аккуратно уложен, а скудный кусок соевого мяса так и не был разрезан. Стакан с водой, стоящий рядом с его тарелкой, оставался полным. Он лишь автоматически делал мелкие глотки, не находя утешения в том ни капли. Каждый раз, когда кончик вилки ударялся о белоснежную поверхность тарелки, Винцу все казалось, что он близок к ответам, которые искал в глубинах своего разума. Но ответы эти оставались неуловимыми, а вилка продолжала скрести по керамике, добавляя диссонанс в тихую мелодию смерти за окном.
Джоан сидела напротив и медленно ела. Ее взгляд был полон неопределенности и тревоги. Она смотрела на своего мужа, сидящего напротив нее за столом, и чувствовала, как в груди растет тяжесть. Человек, которого она когда-то любила всем сердцем, теперь казался ей совершенно чужим. Холодный, отстраненный взгляд Винца словно принадлежал незнакомцу, а не мужчине, с которым она делила свою жизнь.
Каждый раз, когда Джоан пыталась заглянуть в его глаза, надеясь увидеть там хоть искру прежнего тепла и любви, она натыкалась лишь на ледяную стену безразличия. Этот взгляд пронзал ее сердце острой болью, заставляя задаваться вопросом, куда исчез тот Винц, которого она знала — заботливый муж и любящий отец.
Мысли об Адаме терзали ее днем и ночью. Каждая минута, проведенная в неведении о судьбе сына, была для нее пыткой. Джоан не могла понять, почему Винц теперь так безразличен к исчезновению их ребенка. Эта мысль причиняла ей почти физическую боль.
Глядя на равнодушное лицо мужа, Джоан чувствовала, как в ней поднимается волна горечи и разочарования. Как он может просто сидеть здесь и ничего не делать, когда их сын ушел? Как он мог быть таким спокойным, словно ничего не случилось? Неужели долг и работа в FEDRA настолько изменили его, что он готов пожертвовать собственной семьей?
От этих мыслей у Джоан щемило сердце. Она чувствовала себя преданной и покинутой тем единственным человеком, который всегда должен был быть на ее стороне. Сейчас, сидя напротив мужа и глядя в его холодные глаза, Джоан понимала...слишком многое изменилось, слишком глубокая пропасть пролегла между ними.
Джоан не могла больше выносить эту тишину. Она отложила вилку и посмотрела прямо на мужа.
— Винц, нам нужно поговорить, — сказала она тихо, но решительно.
Винц словно очнулся от своих мыслей и поднял на нее усталый взгляд.
— О чем? — спросил он безучастно.
— Об Адаме, — ответила Джоан, и ее голос дрогнул. — Прошла уже неделя, как он ушел из дома. Ты обещал, что найдешь его, но до сих пор ничего не сделал.
Винц вздохнул и потер переносицу.
— Я делаю все, что в моих силах, Джоан. У меня много других обязанностей, я не могу бросить все и заниматься только поисками Адама.
Джоан почувствовала, как в ней закипает гнев.
— Он наш сын, Винц! Неужели тебе плевать на него? Ты даже не сказал мне, почему он ушел. Что случилось?
Винц отвел взгляд, не желая встречаться с обвиняющими глазами жены. Он вспоминал тот день, когда Адам, его единственный сын, предал не только FEDRA, но и его самого. Это воспоминание жгло его изнутри, разъедая душу болью и разочарованием. Он до сих пор не мог поверить, что Адам, которого он растил и воспитывал с таким трепетом, мог так легко отвернуться от своей семьи и примкнуть к Цикадам. Винц помнил, как просил одуматься, не совершать необдуманных поступков, но в глазах Адама он видел лишь холодную решимость и презрение.
Как его собственный сын мог предпочесть террористов родному отцу? Как он мог так легко отказаться от всего, чему Винц учил его все эти годы?
Но самым болезненным было то, что в тот момент, когда Адам повернулся, чтобы уйти, Винц понял — они выбрали разные стороны.
Теперь ему придется выполнять свой долг, даже если это будет означать противостояние собственному сыну. Он не мог позволить себе проявить слабость или сентиментальность — слишком многое стояло на кону. Но глубоко внутри, в самых потаенных уголках своей души, он продолжал надеяться, что однажды Адам одумается и вернется домой. И тогда он простит ему все. Он же отец.
Сейчас, сидя за столом и глядя на жену, которая требовала от него действий, Винц чувствовал себя измученным и опустошенным. Он не мог рассказать Джоан всей правды — это разбило бы ей сердце. Но молчание давалось ему нелегко, ведь он видел боль и отчаяние в глазах любимой женщины.
Винц знал, что должен быть сильным — ради Джоан, ради FEDRA, ради всех, кто на него рассчитывал. Но в моменты, подобные этому, он чувствовал, как эта сила покидает его, оставляя лишь горечь и сожаления. Ему предстояло принять самое тяжелое решение в своей жизни, и он не был уверен, что сможет с этим справиться.
— Ты изменился, Винц, — сказала она, и ее голос звучал глухо. — Раньше для тебя семья была на первом месте. А теперь ты словно чужой человек. Я больше не узнаю тебя.
Винц поднял на нее усталый взгляд.
— Война меняет людей, Джоан. Ты думаешь, мне легко? Каждый день я должен принимать решения, от которых зависят жизни людей. Иногда приходится жертвовать чем-то ради общего блага.
— Но не своим сыном! — воскликнула Джоан, и слезы потекли по ее щекам. — Не нашей семьей! Ты не можешь просто сидеть здесь и ничего не делать, пока наш мальчик неизвестно где и что с ним!
Она резко встала из-за стола, не в силах больше выносить этот разговор.
— Если ты не найдешь Адама, я сама это сделаю. Я не позволю своему сыну пропасть в этом аду, даже если тебе на него наплевать.
С этими словами она развернулась и вышла из комнаты, оставив Винца наедине с его болью и чувством вины. Он опустился на стул, обхватив голову руками. Впервые в жизни он не знал, как поступить правильно. Впервые в жизни он чувствовал себя настолько беспомощным и потерянным.
Он сидел в темноте, глядя в одну точку. Мысли путались, обрывки воспоминаний и эмоций кружились в голове, не давая покоя. Он всегда старался быть хорошим мужем, отцом, солдатом. Он верил, что поступает правильно, защищая город и людей от угрозы Цикад. Но теперь все рушилось, как карточный домик.
Сын, его гордость и надежда, предал все, во что верил Винц. Отвернулся от него, от FEDRA, выбрав сторону врага. Жена, его любимая Джоан, не могла смириться с его решениями, не понимала, что он пытается сделать для общего блага. Она тоже отвернулась от него, оставив его наедине с чувством вины и бессилия.
А Цикады... Они наступали, как неумолимая волна, грозя уничтожить все, что Винц защищал. Каждый день он терял людей, друзей, соратников. Каждый день война забирала у него все больше и больше.
Винц чувствовал, как утекают сквозь пальцы последние капли его человечности. Он устал пытаться все наладить, устал быть хорошим для всех. Казалось, что чем больше он старался, тем хуже становилось.
Они все видят монстра. Винц сжал кулаки. Жена, сын, люди...они не понимают, что он делает это для них, для их защиты. Но если они хотят монстра... Что ж, тогда они его получат.
Что-то надломилось внутри, что-то темное и холодное поднялось из глубин души. Он всегда сдерживал это, всегда пытался быть лучше. Но теперь... Теперь даст волю этой тьме. Он станет тем монстром, которого все в нем видят.
Винц поднялся, расправив плечи. Его глаза, еще недавно полные боли и сомнений, теперь горели стальной решимостью. Он больше не будет мягким, не будет колебаться. Он сделает то, что должен, даже если это будет стоить ему всего.
Он покажет. Покажет, на что способен настоящий монстр. Цикады хотят войны? Они ее получат.
С этими мыслями Винц шагнул в ночь, оставляя позади свою человечность и сомнения. Отныне он будет тем, кем его хотят видеть — безжалостным монстром, солдатом без страха и упрека. И да поможет Бог тем, кто встанет у него на пути.
***
В тускло освещённом помещении лица Цикад были напряжёнными, каждый из них обдумывал события недавних дней. Тишину прервал резкий скрип двери, и всё внимание сосредоточилось на фигуре Томаса, который медленно вошёл внутрь.
Бойд, который сидел с затуманенным взглядом, откинувшись на стуле, подпрыгнул, словно пружина. Его рука, из-за нестабильной обстановки всегда держащаяся возле пистолета, слегка дрогнула, готовая к мгновенному изъятию оружия при необходимости.
— Ты! — Его голос наполнил комнату, звучал он резко и громко, как выстрел. Он шагнул к Томасу, сокращая расстояние между ними. — Я знаю, что ты там был... Где Глем?
Лицо Томаса оставалось спокойным, невозмутимым, но его глаза были полны усталости и досады. Внутри себя он готовился к этой встрече, зная, что вопросы будут неизбежны, и будут заданы с недоверием, с которым ему придётся справляться.
— В надежном месте, — сухо ответил он, поддерживая взгляд Бойда.
Бойд рассматривал его, ища в его глазах признаки лжи или уклончивости. В комнату вошла Сара, её обеспокоенное выражение лица мгновенно смягчилось от облегчения при виде Томаса, но тут же вновь стало напряжённым при первых словах диалога.
— Она жива? — её голос был едва слышен, но в нём чувствовалась тревога за Глем.
Томас кивнул, ответ его был короток, но это было всё, что нужно было услышать другим членам Цикад:
— Жива.
Облегчение пробежалось по комнате словно волна, чувствовалось, как напряжение спадало, но все ещё оставалась тяжесть неизвестности и опасения за будущее.
— В неё стреляли, но сейчас она находится в безопасности и восстанавливается.
Все, кто был в комнате, почувствовали, как напряжение выветрилось из воздуха хотя бы на миг при этих словах.
Но Шерон, стоящая с боку, вмешалась с неуклонной решимостью. Её слова не предполагали обсуждения, это был приказ.
— Ты отведёшь нас к ней, — заявила она с непоколебимой определённостью.
Томас покачал головой, его лицо стало более мрачным.
— Не могу, — произнёс он откровенно.
— Почему? — в голосе Шерон послышалась требовательность.
— Переживать не о чем, — Томас пытался убедить их. — Она в надежных руках.
Шерон взглянула на Томаса, в её взгляде появились тени сомнения и страха, но в глубине души она знала, что он не лжет. Просто она также знала, что все они уже давно выучили цену слепого доверия в этом беспощадном мире.
Томас стоял перед группой, держался стойко, несмотря на нарастающее напряжение.
— Нам нужно спланировать наши дальнейшие действия, — начал он, голос его был твёрд и лаконичен, не оставляющий места для споров. Он казался подготовленным ко встрече с Цикадами. — Я думаю...
Его слова были грубо оборваны Бойдом, чьё недовольство бурно выплескивалось наружу.
— Попридержи-ка, парень, — резко оборвал его Бойд, скрестив руки на груди и возвышаясь над Томасом своей грозной статуей. — Это Глем с тобой возится и доверяет все наши дела, но я с тобой работать не собираюсь.
Сара быстро вмешалась, её слова достигли Бойда, как холодный душ:
— Бойд, прекрати, — призвала она, её глаза перескакивали от одного мужчины к другому, умоляюще взглядывая на Бойда. — Он во многом помог нам.
Но Бойд был неумолим и продолжал давить:
— Он всё еще один из них, — бросил он, не скрывая презрения. Его глаза сверкали отчётливой неприязнью. — Солдат FEDRA.
Это утверждение висело в воздухе, словно плотный туман, который начал заполнять комнату. Томас чувствовал посланное ему презрение, но его лицо осталось неизменным, ровным, как маска, за которой он скрывал свои мысли. Группа погрузилась в противостояние между Бойдом и Сарой, которая призывала всех к здравомыслию. Тишина в комнате становилась все более густой, каждый из присутствующих держал в голове мысль о необходимости решения, чем быстрее, тем лучше. И тут в борьбу вступила Шерон.
— Значит, ты не доверяешь Глем? — резко спросила Шерон, ответственно оттеснив Джейка в сторону. Её голос был тверд и властен, и пробивался через застывшую атмосферу под напряжением. — Мы потеряли Лео... Минхо в том бою, но наша Глем все еще жива. Благодаря ему, — она провела взглядом по напряженным лицам, пока не остановила свои глаза на Томасе. — И я верю ему, и я пойду с ним. Раз Глем ему доверяет, значит, и мы тоже.
Бойд сжал челюсти, его взгляд скользнул от Шерон к Томасу, борьба между недоверием и необходимостью доверять была очевидной в его темных глазах. Томас, его лицо все еще спокойное и непроницаемое, недвусмысленно отвечал на неуверенные взгляды группы.
— Слушай, Бойд, я понимаю твои опасения, — голос Томаса был тих, но крепок, как сталь. — Но нам нужно быть выше этого. Мы все рискуем тут, и только вместе у нас есть шанс. За Глем. За все, что нам дорого.
Это не было умоляющими словами — это был призыв к разуму и единству перед лицом общей угрозы, которая зависала над каждым из них. Томас пристально смотрел на мужчину, и, хотя он мог прочесть в его глазах недоверие и недовольство, в них также начал проблескивать небольшой свет понимания.
Ощущение разрядки витало в воздухе, когда Бойд, хотя и неохотно, принял решение Шерон и кивнул в знак согласия.
— Хрен с вами, — произнёс он сдавленным голосом, испытывая трудности с признанием предложения Томаса. Его глаза метались, отражая внутреннюю борьбу между осторожностью и признанием необходимости действовать. — Так какие у нас дальнейшие действия против FEDRA?
Томас чувствовал, что теперь он получил возможность продвигать план, который он кропотливо рассматривал все это время. Настал тот критический момент, когда каждое их движение было жизненно важным.
— Сказки кончились, пора начинать играть по-крупному, — с этими словами Томас выразил готовность покинуть обыденные границы и приступить к решительным, дерзким мерам, которые могли бы действительно потрясти основы FEDRA и повлиять на исход войны.
Он оглядел собравшихся, в каждом из них видя решимость, которую он стремился разжечь:
— Перед нами стоит непростая задача — подорвать власть FEDRA и вывести Цикад к победе. В первую очередь, мы должны узнать всё о ключевых инсталляциях FEDRA. Это склады, командные центры, логистические узлы. Всё, что даст нам стратегическое преимущество.
— И как ты предлагаешь это сделать? — спросил Джейк.
— Разведка, — качнул головой в ответ Томас.
— Нужно больше людей.
— Люди будут, — уверила Шерон и кивнула, дабы Томас продолжил.
— Каждый кусочек информации поможет нам сконструировать идеальную ловушку.
— Это рискованно. Наши люди могут быть пойманы.
— Мы обеспечим подготовку и все необходимые инструменты для минимизации рисков. Кроме того, начнем кампанию по дезинформации, создадим хаос в их рядах.
— Это разрушит их моральный дух, — Сара кивнула, в знак подтверждения своих мыслей.
— Точно. И в то же время повысим боевой дух Цикад. Покажем всем, что победа на нашей стороне.
— Хорошо, что дальше?
— Следующим шагом будет срыв их коммуникаций. Если мы нарушим их связь, они не смогут эффективно координировать ответный огонь.
— Как насчет нападений? — предложила Кейт. — Одновременно в разных частях.
— Мы будем наносить точечные удары по слабым местам и важной инфраструктуре, чтобы истощить их ресурсы и мобильность.
— Экономический саботаж?
— Есть и такой пункт. Отрежем их от снабжения топливом, боеприпасами, всем, что держит их армию на плаву.
— И как мы все это закончим?
— Кульминационным моментом станет решающее сражение. Мы будем готовы нанести последний и самый жестокий удар, когда они ослабнут и будут в наибольшем замешательстве.
— После победы начнется настоящая работа, — вышла в перед Шерон. — Нам предстоит восстанавливать, стабилизировать, укреплять наши позиции и гарантировать, что хаоса власти больше не произойдет.
Группа внимательно слушала план, по мере развития диалога формируя из его слов картину того, что предстоит. Каждый из них был готов на риск, чтобы осуществить задуманное — ведь ставки в этой игре были невероятно высоки.
В глазах его товарищей отразилась надежда, вера в грядущую победу и готовность претворять в жизнь дерзкие идеи. С этими словами и этим планом Томас не просто предложил стратегию, он возглавил путь к революции, объединив волю каждого бойца к единой цели. И был готов вести их через невзгоды в новый день, в день победы.
***
Шон сидел на краю крыши заброшенного здания, свесив ноги вниз и наблюдая, как солнце медленно клонится к горизонту, окрашивая небо в мягкие оттенки оранжевого и розового. Теплый летний вечер окутывал карантинную зону, принося с собой умиротворяющую тишину, нарушаемую лишь отдаленными криками птиц, порхающих высоко в небе.
Но внимание Шона было приковано к тренировочной площадке внизу, где его друзья самозабвенно отрабатывали приемы рукопашного боя. Эти ребята забавные и смешные стали его новой семьей.
Семья... При мысли об этом слове сердце Шона сжалось от боли и гнева. FEDRA отняла у него все — родителей, старшего брата, дядьку, дом, детство. Он до сих пор помнил тот страшный день, когда солдаты ворвались в их дом. Помнил крики мамы, руки брата, которые пытались уберечь, спасти, помнил, как бежал за помощью... И пустоту, всепоглощающую пустоту, поселившуюся в его сердце с тех пор. Именно эта пустота и жажда мести не дали ему прогнуться, сделали его таким. Он поклялся стать сильнее, научиться сражаться и однажды отомстить за свою семью, за все разрушенные жизни и несбывшиеся мечты.
Крики птиц в вышине становились все громче, словно они тоже чувствовали боль и гнев, съедающие Шона. На мгновение ему захотелось обрести крылья и улететь прочь от этого кошмара, от бесконечной войны и потерь. Но он знал, что не имеет права сдаваться. Не сейчас, когда его друзья нуждались в нем.
Опустив голову, Шон не смог сдержать улыбки, глядя на своих друзей, увлеченно тренирующихся внизу. Несмотря на всю боль и трагедии, через которые им пришлось пройти, они не потеряли способность смеяться, дурачиться и поддерживать друг друга. И именно это делало их настоящей семьей.
Вот Элла и Лия, пытаясь повторить сложный удар ногой, запутались в собственных конечностях и с хохотом повалились на землю. Мэри, с серьезным видом целясь в мишень, в последний момент чихнула и промазала, вызвав у Лиама приступ неудержимого смеха. А Адам, объясняя Дилану и Генри технику ухода от захвата, случайно заехал себе по носу, отчего все трое покатились по земле, держась за животы. Именно эти узы дружбы и любви делали их сильнее, помогали преодолевать все испытания.
Он вспомнил, как они постепенно учились доверять друг другу, поддерживать и защищать. Как из разрозненной группы травмированных детей они превратились в настоящую команду, в семью. Конечно, у каждого из них был свой характер, свои причуды и недостатки. Элла могла быть упрямой и вспыльчивой, Лиам — саркастичным и язвительным, а Мэри — слишком серьезной и рассудительной для своего возраста. Но именно эти особенности делали их теми, кем они были, уникальными и незаменимыми.
И Шон знал, что не променяет эту шумную, временами абсолютно сумасшедшую семью ни на что на свете. Потому что они принимали его таким, каким он был — молчаливым, замкнутым, иногда угрюмым. Они не пытались его изменить, а просто любили и поддерживали.
Внезапно Лия заметила Шона, наблюдающего за ними с крыши, и, широко улыбнувшись, помахала ему рукой. Остальные тут же присоединились к ней, приглашая Шона спуститься и присоединиться к тренировке. И он, улыбаясь в душе, направился к лестнице.
Да, они были воинами, сражающимися за лучший мир. Но прежде всего они были семьей — немного неправильной, но любящей и настоящей. И пока они были вместе, Шон знал, что сможет преодолеть что угодно.
Потому что дом — это не место, а люди. А его дом был здесь, рядом с этими смешными, храбрыми, удивительными ребятами, ставшими его братьями и сестрами. И ради них, ради их улыбок и смеха, ради будущего, в котором они смогут жить без страха и боли, Шон был готов бороться до конца. С шутками, подколками и неизменной верой друг в друга. Ведь именно так и должна быть настоящая семья. И именно такой она у него теперь была.
Он поднялся на ноги и сделал глубокий вдох, вбирая в себя теплый летний воздух. Солнце почти село, и на город опускались мягкие сумерки. Шон спустился вниз и присоединился к своим друзьям на тренировочной площадке.
— Эй, Шон, решил все-таки почтить нас своим присутствием? — с усмешкой спросил Лиам, подбрасывая в руке нож. Шон только ухмыльнулся в ответ.
— Не мог же я пропустить шанс надрать тебе зад в очередной раз, — парировал он, встав в боевую стойку. Лиам рассмеялся и принял вызов, и вскоре они уже кружили друг напротив друга, обмениваясь быстрыми, точными ударами.
В другой части площадки Элла и Лия отрабатывали стрельбу из самодельных луков по мишеням, их движения были слаженными и отточенными. Рядом Генри показывал Мэри, как правильно метать ножи, ее лицо было сосредоточенным и серьезным.
— Расслабь плечи, — говорил он, поправляя ее стойку. — И не забывай про дыхание. Вдох — бросок — выдох.
Адам и Дилан работали в паре, отрабатывая прием с захватом и броском. Раз за разом они повторяли движение, пока оно не начало получаться идеально.
— Отличная работа, — похвалил Адам своего напарника, помогая ему подняться с земли. — В следующий раз попробуешь на мне.
Шон, закончив спарринг с Лиамом, подошел к Элле и Лие, наблюдая, как они стреляют по мишеням. Каждый их выстрел попадал точно в цель, и он невольно восхитился их мастерством.
— Напомните мне никогда не вставать у вас на пути, — пошутил Лиам, и девушки рассмеялись.
— Не волнуйся, мы всегда прикроем твою спину, — подмигнула Элла, взяв еще одну стрелу.
Постепенно тренировка подходила к концу, и ребята собрались вместе в центре площадки, делясь впечатлениями и подбадривая друг друга. Несмотря на усталость и пот, в их глазах горел огонь решимости и надежды.
— Мы становимся все лучше, — сказала Элла, оглядывая свою команду. — Если продолжим в том же духе, скоро будем готовы дать бой вместе с Цикадами.
— И надрать солдатам их зажравшиеся задницы! — воскликнул Лиам, вызвав одобрительные возгласы остальных.
Шон улыбнулся, чувствуя, как его переполняет гордость за своих друзей, за их отвагу и несгибаемый дух. Вместе они были способны на все, вместе они могли изменить мир.
— Главное, чтобы мы держались вместе, — сказал Адам, и все взгляды обратились к нему. — Какие бы испытания нас ни ждали, мы справимся, пока мы есть друг у друга.
— Семья, — кивнула Лия, и это простое слово прозвучало как клятва.
— Семья, — эхом отозвались остальные, и в этот момент Шон почувствовал, что может свернуть горы.
Потому что пока у него была его семья, его друзья, его команда — он мог преодолеть все. И однажды, рука об руку, они построят новый мир, лучший мир.
Мир, за который стоило сражаться. Мир, в котором они наконец обретут дом.